Козлов В. Обманутая, но торжествующая Клио

Подлоги письменных источников по российской истории в XX веке

ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава 3. Литературное изнасилование А.А.Вырубовой

Не так легко найти на протяжении всего XX столетия подделку русского
письменного исторического источника, столь значительную по объему и со столь
масштабным использованием подлинных исторических источников, как "Дневник"
А.А.Вырубовой, фрейлины последней российской императрицы Александры
Федоровны. Не менее знаменательно и то обстоятельство, что, разоблаченный
как откровенный подлог почти сразу же после опубликования, "дневник" тем не
менее имел пусть кратковременный, но шумный успех.
Невозможно пересказать содержание этого документа. В нем каждая фраза
-- фиксация исторически значимых событий конца XIX -- первых полутора
десятилетий XX столетия. "Дневник" буквально напичкан историческим
материалом. Последний российский царь, царица, наследник престола царевич
Алексей, Г.Е.Распутин, министры, послы иностранных государств,
промышленники, финансисты, члены Государственной думы и другие знаменитости
мелькают едва ли не в каждой строчке этого документа. Проблемы большой
политики, связанные с судьбами государств и народов, чередуются здесь с
рассказами о придворных интригах, с сальными подробностями интимной жизни
представителей великосветского общества, с пересказом сплетен, слухов, с
цитатами из многочисленных документов, в том числе личного характера.
"Дневник" поначалу кажется очень эмоциональным документом, чему в немалой
степени способствуют записи прямой речи, диалогов исторических лиц,
многоточия, вопросительные, восклицательные знаки, междометия и проч. Здесь
в изобилии представлены жалкие, рвущиеся к государственному пирогу лица,
описаны скандалы, даны впечатляющие образы мятущегося царя, мрачно
пророчащего его бесславный конец Г.Е.Распутина, стремящейся выполнить до
конца свои царские обязанности Александры Федоровны. Подробности
политической жизни, бытовые детали буквально завораживают, хотя на каком-то
этапе знакомства с документом возникает впечатление однообразия, а затем и
скука.
И все же за внешней хаотичностью событий и бессистемностью перемешанных
дневниковых записей с трудом, но прослеживается некая цельность. Ходынка,
революция 1905 г., деятельность Государственной думы, Первая мировая война,
наплыв революционных событий -- таков основной сюжетный остов "дневника", на
фоне которого решается судьба российской императорской династии. Именно
последнее, конечно, -- главный предмет "дневника" Вырубовой.
Легко представить, с каким жадным вниманием с ее записками знакомились
российские и зарубежные читатели, когда сразу же после десятилетнего юбилея
Октябрьской революции 1917 г. журнал "Минувшие дни", только что созданный в
Петербурге, начал публикацию "дневника"[49].
Из предисловия О.Брошниовской и З.Давыдова к этой публикации, а также
приведенных здесь же выдержек из писем Вырубовой читатели могли получить
представление о замысле ведения "дневника", его характерных особенностях и
запутанной, даже в некотором смысле трагической, судьбе рукописи. История
создания "дневника" здесь представлена следующим образом.
На протяжении почти двух десятков лет Вырубова ведет летопись своей
жизни, куда "добросовестно заносит все, что проходит перед ее глазами, как
на экране кинематографа, все, что видит она со своего исключительного места,
на которое ее "поставил Бог"[50]. Осознавая ценность своих
записок, Вырубова делала все возможное, чтобы обеспечить их сохранность, тем
более что сразу же после Февральской революции во время обыска одна тетрадь
была у нее изъята и предъявлена ей же Чрезвычайной следственной комиссией
Временного правительства на допросе 6 мая 1917 г. Страх за сохранность
"дневника" с тех пор постоянно стал сопровождать Вырубову, наряду с
опасением и за свою дальнейшую судьбу. "Ценности в худшем случае могут
отобрать -- так и Бог с ними.., -- писала она своей подруге Л.В.Головиной 18
мая 1917 г. -- Я на это смотрю без страха. Гораздо больше меня занимает
вопрос о моих дневниках, это прямо сводит меня с ума"[51].
Этот страх заставил Вырубову позаботиться об изготовлении копии.
Первоначально предполагалось копировать и одновременно переводить текст на
французский язык. За работу взялась близкая к Вырубовой М.В.Гагаринская.
