Кошель П. История сыска в России

ОГЛАВЛЕНИЕ

В ПАМЯТЬ ДЕКАБРИСТОВ - ВЕДРО ПИВА

Съезд, на котором было заложено основание Российской
социал-демократической рабочей партии, прошел, как это ни странно, мало
замеченным, и в розыскной летописи оставил след мимолетного эпизода.
Единственными свидетелями социал-демократического "рождества" было
несколько "летучих" филеров. Они следили за Б.Эйдельманом, которого
окрестили Лохматый. 27 февраля Эйдельман привел их из Харькова в Минск. На
другой день он посетил дом на Захарьевской улице и виделся там с
интеллигентом-евреем, которому филеры дали кличку Черный. То был
А.Я.Мытникович.
Так Департамент полиции подошел близко, с самому центру Еврейского
рабочего союза. Мог ли думать Эйдельман, твердящий все время о конспирации,
что свидание на Захарьевской улице приведет к провалу? И что на след минских
совещаний навел сыщиков он сам, главный организатор учредительного съезда?
Но следует отдать ему должное: с внутренней стороны конспирация при
созыве минского съезда была проведена образцово. Правда, когда филеры
заметили появление в Минске других наблюдаемых, известных им по Киеву,
Департамент полиции почуял недоброе и телеграфировал Зубатову: "Тучапский,
Эйдельман и Вигдорчик находятся в Минске при трех филерах. Командируйте
немедленно помощь".
Но съезд уже прошел. Относительно его характера "охранка" долго еще
оставалась в неведении, даже Зубатов не имел вполне точных сведений, хотя в
совещаниях участвовал представитель Москвы. Вот что, например, сообщал он
Ратаеву:
"По имеющимся конфиденциальным сведениям, съезд представителей
нескольких местных революционных организаций, провозгласивших объединение
последних под общим названием "Российской социал-демократической рабочей
партии", состоялся в Минске 1 - 2 марта минувшего года. Участниками
названного съезда были: привлеченные уже к дознаниям Борух Эйдельман
(представитель от группы, издававшей "Рабочую газету"), Абрам Мытникович и
Арон Кремер (от Общееврейского рабочего союза в России и Польше), Казимир
Петрусевич (от Екатеринославского кружка), Павел Тучапский (от Киевского
"Союза борьбы за освобождение рабочего класса"), Александр Вановский (от
такового же союза в Москве), один делегат минских социал-демократов и одно
лицо, оставшееся неарестованным..." В сноске к этому месту было сказано:
"Негласно поднадзорный дворянин Рудольф Иванов Данилович, живший до сентября
в Петербурге, откуда отметился в Варшаву".
И далее: "Общие собрания участников съезда (7 - 8 человек) проходили в
одном из домов на Захарьевской улице (вероятно, в квартире арестованного в
июльскую ликвидацию Петра Румянцева). Вопросами по заранее составленной
программе на съезде были: размеры компетенции Центрального Комитета партии,
степень автономности местных групп, их наименование, характер отношения к
партиям: Польской социалистической, "Народного права",
социалистов-революционеров и пр. Главнейшие постановления минского съезда
опубликованы в известном "Манифесте" Российской социал-демократической
партии. Инициатива съезда и руководство его занятиями принадлежали,
по-видимому, представителю южно-русских рабочих организаций Б.Эйдельману, а
главными сотрудниками в этом деле были, вероятно, Мытникович, Кремер и
Румянцев".
Из приведенного документа видно, что сам Зубатов даже почти год спустя
не имел точных сведений о съезде; ему не был известен представитель минской
социал-демократической группы Кац; о присутствии на съезде петербургского
делегата Радченко он, очевидно, и не подозревал, наоборот, был указан
Данилович, который, насколько нам известно, к съезду отношения не имел;
наконец, Вигдорчик, которого филеры видели в Минске, почему-то совсем не
упомянут.
Несомненно, в работе с минским (историческим) съездом "охранка" дала
маху.
Еврейское рабочее движение, зародившееся в начале 90-х годов,
оформилось на съезде в Вильно 25 - 27 сентября 1897 года, когда возник
Всеобщий еврейский рабочий союз, который принято именовать ради краткости
Бундом.
Когда после успешного разгрома южных организаций Зубатов встал
фактически во главе всего политического розыска империи, первой его заботой
было желание обзавестись хорошим осведомителем в бундовской среде. Для этого
ему надо было сделать пробный улов, и с такой целью он закинул сети в тихие
воды жандармских воеводств, где при невольном попустительстве дряхлевших
полицейских генералов еврейский пролетариат плодился и множился с угрожающей
быстротой.
Зубатову вообще очень везло, не изменило ему счастье и в этом случае:
за четыре месяца он успел выявить центральных деятелей Бунда, нанес затем
последнему сокрушительный удар и в то же время обзавелся ценной агентурой.
Надо признать, в розысках по делу Бунда медниковские молодцы проявили
чудеса: в незнакомых городах и местечках, не зная местных обычаев, не
понимая ни слова по-еврейски, московские филеры целыми месяцами толклись
возле еврейского гетто, жившего обособленно и относившегося крайне
подозрительно ко всякому пришлому; они удачно, "на глаз", намечали себе
лидеров и затем цепко держались за них, тащились за ними из города в город.
Но было бы ошибкой приписывать розыскные успехи московской "охранки"
чрезвычайному искусству "летучих" филеров. Не подлежит сомнению, что всякое
наружное наблюдение, как бы оно ни было виртуозно, можно заметить. Слишком
беспечны, слишком самонадеянны были бундовские "подопечные".
А к каким результатам вела эта беспечность, сейчас увидим.
Мы уже знаем, что Б.Эйдельман, как это сообщалось наблюдением, находясь
в Минске, виделся с Черным, которым оказался Мытникович, он же Мутник После
отъезда Эйдельмана филеры занялись Мутником и установили, что он встречался
с другим персонажем - Школьником (А.Кремер), который обратил на себя
внимание чрезвычайной, деловитостью. Таким образом, на первых же порах в
розыскной оборот московских сыщиков попали два члена ЦК Бунда.
Наблюдение за Кремером и Мутником выяснило в течение марта их встречи с
супругами Фин, Цепринской, Кацнельсоном и Поляком. В апреле наблюдение из
Минска перекинулось в Лодзь, куда выехал Мутник: там выявили еще шестерых
членов Бунда.
Лодзинская слежка вывела на Бобруйск, где была подпольная бундовская
типография. Это стало определенно ясно, когда туда явился некто Г.Сороко,
привезший с собой четыре пуда бумаги.
В числе захваченной добычи особо ценными оказались цифровые записи,
обнаруженные у некоторых арестованных и затем дешифрованные в Департаменте
полиции специалистом этого дела И.А.Зыбиным.
Это были записи по выдаче нелегальной литературы. Они указывали, что
одна из арестованных, Гурвич, заведовала нелегальной библиотекой. Перечень
читателей попал в руки полиции.
Далее - сорок адресов, касавшихся разных городов и местечек, имевших то
или иное значение в подпольной работе.
Все арестованные по делу Бунда были доставлены из провинции в Москву,
где их подвергли полной изоляции и строгому режиму. Ротмистр Ратко вел с
каждым беседы. Первым сдался бобруйский типографщик (орфография подлинника):

"Г-ну ротмистру Ратко.
Имею честь Вам заявить, что после освобождения моей с под стражею,
намерен и так решил, что я буду энергично действовать для того, чтобы найти
тот лицо, который меня втянул в деле, за которого я привлечен, и как только
я узнаю кое что об этом лице, а так же с кем он имеет сношения, я немедленно
дам знать Вашему высокородию.
С почтением С.Каплинский".

Как человек опасливый и малограмотный, Каплинский старался возможно
реже писать начальству, но донесения сотрудника Павлова (агентурный
псевдоним, данный ему
в честь Павлыча - Медникова) расценивались высоко. Обыкновенно
Каплинский сообщал такие сведения, которые не могли его провалить. Охранное
отделение тоже, дорожа им, как единственным солиднвш источником по Бунду,
прикрывало его. Избегая по системе Зубатова слишком близкого,
непосредственного участия в практической революционной деятельности,
Каплинский старался занимать позицию человека бывалого, оказывал изредка
технические услуги и благодаря прежним связям имел возможность узнавать
многое.
Провокаторство Каплинского впоследствии выявил Бурцев. Павлова после
революции нашли в Саратове и по решению трибунала в 1918 году расстреляли.
В 1900 году Каплинский указал на ковенский кружок Эта группа из 13
человек была арестована и привезена в Москву. Двоих из них "охранке" удалось
завербовать: шляпочника Вилькийского и резчика Валта.
В апреле 1912 года стало известно, что в Вильно организован
"террористический отряд" с целью убить губернатора края фон Валя, прокурора
Виленской палаты и других важных чиновников. В отряде - четыре местных еврея
и два поляка, а также два неустановленных лица. Заготовлено шесть новых
револьверов, два кинжала...
К предупреждению об опасности губернатор отнесся скептически и
продолжал разъезжать по городу. Однажды, когда он выходил из цирка и садился
в карету, в фон Валя выстрелил стоявший в толпе рядом рабочий Г. Лекух.
Раненный в левую руку, губернатор схватил правой стрелявшего, который успел
еще раз выстрелить, опять неудачно.
Лекуха повесили, а фон Валь стал товарищем министра внутренних дел и
командиром корпуса жандармов.
После покушения были учреждены охранные отделения в Одессе, Вильно,
Житомире и Кишиневе - черте еврейской оседлости. В Минске дело розыска вел
жандармский офицер Хрыпов, в Киеве начальником вновь учрежденной там
"охранки" стал А.И.Спиридович, который на первых же порах отличился: "Ночью
на 11 апреля 1903 года, - телеграфировал он в Москву, - в Бердичеве обыскано
32 квартиры; 30 человек арестовано; у 8 поличное, в том числе около 4000
бундовских майских прокламаций, библиотечка более ста нелегальных книг,
около ста разной нелегальщины, заграничная переписка; у АХрузмана 10
двухаршинных картонок-трафареток для печатания "Долой самодержавие" и других
русских и еврейских революционных надписей на флагах..."
В 1903 году Еврейский рабочий союз чувствовал себя уже настолько
уверенно, что не боялся действовать почти открыто. В Житомире, например,
захвачена сходка, посвященная памяти декабристов, на которой присутствовало
113 человек. Собрание это происходило в нанятом помещении под видом
еврейской свадьбы.
Интересна была обстановка этого празднования. В помещении, где
происходило собрание, никакой мебели не было, кроме стола. На стене -
огромный красный флаг с надписями: "1825 - 1903. Слава памяти декабристов!
Да здравствует политическая свобода! Да здравствует социализм!" Рядом
развешаны портреты Маркса, Чернышевского, Лассаля. Все это освещено
несколькими свечами. На столе - пиво, колбаса и яблоки.
В помещении сыщики изъяли около сотни революционных изданий и программу
вечера:
"Декабрьское восстание и современное рабочее движение.
Ушер: Тост памяти декабристов. Присяга.
Люба: Памяти Чернышевского.
Хайкель: Памяти Балмашева.
Муня: Памяти Лекуха.
Финал: Друзья, не теряйте бодрость в неравном бою!"
На оборотной стороне программы приводился счет расходов вечеринки, а
именно: ведро пива - 1 р.20 коп., полпуда хлеба - 50 коп., 5 селедок - 25
коп., 5 фунтов колбасы - 1 р.25 коп., 2 фунта конфет - 50 коп., 5 фунтов
яблок - 35 коп., 2 фунта сахару - 28 коп., чай - 10 коп.
Итого - 4 р.43 коп. На 113 человек! Вот как справляла свои празднества
демократия начала века!..

