Кошель П. История сыска в России

ОГЛАВЛЕНИЕ

ГЕНЕРАЛ ОТ АНАРХИЗМА

Для паники, внушенной Бурцевым "охранке", и для попыток вскрыть
источники его осведомленности характерна записка Красильникова об итогах
1913 года с точки зрения "охранки": "1913 год в жизни заграничной агентуры
ознаменовался рядом провалов секретных сотрудников, являвшихся результатом
не оплошности самих сотрудников или лиц, ведущих с ними сношения, а изменой
лица или лиц, которым были доступны по их служебному положению дела и
документы, относящиеся к личному составу агентуры вообще, и заграничной в
особенности. Обращает на себя еще внимание то обстоятельство, что в начале
года имели место только единичные случаи провалов, как, например,
разоблачение Глюкмана (Ballet) и Лисовского-Ципина, сотрудника
Петербургского охранного отделения, покончившего жизнь самоубийством.
С осени провалы усилились, и в настоящее время они приняли
эпидемический характер.
Этот факт указывает на то, что лицу, дающему Бурцеву сведения о
сотрудниках, стало в настоящее время легче черпать нужные ему сведения или
что оно само приблизилось к источнику этих сведений.
Так, в конце октября Бурцев подал заграничной делегации партии эсеров
официальное заявление, в котором обвинял члена партии эсеров Масса в
сношениях с полицией.
Во время расследования этого дела Бурцевым было предъявлено членам
следственной комиссии письмо, полученное им из Петербурга от своего
корреспондента, в котором Масс назывался агентом Департамента полиции.
Относительно Масса Бурцевым еще в марте месяце текущего года было
получено от того же лица сообщение, что в результате поездки Масса по России
с целью ознакомления с положением революционного движения на местах в
Департаменте полиции был получен доклад, из чего можно вывести заключение,
что Масс - секретный сотрудник. В то время у Бурцева определенных данных,
кроме этого сведения, не имелось, и он только по получении второго письма, в
котором Масс определенно назывался агентом Департамента полиции, выступил с
официальным обвинением Масса.
Уличающее письмо было предъявлено Бурцевым Слетову, Биллиту и
Натансону, причем последний подтвердил слова Бурцева, что источник, дающий
сведения, заслуживает полного доверия.
В том же письме, кроме Масса, указывалось, как на сотрудников, еще на
Этер (Niel), Воронова и Кисина.
Воронов по фамилии назван не был. Давались только указания на прошлую
его революционную деятельность и на побег его из Сибири. По этим данным
нетрудно было установить, личность того, к кому они относились.
Относительно Этера у Бурцева имелись уже и раньше указания, но при
расследовании они не подтвердились, и два раза Бурцев печатал в его
оправдание статьи в различных номерах "Будущего", объясняя полученные им
указания желанием очернить Этера с целью отвлечь внимание от действительного
сотрудника. Когда же обвинение Этера в сношениях с полицией Бурцев получил
от своего петербургского корреспондента, дело приняло иной оборот, и он уже
предъявил ему обвинение официально, и в настоящее время должен уже произойти
суд.
Вскоре после получения означенного письма, Бурцев получил от своего
корреспондента второе письмо, в котором указывалось на отношение с
Департаментом полиции не четырех лиц, а 10, из числа которых три являются
действительно сотрудниками заграничной агентуры. Что же касается остальных,
то неизвестно, состояли ли они сотрудниками какого-либо имперского
розыскного органа или же умышленно включены в список корреспондентом для
собственной безопасности, но во всяком случае все указывает на то, что лицо
это в курсе заграничных партийных дел и ему знакомы эмигрантские круги по
предъявляемым о них докладам.
Кроме лиц, перечисленных по фамилиям, Бурцеву были даны указания, что
при нем тоже находится сотрудник, который водит его за нос. Свои подозрения
Бурцев остановил сперва на Зиновьеве (Matisset), но так как последний в
течение второй половины этого года несколько отдалился от Бурцева, то он,
по-видимому, заподозрил и Bernard'a, которого под благовидным предлогом
удалил не только от себя, но и из Парижа, чем, конечно, причинил делу
розыска существенный вред.
9 декабря Бурцев опять получил из Петербурга письмо, в котором
указывалось, что на предстоящий съезд анархистов-коммунистов прибудет некий
генерал от анархизма, который задает тон движению и играет в нем большую
роль, что его в Париже в настоящее время нет, но на съезд он прибудет.
Сопоставляя это указание с полученным им много ранее сообщением, что
Николай Музиль-Рогдаев, будучи арестован в Луцке в 1907 году, был освобожден
будто бы по распоряжению Департамента полиции, Бурцев пришел к выводу, что
указываемым генералом от анархизма является Музиль.
В справедливости этого вывода Бурцев еще более убедился после того, как
получил из того же источника сведения, что о бывшем в Париже в апреле 1913
года съезде анархистов ("Вольная община") в Департаменте полиции имеются
сведения, а так как из генералов от анархизма на означенном съезде был
Музиль, то и это сообщение приписано ему.
Получив письмо об анархистах, Бурцев не замедлил сообщить его
содержание Оргиани и Гольдслит, добавив, что лицо, от которого исходит это
письмо, служит в Департаменте полиции и находится в числе тех шести лиц,
которые имеют доступ к секретным делам, и которое будто бы близко стоит или
стояло к генералу Герасимову. В самое последнее время Бурцев получил еще
указания на сношения с Департаментом полиции члена партии эсеров Патрика и
некоего рабочего Сердюкова (возможно, догадывался Красильников, что речь
идет о Серебрякове - Munt) и еще на какое-то лицо, давно живущее в Париже.
В результате полученных Бурцевым в течение 1913 года откуда-то
сообщений из числа сотрудников заграничной агентуры в течение последних трех
месяцев были разоблачены: Масс и Воронов. Находятся в периоде официального
расследования: Этер, которому обвинение уже предъявлено, Житомирский
(Dandet), Каган (Serge), Зиновьев (Matisset), Bernand и Munt. Получены
указания, но ни к каким действиям не приступлено: Патрик (Never).
Таким образом, из числа 23 сотрудников заграничной агентуры выбыло
окончательно двое и отошли от работы, находясь под следствием или
подозрением, семь человек, т.е. 39,13 процента всего личного состава.
Вся же остальная агентура настолько терроризирована этими
разоблачениями, в особенности тем, что они вызваны указаниями, получаемыми
Бурцевым, по его словам и предъявляемым им в нужных случаях письмам, от
лица, хороша осведомленного в Департаменте полиции, что, опасаясь за свою
собственную участь, почти совсем приостановила свою работу..."
Читая этот вопль Красильникова, нельзя не согласиться с ним, что
картина получилась трагическая для "охранки".
Бурцев знал от своего парижского осведомителя, что на съезде анархистов
будет из 20 - 30 членов не менее 3 - 4 провокаторов. Бурцев готов был
заподозрить Музиля-Рогдаева, не имевшего никогда никакого отношения к
"охранке". Но он не подозревал, что в делегации, являвшейся к нему от
анархистов за объяснениями, почему он против съезда, был провокатор Выровой,
член 1-й Государственной думы, а во второй делегации, пришедшей за более
подробными объяснениями, был не менее опасный провокатор Долин. В первом
случае из свойственной ему осторожности, а во втором случае из темных слухов
о прежних сношениях Долина с "охранкой" Бурцев не открыл истинного
источника, а сослался на фантастического корреспондента из Департамента
полиции.
Таким образом, Бурцев направил Красильникова и Департамент на ложный
путь.
"Ввиду всего изложенного, - продолжал Красильников, - является
существенным и крайне необходимым обнаружить лицо или лиц, осведомляющих
Бурцева. Если это окажется недостижимым, то хотя бы изыскать меры, которые
лишили бы его корреспондентов возможности впредь причинять вред делу розыска
своей изменнической работой.
Для достижения этой цели, прежде всего, необходимо остановиться на
вопросе: откуда может идти измена? Из Петербурга, т.е. из Департамента
полиции, или заграничного бюро в Париже, или из обоих этих учреждений.
Что касается самого Бурцева, то он уверяет, что главный его
корреспондент, от которого он получает сведения о сотрудниках, находится в
Петербурге и близок к самым секретным делам, в подтверждение чего он
предъявлял получаемые им от своего корреспондента письма. Натансону, как
главе партии- эсеров и стоящему в глазах Бурцева выше всяких подозрений, он,
вероятно, дал более определенные указания, относящиеся к своему
корреспонденту, так как Натансон по поводу последнего говорил: "Источник из
Петербурга нам очень дорог и очень тяжело достался; о нем знает очень
ограниченный круг лиц и даже Аргунову ничего о нем неизвестно".
Кроме того, как сказано выше, Бурцев о своем корреспонденте говорит,
что он состоит на службе в Департаменте полиции и находится в числе тех
шести лиц, которые имеют доступ к секретным делам.
Сведение это, полученное от агентуры, находит себе подтверждение в
донесении Жоливе, которому Бурцев говорил, что лицо, его осведомляющее,
находится в числе десяти лиц, ведающих самыми секретными делами, причем
Бурцев добавлял, что никогда не удастся установить, кто именно из этих
десяти лиц находится с ним в сношениях.
Все эти заявления Бурцева можно было бы считать голословными, если бы
не было тех писем, которые он предъявлял по делу Масса Натансону, Слетову и
Биллиту; по делу анархистов Оргиани и Марии Гольдсмит. Кроме этого, агентура
лично видела и читала два письма, в которых сообщалось: в первом - о четырех
сотрудниках, во втором - о десяти.
С другой стороны, такие сведения, как, например, о поездке Масса по
России и представлении о результатах ее доклада, заграничным бюро даны быть
не могли, так как об этой поездке ничего не было известно.
Совокупность этих данных дает основание заключить, что измена идет из
С.-Петербурга.
Однако Бурцев указывает и на наличность у него осведомителя в Париже и
несколько раз возбуждает вопрос о необходимости этому местному
корреспонденту уплачивать деньги. Вместе с тем от агентуры много раз
получались указания, что у Бурцева есть сношения с кем-то из служащих в
консульстве. Причем необходимо пояснить, что под словом "консульство" в
эмигрантских кругах Парижа подразумевают все учреждения, помещающиеся в
здании посольства, в том числе и заграничной агентуры.
В подтверждение этого агентура сообщила следующие факты: месяца два
тому назад агентура была свидетельницей разговора Бурцева по телефону с
неизвестным агентуре лицом, которое Бурцев уговаривал прийти к нему на
квартиру, гарантируя полную безопасность; на полученный отказ Бурцев
назначил этому лицу в 8 часов вечера свидание в кафе. Через некоторое время
Бурцев тем же лицом, которое отказалось придти на свидание, был вызван к
телефону. Во время этого же разговора означенное лицо благодарило Бурцева за
присланные ему 500 франков и письмо. По одним агентурным сведениям лицо это
с Бурцевым незнакомо и поддерживает с ним сношения через какого-то
литератора. После этого агентура узнала, что это лицо близко стоит к Сушкову
(Сушков заведовал канцелярией бюро парижской "охранки"), причем эта фамилия
была названа самой агентурой. Из другого агентурного источника были получены
указания, что Бурцев заплатил кому-то из дающих ему в Париже сведения о
деятельности заграничного бюро 500 франков...
Далее Красильников в отпуске своего рапорта вычеркнул очень интересное
место, живо рисующее жизнь "охранки". В этом месте он писал: "Помимо
агентурных указаний, имеются еще следующие данные, говорящие за возможность
передачи сведений из парижского бюро, а именно:
1. Леруа сказал Жоливе (Леруа - француз, агент Красильникова,
перешедший к Бурцеву; Жоливе - агент Красильникова, освещавший Бурцева), что
Департамент полиции извещен о намерении его написать свои мемуары о своей
службе в заграничной агентуре, тогда как об этом Департаменту полиции
доложено не было, хотя я получил об этом указание из местного французского
источника, а, кроме того, сам Жоливе рассказывал Сушкову, когда последний по
моему поручению ездил к нему в Сини- Лаббей условиться о свидании со мною.
Когда Жоливе обратился ко мне с предложением своих услуг и просил ему
ответить в Сини-Лаббей, где он тогда находился, я, не желая ему писать,
послал к нему Сушкова условиться относительно свидания со мною. В разговоре
с Сушковым, между прочим, Жоливе сообщил о полученном им предложении
напечатать свои мемуары о службе в русской полиции. Сведения об этом имелись
и у меня из местных источников, причем я их Департаменту полиции не
докладывал, ввиду того что вслед за этим мне было сообщено о том, что
мемуары эти были признаны Альмерейдой (редактор журнала "Красная книга")
неинтересными, почему и мысль о напечатании их была оставлена.
По прибытии в Париж, приблизительно через неделю, Жоливе при свидании
со мною рассказал, между прочим, что Леруа ему говорил, будто о напечатании
им мемуаров было телеграфировано в Департамент полиции.
2. Когда мною было получено сведение о тяжкой болезни Леруа,
заболевшего рожистым воспалением, то как-то, будучи в бюро, я в присутствии
Сушкова и Биттар-Монена, обратившись к последнему, сказал: "Вы знаете, Леруа
серьезно заболел; у него рожистое воспаление, и опасаются заражения крови".
При этом кто-то из нас, кто не помню, я ли или Биттар-Монен, сказал: "Хоть
бы он от этого подох". Кроме нас троих, в бюро в это время в этой комнате
никого не было. Из других комнат о том, что говорится в одной, ничего
услыхать нельзя.
На первом же свидании с Жоливе последний передал мне, что будучи у
Леруа и высказывая ему сочувствие по поводу его болезни, сказал ему, что в
таком виде его не узнали бы агенты из посольства, которые, вероятно, не
знают о его болезни. На это Леруа сказал, что им это отлично известно, что
по этому поводу, говоря о нем, были даже сказаны следующие слова, и тут же
дословно повторил приведенную выше фразу.
Задаваясь теперь вопросом, кто может быть в сношениях с Бурцевым,
приходится совершенно исключить служащих в самом консульстве, несмотря на
указания агентуры, что корреспондент Бурцева является будто бы служащим в
консульстве. Никто из служащих консульства в помещение заграничной агентуры,
в отсутствие чинов последней, не входил. Если кто-нибудь из них изредка и
заходит, то только по какому-либо служебному делу и обращается за справками
ко мне или к кому-нибудь из чинов канцелярии, доступа к делам и переписке
эти лица, безусловно, не имеют. То же самое можно сказать и о чинах
дипломатической канцелярии посольства К делам заграничной агентуры имеют
касательство, кроме меня, Сушков, Мельников и Бобров. Биттар-Монена
приходится исключить как лицо, незнакомое с русским языком".
Таковы были догадки Красильникова, и нужно сказать, он был в одно время
недалеко от искомого, но затем решил, что в его агентуре нет и не может быть
осведомителей, работавших для Бурцева. Осведомитель же существовал. Можно
понять беспокойство Красильникова, если вспомнить, что осенью 1913 года была
расформирована заграничная агентура, создано совершенно отдельное от здания
посольства и личной связи с Красильниковым (и его помощниками) якобы частное
детективное бюро Бинта и Самбена, которые одни из бюро имели связь с шефом.
И все же одним ударом Бурцев выбивал из строя почти 40 процентов секретных
сотрудников.

ОТКРОВЕНИЯ КРАСИЛЬНИКОВА

Гартинг исчез из Парижа, по крайней мере официально, но русская
политическая заграничная агентура не прекратила своей работы во Франции,
хотя через некоторое время, вследствие нанесенного ей тяжелого удара, она
пришла в значительное расстройство: главного начальника не было, были
временные заместители - ротмистр Андреев и Долгов. Только в ноябре 1909 года
прибыл в Париж командированный министерством внутренних дел за границу для
сношения с местными властями, российскими посольствами и консульствами
чиновников особых поручений 5 класса при министре внутренних дел статский
советник Александр Александрович Красильников, о котором мы уже упоминали.
