Кошель П. История сыска в России

ОГЛАВЛЕНИЕ

ДЕНЬГИ, ДЕНЬГИ, ДЕНЬГИ

Остановимся несколько на сотрудниках Гуровича. К 1 апреля 1903 года их
было всего трое: какой-то варшавский сотрудник, петербургский сотрудник
(вероятно, Говоров) и помощник полицейского надзирателя Василий Соркин.
К 1 июня число сотрудников возросло уже до восьми: кроме Соркина и
Говорова, появляется сотрудница Зелинская в Лемберге, получавшая ничтожное
жалованье в 25 рублей, Завадская в Кракове, Янович в Лемберге, некто В.
М-ич, который с 10 января 1903 года по март на проезд за границу и
содержание получил 100 рублей, редактор "Галичанина" в Лемберге, получивший
150 рублей, австрийский комиссар Медлер в Котовицах, Животовский Исаак в
Варшаве, какой-то сотрудник в Екатеринославе, А. Ваганов, Соловкин. В июне
появляется сотрудница Анисимова (Анна Чернявская), а в сентябре сотрудник
Томашевский, направленный в Краков, и сотрудница Заболоцкая; в октябре Карл
Заржецкий, МАдамоскйй (Адамский, Адамовский) и З.Висневская в Варшаве, в
ноябре и декабре появляются еще новые сотрудники - Ковальская (Скербетэ) и
Василевский, носивший кличку Рассоль.
Гурович трогательно заботился даже об образовании своих секретных
сотрудников. Так, в октябре 1903 года им выдано сотруднице Заблоцкой в
Кракове 4б рублей на уплату за слушание лекций на высших курсах
Баринецко-го, членских взносов в "Сокол", женской читальне; также в октябре
было выдано сотруднику- Заржецкому 45 рублей для взноса платы за право
слушания лекций в университете и посещение рисовальных классов академии
художеств,
В марте-апреле 1904 года появляется среди сотрудников Гуровича старый
соратник Рачковского Милевский.
1903 - 1904 годы уже входят в эпоху царствования следующего
заграничного полицейского самодержца - Ратаева, и мы должны вернуться еще к
Рачковскому и к организации им Берлинской политической агентуры.
7 декабря 1900 года директор Департамента полиции Зволянский обратился
с докладом к министру внутренних дел, в котором, между прочим, говорит
следующее:
"За последнее время революционные деятели разного направления,
пользуясь сравнительной близостью г. Берлина к границе Российской империи,
избрали этот город центром, куда стекается из разных европейских стран,
преимущественно из Швейцарии, революционная и социал-демократическая
литература, предназначенная для водворения в России через германскую
границу. Это обстоятельство, а также имеющиеся в Департаменте полиции
сведения об образовании в Берлине кружка лиц, преимущественно русских
подданных, придерживающегося народовольческой программы, заставили
Департамент полиции войти в соглашение с подлежащими германскими властями по
вопросу об учреждении в Берлине особой агентуры из русских и иностранных
агентов и филеров, по примеру Парижа и Лондона, для наблюдения за
деятельностью проживающих в Берлине русских революционеров".
Ныне заведующий иностранной агентурой Департамента статский советник
Рачковский, получив разрешение германского правительства на устройство
упомянутой агентуры и заручившись содействием подлежащих властей, представил
проект организации агентуры в Берлине, по которому предполагается, на первое
время, ограничиваться шестью агентами под ближайшим руководством сотрудника
Рачковского г-на Г., которым предполагается назначить содержание в размере
300 марок в месяц каждому и 600 марок в месяц заведующему, а кроме того, на
наем квартиры и все другие расходы по наблюдению 600 марок в месяц, а всего
3 тысячи марок в месяц.
Кредит в 36 тысяч марок в год был разрешен министром.
Господином Г., на которого была возложена берлинская агентура, был
Аркадий Михайлович Гартинг, живший тогда на Фридрих-Вильгельм-штрассе.
Под этой фамилией русским правительством был за-
маскирован бывший секретный сотрудник Рачковского и бывший революционер
Ландезен-Гекельман.
Как мы уже знаем, Ландезен после своей провокации в Париже вынужден был
оставить Францию и поселиться в Бельгии.
В награду за этот подвиг Абрам Аарон Гекельман - мещанин города
Пинска - в августе 1890 года становится потомственным почетным гражданином,
которому предоставлено право повсеместного жительства в империи и назначена
по Высочайшему повелению пенсия в тысячу рублей в год.
В Бельгии - постоянном местожительстве Ландезена - он совместно с
провокатором-анархистом Штернбергом организует какую-то анархистскую
провокационную затею и, конечно, с успехом для себя проваливает ее.
Но Ландезен не сидит в Брюсселе, а все время мечется по Европе,
сопровождая и охраняя высочайших особ. Одновременно с этим происходят и
превращения Ландезена. В1892 (или 18.93) году в Висбадене он принимает
православие, обряд крещения совершает настоятель русской посольской церкви в
Берлине, восприемниками являются секретарь русского посольства в Берлине М.
И. Муравьев и жена сенатора Мансурова; при этом Абрам превращается в
Аркадия, Гекельман остается.
Рачковский не забывает услуги, оказанной ему Гекельманом-Ландезеном, и
дает ему командировку за командировкой, одну другой выгоднее и почетнее. В
1893 году Аркадий Гекельман командирован в Кобург-Гота на помолвку Николая
Александровича, наследника Российского престола, с Алисой Гессенской -
тысяча рублей подъемных - царский подарок; в 1894 году Гекельман охраняет
Александра в Копенгагене - подъемные, подарок, орден Данеборга и золотая
медаль; затем он едет с императором в Швецию и Норвегию - на охоту - орден
св. Серафима; в 1896 году Гекельман превращается уже в инженера Аркадия
Михайловича Гартинга - кавалера прусского ордена Красного Орла, австрийского
креста "За заслуги", и мы видим его на Villa Turbi, на юге Франции, около
Ниццы, охраняющим умиравшего цесаревича Георгия, затем в Бреславле
охраняющим Николая II при свидании того с Вильгельмом; Гартинг сопровождает
царя в Париж - орден Почетного легиона, затем в Лондон - орден Виктории, в
Дармштадт - орден Эрнеста...
И так до бесконечности... Карманы не вмещают золота и царских подарков,
на груди уже нет места для новых крестов... Богатство, почет, молодая
красивая жена-бельгийка из хорошей, строго католической семьи, в душевной
простоте и не ведающая, кто скрывается за этим великолепным крестоносцем.
Наконец, еще повышение: Абрам Гекельман милостью Рачковского -
начальник берлинской агентуры.
Как шло дело организации новой берлинской политической агентуры, видно
из следующего доклада Рачковского министру внутренних дел от 22 августа1902
года:
"В конце декабря 1900 года я приступил к организации берлинской
агентуры, с каковой целью мною был командирован туда инженер Гартинг с тремя
наружными агентами. Берлинская полиция отнеслась крайне подозрительно к
осуществлению нашего предприятия, полагая, вероятно, что мы задались мыслью
водвориться в Германии для военного розыска или по другим каким-то
политическим соображениям. Путем весьма продолжительных переговоров мне
наконец удалось убедить полицейские власти в действительных задачах
предполагавшейся организации. И только вслед за получением президентом
берлинской полиции и другими его чиновниками почетных наград дружественные
отношения установились между мною и подлежащими властями.
На месте выяснилось, что трех наружных агентов оказалось недостаточно и
в настоящее время, когда наличный состав агентов увеличился до шести
человек, при постоянном содействии берлинской полиции, наружные силы далеко
не соответствуют действительным потребностям розыскного дела в Берлине.
Проектируемая в Берлине система прописки иностранцев весьма
неудовлетворительна и усложняется тем, что в многочисленных полицейских
участках листки вновь прописывающихся остаются иногда в участках от одного
месяца до шести недель, причем бывают случаи, что названные листки вовсе не
доходят в Центральное полицейское управление. На практике оказывается также,
что до 30 процентов иностранцев вовсе не прописываются, и это лишает всякой
возможности установить то или другое разыскиваемое лицо.
Между тем громадное количество людей, подлежащих контролю агентуры,
вынуждает г. Гартинга изыскивать невероятные способы для проверки получаемых
Департаментом сведений по революционным записям у того или другого лица,
обнаруживаемых при арестах в России.
Ближайшим сотрудником берлинской агентуры является полицейский комиссар
В., оказывающий негласные услуги за денежное вознаграждение, далеко
превышающее отпускаемые г. Гартингу средства на секретные расходы. Так, в
течение минувшего апреля и мая заведующий агентурой издержал 1095 марок по
представляемым счетам, о возмещении которых позволяю себе ходатайствовать
перед Вашим превосходительством.
Независимо изложенного, заведующему агентурой представлялось
необходимым войти в сношения с одним из служащих в президентстве, при
содействии которого он получил до 1300 листков русских подданных,
проживающих в Берлине, и имеет возможность получать их в будущем, что
является громадным подспорьем в его деятельности. Означенному чиновнику
также необходимо платить определенное вознаграждение.
Принимая засим во внимание, что существующие в Берлине крайне трудные
условия для наружного наблюдения вынуждают заведующего агентурой нанимать
три конспиративные квартиры, уплачивать расходы по наблюдению и
удовлетворять массу мелочных затрат... не признаете ли возможным увеличить
эту статью бюджета до 1200 марок ежемесячно..."
Под буквой В. здесь скрывается комиссар берлинской полиции Wiener,
который по приказу самого Вильгельма состоял в непосредственной связи с
русской политической агентурой в Германии и от которого не должно было быть
никаких тайн. Как опытный провокатор, Гартинг-Ландезен прежде всего обратил
внимание на организацию в Берлине внутренней агентуры, и им был завербован в
начале 1902 года такой ловкий и опасный предатель, как секретный сотрудник,
получивший кличку Ростовцев, студент Берлинского университета Житомирский,
которому с марта этого года было положено жалованье в 250 марок в месяц.
Житомирский еще до поступления к Гартингу служил в немецкой полиции, куда
его поместил немецкий агент, и только вследствие трогательного симбиоза
немецкой и русской полиции Житомирский был переуступлен Гартингу. В 1902
году директор Департамента полиции Зволянский докладывает товарищу министра
внутренних дел князю Святополк-Мирскому, что со времени поступления на
службу Ростовцева сообщения берлинской агентуры сделались особенно
содержательны и интересны.
Тот же Зволянский в том же 1902 году докладывает, что в Берлине
сосредоточено весьма значительное число русских революционеров, постоянно
посылающих в Россию транспорты нелегальной литературы, и существует под
руководством старого эмигранта Ефима Левитана кружок народовольцев.
Исключительно озабоченный возможностью организации террора в России...
Понятно, что столь блестящая деятельность Гартинга-Ландезена была
соответственно вознаграждена.
К берлинской агентуре и к ее главе Гартингу мы еще вернемся в
дальнейшем, а теперь снова переходим к центральной фигуре первого периода
истории заграничной агентуры Петру Ивановичу Рачковскому.
Деятельность Рачковского за время его семнадцатилетнего пребывания на
посту заведующего русской заграничной агентурой не ограничивалась, как мы
уже знаем, лишь борьбой с русскими революционерами-эмигрантами. Он был
умный, энергичный и честолюбивый человек, и его замыслы поднимались гораздо
выше влиятельного,. но скромного поста начальника за границей русских
провокаторов и иностранных филеров.
Рачковский сумел завязать тесные связи и интимные знакомства не только
с представителями иностранных полиций, но и с влиятельными общественными
деятелями -
с депутатами и с министрами, особенно во Франции; мы уже упоминали о
его сношениях с Флурансом, Констаном, о его дружбе с Делькассэ и с самим
президентом Лубэ; рассказывали, что в президентском дворце Лубэ предоставил
Рачковскому особую комнату, где глава российского полицейского сыска
останавливался запросто, когда приезжал в Париж.
Рачковский жил под Парижем в Сен-Клу, где занимал роскошную виллу и
задавал Лукулловы пиры своим французским и иностранным друзьям, своим
петроградским покровителям.
Можно утверждать, что в заключении Франко-русского союза Рачковский
играл большую роль, доселе еще недостаточно выясненную. Знаменитое дело с
организацией мастерской бомб в Париже, провоцированное Ландезеном, конечно,
по указанию Рачковского и повлекшее за собой в 1890 году арест, высылку и
тюремное заключение для многих русских революционеров, живших в Париже,
дело, в котором французское правительство проявило по отношению к русскому
самодержавию необычайную предупредительность и угодливость, несомненно
ускорило заключение Франко-русского союза.
К сожалению, мы не можем здесь останавливаться на политической
деятельности Рачковского. Скажем только, что именно эта политика и повлекла
за собой отставку его. Суммируя рассказы нескольких компетентных лиц об этой
стороне деятельности Рачковского за границей, приходим к заключению, что
отставка эта была вызвана следующими обстоятельствами: Рачковский имел
большие связи в католическом мире, не без некоторого посредства и влияния
своей жены - француженки и ярой католички; на его вилле в Сен-Клу часто
бывали и Monseigneur Charmetain, и влиятельнейший pere Burtin, личный друг
кардинала Рамполлы. Рачковский давно уже, при посредстве своих агентов, вел
наблюдение за кардиналом Ледоховским, главой католиков польских
националистов, тянувших к Австрии.
Рачковский же, конечно, все время работал для французской ориентации. В
этой политике было заинтересовано и высшее начальство, и в 1901 году
Рачковский дает роскошный обед в одном из аристократических парижских кафе,
где был завсегдатаем и где все лакеи почтительно звали его general russe. На
обеде присутствовал приехавший из Петербурга директор департамента духовных
дел иностранных вероисповеданий Мосолов, специально вызванный для свидания с
Мосоловым папский интернунций в Гааге Mons Tarnassi, Mons Charmetain и pere
Burtin. На обеде обсуждался вопрос о проведении на папский престол, в случае
ожидавшейся в ближайшем будущем смерти папы Льва XIII, кардинала
русско-французской ориентации (Рамполла).
Министерство внутренних дел стремилось во всем этом деле, главным
образом, к тому, чтобы гарантировать себе успех в борьбе с ополячением
римско-католическим духовенством белорусов Холмщины и Северо-Западного края.
Вскоре после этого дипломатического обеда Рачковский едет секретно в
Рим, получает аудиенцию у Льва XIII, которому представляет целый ряд данных
о польской агитации кардинала Ледоховского и его соратников. Лев XIII
высказывается за желательность иметь в России своего представителя.
Рачковский ухватывается за эту идею, летит в Петербург, обрабатывает
министра внутренних дел Горемыкина, который докладывает царю и добивается
его согласия. Рачковский Возвращается в Париж и деятельно принимается за
дальнейшую работу в этом направлении, но вдруг получает строжайшее
предписание - прекратить кампанию.
Оказывается, что о таинственной комбинации Рачковского и Горемыкина
проведали Победоносцев, граф И.Н.Игнатьев и министр внутренних дел Франции
Ламздорф и уговорили царя дать отбой.
Это был первый удар по политической карьере Рачковского.
За первым вскоре последовал второй.
Когда в 1902 году царь с царицей Александрой Федоровной были во
Франции, то до них дошли слухи о спирите и гипнотизере Филиппе, излечивающем
нервные болезни. Рачковскому было приказано разыскать Филиппа и доставить в
Компьен, где тогда жили русские высокие гости. Рачковский немедленно
выполнил данное ему поручение. Филипп начал свои сеансы, и лечение пошло
столь удачно, что счастливый эскулап вскоре отправился вместе с
императорской четой в Петербург и стал пользоваться там громадным влиянием.
Рассказывают, что когда Филипп захотел за свои придворные услуги получить
звание русского врача, то он добился даже и этого благодаря угодливости
Витте и директора медицинской академии Пашутина.
Нам неизвестно, какие отношения были у Рачковского с Филиппом, но он
почему-то воспылал благородным негодованием и написал личное письмо
императрице Марии Федоровне, где вскрывал всю пагубность влияния Филиппа,
который-де является орудием в руках масонов.
Императрица-мать имела крупный разговор с коронованным сыном и не
скрыла источника полученных ею сведений о Филиппе.
Царь страшно разгневался, вызвал к себе Плеве, тогда уже министра
внутренних дел, и горько жаловался ему "на подлеца Рачковского". Плеве,
давно уже, со времен Дегаева, не любивший Рачковского и боявшийся его,
воспользовался удобным случаем, вызвал Рачковского в Петербург и для
выяснения его проделок назначил над ним следствие.
Над головой нашего героя нависла гроза; казалось, падение неизбежно,
так как "проделок" за душой Петра Ивановича было немало. Но сильные друзья
(среди них дворцовый комендант Гессе) выручили. Следствие было вскоре
прекращено. Рачковский же был выслан сначала в Брюссель, а затем в Варшаву;
и в Брюсселе и в Варшаве он виделся со старым своим приятелем Евно Азефом.