Однако она плохо знала французский язык, оставляя в переводе копии куски
русского текста. Вырубова нервничала, торопила, но в конце концов отказалась
от первоначального замысла и предложила Гагаринской просто скопировать
рукопись. "И стоит только бросить взгляд, -- писали издатели "дневника" в
предисловии, -- на эти 25 разнокалиберных тетрадок, исписанных двумя
почерками (частью карандашом, частью плохими чернилами 1918--1919 гг.),
чтобы понять, в какой обстановке и в какое время производилась эта работа.
Текст восьми из этих тетрадок, писанный одним и тем же почерком
(М.В.Гагаринской), является французским переводом русского оригинала; текст
остальных -- копией с него"[52].
Дальнейшая работа по переписке рукописи на русский язык проходила с
привлечением Л.В. и В.Н.Головиных, также близких к Вырубовой. Они переписали
всего семнадцать тетрадей.
26 августа 1917 г. Вырубова попыталась выехать из России, но была
арестована в Гельсингфорсе и возвращена в Петербург с матерью, сестрой
милосердия и лакеем Берником, прослужившим в семье свыше 45 лет. Как
предположили издатели "дневника", Вырубова, очевидно, в этот момент не имела
возможности проследить за его копированием. Поэтому записи в копии оказались
расположены не по хронологии, были перепутаны, переписаны с пропусками. Но
именно эта копия спасла для истории бесхитростную фиксацию в "дневнике"
событий российской истории. Копия хранилась у Берчика до того момента, когда
сестра горничной Вырубовой решила унести подлинник, хранившийся у Головиной,
в кринке из-под молока. По дороге ей встретились милиционеры. Опасаясь
обыска, горничная бросила кринку вместе с "дневником" в прорубь, утопив
подлинник бесценного исторического источника.
Далее, согласно версии авторов предисловия, Вырубова, оказавшись за
границей, без подлинника своих записей и без копии, оставшейся на хранении у
Берчика, решила написать мемуары -- "официальные", как утверждают издатели,
чтобы "реабилитировать себя". В 1923 г. в Париже Вырубова действительно
издала свои воспоминания "Страницы из моей жизни", вызвавшие определенный
общественный интерес[53].
Публикация "дневника" Вырубовой обеспечила необычайную популярность
журналу "Минувшие дни", только что начавшему издаваться ленинградской
"Красной газетой". Однако сразу же после начала этой публикации мнения
относительно его подлинности решительно разделились. Последний
государственный секретарь России С.Е.Крыжановский, находясь в эмиграции,
писал самой Вырубовой, что "дневник" кажется ему всего лишь очень
правдоподобным[54], тогда как известный ленинградский библиофил,
директор знаменитого издательства "Прибой", М.А.Сергеев решил издать
"дневник", как подлинный исторический источник, отдельной книгой.
Однако события уже после выхода первых двух номеров журнала начали
принимать достаточно зловещий характер. Слухи о "дневнике", а затем и его
текст дошли до западных, прежде всего французских и германских, газет,
которые начали публиковать из него отрывки. Появились объявления об
отдельных зарубежных изданиях[55]. Острая полемика по поводу
подлинности "дневника" Вырубовой вспыхнула на страницах белоэмигрантской
периодической печати. Газета "Дни", издававшаяся А.Ф.Керенским, начала
перепечатку "дневника" Вырубовой, как и другая белоэмигрантская газета
"Сегодня".
Вырубова, жившая в то время в Выборге, вынуждена была отреагировать на
приписываемое ей сочинение. 23 февраля 1928 г. в эмигрантской газете
"Возрождение" появилось ее первое опровержение, в котором она писала: "По
слухам, дошедшим до меня, в Советской России появилась в печати книга
"Дневник А.А.Вырубовой", якобы найденный у одного нашего старого слуги в
Петербурге и переписанный некоею Л.В.Головиной... Считаю своим долгом
добавить, что единственный наш старый слуга Берчик умер еще у нас в
Петербурге в 1918 г., был нами же похоронен и ничего после себя не
оставил"[56]. Вскоре западным журналистам удалось встретиться и с
Л.В.Головиной, которая решительно опровергла свое участие в переписке
"дневника"[57]. В интервью шведской газете "Хювюд стадсбладет"
Вырубова вновь заявила о подложности "дневника", подчеркнув, что он является
плодом "большевистской пропаганды для сенсации среди легковерных
людей"[58]. Вообще представление о "дневнике Вырубовой" как о
"грубобольшевистском памфлете" было широко распространено в кругах
российской эмиграции.