ОПАСНЫЙ СТУДЕНТ

Довольно интенсивно работала киевская типография социал-демократов.
Между тем подойти к ней можно было только путем наружного наблюдения, так
как иметь в типографии внутреннюю агентуру значило бы самому участвовать в
ее работе, иными словами, дать классический пример провокации.
Постепенно подходя к типографии, "охранка" дошла до распространителей
ее литературы. Нет-нет да и приведут молодца, обложенного под рубашкой
стопками свежеотпечатанных прокламаций. Некоторые из таких разносчиков,
взятые с поличным, ночью, становились "сотрудниками". Стала отпечатанная
типографией литература вместо кружков и улиц попадать в отделение
"агентурным путем". Пудами отправляло такую литературу отделение в
Департамент полиции. Дошло до того, что из отпечатанной .вновь партии в две
тысячи экземпляров к "охранке" попадало три четверти. С удивлением смотрел
иногда заходивший товарищ прокурора на кипы этих листков, на которых краска
еще размазывалась, настолько они бывали свежи. "Да уж не сами ли
печатают?" - наверно, думал он о них.
От распространителей дошли до центра распространения, оставалось
установить посредника между этим центром и самой типографией. А это было
самое трудное. Чем ближе к типографии, тем строже конспирация.
И вот охрана получила данные, что к сыновьям одного богатого еврея,
жившего на Институтской улице, привезли большой транспорт свежей литературы,
и Спиридович направил туда наряд полиции, отправился и сам. Богатый дом,
огромная квартира. Взволнованный отец молодых людей, господин Г., ходит по
красному ковру роскошной гостиной. Он хочет поговорить по телефону, но
приходится ему в этом отказать. У сыновей нашли и два тюка транспорта, и еще
кое-какую литературу, а главное - гектограф со свежеотпечатанными
прокламациями. Дети богача работали на пролетариев. Помощник пристава, из
бывших офицеров, так обрадовался результатам обыска, что решил, что в доме
где-либо спрятана и сама типография. Это был на редкость энергичный
полицейский чин. Он перерыл весь дом и даже забрался в сад. Войдя туда,
Спиридович застал его в беседке. Раскрасневшись, он в остервенении долбил
топором дубовый пол беседки, решив, что под ним обязательно спрятана
типография.
Насилу полковник успокоил его, сказав, что все, что надо, найдено уже,
что он отлично произвел обыск и что об этом доложат губернатору. Он был
счастлив и все-таки продолжал просить:
- Господин полковник, разрешите пол в беседке все-таки вскрыть, для
верности.
Обыск у местного богача наделал много шума в городе. Были арестованы
его два сына. Сам Г., придя в тот или на следующий день в клуб, сказал
неосторожно, что он не беспокоится за сыновей, что за деньги все возможно и
он добьется быстрого освобождения детей у жандармского управления. Эти слова
были доведены Спиридовичем официально до сведения департамента, прокуратуры
и жандармского управления, где производилось дознание. В результате каждый
боялся поднять вопрос об освобождении братьев, и они просидели благодаря
отцу много больше, чем могли бы просидеть...
Вскоре после этого обыска агентура указала, что вечером, около девяти
часов, у моста, что ведет в крепость на Печерке, должно состояться свидание
одного из комитетчиков с человеком из типографии и что тот комитетчик и есть
посредник между центром и типографией. Он должен на том свидании передать
для типографии черновик первомайской прокламации. Было это за несколько дней
до первого мая.
Осмотрели место, где должна была состояться встреча, и установили самое
осторожное наблюдение. Место скверное: глушь, ни одного человека.
В назначенный день и час плохонький извозчик и женщина из шатающихся
(то были филеры) действительно заметили по виду интеллигентного человека,
который, подойдя к мосту, встретился с молодым рабочим. Было темно.
Поговорив минуту, встретившиеся разошлись. В сторону интеллигента пошла
женщина, за рабочим же поплелся извозчик Вскоре их приняли поджидавшие в
соседних улицах другие филеры, которые и продолжали уже наблюдение.
Интеллигент долго кружил и в конце концов ушел от филеров. "Щуплый" же, так
прозвали филеры рабочего, был проведен в один из домов на улицу, куда
выходили зады с Бульварно-Кудринской. Зашел туда Щуплый осторожно,
предварительно умно проверив свой заход. Вот эта-то проверка, оглядывание
чаще всего и проваливало революционеров.
Дальнейшее наблюдение за домом показало, что он почти никем не
посещался. Там царила тишина. Только под вечер выходил как будто рабочий к
воротам, стоял, курил и уходил обратно.
Охранное отделение решило провести неожиданный обыск. Результат
превзошел все ожидания.
В верхнем этаже этого небольшого двухэтажного дома, в квартире из трех
комнат с кухней была обнаружена хорошо оборудованная типография. Жила там
социал-демократка Севастьянова, скромная с виду, довольно симпатичная, типа
народной учительницы. Она была привлечена уже по какому-то дознанию при
управлении и бывала там на допросах. Бывать в жандармском управлении и в то
же время заведовать типографией было довольно смело.
Все комнаты и кухня были запачканы типографской краской. В кухонных
ведрах - черная вода. Во второй комнате, на специальном столе, находился
печатный станок, на котором уже было отработано несколько тысяч первомайских
прокламаций. Кипы чистой бумаги, кучи обрезков и старые прокламации валялись
повсюду. В сундуке оказался аккуратно сложенный в пачки знаменитый стершийся
косой шрифт. Обнаружение его доставило полиции несказанное удовольствие. Там
же хранился весь архив местного комитета с массой рукописей. Оказалось, что
типография помещалась здесь несколько лет. Работала сама Севастьянова, ей
помогали еще два человека, которых не обнаружили. Всю черную работу по кухне
выполнял дворник, который, очевидно, был посвящен в тайну квартиры, был из
"сознательных". Его тоже арестовали.
Не оказалось в типографии только второго маленького станка, который
перед первым мая из предосторожности перенесли на квартиру одного небольшого
партийного работника. Тот так был горд этим обстоятельством, что поделился
секретом с товарищем, товарищ сказал жене, жена сболтнула кому-то, дошло до
полиции - и станок был также изъят.
В ту же ночь были большие аресты. За несколько дней перед тем, когда в
городе уже появились прокламации с призывом на демонстрацию, Спиридович,
опираясь на наличность призыва, спроектировал произвести в предупреждение
демонстрации аресты наиболее активных партийных работников. Он побывал у
прокурора палаты, посвятил его в свой план, и тот согласился с его
правильностью.
Аресты производились в административном порядке, от имени губернатора.
Взяли человек сто пятьдесят и всем объявили, конечно, причину ареста.
Празднование первого мая было сорвано, и если администрация и особенно
полиция были довольны, то не менее в душе радовались и рядовые партийные
работники, что были арестованы. Всех их освободили через несколько дней
после первого мая, и для них, конечно, было лучше просидеть в заключении,
чем демонстрировать во время войны со всеми вытекающими последствиями. Были
довольны и заправилы: хотели-де устроить, да не удалось - полиция помешала.
Лучше отделаться пятью днями в "предупреждение", чем сидеть три месяца "за
демонстрацию"...
Полиция вышла на подозрительного студента-политехника. Была установлена
его квартира. По данным уже другой агентуры выходило, что в одной из
лабораторий политехнического института потихоньку готовится для чего-то
гремучая ртуть.
Доклады наблюдения по этому делу Спиридович принимал лично, сейчас же
обсуждал их с заведующим наблюдения, и вместе решали, что делать. Дело было
серьезное и щекотливое. Рано пойдешь с обыском - ничего не достигнешь и
только провалишься, прозеваешь момент - выйдет, как в Москве, катастрофа.
Поставили в курс дела филеров, чтобы работали осмысленней. Те насторожились.
Однажды вечером пришедшие с наблюдения филеры доложили, что в квартиру
наблюдаемого политехника проведен был с каким-то свертком, по-видимому,
студент, которого затем потеряли, что сам политехник много ходил по городу
и, зайдя под вечер в один из аптекарских магазинов, вынес оттуда довольно
большой пакет чего-то. С ним он отправился домой, прокрутив предварительно
по улицам, где ему совершенно не надо было итти. Пакет он нес свободно,
точно сахар. В ворота к себе он зашел не оглядываясь, но минут через пять
вышел без шапки и долго стоял и курил, видимо, проверяя. Уйдя затем к себе,
политехник снова вышел и снова проверил, нет ли чего подозрительного. Но,
кроме дремавшего извозчика да лотошника со спичками и папиросами, никого
видно не было... Их-то он и не узнал.
Эти данные были очень серьезны, политехник конспирировался больше, чем
когда-либо. Он очень нервничал. Его покупка в аптеке и усиленное заметание
затем следа наводили на размышление. Затем он два раза выходил проверять.
Значит, он боится чего-то, значит, у него происходит что-то особенно важное,
не как всегда. Переспросили филеров, и они признали, что есть что-то
особенно "деловое" в поведении политехника. Извозчик, который водил его
целый день, особенно настаивал на этом.
Стали думать, не обыскать ли. Решились на обыск Наскоро наметили для
маскировки еще несколько обысков у известных эсеров.
Наряд полиции занял двор, где жил студент. Офицер стучит в дверь -
молчание. Стук повторяется - опять молчание. Раз, два, здоровый напор - и
дверь вскрыта мгновенно.
Кинувшийся навстречу с револьвером в руке белокурый студент без пиджака
сбит с ног бросившимся ему в ноги филером. Он обезоружен, его держат. Два
заряженных револьвера переданы офицеру. Начался обыск.
В комнате настоящая лаборатория. На столе горит спиртовка,
разогревается парафин. Лежат стеклянные трубочки, пробирки, склянки с
какими-то жидкостями, пузырек из-под духов и в нем залитая водой гремучая
ртуть, аптечные весы. Тут же железные, правильной формы коробки и деревянные
болванки для штамповки. Чертежи бомб. Офицер осторожно погасил спиртовку.
Рядом на кровати аккуратно разложены тремя кучками желтый порошок пикриновой
кислоты, железные стружки, гвозди и еще какое-то сыпучее вещество.
При тщательном осмотре, подтвержденном затем экспертом
военно-артиллерийской академии, оказалось, что у политехника было обнаружено
все необходимое для сборки трех разрывных снарядов очень большой мощности.
Каждый снаряд состоял из двух жестяных, вкладывавшихся одна в другую
коробок, между которыми оставался зазор в полдюйма. Коробки закрывались
задвижными крышечками. Внутренняя коробка наполнялась порошком пикриновой
кислоты с прибавкой еще чего-то. В нее вставляли детонатор в виде стеклянной
трубочки, наполненной кислотой. На трубочку надевался грузик - железная
гайка. Свободное место между стенками коробок заполнялось железными
стружками и гвоздями. Снаружи снаряд представляет плоскую коробку, объемом в
фунта полтора-два чаю.
При ударе снаряда обо что-либо грузик ломал трубочку, и находившаяся в
ней кислота, действуя на гремучую ртуть и начинку малой коробки, давала
взрыв. Железные стружки и гвозди действовали, как картечь.
Политехник был застигнут за сборкой снаряда; он уже успел залить
парафином два детонатора и работал над третьим. Пикриновая кислота оказалась
тем препаратом, который он купил вечером в аптечном складе.
Не явись полиция на обыск той ночью, снаряды были бы заряжены и
вынесены из лаборатории.
Хозяином лаборатории оказался студент Киевского политехнического
института, член местной организации партии социалистов-революционеров
Скляренко.
Система снарядов, их состав, все содержимое лаборатории указывало на
серьезную постановку предприятия. Ясно было, что это не является делом
местного комитета. И как только Департамент полиции получил телеграмму об
аресте лаборатории, он немедленно прислал Медникова. Зная хорошо последнего,
Спиридович был удивлен той тревогой, с которой он рассматривал все найденное
по обыску. Он был какой-то странный, очень сдержанно относился к успеху и
как будто чего-то боялся и чего-то не договаривал.
Та лаборатория была поставлена в Киев не без участия Азефа. Дело
вынесли на суд, и Скляренко осужден на несколько лет каторжных работ.