На место Рачковского заведующим заграничной агентурой в ноябре 1902
года был назначен Леонид Александрович Ратаев, начальник Особого отдела
Департамента полиции. Война между Рачковским и Плеве с его помощниками шла,
видимо, по всему фронту. В этой войне не последнюю роль играл Ратаев, и в
планы его начальства и его самого входило, конечно, как можно сильнее
опорочить во всех отношениях деятельность Рачковского. Так, уже 22 декабря
1902 года Ратаев пишет Лопухину:
"В настоящее время, по истечении двух месяцев, я позволю себе доложить
Вашему превосходительству, что ос-
новой для сметы на будущий год должен служить счет расходам,
представленный действительным статским советником Рачковским в августе
текущего года в последний его приезд в С. -Петербург, с некоторыми
изменениями, соответственно настоящим потребностям.
Расходы по разъездам в 600 франков в месяц едва ли можно признать
чрезмерными, если под словом "разъезды" подразумевать все расходы во время
путешествия.
Надолго отлучаться из Парижа, куда стекаются все предписания, запросы и
донесения, неудобно, а между тем оставлять без самоличного надзора Лондон и
Швейцарию я не признаю возможным, в особенности, пока все не наладилось так,
как мне хочется.
По части секретных сотрудников, я полагаю не придерживаться строго
рамок Лондона, Парижа и Швейцарии, а предлагаю раскинуть сеть несколько
шире. Уже мною лично приобретено трое сотрудников: один добавочный для
Парижа (специально для наблюдения за русской столовой), одного для Мюнхена и
одного я полагаю послать в Бельгию, где в Брюсселе и Льеже образовалось
порядочное гнездо. Из числа прежних сотрудников не все еще перешли ко мне,
но перейдут с отъездом П.И. из Парижа...
Независимо сего мне во что бы то ни стало необходимо приобрести
сотрудника среди специально поляков. В Лондоне польская революция очень
сильна и весьма серьезна, освещение же, на мой взгляд, не вполне
достаточное. Подробный доклад по Лондону составляется, и для его окончания
мне необходимо еще туда поехать, что я и сделаю, представив окончание работы
о "Желтых".
Наружное наблюдение - самое слабое место агентуры. Из 10 показанных в
расчете наружных агентов действительно пригодных только 6, и то из них один
Продеус в командировке, в Берлине, но жалованье ему плачу я. Остальные
четыре в полном смысле слова инвалиды, непригодные к живому делу. Пока еще я
по отношению к ним ничего не предпринимал, но предполагаю, дав известный
срок, отпустить их на пенсию и взять на их место новых. Но, не дожидаясь их
увольнения, я уже принанял трех опытных филеров и командировал их в
Швейцарию... Из Швейцарии можно считать до известной степени обставленной
только одну Женеву. Между тем, Швейцария в настоящее время - самый бойкий и
серьезный революционный пункт.
Во главе командированных людей я поставил одного из старейших, наиболее
опытных и развитых наружных агентов и поручил ему, войдя в соглашение с
местными полицейскими чиновниками, организовать наблюдение в следующих
пунктах: Женева, Цюрих, Берн и Лозанна.
Когда дело несколько наладится, я поеду на места и, убедившись в
правильности постановки дела, я думаю его сделать главным приказчиком по
Швейцарии, вроде того, как г. Гартинг в Берлине. В настоящее время этот
агент получает в месяц 350 франков (менее 250 франков не получает ни один),
150 франков на мелкие расходы и 10 франков суточных, как находящиеся в
командировке. Сообразно с новым положением придется увеличить жалованье до
700 франков.
Когда мне удастся наладить Швейцарию, я постараюсь связать швейцарское
наблюдение с берлинским, а последнее с заграницей.
На Швейцарию отпускается всего 2 тысячи франков в месяц, и эту цифру
придется значительно пополнить из других статей бюджета.
Равным образом я принимаю на свой счет те поручения, которые я по своим
личным надобностям возлагаю на г.Гартинга, как, например, организация
наблюдения в Штутгарте. Остальные расходы остаются те же, что и при
Рачковском. Из них лишним бременем на мне лежит плата 500 франков чиновнику
главного управления общественной безопасности (Surete generale). Это, в
сущности, политическая полиция, приноровленная к местным французским нуждам,
и мне этот чиновник ничего существенного не дает, покончить же с ним я не
решаюсь, так как он может мне вредить; гораздо для меня важнее префектура
полиции, но здесь я нашел натянутые отношения. Самый нужный для меня
человек - г. Пюибаро - личный враг П.И.Рачковского. Мне приходится буквально
все приобретать тайком и за сдельную плату.
Я уже сделал шаги к примирению с этим господином, который занимает
должность начальника Bureau de recherches, боюсь, что это обойдется
недешево. В Париже мне приходится держать три квартиры: одну собственную,
где живу, и две конспиративных. Далее следуют телеграфные и почтовые
расходы, содержание канцелярии и т.п. Кроме того, здесь даром буквально
ничего не достается и за все приходится тем или иным способом платить...
потому я убедительнейше ходатайствую, хотя бы на первый год, сохранить мне
отпускаемую сумму в размере 194450 франков в месяц. В эту сумму хотя и
входят деньги, отпускаемые будто бы на Галицию, но они, как изволите видеть
из сметы, идут на покрытие других потребностей агентуры".
На это письмо Лопухин, по распоряжению министра внутренних дел, сообщил
31 декабря 1902 года, что на 1903 год смета на содержание агентуры в Париже,
Лондоне и Швейцарии сокращается до 150 тысяч франков и что в эту смету не
включены расходы по содержанию агентуры в Галиции, которую предположено
выделить в самостоятельную организацию.
В январе 1904 года смета парижской агентуры была сокращена еще на
154600 фунтов (в год), получавшихся двумя секретными сотрудниками, которые
оставили службу в парижской агентуре и перешли в берлинскую.
Таким образом, по сметам 1904 и 1905 годов на агентуру в Париже
отпускалось всего 134 тысячи фунтов в год.
Такими сокращениями Ратаев был, конечно, очень недоволен и все время
стремился вернуться к прежней смете заграничной агентуры, не упуская при
этом указывать начальству на недостатки управления Рачковского.
28 января 1903 года Ратаев снова посылает Лопухину доклад с интересной
характеристикой тогдашней агентуры в Швейцарии.
"По приезде в Париж, - докладывает Ратаев, - я попал в очень тяжелое
положение. По моей долголетней службе я сразу понял, что способы ведения
дела моим предместником значительно устарели и совершенно не приспособлены к
современным требованиям департамента.
Как я уже писал, наиболее слабым пунктом оказалась Швейцария, а между
тем я застал момент, когда центр и даже, можно сказать, пульс революционной
деятельности перенесен именно туда. На меня сразу посыпались из департамента
запросы по части выяснения разных лиц в Швейцарии, а у меня, кроме чиновника
женевской полиции, под руками не было никого. А сие весьма недостаточно по
той причине, во-первых, что пользоваться этим чиновником можно только с
соблюдением особых предосторожностей.
Если надо выяснить какое-либо лицо, проживающее без заявления своей
личности в полицию, то надо написать на это лицо анонимный донос, и тогда
чиновник получает уже распоряжение своего начальства. Иначе делать нельзя,
так как он боится потерять место. Конечно, я все усилия направил на
поправление дела в Швейцарии, и за короткое время удалось уже кое-что
сделать в этом направлении. Конечно, все это далеко еще не
удовлетворительно, но впоследствии я рассчитываю, быть может, чего-нибудь
добиться. Наблюдение здесь вообще довольно затруднительно, и притом еще эта
трудность осложняется его дороговизной.
Для наглядности я прилагаю при сем отчет в расходовании сумм за
истекший январь... Остаток и даже с нехваткой пошел на содержание внутренней
агентуры. Последняя также весьма и весьма нуждается в реорганизации и
освежении.
Во-первых, она сильно распущена и набалована. После того, например, как
я путем значительных затрат и исключительно благодаря сметливости и
распорядительности старшего швейцарского агента установил Кракова наружным
способом, секретный сотрудник, которого я об этом оповестил, ныне
уведомляет, что он об этом "уже знает", так как Краков прибыл еще в конце
января из России, где виделся с Негрескул, а потом прожил несколько дней в
Берлине. Теперь он живет с сестрами Малкиными.
Чтобы дело пошло более или менее удовлетворительно, необходимо дать,
во-первых, время, а во-вторых - деньги. Я убедительно просил и прошу на
первый год оставить неприкосновенной ту сумму, которая отпускалась
П.И.Рачковскому. Будьте уверены, что я ее расходую с надлежащей экономией и
осторожностью, а если что переплачиваю пока, то потому, что еще новичок в
деле.
Самым обременительным я считаю деньги, даваемые чиновнику лондонской
полиции и главного управления общественной безопасности в Париже. Но я их
получил от моего предшественника, и если этот расход сократить, то в Лондоне
уже ничего нельзя будет .сделать, а в Париже мне станут умышленно
портить..."

ИНТРИГИ ПИНСКОГО МЕЩАНИНА

Несмотря на происки своих врагов, главным образом Рачковского и
Гартинга, Ратаев крепко сидел на своем месте, пока был жив Плеве - враг
Рачковского, а директором департамента состоял Лопухин.
Рачковский в это время вел сложную подпольную игру против Плеве,
которая еще не выяснена с достаточной полнотой; но в этой большой игре
старый интриган, не останавливавшийся ни перед чем и ничего никому не
прощавший, не упускал случая подвести мину и под своего счастливого
соперника и заместителя Ратаева.
В этом Рачковскому оказывал незаменимую помощь его достойный питомец
Ландезен-Гартинг, заведовавший в это время, как мы уже видели, берлинской
агентурой.
Гартинг формально был подчинен Ратаеву, но на деле был совершенно
самостоятелен и в своих докладах директору Департамента полиции делал прямые
доносы на своего непосредственного начальника, на его бездействие или
упущения. Но Ратаев держался крепко не только благодаря благосклонности к
нему Плеве, но и потому, что в его секретной агентуре работали провокаторы и
шпионы такой высокой марки, как Лев Бейтнер, Марья Алексеевна Загорская и
сам Евно Азеф.
Благодаря им Ратаев мог хорошо освещать деятельность и планы и старых
народовольцев, и нарождавшихся социалистов-революционеров. Первых, в том
числе Бурцева с Краковым, обхаживал Бейтнер, вторых - Загорская и особенно
Азеф, который доставлял своему патрону чуть не ежедневные рапорты и, между
прочим, подробнейшие доклады о съезде социалистов-революционеров в Женеве 5
июля 1903 года, о конференции представителей российских революционных и
оппозиционных групп и организаций в Париже 9 - 22 октября 1904 года, на
которой партию эсеров представляли Чернов и Азеф.
Казалось бы, все предвещало Ратаеву долговременное пребывание на посту
заведующего заграничной агентурой; по иронии судьбы в ег о царствование
получили даже свое завершение некоторые из начинаний его предшественника и
врага Рачковского.
Как известно, еще Рачковский организовал кружок французских журналистов
в1901 году и осенью того же года поднял благодаря им в парижских газетах
кампанию против русских эмигрантов, но поставить это дело на должную высоту
он "за недостатком соответственных ассигнований" не мог, если не считать его
неудачной попытки организовать знаменитую Лигу для спасения российского
отечества.
Мечта Рачковского осуществилась лишь при Плеве и при Ратаеве, когда в
марте 1903 года был командирован в Париж для сбора соответственной
информации и подкупа иностранной прессы Иван Федорович Манусевич-Мануйлов
(Нововременский, Маска); в распоряжение Мануйлова отпускалось 12 160 рублей
ежегодно.
Впоследствии эта сумма значительно возросла, так как на один подкуп
"Echo de Paris", "Gaulois" и "Figaro" Манусевич-Мануйлов тратил в год не
менее 24 тысяч франков. Подкуп этот совершался в виде абонементов на
некоторое количество экземпляров данной газеты. Кроме того,
Манусевич-Мануйлов издавал в Париже в течение нескольких месяцев журнальчик
"La Revue Russe", поставивший себе целью парализовать "интриги",
направленные против России; редакция этого журнальчика помещалась в квартире
редакции газеты "Figaro", официальным редактором и сотрудниками были
французы. Средства на издание "La Revue Russe" - 10 тысяч франков в месяц -
были отпущены из личных средств Николая II. Манусевич-Мануйлов сносился
непосредственно с самим министром внутренних дел Плеве и совершенно не
зависел от Ратаева...
В ведение же Ратаева в 1904 года поступил и политический сыск на
Балканском полуострове.
Когда в январе 1904 года после разоблачения роли Александра Вайсмана,
как агента Департамента полиции в Вене
и на Балканах, было решено закрыть и ликвидировать балканскую агентуру,
то жандармский Полковник Владимир Валерианович Тржецяк, стоявший во главе
ее, а затем находившийся при Варшавском губернском жандармском управлении, в
феврале 1905 года был назначен в помощники к Ратаеву для наблюдения за
русскими на Балканском полуострове. 27 февраля Тржецяк выехал из Варшавы в
Вену на свидание с Ратаевым и с ним объехал Балканский полуостров - Белград,
Софию, Константинополь - для организации агентуры в этих странах и
обследования фабрики бомб в Софии. После этого путешествия Тржецяк выехал в
Одессу для установления связи между балканской агентурой и жандармскими
заграничными властями, а затем в Варшаву и в С-Петербург.
Здесь мы воспользуемся случаем, чтобы охарактеризовать состав
балканской агентуры до ликвидации ее в 1904 году при полковнике Тржецяке. В
ведение этой агентуры входили Румыния, Болгария, Сербия и Вена. В Румынии
под началом полковника Тржецяка находилось 1б агентов: Осадчук Иван
Осипович, Мотылев Александр Александрович, Табо-ри Самуил, он же Самуилов,
Мелас Григорий Анастасьевич, Терзич Иван, Кралевич Михаил, Гаспар Александр,
Ивахнов Трифон Илларионович, Руэ, Зирра, Лапинский Антон, Яманди Григорий
Федорович, Стоев Иоаким Степанович, Тридас Сюзанна, Буянов Харлампий и
Хорошев Иван. В Болгарии было 5 агентов: Озеров Антон Михайлович, Перлин
На-хман Сендеров, Заверуха Емельян, Шварц Петр Андреевич, Богданов. В Сербии
двое: Гведич, Джайя Иован. В Вене один Вайсман Шимон Мойше-Мордков (брат
Александра).
Кроме того, в Бухаресте было два сортировщика писем и в Яссах два
почтальона. Среди этих сотрудников находится значительное число лиц,
специально занимавшихся перлюстрацией писем политических эмигрантов.
Затем интересно отметить участие в этой агентуре иностранных
политических чинов: Гаспара - комиссара Бухарестской сыскной полиции,
Гнедича - помощника градоначальника в Белграде, Зирра - румынского
полицейского комиссара на станции Плоешти. Также не лишено интереса то, что
оказывал различные мелкие агентурные
услуги в качестве случайного сотрудника письмоводитель Российской
императорской миссии в Бухаресте Иоаким Степанович Стоев.
Из других сотрудников, уже перечисленных нами выше, остановимся здесь
лишь на следующих:
Осадчук специализировался главным образом-по организации агентуры и
перлюстрации почты, вел таковую в Бухаресте, Варне, Рущуе и Яссах;
Мелас Георгий Анастасьевич, грек, с успехом выполнял поручения
агентурного свойства во всех румынских городах, расположенных по Дунаю...
"обладает личной инициативой, находчив, хитер и не стесняется средствами для
достижения цели";
Озеров Антон Михайлович имеет сношения с македонскими революционерами и
с проживающими в Женеве членами группы народовольцев, наблюдал за тем, чтобы
эсеры не получили от македонских революционеров взрывчатых веществ;
Перлин Нахман Сендеров жил в Бухаресте, а затем с 1902 года в Париже,
жил по паспорту Александрова, в 1892 году окончил Бухарестский университет с
дипломом доктора медицины, способствовал организации в Румынии и Болгарии
революционной агентуры, в 1888 году сообщил о готовившемся русскими
революционерами в Париже динамитном взрыве, об отъезде Черкасова и Бурцева в
Лондон, участвовал в организации арестов революционеров Ананьева и Корсакова
и в попытке ареста Бурцева, с 1902 года до осени 1903 года жил в .Париже и
занимался в клинике Шарко, а затем переселился на постоянное жительство в
Софию;
Шварц - помощник адвоката в Софии - оказывал в качестве случайного
сотрудника агентурные услуги Александру Вайсману, а по отъезде того в
С. -Петербург обслуживал Софию и вел там, между прочим, перлюстрацию...
"обладает достаточными нравственными основами и вполне воспитан";
Джайя - редактор-издатель сербской газеты "Народ" в качестве случайного
сотрудника оказывал Тржецяку и его предшественнику ряд агентурных услуг;
Вайсман Шимон в 1895 году перешел на службу в заграничную агентуру и
организовал агентурное наблюдение в Вене, где первые 5 лет был студентом
Венского университета, прекрасно начитан, интеллигентен, исполнителен и
корректен, обладает нравственными качествами, порядочен, честен, предан делу
и ведет его сознательно; по закрытии балканской агентуры Вайсман оставлен
при агентуре Департамента полиции.