Таким длинным титулом министерство внутренних дел пыталось замаскировать
назначение нового заведующего заграничной агентурой.
Красильникову в видах большей конспиративности были поручены главным
образом дипломатические сношения русского министра внутренних дел с
иностранными властями и заведование канцелярией заграничной агентуры. При
допросе его комиссией Временного правительства он, между прочим, показал
следующее:
"Непосредственно после моего приезда в.Париж в 1909 году я никакого
отношения к агентуре не имел, агентурой заведовал ротмистр Долгов. На мне же
как на специалисте по розыску лежало лишь официальное представительство...
мною была принята от ротмистра Андреева не секретная агентура, а вообще
бюро; что касается секретных сотрудников, то мне даже запрещено было
касаться этой стороны дела, ограничиваясь контролем над действиями
подполковника Эргардта.
Я знал всех секретных сотрудников по фамилиям, но не мог вмешиваться в
агентуру... но впоследствии было признано неудобным разделение
представителей Министерства внутренних дел в Париже на официальных и
неофициальных, французскому правительству неизвестных, и ротмистр Долгов был
подчинен мне. Когда Долгов ушел из Парижа, мне был передан один из его
сотрудников. Но большая часть сотрудников, например, большинство сотрудников
подполковника Эргардта, оставалась мне лично неизвестной - за исключением
тех случаев, когда сотрудник почему-нибудь мне был представлен. Лично моими
сотрудниками были Шарни и Ратмир".
Итак, хотя и на "нелегальном положении", но русская политическая
полиция в Париже продолжала свою деятельность: французские и русские филеры
продолжали следить за русскими эмигрантами, а внутренние секретные
сотрудники освещать своих товарищей, а порой и провоцировать.
Филеры, как иностранцы, так и русские, состояли непосредственно на
службе у начальника заграничной агентуры, а кроме того временами за границей
появлялись и филеры Петербургского охранного отделения, вероятно, и других
российских охранных отделений, а также и агенты дворцовой охраны для
ознакомления с выдающимися революционными деятелями.
Ближайшее заведование этими группами филеров поручалось старшим из них,
а иногда Красильников откомандировывал для этой цели своего ближайшего
помощника по управлению агентурой титулярного советника Мельникова. Приводим
следующее письмо Мельникова к Красильникову из Женевы от 22 апреля 1912
года:
"От Жоливе я получил уведомление, что работа русских людей в Кави
благополучно ими окончена, и ему удалось показать всех интересных лиц.
Что же касается до двух русских, ныне находящихся в С.-Ремо, то Морису
остается им показать лишь Савинкова (всех прочих русские уже видели). Но так
как, по словам Мориса, Савинков редко выходит из виллы, то русским придется
в ожидании его появления пробыть в С.-Ремо еще некоторое неопределенное
время. Как только получу от Мориса извещение, что ему удалось показать
Савинкова, мы все вместе немедленно выедем из Генуи в Париж.
Двое остальных русских находятся в Кави, где продолжают работу, начатую
ими сызнова. Сегодня с утренним поездом прибыл сюда встреченный нами на
вокзале Борис Моисеенко. Пробыв здесь около 25 минут, он с поездом
направился в Сестри. О встрече его там Дюрень предупредил Жоливе
телеграммой".
В следующем году тот же Мельников пишет своему начальнику 22 апреля из
Ниццы:
"В дополнение к моей телеграмме от сего числа, в коей я просил Ваших
инструкций, как мне действовать в отношении направления предстоящей работы
3-й партии русских механиков, я, кроме того, позволил себе высказать мнение,
что лучше было бы пока обождать их посылкой на работу в Кави, а именно по
следующим причинам:
1) Необходимо, чтобы кавийцы немного успокоились и некоторое время не
видели у себя подозрительных для них лиц, В каждом появляющемся в Кави
иностранце они, в особенности Колосов, видят русских агентов, приехавших
туда с целью за ними наблюдать.
Так произошло и с некоторыми из наших механиков, на которых при каждой
с ними встрече Колосов и его приятель очень подозрительно посматривали.
2) Неимение в настоящее время подходящего для русских руководителя.
Бывший руководитель, итальянец Розелли, г. Дюреном откомандирован для
наблюдения на станцию Алласио. Другие, находящиеся в распоряжении г. Дюрена
люди: итальянец Фрументо находится в Неаполе с Потоцкой, a Henry на станции
Генуя вместе с Дюреном. Из всех этих лиц ни Henry, ни Розелли руководителями
при работе русских быть не могут, так как они, в особенности Розелли, очень
хорошо известны кавийцам. Следовательно, для этой цели необходимо будет
подыскать из общего числа наших людей такого человека, который бы знал в
лицо всех кавийцев.
Тем временем, когда будет подыскано подходящее для этой цели лицо,
можно занять русских работой здесь и в Сан-Ремо. Познакомить механиков с
интересными лицами, живущими в этих городах, никаких затруднений не
представляет, и этим делом я могу заняться лично сам. Все эти лица хорошо
известны мне, и я знаю места, где можно их встретить. Означенные мои
предположения по поводу предстоящей работы последней партии механиков считаю
долгом доложить на Ваше усмотрение.
В заключение считаю долгом препроводить Вам для сведения общий список
всех лиц, которые были показаны русским механикам в Париже, Ницце, Сан-Ремо
и Кави-ди-Лаванья".
Этими русскими механиками были филеры центрального отделения
Петербургского охранного отделения.
Им были показаны следующие эмигранты: в Париже - Натансон Марк,
Агафонов, Ракитников, Бессель и его жена, Варенов, Кисин, Курисько, г-жа
Курисько, Юделевский, Школьник, Бурцев, Мирка Горфейн, Розенфельд и его
жена, Бартольд, Борис Березин, Лазаркевич (Днепровский), жена Лазаркевича,
София Эфрусси (Серая), Лебедев-Воронов, Авксентьев, Булгаков, Фейт, Смирнов,
Слетов Степан, Роза Дудель, Антипин, Рунге, Станкевич, Родштейн, Леонович,
Броун, Глотов, Лункевич, Масс; в Ницце - фабрикант Владимир, Прибылев
Александр, Туманов, Малицкая Анастасия; в Сан-Ремо - Савинков, Луканов,
Сомова, Плюхов, Плеханов с дочерью; в Кави-ди-Лаванья - Столяров, Климова
Наташа, Тарасова, Нежданов Андрей (Соболь), Качоровский Карл, Колосов
Евгений (Келари), Тютчев Николай, Ландау Мария, Зильберберг Ксения, Берже и
его жена, Богданов Иван (Костович), Карабегова Нина, м-ль Берестова или
Березова, Черненков, м-ль Елкина, Боярский и его жена, Дмитрий и Рита Б.,
фабрикант Борис, Радзиловский, Салманова...
Красильников не хвастался: положение его в заграничной агентуре у
французского правительства упрочивалось, знаменитое обещание Клемансо было
окончательно забыто. Как видно из прилагаемого ниже документа, во Франции
продолжали существовать не только русская, но и другие иностранные полиции.
"Заведующий в Париже итальянской полицией кавалер Винцель, -
докладывает 4 января 1913 года Красильников Белецкому, - по требованию
французского правительства отозван из Парижа, причем французские власти
отклонили назначение ему заместителя, что поведет к уничтожению в Париже
итальянской агентуры.
Требование французского правительства вызвано было особыми действиями
Венцеля, который интересовался и занимался военной разведкой, чему
французские власти получили неопровержимые доказательства.
Когда о том доведено было до сведения председателя Совета министров, то
последний потребовал от Министерства внутренних дел представления ему
доклада о действиях во Франции всех иностранных полиций вообще.
Составление доклада облечено было в строжайшую тайну, но мною очень
конфиденциально получены были довольно точные сведения относительно его
содержания.
Значительная часть доклада отведена русской заграничной агентуре.
Свидетельствуя, что действия русской полиции в Париже и во Франции
вообще отличаются особенной корректностью и полным единением с полицией
французской, доклад указывал и на услуги, часто оказываемые этой последней
русской заграничной агентуре.
При редактировании этой части доклада трудным пунктом представлялся
инцидент с разоблачением действительного статского советника Гартинга,
который обойти молчанием было нельзя.
О сем в докладе говорится, что русское правительство само было в данном
случае введено в заблуждение, так как настоящая самоличность действительного
статского советника Гартинга была ему неизвестна".
Как видит читатель, французский министр внутренних дел в докладе своем
главе министерства сильно уклоняется от истины, утверждая, что "самоличность
Гартинга была неизвестна" русскому правительству.
Несмотря на столь твердое положение русской заграничной агентуры, все
же над ней снова разразилась гроза, заставившая Красильникова и его
начальство совершенно реорганизовать так называемое внешнее наблюдение.
Грозой этой был скандал, скромно называемый Красильниковым инцидентом
Леоне - Фонтана. "Инцидент" этот получил широкую огласку как во французской,
так и в итальянской прессе.
Фонтана, Жан Людвиг, французский гражданин, в 1911 году поступил на
службу в розыскную контору Биттар-Монена (под этой фирмой работала филерская
агентура Красильникова). На суде Фонтана отрицал свою причастность к
красильниковской агентуре.
Суд произошел по следующему поводу: в журнале Бурцева появилась
фотография полицейских, на которой красовался и Фонтана. Последний
заподозрил в краже этой карточки секретного агента Леоне, тоже служившего в
заграничной агентуре, но перешедшего к Бурцеву. Фонтана вызвал Леоне в кафе
и побил. За Фонтана, который должен был уйти со службы, ходатайствовал
великий князь Николай Михайлович, которому он оказывал услуги в Канне. За
все эти подвиги и добродетели Департамент полиции представил Фонтана к
награждению золотой медалью с надписью "За усердие" на Анненской ленте, но
награждение не состоялось, так как Фонтана стал шантажировать. И лучшие
намерения не всегда приводят к желанному концу...
Решив реорганизовать наружное наблюдение, Красильников представил
Былецкому, согласно указаниям последнего, подробнейшую докладную записку, о
которой мы уже упоминали и содержание которой приводим теперь целиком ввиду
ее большого интереса:
"Агенты наружного наблюдения, - пишет Красильников, - отлично
осведомленные о том положении, в которое поставлена агентура, далеко не
являются людьми, верными своему долгу, способными сохранить служебную тайну;
наоборот, большинство из них, за малым исключением, к числу которых следует
отнести, главным образом, англичан, готовы эксплуатировать в личных
интересах не только все то, что им могло сделаться известно, но и самый факт
нахождения их на службе у русского правительства.
Цели, как они выражаются, при придаче этому факту более
компрометирующего значения - на службе у русского посольства.
В результате получается совершенно ненормальное положение: агенты
наружного наблюдения находятся на службе Департамента полиции, хорошо
департаментом оплачиваются, а между тем, в силу существующих условий,
приходится с ними считаться, постоянно имея в виду, что каждый из них не
только может, но и вполне способен при первом случае поднять шум, вызвать
инцидент, который поставит заграничную агентуру в затруднительное положение.
Пока агент исполняет свои обязанности добросовестно, все идет хорошо,
но когда он от этого уклоняется и приходится с него взыскивать, в
особенности же в случаях увольнения, тогда "волк показывает зубы" и
начинается всякого рода шантаж или прямо измена.
Принимая во внимание то, что агентов много и всякое попустительство по
отношению к одному служит отвратительным примером для других, безусловная
дисциплина необходима в столь важном и ответственном деле. Заведующему
заграничного агентурою необходимо строго преследовать всякое от нее
уклонение, но, с другой стороны, ему постоянно приходится считаться с риском
вызвать неприятную историю в случае неповиновения или мести провинившегося
агента, являющегося, как и все его товарищи, носителем служебных тайн и
личным участником нелегальной деятельности заграничной агентуры. Когда же
такие инциденты начинаются, то положено идти на компромиссы вместо того,
чтобы ответить виновному по достоинству.
При вступлении моем в заведование заграничной агентурой мне пришлось
вести переговоры с бывшим агентом Озанном, угрожавшим разоблачениями и
требовавшим уплаты ему 5 тысяч франков.
После многих перипетий и при содействии некоторых чинов префектуры
удалось привести Озанна к согласию удовольствоваться 3 500 франков, которые
и были департаментом ему уплачены.
После этого начались требования бывшего агента Демайлля, тоже
угрожавшего разоблачениями. Департаментом было уплачено ему 750 франков.
Чтобы насколько возможно обезопасить себя от повторения подобных
инцидентов, мною, с разрешения департамента, при увольнении агентов
выдавалась им индемнизация в размере трехмесячного оклада жалованья, но,
однако, и это вознаграждение не мешало некоторым агентам в той или другой
степени стараться вредить делу, которому они прежде служили.
Лучшим примером, яркой иллюстрацией всего того, что я имею честь
докладывать выше, является дело с Леоне, который, будучи уволен за самое
недобросовестное исполнение служебных обязанностей и всякие неблаговидные
поступки, тем не менее все же получил вознаграждение в 750 франков, выдав
расписку в полном удовлетворении.
Этот же Леоне через год заявляет о своем желании быть вновь принятым на
службу, сначала просит, затем требует, наконец, угрожает и, в конце концов,
идет к Бурцеву, который при помощи его поднимает против заграничной агентуры
целый поход. При этом оказалось, что Леоне во все время своей службы
тщательно отмечал себе все, что могло представлять интерес, сохранил
некоторые письма, другие сфотографировал, утаил доверенные ему фотографии,
одним словом, систематически все время готовился к будущей измене.
Когда же момент этой измены наступил, то этот итальянец, ни разу не
ступавший на французскую территорию, никогда меня не видавший и не
получавший от меня ни слова, заявляет всюду и везде, что он состоит на
службе у русского посольства в Париже и что я был его начальником, и это
несмотря на то, что взятая с него при выдаче ему 750 франков вознаграждения
подписка, собственноручно им написанная на французском и итальянском языках,
гласит, что он "состоит на службе в справочном бюро Биттар-Монена, от
которого и получил полное удовлетворение".
Ясно, что наименование себя агентом русского посольства в Париже для
Леоне необходимо, чтобы придать важность своим разоблачениям, ибо кому,
кроме Бурцева, могла бы быть интересна деятельность частного справочного или
даже розыскного бюро, тогда как обвинение русского посольства в розыскной
деятельности, в содержании агентов для наблюдения за эмигрантами являлось
делом громким, имеющим уже политическое значение, а потому могущим найти
поддержку и среди французских социалистов как повод к выступлению против
правительства.
Необходимо при этом отметить и тот факт, что Леоне встретил поддержку и
содействие со стороны бывших агентов заграничной агентуры, которых он
разыскал в Париже.
Несмотря на то, что эти бывшие агенты, получившие при увольнении особое
вознаграждение по 750 франков, отлично знали выступление Леоне, один из них,
1еннекен, помогал ему деньгами, без которых он бы не прожил в Париже,
другой, Робайль, кроме денежной помощи, еще сообщил ему все неизвестные
Леоне, а известные ему, Робайлю, имена и адреса агентов наблюдения, каковые
адреса Леоне тотчас же сообщил Бурцеву.
К сожалению, должен доложить, что все эти примеры не есть исключение и
что повторения подобных инцидентов можно ожидать постоянно по тому или
другому поводу; более того, мне отлично известно, что многие агенты
тщательно записывают все то, что делают сами, и то, что поручается их
товарищам, службой коих они постоянно интересуются. Цель такого интереса и
этих записей понятна сама собой - создать себе материал для использования в
будущем.
Принимая во внимание все изложенное, нельзя не прийти к заключению, что
является необходимым такому положению вещей положить конец, а это
достигается только тогда, когда наблюдение будет осуществляться вполне
легально.
Когда в 1901 году издан был во Франции закон, воспрещающий воспитание
юношества монашеским орденом, то последние тотчас же преобразовали свои
учебные заведения, после чего продолжали по-прежнему свое преподавание, но
только под личиной школ, содержимых частными лицами или обществами.
Нечто подобное было бы необходимо предпринять для дальнейшего
осуществления во Франции наружного наблюдения, создав для этого легально
функционирующий орган, который бы не подлежал шантажу, основанному лишь на
том, что наблюдение это ведется нелегально.