КРЕМЕНЧУГСКИЙ ХИТРЫЙ ДОМИК

Пропаганда социалистических идей велась - и довольно успешно - среди
московских рабочих, претворяясь иногда в незрелых умах пролетарской молодежи
не всегда толковым образом; уже и тогда некоторые разгоряченные головы,
жаждавшие "непосредственного действия", начали попадать на скользкий путь
рискованных выступлений, которыми было столь богато последующее десятилетие.
Один случай такой "акции" имел место в Москве еще в 1899 году и явился
совершенно неожиданным для самого охранного отделения. Велось наблюдение за
рабочим кружком, во главе которого стоял полуинтеллигент Лысик. Филеры,
следившие за Лысиком, проводили его в один из домов на Арбате, и велико было
их изумление, когда наблюдаемый выскочил на улицу и бросился бежать.
Вечером дело разъяснилось. Из сообщения местного полицейского пристава
охранное отделение узнало, что на кассира торговой конторы было совершено
двумя молодыми людьми покушение с целью ограбления, которое, впрочем, не
удалось из-за поднятой тревоги. Одного нападавшего задержали - им оказался
некто Васильев, принадлежавший к рабочему кружку Лысика.
Арестованный конторщик Московской уездной земской управы Русинов
показал:
"Знакомство наше началось со школьной скамьи, затем Васильев познакомил
меня с Лысиком... Целый год мы были как товарищи и не знали еще ни о какой
нелегальной работе. Потом у одного из нас, кажется, у Смирнова, появилась
брошюрка "Восьмичасовой рабочий день", за ней другая, третья... Смирнов в
это время работал на фабрике и стал там пропагандировать... Так продолжалось
до последнего времени. Васильев и Лысик, кажется, стали посещать каких-то
рабочих. Деньги нам нужны были на покупку книг, на прожитие Смирнова с
матерью. И вот у Смирнова или Лысика зародилась мысль добыть их путем хотя
бы и не совсем чистым. С самим планом похищения я не был знаком. Они
говорили, что нужны какие-то инструменты, которые частью и были доставлены
мною..."
Признания Русинова нисколько не облегчили его участи: он был сослан на
пять лет в Сибирь.
В марте 1900 года Зубатов доносил Департаменту полиции на имя Ратаева:
"15 февраля в Москву прибыл только что отбывший срок ссылки, известный в
литературе под псевдонимом Ильин, представитель марксизма Владимир Ульянов и
поселился нелегально у сестры своей Анны Ильиной Елизаровой, проживающей по
Бахметьевской улице... 19 февраля бывший студент Московского университета
Дмитрий Ильин Ульянов, отбывающий в г.Подольске Московской губернии срок
гласного надзора, приехал в здешнюю столицу и привел с собой на квартиру
Елизаровой, где в это время находились Марья и Владимир Ульяновы и еще
неизвестное лицо, негласно поднадзорного мещанина Исаака Христофорова
Лалаянца, который, как известно Вашему высокородию, является ныне, вместе с
женой своей, объектом наблюдения, установленного в п Екатеринославле за
группой, тайно печатающей газету "Южный рабочий". В этот, же день квартиру
Елизаровых посетил хорошо известный охранному отделению бывший студент
технического училища А.В.Бугринов, женатый на Анжелике Карпузи, состоящей
под негласным надзором полиции".
Читатель может обратить внимание, что Зубатов, перечисляя
присутствовавших у Елизаровых, йе называет одного лица. Не потому ли, что
благодаря этому лицу он так хорошо знал все? И не была ли этим лицом
Серебрякова - секретный агент охранного отделения и близкий друг семьи
Ульяновых?
Из Москвы Лалаянц уехал, разумеется, под наблюдением, сначала в
Кременчуг, где посетил один маленький домик, потом в Екатеринослав. В
Кременчуге обитатели дома сразу обратили на себя внимание филеров своим
поведением: редко выходили на улицу, никто у них не бывал...
Все говорило, что "техника" здесь. В то же время наблюдением по
Екатеринославу за Лалаянцем и его женой был выяснен круг их знакомств,
состоявший главным образом из местной интеллигенции. В апреле 1900 года были
проведены обыски и аресты. В кременчугском домике, где жили Сара Гранд, Хайм
Рихтерман и Ефроим Виленский, обнаружили типографию и около двух тысяч
отпечатанного при ее помощи второго номера "Южного рабочего"; в самой
типографии застигли Хаю Гутман, которая занималась набором шрифтов в этой
печатне...
Местная жандармерия была всем этим очень огорчена: далекая "охранка"
под самым ее носом делала такие "открытия".
Производя свои иногородние розыски, Зубатов ставил себе две задачи:
во-первых, нанести удар революционным организациям, возникавшим все чаще и
чаще в разных углах провинции, и, во-вторых, он хотел, пользуясь
обстоятельствами, навербовать агентов-осведомителей для местных надобностей
в будущем. Поэтому при "летучем" отряде, командированном на аресты и обыски,
отправлялся жандармский офицер.
В Екатеринослав для участия в деле "Южного рабочего" был послан
штабс-ротмистр Петерсон, человек еще молодой, старательный, беседовавший с
арестованными днем и ночью. От Лалаянца добиться признаний не удалось, но
ротмистр завербовал Выошина, на квартире которого проходили собрания кружка
"Начало", организованного И.В.Бабушкиным.
О признаниях Вьюшина узнали его товарищи, кандидат в осведомители
провалился, и откровенные показания пришлось использовать как следственный
материал.
В конце концов Петерсону удалось приобрести серьезного агента в лице
земского фельдшера Бакая, который под его руководством сумел завязать
отношения с местным комитетом социал-демократов, и настолько близкие, что у
него на квартире был устроен склад нелегальщины: хранились типографские
шрифты, литература...
Благодаря агентурным указаниям Бакая в Екатеринославе было произведено
много арестов, по его же сведениям взята тайная типография эсеров в
Чернигове.
Интересна его дальнейшая судьба. После провала в Екатеринославе он
поступил на официальную службу в полицию и был зачислен чиновником в
Варшавское охранное отделение, начальником которого состоял тогда Петерсон.
В 1906 году он познакомился с Бурцевым, с которым потом, перебравшись в
Париж, повел разоблачительную работу против "охранки". Позже Бакай сдал в
Бельгии экзамен на горного инженера, и больше о его судьбе ничего не
известно. Воспоминания Бакая опубликованы в заграничных выпусках журнала
"Былое" за 1909 год.