Берлинская агентура при Ратаеве находилась под самостоятельным
управлением Гартинга, который проявлял большую активность, особенно в деле
вербовки секретных сотрудников. Перечислим некоторые из его подвигов в этой
области.
В 1903 году Гартингом был командирован в Мюнхен старый сотрудник для
выяснения более видных деятелей тамошних революционных колоний; новому
сотруднику выдано авансом через Квицинского в С-Петербурге 150 рублей (324
марки); внутренний старый сотрудник берлинской агентуры был отпущен осенью
1903 года в Россию, но вскоре вернулся обратно; секретный сотрудник в
Гейдельберге (3.) помогал в 1904 году контролировать переписку АТоца и
И.Фундаминского; в конце 1903 года в Швейцарию для выяснения раскола в
организации "Искры" был командирован секретный сотрудник (несомненно,
Житомирский). Наконец, в январе 1904 года Гартингом приобретен сотрудник
Москвич. А уже в феврале 1904 года сотрудник Москвич был передан в
распоряжение самого Ратаева.
Приводим здесь интересное письмо по этому поводу Лопухина к Ратаеву от
9 февраля 1904 года:
"Поступающие данные о деятельности русской эмиграции свидетельствуют,
что наиболее активные ее силы сосредоточиваются в Швейцарии и
преимущественно в Женеве, где находятся центры обеих главнейших
революционных групп, то есть социалистов-революционеров и социал-демократов,
а равно помещаются редакции для печатания их партийных органов.
Благодаря такой группировке активные революционные деятели, выбывающие
из России, а также лица, укрывающиеся от преследования властей, по прибытии
за границу, естественно, стремятся в Швейцарию, где примыкают к готовым уже
кадрам и таким образом формируют все более и более сплоченное революционное
сообщество. В сих видах представляется своевременным принять меры к
обеспечению вполне правильного и всестороннего освещения деятельности
означенных революционных центров, причем для достижения сей цели необходимо
усилить действующий в ввереном Вам для наблюдения районе агентурный состав.
В последнее время департамент заручился предложением услуг известного
Вам секретного сотрудника (псевдоним Москвич), который по своему положению и
старинным связям в революционной среде может оказать полезные услуги по
делам порученной Вам агентуры. Названный Москвич имеет при себе
организованный им лично состав сотрудников и вознаграждение за труды
получает совместно с ними из сумм департамента по 2 тысячи франков в месяц.
Сообщая об изложенном, предлагаю Вашему превосходительству разыскать
Москвича, вступить с ним в ближайшее сношение и о результатах деятельности
доносить мне. Вы можете предъявить сотруднику настоящее письмо и поставить
его в известность, что настоящее изменение в первоначальной программе его
положения и будущей деятельности проистекает непосредственно из соображений
пользы дела и розыскной службы и что от принятия его предложения зависит
вопрос о дальнейшем существовании самого соглашения с ним департамента".
Удалось установить, что под псевдонимом Москвич скрывается старый наш
знакомый Лев Бейтнер.
Таким образом, у Гартинга в Берлине в начале 1904 года были в
распоряжении следующие секретные сотрудники:
1) Ростовцев (Житомирский),
2) Москвич (Лев Бейтнер),
3) Киевлянин - тоже Житомирский, которого изворотливый Гартинг, не
брезговавший и малым, проводил в отчете под двумя кличками, а платил,
конечно, одному, а не двум Житомирским,
4) 3. (переехал из Лейпцига в Гейдельберг, несомненно Зинаида Жученко),
5) Степанов,
6) Обухов (осенью 1904 года командирован в Россию),
7) Кондратьев (с октября 1904 года).
Ежемесячные расходы на берлинскую агентуру достигали в это время 96 300
франков. В эту сумму не входили, конечно, различные публицистические
упражнения в немецкой прессе, которые оплачивались особо; так, например, за
напечатание письма министра внутренних дел к Стэду в "Darmshtadter Tagblatt"
уплачено 100 марок.
Вероятно, и здесь не побрезговал Гартинг ста марками, так как ясно, что
такую сенсационную вещь, как письмо Плеве к Стэду, всякая газета напечатает
не только даром, но даже и деньги хорошие заплатит.
В 1904 году Гартинг был вызван в Петербург, и ему была поручена
директором Департамента полиции Лопухиным организация контрразведки для
борьбы с японским шпионажем, во главе которого стоял Акаши, а затем и
специальная миссия - принятие мер для охраны пути второй эскадры
Рожественского на Дальний Восток. Закипела работа.
Для борьбы с японцами Гартинг призвал "старую гвардию" филеров,
следивших раньше за русскими революционерами, и провокаторов, сам же метался
по Европе, следом за Акаши и другими настоящими и мнимыми японскими
шпионами: сегодня в Петербурге, завтра в Берлине, послезавтра в Стокгольме,
в Копенгагене. Заслуженному провокатору Гартингу ассигнуются громадные суммы
(200 или 300 тысяч рублей), даются широкие полномочия...
В результате - знаменитый и печальный для нас гулль-ский инцидент,
когда разнервничавшийся под влиянием гартинговских "достоверных донесений",
а по словам некоторых свидетелей и прямых указаний присутствовавшего на
одном из судов Гартинга, командиры эскадры Рожественского расстреляли
флотилию английских рыбаков, приняв их за японские миноносцы. Как известно,
Россия оказалась тогда на волоске от войны с Англией...
Виновник этого позорного для нас международного конфликта Гартинг
получил большую денежную награду и орден Владимира, дававший мещанину города
Пинска, провокатору Абраму Гекельману, право на потомственное дворянство...
Несмотря на столь успешную деятельность Гартинга, какие-то высшие
соображения Департамента полиции, а вернее, подпольная игра партий в
Министерстве внутренних дел, привели последнее к убеждению, что берлинскую
агентуру нужно ликвидировать как самостоятельное учреждение, и наблюдение за
русскими революционерами, проживающими в Германии, предоставить центральной
парижской агентуре.
17 января 1905 года директор Департамента полиции Лопухин, у которого
заведующим Особым отделом политической агентуры состоял Макаров, представил
товарищу министра внутренних дел доклад, в котором, между прочим, пишет:
"В 1901 году ввиду скопления в Берлине значительного количества русских
революционеров, признано было необходимым выделить из парижской агентуры для
названного города отдельный орган политического розыска, сохранение коего за
принятием германским правительством особо репрессивных мер против
иностранных подданных, занимающихся революционной деятельностью, в настоящее
время представляется излишним...
За последние годы главным руководящим центром русской политической
эмиграции является Швейцария и в особенности Женева, где и необходимо
сосредоточить все наблюдательные силы заграничной агентуры, что возможно
будет достигнуть при объединении парижской и берлинской агентур и передаче в
распоряжение чиновника особых поручений Ратаева всех наблюдательных агентов
и секретных сотрудников берлинской агентуры".
Доклад директора департамента Лопухина получил утверждение министра
внутренних дел на следующий же день, и берлинская агентура перестала
существовать как самостоятельное учреждение.
Но с исчезновением из полицейского и вообще земного горизонта Плеве,
убитого в июле 1904 года, соотношение сил боровшихся за власть партий
изменилось, и верх взяла клика, в которой не последнюю роль играл
Рачковскийй, и уже в первой половине 1905 года мы видим его на крайне важном
посту вице-директора Департамента полиции по политической части с правами
директора департамента.
Рачковский не замедлил восстановить только что упраздненную Лопухиным
берлинскую агентуру, а своего питомца Гартинга снова сделал заведующим этой
агентурой; для этого Рачковскому достаточно было представить 11 июня 1905
года министру внутренних дел доклад, в.котором он, между прочим, пишет
следующее:
"Принимая во внимание, что ео времени объединения названной агентуры
(парижской и берлинской) Берлин по своей близости к русской границе не
утратил для революционеров своего значения и там продолжает
сосредоточиваться значительное количество активных деятелей различных
партий, включительно до террористов, которые при отсутствии ныне правильно
организованного агентурного наблюдения могут совершенно свободно
осуществлять свои преступные замыслы. Департамент полиции полагал бы
существенно важным незамедлительно восстановить берлинскую агентуру на
прежних основаниях".
Легко было убедить петербургских самодержцев, что вчерашняя истина
стала грубым заблуждением.
Ратаеву было предложено немедленно вернуть в распоряжение Гартинга
соответственные суммы, отпущенные на агентурное наблюдение в Германии. Из
переписки, возникшей по этому поводу, мы видим, между прочим, что во времена
ратаевского управления содержание парижской, лондонской и швейцарской
агентур обходилось в 134400 франков в год, из которых на Лондон шло 50 тысяч
и на Швейцарию 18 тысяч франков.
За этим щелчком по самолюбию Ратаева вскоре последовал и настоящий
удар.
1 августа 1905 года Ратаев был устранен от заведования заграничной
агентурой и вместо него был назначен его враг Аркадий Гартинг.
Конечно, Ратаев немедленно полетел в Петербург, чтобы пустить в ход
соответствующие пружины, но все было тщетно; пришлось примириться и отойти
от власти. В утешение, впрочем, он получил в виде пособия 15000 франков и
поселился в Париже, где и жил с тех пор под фамилией Рихтера. Приводим
следующую интересную выписку из докладной записки Ратаева министру
внутренних дел от 9 - 22 марта 1906 года:
"Я решил представить на Ваше благоусмотрение краткий обзор моей
деятельности с сентября 1902 года по июль 1905 года. Должность мою я
вынужден был покинуть совершенно неожиданно без всяких предупреждений и как
раз в тот самый момент, когда агентура среди партии
социалистов-революционеров достигла небывалой высоты и ожидались весьма
крупные результаты. В минувшем июле(1905 г.), когда я приехал в Петербург, я
застал странное положение.
На все мои вопросы как высшее, так и ближайшее начальство категорически
заявляло мне, что с деятельностью моею они совершенно не знакомы, докладов
моих не читали и не знают, но тем не менее, под страхом лишения пенсии,
требовали, чтобы я немедленно уезжал в Париж для сдачи должности.
Так что я, собственно говоря, до сих пор совершенно не осведомлен о
причинах прекращения моей служебной деятельности... Такова нравственная
сторона дела. Тотчас после оставления мною должности отпуск на заграничную
агентуру был увеличен на 100000 франков и, таким образом, в настоящее время,
когда, в сущности, за границей дела втрое меньше, чем прежде, заместитель
мой получает все то, что отпускалось на Германию, и с добавлением еще 100000
франков..."
Сетования Ратаева на несправедливость высшего начальства вполне
оправданные ведь это в его царствование и под его руководством достигла
наибольшего блеска провокаторская деятельность Евно Азефа, и это сокровище
пришлось оторвать от своего сердца и отдать врагу. "8 августа 1905 года
Ратаев в С-Петербурге передал Рачковскому временно находящегося в России
секретного сотрудника". Несомненно, здесь дело идет об Азефе, хотя для нас
так же несомненно, что Рачковский не мог не знать Азефа гораздо раньше и,
конечно, знал, и виделся, и работал с ним рука об руку.
Подобно тому, как Ратаев при замещении в Париже Рачковского свои
доклады по начальству посвящал прежде всего критике и умалению заслуг своего
предшественника, также Гартинг в первом же своем докладе делает то же по
отношению к Ратаеву. Приводим некоторые наиболее интересные места из
длинного рапорта Гартинга Рачковскому от 14сентября 1905 года:
"Согласно ордеру господина товарища министра внутренних дел заведующего
полицией ох 19 минувшего июля о назначении меня заведующим заграничной
агентурой Департамента полиции, я отправился в Берлин для принятия архива,
который гЛанге-Говоров, доверенное лицо действительного статского советника
Ратаева, должен был к тому времени передать на хранение нашему генеральному
консульству в Берлине. Накануне моего приезда, состоявшегося 19 августа, в
генеральное консульство, действительно, был сдан гЛанге-Говоровым сундук с
бумагами, по вскрытии коего в оном оказался архив, переданный мною в конце
минувшего февраля командированному для принятия от меня берлинской агентуре
отставному надворному советнику Медникову. Новых же документов, которые
поступили бы за последние четыре месяца из Департамента полиции, не
оказалось, вследствие чего можно предполагать, что, начиная с марта месяца,
розыскная деятельность берлинской агентуры была прекращена.
Единственными новыми бумагами, оказавшимися среди архива, было
несколько телеграмм, адресованных г-ну Ланге-Говорову прежде служившим в
моей агентуре наружным агентом Вольцом, в которых последний настоятельно
требовал высылки денег и извещал о задержании женевской полицией его,
Вольца, равно как и другого агента парижской агентуры - некоего Маша.
При личном свидании названный Вольц подтвердил мне содержание
упомянутых его телеграмм к г-ну Ланге-Говорову, пояснив при этом, что,
работая в Швейцарии без всякого руководства, он и Маш обратили на себя
внимание местных властей, были задержаны женевской полицией и засим оба
высланы из Женевы. Некоторое время спустя Вольц и Маш по поручению
действительного статского советника Ратаева отправились в Дюссельдорф, где
Маш был задержан местной полицией за долги и, просидев некоторое время в
тюрьме, был выслан затем из Дюссельдорфа.
Из документов, одновременно с сим препровождаемых действительному
статскому советнику Лемтюжниковым, Ваше превосходительство, изволите
усмотреть, что г. Ратаевым передано действительному статскому советнику
Лемтюжникову: архив, 4 наружных агента, 1 секретный сотрудник, некий
Светлицкий (псевдоним), как раз случайно пришедший по делам службы в
канцелярию агентуры, адреса двух наружных и одного внутреннего агента в
Лондоне и список причастных к агентуре Департамента полиции проживающих в
Швейцарии лиц (специально занимающихся перлюстрацией писем одного из
участков Женевы).
Из содержания вышеупомянутых списков усматривается нижеследующее: в
Париже, в агентуре, числится б человек Из них Чашников, по старости,
производительной работы делать не может. Ильин состоит машинистом. Из 4
наружных агентов для наблюдения употребляются только Самбен и Левек,
который, как мне известно из дел, особенными способностями не отличается;
Фернбах годен лишь для собирания справок. Бинт же, прежде занимавшийся
наружным наблюдением, состоял при действительном статском советнике Ратаеве
в роли ближайшего и доверенного помощника; по наружному же наблюдению на
него никаких поручений не возлагается, и он заявляет, что наблюдением больше
заниматься не будет.
В Женеве находится б человек, числящихся в агентуре. Из них Риго, еще
несколько лет тому назад бывший наблюдательным агентом, в настоящее время к
таковой службе не пригоден вследствие характерной наружности (непомерно
толст), Депассель, Баке и Делеамон, состоящие на службе в женевской полиции,
пригодны лишь для доставления в Женеве заграничной агентуре Департамента
полиции частным образом кое-каких справок о проживающих там революционерах.
Мерсие поставляет корреспонденцию для перлюстраций, которой специально
занимаются Риго и г-жа Депассель.
В Лондоне наружным наблюдением занимается агент Фарс, а собиранием
справок - англичанин Торп.
Таким образом, для надобностей наружного наблюдения в Париже, Лондоне и
Швейцарии при настоящем наличном составе в распоряжении заграничной агентуры
в действительности остается всего лишь три человека".
Переходя затем к рассмотрению финансовой сметы Ратаева, Гартинг
высказывает удивление, каким образом Ратаев мог платить такие большие
жалованья агентам внешнего наблюдения, что месячные расходы на содержание
последних превышали 3000 франков.
"Каким образом мой предместник, - говорит Гартинг, - уплачивая такие
сравнительно крупные суммы некоторым из наружных агентов, мог содержать еще
секретных сотрудников и платить, например, 900 франков в месяц известному
Департаменту полиции Бабаджану (Батушанский), ныне уехавшему по указанию г.
Ратаева из России с тем, кажется, чтобы постараться поступить на службу к
гГуровичу, тем более, что, независимо Бабаджана, у него имелось еще
несколько мелких сотрудников, которые при самом скромном жалованье,
несомненно, получали в общей сложности около 1000 франков в месяц."
Гартинг объясняет это тем, что Ратаев поставил такие высокие жалованья
в смету только лишь перед своим уходом.
"Предположение это представляется мне, - говорит Гартинг, - еще тем
более правдоподобным, что, помимо всех перечисленных расходов, г. Ратаев до
сентября минувшего года платил ныне умершему Милевскому жалованье в 1250
франков в месяц, не считая 1000 франков наградных, и по смерти Милевского
продолжал выдавать его вдове по 1000 франков в месяц, вплоть до минувшего
января месяца. Затем по конец 1904 года он платил г.Голыиману по 1000
франков в месяц и 1000 франков наградных, а с 1 января по конец минувшего
июля, т.е. до пожалования последнему пенсии, выдавал ему ежемесячно по 500
франков".
Помимо компрометирования своего предшественника и соперника, Гартинг
стремился этим доносом к осуществлению другой - более материальной - цели, а
имен-
но: увеличить ассигнование отпускаемых в его распоряжение сумм.