В донесении от 11 - 12 июня 1910 года я уже имел честь докладывать о
необходимости поставить дело наружного наблюдения таким образом, чтобы
филеры не могли считать себя на службе у русского Императорского посольства
и что мною принимаются к тому все меры.
Прекратив допуск агентов в здание посольства, запретив посылку по
адресу его донесений наблюдения и вообще всякой конспиративной
корреспонденции и объявив, наконец, всем филерам, путем предъявления им
письменного разъяснения, что Императорское посольство, как дипломатическое
учреждение, полицейским делом и розыском не занимается и никаких агентов не
содержит, я вместе с тем старался все обставить таким образом, как будто
агенты находятся на службе у Биттара-Монена, частного лица.
Однако, несмотря на то что вся "видимость" была за эту версию, все же
агенты наблюдения при каждом нужном для них случае заявляли, что они
находятся на службе в русском посольстве.
Инцидент Леоне показывает, что одна "видимость" совершенно недостаточна
и что необходимо по самому существу дела все поставить таким образом, чтобы
подобного рода заявления противоречили самой очевидности, которую можно бы
было в случае надобности установить документально.
Эта же цель может быть достигнута только совершенной ликвидацией всего
состава наружного наблюдения во Франции и Италии, которому было бы
предъявлено, что ввиду инцидентов последнего времени и повторяющихся случаев
измен заграничная агентура прекращает окончательно свое существование, что
никого не удивит, ибо филеры сами понимают, что дальше такое положение
продолжаться не может.
Эта ликвидация с соблюдением всех формальностей - выдачей увольняемым
агентам их документов, получением от них расписок в полном удовлетворении и
т.п. - составила бы первый пункт той программы, которую необходимо было бы
ныне выполнить, чтобы достичь указанной выше цели.
Второй же пункт состоял бы после этого в организации с соблюдением всех
требований французского закона частного розыскного бюро, которое бы, как
многие другие подобные предприятия, уже существующие в Париже и во Франции
вообще, могло бы заниматься розыскной деятельностью и наблюдениями вполне
легально.
Бывший начальник Парижской сыскной полиции Горон, выйдя в отставку,
открыл розыскное бюро, существующее до сих пор, и зарабатывает большие
деньги. Заведовавший когда-то наблюдением при заграничной агентуре Альфред
Девернин тоже занимается ныне частным розыском, и никто не будет удивлен,
если теперь после окончательной ликвидации старший агент Бинт объявит другим
филерам, что, чувствуя себя еще в силах работать и сделав за 32 года своей
службы кое-какие сбережения, он намерен тоже открыть розыскное бюро по
примеру Горона, Девернина и других.
При этом Бинт предложит некоторым из агентов, и только лучшим из них,
пойти к нему на службу, выработает с ними условия и заключит с каждым из них
договор найма, который будет зарегистрирован согласно закону.
Выполнив закон и все требующиеся законом формальности, Бинт устроится в
нанятом для его бюро помещении, начнет свою частную деятельность, делая по
примеру других частных полицейских бюро соответствующие рекламные объявления
в некоторых газетах, с указанием адреса бюро, телефона и тд., приблизительно
такого содержания: "Генрих Бинт, бывший инспектор сыскной полиции. Дознание,
розыск, частные наблюдения".
Если на такое объявление кто-нибудь отзовется, то Бинт не будет
отказываться первое время от исполнения предложенных ему посторонних дел,
так как возможно, что некоторые обращения частных лиц в его бюро будут
делаться с целью проверки, действительно ли он занимается общим розыском в
коммерческих интересах.
Главная же и, в сущности, исключительная деятельность розыскного бюро
Бинта будет состоять в осуществлении тех наблюдений, которые будут мной ему
указываться.
Характер этих наблюдений не удивит агентов потому, что Бинт уже при
соглашении с ними объяснит, что, открывая свое бюро, он рассчитывает
исполнять поручения Департамента полиции; надеясь, что во внимание к его
32-летней службе и заслуженному им доверию департамент предпочтительно будет
обращаться к нему, чем к кому бы то ни было другому.
Если же впоследствии даже было бы установлено, что бюро Бинта, главным
образом, наблюдает за русскими эмигрантами, то никто не может ему в этом
воспрепятствовать, равно как и доказать, что наблюдение это ведется по
поручению Департамента полиции, так как никаких следов сношения с
департаментом в делах бюро не будет. (
В случае же каких-либо агрессивных действий со стороны
контрреволюционной полиции, перед которой ныне приказано отступать агентам
заграничной агентуры из боязни инцидента, могущего вызвать нежелательное
осложнение, то агенты розыскного бюро Бинта этой боязни иметь уже не будут и
смогут дать насильникам отпор, открыто заявляя о своей службе у частного
лица и сами обвиняя их в самоуправстве.
Конечно, допустимо, что впоследствии и среди агентов Бинта могут
оказаться изменники, но измена их не будет иметь того значения и при
невозможности воспользоваться для создания политического инцидента не
представит ни для кого интереса, кроме как разве для...
На что, главным образом, следует в данном случае обратить внимание, это
на то неприятное положение, которое создает французскому правительству
каждый инцидент, указывающий на существование во Франции русской
политической полиции.
При повторении таких инцидентов французское правительство может, в
конце концов, действительно оказаться вынужденным заявить о желательности
прекращения во Франции полиции, находящейся на службе у русского
правительства.
Когда произошел инцидент Леоне с Фонтана и я был вызван утром по
телефону в Министерство внутренних дел, новый директор Сюрете Женераль г-н
Пюжале, расспрашивая меня о подробностях происшедшего, просил сказать, что
ему доложить министру, который требует по этому делу экстренный доклад, имея
в виду возможность интерпелляции социалистов палаты. Передав суть дела, я
предъявил г-ну Пюжале выданную Леоне при увольнении от службы
собственноручную расписку, в коей он признавал, что состоял на службе
агентом у частного предпринимателя Биттар-Монена, и при этом я сказал г-ну
Пюжале, что расписка эта опровергает заявление Леоне, что он состоял агентом
русского посольства в Париже. Правительство в случае интерпелляции может
утверждать, что все дело сводится к личной ссоре двух агентов частного
розыскного бюро.
Директору Сюрете Женераль очень понравилась эта мысль, и он сказал, что
именно в этом смысле он сделает доклад министру.
В дальнейшем разговоре по этому поводу директор Сюрете Женераль
высказал, что, вообще, раз вопрос касается деятельности частного розыскного
бюро, то правительству никаких объяснений давать не приходится и достаточно
ему об этом заявить, чтобы инцидент оказался исчерпанным.
С другой стороны, когда появился в газете "Matin" разговор редактора
этой газеты с агентом Фонтана, заявившим, что он состоит на службе у
частного лица г. Биттар-Монена и к русскому посольству никакого отношения не
имеет, то заявление это вызвало неудовольствие Бурцева и депутатов Жореса и
Дюма, усмотревших в нем "ловкий полицейский маневр", могущий помешать им
использовать инцидент Леоне - Фонтана как доказательство существования во
Франции русской полиции.
Раз же розыскное бюро будет учреждено с выполнением всех формальностей
и требований закона и все будет удостоверяться зарегистрированными актами,
то, если социалисты и утверждали бы, что все это есть только маневр и бюро
Бинта субсидируется, даже содержится русским Департаментом полиции,
утверждения эти останутся чисто голословными, тогда как французское
правительство сможет ответить на них доказательно, заявляя, что не имеет
возможности воспрепятствовать действию правильно организованного частного
предприятия, как и права доискиваться, кто именно является его клиентами.
В качестве директора-владельца розыскного бюро я полагал бы более
подходящим избрать Генриха Бинта вместо нынешнего заведующего наружным
наблюдением Биттара-Монена, имя которого приобрело за последнее время
слишком большую известность вследствие упорной против него кампании Бурцева.
32-летняя служба Бинта в заграничной агентуре с самого начала ее
организации дает основание отнестись с доверием как к личной его честности и
порядочности, так и к его розыскному опыту, созданному многолетней практикой
не только во Франции, но и в других государствах Европы: Германии, Италии и
Австрии.
Кроме того, по натуре своей, несколько тщеславной, Бинт наиболее
подходит к предстоящей ему роли.
Имея в виду в будущем всякие случайности, я полагал бы необходимым
приобщить к Бинту помощника, который являлся бы в общем их предприятии
равноправным с ним компаньоном, причем между ними заключен бы был формальный
компанейский договор, устанавливающий, что, учреждая совместно розыскное
бюро, в случае смерти одного из них весь актив их общего предприятия,
как-то: обстановка бюро и деньги, могущие оказаться в кассе налицо, -
переходят в собственность другого.
Контракт о найме квартиры под бюро должен быть заключен на имя обоих
компаньонов.
В качестве компаньона Бинта я полагал бы избрать старшего, последнего
по времени службы - Альберта Самбена, на порядочность, скромность и
честность которого тоже вполне можно положиться.
Самбен, как и Бинт, был бы посвящен во всю суть дела и находился бы в
сношениях со мною, тогда как все остальные служащие бюро не должны будут
знать об этих сношениях.
Один из компаньонов обязательно должен жить в помещении бюро.
Из числа 38 филеров, французов и итальянцев, состоящих ныне на службе,
я полагал бы удержать в качестве агентов частного розыскного бюро
одиннадцать французов и одного итальянца, так что общий состав бюро, вместе
с Бинтом и Самбеном, будет равняться 14 человек
Такое сокращение состава наблюдения, хотя бы на первое время, является
необходимым, главным образом, для того, чтобы отбросить весь мало-мальски
ненадежный элемент, а также чтобы придать более вероятности факту учреждения
розыскного бюро частным человеком, который, конечно, не мог бы сразу брать
себе значительное число служащих.
По мере надобности и нахождения соответственных людей, состав этот
может быть впоследствии увеличен.
Кроме того, я имею в виду использовать еще и нижеследующее
обстоятельство: в настоящее время вследствие реорганизации Парижской
полицейской префектуры новым префектом полиции Генниеном многие из членов
префектуры, выслужившие уже право на пенсию и недовольные новыми порядками,
выходят теперь в отставку.
Большинство из них, не намереваясь поступать на постоянную частную
службу, не прочь, тем не менее, при случае увеличивать свои средства
дополнительными заработками, и я имею в виду, что по мере надобности
розыскное бюро будет использовать их для ведения временных наблюдений или
исполнения других поручений.
Помещение для бюро в четыре комнаты я полагал бы необходимым нанять в
одном из людных центров Парижа и в таком доме, где имеются другие конторы
или коммерческие предприятия, посещаемые посторонней публикой.
Думаю, что подходящее помещение может быть найдено за цену около 3
000 - 25 000 фунтов в год.
При расчете с агентами с каждого из них будет взята подписка в том,
что, состоя на службе у г. Биттар-Монена, содержателя частного розыскного
бюро, ныне ликвидировавшего свое дело, он от него весь расчет и полное
удовлетворение получил.
Ничего нет невозможного в том, что некоторые из уволенных агентов по
получении всего, что им следует, обратятся потом к Бурцеву, но это будут те,
которые рано или поздно все равно нашли бы к нему дорогу, а в данном случае
сообщения их в общем мало интересны, будут относиться уже к прошлому, так
как волею-неволею им придется сообщить о происшедшей окончательной
ликвидации.
Ввиду необходимости как при ликвидации прежнего состава наблюдения, так
и при учреждении и организации частного розыскного бюро соблюсти все
требования закона и соответственно редактировать расписки и указанные выше
разного рода акты, придется поручить всю эту сторону дела юристу, и я
полагал бы пригласить для этой цели адвоката Жеро Каройона, уже выступавшего
по делам заграничной агентуры.
Организация наблюдения на новых началах столь же необходима в Италии,
как и в во Франции, инцидент с Леоне служит тому лучшим доказательством, но
определенный доклад по этому предмету я буду иметь возможность представить
только после поездки моей в Рим, где вопрос этот придется предварительно
обсудить с местными властями.
Наблюдение в Англии функционирует правильно без всяких инцидентов и
осложнений, и я полагал бы никаких изменений в организацию оного не вводить.
Заведующий наблюдением Поуелл ведет дело умело, агенты-англичане по
природе своей отличаются порядочностью и заслуживают доверия.
Что же касается Германии, то там, а именно в Берлине, имеются только
двое старослужащих агентов, Нейхауз и Вольтц, хорошо известных и местным
властям как состоящие на службе в русской полиции, и так как их только двое,
то не представляется надобности вносить какие-либо изменения в их служебное
положение".

НЕЧИСТЫЕ РУКИ ЛИТВИНА

Все предложения Красильникова были приняты Департаментом полиции и
Министерством внутренних дел, и частное бюро Бинта-Самбена начало
действовать вовсю, но Департамент полиции не удовлетворялся этим наблюдением
за политическими эмигрантами и, как мы уже видели, посылал время от времени
различные отряды филеров из России, чтобы знакомить их с русскими
революционерами, живущими за границей. Мы уже знакомы с командировкой
Петербургского охранного отделения. Теперь же приводим доклад Красильникова
директору Департамента полиции Брюн де Сент Ипполиту от 31 марта 1914 года
по поводу подобной же заграничной командировки агентов дворцовой охраны:
"Вследствие письма от 24 марта с.г. имею честь доложить Вашему
превосходительству, что предъявление агентам дворцовой агентуры проживающих
за границей революционеров представляется в настоящее время более трудным,
чем это было в предшествующие годы.
В Париже Бурцев ныне проявляет усиленную деятельность, стараясь
выслеживать ведущие наблюдения и устанавливать наблюдательных агентов, для
чего сподвижники его, Леруа и другие, специально обходят улицы кварталов,
где проживают эмигранты.
Вне Парижа наиболее видные революционеры проживают в Генуе, Кави, Нерви
и Алласио, а в этих местностях, после бурцевских выступлений в левых
итальянских газетах, русские эмигранты только и ищут случая вызвать
какой-нибудь инцидент и установить ведущееся за ними наблюдение русской
полицией, о действиях коей они стремятся вновь начать кампанию в печати.
Кроме того, в предшествующие годы сопровождение командированных филеров
для указания им революционеров поручалось мною наблюдательным агентам
заграничной агентуры, которым, конечно, делалось известным, что приезжие
являются состоящими на службе русскими агентами. В настоящее же время
являлось бы крайне нежелательным ставить агентов розыскного бюро .Бинт и
Самбен в сношение с приезжими филерами, что давало бы им возможность
фактически установить связь этого частного бюро с русской "охранкой".
Ввиду сего ныне мне придется изыскать новые способы предъявления
революционеров командируемым агентам и осуществлять оное особо осторожно и
конспиративно, тем не менее, имею честь доложить, что во всяком случае, так
или иначе, возложенная на меня задача будет мною выполнена и командированные
агенты дворцовой агентуры будут ознакомлены с личностями видных
революционеров как в Париже, так и на юге Франции и в Италии.
Позволяю себе только ходатайствовать, чтобы ввиду выше указанных
трудных условий агенты дворцовой агентуры командировались бы самыми
незначительными группами, во всяком случае, не более четырех человек, а
во-вторых, чтобы, по возможности, не очень ограничивать их временем..."
Здесь кстати сказать несколько слов о дворцовой агентуре, точнее, о
дворцовой охране. Эта охрана организована в начале 1906 года при дворцовом
коменданте: целью ее была охрана царя, его семьи и бывшей императрицы Марии
Федоровны путем внешнего, вооруженного наблюдения. Никогда дворцовая охрана
не имела своих секретных сотрудников; охрана велась этой организацией лишь
"физическая", но, конечно, начальник дворцовой охраны состоял в постоянном
контакте с начальником Петербургского охранного отделения и с заведующим
Особым отделом Департамента полиции. Во главе дворцовой охраны с самого
начала ее учреждения до августа 1916 года стоял жандармский офицер
Л.И.Спиридович, до того заведовавший Киевским охранным отделением и
арестовавший Григория Гершуни, а в конце 1916 года назначенный ялтинским
градоначальником.