Тем не менее и после этого слухи о подлинности "дневника", особенно на
Западе, продолжали распространяться. Их отражением стало заявление некоего
Бинштока. В своей рецензии на публикацию в "Минувших днях" он сослался на
некоего доктора М., жившего до переезда в Париж в России, который якобы
уверял, что он еще в России получил от Вырубовой ее дневник и дневник
Распутина. По словам М., дневник, оказавшийся в его руках, ничего общего не
имел с опубликованным в "Минувших днях". К сожалению, сообщал аноним, перед
отъездом из России он сжег оба дневника[59].
Тем временем в Советском Союзе наряду с перепечатками в провинциальной
прессе фрагментов "дневника" как подлинного исторического документа
постепенно начала разворачиваться кампания его все более и более
ужесточающейся критики. Первый голос подала газета "Правда". Помещенная
здесь рецензия П.О.Горина квалифицировала "дневник" как "вылазку
бульварщины". По твердому убеждению Горина, этот документ, "несмотря на
всяческие уверения редакции в его достоверности и необычайной исторической
ценности, все же не является подлинным историческим
документом"[60]. Вслед за Гориным столь же уничтожающую оценку
"дневнику" дали известные историки и филологи М.Н.Покровский, В.В.Максаков,
Б.М.Волин, М.А.Цявловская, а также поэт Д.Бедный[61].
Издатели "дневника" вынуждены были оправдываться. Уже в марте 1928 г.
они выступили с заявлением, где вместо представления разъяснений, которых от
них требовали, утверждали, что критики поторопились назвать "дневник"
фальшивкой, поскольку, по их словам, документ уже передан на экспертизу
"специальной комиссии Центрархива"[62] (о результатах этой
экспертизы ничего не известно).
Заявление издателей не остановило поток критики. По мнению Л.Мамета,
"дневник" -- не что иное, как апокриф, более или менее удачно подделанный
под Вырубову, ориентированный на читателя из нэпманской и мелкобуржуазной
среды[63]. Критическая заметка А.Шестакова[64] прямо
назвала "дневник" "фальшивкой, рассчитанной на низменные вкусы
обывательщины". Здесь же содержались элементы научной критики этого
источника. По мнению автора, сомнения в подлинности "дневника" возникают в
силу того, что издатели умалчивают о месте его хранения и каким путем он
попал к ним, фактически материал и стиль документа находятся "в вопиющем
противоречии" с тем, что помещено в опубликованных воспоминаниях Вырубовой.

Рисунок 4
Первая страница докладной записки временно исполняющего обязанности
заведующего отделом печати ЦК ВКП(б) Н.И.Смирнова в Секретариат ЦК ВКП(б) о
журнале "Минувшие дни"

Любопытно, что именно критика в советской печати подлинности "дневника"
в конце концов вынудила прекратить его перепечатку в белоэмигрантской
прессе[65].
О том, как развивались события дальше, мы узнаем из памятной записки,
составленной М.А.Сергеевым: "Никакого отдельного издания "дневника" в то
время еще не предполагалось, хотя уже поступили предложения из-за границы от
иностранных издательств об издании перевода (из Америки через Берлинское
торгпредство). Набор был сделан для журнала "Минувшие дни", выходившего в
1927--1928 гг. В результате поднятой против журнала кампании
(историком-рецензентом) и вмешательства неких таинственных сфер (видимо,
ГПУ), журнал был закрыт после номера 3 на заседании Оргбюро (в моем
присутствии), куда был приглашен, между прочим, и М.Н.Покровский,
высказавшийся вместе с Адоратским против дальнейшей публикации по чисто
формальным соображениям. Мне удалось добиться разрешения выпустить последний
(4) номер с окончанием "дневника" (сильно сокращенным сравнительно с
имевшимся в редакции текстом). А.М.Горький, приветствовавший (телеграммой из
Италии на имя П.И.Чагина) публикацию "дневника", узнав о закрытии, пригласил
меня и, после длительной беседы, заявил, что он уже говорил с несколькими
высокими лицами и будет добиваться дальнейшего печатания "дневника". Для
этого он просил меня возможно скорее дать ему 5 экземпляров печатного
полного текста. Вернувшись в Ленинград, я передал об этом Г.К.Клаас и
П.И.Чагину, и в типографии срочно оттиснули 5 экземпляров набранного полного
текста. Из этих экземпляров один (куда вложена эта памятная записка) я
оставил у себя на память, а 4 отвез А.М.Горькому. Они предназначались, по
его словам, И.В.Сталину, Н.И.Бухарину, А.И.Рыкову и ему самому. Спустя
некоторое время я поехал в Москву вместо Э.Н.Брошниовской за ответом к
Горькому. Из краткой беседы, во время которой он вел себя так, как обычно во
время неприятных 1ля него разговоров, выяснилось, что ничего из хлопот его
не вышло. Таким образом, настоящий (мой) экземпляр -- один из пяти сделанных
в 1927 г. оттисков"[66].