Рачковский пошел навстречу желанию Гартинга, и ассигнования на
заграничную агентуру были увеличены почти на сто тысяч франков, в том числе
12 тысяч франков было ассигновано на содержание нового сотрудника Девернина
и 40800 франков на приобретение секретных сотрудников. Французу Девернину
была поручена организация внешнего наблюдения.

ТАИНСТВЕННАЯ ТЕЛЕГРАММА

Итак, мы видим, что сотрудниками Ратаева были: Светлицкий, Бабаджан и
другие.
Агентом Рачковского, который работал и при Ратаеве, и при Гартинге, был
Л.Бейтнер. Сын чиновника, будучи изгнанным из Нижегородского кадетского
корпуса в 1890 году за сбыт украденных у купца Коломнина денег, он отсидел
по приговору Владимирского окружного суда семь месяцев в тюрьме, затем уехал
за границу, поступил в Цюрихский университет и в 1892 году сделался
сотрудником Рачковского. Действуя как провокатор, он участвовал 16 января
1894 года в анархической демонстрации в Цюрихе, был арестован, но вызволен
Рачковским. В конце 90-х - начале 1900-х годов он жил в Лондоне, освещая
старых народовольцев и Бурцева. Интересно отметить, что, параллельно с
Бурцевым, Бейтнер освещал и помогавшего Бурцеву по отправке его изданий
Петра Эммануиловича Панкратьева, истинная роль которого Бейтнеру и
Рачковскому была неизвестна. Между тем, Панкратьев был сотрудником
Петербургского охранного отделения.
Упомянутый Гартингом Бабаждан был на самом деле мещанин местечка
Дубоссары Херсонской губернии Бер-ко Янкелев Батушанский, секретный
сотрудник Екатеринославского охранного отделения, куда "приглашен" был в
начале сентября 1902 года. Уже в конце октября 1902 года он стал сообщать
начальнику охранного отделения ценные сведения о противоправительственной
деятельности местной еврейской интеллигенции, а в декабре, когда он открыл в
Екатеринославе зубоврачебный кабинет, Батушанский стал центром, которому
были известны самые конспиративные замыслы социал-демократических и
эсеровских организаций в Екатеринославе.
Батушанским были выяснены делегаты Организационного комитета РСДРП,
приезжавшие в Екатеринослав для организации местной группы "искровцев",
равно как и супруги Азриель и Сарра Кушель, приехавшие в Екатеринослав для
создания тайной типографии. 24 мая 1903 года Сарра Кушель была арестована. С
27 мая по 27 сентября 1903 года Батушанский отбыл 4-месячное тюремное
заключение по делу кишиневской типографии (1902 г.), причем дал из тюрьмы
ряд ценных для полиции сведений. После выхода из тюрьмы осенью он открыл
жандармам тайную типографию эсеров и секреты Екатеринославского
социал-демократического комитета.
По отзыву начальства, Батушанский как сотрудник проявлял весьма ценное
качество - фотографическую точность передачи всех сведений с крайне
осторожными и всегда основательными личными предположениями и, кроме того,
глубокую обдуманность каждого своего шага и действия. При таких качествах
Батушанский представлялся не только полезным и достойным полного доверия
сотрудником, но и лицом, безусловно, способным работать самостоятельно.
Ввиду этого, Департамент полиции возбудил ходатайство о даровании
Бабаджану пожизненной пенсии в 1200 рублей в год, "если он будет
скомпрометирован в революционной среде не по своей вине".
Получив уведомление об этом ходатайстве, Батушанский ликвидировал
зубоврачебный кабинет, который давал ему определенное положение в обществе,
и, сообразно с интересами политического розыска, выехал за границу, где он
первоначально работал по партии социал-демократии, а затем, вследствие
благоприятно сложившихся для него обстоятельств, получил возможность
освещать деятельность максималистов. Одним из наиболее видных дел, данных
им, является приезд из-за границы в Россию с несколькими максималистами;
результатом представленных по сему делу Батушанским сведений были
произведенные по Москве и Петербургу ликвидации местных групп
эсеров-максималистов (Людмила Емельянова, княжна Мышецкая, Иван Коломийцев и
другие).
Разоблаченный осенью 1909 года Бурцевым, Батушанский получил пенсию от
Департамента полиции, но Столыпин "надул" провокатора: вместо обещанных 1
200 рублей назначил ему лишь 600 рублей.
Чтобы покончить с периодом Ратаева, нужно сказать, что Азеф доставил
Ратаеву подробный доклад о Пражской конференции представителей российских
революционных и оппозиционных групп (с 30 сентября по 8 октября) с Черновым
(представитель ЦК партии эсеров под кличкой Диканский).
Еще в период Рачковского в 1901 году был разоблачен, как секретный
сотрудник, старый революционер Николай Паули, арестованный в 1883 году по
делу типографии "Народной воли" в Петербурге и сосланный в Восточную Сибирь,
откуда он несколько раз неудачно пытался бежать. Паули был одним из
основателей "Лиги аграрного социализма". Ему пришла в голову несчастная
мысль разоблачить Рачковского. Он обратился к нему с предложением услуг и
просил по 1 000 франков в месяц. Рачковский давал ему 2 месяца по 600
франков, но затем, опасаясь Паули, опубликовал первое письмо Паули к нему,
разославши калькированную копию письма эмигрантам в Париже, Лондоне и
Швейцарии. Кроме того, по просьбе Рачковского, Паули был выслан в Швейцарию
французскими властями. На товарищеском суде в Швейцарии Паули заявил, что
цель его состояла в убийстве Зволянского, Зубатова или Рачковского.
Окончательное мнение по его делу склонилось к тому, что Паули действовал
корыстно.
Гартинг управлял заграничной агентурой до начала 1909 года, когда
Бурцев на основании данных, сообщенных ему главным образом Меныциковым,
напечатал во французских газетах, что глава русской политической полиции за
границей, проживающий в Париже статский советник и кавалер многих российских
и иностранных орденов (в том числе и французского ордена Почетного легиона)
Аркадий Михайлович Гартинг не кто иной, как бывший политический эмигрант, а
затем провокатор, долгие годы состоящий на службе русской полиции. Абрам
Гекельман-Ландезен - один из организаторов (с провокационной целью)
знаменитой мастерской бомб в Париже, приговоренный за это судом французской
исправительной полиции к тюремному заключению, но своевременно скрывшийся.
К этому полицейскому скандалу, в течение долгого Бремени не сходившему
со столбцов не только французских, но и всех европейских газет, мы еще
вернемся; теперь же обратимся к эпохе гартинговского управления заграничной
агентурой.
В начале гартинговского управления произошла и знаменитая трагедия
Черняка.
Молодой Яков Черняк учился в Женеве, где и окончил курс с дипломом
химика; здесь же он вошел в сношения с эсерами и числился в рядах партии, но
по возвращении своем в Россию в 1905 году сблизился с максималистами и
оказывал им значительные технические услуги в деле изготовления взрывчатых
снарядов; после провала максималистского центра ему удалось уехать за
границу, и он некоторое время жил в Париже, где вел сношения, главным
образом, с эсерами.
Видимо, Департамент полиции крайне преувеличивал роль Черняка в
революционном- движении и стремился во что бы то ни стало захватить его в
свои руки. Черняк был вызван в Стокгольм таинственной телеграммой, которая
гласила "Alexis venez Nathalie" и которую, как он предполагал, ему прислала
якобы Климова (одна из видных максималисток); здесь он был арестован
шведской полицией, посажен в тюрьму и был бы несомненно выдан русскому
правительству, если бы не энергичная кампания, которую повели его друзья в
Париже и в других европейских центрах против этой выдачи, и не экстренная
поездка брата Черняка в Стокгольм, где он, со своей стороны, сумел
заинтересовать в этом деле и прессу, и парламентские круги. Молодой Черняк
был освобожден из стокгольмской тюрьмы, но немедленно выслан из Швеции.
На пароходе, в пути из Стокгольма в Антверпен, Черняк и еще двое из
пассажиров этого парохода таинственно скончались от отравления, причины
которого и доселе остались далеко не выясненными; многие предполагают, что
злого умысла в этом отравлении не было и что Черняк был отравлен случайно
газами, исходившими из трюма, вследствие разложения сложенных там
фосфористых соединений.
Другая гипотеза, которая вначале казалась наиболее вероятной и которую
мы усиленно защищали в иностранной прессе, а Центральный Комитет партии
эсеров и в официальных заявлениях, была та, что Черняк отравлен агентами
русской полиции. В Антверпене бельгийская социалистическая партия устроила
Черняку торжественные похороны, превратившиеся в грандиозную манифестацию
против русского самодержавия, манифестацию, в которой приняли участие
несколько десятков тысяч человек с сотнями знамен и венков.
В архивах заграничной агентуры найден следующий документ, относящийся к
самому началу этой трагедии.
Гартинг докладывает 22 ноября 1906 года, между прочим, следующее:
"В случае, если бы Ваше превосходительство признали целесообразным
возбудить вопрос о выдаче Черняка нашему правительству, я позволяю себе
почтительнейше высказать мнение, что благоприятного результата легче можно
будет достигнуть, обратившись для сего письмом на имя стокгольмского
полицмейстера Гинце: судя по заявлениям, сделанным мне за последнее мое
пребывание в Стокгольме начальником местной полиции г. Стендалем, можно
думать, что при возбуждении вопроса о выдаче Швецией политических
преступников путем дипломатическим не только потребуется гораздо более
времени, но необходимо будет к тому же непременно обосновать ходатайство на
вполне легальных и фактических доказательствах виновности. Что же касается
телеграфного предложения Вашего превосходительства о высылке арестованных в
Швеции лиц мне в Финляндию, а не непосредственно в Россию, то я обратился по
сему поводу к начальнику Стокгольмской тайной полиции и, по получении от
него ответа, не премину безотлагательно довести его до сведения Вашего
превосходительства.
Полагаю, что это предложение не встретит сочувствия шведских
полицейских властей ввиду того, что сношения между Стокгольмом и Петербургом
идут обыкновенно через Гельсингфорс".
Эта телеграмма Гартинга дает некоторые основания думать, что вызов
Черняка в Стокгольм был ловушкой, устроенной ему русской полицией...
Эпоха гартинговского управления заграничной агентурой была эпохой конца
русской революции 1905 - 1906 годов, эпохой колоссальной провокации,
окутавшей все революционные партии, и началом морального разложения этих
последних. Гартинг-Ландезен играл немалую роль в этой борьбе русского
правительства с революционной Россией; в его руках были такие выдающиеся
провокаторы, как Житомирский, Батушанский, Цейтлин, Жученко, Маас, Загорская
и, наконец, вероятно, сам Азеф.
Мы говорим "вероятно", так как в наших руках нет прямых указаний, что
Азеф работал под началом Гартинга; выше мы видели, что Ратаев при своей
отставке сдал Азефа с рук на руки непосредственно самому Рачковскому в
Петрограде.

ПРОВАЛЫ И РАЗОБЛАЧЕНИЯ

Период деятельности Гартинга дал заграничной агентуре ряд ценных
сотрудников, но ознаменовался крахом и провалами многих важнейших
провокаторов. При нем закатилась звезда провокации Азефа, а за ним был
раскрыт и сам Гекельман-Гартинг. Три лица наиболее способствовали
разоблачению тайн политической полиции: Бурцев, Бакай и Меныциков.
В.Л.Бурцев, историк и библиограф революционного движения, имея массу
материалов и заметок, воспоминаний и интимных сообщений революционеров,
сосредоточил в своих руках много данных, сопоставление которых привело его к
мысли о существовании в рядах революционеров многих провокаторов.
Возвратившись в 1905 году по амнистии в Россию, он был одним из основателей
исторического журналам "Былое".
В Петербурге Бурцев стал энергично собирать материалы по революционному
движению, помещая их частично в "Былом". Уже мартовская книжка за 1906 год
обратила на себя внимание не только жандармов, но и более внимательных
читателей из публики тем, что в ней были помещены репродукции с таких
фотографических карточек революционеров, казненных по делу 1 марта 1881
года, какие могли быть сняты лишь в тюрьме с заключенных (карточки Рысакова,
Гельфман и других). "Былое" печатало обвинительные акты, не опубликованные в
80-х годах в официальной прессе, тайные доклады, обзоры революционного
движения издания Департамента полиции и т.п.
С осени 1906 года деятельным помощником Бурцева, доставлявшим ему копии
секретных бумаг из архива Департамента полиции, стал М.О.Бакай
(Михайловский), чиновник Департамента полиции, служивший ранее в Варшавском
охранном отделении.
До Бурцева доходили через Бакая и помимо Бакая не только исторические,
но и современные, весьма актуальные сведения. Данные, бывшие в распоряжении
"Былого", говорили совершенно определенно и несомненно о присутствии в
центре партии эсеров "Боевой организации" крупного предателя.
Ранней осенью 1907 года один из редакторов "Былого" Щеголев побывал в
Гельсингфорсе со специальной задачей сообщить Борису Савинкову полученные в
редакции данные об этом предательстве. Савинков немедленно же поделился
этими сведениями не с кем иным, как с Иваном Николаевичем, т.е. с Евно
Азефом. Остальное понятно. Азеф потребовал у своего начальства выяснения
источника сведений "Былого" и ликвидации "Былого", В.Л.Бурцева и редакции...
Бакай был арестован, а Бурцев должен был из Финляндии выехать за
границу. Через некоторое время Бакай бежал за границу и присоединился в
Париже к Бурцеву, где тот вел борьбу с провокацией и на страницах
возобновленного им за границей "Былого", и на страницах газеты "Будущее".
Третье лицо, Меньшиков, оказало существенную помощь не только Бурцеву, но и
делу революции в общем, разоблачив в 1909 году 90 провокаторов, 20
бундовцев, 75 поляков, 25 эсеров, 45 кавказцев и 20 финляндцев.
Впоследствии, на основании указаний Меныцикова, были оглашены: 14 лиц -
Бундом, три лица (Алакшина, Лялин и Осиповский) - партией эсеров,
несколько - польскими организациями. Кроме того, на основании сведений
Меныцикова, по его словам, было опубликовано до 80 шпионов (партийная
принадлежность которых была неизвестна) в журналах "Общее дело" В.Бурцева и
"Революционная мысль".
В своей молодости в 80-х годах в Москве Меньшиков был предан
одновременно двумя "товарищами", оказавшимися агентами "охранки": тем, кто
его пропагандировал (Зубатов), и тем, кого он развивал (Крашенинников).
Тогда, по его словам, Меныциков решил вступить в лагерь охранников, чтобы
раскрыть приемы их деятельности. Как и Бакай, Меныциков служил в Московском
и Варшавском охранных отделениях. После двадцати лет службы Меныциков достиг
Особого отдела департамента. И в "охранках", и в центре розыска он собирал
материалы, снимал копии, наводил справки и т.д. Разоблачение провокации он
начал с известного письма, посланного осенью 1905 года партии эсеров с
указанием на предательскую роль Татарова и Азефа. К полной же реализации
данных о шпионах он приступил, перебравшись за границу и войдя здесь в связь
с Бурцевым.
Сведения Меныцикова подтвердили многие из подозрений Бурцева, а
некоторые данные были откровением и для Бурцева. Так, Бурцев узнал, что
начальник парижской охранки Гартинг есть тот самый Ландезен, который
спровоцировал его самого и его товарищей в 1890 году, и что Ландезен-Гартинг
есть Абрам Гекельман.
Следствие, произведенное в 1917 году комиссаром Временного
правительства за границей С.Г.Сватиковым и уполномоченным Чрезвычайной
следственной комиссии в Париже Е.И.Раппом, имело результатом разоблачение
провокаторов, работавших не только при Красильникове (1909 - 1917), но и при
Гартинге (1905 - 1909), а также подтверждение целого ряда высказанных
Бурцевым в 1907 - 1914 годах догадок и подозрений.
Сватиков произвел допросы в Скандинавии, Англии, Франции, Италии и
Швейцарии, а также объединил данные, добытые при вскрытии архива и
делопроизводства Департамента полиции, с данными комиссии Раппа в Париже.
Результатом сведения этих данных и являются приводимые ниже биографии
шпионов и провокаторов. Выборка данных из парижского архива охранки сделана
Меньшиковым.
К 1907 году относятся сведения о секретных сотрудниках Каплуне и
Шварце. Борис Борисович Каплун, сын делопроизводителя канцелярии
туркестанского генерал-губернатора, родился в 1882 году в Ташкенте. Будучи
студентом медицинского факультета Женевского университета, он обратился в
июле 1907 года в Департамент полиции с предложением своих услуг; назвал себя
членом Заграничной Лиги РСДРП и секретарем по внешним сношениям женевской
группы этой партии. "Таким образом, - писал Каплун, - в моей возможности
проникнуть во все организации, в награду я прошу лишь постоянное место по
полиции с окладом не менее 150 рублей в месяц".