КУПЛЕНО НА ЯПОНСКИЕ ДЕНЬГИ

Леворадикальные силы попытались использовать некоторый спад в
экономике, проигранную войну с Японией, январскую трагедию.
Ленин советовал "боевому комитету" большевиков:
"Основывайте тотчас боевые дружины везде и повсюду, и у студентов, и у
рабочих особенно... Пусть тотчас же вооружаются они как могут, кто
револьвером, кто ножом, кто тряпкой с керосином для поджога... Отряды должны
тотчас же начать военное обучение на немедленных операциях. Одни сейчас же
предпримут убийство шпика, взрыв полицейского участка, другие - нападение на
банк для конфискации... Пусть каждый отряд сам учится хотя бы на избиении
городовых..."
Теперь уже ясно, что восстание 1905 года в большой степени
финансировали Америка и Япония.
Военный агент японской миссии полковник Акаши после разрыва
дипломатических отношений перебрался в Европу и там установил тесные связи с
русскими эмигрантами-революционерами. В этом ему помогали международные
шпионы: финский социалист Циллиакус и эсер-грузин Деканози.
Русская политическая полиция сумела сфотографировать список,
составленный Циллиакусом:
Для СР. - 4000 здесь
Яхта - 3500.500 Лондон
Экипаж и т.д. - 500
5000 ружей для Г. - 2000
1000 ружей для С.Р - 800.15 дней
8000 ружей для Ф. - 6400
5000 ружей для СП. - 4000
500 ружей маузера для раздачи Ф. и С.Р. - 2100
Под буквами подразумеваются:
СР. - социалисты-революционеры;
Г. - грузинская революционная партия;
Ф. - финляндская;
СП. - польская социалистическая.
По этому счету общая сумма выражается в 26 тысяч стерлингов или
приблизительно в 2бО тысяч рублей!
На японские деньги Циллиакус и Деканози помогают революционерам в лице
Азефа и Гапона купить в Англии пароход. Его загружают динамитом, тремя
тысячами револьверов, пятнадцатью тысячами ружей и отправляют в Россию.
Циллиакус, расцеловав Гапона, воскликнул: - Смотрите, зажигайте там, в
Питере, скорее - нужна хорошая искра! Жертв не бойтесь! Вставай, подымайся,
рабочий народ! Не убыток, если повалится сотен пять пролетариев, - свободу
добудут. Всем свободу!
Гапон был уверен, что стоит вручить столичным рабочим оружие, и
начнется революция. Но тем, кто дергал исполнителей за ниточки, было
известно, что это не так. Однако генеральную репетицию хотелось провести.
Планировалось оружие доставить по северному побережью Финского залива,
затем на баржах в Петербург, и там уже верившие Гапону рабочие организации
его разгрузят и тотчас затеют в городе беспорядки.
Но пароход, по всей видимости, наскочил в финских шхерах на мель.
Своими силами освободиться не смогли. Команда взорвала корабль и разбрелась
кто куда.
М. Литвинов огорченно пишет Ленину:
"...будь у нас те деньги (100000 р.), которые финляндцы и с.-ры
затратили на свой несчастный пароход, - мы бы вернее обеспечили себе
получение оружия. Вот уже авантюра была предпринята ими! Вы знаете, конечно,
что финляндцы, не найдя эсеров в России, предложили нам принять пароход, но
сроку для этого дали одну неделю. Ездил я на один островок и устроил там
приемы для одной хоть шхуны, но пароход в условленное время туда не явился,
а выплыл лишь месяц спустя где-то в финляндских водах. Финал вам, конечно,
известен из газет. Черт знает, как это больно!"
История с пароходом путаная и темная. Может быть, Азеф или Гапон, или
они вместе, решили погреть руки на закупке оружия? Недаром Азеф так
настаивал на убийстве Гапона.
1905 год ознаменовался разгулом терроризма. Вот лишь несколько
примеров.
В Кишиневе был убит пристав.
В Одессе ранены полицмейстер и пристав.
В Уфе убит губернатор.
В Красноярске убит полицмейстер.
В Ростове убит жандармский полковник
Гомельские эсеры убили исправника и в местечке Ветка бросили бомбу в
дом зубного врача за отказ дать деньги на нужды партии. В доме в это время
проходило заседание местного комитета Бунда. Разозленные бундовцы выпустили
потом листовку, называя эсеров грабителями и вымогателями.
В Саратове была устроена партийная мастерская по изготовлению бомб. Их
перевозила Зинаида Коноплянникова в Москву. Когда ее задержали, в чемодане
оказались различные кислоты, гремучая ртуть, нитроглицерин, оболочки для
бомб, динамит, паяльник и прочее. Этого бы хватило на 20 бомб.
Бывшая учительница Коноплянникова была потом повешена за убийство
командира Семеновского полка генерала Мина, который подавил Декабрьское
восстание 1905 года в Москве. Она взошла на эшафот, читая стихи Пушкина:
"Товарищ, верь: взойдет она, звезда пленительного счастья..."
В апреле 1905 года в петербургском ресторане "Контан" состоялась
любопытная встреча. В отдельном каби-1-нете сошлись, приведя для конспирации
женщин, представители социал-демократов, эсеров, "освобожденцев" и
гвардейского офицерства. По воспоминаниям большевика С.Гусева-Драбкина, был
накрыт стол: множество закусок, ликеры, шампанское, ужин. Обошлось это
удовольствие в 100 рублей; по 25 на четыре организации, ужин - 85 и 15
рублей на чай лакеям.
Эсер-драматург Гейер сразу опьянел и бубнил, что на все согласен.
"Освобожденец" в основном молчал. Разговор шел между Гусевым и
Мстиславским-Масловским. Последний рассказал, что он представляет
гвардейскую организацию "Лига красного орла", цель которой свержение царя и
установление конституции. Поэтому они решили договориться с революционерами.
План офицеров был таков: под Пасху, во время заутрени, когда войска поведут
в церковь без оружия, напасть на казармы и это оружие захватить. Другим
вариантом было объявить в столичном гарнизоне, что Николай II желает
даровать конституцию, но его захватили в Гатчине в плен. Офицер спросил,
сколько революционеры могут выставить рабочих. Гейер отвечал, что десять
тысяч, Гусев - несколько сотен.
Заспорили о будущем итоге. Гвардейцы предлагали договориться о земском
соборе, эсеры и социал- демократы стояли за Учредительное собрание. Так и
разошлись ни с чем.
В январе 1905 года социал-демократами была организована боевая
техническая группа для ввоза в Россию оружия и распространения его. Для
изучения производства бомб в Македонию был даже послан Скосаревский. Он
привез чертежи чугунной бомбы-македонки, которую и наметили производить. Во
Франции покупали запалы и бикфордов шнур. Технической группой сначала
руководил Н.Буреник, потом Софья Познер. От ЦК большевиков ее курировал Л.
Красин, инженер по образованию.
В Финляндии были созданы базы производства и хранения оружия. Доставали
револьверы и ружья как могли, провозя через границу контрабандой. С
оружейных заводов: Ижевского, Тульского и Сестрорецкого - поступали
трехлинейные винтовки, из Киева, при содействии офицера Ванновского, -
наганы. Патроны шли с Охтенского завода.
Через транспортное общество ССулимову удалось переправить в Россию
большую партию револьверов. Когда "Джон Графтон" потерпел крушение, финские
рыбаки подобрали много оружия и продавали его революционерам.
Позже Финляндию назвали красным тылом 1905 года.
Русские революционные организации объединились в деле закупки оружия в
Бельгии, где оно было дешевле, поручив это некоему АГаспару. Но оказалось,
что Гаспар какой-то процент от сделок берет себе. Русские возмутились. "А
что же, он бесплатно должен этим заниматься? - удивился секретарь
Международного социалистического бюро Гюнсманс. - Революция само собой, а
гешефт есть гешефт".
Приезжали за границу закупать оружие и известные впоследствии
Е.Стасова, МЛитвинов, Камо... Количество закупаемого оружия поражает. Только
по одной сделке, согласно подлинному свидетельству посредника-болгарина
В.Стомонянова, шло шестьдесят тысяч винтовок.
Закупленное в Бельгии оружие отправлялось небольшими партиями в
Германию и Австрию. Там его обыкновенно получали местные социал-демократы и
отправляли далее к русской границе.
МЛитвинов пытался освоить еще и другой путь. Через международного
авантюриста Наума Тюфекчиева он собрал в Варне большую партию оружия и на
корабле отправил в Россию. Экспедиция кончилась неудачей: пароход выбросило
на один из островов Черного моря вблизи румынского берега.
Социал-демократы тоже посчитали, что без террора им не обойтись. А
стало быть, нужно готовить профессиональных убийц. Вот безыскусные
воспоминания одного из них, простого необразованного паренька-рабочего:
"Летом 1905 года попал я на конференцию северо-кавказских организаций.
Мы обсуждали вопросы подготовки к вооруженному восстанию, и, по соглашению с
представителями Юга, наше собрание выделило меня для посылки в киевскую
школу. В июле месяце, по явке где-то на Крещатике, я попал в Киев, имел
несколько ночевок на Подоле, около Днепра, а затем на третий или четвертый
вечер меня и двух товарищей отвели за город на огороды, в маленький, стоящий
среди гряд домик. Нас было сначала трое, потом привезли еще пять человек -
все с разных концов России, из областных социал-демократических организаций.
Все крайне конспирировали и не называли своих имен и фамилий, даже клички
переменили.
Нас замуровали в этом домишке из двух комнат; мы не могли показывать
носа из дверей и окон, пока не стемнеет. Ночью разрешалось выйти подышать
свежим воздухом, но выйти с огорода считалось против конспирации. Еще через
день появились киевские товарищи: одного я видел на явках, двое других были
мне незнакомы. Один начал знакомить нас с нитратами, кислотами и их
реакциями. Я сразу понял, что имею дело с опытным человеком и знатоком
взрывчатых веществ. Другой товарищ читал нам лекции, обучал военной технике,
баррикадной борьбе, постройке баррикад... Некоторые товарищи плохо
охватывали значение доз, значение температуры... Им трудно было привыкнуть к
крайней осторожности и четкости в работе. Поэтому здесь, в школе, и потом в
лабораториях - армавирской, екатеринодарской, новороссийской, ростовской -
приходилось часто висеть на волосок от смерти. Наш лаборант часто говорил,
что так как мы работаем при 90 процентах за то, что все через полгода уйдем
в потусторонний мир, то и не успеем раскинуть сети большевистских
лабораторий. Его пророчества были довольно верны: тифлисская лаборатория
взорвалась очень скоро, затем я слыхал о взрыве одесской лаборатории. У меня
в екатеринодарской лаборатории тоже только случай и беззаветное
самопожертвование моего помощника спасли положение, хотя этот товарищ
все-таки сжег свою левую руку раствором металлической ртути в сильно
дымящейся кислоте.
Благополучно закончив занятия, обучившись еще метанию бомб, мы
поодиночке разъехались по разным организациям ставить партийные
лаборатории".
И бомбам скоро находили применение.
Боевая дружина большевиков, например, закидала бомбами петербургскую
чайную, где по вечерам собирались рабочие - члены "Союза русского народа".