Иначе говоря, дальнейшая публикация "дневника" была остановлена не
просто потому, что все более и более становился очевидным его
фальсифицированный характер, но и в силу вмешательства политического органа
СССР -- Оргбюро ЦК ВКП(б). Мы еще вернемся к этому важному в судьбе
"дневника" Вырубовой моменту, сейчас же отметим, что такому решению
предшествовали уже не публицистические замечания о его фальсифицированном
характере, но серьезнейший источниковедческий анализ, предпринятый известным
историком и археографом А.А. Сергеевым[67].
Мы будем вынуждены достаточно подробно охарактеризовать наблюдения и
выводы Сергеева, поскольку они касались основополагающих вопросов бытования
и содержания "дневника" и безупречно доказали, что в научный и общественный
оборот был введен не подлинный исторический документ, а подлог.
Прежде всего, Сергеев обратил внимание на несуразности, имеющиеся в
предисловии относительно происхождения "дневника". По мнению Сергеева, уже
история его злоключений (перевод на французский, копирование, уничтожение в
проруби оригинала и проч.) кажется подозрительной, ибо абсолютно ничем не
подтверждается. Однако главное, по мнению критика, даже не в этом.
Принципиально важным он считает ответ на вопрос: вела ли когда-либо Вырубова
дневник вообще. В этой связи Сергеев обращает внимание на ту часть
предисловия к публикации, в которой издатели указали, что на одном из
допросов Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства
Вырубовой была предъявлена ее же "тетрадь номер один", которую издатели
определили как часть "дневника". Однако стенограмма допроса показывает, что
это был не дневник в общепринятом смысле. "Тетрадка полна разных записок на
какие-то мистические темы", -- отметил председатель. "Да, я всегда массу
записывала", -- прокомментировала в ответ Вырубова. Из дальнейшего следует,
что Вырубова пыталась в своей тетради записывать изречения и телеграммы
Распутина. В конце концов на один из очередных вопросов председателя
относительно содержания ее тетради Вырубова раздраженно заметила: "Я вам
говорю, я столько народу видала и принимала, что не могу помнить... Если бы
мог кто-нибудь дневник за меня вести, я была бы рада"[68].
По мнению Сергеева, можно при желании не поверить подлинным показаниям
Вырубовой в отношении ее решительного отрицания факта ведения дневника. Но
очень странно, что издатели в "Минувших днях" полностью проигнорировали
стенограмму допроса, лишь мельком упомянув о ней. Между тем из стенограммы
следует, что предъявленная Чрезвычайной следственной комиссией "тетрадь
номер один" не являлась дневником в прямом смысле слова ни по форме, ни по
содержанию. Предисловие же к публикации в "Минувших днях" утверждает, что
спустя двенадцать дней после допроса сама Вырубова в письме к Головиной
заявила об изъятой у нее первой тетради своего "дневника". "Если даже
допустить, -- заключал Сергеев, -- подлинность цитируемого письма Вырубовой
(усомниться в чем мы имеем право, поскольку не известны ни место хранения
письма, ни условия проверки принадлежности его Вырубовой), то, при
сопоставлении его с названной выше стенограммой, сам собой напрашивается
вывод, что "дневники" в толковании Вырубовой и редакции "Минувших дней" --
совершенно разные вещи. Содержание посвященной Распутину "тетради номер
один", именуемой самой Вырубовой, по уверению редакции, "дневником",
совершенно отлично от содержания напечатанного "дневника", в котором
повествуется о множестве фактов почти исключительно из области политической
жизни России и зарегистрированы дела и речи массы людей, вращавшихся в
окружении последних Романовых"[69].