В другом письме Каплун предложил раскрыть заговор о покушении на жизнь
московского градоначальника и подробности "дела депутата Озоля", но только
по получении 1 000 рублей. В третьем письме Каплун соглашался уже на
получение и половины этой суммы, а в доказательство того, что он не
шантажист, приложил явку на бланке бюро женевской социал-демократической
группы за подписью Нончева. Заведующий заграничной агентурой Гартинг принял
Каплуна в число секретных сотрудников под кличкой Петров. Сообщения Каплуна
были многочисленными, но малосодержательными. Доносил он главным образом на
анархистов братьев Кереселидзе, Магалова, Бакрадзе и других. Почти все его
письма заканчивались просьбою о присылке денег. Скоро, впрочем, товарищи
заподозрили Каплуна, и он, симулируя покушение на самоубийство, прострелил
себе легкое.
"Мне это было необходимо, - писал Каплун по этому поводу Гартингу, -
для укрепления положения. Теперь все - и социал-демократы, и прочие -
извиняются и молят, произносят тирады о моей честности"...
Тем не менее Каплун поспешил уехать в Париж, а Гартинг не замедлил
отправить его в Россию. 25 декабря Каплун, получив от жандармского офицера в
пограничном пункте Вержболово железнодорожный билет и 20 рублей (в чем дал
расписку), выбыл в Петербург.
Другим сотрудником был Лев Соломонович Шварц. Он состоял секретным
сотрудником Одесского охранного отделения. В 1907 году Департамент полиции
предложил заведующему заграничной агентурой взять Шварца в число своих
сотрудников. Гартинг согласился принять его на службу для Женевы при
условии, что "он может подойти к эсерам или анархистам". После этого Шварц
был командирован в Париж, причем заграничный паспорт и 125 рублей на дорогу
он получил лично от заведующего
Особым отделом Департамента полиции. В июне 1908 года был объявлен
предателем известный уже нам секретный сотрудник Л.Д.Бейтнер. Этот Бейтнер
был, однако, не только предателем, но и провокатором: он спровоцировал
П.А.Кракова на покушение, дал ему денег и пр., и Краков поехал убивать
министра юстиции Н.Е.Шуравьева, но по приезде в Петербург был немедленно
арестован с браунингом в кармане (июль 1904 г.).
В том же 1908 году был раскрыт провокатор Вячеслав Александрович
Кенсицкий. Окончил 7 классов гимназии, бывший служащий варшавского
магистрата. Известен был в революционной среде под кличками Метек, Феликс и
Ипполит. В 1904 - 1905 годах состоял секретным сотрудником Варшавского
охранного отделения. С 1906 года Кенсицкий "работал с пользою в заграничной
агентуре". В 1908 году, во время похорон Гершуни в Париже, Кенсицкий был
опознан Бакаем, который лично знал его как осведомителя охранки. 12 апреля
1908 года был объявлен провокатором парижской группой эсеров-максималистов.
По этому поводу заведующий заграничной агентурой доносил Департаменту
полиции, что "провал Кенсицкого чрезвычайно чувствителен агентуре" и
ходатайствовал о выдаче Кенсицкому пособия в 5 тысяч франков ввиду намерения
его уехать "ради безопасности" в Америку. По агентурным сведениям парижского
бюро заграничной агентуры летом 1910 года Кенсицкий имел свидание с
Бурцевым, предлагая ему очень интересные для него документы, за которые
хотел получить 500 рублей. У Бурцева будто бы такой суммы не оказалось, и
поэтому сделка не состоялась.
Кроме Кенсицкого, Бакай разоблачил тогда же Моисея Гутмана. Гутман
состоял секретным сотрудником Виленского охранного отделения под кличкой
Турок Был рекомендован жандармским подполковником Рединым для заграничной
работы. В 1908 году он прибыл в Париж и был принят жандармским ротмистром
Андреевым (Рено), который помогал Гартингу в заведовании секретной
агентурой, в число сотрудников заграничной агентуры. Жалованья получал 400
франков в месяц. Гутману было
поручено проникнуть в местную группу эсеров, но так как он имел явку
лишь к некоему студенту Мурашкину, то в организацию вступить ему не удалось.
Тогда Андреев поручил Гутману, не теряя времени, сблизиться с Бурцевым и
Бакаем. Гутман вошел в сношения с ними, но вскоре вызвал у них подозрение и
под давлением Бакая признался в предательстве. Опасаясь разоблачения со
стороны Гутмана, ротмистр Андреев отправил его 6 октября 1908 года в Россию
под конвоем агента наружного наблюдения Анри Бинта.
Через две недели Гутман вернулся в Париж. Гартинг, опасаясь вреда,
который он может принести, решил принудить его к отъезду, но предварительно
добился от Гутмана официальной жалобы на разоблачившего его Бакая. 28 ноября
того же 1908 года Гутман уехал в южную Германию, где он, как человек,
"знающий немецкий язык, малярное и декоративное ремесло, мог найти спокойное
существование". На дорогу ему дали 200 франков. Не бесполезно привести здесь
рапорт Гартинга от 2 ноября 1908 года, из которого видно, на какие дела
готов был пуститься Гартинг, лишь бы избавиться от Бурцева и Бакая.
"Озабочиваясь, - писал Гартинг, - о сохранении интересов заграничной
агентуры при крайне удручающих обстоятельствах, причиняемых пребыванием в
Париже Бакая и Бурцева, я имел недавно обсуждение этого дела в парижской
префектуре, причем мне было заявлено, что если бы имелся какой-либо
прецедент в виде жалобы на Бакая со стороны кого-либо с указанием на
воспоследовавшие со стороны Бакая угрозы, то это могло бы послужить поводом
для возбуждения дела о высылке Бакая из Франции, хотя в префектуре не
уверены в осуществлении Министерством внутренних дел его предположения".
Ввиду этого Гартинг придумал такой план: "Пользуясь известным чувством
злобы, возбужденной Бакаем в Турке (Гутмане), находящемся в Вильно, можно
было бы надлежащими переговорами добиться согласия Турка на представление
российскому генеральному консулу в Париже жалобы с указанием в таковой, что
он, Гутман, прибыв в начале августа в Париж для детального изучения
шапочного ремесла, попал в компанию русских, из числа коих некто Бакай,
проживающий по ул. Парка Монсури, 24, стал склонять его, Гутмана, войти в
состав группы русских революционеров и при его, Гутмана, на то несогласии
грозил принятием насильственным мер до смертного насилия включительно, ввиду
чего он, Гутман, боясь насилия, бежал из Парижа в Россию, потерпев, кроме
нравственного потрясения, еще и материальные убытки, и на что он, Гутман,
принося жалобу г. консулу, просит его о преследовании в отношении Бакая".
Если бы действительно от Гутмана поступила таковая жалоба на имя
российского генерального консула в Париже, то я смог бы ее направить в
префектуру, причем обстоятельство это, во всяком случае, в известной степени
способствует делу высылки Бакая.
Однако планы Гартинга не осуществились, и вместо Бурцева с Бакаем сам
он поспешно покинул Париж.
1909 год ознаменовался провалом Азефа, Гартинга и ряда крупнейших
провокаторов. Бурцев вел в течение всего 1908 года усиленную борьбу с ЦК
партии эсеров, настаивая на объявлении Азефа, члена ЦК, главы "Боевой
организации", провокатором. Эсеры были вне себя от этих обвинений, и жизни
Бурцева угрожала серьезная опасность: восторженные почитатели Ивана
Николаевича (Азефа) серьезно готовились к убийству разоблачителя, или, как
они думали, клеветника.
Однако, когда Азефу были представлены обвинения в окончательной форме,
Азеф бежал.
Гартинг имел своих людей среди эсеров и, кроме Азефа, передал б января
1909 года в Департамент полиции главные данные, сообщенные по делу Азефа
конспиративной следственной комиссией собрания левых эсеров 1 января в
Париже.
Данные, приведшие конспиративную комиссию к заключению о провокаторстве
Азефа, были следующие:
1. Первые подозрения о провокационной деятельности Азефа явились у
Гершуни, который будто бы в бытность свою еще в Шлиссельбургской крепости,
обсуждая провалы, вместе с Мельниковым натолкнулся на Азефа.
2. При провале Северной боевой дружины особенно казалось подозрительным
то обстоятельство, что провал приписывался некоему матросу Масокину; на него
шли намеки из петербургской "охранки", и почему-то то же самое стали
говорить и члены ЦК При ликвидации этой дружины охранное отделение знало в
совершенной точности, где, когда и как брать, кто был с бомбой и кто с
револьвером, что могло быть известно только лишь в верхах боевой дружины;
обстоятельство же отвлечения внимания на Масокина, исходившее от охранного
отделения, и повторение этого имени ЦК, указывает, что предатель имел связь
или входил в ЦК
3. Покушение на взрыв Государственного совета. ЦК известно, что взрыв
этот должен был выполнить некий Кальвино-Лебединцев. Но о том факте, что
Кальвино и Лебе-динцев одно и то же лицо, никто, кроме Азефа, в России не
знал; один из эсеров сообщил в партии, что Азеф, встретясь с ним на Невском
проспекте, проговорился, что арестованный Кальвино есть Лебединцев.
Далее интересен эпизод с записной книжкой Лебединцева: она была
захвачена при обыске финляндскими властями, о чем узнал Бурцев, бывший в то
время в России. Бурцев какими-то путями у финляндских властей эту книжку
добыл и передал ЦК, откуда она исчезла и очутилась в распоряжении
петербургской "охранки". Но и это обстоятельство не могло бы объяснить, что
Кальвино есть Лебединцев, ибо это в книжке не было обозначено.
4. К этому же времени относится сближение Бурцева с Бакаем и обоюдные
их сношения с чинами "охранки" с целью добыть списки провокаторов. Список
этот они достали, но явно умышленно ложный, так как в нем был в числе других
Карл, но не было Азефа. К списку приложены были какие-то две фотографические
карточки.
5. Наконец, о том, что Азеф состоял сотрудником охранного отделения,
стали поступать сведения от петербургских, московских и саратовских филеров,
находившихся в сношениях с эсерами, и от одного служащего у жандармского
офицера Кременецкого, который, будучи недоволен тем, что его не отличают за
его заслуги, решил отомстить своему начальнику и написал в ЦК письмо,
хранимое при делах, с указанием на провокаторскую деятельность Татарова и
Азефа.
6. Такие же письма, но уже анонимные, поступили в ЦК и из Департамента
полиции, но Азеф в одном назывался кличкой Виноградов, а в другом Рыскин или
Раскин... В седьмом пункте говорилось, что несочувствовавшие Азефу или
подозревавшие его неизменно проваливались.
Бурцев, подбиравший шаг за шагом доказательства виновности Азефа и видя
недоверие ЦК эсеров, решил добиться и добился в сентябре 1908 года свидания
(в поезде между Берлином и Кельном) с бывшим директором Департамента полиции
А.А.Лопухиным. Последний подтвердил ему, что Азеф был провокатором. Но и
после этого пришлось долго бороться, пока наконец 26 декабря 1908 года Азеф
был объявлен провокатором официально.
Затем явившийся за границу Меньшиков открыл Бурцеву настоящее имя
Гартинга. Еще до этого Гартинг доносил Департаменту полиции 6 января 1909
года, что "Бурцев в крайне интимной беседе высказался, что Гартинга надо
убрать во что бы то ни стало"...
В марте 1909 года была разоблачена в Париже провокаторша Цетлин,
работавшая за границей. Об этом писал (6 апреля 1909 года) заведующий Особым
отделом Департамента полиции Климович, рассказывая, как за 1 б дней до этого
была арестована в Париже русскими революционерами сотрудница Петербургского
охранного отделения эсер Мария Цихоцкая, носившая на самом деле имя Татьяны
Максимовой-Цетлин.
"Случаю этому, - излагал Климович, - предшествовали следующие
обстоятельства: Татьяна Цетлин начала свою работу в качестве секретной
сотрудницы при Петербургском охранном отделении с 1907 года. Сначала она
обслуживала деятельность военной организации партии эсеров, а затем было
решено ввести ее в заграничные боевые центры, ввиду чего после ликвидации
военной организации в начале 1908 года она в апреле того же года выехала в
Женеву, где вошла в связь с проживающим там русским эмигрантом Лазаревым,
который, желая использовать Татьяну Цетлин для боевых целей, осенью 1908
года направил ее вместе с нелегальным Синьковским (настоящая фамилия Деев,
будто бы бывший офицер Красноярского гарнизона, обвинявшийся в 1905 году в
убийстве своего командира) в Париж в распоряжение Минора.
Минор, отправлявшийся в то время на работу в Россию, предполагал
организовать цареубийство, для исполнения чего решил использовать Татьяну
Цетлин, Синьковского и еще третье неизвестное лицо. По имеющимся сведениям в
этот план был посвящен также и член ЦК партии эсеров Аргунов, на которого
возлагалось ближайшее руководство выполнением преступного замысла.
Однако арест Минора в Самаре и последовавшие затем разоблачения по делу
Азефа заставили эсеров отложить выполнение этого плана. Вслед за этим
Татьяна Цетлин сошлась с проживающими в Париже Александровым, И.Бычковым и
Борисом Савинковым, у которых возникал последовательно ряд предположений о
необходимости совершения в России разных террористических актов. Так,
первоначально предполагалось убить генерала Герасимова, Рачковского и
товарища министра внутренних дел шталмейстера Курлова, причем Савинков
принимал на себя руководящую роль в этих преступлениях, рассчитывая на
Синьковского и Цетлин как на исполнителей. Встречая, однако, затруднения в
возможности разыскать генерала Герасимова и Рачковского, Савинков решил в
первую очередь покончить с генералом Герасимовым и чиновником Петербургского
охранного отделения Доброскоком.
Решение это появилось у него после 15 марта вследствие надежд на
содействие какого-то полковника, который поможет облегчить розыск и
обнаружение генерала Герасимова.
Осведомленная об этих намерениях Савинкова Татьяна Цетлин вызвала
немедленно в Париж чиновника Доброскока для сообщения ему планов
революционеров.
2б марта чиновник Доброскок отправился в Париж, причем заметил, что при
выходе из вагона он был встречен на Парижском вокзале наблюдением со стороны
ре-
волюционеров в числе трех лиц: - Днепровского, Луканова и какого-то
неизвестного с рыжей бородой.
Приезду Доброскока в Париж предшествовали следующие обстоятельства:
исполняя просьбу Татьяны Цетлин, он месяца два тому назад послал ей из
России несколько книг учебного содержания. Книги эти были вручены
отправлявшемуся в Париж агенту наружного наблюдения Лейтису, который, не
посвященный в то обстоятельство, кому эти книги предназначались, должен был
передать их проживающему в Париже под фамилией Кинг наблюдательному агенту
Кершнеру. Кершнер, получив эти книги, передал их Татьяне Цетлин при свидании
с нею в ресторане. Затем, позднее, отправляясь как-то на одно из свиданий с
Татьяной Цетлин, Кершнер подарил ей несколько роз.
О приезде Доброскока в Париж знали начальники Петербургского охранного
отделения генерал Герасимов, помощник его подполковник Комиссаров и агент
Кершнер, предуведомленный Доброскоком по телеграфу о дне и часе его приезда.
Накануне приезда Доброскока к Кершнеру на квартиру заходил агент Лейтис
и настойчиво звал Кершнера идти с ним завтракать. В это время Кершнер сказал
Лейтису о полученной им депеше и, согласившись пойти с ним завтракать, вышел
вместе с Лейтисом на улицу. Однако Лейтис, поговорив на улице с Кершнером,
почему-то изменил свое намерение идти завтракать и, отговариваясь
необходимостью спешить на службу, куда-то ушел один.
По приезде Доброскока на Парижский вокзал он увидел там трех стоящих
порознь революционеров, из числа которых узнал известного ему в лицо
Днепровского. Предполагая, что присутствие революционеров вызвано приездом
(с тем же поездом, в Париж) бывшего министра внутренних дел П.НДурново и
генерала Трепова, Доброскок, пройдя мимо революционеров, стал наблюдать, не
следят ли они за Дурново. При этом Доброскоку показалось, что находившиеся
на перроне революционеры на него лично не обратили никакого внимания и стали
за ним следить лишь после того, как к нему на перроне подошел Кершнер. Когда
Доброскок с вокзала приехал в гостиницу, то пришедший вслед за тем к нему
Кершнер доложил, что бывшее на вокзале наблюдение поместилось в
расположенной напротив гостиницы кондитерской. Таким образом, не оставалось
никаких сомнений, что наблюдение со стороны революционеров было установлено
именно за Доброскоком.
Когда на следующий день к Доброскоку в номер пришла Татьяна Цетлин, то
было замечено, что и она сопровождалась также наблюдением со стороны
революционеров. Вернувшись домой, Татьяна Цетлин ночью получила от Савинкова
телеграмму, подписанную "Лежнев", с предложением явиться 31 марта на
квартиру Синьковского.