ЗАСПИРТОВАННАЯ ГОЛОВА

Эсеровской базой для террора в 1906 году были избраны Териоки в
Финляндии, где Зильберберг ведал взрывчатой лабораторией.
Весной "Боевая организация" эсеров насчитывала уже около 30 человек.
Планировались покушения на министра внутренних дел Дурново, генерала Мина и
полковника Римана.
Но группе по убийству Дурново даже не удалось увидеть министра.
Случайно обнаружили один из маршрутов министра юстиции Акимова. Решили убить
его. Но усиленное внимание "охранки" ко всем подозрительным на улицах
заставило отказаться от этого намерения.
Террорист Самойлов пришел к генералу Мину в форме лейтенанта флота,
назвавшись князем Вадбольским. Но принят не был, к тому же квартиру
охраняли. Под видом офицера к Риману приходил другой террорист, Яковлев,
называя себя князем Друцким-Соколинским. Но полковник его тоже не принял.
Когда же Яковлев пришел в другой раз, его арестовали, отобрав револьвер и
кинжал.
Террористы, досадуя на неудачи, уже подумывали взорвать весь дом, в
котором жил Дурново, или поезд, возивший его в Царское Село.
Уже другой Гоц, Абрам, предлагал, чтобы боевики, одетые в "жилеты" из
динамита, силой прорвались в дом и взорвали его вместе с собой и всеми там
находящимися.
Абрам Гоц станет в 1917 году, председателем ВЦИК первого созыва.
Позже все внимание сосредоточили на московском генерал-губернаторе
адмирале Ф.Дубасове. До губернаторства он командовал Тихоокеанской эскадрой.
Эсеры хотели отомстить ему за решительность в смутные декабрьские дни 1905
года. Метальщики несколько раз караулили адмирала на Николаевском вокзале,
но тщетно. Думали перехватить его у Кремля во время поездки на пасхальное
богослужение - тоже не вышло. "Охранка" стала наблюдать за террористами, и
они скрылись.
Азеф назначил день покушения в именины императрицы: в Кремле должно
было состояться торжественное богослужение. Террористы перекрыли три дороги
из Кремля к губернаторскому дворцу. Вноровский стоял с бомбой на Тверской
улице, его брат Владимир - на углу Воздвиженки и Неглинной, Шиллеров - на
Знаменке у Боровицких ворот.
Губернатор в открытой коляске с адъютантом Коновницыным выехал из
Кремля и направился к воротам Чернышевского переулка. И здесь, на углу
переулка и Тверской площади, к ним кинулся Вноровский с бомбой. Он швырнул
ее под коляску. Взрывом убило Коновницына и самого террориста. Дубасова
выбросило из коляски, он получил несколько ранений, но остался жив.
Некоторый успех ободрил "БО". И вот уже в Севастополь посылается группа
для покушения на командира Черноморского флота адмирала Г.Чухнина.
Видимо, преданная Азефом группа была под наблюдением. И когда
террористы пришли на военный парад там за ними внимательно следили. Но ни
агенты, ни приехавший организовывать покушение Савинков не подозревали, что
местная боевая дружина решила убить севастопольского коменданта. Это должны
были сделать один матрос и шестнадцатилетний юноша. Когда парад начался,
юноша выбежал из толпы и бросил в коменданта бомбу. Она не взорвалась.
Матрос стал вынимать свою бомбу и уронил ее. Раздался оглушительный взрыв.
На месте были убиты и матрос, и еще семь человек, Зб ранено. Все бросились
бежать. Савинкова через час арестовали в местной гостинице.
После роспуска Государственной думы руководство эсеровской партии
объявило о возобновлении террора. Азеф и Савинков, ссылаясь на усталость,
сложность работы, требовали денег на увеличение организации, на оружие и
динамит. Возникли разногласия. ЦК денег не давал. Азеф с Савинковым решили
на время устраниться.
Тогда Зильберберг организовал свою боевую дружину, куда входила его
жена, Сулятицкий, Кудрявцев и еще несколько человек. Они базировались в
Финляндии и каждое покушение должны были согласовывать с ЦК Так наметились
убийства председателя Совета министров Столыпина, уже бывшего министра
внутренних дел Дурново и петроградского градоначальника фон Лауница, В
дальнейшем планировались покушения на царя и великого князя Николая
Николаевича.
В декабре 1906 года состоялось торжественное освящение нового
Петербургского медицинского института. Его опекал член царствующего дома
принц Ольденбургский, поэтому ожидались многие известные лица.
Столыпина в этот раз не было.
Когда после богослужения все спускались по лестнице, какой-то молодой
человек во фраке ринулся к градоначальнику и выстрелил ему в затылок из
маленького браунинга. Фон Лауниц упал замертво. Молодой человек выстрелил
себе в висок В это же мгновение он получил удар шашкой по голове, и в него
дважды выстрелил полицейский.
Молодым человеком был Кудрявцев, в прошлом семинарист. Он уже однажды
пытался убить фон Лауница в его бытность тамбовским губернатором. Тамбовский
комитет эсеров приговорил фон Лауница к смерти за усмирение крестьянских
беспорядков на Тамбовщине в 1905 году.
Второй террорист, Сулятицкий, должен был стрелять в Столыпина. Но
поскольку того не было, он ушел.
Кудрявцева же опознать не смогли. Его голову, заспиртованную в банке,
выставили на всеобщее обозрение.
Убийство столичного градоначальника, конечно, наделало много шума.
Царь вызвал к себе на беседу начальника охранного отделения, чего
никогда не бывало. Тот вспоминал:
"Во все время нашей полуторачасовой беседы мы оба стояли у окна,
выходившего в окутанный снегом царскосельский парк
- Я давно уже хотел вас узнать, - сказал государь после первых
приветствий и сразу перешел к сути дела. - Как оцениваете вы положение?
Велика ли опасность?
Я доложил ему, с мельчайшими подробностями, о революционных
организациях, об их боевых группах и о террористических покушениях
последнего периода. Государь хорошо знал фон Лауница; трагическая судьба его
явно весьма волновала. Он хотел знать, почему нельзя было помешать
осуществлению этого покушения и вообще какие существуют помехи на пути
действенной борьбы с террором.
- Главным препятствием для такой борьбы, - заявил я, - является
предоставленная Финляндии год тому назад свободная конституция. Благодаря ей
члены революционной организации могут скрываться в Финляндии и безопасно там
передвигаться. Финская граница находится всего лишь на расстоянии двух часов
езды от Петербурга, и революционерам весьма удобно приезжать из своих убежищ
в Петербург и по окончании своих дел в столице вновь возвращаться в
Финляндию. К тому же финская полиция по-прежнему враждебно относится к
русской полиции и в большой мере настроена революционно. Неоднократно
случалось, что приезжающий по официальному служебному делу в Финляндию
русский полицейский чиновник арестовывался финскими полицейскими по указанию
проживающих в Финляндии русских революционеров и высылался...
Второй пункт, которым весьма интересовался царь, был вопрос о масонской
ложе. Он слыхал, что существует тесная связь между революционерами и
масонами, и хотел услышать от меня подтверждение этому. Я возразил, что не
знаю, каково положение за границей, но в России, мне кажется, масонской ложи
нет, или масоны вообще не играют никакой роли. Моя информация, однако, явно
не убедила государя, ибо он дал мне поручение передать Столыпину о
необходимости представить исчерпывающий доклад о русских и заграничных
масонах. Не знаю, был ли такой доклад представлен государю, но при
Департаменте полиции функционировала комиссия по масонам, которая своей
деятельности так и не закончила к февральской революции 1917 года...
На прощание государь спросил меня:
- Итак, что же вы думаете? Мы ли победим или революция?
Я заявил, что глубоко убежден в победе государства. Впоследствии я
должен был часто задумываться над печальным вопросом царя и над своим
ответом, к сожалению, опровергнутым всей дальнейшей историей..."
От Азефа русской полиции стало известно место в Финляндии, где
базировался отряд Зильберберга. Это был небольшой отель для туристов,
стоявший в стороне от обычных дорог для путешествующих. Двухэтажное здание с
дюжиной комнат целиком заполняли террористы, на стороне которых были и
владельцы отеля, и обслуга. Посторонних туда просто не пускали, говоря, что
нет мест. Однако одним январским вечером это правило было нарушено. В двери
отеля постучалась юная пара лыжников: студент-жених и курсистка-невеста. Они
сбились с пути, замерзли и просились на ночь. Не впустить их было
невозможно. Неожиданные гости оказались обаятельными людьми, остроумными и
жизнерадостными. Они весело рассказывали о своей студенческой жизни,
танцевали и пели, прожив в отеле целых три дня.
Молодые люди были агентами русской "охранки". Они дали полное описание
постояльцев отеля, к тому же им удалось завербовать швейцара и горничную.
Оставалось только контролировать поезда с финской стороны. И вот на
петербургском вокзале были арестованы сначала Сулятицкий, а потом и
Зильберберг. Они не назвались, но их опознали привезенные швейцар и
горничная. В заспиртованной голове ими был также признан Кудрявцев. Военный
суд приговорил террористов к повешению.

ПОКУШЕНИЕ НА СТОЛЫПИНА

В августе 1906 года к даче Столыпина на Аптекарском острове подъехало
ландо, из которого вышли два жандармских ротмистра и господин в штатском.
Они с портфелями в руках быстро направились в переднюю. Находившийся там
агент "охранки" заметил, что один из ротмистров имеет фальшивую бороду, и
крикнул генералу Замятину: "Ваше превосходительство!.. Неладное!.." В это
время все трое, воскликнув "Да здравствует свобода! Да здравствует
анархия!", подняли портфели вверх и одновременно бросили их перед собой.
Прогремел оглушительный взрыв. Много людей, находившихся в приемной, были
ранены и убиты. Ранены трехлетний сын и 14-летняя дочь Столыпина. Погибли и
сами террористы.
Следствие установило, что ландо было нанято и подано к дому на Морской
улице, где проживали спасский мещанин с женой и другая пара - супруги из
Коломны. Но их там уже не было.
По остаткам мундиров полиция установила, что жандармское платье было
заказано в магазине "Невский базар" молодой дамой.
В ноябре в руки полиции попали листовки, где говорилось, что дача
Столыпина была взорвана по приговору "Боевой организации" эсеров и
выражалось сожаление о неудавшемся покушении.
В Стокгольме предполагался съезд эсеров-максималистов. Агент "охранки"
по приметам определил возможную обитательницу квартиры на Морской по кличке
Модная. За ней установили слежку. Когда она отправилась в Россию, в Одессе
ее задержали. Молодая дама назвалась Фроловой. Ее доставили в Петербург, и
там кухарка из дома на Морской опознала бывшую жительницу. Признали ее и
продавцы магазина.
После опознания дама сказала, что на самом деле ее зовут Надеждой
Терентьевой.
В ноябре же в столице задержали вторую женщину, подходящую под
описание. Среди революционеров она проходила под кличкой Северная. Это была
Наталья Климова.
По словам милых дам, на покушение были отпущены за границей большие
деньги. Бомбы обладали огромной разрушительной силой. Террористы понимали,
что им, возможно, проникнуть в кабинет Столыпина не удастся, поэтому
предполагалось разрушить всю дачу. И действительно, большая часть ее
оказалась после взрыва разрушенной.
Главными инициаторами покушения были в России некий Соколов, он же
Чумбуридзе, Шапошников, Медведь и Кочетов, он же Виноградов, Розенберг.
Ко времени ареста женщин Соколова уже повесили за руководство
вооруженным ограблением казначея петербургской почтовой таможни в октябре.
Отец Климовой, сраженный горем, скончался, успев отправить письмо
властям:
"..Дочь моя обвиняется в преступлении, грозящем смертною казнью. Тяжко
и позорно преступление, в котором она обвиняется. Вашему превосходительству,
как человеку, на глазах которого прошло много преступников закоренелой и
злостной воли, должна представиться верной моя мысль, что в данном случае вы
имеете дело с легкомысленной девушкою, увлеченной современной революционной
эпохою. В своей жизни она была хорошая, добрая девушка, но всегда
увлекающаяся. Не далее как года полтора назад она увлекалась учением
Толстого, проповедывавшего "не убий" как самую важную заповедь, и теперь
вдруг сделалась участницею в страшном убийстве... Дочь моя в политике ровно
ничего не понимает, она, очевидно, была марионеткой в руках более сильных
людей... Увлеченная угаром, молодежь не замечает, что делается орудием
гнусных революционеров, преследующих иные цели, чем молодежь..."
Старик был прав.
Но суд к преступлению отнесся серьезно. Тем более, что обвиняемые
никаких показаний о своих связях с террористами не дали. На суде они вели
себя вызывающе, обзывали присутствующих.
Их приговорили к повешению. От подачи кассационных жалоб Терентьева и
Климова отказались.
Смертная казнь была заменена бессрочными каторжными работами. Что
касается исполнителей покушения - трех погибших террористов, то о них
известно лишь, что это были некие Морозов, Миронов и Илья Забелыпанский из
Гомеля.
В поле зрения охранного отделения Григорий Распутин-Новых попал в 1908
году. Императрица встретилась с ним у фрейлины Вырубовой и сразу
заинтересовалась необычным "старцем". Она была весьма склонна к религиозному
мистицизму и увидела в Распутине нечто большее, чем полуграмотного дерзкого
мужика. А тот с мужицкой сметкой юродствует, грозит прорицаниями...
Удивляет, насколько бледной фигурой был Николай II, поддавшийся влиянию этой
грубой черной силы.
Охранное отделение установило наблюдение за Распутиным, запросило
сведения о его жизни в Сибири. Оттуда прислали нелестную характеристику: за
безнравственную жизнь, кражи его не раз наказывали, выгнали из родной
деревни. В Петербурге Распутин водился с уличными женщинами, гулял в
притонах.
Обо всем этом доложили Столыпину. Он заявил: "Жизнь царской семьи
должна быть чиста как хрусталь. Если в народном сознании на царскую семью
падет тяжелая тень, то весь моральный авторитет самодержца погибнет..."
После обычного доклада Столыпин спросил:
- Знакомо ли Вашему Величеству имя Григория Распутина?
Царя вопрос насторожил:
- Да, государыня рассказала мне, что она несколько раз встречала его у
Вырубовой. Это, по ее словам, очень интересный человек: странник, много
ходивший по святым местам, хорошо знающий Священное писание, и вообще
человек святой жизни...
Царь лукавил. Он уже встречался с Распутиным. Под давлением Столыпина
Николай Александрович признался:
- Действительно, государыня уговорила меня встретиться с Распутиным, и
я видел его два раза... Но почему, собственно, это вас интересует? Ведь это
мое личное дело, ничего общего с политикой не имеющее. Разве мы, я и моя
жена, не можем иметь своих личных знакомых? Разве мы не можем встречаться со
всеми, кто нас интересует?