Далее Сергеев, сравнивая "дневник" с опубликованными "Страницами из
моей жизни" Вырубовой, обращает внимание на то, насколько разными по своему
мироощущению предстают нам их авторы со страниц этих двух документов: идеи,
отношение к событиям и людям в них кардинально противоположны. Более того,
"дневник", благодаря обилию в нем прямой речи, диалогов, неразличимости
русского текста и перевода на французский язык выглядит скорее как
литературное произведение, заранее облеченное для печати в художественную
форму, с определенным сюжетным построением, которое никак не нарушается
бессистемной хронологией записей.
Однако самое потрясающее открытие, пишет Сергеев, просвещенный читатель
может сделать, сравнив фактическую основу "дневника" с известным кругом
фактов российской истории начала XX в. Вопреки мнению издателей, в нем нет
никаких новых примечательных фактов, которые не были бы известны из изданных
к 1927 г. воспоминаний, переписки, исторических исследований, а также
"сохранившихся до наших дней в некоторых кругах общества устных слухов о
жизни двора Романовых", которые были препарированы и поданы в публикации под
определенным углом зрения. Критик привел многочисленные и убедительные
примеры таких заимствований и переработки. "Зависимость сюжетов от имеющихся
в печати публикаций, -- отмечал Сергеев, -- особенно заметна в последней
части "дневника" -- "1916 год", которая по содержанию своему крайне
совпадает с V томом "Переписки Николая и Александры Романовых". Недаром
комментаторы в таком изобилии снабдили эту часть "дневника" подстрочными
ссылками на "Переписку"; сюжетика у них на редкость общая, за немногими
исключениями, которые, в свою очередь, имеют свои печатные
источники"[70].
В сложной идейной мозаике "дневника" Сергеев попытался выделить
несколько концептуальных линий, по которым шла переработки текстов подлинных
первоисточников. Одна из таких линий -- это Распутин как мужицкий идеолог,
враг аристократии, поклонник Е.И.Пугачева, противник участия России в Первой
мировой войне, пророк, остро чувствующий приближение революции и гибель
царской семьи. Вторая линия -- это попытка показать разложение, моральную
деградацию высшего правящего слоя России, включая и последнего императора с
его странными сексуальными интересами и физическими недостатками. В
"дневнике" достается едва ли не всем из реального делового окружения
Вырубовой. Здесь фигурируют "барбос" И.Г.Щегловитов, "клоп поганый"
Марков-второй, "нахал" В.М.Пуришкевич, "рухлядь проклятая" Б.В.Штюрмер,
"старый барбос" В.А.Сухомлинов и т.д. Третья линия связана со все большим
усилением недовольства развалом страны и войной со стороны крестьян и
солдат, тревожные записи о настроениях и поступках которых не сходят со
страниц "дневника".
Критика Сергеевым подлинности "дневника" Вырубовой была безупречна и
убедительна и в источниковедческом, и в историческом, и в археографическом
отношениях. Доказав с научных позиций фальсифицированный характер
"дневника", критик тем не менее в заключении сформулировал еще один вывод:
"Опубликование этой литературной подделки под видом подлинного документа
заслуживает самого строгого осуждения не потому только, что "дневник" может
посеять заблуждения научного характера, а потому, что пользование этой
фальшивкой компрометирует нас в борьбе с уцелевшими сподвижниками Вырубовой
и защищаемым ими строем. Следовательно, значение разобранной нами здесь
публикации выходит за рамки литературного явления, становясь уже фактом
политического порядка"[71].
Таким образом, последнее заключение Сергеева переносило факт публикации
"дневника" из сферы научных споров в сферу политики. Наиболее отчетливо и
сурово подобная позиция была выражена в интервью Б.М.Волина газете "Вечерняя
Москва". Тот прямо заявил, что, "поскольку этот "дневник" получил большое
распространение и у нас, и -- что особенно важно отметить -- за границей, я
полагаю, что опубликование подобного "документа" заслуживает не только
решительного общественного порицания, но и серьезного преследования. Нам
приходилось вести упорную борьбу с разными антисоветскими фальшивками,
которые часто появляются на страницах европейской прессы; при таких условиях
всякое появление фальшивых документов на страницах советской печати может
только дискредитировать эту борьбу.