Прибыв на эту квартиру, Татьяна Цетлин была встречена 10 боевиками с
Савинковым во главе, который, наведя на нее револьвер, приказал ей поднять
руки вверх, а затем, обыскивая ее, отобрал бывшие при ней 500 рублей,
объявив, что деньги эти, как полученные от русского правительства,
конфискуются партией. Синьковский, также заподозренный в предательстве, в
это время был уже арестован в другой комнате своей квартиры. Из сказанных
Савинковым при этом слов Татьяна Цетлин узнала, что революционеры прекрасно
осведомлены об имевших место с осени 1908 года в Париже приездах генерала
Герасимова, подполковника Комиссарова, Доброскока и ротмистра Лукьянова.
Затем видно было, что революционеры знают квартиру, подробности и образ
жизни Доброскока в Петербурге, конспиративную квартиру Петербургского
охранного отделения, помещающуюся на Александровском проспекте, д.21,
филерские клички, которые носили Синьковский и Цетлин, квартиру и настоящую
фамилию агента Кершнера, а также его псевдоним Кинг, и факты получения
Татьяной Цетлин из Петербурга книг и от Кершнера роз.
После обыска Татьяна Цетлин была арестована боевиками, и для охраны ее,
а также для охраны арестованного в другой комнате Синьковского были
оставлены боевики, сначала в количестве 7 - 8 человек, а потом 3 - 4
человека, все вооруженные револьверами. На следующее утро в квартиру явилось
5 "судей", из числа которых Татьяна Цетлин узнала Савинкова, Чернова, Шишко
и неизвестного ей по фамилии мужа племянницы Бычковой (еврейского типа).
Пятого судью она не знает. С судьями явились два секретаря, один из которых
носил революционную кличку Михаил, и на суде присутствовал, не принимая,
однако, в решении суда непосредственного участия, Бурцев.
До открытия заседания суда Татьяна Цетлин в сопровождении двух
вооруженных конвоиров была отправлена к себе на квартиру (ул. Бертолле, 18,
квартира Марии Цихоцкой) для производства там тщательного обыска, при помощи
которого революционеры изъяли две открытки невинного содержания, написанные
рукой Доброскока, что удостоверил Бурцев, и учебные книги. По-видимому, во
время этого обыска происходил суд над Синьковским, а по возвращении тем же
порядком в квартиру Синьковского Татьяны Цетлин начали судить и ее. Цетлин,
не отрицая своей службы в Петербургском охранном отделении, категорически
заявила, что Синьковский никогда агентом охранного отделения не состоял, а
что она работает уже два года. Загладить свою вину перед партией она
отказалась.
Суд, определив ее "нераскаянным провокатором", постановил подвергнуть
ее и Синьковского смертной казни. При этом на суде Бурцев высказался, что
они уже полгода тому назад знали, что есть агент - женщина выше среднего
роста, лет 30, бледная, давно работающая в партии и занимающая в ней видное
положение. Бурцев предполагал увидеть в лице Цетлин этого агента, но теперь
видит, что он ошибся, и Татьяна Цетлин - другое лицо, хотя, конечно,
обстоятельство это вины ее не изменяет.
После суда оба арестованные были оставлены в квартире под стражей до
приведения приговора в исполнение. Квартира охранялась сперва 7, а потом 4
вооруженными людьми, но в ней перебывало за эти дни человек 30, на что
обратил внимание консьерж.
б апреля по неизвестным причинам обоим арестованным было объявлено, что
назначенная им смертная казнь отменяется, причем они исключаются из партии и
обязаны
жить под надзором, извещая партию о месте их нахождения. Вслед за тем
оба они были освобождены, причем Цет-.лин выдано из ее денег 40 франков, с
которыми она и уехала в Германию, сопровождаемая наблюдением из Ь
революционеров, По дороге ей удалось, однако, на одной из узловых станций,
пересев на встречный поезд, ускользнуть от наблюдения, после чего она и
приехала в Россию,
По поводу рассказа Цетлин нельзя не заметить, что она сильно
драматизировала происшедшее.
Впрочем, после парижского разоблачения Цетлин и ее любовник Доброскок
постарались выйти из сферы неприятных встреч с революционерами, ив 1917 году
весной, когда Бурцев стал разыскивать "супругов" Доброскок, то оказалось,
что Николай Золотые Очки занимал более приятное и спокойное, нежели раньше,
место по дворцовой охране в Петергофе. Что касается Климовича, то, сообщив
Гартингу о злоключениях Цетлин, он, естественно, "задавался целью выяснения
того обстоятельства, каким образом произошло расконспирирование секретной
деятельности Цетлин", причем обращал внимание на то обстоятельство, что до
самых последних дней марта 1909 года Цетлин была в партии, по-видимому, вне
всяких подозрений и что провал ее произошел очень быстро и в самое последнее
время. "Что касается возможного участия в этом деле агента наружного
наблюдения Лейтиса, то следует отметить еще то обстоятельство, - продолжал
Климович, - что Савинков и Бурцев, беседуя о последнем приезде Герасимова в
Париж, упоминали о том, что Герасимова видели на Елисейских полях.
К сожалению, из-за отъезда Герасимова из С.-Петербурга, точно
установить, бывал ли он в последний свой приезд на Елисейских полях, не
представляется возможным, так как он из номера гостиницы никуда не выходил".
Между прочим, агент Кершнер как-то случайно говорил Лейтису о том, что
Герасимов живет на Елисейских полях.
Сообщая Гартингу эти данные, полученные при опросе Доброскока и Цетлин,
Климович просил доложить это письменно вице-директору Департамента полиции
С.Е.Виссарионову и принять, со своей стороны, возможные меры
к выяснению всех обстоятельств, вызвавших этот провал секретной
агентуры.
По-видимому, выяснилось, что расконспирирование Цетлин и Синьковского
(он же Зеньковский) произошло благодаря содействию Лейтиса (Луриха), потому
что 29 апреля 1909 года Гартинг телеграфировал директору Департамента
полиции Зуеву: "Измена Луриха, несомненно, начавшаяся давно, поставила в
крайнюю опасность не только всех людей, с которыми виделся Андреев (помощник
Гартинга), но и я; лишь полное признание Луриха поможет мне уяснить, будет
ли хоть кто-либо спасен из здешних агентур".
На следующий день ввиду подготовлявшегося приезда царя в Шербург
Гартинг дал Зуеву телеграмму следующего содержания: "По совершенно
секретному личному частному соглашению с чинами префектуры мною выработана
следующая мера. Префектура готова сформировать особый отряд агентов,
долженствующих наблюдать исключительно важнейших русских террористов, и
будет осведомлять меня о результатах Для выполнения этой меры необходимо,
чтобы наше правительство добилось через посла, дабы французское министерство
предписало префектуре усилить надзор за русскими террористами ввиду
имеющихся сведений о возможности осуществления ими плана цареубийства во
время поездки государя за границу. Описанная мера разделяется
вице-директором..."
Эта телеграмма была роковой для Гартинга. По его инициативе посольство
стало усиленно настаивать на высылке нескольких человек, в том числе и
Бурцева, из Франции. Председатель Совета министров Клемансо отказал в этом.
Бурцев, имевший в руках доказательство тождества
Гартинга-Ландезена-Гекельмана, опубликовал в газетах статью, обличающую шефа
русской политической полиции в Париже как провокатора, осужденного во
Франции к пятилетнему тюремному заключению. Клемансо предъявил документы и
фотографии русскому посольству, а также группе русских парламентариев -
А.И.Гучкову, П.И.Милюкову и др.
Вслед за провалом "шефа" начали проваливаться и другие. Меныциков
сообщил бундистам, что провокатор, которого они старались выяснить по
указанию Бакая, есть Каплинский.
Совместными трудами Бурцева и Меныцикова были выяснены крупные
провокаторы-эсеры: Зинаида Федоровна Гернгрос-Жученко и Анна Егоровна
Серебрякова. Последняя была одним из старейших и серьезнейших сотрудников
московской "охранки".
Ратаев, находившийся уже на покое, горько жалел о судьбе бедной Зины
("мне ее жаль больше всех") и скорбел о разоблачении Серебряковой, которую
он в письме своем к директору Департамента полиции Зуеву называл Евсталией.
Кроме вышеупомянутых лиц, были раскрыты благодаря Меньшикову предатели:
Розенберг, Пуцято-Русановская, Константин Спандарьянц и некоторые другие.
По его же указаниям Бурцев объявил провокатором социал-демократа
Батушанского (он же Барит). Сведения о Батушанском Бурцев получил и от
француза - агента наружного наблюдения Леруа, который изменил Гартингу и
оказал Бурцеву немало услуг по раскрытию провокации.
В результате обвинения Бурцева над Батушанским состоялся товарищеский
суд, на котором свидетельскими показаниями, документами и собственным
признанием Батушанского он был признан провокатором. При этом в
постановлении суда внимание Департамента полиции привлекло следующее место:
"Будучи, по-видимому, напуган открывшимися разоблачениями провокаторов,
например, максималиста Кенсицкого, его знакомого по группе, Батушанский
отошел от всяких революционных кругов, для чего переехал на правый берег
Сены. После этого, по его собственному рассказу, подтверждающемуся
представленными им письмами, начинаются усиленные побуждения его со стороны
начальника заграничной полиции Гартинга, сопровождавшиеся угрозами и с
предложениями продолжать прерванную деятельность тайного агента за крупные
денежные вознаграждения. По прибытии в Петербург, Батушанский был опрошен по
последнему обстоятельству о предъявлении суду писем заведующего заграничной
агентурой, и он дал объяснение, что при этом имел целью доказать суду, что
Гартинг пытался склонить его к службе, но он от предложений этих отказался.
Департамент признал в высшей степени полезной и продуктивной
деятельность в течение 7 лет Берки Бату-шанского и ходатайствовал о пенсии
для разоблаченного не по своей вине сотрудника.
К 1909 году относится и деятельность провокатора Натана Шахновского,
разоблаченного лишь при следствии в 1917 году. Шахновский окончил в 1908
году Ковенское коммерческое училище. По делу о ковенской группе
анархистов-коммунистов подлежал ссылке на поселение, но получил разрешение
выехать за границу.
Нужно думать, что разрешение это было дано недаром. По собственному
признанию (прошение на имя директора Департамента полиции от 25 декабря 1909
года), Шахновский состоял в течение долгого времени сотрудником при
начальнике охранного пункта в Ковно, Александре Евгеньевиче Донцове, а
впоследствии в течение трех месяцев при Одесском охранном отделении под
кличкой Южный (группа анархистов-коммунистов). Согласно тому же заявлению,
Шахневский был близко знаком с жандармским ротмистром Колоколовым, с
чиновником при Виленском охранном отделении А.Ралли, ротмистром
Г.А.Магеровским, начальником Одесского охранного отделения Левдиковым и
полковником Гноинским.
В октябре 1908 года временный генерал-губернатор Одессы Толмачев
ходатайствовал перед товарищем министра внутренних дел Макаровым о
разрешении зачислить Шахновского в число студентов Новороссийского
университета "ввиду необходимости иметь в их среде лиц, вполне преданных
порядку, политически благонадежных, с помощью которых можно было бы получить
сведения".
Однако ввиду отсутствия еврейской вакансии и незнания Шахновским
латинского языка, Департамент полиции отказал в содействии, предложивши
возбудить соответствующее ходатайство перед попечителем учебного округа, так
как иной порядок мог повлечь за собою разоблачение секретной роли
Шахновского. В указанное время Шахновский состоял в числе студентов
медицинского факультета в одном из швейцарских университетов и только
вследствие настоятельных просьб начальника охранного отделения вернулся в
Одессу. Потерпев неудачу с поступлением в Одесский университет, Шахновский
уехал в Карлсруэ, где был зачислен студентом Баденской высшей технической
школы. В декабре 1909 года Шахновский жил в Карлсруэ. В следующем 1910 году
Шахновский переселился в г. Бонн на Рейне. Находясь в октябре 1910 года в
Ковно, Шахновский предлагал местному жандармскому полковнику Мрочкевичу
выдать некоего Соловейчика за вознаграждение в тысячу рублей. Департамент
полиции нашел это требование "чрезмерным". По этому поводу заведующий
заграничной агентурой доносил начальству, что по отзыву ротмистра Река,
знающего лично Шахновского, "опасаться каких-либо нежелательных выступлений
с его стороны, хотя бы шантажного свойства, вполне возможно, и поэтому
являлось бы более соответственным ни в какие дальнейшие сношения с ним не
вступать".
Из числа секретных сотрудников Гартинга нужно назвать еще Гурари. Лев
(Леон) ЕГурари в письме своем из Ниццы от 3 ноября 1902 года к заведующему
заграничной агентурой Департамента полиции Ратаеву предложил свои услуги. Он
писал, между прочим: "Я легко могу вступать в сношения с Верой 1урари,
кузиной моей, сосланной ныне в Иркутск. Прикинувшись сочувствующим и
жаждущим деятельности, я смогу добыть у нее указания, рекомендации. Я
искренне убежденный противник революционной деятельности и приложу все
умение и усилие обезвредить возможно большее число этих паразитов".
Гурари был принят в число секретных сотрудников, но после был уволен. В
сентябре 1905 года Гурари обратился к новому заведующему заграничной
агентурой Гартингу с просьбой принять его на службу, ссылаясь на то, что
ввиду его близкого знакомства с Прекером-Гнатовским он сможет в течение двух
месяцев дать весьма ценные сведения. Гартинг назначил ему 600 рублей в месяц
жалованья и 1 000 франков на наем подходящей квартиры. Однако вскоре Гурари
был опять уволен. В июле 1910 года Гурари снова просил принять его на
службу, указывая на то, что в 1892 - 1895 годах, будучи в зубоврачебной
школе Джемса Леви в Варшаве, он оказал много услуг генералу Броку.
Красильников отказался от услуг Гурари. В 1910 году Гурари имел в Ницце
экспортную контору, затем держал в Париже зубоврачебный кабинет. В 1909 году
Гурари состоял зубным врачом при Обществе критики французской прессы. Летом
1910 года Гурари жил во Франции, в г. Дранси (департамент Сены).
Итак, искренне убежденный противник революции оказался на практике
платным и мало исправным секретным сотрудником "охранки".
Кроме лиц, работавших в "охранке", были лица, предлагавшие себя для
этой работы. Гартингу пришлось заниматься подобными предложениями и иногда
отвергать их.
Таково было предложение Нейштадта в 1907 году. Могилевский мещанин
Авигдор (Виктор) Мордухов Нейштадт в мае 1900 года послал в Департамент
полиции письмо с заявлением о намерении своем посягнуть на жизнь царя:
допрошенный, он объяснил свой поступок желанием выйти из затруднительного
положения.
Сидя в Прилукской тюрьме, Нейштадт рассказал надзирателю о
существовании тайного преступного общества; в показании по этому поводу он
заявил, что "яркие краски в его рассказе составляют обычный плод его
фантазии". За эти фантазии Нейштадт после медицинского освидетельствования,
признавшего его здоровым в физическом и психическом отношениях, был отдан
под гласный надзор полиции.
В мае 1907 года Нейштадт, живший в Базеле, обратился к министру
Столыпину с письмом, свидетельствующим о полной его грамотности, в котором
предложил свои услуги по борьбе с революционерами-террористами. В прошении
своем он заявлял, что у него "разработан детальный план втесаться в их среду
на правах испытанного товарища". По вопросу о вознаграждении писал: "Меня
это интересует ровно настолько, во сколько оцениваются жизненные потребности
человека средней руки (без спиритуозов и игры)". Себя Нейштадт рекомендовал:
вероисповедания официального иудейского, возраст 27 лет, образование
домашнее, политическое credo - умеренный прогрессист...
Письмо это было препровождено Департаментом полиции Гартингу. К
сожалению, из дела архива не видно, получил ли "умеренный прогрессист"
шпионскую работу у Гартинга.
Бурцевские разоблачения причиняли много беспокойства Гартингу и
Красильникову. Они усиленно искали себе подходящих людей в окружении
Бурцева. Искали и... находили, как мы увидим далее.
Но были и такие, которые хотели помочь борьбе с Бурцевым. Так, Сергей
Миртов, бывший студент Петербургского университета, обратился к начальнику
Симбирского губернского жандармского управления в письме от 22 октября 1909
года с предложением агентурных услуг, в частности, для разоблачения
деятельности Бурцева. Департамент полиции рекомендовал Миртова заграничной
агентуре, но сношения с ним не наладились.
В трагические страницы сыска вносит элемент комизма некий российский
американец Прыщепа. Крестьянин Минской губернии, Слуцкого уезда, Царевской
области, деревни Сливы, Никита Прыщепа проживал в Соединенных Штатах
Америки, в штате Пенсильвания. 1 февраля 1910 года он обратился к министру
внутренних дел с письменным сообщением "о коварных действиях революционного
движения" и, в частности, о Бурцеве, который, находясь в городе Бутлер,
читал "антихристскую проповедь большому скоплению". Прыщепа писал еще: "Имею
большую охоту донести своему начальству, чтобы строго преследовать всех, кто
только вступает в социалисты, я сам готов бы искоренить в один час этих
безбожников". Свое заявление Прыщепа закончил просьбою "разрешить мне отсюда
писать доносы". Адрес он указал. Департамент полиции передал копию донесения
Прыщепы заведующему заграничной агентурой, но последний ограничился
принятием доноса к сведению. Прыщепа, конечно, очень бы удивился, если бы
ему сказали, что его фамилия в России была, по Чехову, Пришибеев.