ВОСХОЖДЕНИЕ РАЧКОВСКОГО

Департамент полиции взял в свои руки организацию заграничной агентуры
для наблюдения за деятельностью политических эмигрантов в 1883 году, когда
ему были переданы дела знаменитой Священной дружины.
Вместе с этими делами к Департаменту полиции перешли, как сообщает
тогдашний директор департамента Плеве в своей докладной записке товарищу
министра внутренних дел Оржевскому от 30 июня 1883 года, и четыре
заграничных агента означенного общества: присяжный поверенный Волков,
отставной надворный советник Климов и купеческие сыновья Гурин и Гордон.
Первый из них, Волков, отправился в Париж, имея полномочия от бывшего
издателя Московского телеграфа Радзевича, с целью выяснения условий
предполагавшегося издания новой либеральной газеты и связал с этой поездкой
свою агентурную деятельность, а второй, Климов, скомпрометировавший уже себя
среди эмигрантов изданием в Женеве газеты "Правда", должен был доставить
подробный поименный список женевской эмиграции с характеристикой выдающихся
вожаков последней; между тем деятельность этих лиц выразилась лишь в
сообщении Волкова о том, что замыслы русской колонии в Париже в смысле
издания газеты, ввиду местных и внешних условий, не могут быть осуществлены.
Климов же, не успевший в течение двухлетнего своего пребывания в Женеве
ознакомиться с наличным составом эмиграции, ограничился лишь сообщением
ничтожных, на лету схваченных сведений... Что же касается остальных двух
агентов, Турина, поселившегося в Париже, и Гордона в Цюрихе, то оба они по
своему развитию и пониманию дела могли быть полезны, "подавая надежду
сделаться в приведенных пунктах внутренними агентами, в каковых Департамент
полиции встречает насущную потребность".
Ввиду этих соображений Плеве предлагает Оржевскому оставить Турина и
Гордона на своих местах с сохранением прежнего жалованья по 200 рублей в
месяц каждому, а Климова и Волкова отозвать в Россию.
Но, как видно из памятной записки, подписанной АМиллером от 29 мая 1883
года, у Департамента полиции были за границей и другие агенты, наблюдавшие
за политическими эмигрантами, а именно: Анненский с жалованьем в 500 франков
в месяц, Белина - 400 франков в месяц, Николаидес - 200 франков в месяц,
Стемковский - 200 франков в месяц и Милевский - 150 франков в месяц. В этой
же записке значатся таинственные лица, которым департамент высылает за
границу пенсию: Камиль де Кордон - 800 франков в месяц, Лелива де
Сплавский - 2 тысячи франков в год и Ида Шнейдер - 300 червонцев в год, за
заслуги умершего ее отца.
Неудовлетворительное положение заграничной агентуры, конечно, очень
беспокоило тогдашних вождей русского полицейского сыска, Оржевского и Плеве,
и они начинают принимать целый ряд мер для постановки политической агентуры
за границей на должную высоту. Здесь мы обратимся к работам ВАгафонова
"Заграничная охранка", Л.Меныцикова "Русский политический сыск за границей",
С Сватикова "Заграничная агентура департамента полиции".
В июне 1883 года в Париж назначается надворный советник
Корвин-Круковский для общего наблюдения за политическим розыском во Франции.
Корвин-Круковский получает за подписью Плеве удостоверение на французском
языке, в котором указывается, что он облечен доверием Департамента полиции и
что дружественным России державам предлагается оказывать ему содействие при
исполнении им своего поручения. Это назначение находится в несомненной связи
с прошением Корвин-Круковско-го от 30 марта 1883 года. Приводим этот
человеческий документ полностью:
"Нижеподписавшийся, участвуя в 1863 г. в польском восстании, после
усмирения оного бежал за границу. С 1864 по 1866 г.г. проживал в Италии в
Турине, Милане и Флоренции. В начале 1867 г. переехал в Париж, где оставался
до 1873 г. В течение этого времени в течение года посещал инженерное
училище. Не имея средств дольше воспитываться, во время французско-прусской
войны поступил в саперный батальон, в сражении под Седаном взят в плен, по
заключении мира, возвратившись в Париж, занимался при железной дороге в
качестве рисовальщика. В конце 1873 г. переехал в Швейцарию, жил в Женеве,
Берне и Цюрихе, занимаясь также при железной дороге. В 1874 г., случайно
познакомившись с бывшим чиновником бывшего III Отделения (приехавшим в
Цюрих) статским советником Перецом, в течение двух лет помогал ему в
обнаружении подделыциков русских (вырвано) ...х билетов и неоднократно
был... (вырвано) в Вену, Краков, Берлин, Бреславль, Данциг и Познань.
В 1876 году, отправившись в Сербию, поступил добровольцем, занимая
должность старшего адъютанта Русско-болгарской бригады, участвуя в сражениях
против турок, награжден золотой и серебряной медалью "За храбрость" и
военным орденом Такова. По расформировании бригады в Румынии, в г. Плоешти,
и по прибытии в этот город Главной Императорской квартиры покойным
генерал-адъютантом Мезенцевым 1 июня 1877 г. принят на службу в качестве
агента, исполнял эту должность по 1 января 1879 г. сперва в Болгарии, а
потом в Румынии в Бухаресте, в распоряжении генерал-адъютанта Дрентельна, в
течение службы был командирован в секретные и опасные миссии: в
Константинополь и в венгерские крепости в Кронштадте и Германштадте.
В марте месяце того года, получив Высочайшее помилование, возвратился
на родину в г. Варшаву, служа агентом при жандармском округе, исполняв
неоднократно секрет... (вырвано) за границей, владея французским, не...
(вырвано) язы... С. -Петербург, 30 марта 1883 г. Владимирская, (подпись
вырвана)."
В помощь Круковскому Оржевский предписал Плевч, пригласить на службу
для заведования агентами центральной парижской агентуры французского
гражданина Александра Барлэ, заключив с ним контракт. Барлэ получал 500
франков жалованья в месяц и был подчинен Круковскому; в ведении Круковского
находились еще три французских агента: Бинт, Росси и Риан.
В это же время на полицейском небосклоне начинает всходить новая
звезда - Петр Иванович Рачковский.
В январе 1884 года Плеве командирует состоящего в распоряжении
Департамента полиции дворянина Рачковского за границу для обнаружения
местожительства жены Сергея Дегаева,. убийцы Судейкина, и для установления
за нею, ее сношениями и корреспонденцией тщательного, в течение некоторого
времени, наблюдения.
Интересны телеграммы одного из помощников Плеве по Департаменту полиции
Семякина за подписью "Жорж", посланные Корвин-Круковскому в Париж по поводу
этой командировки Рачковского. Обе телеграммы шифрованные, первая написана
по-французски, вторая по-русски.
Первая гласит следующее: "Известному Вам Рачковско-му поручено
специальное дело, о коем он Вам сообщит лично. Прошу Вас предоставить в его
распоряжение одного и в случае необходимости нескольких агентов и ввиду
важности дела оказать ему помощь и поддержку. Благоволите вручить ему в
копии нижеследующее".
Другая телеграмма (французская): "Сестра Сергея, девица, выезжает за
границу. За ней едет Сераковский с компанией для личной передачи Вам.
Ожидайте в Париже и по получении телеграммы, подписанной Федор, немедленно
выезжайте с Иваном в назначенное место, передав наблюдение, если уже начато
по Парижу, Барлэ; не начатое временно оставьте. Телеграфируйте адрес".
Рачковский получил эту командировку, так как до этого служил в
Департаменте полиции и был помощником знаменитого Судейкина, убитого
Дегаевым. Дегаев, как известно, был в сношениях с Судейкиным и выдавал ему
своих товарищей народовольцев; сносился Судейкин с Дегаевым не только лично,
но и при посредстве Рачковского. На эту командировку Рачковскому была
отпущена крайне незначительная сумма, и ему приходилось самому следить в
Париже за революционерами, но зато он завел парижские знакомства, которые
впоследствии много помогли его удивительной карьере.
Должной высоты политический сыск за границей не достиг и в 1884 году,
как то показывает докладная записка, поданная Департаменту полиции Семякиным
12 марта 1884 года после его заграничной командировки.
Приводим наиболее важные данные из этой крайне обстоятельной и
интересной записки.
Семякин указывает, что наблюдение за деятельностью эмигрантов за
границей осуществляется при помощи: 1) консулов в Париже, Вене и Берлине и
вице-консула Шафи-рова в Сулине, 2) сношения пограничных жандармских
офицеров с пограничными прусскими, австрийскими полицейскими властями, 3)
краковского полицейского комиссара Костржевского и 4) корреспондентов
Департамента полиции в Бухаресте, Вене, Женеве и Париже.
Семякин дает следующую характеристику всех этих учреждений и лиц:
1) Консулы в Вене и в Берлине, поддерживая оживленные сношения с
Департаментом, вполне обстоятельно исполняют все требования последнего и
сообщают ценные сведения как о русских подданных, участвующих в
революционной деятельности преступных сообществ в Австрии и Германии, так и
о проявлениях социально-революционного движения вообще в названных
государствах. Генеральный консул в Париже, не имея, по-видимому, связей с
Парижской префектурой, ограничивается формальным исполнением требований
полиции. Расходы всех трех консулов на секретные надобности не превышают
двух тысяч рублей в год.
Вице-консул в Сулине Шафиров доставляет сведения неравномерно, и
Департамент полиции даже не знает личного состава, деятельности и сношений
эмигрантов в Румынии. По мнению Семякина, командировка Милевского в Бухарест
исправит положение дела; но, кроме того, необходимо увеличить денежные
затраты на агентуру в Румынии. Шафиров получает всего на это дело 3 тысячи
рублей в год.
2) Сношения пограничных жандармских офицеров с соседними прусскими и
австрийскими полицейскими властями не дали до сего времени, по новизне дела,
ощутимых результатов. Лишь сношения капитана Массона с краковской полицией
приносят, по мнению Семякина, значительную пользу для уяснения социально- и
национально-революционных происков галицийских поляков. Майором же Дедил-лем
(сношения с галицийскими властями) и начальником Подольского губернского
жандармского управления Мазуром Семякин недоволен, особенно последним, так
как его экзальтированные сообщения представляются бессвязным лепетом нервно
расстроенного человека. Впрочем, и расход на эти международные сношения был
крайне незначительный - 300 рублей Массону и 90 рублей пособия Мазуру.
3) Несомненное значение имеют обстоятельства и вполне верные сообщения
Костржевского, но, к сожалению, меланхолично сообщает Семякин, сношения эти
совершенно не оформлены, и отсутствие какого-либо вознаграждения за них не
дозволяет Департаменту злоупотреблять любезностью Костржевского. Эта
любезность была вскоре вознаграждена: комиссар Костржевский получил орден
Станислава 3-й степени.
4) Корреспонденты Департамента: Милевский - человек добросовестный,
исполнительный, получает 150 рублей, просит 200 рублей ввиду дороговизны
жизни в Бухаресте.
Стемковский в Вене - вполне бесполезен, пишет редко, дает ложные
сведения, повторяется, получает 200 рублей.
Гурин в Женеве - "несомненно внутренний агент", проницательно заявляет
Семякин, и находится в сношениях с видными представителями эмиграции. Все
сообщения гурина до сего времени представляли интерес и многие из них
подтвердились фактами. Судя по его частной переписке с Рачковским, Гурин,
человек добросовестный и агент школы современной, на почве "воздействия и
компромиссов, получает 275 рублей с разъездами".
Корвин-Круковский и бригада Барлэ. Семякин дает весьма лестный отзыв о
деятельности Барлэ, но совершенно уничтожающий о Корвин-Круковском, который,
по его мнению, делом не интересуется, не понимает его и даже не дает себе
труда разбирать письма, доставляемые ему Барлэ, заваливая всяким хламом
департамент. Из 4 тысяч рублей, отпускаемых ежемесячно Круковскому, он
получает на свою долю не менее 1500 рублей, расписывая их по разным рубрикам
отчета. Барлэ утверждает, пишет Семякин, что для ведения всего дела в Париже
достаточно 6 тысяч франков в месяц (2400 рублей).
Из записки Семякина видно, что содержание всех агентов департамента за
границей обходилось в то время в 58080 рублей в год.
Семякин не задается широкими преобразованиями заграничной агентуры, но
все же предлагает некоторую внутреннюю реорганизацию, которая сводится, в
сущности, к следующему: увеличить суммы, отпускаемые на шпионскую
деятельность консулам, увеличить жалованье Милевскому и предоставить в
распоряжение австрийского комиссара в Галиции Костржевского 3 тысячи рублей
ежегодно; что касается парижской и женевской агентур, то прежде всего
Семякин предлагает уволить Корвин-Круковского и заменить его Рачковским, как
человеком довольно способным и во многих отношениях соответствующим этому
назначению. Рачковскому может быть назначено сверх получаемого им содержания
в 250 рублей еще 250 рублей в месяц на разъезды в Женеву и другие места,
телеграммы, почтовые и иные мелкие расходы. Кроме сего, подчеркивает
Семякин, необходимо приобрести в Париже из местных эмигрантов внутреннего
агента, который находился бы в непосредственных сношениях с Рачковским.
Семякин предлагает также предоставить Барлэ полную самостоятельность в
организации и заведовании французскими агентами внешнего наблюдения, а также
и в расходе ассигнованных ему на эту агентуру 5 тысяч франков в месяц; лишь
контроль в расходовании этой суммы возлагается на Рачковского. Не забывает
Семякин и самого себя, так как предлагает ассигновать в распоряжение
делопроизводителя 3-го делопроизводства Департамента полиции, каковую
должность он занимал в это время, 1500 рублей ежегодно на экстренные и
случайные расходы и на награды заграничным агентам.
К этому делопроизводству Семякин предлагает присоединить иностранный
отдел из трех чиновников, который будет ведать не только сообщениями
агентов, но и всеми сообщениями пограничных властей, сообщениями начальника
Варшавского жандармского округа о сношениях польских революционеров с
Галицией и Познанью, сообщениями консулов как агентурного характера, так и о
выдаче им паспортов русским подданным за границей; кроме того, этот
иностранный отдел должен составить не существующий доныне список эмигрантов,
регистрировать всех лиц, состоящих под негласным надзором, выбывших за
границу... еженедельно представлять обзор наиболее выдающихся сведений,
полученных из поименованных выше источников и ежемесячно выпускать сборник
сведений: а) о происходящих в течение месяца событиях, б) о вновь
установленных адресах и сношениях эмигрантов как за границей, так и с
лицами, в империи проживающими, в) о выбывших за границу поднадзорных или
бежавших преступниках и задержанных при возвращении, г) о вновь вышедших за
границею революционных изданиях на русском языке или имеющих отношение к
России.
20 мая 1884 года проект Семякина получил одобрение директора
Департамента Плеве и товарища министра Ор-жевского. Для удаления же
Круковского в Париж был послан в конце марта 1885 года Семякин, который и
уладил дело, выдав Круковскому 10 тысяч франков и взяв расписку об
отсутствии претензий к Департаменту полиции; Семякин же ввел Рачковского в