В дворцовой охране было 275 человек нижних чинов и 4 офицера (не считая
начальника), кроме того, при ней состояла собственная канцелярия из 8
чиновников. Содержание дворцовой охраны обходилось несколько более 200 тысяч
рублей в год; нижние чины ее вербовались почти исключительно из
унтер-офицеров петроградских гвардейских полков, они носили особую форму и
были вооружены револьверами и короткими тесаками, но, конечно, им часто
приходилось во время своей службы переодеваться в штатское платье и не
только "охранять", но и "филировать".
Отряды дворцовой охраны сопровождали царя, его семью и бывшую
императрицу Марию Федоровну во всех их перемещениях по России. Когда царь
уезжал за границу, то туда же командировался и филерский отряд дворцовой
охраны от 10 до 30 человек Так, летом 1910 года в Наугейм было командировано
около 20 агентов дворцовой охраны, во время итальянского визита их было
гораздо меньше, но зато при свидании царя с румынской королевской фамилией в
Констанце (1914 г.) их присутствовало, по настоянию румынского
правительства, не менее 30 человек.
Во время заграничных путешествий царя и его семьи агенты дворцовой
охраны передавались в распоряжение полиции данного государства (Германии,
Италии, Румынии). Конечно, начальник дворцовой охраны во время пребывания
царя и его семьи за границей стоял в непосредственном сношении с
Красильниковым или его помощником. Сверх 200 тысяч, расходуемых на дворцовую
охрану, в распоряжении дворцового коменданта отпускалось (по Высочайшему
повелению) еще сто тысяч рублей на внутреннюю агентуру. На что тратились эти
деньги, установить не удалось.
Хотя время вступления Красильникова в управление заграничной агентурой
совпадало с началом ликвидации революционного движения 1905 - 1906 годов, но
за границей именно вследствие этой ликвидации число политических эмигрантов
непрерывно увеличивалось, соответственно с этим росло и число секретных
сотрудников: русское правительство подготовлялось на всякий случай к новому
революционному движению и стремилось поэтому к наиболее полному освещению
всех революционных партий и кружков; с другой стороны - опасность
террористических выступлений далеко не миновала, а этого и двор, и
правительство, и Департамент полиции боялись пуще всего, особенно
центрального террора.
Мы видим поэтому, что главные усилия и заграничной агентуры направлены
прежде всего на освещение партии эсеров и особенно групп и лиц,
террористическое умонастроение которых было особенно ярко выражено: число
секретных сотрудников эсеров было двое больше, чем число сотрудников,
"работавших" во всех других партиях.
Эсеровские провокаторы получали и наибольшие жалования: Загорская - 3
500 франков в месяц, барон Штакельберг - 1 300 франков, и никто не получал
менее 500 франков в месяц.
С увеличением числа секретных сотрудников пришлось дать в помощь
ротмистру Эргардту еще другого жандарма, и в августе 1912 года в Париж
прибыл командированный Департаментом полиции помощник управляющего
Варшавским охранным отделением (по району) бывший офицер корпуса жандармов,
ротмистр армейской кавалерии Владимир Эмильевич Люстих, в ведение которого
после смерти жандармского подполковника Эргардта в 1915 году и перешло
большинство секретных сотрудников.
Затем 5 июля 1915 года в распоряжение Красильникова был послан
прикомандированный к Петроградскому жандармскому управлению ротмистр
кавалерии (бывшего корпуса жандармов) Борис Витальевич Лиховский; из Парижа
он был направлен в Швейцарию, где и заведовал секретными сотрудниками:
Долиным, Абрамовым, Санвеловым, Моделем и Шустером...
В конце 1912 года в распоряжении начальника заграничной агентуры был
послан губернский секретарь Антон Иванович Литвин, которому за границей
поручались различные деликатные миссии; затем на него было возложено
заведование секретными сотрудниками, проживавшими в Англии, а именно:
Бронтманом (Этер), Гудиновым и Селивановым. Между деликатными миссиями,
которые поручались Литвину, отметим знаменитые переговоры его вместе с
провокатором-анархистом Долиным с военным атташе немецкого посольства
полковником фон Бисмарком в Берне.
Переговоры эти вначале были разрешены Департаментом полиции и касались
организации забастовок и стачек на русских заводах и проведения в России
взрывов железнодорожных мостов, заводов военных заготовок и супердредноута
"Мария". Конечно, переговоры эти велись под флагом военной контрразведки.
На того же Литвина Красильниковым возлагались иногда переговоры с
лицами, предлагавшими свои услуги заграничной агентуре, или с теми
революционерами, которые, по предположению агентуры, могли быть завербованы.
Таким образом, этому ловкому полицейскому чиновнику давались самые
ответственные поручения, несмотря на то что петербургское и парижское
начальство прекрасно знало, что Литвин - лицо, не заслуживающее никакого
доверия. Для характеристики Литвина его начальством приводим следующую
справку от 4 декабря 1912 года, найденную в делах заграничной агентуры:
"Литвин, Антон Иванович, губернский секретарь, поступил на службу в
Варшавское отделение 11 августа 1904 года; 12 марта 1906 года произведен в
первый классный чин и 5 января 1907 года назначен на должность чиновника для
поручений названного отделения.
Заведуя агентурой, Литвин, как обладающий смелостью и
трудоспособностью, с выдающимся успехом провел ряд наиболее серьезных дел по
террористическим выступлениям при обстановке, явно опасной для его жизни, за
что по ходатайству и.д. Варшавского обер-полицмейстера в ноябре 1907 года
был представлен варшавским генерал-губернатором к ордену св. Владимира 4-й
степени, но означенное ходатайство уважено не было, и в Департаменте полиции
последовало представление его к ордену св. Станислава 3-й степени.
Впоследствии по статуту Литвин награжден был орденом св. Владимира 4-й
степени.
В 1908 году на имя г. министра внутренних дел поступила телеграмма от
еврейки Луцкой с жалобой о том, что Литвин с целью вымогательства тысячи
рублей денег от ее мужа заключил последнего под стражу.
Подробное расследование по сему делу по приказанию бывшего директора
Департамента полиции сенатора Трусевича было потребовано от помещика
варшавского генерал-губернатора по полицейской части и поступило на
обсуждение инспекторского отдела Департамента полиции для разрешения вопроса
о предании Литвина суду. Однако инспекторский отдел в последнем заседании по
этому делу, состоявшемуся б июня 1909 года, не нашел достаточных данных,
изобличающих Литвина в означенном преступлении, и постановил: возвратить
дело по принадлежности как не вызывающее никаких распоряжений со стороны
инспекторского отдела.
Вместе с тем инспекторский отдел поставил через Особый отдел
Департамента полиции сообщить помощнику варшавского генерал-губернатора по
полицейской части, что Литвин, будучи чиновником для поручений охранного
отделения, производил обыски и расследования по общеуголовному делу о
хищениях и кражах, чем и нарушил основные правила деятельности охранных
отделений.
Из доклада о проверке в 1910 году политического розыска при Варшавском
охранном отделении усматривается, что Литвин проявил ряд неправильных
действий по заведованию секретной агентурой и допустил своих секретных
сотрудников к совершению провокационных действий, кроме того, от секретных
сотрудников поступили заявления о недобросовестной расплате Литвина с ними.
Ввиду изложенного предложено помощнику Варшавского генерал-губернатора
по полицейской части отвести Литвина от единения с агентурой и по истечении
некоторого времени устроить его вне розыскных учреждений Привислинского
края.
6 июня 1911 года от варшавского обер-полицмейстера получено письмо на
имя директора Департамента полиции, в котором сообщается о том, что Литвину,
за участие его в недобросовестной игре в карты в Варшавском русском
собрании, предложено оставить службу в Варшавском охранном отделении.
Кроме того, по имеющимся в департаменте сведениям, Литвин при
возбуждении вопроса о возможности оставления им службы в отделении и не
рассчитывая после ухода из отделения на какое-либо место, высказывал, что он
постарается о своем удалении против его желания возбудить дело судебным
порядком и обнаружить при этом секретные дела, касающиеся его службы в
отделении, ввиду чего сообщено было генералу Утгофу об учреждении за
Литвином секретного наблюдения.
В июне 1911 года в департамент полиции явилась жена Литвина и заявила,
что ее семья, состоящая из двух сыновей школьного возраста, за увольнением
ее мужа обречена на голодание. Из дальнейшего разговора с г-жой Литвин
усматривалось, что ее муж будто бы вел игру под давлением полковника
Глобачева и что если ее муж не будет устроен, то, по-видимому, они намерены
перейти на путь каких-то открытий.
По докладу, изложенному г. товарищу министра внутренних дел, Его
превосходительство изволил приказать 16 августа 1911 года объявить Литвину,
что он будет устроен в ближайшее время, что и было исполнено. С разрешения
г. директора Литвин был принят в конце 1911 года на службу по вольному найму
в Московское охранное отделение, но с условием, чтобы он ни под каким видом
не был допускаем к личным сношениям с агентурой, о чем сообщено было
начальнику Московского охранного отделения 23 декабря 1911 года.
В июле 1913 года Литвин откомандирован по распоряжению г. товарища
министра внутренних дел за границу для исполнения секретного поручения, где
и состоит по настоящее время".

В ХОЗЯЙСТВЕ ВСЯКАЯ ДРЯНЬ ПРИГОДИТСЯ

Таков был состав полицейских чинов заграничной агентуры, руководивших в
эпоху красильниковского царствования секретными сотрудниками. Главная задача
в этой области лежала на Люстихе; он заведовал всеми парижскими секретными
сотрудниками, он же обрабатывал все доклады, поступавшие от Литовского из
Швейцарии, от Литвина из Англии и от сотрудников, находившихся без
начальственного надзора в Америке (Патрик, Банковский), в Италии (Викман,
Савенков) и в Стокгольме (Коган-Андерсен).
На руках самого Красильникого оставалась лишь главная агентура - Мария
Алексеевна Загорская, освещавшая центральных деятелей партии эсеров, и
французский журналист Рекули, игравший при Красильникове роль иностранного
обозревателя, но, конечно, исполнявший и некоторые другие обязанности, как,
например, соответственную обработку представителей французской прессы.
Люстих жил в Париже под чужой фамилией и сносился с находившимися в его
ведении секретными сотрудниками или лично в различных парижских кафе или
письменно; в этом последнем случае доклады секретных сотрудников поступали
на конспиративную квартиру, где и обрабатывались Люстихом в так называемые
агентурные листки, оригиналы же докладов секретных сотрудников уничтожались;
такие же агентурные листки составлялись им и после каждого свидания с
сотрудником.
В архивах заграничной агентуры нашли целые кипы этих агентурных
листков, исписанных мелким готическим почерком подполковника Люстиха.
Агентурные листки поступали затем в обработку (весьма незначительную).
Мельникова и самого Красильникова. Таким образом составлялись доклады для
Департамента полиции. В этих докладах сотрудники никогда не называются
собственными именами или инициалами, а носят специальные клички, часто
удивительно подходящие к внешности или к внутреннему облику данного
секретного сотрудника.
До самого последнего времени в заграничной агентуре работало 22
секретных сотрудника, а именно: освещали Загорская, Деметрашвили, Бронтман,
Абрамов, Санвелов (армянская и грузинская группы), Селиванов, Вакман,
Савенков, Гудин, Патрик, Штакельберг и Чекал (Каган); социал-демократов -
Житомирский, Кокочинский, Коган, Шустер (почти исключительно у латышей) и
Модель; анархистов - Мордовский, Цукерман (Орлов), Выровой - бывший член
Государственной думы Долин, кроме того, Попов (Семенов) освещал, главным
образом, "Морской союз", Байковский, живший в Америке, - так называемое
Мазепинское движение.
Некоторые секретные сотрудники были, так сказать, "энциклопедистами" -
освещали несколько партий; среди них первое место, безусловно, занимает
Кокочинский,. дававший детальные и обстоятельные доклады не только о
социал-демократах, но и о Бунде, и о сионистах, и вообще обо всех лицах,
которые были интересны начальству. Деметрашвили также освещал не только
эсеров, но захватывал порой и грузинские, и армянские организации; некоторые
секретные сотрудники являлись такими "энциклопедистами" в силу
географического положения, как, например, Патрик, на котором лежало в
последнее время освещение революционной деятельности всех русских эмигрантов
в Соединенных Штатах.
Вообще вследствие того, что в то время российская революция была уже
почти ликвидирована, деятельность заграничной агентуры носила не столько
агрессивный, сколько предупредительный характер: провокация в узком смысле
этого слова отошла на задний план и почти исчезла, центром тяжести
деятельности секретных сотрудников являлось освещение.
Заграничная агентура поставила себе целью знать все, что происходит не
только в партийных организациях, но и в жизни каждого более или менее
видного эмигранта - не только общественной, но и личной. В этом отношении
заграничная агентура при Красильникове была поставлена очень обстоятельно.
Из сводок о состоянии различных революционных партий, составлявшихся
ежегодно Департаментом полиции, а также из книги полковника Спиридовича
"Революционное движение в России", изданной на средства Департамента полиции
в 1916 году в небольшом количестве экземпляров для библиотек жандармских
управлений, видно, что центральная русская полицейская власть широко
пользовалась данными, доставлявшимися ей заграничного агентурою
красильниковской эпохи.
Из секретных сотрудников, оказывавших Красильникову наибольшие услуги в
этом отношении, нужно отметить Масса, представлявшего обширные доклады о
положении партии не только за границей, но и в России, по которой он, якобы
по поручению партии, совершал продолжительные поездки; Деметрашвили,
умевшего внедряться в интимную жизнь революционеров; Абрамова, опытного,
заслуженного провокатора, и, наконец, Загорскую, державшую в Париже
революционный эсеровский салон, в котором толпились и "вожди", и рядовые
партийные работники.
Наиболее важным сотрудником социал-демократов являлся доктор
Житомирский - один из самых старых провокаторов, имевший связи и в некоторых
кругах французского общества. Многие партийные работники давно уже
относились недоверчиво к Житомирскому, а Бурцев высказывал и прямые
подозрения на связи этого изящного господина с русской полицией, но,
несмотря на все это, Житомирский продолжал вращаться среди социал-демократов
и вообще в революционных кругах и, как видно из документов, давал
заграничной агентуре весьма ценные и разнообразные данные о деятельности
социал-демократов за границей. Такой иммунитет людей, несомненно,
подозрительных, объяснялся отчасти и своеобразной точкой зрения некоторых
вождей на моральные качества партийных работников. Так, например, когда
Ленину говорили: "Как вы терпите в партии такого человека, как
Житомирский?", он отвечал: "В большом хозяйстве всякая дрянь пригодится".
В количественном отношении - больше всех других секретных сотрудников
давал данных о социал-демократах за границей неутомимый Кокочинский.
Какие интимные стороны жизни революционных кругов за границей
стремилась осветить агентура Красильникова, видно хотя бы из следующих
документов. Красильников докладывает Департаменту полиции от 24 октября 1913
года:
"Бартольд говорит, что через 2 - 3 недели он уезжает из Парижа в
Англию, а оттуда в Россию. Дело, на которое он едет, должно быть, по его
словам, ликвидировано к 25 декабря текущего года. Деньги на террор у него
будто бы имеются в количестве, большем, чем это даже пока нужно. Натарсон
будто бы хотел наложить, так сказать, арест на эти деньги, но ему не
удалось. Бартольд имел по этому поводу крупный разговор с Натансоном, и они
чуть было не поссорились. Деньги на террор попали к Бартольду благодаря
Чернову. Лицо, которое дало эти деньги, обратилось будто бы предварительно к
Чернову с вопросом, кому можно дать эти деньги, и Чернов указал на
Бартольда. Только Чернову известно точно, какие акты предпринимаются и кто
входит в эту боевую группу. Наблюдение за Бартольдом ведется".