Из провокаторов 1910 года назовем здесь Русина, Преображенского и
Каминчана. Михаил Русин, он же Виктор Русин, родился в 1887 году в
Богородском. В революционной среде был известен под кличкой Виктор
Маленький. Русин состоял секретным сотрудником заграничной агентуры в
Париже, по группе эсеров, имел охранную кличку Прево, жалованья 500 франков
в месяц. Жил в Париже под именем Теофиля Маркина, а потом в качестве
механика Иосифа Елкина. В 1909 году роль Русина была случайно разоблачена:
письмо охранника к нему с приглашением на свидание попало в руки
революционеров. Тогда же он был опубликован как провокатор. "Охранка" дала
ему пособие в 400 франков. 26 мая 1910 года Русинов застрелился.
Михаил Преображенский привлекался в 1907 году в Севастополе и
Петербурге по делу о социал-демократической организации; перед призывом на
военную службу скрылся за границу; состоял студентом техникума в Митвайде.
Преображенский вошел в сношения с заведующим заграничной агентурой
Красильниковым во время пребывания последнего в Германии в 1910 году и был
принят в число секретных сотрудников под кличкой Баум. Доставлял сведения о
членах партийной группы своих товарищей по школе (Лейба Коган, Финкельштейн
и другие). В марте 1911 года был арестован на границе Италии за ношение
огнестрельного оружия. В сентябре того же 1911 года Красильников донес, что
Преображенский, ввиду выяснившейся полной его непригодности к работе, из
состава сотрудников заграничной агентуры исключен.
Гавриил Каминчан, мещанин г. Кишинева, состоял секретным сотрудником
Пермского губернского жандармского управления под кличкой Инженер,
обслуживал партию эсеров. Был командирован полковником Комиссаровым в
сентябре 1910 года в Швейцарию "в целях получения надлежащих связей на
Урале". В январе 1911 года Каминчан был отозван в Россию, так как, по
выражению Департамента полиции, "судебным трибуналом ему предъявлено
обвинение в сношениях, в бытность его в средине 1909 года в Чите, с
ротмистром Стахурским, каковое обстоятельство, действительно, имело место".
Весьма старый охранник, книгоиздатель Александр Ева-ленко состоял
секретным сотрудником заграничной агентуры Департамента полиции под
псевдонимом Сурин и Сергеев, проживал в Нью-Йорке. Еваленко был
осведомителем "охранки" еще в 1885 году, когда доставлял свои сведения о
Рубановиче, Г.Федершере и других начальнику Киевского губернского
жандармского управления. По указанию Меньщикова в 1910 году было возбуждено
дело против Еваленко, и комитет из представителей социалистических
организаций в Нью-Йорке пришел к заключению, что сведения в представленных
комитету документах относятся к Еваленко, и вынес резолюцию (8 сентября 1910
года), что последний был тайным агентом Департамента полиции, о чем было
тогда же объявлено в местных газетах.
В марте 19Ю года Департамент полиции производил расследование о пропаже
дела 3-го делопроизводства, заключавшего в себе сведения о сотруднике
Александре Еваленко, он же Сурин и Сергеев. По этому поводу бывший журналист
Департамента полиции Молчанов доложил, что в конце 1900 года при приезде в
Петербург сотрудника Сурина до поездки его в Болгарию к Дебагорию-Мокриевичу
и при ведении с ним объяснений старшим помощником делопроизводителя
Зубовским, а впоследствии, кажется, в 1904 году в момент выяснения роли
Сурина все агентурные дела, касавшиеся его., подбирались для составления
справки. К этому Колчанов прибавил, что его 18-летняя служба, "казалось,
исключает возможность предложения, что это дело было мною утаено или
использовано в преступных целях".
Еваленко пытался возбудить в Нью-Йорке дело против Бурцева, обвиняя его
в клевете, о чем с торжеством сообщало "Новое Время". Еваленко предъявил
гражданский иск на 100 тысяч долларов. Однако, когда процесс начался,
Еваленко взял прошение обратно, и процесс был прекращен.
Из провокаторов 1911 года можно назвать Якова Гончарова, который
состоял секретным сотрудником Одесского губернского жандармского управления
по анархистам под кличкой Иванченко. В мае 1911 года был командирован в
Лемберг и во Францию сроком на шесть месяцев, на
что было ассигновано 1 200 рублей. Цель поездки была: приобрести за
границей серьезные связи среди русских эмигрантов-революционеров, а также
проверить слухи о намерении боевиков воспользоваться аэропланами для
совершения в России террористических актов первостепенной важности.
В 1911 году был заподозрен Михаил Тумаринсон, зубной врач, состоявший
секретным сотрудником заграничной агентуры под псевдонимом Механик и
Максаков. В мае 1909 года он доставил сведения о парижских группах
анархистов-коммунистов, о "Буревестнике" и т.д. По официальному отзыву,
личность Тумаринсона "представляется весьма сомнительной; за ним числилась
серия дел по кражам у разных лиц и в различных городах денег, платья, белья
и даже жен (!), а также несколько исков из Женевы, Цюриха, Лондона, Чикаго и
Парижа". В парижской колонии о нем были чрезвычайно нелестного мнения. В
конце концов Тумаринсона заподозрили в политической неблагонадежности, и он
уехал в Россию. По свидетельству Департамента полиции в июле 191Г года
Тумаринсон намерен был не возвращаться за границу, а работать в России.
Провал же свой он категорически отрицает.

ЖАДНАЯ КАТЯ

Провокатор Илья Чирьев, сын статского советника, 3 декабря 1906 года
был арестован в Москве под фамилией Узнадзе по делу Гулина (был обнаружен
склад бомб и оружия). В апреле 1907 года скрылся. 10 декабря 1909 года
арестован в Москве под фамилией Васильев. Находясь под стражей, Чирьев
ходатайствовал о замене ссылки в Сибирь выездом за границу, что по
пересмотре обстоятельств дела и было ему разрешено. 22 февраля 1910 года
Чирьев был освобожден из-под стражи и 8 марта выехал за границу. Об этом
Департамент полиции сообщил заведующему заграничной агентурой на случай,
если он найдет нужным войти в сношение с Чирьевым в целях приобретения его в
качестве сотрудника. Красильников по этому поводу сообщил, что сношения с
Чирьевым установлены и что ему выдана субсидия в 200 франков (июнь 19Ю
года). В мае 1910 года помощник Красильникова Эргардт писал ему, что "вопрос
о поездке Кати разрешен здесь в отрицательном смысле. Он пока в Россию не
поедет. Адрес его следующий: Рим, Виа Джерманика, 85, синьора А.Филипченко,
для К".
"Охранка" не была довольна новым агентом. В марте 1911 года
Красильников донес, что состоящий секретным сотрудником заграничной агентуры
по группе максималистов Катя (псевдоним Чирьева) проявил полную
бездеятельность и неосведомленность в революционных кругах, а также и не
вполне порядочное отношение к делу, приходя по большей части лишь, только за
деньгами, причем однажды заявил, что если он даст то, что имеет, то боится
себя продешевить, так как эти сведения стоят дороже тех 250 франков, которые
он получает в месяц. Ввиду такого поведения Чирьев из числа сотрудников был
исключен. На это Департамент полиции указал заведующему агентурой, что Катя
занимал, безусловно, серьезное положение в партии эсеров и что таких
секретных сотрудников надо стараться удерживать в своем распоряжении всеми
силами, а не отказываться отнюдь от их сведений и значительности
уплачиваемого им содержания, так как сотрудники, подобные Кате, иной раз в
течение целого года бывают не в состоянии доставлять какие-нибудь сведения,
но затем в один день могут дать столь ценные указания, которые не сравнятся
по своему значению со сведениями, данными заурядными сотрудниками.
Получив это письмо, Красильников, тем не менее, остался относительно
Чирьева при особом мнении, сообщив в ответ, что Катя производит впечатление
человека, не заслуживающего доверия, крайне легкомысленного, проводящего
время в различных притонах, не интересующегося делом и не только не
пользующегося каким-либо влиянием в революционной среде, но совершенно не
имеющего с ней связей. Возобновление сношений с подобным сотрудником
Красильников признал нежелательным. Находясь во Франции, Чирьев работал
некоторое время в качестве зубного техника у одного дантиста в Бовэ.
Опрошенный 20 июля 1917 года в Париже, Чирьев признал свои сношения с
"охранкой", но заявил, что полезного дела для них он "не сделал ни черта".
В тот же 1911 год был забракован Красильниковым еще один сотрудник -
Вульф Анкерман, мещанин Варшавы. Анкерман в революционной среде был известен
под кличкой Файвел-Токарь, был арестован в Варшаве по делу
анархистов-коммунистов и вскоре же, в августе 1908 года, сделался секретным
сотрудником Варшавского охранного отделения под кличкой Белый. В 1909 году
Анкерман поселился в Париже и вступил, под тем же псевдонимом, в число
осведомителей заграничной агентуры. Доставлял сведения о еврейской группе
анархистов в Париже, получая за это 150 франков в месяц. В марте был уволен
за бездеятельность.
К 1912 году относятся сведения о доносчике Алексееве, о "неудачниках"
Петрове, Лозанском, Альбауме и других. Петербургский мещанин Алексей
Алексеев служил, по
его словам, бухгалтером в магазине Коровина на Садовой улице в
Петрограде, а в Париже - в английской фирме, экспортирующей токарные станки.
В 1912 году заграничная агентура получила секретные сведения о
предполагаемом на 14 октября взрыве посольской церкви в Париже. Охрана
приняла это всерьез и назначила на это число к церкви целый наряд чинов
русской и французской тайной полиции.
Взрыв, однако, не состоялся, но утром этого дня к заведующему агентурой
явился Алексеев и сообщил о другом сенсационном заговоре - готовящемся
покушении на жизнь царя. Ему дали на первый раз 20 франков, чтобы выведать
планы злоумышленников, угощать их в кофейнях. При следующем свидании
Алексеев потребовал на расходы еще 300 франков, но Красильников ему отказал,
догадавшись, как он доносил потом Департаменту полиции, что "или наивность
Алексеева эксплуатируется компанией полухулиганов-эмигрантов, или же он сам,
прослышав о том, как Познанский сорвал с "охранки" деньги, задумал пойти по
его следам". На этом дело и кончилось.
Познанский, на которого ссылался выше Красильников, был кратковременный
осведомитель-хулиган. Лейба Познанский, сын мещанина Кременчугского уезда,
состоял секретным сотрудником заграничной агентуры под кличкой Кодак, но
недолго. "Не успел я прослужить трех недель, как вдруг известный Вам субъект
под названием Бурцев открыл меня", - жаловался Познанский Департаменту
полиции. Красильников по поводу этой жалобы писал начальству: "Как
сотрудник, Познанский никакой пользы оказать не может, во-первых, как лицо,
разоблаченное в сношениях с охранкой, и, во-вторых, как не принадлежащий ни
к какой революционной партии. Общего с Бурцевым он ничего не имеет и
проводит время в компании подобных ему хулиганов, в игре в карты и в
посещении кабаков. Как раньше, так и теперь, желание его быть сотрудником
имеет только одну цель - получить с агентуры деньги".
Тем не менее "охранка" попыталась использовать Познанского другим
путем: он выступил свидетелем в судебном деле, которое возбудил против
Бурцева другой разоблаченный сотрудник заграничной агентуры Е.Ю.Гольдендах
(Дасс).
Познанский заявлял на суде, что Бурцев обвинял Гольдендаха в том, что
он платный агент полиции, и вообще многих обвиняет в этом. На вопрос, не он
ли тот самый Познанский, которого Бурцев обвинил в том же, в чем и
Гольдендаха, и от которого Бурцев получил признание в провокаторстве,
Познанский сказал, что он - то самое лицо, но признания не давал.
Между тем, в апреле 1912 года в руках Бурцева было письмо (за подписью
"Кодак") к заведующему агентурой с просьбой о свидании, а в мае Познанский
писал Бурцеву, что он с ним (Красильниковым) больше не хочет иметь никаких
дел, но хочет все-таки получить с Красильникова деньги в последний раз. Дело
Гольдендаха слушалось 15 марта 1913 года. Затем Познанский не без совета
Красильникова и сам привлек Бурцева к суду, обвиняя его в диффамации. На это
агентурой была дана Гольдендаху и Познанскому "нужная сумма". Однако не было
уверенности в стойкости Кодака, и ввиду возникших опасений, что Познанский
может попасть в Париже под влияние Бурцева, Кодак был отослан в Россию, где
он, как скрывавшийся от воинской повинности, был отправлен в Тамбов в
пехотный полк В июне того же года Познанский бежал с военной службы за
границу и накануне разбора дела с Бурцевым явился к своему адвокату Гюро,
причем держал он себя вызывающе, требуя денег. Во избежание шантажа или
скандала дело было решено прекратить. Спустя месяц вместо суда Познанский
пошел к Бурцеву и в присутствии двух адвокатов дал откровенные показания. В
1915 году Познанский жил в каком-то французском провинциальном городе.
Кроме Познанского, таким же "талантливым" оказался и Петров. Александр
Петров, дворянин, уроженец Кронштадта, учился в Военно-медицинской академии,
принадлежал, по его словам, с 1900 года к РСДРП. В революционной среде был
известен под именем Олег. Петров состоял с октября 1912 года сотрудником
заграничной агентуры под псевдонимом Мигло. Жил в Париже под фамилией
Артемьев. При проверке сведений, доставленных
Петровым, они не подтвердились. Получив из "охранки" 300 франков и
захватив еще 200 франков у своей близкой знакомой, Петров скрылся.
Литовец Петр Пиленас как охранник был завербован Красильниковым. Он
состоял секретным сотрудником заграничной агентуры под кличкой Руссель.
Получал 600 франков в месяц, доставлял общие сведения о русских эмигрантах,
живущих в Англии, но так как донесения его были основаны больше на
сообщениях газет, то содержание ему было уменьшено. Обиженный Руссель
сначала отказался от дальнейших сношений, но затем написал извинительное
письмо, в котором сообщал о своем отъезде в Америку и предлагал свои услуги
по освещению революционного движения в Америке, соглашаясь получать 400
франков в месяц. Руссель был вновь принят и давал кое-какие сведения. Спустя
полтора года, в августе 1916 года, сношения с ним были прекращены.
Провокатором в среде социал-демократов был Матвей Бряндинский, носивший
бесконечное число охранных псевдонимов в России. Он их менял, видимо,
стараясь законспирировать себя. Уроженец г. Казани, из потомственных
почетных граждан, бывший учитель, он состоял секретным сотрудником
Московского охранного отделения под кличками Вяткин, Крапоткин и другие.
Обслуживал, по словам жандармского полковника Заварзина, верхи
социал-демократической рабочей партии. Получал 150 рублей в месяц. В июне
1912 года был передан в ведение заграничной агентуры. Жалования платили ему
400 франков в месяц. В марте 1913 года Бряндинский уехал в Россию с тем,
чтобы явиться к судебному следователю в Ярославле по обвинению в поступлении
в высшее учебное заведение по чужим документам.
Наконец, к 1912 году относится секретный сотрудник Ла-Котта. О нем
помощник Красильникова, жандармский подполковник Люстих показал на допросе:
"Первый сотрудник, которого я получил по приезде в Париж в августе 1912
года, назывался La Cotta, проживал в Германии, в г. Катовицы. Я его
совершенно не знал лично, только переписывался. Клички его я не могу
вспомнить, но их можно восстановить по отчетам за 1912 год. Освещал польские
организации. В письмах предлагал заниматься военным шпионажем против
Германии. Вскоре затем, в конце или начале 1913 года, провалился, благодаря,
как я думаю, перлюстрации его писем германскими властями".
Провокаторы трепетали перед Бурцевым. Сведения Бурцева основывались на
нескольких источниках: на добытых Бурцевым документах, на сообщениях
изменивших охранке Бакая, Меньшикова и агентов-французов (Леруа, Лесна и
других) и, наконец, еще одного молодого человека из кругов парижского
консульства, о котором рассказывает в воспоминаниях сам Бурцев.
Бакай и Меныциков склонны были переоценивать значение сообщенных
Бурцеву фактических данных. Но только тот, перед кем вдруг открылись
сокровеннейшие тайны русской политической полиции, кто мог узнать все и
сразу, только тот может оценить всю настойчивость, остроумие, талант, почти
фанатизм, с которым Бурцев умел из самых ничтожных намеков, мельчайших
деталей добыть данные, которые превращались в грозные и неопровержимые улики
для провокаторов.