управление парижской и женевской агентурой.
Корвин-Круковский не мог так легко утешиться в своем падении и уже 20
июля 1884 года обратился с письмом к Семякину, в котором, жалуясь на свое
тяжелое материальное положение, просил выдать ему за прежние услуги пособие
в размере 3 тысяч франков или хоть ссуду в тысячу франков, угрожая в случае
отказа обратиться к царю. Вместе с тем Круковский указывает, что он,
несмотря на свое стесненное материальное положение, отклонил выгодные для
него предложения некоторых французских газет разоблачить в ряде статей
устройство русской полиции в Париже.
Все заставляет предполагать, что Круковский был удовлетворен и на этот
раз, так как угроза шантажом и разоблачениями всегда оказывала магическое
действие на Департамент полиции.
Через год парижская агентура снова подверглась некоторым изменениям
благодаря докладу 8 мая 1885 года Дурново Оржевскому, в котором директор
департамента ссылается на данные, доставленные надворным советником
Зволянским (новый полицейский герой), полученные последним из личных
объяснений с Рачковским и Барлэ.
Из этого доклада видно, что у Барлэ было шесть французских агентов, на
которых он тратил 1560 франков в месяц, что чиновнику парижской префектуры
он платил 200 франков ежемесячно, что у него было две конспиративные
квартиры, на одной из которых производилось наблюдение за корреспонденцией,
и что на консьержей по наблюдению за перепиской он расходовал 1070 франков
ежемесячно. Траты самого Рачковского были значительно меньше, а именно: от
1200 до 1500 франков в месяц; при этом обращают на себя внимание следующие
расходы: на постоянную квартиру для наблюдения за Тихомировым, в которой жил
агент Продеус (бывший околоточный надзиратель), тратилось 65 франков
ежемесячно; от 600 до 800 франков в месяц уходило на внутреннюю агентуру,
временные наблюдательные квартиры, единовременные выдачи консьержам,
полицейским чиновникам и другим за разные сведения, на оплату мелких услуг,
извозчика, кафе и пр.
Таким образом, получалась переиздержка, достигающая 500 франков
ежмесячно (Рачковскому отпускалось на расходы всего 1000 франков), которую
Дурново объясняет усиленной деятельностью по выяснению личностей Сержиуса
(Кайгера) и Славинского (Иванова), Алексея Николаевича (Тонконогова) и по
наблюдению за ними, затем расходами на устройство внутренней агентуры, на
поездку агента из Швейцарии в Париж по вызову эмигранта Русанова и другие.
Все это заставляет Зволянского и Дурново склоняться к тому, чтобы
усилить ассигнования Рачковскому за счет ассигнований Барлэ, у которого, как
то выяснил Зволян-ский, получается ежемесячно довольно значительный остаток,
обращаемый им в свою пользу.
Все предложения Дурново получили утверждение Оржевского, и Рачковскому
была отпущена в его распоряжение вторая тысяча франков в месяц, которую
отняли у Барлэ; с гражданином же Барлэ заключен был новый контракт до 1 июня
1887 года.
Одновременно было заключено 8 мая 1885 года условие с секретным
сотрудником Ландезеном (он же Гекельман), который, несомненно, являлся той
секретной агентурой Рачковского, о которой упоминается в докладе Дурново,
Ландезен - будущий Шртинг - новый герой русской полицейско-провокаторской
эпопеи.
24 марта 1885 года С.Зволянский прислал из Парижа, где он находился в
служебной командировке, на имя Семякина в Департамент полиции телеграмму, в
которой говорится, что "субъект" требует за службу тысячу франков в месяц,
не считая разъездных, в случае разрыва - 12 тысяч франков, может войти в
сношение с редакцией, "личность ловкая, неглупая, но сомнительная. Федоренко
полагает сношения с ним полезными, но цена высокая".
На это последовал 25 марта телеграфный ответ Дурново на имя Федоренко
для Зволянского:
"Нахожу цену слишком высокою. Можно предложить 300 рублей в месяц.
Единовременных выдач в таком размере допустить нельзя. Вознаграждение вообще
должно зависеть от степени пользы оказанных услуг, которые до сих пор
сомнительны. Прошу Вас решить вопрос с Ф., смотря по нужде в содействии
подобной личности. Будьте осторожны относительно сохранения особы
Федоренко"... "Субъектом" был Ландезен-Гекельман, впоследствии Гартинг.
После этого с Ландезеном было выработано следующее соглашение:
"Бывший агент Санкт-Петербургского секретного отделения, проживающий
ныне в Париже под именем Ландезена, приглашен с 1 сего мая к продолжению
своей деятельности за границей и поставлен в непосредственные отношения с
лицом, заведующим агентурой в Париже. Соглашение с Ландезеном, рассчитанным
секретным отделением по 1 марта сего года, состоялось на следующих условиях:
1) с 1 мая 1885 г. Ландезен получает триста рублей или семьсот
пятьдесят франков жалованья в месяц;
2) в случае поездок вне Парижа, предпринимаемых в видах пользы службы и
по распоряжению лица, заведующего заграничной агентурой, Ландезену
уплачиваются стоимость проездного билета и десять франков суточных;
3) служба Ландезена считается с 1 марта 1885 г., причем за март и
апрель ему уплачивается жалованье по старому расчету, т.е. по двести рублей
в месяц, и, кроме того, возвращаются расходы по поездке в Париж в размере
ста рублей;
4) в случае прекращения сношений с Ландезеном по причинам, от него не
зависящим, он предупреждается заранее о таковом решении и, сообразно с его
усердием и значением оказанных им услуг, ему сохраняется в течение
нескольких месяцев получаемое жалованье или производится единовременная
выдача, и то, и другое по усмотрению Департамента полиции... Директор
департамента Л. Дурново. 8 мая 1885 г.".
На полях написано: "Разрешаю. П.Оржевский, 8 мая".
Гекельман - студент Петербургского горного института - был завербован в
начале 80-х годов, вероятно, полковником Секеринским, начальником
Петербургского охранного отделения; он "освещал" своих товарищей-студентов,
но вскоре был ими заподозрен и потому покинул Петербург, переехал в Ригу,
где и поступил в число студентов местного политехникума. Но и здесь
Гекельману не повезло, он так же быстро провалился и вынужден был в 1884
году уехать за границу, в Швейцарию, где и поступил в Цюрихский политехникум
под фамилией Ландезен. Под этой фамилией он входит и в эмигрантскую среду,
которая вначале встречает его не совсем доброжелательно. Несмотря на эти
неудачные дебюты Гекельмана-Ландезена, Рачковский усмотрел в начинающем
провокаторе большой талант и, как мы видим из приведенного выше пикантного
контракта, сделал его своим секретным сотрудником.
Провокатор Гекельман-Ландезен работал за границей, главным образом,
среди народовольцев. Для характеристики его провокаторской деятельности
небезыинтерес-но прочесть следующую докладную записку Зволянского,
представленную им директору Департамента полиции Дурново б октября 1886
года:
"По свидетельству заведующего агентурой, сотрудник Л. является для него
вполне полезным помощником и работает совершенно искренно. Самым важным
является, конечно, сожительство его с Бахом, с которым у него установились
весьма дружественные отношения. Кроме того, Л. поддерживает личное
знакомство и связь с Баранниковой, Сладковой, Лавровым и Паленом, а бывая на
квартире у Баранниковой, видит и других приходящих к ней лиц. Тихомиров был
несколько раз на квартире Баха и Л., но у него Л. не бывал и приглашения
бывать пока не получал. Хотя Бах с ним довольно откровенен, в особенности по
вопросам внутренней жизни эмиграции, но некоторая сдержанность по отношению
к Л. со стороны прочих эмигрантов еще заметна: специально политических
вопросов и споров с ним не ведут и советов не спрашивают, но, впрочем,
присутствия его не избегают, а если он находится в комнате, то говорят про
дела, не стесняясь. Такое положение Л., достигнутое благодаря постоянному,
вполне разумному руководству его заведующим агентурой, представляет,
конечно, значительный успех по сравнению с тем подозрительным приемом,
который был оказан Л. в прошлом году при его приезде. При продолжении дела в
том же духе, несомненно, Л. удастся приобрести больше доверия и более
близкие отношения, и он будет играть роль весьма для нас ценную, если,
конечно, какой-нибудь несчастный случай не откроет эмиграции глаза на
прошлое Л.
Связь Л. с эмиграцией поддерживается еще и денежными отношениями. Бах
почти совершенно живет на его счет, и другие эмигранты весьма часто занимают
у него небольшие суммы, от 50 до 150 - 200 франков. Прием этот для
поддерживания отношений является вполне удачным, но, конечно, в этом
отношении должны быть соблюдены известные границы относительно размера ссуд,
что мною и разъяснено Л., впрочем, больших денег у него на это и нет. Так
как на возвращение денег, одолженных Л., в большинстве случаев нельзя
рассчитывать и ему поэтому самому приходится занимать, то заведующим
агентурой ассигновано на этот предмет из агентурных денег 100 франков
ежемесячно. Сумма эта, по мнению Рачковского, слишком мала, и можно было бы
с большой пользой для дела увеличить таковую до 250 франков в месяц, об
отпуске коих, в случае согласия, и ходатайствует г. Рачковский, так как из
агентурных денег, за массой других расходов, нет возможности делать эти
выдачи.
Раньше Л. и Бах жили в меблированной комнате, что было весьма неудобно
для сношений, поэтому признано было необходимым нанять отдельную квартиру.
Расчет оказался правильным, так как квартиру посещают уже многие эмигранты.
Покупка мебели и устройство квартиры стоили Л. 900 франков, которые он занял
у Рачковского. Расход этот был неизбежен, так как, по существующему обычаю
парижских домохозяев, нельзя нанять квартиру, не имея обстановки,
обеспечивающей годовую квартирную плату.
Деньги эти подлежат возвращению г-ну Рачковскому, так как расход этот
должен быть принят Департаментом за свой счет.
Надворный советник С. Зволянский. б октября 1886 г.".
"Резолюция: Г. товарищ министра изволил разрешить уплату 900 франков.
Дир. Дурново".
Гекельман-Ландезен не удовлетворялся одним освещением своих
друзей-революционеров, он был также несомненно и злостный провокатор:
благодаря ему была организована, а затем и ликвидирована в Париже мастерская
бомб, причем пострадали (тюремное заключение или высылка) многие русские
революционеры-народовольцы.
Как ни доверяли высшие чины Департамента полиции своему любимцу
Рачковскому, все же они не упускали случая лично проверять его деятельность;
этим отчасти объясняются частые командировки их за границу. После одной из
таких заграничных поездок надворный советник Зволянский представляет б
октября 1886 года директору департамента следующий доклад:
"Естественно развиваясь с каждым годом, благодаря установлению новых
связей и изысканию лучших способов наблюдения, а также приезду новых
личностей, агентурное дело за границей вместе с тем требует постоянно и
больших расходов.
За последнее время особое увеличение расходов произошло от следующих
причин: перлюстрация писем делается все дороже и дороже, так как, с одной
стороны, устанавливается за большим количеством лиц, а, с другой стороны,
консьержи и почтальоны постоянно увеличивают свои требования и, во избежание
могущего произойти скандала, нет возможности им в этом отказать.
Перлюстрация же является безусловно необходимой и оправдывается получаемыми
результатами.
Переезд Тихомирова в Raincy значительно также увеличил расходы по
наблюдению: наем особого агента-француза, поездки постоянные наблюдательных
агентов, суточные им и т.д. увеличили расходы до 900 франков в месяц.
Квартира, служившая для наблюдения за Тихомировым в Париже, осталась, так
как из нее производится теперь наблюдение за Ясевичем и Бородаевской,
переселившимися на Avenue Reille, где раньше жил Тихомиров. Квартира же на
бульваре Араго, против которой жил раньше Ясевич, не могла быть оставлена,
ибо вполне пригодна, благодаря своему местоположению, для других целей и,
кроме того, существуют условия с домохозяевами.
Специальное наблюдение за Чернявской в Женеве и содержание (суточные,
две квартиры) агентов Михевского и Бинта обходится больше тысячи франков в
месяц.
Устройство контрнаблюдения со стороны эмиграции вызвало необходимость
найма нескольких (хотя и дешевых) подставных агентов для введения в
заблуждение контрнаблюдателей".
В этом же докладе Зволянский подчеркивает несовершенное положение
политического сыска в Швейцарии, где у заведующего агентурой нет филеров.
Находящиеся ныне в Женеве агенты Милевский и Бинт специально заняты
наблюдением за Галиной Чернявской и за работами в народовольческой
типографии. Затем Зволянский указывает, что, "так как большая часть
переписки эмигрантов с Россией идет именно через Швейцарию, вопрос о
перлюстрации приобретает особенно важное значение и устройство таковой
несомненно даст результаты".
Для реорганизации политической агентуры в Швейцарии Зволянский
предлагает командировать на 2 - 3 месяца заведующего парижской агентурой
Рачковского. В этом же докладе Зволянский, вознося до небес деятельность
Рачковского, просит департамент не утруждать последнего требованиями частых
письменных рапортов и заканчивает свой доклад следующими словами:
"С полной справедливостью причисляя заграничную агентуру к числу самых
лучших (если не лучшая) русских политических агентур, заслуга организации
которой всецело принадлежит г. Рачковскому, я считаю нравственной своей
обязанностью представить вниманию Вашего превосходительства служебную
деятельность названного чиновника и просить благосклонного ходатайства
Вашего превосходительства о предоставлении г. Рачковскому почетной награды,
которая несомненно побудит его заняться порученным ему делом еще с большими
рвением и усердием. За время службы в департаменте г. Рачковский наград не
получал, а производство в чин коллежского регистратора едва ли можно считать
поощрением для лица, состоящего около 15 лет на службе". Предложения
Зволянского были удовлетворены с молниеносной быстротой: уже 9 октября 1886
года, всего через 3 дня после представления доклада Зволянским, Дурново
пишет Рачковскому, что "ввиду успешной деятельности парижской агентуры,
особенно проявившейся в обнаружении посредством искусных агентурных действий
местопребывания Макаревского, разрешено:
1) уплатить долг Рачковского из 3 тысяч франков безвозвратно;
2) выдать Л. (несомненно Ландезену) 900 франков на устройство квартиры;
3) отпускать с 1 ноября на агентурные расходы ежемесячно по 3 тысячи
вместо 2 тысяч франков;
4) выдать единовременно на экстраординарные расходы 3 тысячи франков".
В этом письме Дурново очень озабочен сохранением в целости Л.
(Ландезена) в связи с вопросом об ассигновании последнему 250 франков
ежемесячно на ссуды товарищам. Дурново пишет Рачковскому: "Не могут ли
безвозвратные траты Л. такой суммы возбудить какие-либо подозрения в
эмигрантах и компрометировать его положение, едва восстановленное путем
сложных комбинаций с Вашей стороны, и не будет ли осторожнее с Вашей стороны
ограничить эти ссуды суммой, не превышающей 100 франков, которые Вы можете
ему выдавать из увеличенной ныне агентурной суммы".