Я полагаю, что если подложность "дневника" доказана, то в первую
очередь его составители, а затем и издатели должны быть не только осуждены
советским общественным мнением, но и понести кару в порядке
судебном"[72].
Эти "ученые" рекомендации, высказанные всего за несколько месяцев до
начала так называемого "академического дела", на первом этапе которого очень
важную роль играли архивные документы, связанные с династией Романовых, не
были оставлены без внимания. Уже, очевидно, после появления рецензии Горина
в газете "Правда" тогдашний временно исполняющий обязанности заведующего
отделом печати ЦК ВКП(б) Н.И.Смирнов по факту публикации "дневника"
Вырубовой и вообще издания журнала "Минувшие дни" подготовил для
Секретариата ЦК любопытную докладную записку. Из нее становится известно,
что после выхода первого номера "Минувших дней" отдел печати ЦК ВКП(б)
"категорически запретил выход дальнейших выпусков. Несмотря на это, вышел
второй (январский) выпуск, с продолжением "дневника" Вырубовой и с тем же
бульварно-развлекательным уклоном всего материала, печатающегося в журнале".
Пролетарскому читателю, продолжал Смирнов, нужен подлинный массовый
исторический журнал, который бы мог культурно просвещать массы и
одновременно способствовать "переделке всей исторической науки, проводимой
сейчас марксистской мыслью". С этой точки зрения журнал "Минувшие дни" не
соответствует современным требованиям и должен быть закрыт.
К записке был приложен секретный проект постановления Секретариата ЦК,
предлагавший закрыть журнал и указать Северо-Западному бюро ЦК на
недопустимость издания такого журнала без согласования с ЦК
ВКП(б)[73].
Однако рассмотрение проекта дважды (27 апреля и 4 мая) на Секретариате
ЦК по неустановленным причинам откладывалось, причем 4 мая Секретариат
предложил рассмотреть вопрос на Оргбюро ЦК. 7 мая Оргбюро рассмотрело вопрос
и по просьбе заведующего агитационно-пропагандистским отделом вновь передало
его на рассмотрение Секретариата. Видимо, к заседанию Секретариата тот же
Смирнов подготовил уже более развернутую записку. "Центральное место --
говорилось в ней, -- в журнале занимает широко рекламируемый "Дневник
Вырубовой". Большому сомнению подвергается подлинность этого дневника, как
это видно из рецензии П.Горина в "Правде". Вопрос о подлинности этого
дневника исследуется соответствующей экспертизой". Однако далее из записки
видно, что как раз не возможный фальсифицированный характер документа
беспокоил аппарат ЦК. "Важно отметить, -- подчеркивал Смирнов, -- что,
независимо от подлинности или подложности дневника, последний является
чрезвычайно вульгарным документом. Вся суть этого дневника заключается в
смаковании различных пикантностей придворной жизни, в распутинщине и т.д.
Но кроме этого в дневнике имеются и политически вредные места.
Например, попытка представить Распутина как своеобразного идеолога
крестьянства, его чаяний, протеста против войны. Устами Распутина якобы
говорит наше крестьянство, Распутин выражает протест против господ, желающих
продолжения войны. Такова идеология, развиваемая в дневнике о Распутине". В
записке далее фигурировал весь традиционный набор идеологических и
политических обвинений в адрес журнала, начиная от недопустимости
привлечения к его изданию "старых спецов от истории, копающихся в архивной
пыли" и кончая неспособностью журнала "воспитывать в материалистическом духе
рабочих, комсомольцев и партийный актив"[74]. Далее следовало
предложение о прекращении его издания. Оно и было принято на заседании
Секретариата ЦК 11 мая 1928 г.[75]
Нам пришлось подробно остановиться на перипетиях обсуждения судьбы
публикации "дневника" не только потому, что они отразили общественное
бытование подделки в момент ее появления. Дело в том, что прозвучавшие в
официальной партийной прессе и служебной документации отдельные акценты
оценок подлога, кажется, объясняют, как это ни странно, и мотивы
фальсификации "дневника".