Живя сам в тяжелой нужде, Бурцев тратил все свои заработанные
журнальными статьями деньги и все пожертвования, стекавшиеся к нему, на дело
борьбы с провокацией. Он не останавливался и тогда, когда ему грозила
смерть. Красильников и его агенты не спускали с него глаз. В письме к
директору Департамента полиции о приезде в феврале 1910 года в Париж нового
помощника по заведованию секретными сотрудниками, Красильников, упоминая и о
Бурцеве, писал: "Ротмистр Эргардт вошел в сношения с парижскими друзьями, за
исключением одного, которого принял я". Друзьями Красильников называет
секретных сотрудников. "Передача друзей, - продолжает Красильников, -
совершилась вполне благополучно и без всякого личного посредства ротмистра
Долгова. Что же касается до иногородних, то я имею в виду вызвать для
личного свидания только некоторых из них, с менее же интересными ротмистр
Эргардт вступит в сношения письменно". Красильников добавлял, что "во всех
имевших место собеседованиях всеми, без исключения, высказывалось
не только опасение, но даже убеждение, что у Бурцева имеются в
Департаменте полиции верные друзья, сообщающие ему все, что им удается
узнать интересного".
Предположение и даже убеждение провокаторов было сущим вздором. Бурцев
никого не имел в Департаменте, однако, всем говорил об этом. Так, в январе
1913 года Красильников узнал от секретного сотрудника, освещавшего Бурцева,
что тот якобы получил из Департамента полиции сообщение и донес об этом
Особому отделу полиции. В ответ на это заведующий Особым отделом просил
Красильникова "добыть, если представится возможным, фотографический снимок
почерка лица, сделавшего сообщение Бурцеву". На случай же, если не удастся
достать фотографию письма или же письмо писано измененным почерком или на
машинке, Еремин (заведующий Особым отделом) придумал целый план проверки
лиц, заподозренных им в выдаче тайн Департамента полиции. С этой целью
Еремин предлагал Красильникову "от имени Бурцева прислать в Петербург по
указанным адресам письмо с предложением доставить известные адресату и
возможные для последнего сведения с обещанием оплатить их крупной суммой,
причем редакцию каждого из писем видоизменить, указав для каждого ответа по
возможности другой адрес до востребования, но так, чтобы высланный из
Петербурга ответ был доставлен вам, а не Бурцеву".
Мы не будем перечислять, в какие сроки должны были посылаться письма и
какими условными телеграммами должен был Красильников уведомлять Еремина о
высылке каждого письма. Заподозрены были в выдаче тайн Бурцева следующие
лица в Петербурге:
1. Васильев И.С. - Большая Охта, М. Прохоровская ул., д. 15, кв.10.
2. Васильев МД - Крестовский Остров, Вязовская ул., д. 15/12, кв. 4.
3. Широков К.К. - Ивановская ул., д. 24., кв. 10.
4. Семенихин СГ. - Сергиевская ул., д.31, кв 42.
5. Преображенский ДМ. - Петербургская сторона, Б Дворянская ул, д.28,
кв.12.
Через 11 дней Еремин дополнял, что надо "в следующих письмах не
указывать на бывшее будто бы сношение Бурцева с адресатами, а предлагать
последним доставлять за определенную и значительную сумму интересующие
автора, т.е. Бурцева, сведения, которые могут быть извлечены из дела
Департамента полиции". "Кроме того, - писал Еремин, - если с течением
времени представится необходимость во временном прекращении высылки вами
писем от имени Бурцева впредь до особого распоряжения, то вам будет выслана
мною условная телеграмма за обыкновенной подписью "Орлов" следующего
содержания: "Препятствий к выезду Женеву нет".
Из заподозренных откликнулся Васильев с Крестовского Острова (на адрес
Шарля Дермонта): "Получил Ваше письмо, подпись которого мне совершенно
незнакома... Такое редкое совпадение моих имени, отчества, фамилии и места
жительства, на которое я недавно лишь переехал, не что иное, как
недоразумение. Письмо Ваше для меня загадочное. О каком обещании с моей
стороны Вы упоминаете? Да и вообще, если Вам угодно со мной разговаривать, я
просил бы подписать фамилию ясно и полностью".
Пока дошло это письмо в Париж, Еремин взволновался, ибо №1 получил и
представил ему загадочное письмо от якобы Бурцева, а №2 не представил,
"ввиду чего возникает предположение, что он намерен послать ответ по
указанному Вами в том письме адресу". Прием, употребленный Ереминым, не
удался,
Летом 1913 года кто-то донес Департаменту полиции, что некая Нина
Петровна Козьмина предпринимает с некоторыми товарищами при участии
"известного эмигранта В.Л.Бурцева" экскурсию на Кавказ. "Это сведение лишено
всякого основания, - писал Красильников, - по ходу своей деятельности
вообще, а в настоящее время в особенности, Бурцев далек от каких бы то ни
было экскурсий. В данное время вся его деятельность сводится к приисканию
средств к существованию и к поддержанию находящихся на его иждивении Леруа и
Лесна".
Поездка его на юг Франции и в Италию, где он надеялся добыть нужные ему
деньги, не увенчалась успехом. Он получил только обещание, что деньги ему
будут даны в конце августа или начале сентября. Если же он обещанного не
получит, то, не имея возможности без денег продолжать свою разоблачительную
деятельность, он, по его словам, уедет в Россию, так как без денег ему за
границей делать нечего. Не знаем, достал ли Бурцев денег, но осенью того же
года он нанес "охранке" тяжкие удары.
Из числа лиц, пытавшихся связаться с "охранкой", в 1912 году можно
отметить Макаревича и Ерофеева. Захарий Макаревич, крестьянин Ошмянского
уезда, Полянской волости, деревни Мокрицы, приказчик по заготовке леса, был
выслан по делу социал-демократической пропаганды в Вологодскую губернию, где
сделался секретным сотрудником местного губернского жандармского управления,
под кличкой Волков, с платой по 26 рублей в месяц. Макаревич донес, что
покушение на жизнь тюремного инспектора Ефимова сделала Энна Славницкая. В
ноябре 19П года Макаревич скрылся за границу, в Лондон, откуда снова вступил
в сношения с "охранкой", предлагая ей свои услуги; последние, однако, не
были приняты ввиду того, что Макаревич, по официальному отзыву, особого
положения в РСДРП не занимал и деятельность его сводилась к распространению
нелегальной литературы; как сотрудник давал сведения по партии эсеров,
получаемые, видимо, из плохо осведомленного источника.
Карьера Ерофеева была кратковременна. Шлиссельбург-ский мещанин Леонид
Ерофеев в 1912 году явился к заведующему заграничной агентурой и, не называя
себя, предложил выдать Бориса Савинкова, едущего будто бы. с другими лицами
в Россию для совершения террористических актов; при этом за выдачу первого
он просил вознаграждение в тысячу рублей, а за остальных сверх того, сколько
будет признано возможным. Ерофеев был принят на этих условиях в секретные
сотрудники под кличкою Фальстаф. Вскоре, однако, действительная фамилия
нового агента выяснилась, и Департамент полиции дал о нем такой отзыв:
"Ерофеев является человеком крайне преступного направления и порочной
нравственности, который в бытность свою за границей, в период времени 1908 -
1912 годов, присваивал себе разные имена, располагая для сего подложными
документами, совершал под этими именами кражи, вымогал у консулов и частных
лиц деньги, хранил с преступными целями взрывчатые вещества и поддерживал
сношения с революционными организациями". В конце концов за свои проделки
Ерофеев был выслан административно в Нарымский край, откуда в марте 1913
года скрылся.
Немногим дольше работал Калман Альбаум (Эльбаум), который до начала
1912 года состоял за 75 рублей в месяц секретным сотрудником Белостокского
охранного отделения. Он был сыном частного поверенного. Его революционная
кличка была Карл. В январе 1912 года Департамент полиции запросил
Красильникова о желательности передачи в заграничную агентуру Альбаума,
который предлагал свои услуги в деле политического розыска в Лондоне по
группе анархистов. О своем прибытии в Англию он должен был уведомить
Красильникова письмом за подписью "Корпюлент". 2 марта Альбаум выехал в
Лондон, а 10 июня состоялось его первое свидание с представителем агентуры.
Однако в январе 1913 года Красильников уже доносил Департаменту полиции на
основании сведений, доставленных секретным сотрудником Дорожко, что Альбаума
товарищи подозревают в сношениях с полицией, причем у анархистки Камёнецкой
имелись прямые указания, что Альбаум получил деньги на проезд в Лондон от
начальника Белостокского охранного отделения.
Не наладились как следует сношения и с Козловым. Яков Козлов,
крестьянин Курской губернии, бежал с военной службы, украв у командира
батареи, в которой служил, 200 рублей, был арестован под фамилией
Грачевского при типографии эсеров, обнаруженной в Глухове в 1907 году. Бежал
из тюрьмы и снова был задержан в Белебее, где он жил под именем Антона
Марченко; был осужден и сослан на поселение; в 1912 году скрылся из деревни
Ян на Чуне. 16 июля того же года Департамент полиции уведомил Красильникова,
что в мае в Женеву выбыл секретный сотрудник Енисейского губернского
жандармского управления по партии эсеров под кличкой Уярский - Яков Козлов.
По предложению того же Департамента полиции, в сентябре 1912 года за
Козловым, жившим уже в Париже, было установлено наблюдение с целью выяснить,
может ли он приносить пользу делу политического розыска. В то же самое время
Козлов прислал из-за границы в Красноярск жандармскому ротмистру Беликову,
который его завербовал, сообщение о том, что "подготовляется цареубийство и
что он на днях виделся с Лазаревым и Фигнер, они скоро собираются в Россию,
а относительно других лиц узнаю по прибытии в Париж, куда уже взял явки
прямо в ЦК к Аргунову, Натансону и Ракитникову".
В октябре Козлов жил в Париже под фамилией Васильева. Он требовал
командирования в Париж Беликова, так как решил "никого другого до себя не
допускать".
В ноябре Департамент полиции поручил заграничной агентуре войти в
сношения с Козловым. Чиновник Литвин, которому было поручено это, доложил,
что Козлов с ним не пожелал иметь дела и что он произвел на него впечатление
ненормального человека: "У него какая-то дрожь, щелкает зубами, а ноги и
руки так и ходят во все стороны, все время испуганно озирается, как будто
ожидая нападения". При свидании Литвина с Уярским 6 января 1913 года
последний "опять был нервно настроен, держал себя вызывающе, резко". После
этого Красильников сообщил Департаменту полиции, что рассчитывать на
получение от Уярского в будущем полезных сведений не приходится и что лучше
было бы из-за границы его отозвать. В октябре 1914 года Козлов, по сведениям
Департамента полиции, жил в Швейцарии, в 1917 году в Лиане и принимал
участие в местном эмигрантском комитете. Козлов-Уярский с перепугу уклонился
от дальнейшей работы в "охранке", почувствовав близость возможного
разоблачения и расплаты.
Зато другие (Молчановский, Нобель) тщетно стучались в охранные двери с
предложением услуг. Петр Молчановский, бывший студент харьковского
ветеринарного института, был выслан по делу харьковского кружка эсеров в
Архангельскую губернию, но в том же году ему разрешено было выехать за
границу. В 1910 году он жил в Париже. В 1913 году Молчановский обратился в
Департамент полиции с предложением своих услуг.
Журналист Александр Нобель, проживая в Париже, в 1912 году обратился в
Русское посольство с заявлением, что революционеры замышляют покушение при
помощи аэропланов "на священную жизнь государя императора", при этом Нобель
назвал ряд участников этого предприятия. С таким же доносом он обратился к
министру Столыпину.
Парижское бюро заграничной агентуры занялось обследованием полученных
указаний, но скоро убедилось в полной его вздорности. 10 марта 1913 года
Департамент полиции предписал "дальнейшие сношения с журналистом Александром
Нобель совершенно прекратить". По сведениям того же Департамента в
ревельской газете в 1913 году была помещена статья, предостерегавшая
проживающих за границей относительно лица, выдающего себя за инженера
надворного советника Нобеля, который, находясь в Бельгии, сообщает русским
властям за вознаграждение сведения об эмигрантах.
Серию разоблаченных в 1913 году начал Глюкман. Рязанский мещанин Мовша
Мордков Глюкман (он же Гликман, он же Дликман) по профессии слесарь. В
революционной среде был известен под кличкой Мишель, Михаил Саратовец,
Аполлон. Привлекался по политическому делу в Рязани. После был осужден на
поселение по делу о Саратовском губернском комитете партии эсеров. Состоя
секретным сотрудником Пермского охранного отделения под кличкой Ангарцев с
ежемесячным жалованием в 250 рублей, Глюкман в мае 1911 года был
командирован по распоряжению генерала Курлова в Париж. Первоначально доносил
своему начальнику, полковнику Комиссарову В августе того же года был принят
в число секретных сотрудников заграничной агентуры под кличкой Ballet.
Заподозренный в сношениях с "охранкой" еще во время своего пребывания в
ссылке (был реабилитирован заявлением ЦК партии эсеров в "Знамени труда"),
Глюкман вызвал недоверчивое к себе отношение и у заграничных товарищей.
Когда над ними назначили .суд, Красильников отказался от его услуг.
По своей неосторожности провалился провокатор До-рожко. Федор Дорожко,
крестьянин Гродненской губернии, кожевник, привлекался по делу об
экспроприации в Фонарном переулке. Состоял секретным сотрудником заграничной
агентуры под псевдонимом Мольер и Жермон на жаловании в 600 франков в месяц.
По официальному свидетельству, польза делу политического розыска этим лицом
принесена несомненная, в особенности в первые годы его сотрудничества с 1906
до 1910. Дорожко доносил о деятелях парижской группы эсеров-максималистов
(Наталья Климова, Клара Зельцер, Липа Кац и другие). Роль Дорожко
обнаружилась случайно: он писал письмо, прося об уплате жалованья; письмо
попало по недоразумению в руки присяжного поверенного Сталя и от него к
Бурцеву. После этого Дорожко был объявлен в мае 1913 года провокатором.
В апреле 1913 года Красильников сообщил Департаменту полиции, что ввиду
попыток Бурцева войти в сношения с Дорожко "дальнейшее пребывание последнего
в Париже сделалось крайне тяжелым, что и побудило его возбудить ходатайство
о помиловании и разрешении ему возвратиться на родину". По мнению
Красильникова, Дорожко заслуживал высочайшей милости, так как из бывшего
максималиста стал самым убежденным и преданным монархистом. Однако
Департамент полиции ходатайство это отклонил. Дорожко вскоре после этого, по
утверждению Красильникова, уехал в Северную Америку.
Вильгельм Кревинь принадлежал к рижской группе анархистов-латышей.
После покушения на жизнь мастера Брувеля скрылся за границу. В октябре 1913
года.Кревинь, находясь в Бельгии, предложил начальнику Лифляндского
губернского жандармского управления свои услуги и был принят агентом под
кличкой Старик Потом Кревинь был передан в распоряжение заграничной
агентуры. Некоторое время Кревинь жил в бельгийском городке La Louviere.
Находясь в Антверпене, Кревинь примкнул к местному кружку анархистов
(Лайцит и другие), о котором и стал доносить. Состоя в заграничной агентуре,
Кревинь получал 250 франков в месяц. Кличка его была Марс. Особой
деятельностью он не отличался. Подполковник Красильников показал о Кревине
на допросе следующее: "Сотрудник Марс, анархист, мальчишка лет 19, очень
бойкий, о себе большого мнения, хвастался, что за ним в Риге остались
большие дела. Все его сведения тщательно проверялись. Обиженный
недостаточным, по его мнению, вниманием, скрылся. Впоследствии из
Департамента полиции была получена фамилия Рекшан с американским адресом".
В том же 1913 году был завербован сотрудник Стефан Гончаров, крестьянин
Старобельского уезда, бывший рядовой Кавказского железнодорожного батальона.
Состоял токарем в механических мастерских на Рыковских копях. Был арестован
по делу местного анархического кружка, бежал из-под стражи в 1912 году. В
январе следующего года поселился в Париже.
8 августа 1913 года Гончаров обратился с предложением своих агентурных
услуг и был тогда же принят в число секретных сотрудников заграничной
агентуры под псевдонимом Рено с жалованьем 100 франков в месяц. Доносил о
русских анархистах, проживавших в Париже: Кучинском (Апполон),
Константиновском (Давид), Жабове (Осип) и других.
Деятельность Бурцева осенью 1913 года принесла Красильникову большие
заботы и огорчения. 23 ноября 1913 года Красильников доносил Белецкому: "По
поступившим от агентуры сведениям Бурцевым разновременно были получены из
Петербурга два письма, в которых неизвестным агентуре автором давались
Бурцеву указания на лиц, которые имеют сношение с русской полицейской
"охранкой".
В первом письме были даны указания на четырех лиц: Масса, Михневича
(Карбо), Кисина и Этера (Ниэль). О первых трех из этих лиц Бурцевым уже
заявлено. Масс и Мих-невич разоблачены, о Кисине ведется расследование, а об
Этере Бурцевым начато на этих днях расследование. Во втором письме тот же
автор продолжает давать указания Бурцеву и высказывает подозрение еще на
десятерых лиц.