Про того же самого Бартольда в агентурных листках и черновых записях
заграничной агентуры имеются, между прочим, следующие освещения:
"Если верить Бартольду, то им предполагается какой-то серьезный акт, а
потому надлежит учредить за ним серьезное наблюдение, а также за Ив. Дм.
Студеникиным (68, me Barrault), который, несомненно, примет в этом
выступлении участие".
И затем следующее письмо, судя по почерку, полковника Эргардта
Красильникову: "Сегодня утром возвратился из своей поездки в Россию
Бартольд. Побывал он в Москве (1 сутки) и в С.-Петербурге несколько часов.
Результат поездки, если не считать благополучного возвращения,
отрицательный. Денег, на которые они рассчитывали, добыть не удалось, и он
возвратился ни с чем. Остановился он на своей старой квартире 19, rue Gazan
и на днях собирается ехать в Ниццу".
Между строк этого письма рукой Красильникова написано: "Не сбор денег,
а свидание с лицом, от которого зависело получение денег. Это ему не
удалось; он вернулся ни с чем".
Небезынтересна также и следующая записка, найденная, среди черновых
бумаг заграничной агентуры:
"Шахов. 19 - 20 апреля в Париж приехал из Москвы московский богач
Шахов.
Официальная цель приезда: озаботиться дальнейшим образованием взятых им
на попечение учеников закрытой в Петербурге частной гимназии, кажется,
Витмер. Неофициальная цель: поручение кадетской партии, в коей он состоит;
кадеты, недовольные министерством, хотят повести против него сильную
агитацию в прессе, и так как это в России невозможно, то они уполномочили
Шахова войти в сношение с представителями революционных партии за границей и
предложить им издавать в Париже русский орган антиправительственного
направления. В случае согласия средства на издание этого органа будут даны
Шаховым, а кадеты берут на себя распространение этого органа в России.
Сношение Шахова: для выполнения сего поручения Шахов вошел в сношение с
Натансоном, Авксентьевым и Рубановичем. Ответ этих лиц: в данный момент
создать общепартийный русский орган невозможно вследствие партийных
разногласий, но что такой орган на французском языке уже существует, причем
указали на "La Tribune", издаваемую Рубановичем.
По мнению представителей революционных партий, важнее распространять
антиправительственные идеи на Западе среди общественных кругов на понятном
им языке, чем среди русских, проживающих за границей. Поэтому они предложили
Шахову помочь эсерам, тратящим большие деньги на осуществление этой цели,
ассигновать им известную сумму денег, на которую они будут продолжать
издание "La Tribune" и постараются такой же орган издавать и в Англии на
английском языке. Кроме того, они будут иметь возможность и в самой России
продолжать с успехом уже начатое ими издание партийной легальной литературы
("Голос труда", "Трудовой голос", "Наше дело", "Осколки", "Заветы" и т.п.).
Ответ Шахова: лично он очень сочувственно относится к их заявлению, но
положительного ответа от партии кадетов он дать сейчас не может и должен с
ними предварительно переговорить.
Свидание Шахова с Авксентьевым: выразив сочувствие деятельности эсеров,
Шахов лично от себя обещал Авксентьеву в скором времени выслать более или
менее крупную сумму на издание эсеровской литературы. Запрещение было
сделано Шахову от кадетов - входить в сношения с Бурцевым. Поездка Шахова в
Лондоне: из Парижа Шахов поехал в Лондон на свидание с Кропоткиным, к
которому тоже имеет поручение от кадетов касательно издательства такой же
литературы и в Лондоне".
Мы убеждены, что в этих сведениях о поездке Шахова много неверного, но
все же приводим эту записку, во-первых, для характеристики запросов и работы
заграничной агентуры, во-вторых, в надежде, что приводимые сведения покажут
заинтересованным лицам того секретного сотрудника, который их освещал.
Только с Загорской Красильникову сравнительно не повезло: во-первых,
она категорически отказалась вступить в деловые отношения с подполковником
Эргардтом, командированным, как мы уже знаем, в Париж для заведования
секретными сотрудниками заграничной агентуры, находившейся под общим
управлением Красильникова; во-вторых, и сама работа Загорской стала гораздо
менее продуктивной при Красильникове, чем во времена Ратаева и Гартинга, о
чем Красильников не раз доносил департаменту. Возникла мысль о временном
переводе Загорской в Россию.
В ноябре 1910 года вице-директор Департамента полиции Виссарионов пишет
Красильникову:
"По приказанию господина товарища министра внутренних дел и в
дополнение к личным моим переговорам с Вами, имею честь просить Ваше
высокоблагородие, не признаете ли Вы своевременным вступить в настоящее
время в обсуждение с известным Вам Шальным вопроса о возможности его
выезда в Россию, в частности в Петербург. Инициатива поездки никоим образом
не может и не должна исходить от Шального. Необходимо лишь его согласие в
случае предложения ему этой поездки кем-либо из больших людей.
Та роль, о которой я лично говорил с Шальным и с Вами, представляется
для него наиболее соответственной, хотя и может видоизменяться от
обстоятельств дела. Все средства, которыми мы располагаем, будут обращены к
тому, чтобы гарантировать Шальному удачное выполнение при исключительно
строжайшем соблюдении его положения.
Итак, не теряя ни одной минуты, обсудите и сообщите результаты".
Как видит читатель, Загорская носила в Департаменте полиции кличку
Шальной, затем уже Красильников перекрестил ее в Шарли. Хотя Загорская и не
проявляла той активности, как при Ратаеве, все же ее держали в заграничной
агентуре до самого последнего времени не только потому, что она
когда-нибудь, как говорил Красильников, благодаря своему положению и связям
одним показанием могла вознаградить все расходы, но, несомненно, и потому,
что она все же продолжала давать ценные освещения; мы убеждены, что доклады
Красильникова, касавшиеся террористических предприятий и планов, а также и
взаимоотношения центральных фигур партии эсеров, строились главным образом
на показаниях Загорской.
Когда эмигрантские революционные круги начали после дела Азефа более
внимательно относиться к вопросу о провокации, то безбедная, даже широкая
жизнь Загорских в Париже, конечно, обращала на себя внимание, и, чтобы
парировать подозрения, они распускали слухи о своем богатстве: она-де родом
из богатой купеческой семьи, а у него - кроата по происхождению - громадные
поместья в Кроации. Этого, к сожалению, было достаточно, чтобы у громадного
большинства погасить все подозрения. Впоследствии оказалось, что Мария
Алексеевна Загорская, до замужества Андреева, - крестьянка, а кроатский
вельможа Владимир Францевич Загорский - секретный сотрудник
Департамента полиции еще с 1901 года (в начале карьеры получал всего 60
рублей в месяц).
Незадолго до войны, а может быть, даже и в начале ее австрийский
подданный Владимир Загорский принял французское подданство и поступил во
французскую армию; он был некоторое время на Салоникском фронте, где
сербские офицеры заподозрили его в шпионаже в пользу Австрии. Летом 1917
года чета Загорских отдыхала от своих трудов где-то на Ривьере...
Вообще и заграничная агентура, и Департамент полиции принимали всегда
целый ряд мер, чтобы появление денег у секретных сотрудников не вызывало
особенных подозрений в революционной среде. Так, например, злостному
провокатору Массу было приказано изобрести сестру-миллионершу в Америке,
которая будто бы и высылала ему большие деньги; неутомимому Кокочинскому
было выдано 5 тысяч франков для организации коммерческого предприятия,
которое в конце концов ничего, кроме убытка; не приносило; Житомирский,
конечно, тоже на средства Департамента полиции организовал в Париже
франко-русское издательство медицинских книг и т.д.
Заграничная агентура прибегала к всевозможным способам, чтобы отвести
глаза от того источника, из которого секретные сотрудники получали деньги.
Приводим здесь письмо Красильникова от 5 июня 1913 года Мину, которое
иллюстрирует эти отеческие заботы полиции о своих сотрудниках:
"Сотрудник заграничной агентуры Сережа обратился с ходатайством
устроить ему хотя бы один только раз пересылку денег из России с тем, чтобы
этим показать своим знакомым, что средства к жизни он получает от родных из
России, и единовременная получка хотя бы 100 рублей дала бы ему возможность
выехать из Парижа, воспользовавшись летними каникулами, на свидание с
лицами, представляющими для нас особый интерес, с которыми он находился в
близких сношениях, еще будучи в ссылке.
Означенные деньги, составляющие месячный оклад его жалованья за июль
месяц, он просит выслать почтовым переводом по возможности из Киева от имени
Берты Каплан.
О получении на этот адрес денег для него Сережа уже предупредил
адресатку.
Я, со своей стороны, нахожу, что просьба Сережи заслуживает быть
исполненной, почему и позволяю себе об изложенном Вас просить, так как это
хотя бы до некоторой степени даст окружающей его среде указание, на какие
средства он живет, и поездка Сережи по получении денег не покажется странной
и подозрительной. При сем имею честь приложить чек на сто рублей".
Такими призами полиция охраняла от подозрения своих секретных
сотрудников. Успех охранников обусловливался в данном случае не только
легкомысленной доверчивостью революционеров, но и тем, что за последние два
десятилетия они начали легче, чем прежде, относиться к проникновению в их
среду людей, чуждых им по духу. Блестящим примером подобной терпимости и
является отношение парижской эмиграции к Загорским - людям совершенно иных
интересов и устремлений.
Несмотря на то что, как мы уже говорили, деятельность заграничной
агентуры во время красильниковского управления, особенно во второй половине
его, сводилась почти исключительно к освещению революционных кругов, причем
это освещение совершалось достаточно обстоятельно, Департамент полиции все
же не только довольствовался секретными сотрудниками, находившимися под
ведением Красильникова, но прибегал и к другим способам освещения
революционных групп за границей, а именно: к специальным командировкам за
границу своих секретных сотрудников или секретных сотрудников российских
охранных отделений.
В бумагах заграничной агентуры мы нашли доклад полковника Еремина
(подпись неразборчива, но по целому ряду данных мы убеждены, что доклад этот
надо приписать ему) о террористических планах и вообще об отношении к
террору различных заграничных групп и отдельных представителей партий
эсеров".
Доклад этот был послан Красильникову по приказанию директора
Департамента полиции Белецкого для проверки данных, полученных главным
образом от командированных за границу начальником Петербургского охранного
отделения полковником Коттеном, секретно от Красильникова, но с ведома
Белецкого и товарища министра внутренних дел Золотарева, двух секретных
сотрудников - Верецкого Николая и Кирюхина, а также и данных секретного
сотрудника барона Штакельберга, переданного затем полковником Коттеном
заграничной агентуре.
Приводим этот доклад ввиду его большого интереса почти целиком;
датирован он 28 марта 1912 года:
"Из совокупности поступающих Ио заграницы агентурных сведений (из 4-х
источников) усматривается, что наиболее злободневным вопросом среди
заграничных работников партии социалистов-революционеров является вопрос об
отношении к террору. Вопрос этот, о котором последние 2 - 3 года
революционные круги, подавленные разоблачением Азефа, Жученко и других,
избегали говорить, сразу стал чуть не единственной темой разговора.
Серьезную роль в возбуждении интереса к террору сыграл Центральный Комитет
партии.
Настоящий состав Центрального Комитета начал свою деятельность в
условиях крайне для него неблагоприятных. Отсутствие в новом ЦК крупных
имен, неимение в его активе серьезных заслуг перед партией, вынужденный уход
прежнего состава ЦК, сохранившего в рядах партии, несмотря на сильно
скомпрометировавшее его дело Азефа, многих убежденных сторонников, делали
положение нового ЦК весьма шатким.
Изыскивая способы укрепить свое положение, новый ЦК решил занять
стойкую террористическую позицию - первоначально идейную, а при первом
удобном случае - активную.
На этом пути Центральному Комитету прежде всего пришлось натолкнуться
на обособленное автономное положение "Боевой организации" со своей
исключительной прерогативой. Однако после неудачи, постигшей в конце 1909
года находившийся здесь передовой отряд в составе известных Департаменту
полиции Степана Слетова, Михайла Чернавского, Сергея Моисеева (Луканова),
Вацлава Рогинского (Мишеля Коморского), Вульфа Фабриканта (Дальнего), Яна
Бердо, беглого матроса Якова Ипатыча и неустановленного крестьянина по имени
Иван, жившего вместе с Сергеем Моисеенко, а также после ареста в феврале
того же года Льва Либермана (нелегального Стромилова), "Боевая организация"
перестала проявлять себя активно.
Хотя затем в течение лета 1910 года ряды "Боевой организации"
пополнились вступлением в ее ряды Федора Назарова, Сидорчука и некоторых
других, но начавшиеся в среде организации внутренние раздоры и особенно
взаимные подозрения в провокации (окончившиеся самоубийствами Яна Бердо и
Мишеля Коморского) совершенно парализовали деятельность "Боевой
организации". Ядро "Боевой организации" в составе Бориса Савинкова, Евгении
Сомовой, Марии Прокофьевой, а затем (после отъезда из Петербурга) и
вышеупомянутых Михаила Чернавского, Сергея Моисеенко, Вацлава Рогинского, а
несколько позже еще и Натальи Климовой, проживавшей весьма конспиративно с
января по сентябрь месяц 1910 года сначала в Лондоне, а затем в Северной
Франции и поддерживавшей сношения с Центральным Комитетом исключительно
через Фундаминского (Бунакова), распалось.
Савинков с Сомовой переехали на Ривьеру, где поселились совершенно
открыто, Прокофьева уехала в Давос, в Швейцарию, лечиться от чахотки, а
Рогинский поступил в авиационную школу в Париже и т.д.
Около этого же времени среди партийных работников возникло сильное
неудовольствие, направленное лично против Савинкова. Причиной недовольства
послужили, с одной стороны, бездеятельность "Боевой организации", а главным
образом - воспоминания, написанные Савинковым по поручению Центрального
Комитета. Будучи достаточно искренним, Савинков рассказал историю всех
террористических выступлений, в которых он участвовал, а также тех, к
которым он был прикосновенен, в таком духе, в каком был написан его
известный рассказ
"Конь Бледный", вызвавший в свое время энергичную отповедь на страницах
"Знамени труда".
По воспоминаниям Савинкова, как он сам, так равно Сазанов, Каляев и
другие "славные террористы" выходили не столько героями, чуждыми всяких
недостатков, кристально чистыми по своим нравственным качествам и жившими
только идеальными стремлениями ко благу народа и человечества, сколько
самыми обыкновенными смертными со значительной долей авантюризма и искания
сильных ощущений и со всеми свойственными людям недостатками, в особенности
в отношении к женщинам.
Появление воспоминаний Савинкова в подобном виде совершенно развенчало
бы многих бывших "героев", что, конечно, было не в интересах партии, почему
Савинкову был поставлен ультиматум: переделать свои воспоминания по данным
указаниям, под угрозой исключения в противном случае из партии.
Приведенные выше обстоятельства значительно упрощали Центральному
Комитету ту задачу, которую, как уже упомянуто выше, он себе поставил, -
взять террор в свои руки и подчинить террористов своему влиянию. С
означенной целью Центральным Комитетом были предприняты шаги в двух
направлениях.
Во-первых, была произведена весной и летом 1911 года анкета среди
старых партийных работников, проживающих за границей, с целью выяснить их
принципиальное отношение к террору, а также, кто из старых работников желает
принять личное участие в террористических выступлениях. Во-вторых, на
страницах "Знамени труда" стала систематически вестись апология террора с
целью привлечения в ряды террористов свежих сил в лице молодых партийных
работников, В этих видах в "Знамени труда" начали печататься биографии
террористов, их воспоминания, описания подготовки актов, исторические
обзоры, статистика политических убийств и пр. для достижения вполне
определенной роли - специальной обработки молодых работников в строго
террористическом направлении.
Несомненно, что вся эта пропаганда террора значительно способствовала
пробуждению интереса к нему, но были и другие обстоятельства, помимо
сказанной пропаганды, приводившие к тому же результату, т.е. к возбуждению
интереса к террору.