Не приходится сомневаться в том огромном воздействии, которое должны
были произвести страницы этого документа на читателей в 1927--1928 гг. За
внешней хаотичностью, бессистемностью записей "дневника" легко
прослеживается особая концепция двух десятилетий царствования последнего
русского монарха. Устами простого, грубого, но наделенного божественным
даром познания людей и понимания событий "старца" Распутина объясняются
причины революционных событий 1917 г. Безвольный, но временами жестокий
царь, окруженный коррумпированными чиновниками, ненужная война, породившая
озлобленность народа, прежде всего крестьян, никчемная Государственная дума,
неверная внешнеполитическая ориентация на республиканскую Францию вместо
монархической Германии, придворные интриги и многое другое -- все это,
согласно "дневнику", предопределило разложение российской самодержавной
государственности и ее крах.
Это была концепция, в которой Распутину, с его здравым смыслом и даром
божественного предвидения, отводилась роль не столько исторического
персонажа, сколько экскурсовода по лабиринтам отечественной истории начала
века. Но самое главное, это была не марксистская концепция российской
истории начала XX столетия. Лет за десять до этого в какой-то своей части
она еще могла устроить историков марксистского толка, подтверждая тезис о
внутреннем разложении существовавшего строя. Но не в 1927-- 1928 гг., когда
отсутствие даже упоминания о рабочем движении прямо противоречило
создававшейся марксистской исторической конструкции в ее сталинском обличье.
Это была концепция -- вызов идеологам сталинизма, прикрытая формой дневника
одного из подлинных исторических лиц. Избранная форма, по мысли автора (или
авторов) подлога, должна была избавить его (их) от прямых политических и
идеологических обвинений, а то и от более жестоких административных мер.
Именно эти же опасения, а не склонность к искусству фальсификации
заставляли автора (авторов) подлога отработать достаточно изощренную систему
его "прикрытия". Она достойна того, чтобы рассказать о ней более подробно.
Фальсификаторы обезопасили себя от разоблачения требованием предъявления
подлинной рукописи, оставляя за собой возможность в крайнем случае показать
копию. Французский текст дневника, как правило, содержит цитаты или пересказ
подлинных исторических источников: тем самым скрывалось прямое заимствование
из них. "Дневник" вообще наполнен цитатами и полными текстами подлинных
опубликованных источников, особенно переписки, что должно было подкреплять
его подлинность и достоверность. В его публикации тщательнейшим образом
соблюдены едва ли не все археографические аксессуары: текстуальные
примечания указывают пропуски слов, неразобранные слова и фразы, описки
копии и перевода; примечания по содержанию раскрывают зашифрованные буквами
фамилии, имена, прозвища, отсылают к опубликованным источникам,
подтверждающим сведения "дневника". Через весь "дневник" проходят
размышления автора о его предназначении для будущих поколений и об
испытываемых им при этом чувствах, призванные лишний раз показать, что
Вырубова вела дневник, и то, что предлагается читателям, -- ее подлинные
записи. Более того, в последних номерах тема ведения дневника становится
даже назойливой, в чем легко можно увидеть попытку фальсификаторов
откликнуться на критику и обвинения в фальсификации. "Во дворце многие ведут
записки", -- меланхолично и как бы между делом заявляет Вырубова и далее
действительно приводит целый "реестр" таких лиц, начиная от Распутина и
кончая генералом В.Б.Фредериксом.
В целом, нельзя не отдать должного фальсификаторам и в выборе "автора".
Во-первых, Вырубова действительно реально видела и знала околодворцовую
жизнь и атмосферу, была достаточно осведомлена. Во-вторых, она действительно
выступила мемуаристкой. В-третьих, не без остроумия авторы подлога
попытались связать "тетрадь номер один" -- подлинный документ, вышедший
из-под пера Вырубовой и фигурировавший в официальном судебном процессе, --
со своей подделкой, от чего последняя более убедительно выглядела как
подлинный документ.
Вся совокупность элементов "прикрытия" фальсификации, богатейший
фактический материал говорят о том, что перо фальсификатора находилось в
руках историка-профессионала, не только прекрасно ориентировавшегося в
фактах и исторических источниках рубежа двух столетий, но и владевшего
соответствующими профессиональными навыками. Уже первые критические
выступления намекали на фамилию известного литературоведа и историка,
археографа и библиографа П.Е.Щеголева. В этом трудно усомниться и сейчас,
хотя документальных подтверждений этой догадки до сих пор обнаружить не
удалось.