В 1911 году среди сторонников областного заграничного комитета, издавна
находившегося в оппозиции к Центральному Комитету, стало нарождаться новое
течение, лидерами коего явились мало известные до того партийные работники
Антон Савин, Огановский и некоторые другие.
Представители этого течения настаивали на необходимости полного
пересмотра партийных программ и тактики. В отношении программы они исходили
из того положения, что основная часть партийной программы - аграрный
вопрос - базируется на предположении, что русский крестьянин, по натуре
своей и по историческому укладу своей жизни, есть крестьянин-общинник.
Между тем закон 9 ноября 1906 года, помимо того, что он фактически
разрушает общину, показал, что крестьяне весьма охотно переходят на отруба и
легко расстаются с общинными формами землевладения. Это обстоятельство,
разрушая одну из главнейших основ партийной программы, вызывает, по мнению
представителей указанного течения, необходимость пересмотра всей программы.
Вопрос этот был не нов, так как еще в 1907 году в Москве была издана
известными Департаменту полиции Мотелем Шахновым Розенбергом и Михаилом
Яковлевым Гельдельманом брошюра "К пересмотру аграрной программы" (авторы
скрыли свои фамилии под псевдонимами Фирсова и еще какого-то), каковая
брошюра в то время была признана еретической.
В отношении тактики представители нового течения требовали пересмотра,
доказывая, что террор как средство борьбы устарел, что при существовании
Государственной думы террор является анахронизмом, и, наконец, что террор
настолько скомпрометирован делом Азефа, что лучше совершенно отказаться от
террора, чем рисковать повторением подобной истории.
Это течение, к которому впоследствии примкнули Авксентьев, Николай
Алексеев Ульянов (Андрей Иванович) и некоторые другие, и которое за
последнее время стало принимать наименование "ликвидаторства", привлекало к
себе значительное внимание среди заграничных работников партии, вызвало
ожесточенные дебаты и завербовало в свои ряды довольно большое число
сторонников. Но вместе с тем оно несомненно способствовало пробуждению
интереса и к террору, и горячая проповедь противников террора вполне
естественно производила иногда и обратное действие, способствуя
самоопределению части партийных работников, относившихся ранее к вопросам
террора более или менее индифферентно.
Характерно отметить, что к числу лиц, готовых отречься от террора,
примкнул такой видный сторонник террора, как вышеупомянутый Степан Слетов,
вернувшийся из России, где он провел более полугода. Про него говорили: "Вот
стоило только старому работнику поработать в России, как он уже сразу
сделался из террориста самым мирным культурником".
Ярой поборницей террористических позиций, занятых Центральным
Комитетом, и вместе с тем лицом, наиболее горячо стремящимся поддержать
партию, прекратить происходящие внутри ее раздоры и вновь поднять значение
партии, являлась известная Вера Фигнер. Единственным средством для
достижения указанных целей являлось, по мнению Веры Фигнер, возобновление
террора и доведение его до самых широких размеров. Она являлась виднейшим
идеологом террора в партии, особенно после выхода из рядов партии Виктора
Чернова.
Фигнер жила постоянно в Швейцарии, в Кларане и оттуда вела переписку со
многими боевыми ячейками партии, находящимися в других местах. Кроме того, к
ней зачастую приезжали партийные работники из других мест, а иногда и она
сама ездила для личных переговоров в тот или другой город.
Раньше чем перейти к перечислению отдельных групп и ячеек, объединяемых
Верой Фигнер, необходимо упомянуть об одном вполне обособленном боевом
течении, вдохновителем которого являлся член Центрального Комитета,
известный социалист-революционер Волховский. Эта группа говорила, что
частичный террор должен идти рука об руку с народным восстанием, что
необходимо готовиться к восстанию путем организации крестьянства, пропаганды
в войсках и среди офицеров, обучения партийных работников военному делу и
пр.
Волховской пропагандировал созыв в Париже или в Лондоне конференции
военных работников партии эсеров для разработки планов военно-революционного
устройства в России и боевой подготовки крестьян.
По этому вопросу в "Знамени труда" была помещена статья за подписью
С.Свича (Петра Карповича). Статья обратила на себя внимание, и редакция
"Знамени труда" получила из России, преимущественно из южной, а также из
Московского района, ряд сочувственных писем с призывом к устройству
военно-партийных школ и вообще к популяризации военных занятий среди
партийных работников. По последним сведениям, в Россию уже послан некий
Топоров - крупный организатор по военному и боевому делу.
Более подробные сведения об этой группе мною будут доложены
дополнительно.
Группы, объединенные Верой Фигнер, географически распределены в трех
местахв Швейцарии, Ривьере и в Париже. В Швейцарии, помимо Веры Фигнер,
наиболее крупными величинами являются известные Департаменту полиции: Егор
Лазарев (кличка наблюдения по Петербургу Старик, по Швейцарии - Амурский),
проживающий в Кларане, и Иван Старынкевич (кличка наблюдения по Швейцарии
Нильский), проживающий в Лозанне. К этим двум лицам получают явки эсеры,
едущие из России.
Кроме них, в настоящее время проживают в Швейцарии следующие лица,
изъявившие желание посвятить себя террористической работе.
К числу таковых относятся:
1) Известный Департаменту полиции по моим докладам от 13 октября 1911
года бывший студент С-Петербургского университета, из крестьян Гродненской
губернии, Вельского уезда, Демьян Безюк (партийная кличка Гоголь, или Петр
Петрович, в наблюдении Дунайский). Безюк проживает в Кларане под фамилией
Журавлева.
2) Крестьянка Тамбовской губернии и уезда, Пахотно-углевской волости и
села Любовь Ефимовна Гальцева (кличка наблюдения Средняя). Гальцева
проживает также в Кларане совместно с Безюком. Оба эти лица приехали в
Швейцарию в октябре минувшего года из Петербурга, причем средства на поездку
они получили от присяжных Владимира Беренштама и Самуила Кальмановича; в
настоящее время они получают денежную помощь от матери редактора газеты
"Речь" Иосифа Гессена.
3) Некая Анна Дьякова, она же Анна Борисовна, еврейка, беглая
каторжанка (кличка наблюдения Рейнская); она проживала в Кларене, а в первых
числах марта переехала под наблюдением в Париж, где и сдана местному
наблюдению.
4) Неизвестный студент Петербургского университета (партийная кличка
Николай Николаевич, в наблюдении Шелковый), приехавший в Кларен в январе и
поселившийся вместе с Безюком.
5) Некий Михаил Викторович Бакулин - нелегальный (партийная кличка
Виктор), проживавший в Кларене и переехавший затем в Париж под наблюдение
французских филеров.
6) Некий Александр Дмитриевич, он же Саша (в наблюдении Уральский),
проживавший до отъезда Бакулина в разных местах, а после его отъезда
поселившийся в Кларене по его же паспорту. В настоящее время проживает в
предместье Торрито под фамилией Бакулина.
7) Некая Маруся Непримиримая, проживающая неизвестно где (наблюдению
неизвестна). Она является убежденной террористкой и играет крупную роль в
швейцарской группе. Последний раз была в Кларене в феврале сего года и 27
февраля выехала в Италию.
8) Неизвестный, напоминающий по приметам известного Департаменту
полиции террориста Святополка, он же Николай Выборгский, он же Владимир
Григорьевич - организатор покушения на московского генерал-губернатора
Гершельмана в 1907 году и на великого князя Николая Николаевича в 1908 году.
Место жительства неизвестно, наблюдению неизвестен. Был в Кларене у Веры
Фигнер в первых числах февраля.
9) Некий Петр (в наблюдении Войлочный), проживающий в Женеве, очень
дружен с Марусей Непримиримой; убежденный террорист.
10) Неизвестный, проживающий в Женеве (кличка наблюдения Суконный),
террорист.
. 11) Анархистка или максималистка Ревекка - хромая на правую ногу
(кличка наблюдения Ситцевая), знакомая со всей группой, проживает в Женеве.
12) Упоминаемый в докладе моем от 13 сего марта Лазарь, проживающий в
Женеве и выехавший оттуда 11 марта в Россию.
В настоящее время группа ожидает приезда из Христианин беглого
каторжанина. По сделанному мною сношению с начальником Симбирского
губернского жандармского управления от 17 марта видно, что Петров-Котро-хов
в 1906 году участвовал на собраниях в г. Симбирске, бывших в старых
казармах, и митингах, где говорил речи противоправительственного содержания;
в том же году привлекался к дознанию в качестве обвиняемого по 126 ст.
уголовного Уложения, а также был привлечен судебным следователем по особо
важным делам Симбирского окружного суда по обвинению по 139, 1630,1633 и 1
ч. 1634 ст. Уложения о наказании. По приговору военно-окружного суда был
осужден в каторжные работы на 13 лет и 4 месяца. Кроме того, за вооруженное
нападение 6 ноября 1906 года с целью ограбления почты, следовавшей из села
Жадовки, Корсунского уезда, был осужден в каторжные работы еще на 5 лет и 4
месяца. Он был отправлен в г. Омск, откуда бежал, и проживает, по агентурным
сведениям полковника Шабельского, в Париже.
На Ривьере находятся Борис Савинков, Евгения Сомова, Мария Прокофьева,
Наталья Климова и некоторые другие.
Там же, по-видимому, находится и Маруся Непримиримая, по своим приметам
очень напоминающая Наталью Климову.
Отдельно от этой группы в Специи, близ Генуи, проживает Виктор Чернов.
Группа эта агентурой вверенного мне отделения в данное время не
освещается.
В Париже находится так называемая "левая группа", или группа Дилевского
и Агафонова, для сношения с каковой и выехала, главным образом, Вера Фигнер
в Париж. Кроме того, там находятся следующие лица боевого направления,
поддерживающие непосредственно или прямо сношения с Верой Фигнер.
К числу таковых лиц относятся:
1) Борис Бартольд.
2) Проживающий совместно с ним под именем Ивана Студеникина воронежский
мещанин Иван Смирнов, разыскиваемый циркуляром Департамента полиции от 28
марта 19Ю года, привлекавшийся в г. Курске в 1908 году по делу "Боевой
организации" партии эсеров. Более подробные сведения о нем доложены мною в
записке от 21 марта с.г.
3) Некто Василий Викторович Львов, также проживающий с Бартольдом и
Смирновым.
4) В той же квартире проживал беглый матрос Гамлавский или Гамлявский,
упоминаемый в докладе моем от 2 сего марта.
5) Вышеупомянутый Вольф Фабрикант, выехавший в настоящее время на
Ривьеру (кличка наблюдения по Петербургу Сухой).
6) Некий Глотов, выехавший на Ривьеру несколькими днями ранее
Фабриканта.
7) Бывший студент Петербургского университета Александр Худатов
(партийная кличка Шурка), проживавший под фамилией Гурьев. В начале сего
года Худатов должен был выехать в Россию с каким-то партийным поручением, но
свою поездку отменил, так как узнал, что о нем наводятся справки.
8) Даша Кронштадтская, она же Даша Военная, принимавшая участие в
Кронштадтском восстании в 1908 году. Существует предположение, что ею было
совершено покушение на жизнь вологодского тюремного инспектора Ефимова в
апреле 1911 года. Недавно она выехала вместе с женой Худатова в Италию,
возможно, что на Ривьеру.
Главнейшими мотивами, коими обусловливается, с точки зрения Веры Фигнер
и ее сподвижников, необходимость террора, являются следующие: во-первых, как
уже упомянуто выше, желание спасти партию от развала и показать, что партия,
несмотря на понесенные ею тяжелые удары, существует и вполне жизнеспособна.
Во-вторых, стремление помешать во что бы то ни стало благополучному течению
предстоящих в 1913 году торжеств по случаю трехсотлетия Дома Романовых. И,
наконец, в-третьих, требование политических ссыльных и каторжан ответить
террором на те репрессии, жестокости и истязания, коим они якобы
подвергаются. Взяться за осуществление покушения на жизнь Государя
Императора, по-видимому, может группа Савинкова или группа Дилевского и
Агафонова.
С последней группой в настоящее время ведет переговоры Вера Фигнер.
Группа эта, существующая уже около четырех лет, ничем реальным о своем
существовании до сих пор не заявила и находилась все время в оппозиции к
Центральному Комитету. Главным тормозом ее деятельности было полное
отсутствие денежных средств. В настоящее время группа соглашается признать
главенство Центрального Комитета, но с правом вести работу (исключительно
боевую) вполне автономно.
Если Центральный Комитет не в состоянии будет дать достаточных для
совершения покушения средств, группа рассчитывает добыть недостающие
средства путем экспроприации.
Вообще можно предполагать, что более или менее разработанного плана
покушения на жизнь Государя Императора в данное время не существует. Безюк,
ездивший недавно на Ривьеру для переговоров с группой Савинкова, вынес
впечатление, что совершение покушения во время пребывания Его Величества в
Ялте или в Москве признается неосуществимым, кое-какие надежды в этом смысле
возлагаются на путешествие Его Величества, но и то, по-видимому, лишь в
области предположений.
Следующим стоит совершение покушения на жизнь г-на министра внутренних
дел. Осуществление этого покушения, которое можно считать наиболее назревшим
и которое решено произвести во что бы то ни стало, по-видимому, возьмет на
себя швейцарская группа. В последнее время, в связи с разговорами о
необходимости покушения на жизнь Его высокопревосходительства, стали
подробно обсуждать способ убийства г-на министра внутренних дел Сипягина
Балмашевым, причем высказывались предположения о возможности применить этот
способ вновь. По сему поводу мною даны надлежащие указания подполковнику
Озеровскому.
Далее существует предположение об убийстве варшавского
генерал-губернатора Скалона и генерала Герасимова, которого продолжают
считать руководителем политического розыска в империи.
Впрочем, убийство генерала Герасимова намечается лишь при условии, что
оно не потребует больших затрат деньгами и людьми.
Наконец, актом, которому также придается большое значение, является акт
в сношении начальника главного тюремного управления. Покушение на жизнь
действительного статского советника Хрулева настойчиво требуют политические
каторжане и ссыльные, и подысканием исполнителей на этот акт очень озабочены
Вера Фигнер, Маруся Непримиримая, Безюк и Егор Лазарев. Насколько известно,
пока исполнителя на это не нашлось, и ближайшая надежда в этом направлении
возлагается на вышеупомянутого Петрова-Котрохова.
Денег для террористических предприятий имеется очень мало. Известно
лишь, что Центральный Комитет получил недавно откуда-то 24 тысячи франков, а
Вера Фигнер получила из Америки 2 тысячи долларов; кроме того, она получила
еще отдельно 600 долларов специально для организации побега
Брешко-Брешковской, что надеются осуществить в течение лета сего года при
содействии какого-то ссыльного, бывшего солдата из кружка Нечаева, .
знающего хорошо условия ссылки; солдат этот по профессии сапожник
Вышеупомянутая предстоящая поездка Веры Фигнер в Лондон имеет главной
целью изыскание средств на террор.
Докладывая об изложенном Вашему превосходительству, имею честь
присовокупить, что подробные приметы всех перечисленных лиц, а равно их
заграничные адреса, будут мною представлены дополнительно.
Полковник Еремин".

НЕНОРМАЛЬНАЯ ЖЕРТВУЕТ 50 ТЫСЯЧ

Вероятно, главным источником сведений, на которых построен доклад
полковника Еремина, была заграничная секретная агентура полковника фон
Коттена. Тот же полковник фон Коттен на основании данных, полученных им от
его заграничных секретных сотрудников, в следующем (1913) году дает ряд
новых сведений о террористических планах заграничных революционеров;
Департамент полиции 5 февраля 1913 года препровождает Красильникову по этому
поводу следующую бумагу:
"Вследствие Ваших докладов от 20, 21 и 22 января Департамент полиции
уведомляет Ваше высокоблагородие, что по делу формирования заграницей боевых
отрядов для отправки их в Россию с террористической целью от полковника фон
Коттена получены нижеследующие сведения:
К началу текущего года продолжительное бездействие "Боевой организации"
стало вызывать, по сведениям агентуры полковника фон Коттена, нарекания
среди членов партии, и в Центральный Комитет стали поступать заявления
отдельных лиц и даже групп, предлагавших свои услуги в деле террора.
Энергичным идеологом террора явились известная Вера Фигнер и невеста
убийцы статс-секретаря Плеве - Егора Сазонова - Мария Прокофьева. В ноябре
текущего года к полковнику фон Коттену поступили агентурные указания, что на
восстановлении центрального террора стал настаивать Марк Натансон. С этой
целью из состава "заграничной делегации" выделились в особую "конспиративную
комиссию" Натансон и Аргунов, с правом кооптировать в эту комиссию тех лиц,
которых сочтут нужным.
Имеются указания, что комиссия вступила даже в переговоры с Савинковым,
несмотря на господствующее ныне в партии отрицательное к нему отношение.
Переговоры с Савинковым, по-видимому, не привели ни к какому результату.
Тогда комиссия предложила роль организатора будущего боевого отряда Сергею
Моисеенко (Луканову), но Моисеенко от роли организатора отказался, заявив,
что он считает себя пригодным лишь для роли исполнителя. Наконец,
по-видимому, выбор организатора боевого отряда остановился на проживающем в
Париже известном заграничной агентуре Михаиле Курисько.
Отряд этот ставит себе целью организацию цареубийств: формирование его
еще далеко не окончено и пока намечаются будущие его участники. В числе
таковых, кроме самого Курисько, намечены: его жена Ксения (по сведениям
Особого отдела, Груздева), некий Александр Добровольский (личность,
полковником фон Коттеном не установленная), бывший военный работник Бронский
и какой-то беглый матрос Черноморского флота.
Всего отряд должен состоять из 8 человек, денежные средства на
осуществление предприятия, по сообщению полковника фон Коттена, по-видимому,
имеются, так как не особенно давно поступили указания, что какая-то девица,
не вполне нормальная, желает пожертвовать партии через проживающую в Лозанне
Евгению Григорович 50 тысяч рублей.
По этому делу Натансон специально ездил в декабре минувшего года из
Парижа в Лозанну. Натансон имеет в виду распределить эти 50 тысяч рублей
следующим образом: 35 тысяч рублей дать на боевое дело, а 15 тысяч рублей
передать Бурцеву для борьбы с провокацией.
Кроме сведений об этом боевом предприятии, у полковника фон Коттена
имеются неопределенные указания на нахождение уже в данное время в
Петербурге боевого отряда, организованного Виктором Черновым для покушения
на бывшего министра внутренних дел, тайного советника Макарова, каковой
отряд, возможно, войдет в состав формируемого Михаилом Курисько боевого
отряда.
И, наконец, имеются указания, что проживающий в Париже бывший писарь
Петербургского окружного интендантского управления Андрей Нилов, бежавший в
1908 году из тюрьмы, имеет в Париже свою собственную автономную боевую
группу и что, кроме того, у него есть возможность достать на террор довольно
значительную сумму денег от каких-то высокопоставленных сестер, проживающих
постоянно за границей, у коих он служил личным секретарем еще до поступления
на военную службу.
В самое последнее время из среды "вольных социалистов", по сведениям
полковника фон Коттена, выделилось два боевых отряда - один из б и другой из
9 человек, которые предложили центральному комитету свои услуги для
совершения террористических актов центрального характера Член Центрального
Комитета Натансон согласился принять их предложение при условии входа в
первый из этих отрядов агента Центрального Комитета (для каковой цели
намечался Василий Леонович) и при условии постоянного контроля со стороны
Центрального Комитета над действиями второго отряда.
Оба отряда от предложенных условий отказались, но тем не менее выезд
обоих отрядов в Россию весьма возможен, по сведениям полковника фон Коттена,
и независимо от Центрального Комитета, если только этим отрядам удастся
достать необходимые для сего денежные средства и паспорта. В отношении
средств они рассчитывают получить таковые от упомянутого выше Андрея Нилова.
По предположениям агентуры, в случае получения указанных выше денежных
средств отряды выедут - один в Псков, а другой в Орел - в целях терроризации
административного персонала Псковской и Орловской центральных каторжных
тюрем.
Сообщая вышеизложенные агентурные сведения, полковник фон Коттен,
Департамент полиции просит Ваше высокоблагородие проверить таковые при
посредстве Вашей агентуры, обратив исключительное внимание на лиц
неустановленных.
Таковыми являются из числа здесь перечисленных Александр Добровольский,
Вронский и беглый матрос Черноморского флота; все остальные Вам хорошо
известны. Трое помянутых полковнику фон Коттену совершенно неизвестны, и
поэтому никаких о них данных он не дает, равно они неизвестны Департаменту
полиции. Что касается означенного Добровольского, то Департаменту полиции
известно о нем лишь то, что Вы о нем доносили.
По изложенным в этих донесениях данным, Добровольский в настоящее время
устанавливается в Департаменте полиции, но пока безуспешно, так как в
распоряжении департамента не имеется его фотографии.
В виде сего департамент просит о высылке фотографии и считает полезным
сообщить Вашему высокоблагородию для ориентирования, проверки и в дальнейшем
для донесения результатов последней, что по делам департамента проходили
следующие Александры Добровольские, ныне разрабатываемые:
1) Александр Кириллович Добровольский, киевский политехник, дворянин,
родился в 1880 году, привлекался в Киеве в 1908 году;
2) Александр Иванович Добровольский, сын священника в Любимовском уезде
Ярославской губернии, родился 14 марта 1884 года, окончил Ярославскую
духовную семинарию, отец и сестры его живут в с. Покровском Любимовского
уезда, привлекался в 1902 году в Ярославле по делу организационного комитета
ярославских семинаристов;
3) Александр Иванович Добровольский, окончивший Петербургский
университет в 1911 году, проходил в Петербурге по наблюдению за "Боевой
организацией" Центрального Комитета партии социалистов-революционеров ~и,
наконец,
4) Александр Георгиевич Добровольский, бывший воспитанник Преславской
(в Крыму) учительской семинарии, родился в 1891 году, привлекался при
Таврическом губернском жандармском управлении по 126 ст. Уголовного уложения
в связи с ограблением подрядчика в Мелитополе.
Из Бронских Департаменту полиции известен единственный социал-демократ
меньшевик Бронский (без имени) из донесения Вашего от 1 декабря 1912 года и
Вронский, допуская, что по созвучию фамилий могла произойти ошибка,
студент-медик Московского университета Петр Александрович (Леонгардт
Витольдович) Вронский, уволенный за беспорядки в 1901 году из означенного
университета.
Вице-директор С. Виссарионов. Заведующий Особым отделом полковник
Еремин".
Данные, полученные Красильниковым от своих секретных остряков,
разошлись с данными полковника фон Коттена, и по поводу его записок в
Департамент полиции Красильников докладывает своему начальству следующее:
"Ни Вера Фигнер, ни Мария Прокофьева идеологами террора не являются, и
ни та, ни другая о терроре не помышляют. Первая занята всецело
благотворительными делами помощи ссыльным и каторжанам и к террору относится
отрицательно, вторая тяжело больна и уже два года никаких разговоров о
политике не ведет и, кроме близких, никого не видит. Что Марк Натансон
настаивает на возобновлении террора, также неверно. Натансон - человек
весьма осторожный, боевую деятельность признает лишь с изведанными
практичными людьми и с большими денежными средствами, чего теперь в партии
нет.
Аргунов считается лишь хорошим пропагандистом, террористом же он
совершенно не является.
Что же касается до Савинкова, то о поручении ему организации боевого
дела не может быть и речи, ибо его, наоборот, всячески вынуждают подать
заявление о выходе из партии и, конечно, ни с какими предложениями к нему
обращаться не будут, точно так же, как к Луканову, который известен как
близкий друг Савинкова.
Курисько, бывший член "Боевой организации", может быть полезен, как
техник, но не имеет руки, да еще правой, и с такими приметами, конечно, на
него никакой ответственной роли не возложат.
Сведение, что Натансон ездил в Швейцарию доставать деньги для "Боевой
организации", неверно. Он, действительно, ездил в Лозанну в декабре месяце
два раза, но с целью навестить своего больного племянника. Никаких денег
Натансон не получил, а 15 тысяч рублей он бы во всяком случае Бурцеву не
дал.
Точно также представляется совершенно неправдоподобным, чтобы в
Петербурге мог находиться боевой отряд, организованный Черновым, так как все
лица, которых пригласить бы мог Чернев, находятся в настоящее время за
границей. В России находится лишь Софья Бродская, но и та поехала по личным
своим делам".
Сведения Красильникова оказались гораздо более точными, чем доклады фон
Коттена, не потому ли и последовал в следующем 1914 году, по распоряжению
директора департамента Белецкого и товарища министра внутренних дел
Джунковского, роспуск заграничного отряда секретных сотрудников фон Коттена?
По крайней мере, следующий доклад Красильникова Департаменту полиции от 27
января 1914 года говорит уже о бывших сотрудниках полковника фон Коттена.
Но все же, кроме освещения деятельности и планов заграничных
революционеров, департамент давал Красильникову иногда и более деликатные
поручения - воздействовать, например, на изменение состава заграничной
делегации, что видно из приводимого ниже предписания:
"Вследствие донесения Вашего от 14 сего марта Департамент полиции
сообщает Вашему высокоблагородию, что возможная передача Марком Натансоном
своих партийных полномочий и имеющихся у него, как у члена заграничной
делегации, партийного материала и связей Василию Васильеву Сухомлину
является, безусловно, нежелательной, так как Василий Сухомлин, будучи
сторонником возможно широкого осуществления политического террора, не
преминет использовать свои полномочия и поддерживаемые им в России связи в
целях проведения в жизнь своих крайних идей. Поэтому, придавая кандидатуре
названного Сухомлина в заместительстве Натансона особо серьезное значение,
Департамент полиции находит, что единственным в данном случае
обстоятельством, могущим воспрепятствовать передаче последним своих
полномочий Сухомлину, является ухудшение между ними отношений и даже полный
их разрыв.
Ввиду сего Департамент полиции просит Ваше высокоблагородие обратить
особое внимание на необходимость наличности тех условий, при коих отношения
Натансона к Сухомлину изменились бы и изыскание коих Департамент полиции
предоставляет опытности Вашего высокоблагородия..."

ПОДОЗРИТЕЛЬНЫЙ ТУРЕЦКИЙ ПОЛКОВНИК

Кроме обычной своей деятельности, заграничная агентура имела порой и
специальные задания, требовавшие от нее мобилизации всех ее сил, мы говорим
здесь об охране особ императорской фамилии при их заграничных путешествиях.
В подобных случаях организовывались особые отряды филеров, как из числа
находившихся в ведении самого Красильникова, так и из русских сыщиков,
командировывавшихся в таких случаях из России; дело не ограничивалось
внешним наблюдением, а призывались на помощь и внутренние секретные
сотрудники для выяснения планов и намерений революционеров. Так, в 1910
году, например, Эргардт доносит Красильникову, что Carnot пишет о приезде
вдовствующей императрицы Марии Федоровны и великого князя Михаила
Александровича и сообщает, что никакого движения или опасности со стороны
партий нечего опасаться, но, во всяком случае, за единственных анархистов
нельзя поручиться, тем более, что некоторые очень возбуждены против приезда
визитеров. "Во всяком случае, если Вы согласны с моим предложением,
необходимо мне присутствовать на похоронах, потому что я же знаком со всеми
анархистами, даже интернациональными".
На это Красильников ему ответил, что он может идти на похороны, но
чтобы с полицией не имел бы никаких сношений.
Под кличкой Carnot скрывался секретный сотрудник Курьянский.
Но эти экстренные, так сказать, сверхсметные занятия несли с собою не
только заботы и волнения, но и большие милости: ордена, чины, деньги. Каждое
такое заграничное путешествие высочайшей особы вызывало новые сверхсметные
многотысячные ассигнования заведующему заграничной агентурой и его агентам.
Вообще, эпоха Красильникова не была столь бурною, как времена Гартинга,
Ратаева или Рачковского, можно было бы жить довольно спокойно, почти без
волнений, если бы под боком не было этого проклятого Бурцева, который
подводил под секретных сотрудников заграничной агентуры мину за миной.
Красильников, конечно, принимал свои меры, особенно благодаря помощи таких
опытных сыщиков, как подполковник Эргардт и французский гражданин Бинт.
Около Бурцева всегда крутилось два-три провокатора - художник Зиновьев,
Дворецкий, Бронтман-Этер и другие.
Французский филер Жоливе с сыном, поступившие на службу к Бурцеву,
ежедневно таскали подробнейшие доклады о каждом шаге знаменитого
разоблачителя-революционера и его друзей в заграничную агентуру. Двойную
игру вел и состоящий на службе у Бурцева бывший филер секретных сотрудников
Леоне.
Бросая теперь ретроспективный взгляд на эту борьбу Бурцева и секретных
сотрудников, нужно признать, что, несмотря на несомненное превосходство
материальных сил агентуры, все же верх брал, несомненно, Бурцев: благодаря
сведениям, поступавшим к нему от Бакая, Меньщикова и из многих других
источников, он выбивал из таинственного агентурного гнезда одного секретного
сотрудника за другим, что вносило в ряды предателей настоящую панику.
Вспыхнувшая 1 августа 1914 года война причинила заграничной агентуре
ряд хлопот. Красильников и его помощники выезжали с посольством в Бордо, а
архив был перенесен на частную квартиру на той же улице Гренель, где
помещалось посольство в Париже. В этот момент можно было ожидать великой
амнистии или хотя бы разрешения прибыть на родину. Но русский посол в Париже
Извольский сообщил Красильникову к сведению телеграмму из России, которая
гласила: "Министр внутренних дел не находит возможным выдавать русским
эмигрантам разрешения на возвращение в Россию для вступления в ряды войск.
Эти эмигранты могут, однако, добровольно возвратиться в Россию, подвергаясь
всем последствия своих деяний, и уже в России просить о зачислении в армию".
Таким образом, перед эмигрантами стояла перспектива: подавать прошение
о помиловании или же пройти через тюрьму, суд, ссылку и т. д. Судьба Бурцева
и Носаря-Хрусталева показала впоследствии, что ждало эмигрантов в России.
Между тем призыв коснулся в начале 1915 года всех русских, живших за
границей, в том числе и секретных сотрудников Красильникова. Последний
немедленно же телеграфировал директору Департамента полиции об отмене
воинской повинности для своих сотрудников.
"Из них, - сообщал Красильников, - Додэ, Матиссэ, Серж и Дасс на службе
во французских войсках". Позже мы увидим, что они продолжали работать,
числясь на французской службе.
"Подлежат призыву, - продолжал Красильников, - Лебук, Гретхен и Орлик;
последний для этого едет в Россию, оставляя семью за границею. Мартэн имеет
отсрочку по образованию до 1916 года, Пьер - отставной офицер, Россини и
Ней - ратники ополчения второго разряда. Ниэль и Сименс - дезертиры. Скосе
имеет льготу первого разряда по семейному положению. Остальные сотрудники
подлежат наказанию по суду как бежавшие из ссылки. Отъезд или поступление во
французские войска Лебука, Гретхена и Скосса, особенно двух последних,
крайне нежелательны, ибо прекратится освещение эсеровских националистических
групп. Заменить их некем. Ходатайствую об освобождении их от призыва. Прошу
телеграфного распоряжения".
На предложение зачислить сотрудников в нестроевые части Красильников
телеграфировал: "Зачисление в нестроевые признанных медицинским осмотром
годными к строю невыполнимо. Ходатайство о том, не имея данных на успех,
несомненно, сопряжено с риском провала. Русские, принятые в войска,
отсылаются на фронт или в Марокко. С отъездом Скосса и Гретхена Париж
останется без серьезной агентуры. Остальные находятся в других государствах,
не могут быть переведены без ущерба делу. Прошу распоряжения".
Так как Лебук в Швейцарии, Россини в Италии, Ней Ниэль и Сименс - в
Англии, то вопрос шел лишь о Скоссе и Гретхен. Поэтому генералу Аверьянову
от имени министра внутренних дел было послано отношение, что "в числе лиц,
обязанных в силу последовавшего распоряжения военного ведомства прибыть
из-за границы в Россию для отбытия воинской повинности - Кокоцинский и
Де-метрашвили".
Это были сотрудники Гретхен и Скосе. "Означенные лица, - писал министр
внутренних дел, - в настоящее время состоят при исполнении возложенных на
них министерством внутренних дел весьма важных поручений совершенно
секретного характера и без ущерба для дела не могут явиться к исполнению
воинской повинности из-за границы, где ныне находятся". Начальник
мобилизационного отдела Главного управления Генерального штаба удовлетворил
ходатайство Департамента полиции за Скос-са и Гретхена.
Секретные сотрудники Орлик и Лебук уехали в Россию для отбывания
воинской повинности. 12 марта Красильников телеграфировал о них: "Как
сотрудники, оба преданы делу, заслуживают доверия, оба намерены продолжать
сотрудничать, если позволят условия службы и получат на то соответствующие
указания".
Таким образом, "охранка преграждала путь эмигрантам в армию и
одновременно, выгораживая одних своих сотрудников от военной службы, других
посылала в русскую и французскую армии для внутреннего освещения
сослуживцев.
Из числа разоблаченных Бурцевым в 1913 году сотрудников можно отметить
Житомирского, который в 1913 году был вынужден из-за возникших подозрений
отойти временно от работы, но был расскрыт окончательно лишь следствием в
1917 году.
Яков Абрамович Житомирский, врач (был волонтером на французском
фронте), партийная кличка Отцов, социал-демократ (большевик), в 1907, 1911
годах был близок к большевистскому центру, исполняя различные поручения
последнего по части транспорта, заграничных сношений и т.п. Состоял
секретным сотрудником русской политической полиции лет 15 под кличкой Andre,
а затем Daudet. Получал до войны две тысячи франков в месяц. Освещал
деятельность ЦК социал-демократической партии, давая подробные отчеты о его
пленарных заседаниях, о партийных конференциях, в организации которых
принимал участие, о технических поручениях, дававшихся отдельным членам
партии, в том числе и ему самому. Во время войны следил за революционной
пропагандой в русском экспедиционном корпусе, к которому был прикомандирован
как врач. Отчислился в мае 1917 года, когда уже произошла революция и
угрожало расконспирирование.
Жандармский подполковник Люстих, последний ближайший начальник
секретного сотрудника Житомирского, на допросе показал: "Сотрудник,
известный мне под кличкой Додэ, есть, действительно, доктор Житомирский,
получавший большое вознаграждение, потому что он старый сотрудник,
находящийся на службе не менее 8 лет, вероятно, даже больше. Первоначально
же оклады были выше теперешних. Он начал давать сведения, еще будучи
студентом Берлинского университета. Последнее время состоит на военной
службе, регулярного жалованья не получал; время от времени ему выдавались
различные суммы, от 700 до двух тысяч франков. Этим объясняются скачки в
денежных отчетах".
При следствии на вопрос, что побудило его, Житомирского, поступить
секретным сотрудником охранного отделения, Житомирский отвечал, что никаких
объяснений он дать не желает и самый вопрос считает излишним. Впрочем,
уличаемый показаниями начальства, Житомирский не отрицал факта своей службы
в полиции. Доктор Житомирский, подобно Азефу, мещанин Ростова-на-Дону,
завербован, по-видимому, Гартингом в Берлине, в 1902 году.
Почти несомненно, что донесения Гартинга из Парижа в 1903 году о
донском комитете РСДРП основаны на сообщениях Житомирского. Ему же
принадлежат подробные отчеты о социал-демократических съездах, так,
например, о брюссельском съезде социал-демократов 1903 года, изложенные в
донесении Гартинга от 4 января 1904 года, и о последующих. Он же, очевидно,
был тем сотрудником, который пытался устроить съезд социал-демократов в
Копенгагене, а не в Лондоне.
При этом Житомирский доносил и на самого себя. Так, в списке 36
кандидатов в члены Лиги социал-демократов со стороны ленинцев (в 1903 г.)
имеется имя и Якова Житомирского. Это делалось на случай, если бы документ
попал в руки революционеров.
Очень своеобразным провокатором-авантюристом был фон Стааль. Алексей
Стааль учился в Киевском и Ярославском кадетских корпусах, состоял
вольнослушателем в Киевском политехническом институте. В 1912 году предложил
свои услуги начальнику Одесского жандармского управления для освещения
инициативной группы черноморских моряков. Его приняли в число секретных
сотрудников под кличкой Зверев и назначили содержание 100 рублей в месяц. В
октябре того же года Стааль был передан заведующему агентурой в
Константинополе. Прекратив сообщение сведений по союзу черноморских моряков,
Зверев стал освещать пан-исламистское движение, перешел в магометанство и
поступил в турецкую армию летчиком. Затем он переехал в Александрию,
прекратил сношения с "охранкой", но в мае 1913 года, находясь в Марселе,
потребовал вознаграждения в 300 рублей, которые ему, однако, уплачены не
были.
При производстве дознания в Одессе было установлено, что Стааль, состоя
сотрудником, передал обвиняемому лицу преступную литературу на пароходе
"Иерусалим", которая была обнаружена при таможенном осмотре в Одессе. Стааль
за это был привлечен в качестве обвиняемого, но за неимением достаточных
данных дело было направлено к прекращению. В феврале 1914 года Стааль
находился в Париже. Посылая его как секретного сотрудника, Департамент
полиции предупредил Красильникова, что Зверев производит впечатление
человека опасного: "в партийных кругах не считается лицом, заслуживающим
доверия благодаря разгульному образу жизни". Во время деятельности комиссии
Раппа в Париже Стааль, не зная, что комиссией найдено отношение Департамента
полиции, прямо уличающее его в секретном сотрудничестве, обратился к Раппу
27 июня 1917 года с заявлением, где он писал: "По дошедшим до меня слухам от
Михаила Бростена и м-м Крестовской я узнал, что в ваших руках находятся
документы, приписываемые мне и адресованные в бывшее русское охранное
отделение".
Стааль просил предъявить ему таковые "для обозрения, так как документы
такого рода и назначения никогда мною не выдавались и вообще в охранном
отделении от меня быть не могут". Допрошенный того же числа Стааль показал,
между прочим, что он уроженец Херсона, в политехникуме был вольнослушателем,
в Кисловодске в 19Ю - 1912 годах работал в качестве архитектора. Сидел в
доме предварительного заключения в Петербурге в 1907 - 1910 годах,
освобожден без предъявления обвинения. В 1912 году жил в Константинополе и
служил в турецкой армии летчиком и принимал активное участие в боях, имея
чин полковника. С 1913 года живет во Франции. "Службу в Одесском охранном
отделении отрицаю. С моряками Черноморского флота соприкасался и был знаком
с Адамовичем. Уехал из России с паспортом, выданным одесским
градоначальником в апреле-мае 1912 года. Живя в Константинополе, перешел в
мусульманство. В политической жизни Турции участия не принимал. Из Турции
уехал в Триполи с турецкой военной миссией, куда проехал через Александрию,
здесь и был арестован английскими властями по требованию итальянского
консульства. Из Александрии был отправлен в Лондон, но по дороге остался в
Париже, где живу до сих пор. В Александрии имел сношения с английским
полковником Алеком Гордон, помощником начальника александрийской полиции,
который меня держал под домашним арестом и своим личным наблюдением.
Письмо от 26 сентября 1914 года, предъявленное мне, писано было мною с
целью получить свидание с представителем Министерства внутренних дел для
перевода моего из иностранного легиона в русскую армию. Имел свидание с
полковником Ознобишиным, который меня направил к Красильникову, но этот
последний мне свидание не дал, несмотря на неоднократные мои письменные
заявления. В заявлениях я, сообщая о всей моей прошлой деятельности так же,
как и о переходе в мусульманство, спрашивал, насколько мне возможен возврат
в Россию без риска быть арестованным. Эти заявления были адресованы
непосредственно в консульство для передачи представителю Министерства
внутренних дел. Пароход "Иерусалим" на Черном море мне известен, и я имел с
ним сношения, так как командир этого парохода, капитан Долгарев, является
моим родственником".
Турецкий полковник Стааль показался во время войны подозрительным для
сотрудничества даже Красильникову, несмотря на рекомендацию Департамента
полиции.
Из числа лиц, предлагавших свои услуги, можно отметить некоего Клосса,
Землянского и Брута. Относительно первого подполковник Люстих на допросе
сообщил:
"В январе 1916 года лицо, скрывшееся под псевдонимом Клосс, уверявшее,
что знает хорошо Швейцарию, предложило свои услуги по агентуре. Судя по
расспросам, это был левый эсер или анархист, хорошо осведомленный. Ему была
выдана тысяча франков, но ввиду того, что он отказался дать какие бы то ни
было сведения о своей личности и предъявлял непомерные денежные требования,
сношения с ним через два месяца были прекращены. Приметы: среднего роста,
лет 30, брюнет с небольшими усиками, выдавал себя за бывшего каторжанина и,
по-видимому, действительно был в Сибири. Носил длинное серое пальто. Говорит
с чистым русским акцентом. Требовал свидания непременно с Красильниковым,
ответ условлено было дать в виде объявления в "Journal". Писал мелким
круглым красивым почерком.
На основании этих данных бывшие эмигранты в Швейцарии довольно легко
могли бы вскрыть подлинную личность Клосса".
"Поступало желание сотрудничать от некоего Землянского, - показывал на
допросе Люстих, - давшего адрес русской миссии в Стокгольме, куда было
написано мною письмо, присланное обратно за неявкою Землянского".
Мы можем сообщить об охранном "аспиранте" следующие данные: крестьянин
Хвалынского уезда, Адоевщин-ской волости и села, Иван Землянский, масленщик,
31 год, привлекался в 1910 году при Бакинском губернском жандармском
управлении к дознанию о местной организации эсеров. Судом был оправдан. 17
августа 1915 года обратился при посредстве русской дипломатической миссии в
Стокгольме к начальнику Московского охранного отделения с письмом, в котором
писал: "Будучи осведомлен о некоторых предполагающихся шагах центральных
организаций РСДРП, находящихся за границей, предлагаю Вам мое сотрудничество
в борьбе с ними".
Землянский был рекомендован Департаментом полиции заграничной агентуре,
но, по свидетельству Красильникова, соглашение с ним не состоялось.
31 июля 1917 года уполномоченный Чрезвычайной следственной комиссии
Рапп составил следующее постановление:
"Из обнаруженных при разборе архива бывшей заграничной агентуры в
Париже и из производственного затем расследования представляется доказанным:
одесский мещанин, бывший одесский частный поверенный Ефим Симхов Броуд,
проживавший в 1897 году в Париже под именем Ефим Карпович Брут, литературный
псевдоним Белов, бывший корреспондент газеты "Русское слово", а ныне
"Русская воля" и "Утро России", в июле 1916 года через местного парижского
агента Департамента полиции подал в последний письменное заявление с
предложением своих услуг в качестве секретного сотрудника по политическому
розыску. Предложение это было отклонено товарищем министра внутренних дел
Степановым.
Опрошенный по этому поводу Брут (Броуд) не отрицал факта подачи
указанного заявления и объяснил, что к этому побудили его, с одной стороны,
угроза агентов Департамента полиции в Париже разоблачить некоторые
компрометирующие его факты из прежней его жизни, а с другой - желание
отомстить деятелям политического розыска "путем проникновения в закулисную
жизнь "охранки". На допросе 26 июня Брут рассказал следующее:
"По приглашению неизвестного мне господина, я пришел к нему на свидание
в гостиницу "Терминус", где неизвестный оказался Красильниковым -
начальником заграничной агентуры. Красильников, под угрозой немедленного
разоблачения грехов и ошибок моей прежней жизни в России, предложил мне
оказывать услуги в качестве секретного сотрудника. Со мной сделалось
обморочное состояние; Красильников привел меня в чувство и сказал: "Я жду
вашего ответа". Поясню, что Красильникову были известны все подробности моей
жизни, в том числе и то обстоятельство, что будущий зять мой, Александр
Дикгоф, был по просьбе его партийных товарищей скрываем мною в моей
квартире.
Ввиду моего состояния психологического аффекта я не могу припомнить
содержания моего заявления. Повторяю, я писал под диктовку Красильникова,
который настаивал на том, чтобы вопрос о гонораре был подчеркнут. Затем
осенью 1916 года по телефонному вызову Красильникова я имел вторичное
свидание с ним, при котором он, Красильников, заявил, что в Петрограде
сомневаются в искренности моего заявления и смотрят на это, как на ловушку с
моей стороны; поэтому Красильников добавил, что наши разговоры не будут
иметь никаких последствий. Больше свиданий у нас не было.
"Грехи и ошибки" моей жизни, о которых говорилось выше, состояли в том,
что я, состоя председателем конкурсного управления, проиграл в Монте-Карло
деньги, принадлежащие конкурсу, после чего я, боясь преследования по суду,
не возвращался в Россию. Сумма растраченных денег была около 3 - 4 тысяч
рублей. В прошении на высочайшее имя, которое я передал Красильникову вместе
с заявлением моим о предложении услуг в качестве секретного сотрудника, я и
ходатайствовал о предании забвению указанного преступления и о возможности
беспрепятственного возвращения в Россию и проживания под именем Брута...
Никаких документов, записок и писем Красильникову я не предъявлял при этом
разговоре.
Добавлю, что неизвестный человек, оказавшийся впоследствии
Красильниковым, подошел ко мне на телеграфе Биржи и заявил при требовании
свидания, что ему известно, почему я покинул Одессу. При свидании в
гостинице "Терминус" Красильников заявил, что, если мы не придем к
соглашению, то, выходя отсюда, он выпустит летучки в колонии и среди
французской прессы, разоблачающие мое прошлое; он добавил, что "мы
употребили много усилия, чтобы докопаться до этого". Находясь под этой
угрозой Красильникова и будучи принужден принять то или иное решение, я
внутренне решил отомстить путем проникновения в закулисную жизнь
"охранки"... По выходе моем из "Русского слова" у меня сохранились кое-какие
сбережения. При свидании моем с Красильниковым материальное мое положение
было не блестящее, но, конечно, не это заставило меня пойти на этот шаг. Я
вышел из "Русского слова" в конце 1915 года..."
Красильников, допрошенный днем позже, показал:
"С Броудом (Брут) я познакомился так: однажды я получил письмо, в
котором мне предлагали деловой разговор, указывая номер телефона. Помнится,
письмо было подписано; во всяком случае, я мог догадаться, кто мне пишет;
письмо было очень прозрачное в смысле личности. Затем мы договорились о
свидании в отеле "Терминус". До того времени я никогда не имел с ним
свиданий на телеграфе Биржи. Первое свидание окончилось тем, что я ему
предложил изложить письменное содержание его подробного рассказа. Второе
свидание произошло вскоре после первого. Третье было после получения ответа
от Департамента полиции, этот ответ и был сообщен мною Бруту лично. В
промежутке я был в отпуску и свиданий с ним не имел.
Раньше этого инцидента о Бруте возникал вопрос по поводу выяснения его
настоящего имени; как журналист, он, хотя и не принадлежал ни к какой
партии, представлял известную политическую величину. Доклад мой о Бруте был
основан исключительно на агентурных сведениях. Мне помнится, что я даже
сделал ошибку, определив настоящее имя Брута, как Белов. О том, чтобы в его
прошлом было что-либо уголовное, мне ничего неизвестно. Письмо в Департамент
полиции было мною переписано лично, чтобы не доверять дела писцам. Имя зятя
Брута упомянуто потому, что для его возвращении в Россию также нужно было
помилование: в наших бумагах мы никаких указаний на это лицо не нашли,
ценность Брута для полиции заключалась в близких его отношениях к Бурцеву, в
знакомстве с Савинковым, письмо которого, написанное в дружеском тоне, он
показал и т.д. Главною целью его ходатайства было, по моему впечатлению,
возвращение в Россию".