ЛАНДЕЗЕН НАЧИНЯЕТ БОМБЫ

Парижские дела не отнимали всего времени у Рачковского, он усиленно
работал и в своих провинциях, и, прежде всего, в Швейцарии.
Здесь внимание его было сосредоточено главным образом на
народовольческой типографии в Женеве, которая, по его мнению, составляла до
сих пор главную основу революционной деятельности заграничного отдела
"Народной воли" и которую поэтому он решил уничтожить. Рачковским был
детально разработан план этого разбойного предприятия, и его верные
помощники Рурин, Милевский, Бинт и какой-то швейцарский гражданин в ночь с
20-го на 21 ноября 1886 г. привели этот план в исполнение.
Женевская народовольческая типография была разгромлена начисто;
налетчиками было истреблено: шесть листов (по тысяче экз. каждый)
готовившейся к выходу 5-й книжки "Вестника Народной воли", "Календарь
Народной воли", третья и четвертая части второй книжки "Вестника", "Набат" и
другие издания "Народной воли" - всего до 6 тысяч экземпляров; кроме того,
был рассыпан текущий набор журнала и разбросано по улицам Женевы около б
пудов шрифта.
Директор Департамента полиции П. Н. Дурново был чрезвычайно горд этой
победой над заграничной крамолой, министр внутренних дел граф Толстой тоже
был чрезвычайно доволен и счел своим верноподданническим долгом доложить о
подвиге Рачковского и его сотрудников царю. 6 декабря 1886 года Рачковскому
было сообщено, что ему высочайше пожалован орден св. Анны 3-й степени, а сам
он произведен в чин губернского секретаря, а дворянину Владиславу Милевскому
пожалован чин коллежского регистратора, кроме того, товарищ министра
внутренних дел, признавая деятельность парижской агентуры заслуживающей
полного одобрения и поощрения, назначил большие денежные награды всем
служащим агентуры, а именно: Рачковскому 5 тысяч франков, сотруднику в
Женеве (Турину) 3 тысячи франков, Милевскому 1500 франков, Бинту 1500
франков, сотруднику Л. (несомненно Ландезену) - 500 франков, Барлэ 500
франков и филерам: Риану, которого Рачковский аттестует - "единственный, к
сожалению, способный и в высшей степени добросовестный агент французской
организации", 500 франков, Продеусу, Козину и Петрову по 300 франков,
Мельцеру 250 франков, Росси, Амали и Лазару по 200 франков.
Народовольческая типография в Женеве скоро возродилась, но Рачковский,
не задумаываясь, произвел на нее новый налет и уничтожил дотла и
отпечатанные листы, и книги, и все шрифты. В набеге участвовали французский
гражданин Бинт, швейцарский гражданин (тот же, что и в первый раз) и
наблюдательный агент. За новый подвиг Бинт получил 500 франков и золотую
медаль на Станиславской ленте, а швейцарский гражданин всего лишь 600
франков.
Эти выступления Рачковского не убивали в нем все же и политика.
Небезынтересно отметить, например, что еще в 1886 году Рачковский,
донося департаменту о скором приезде в Петербург генерального парижского
консула Карцева, который должен был, между прочим, ходатайствовать о
награждении некоторых членов парижской префектуры с префектом Гроньоном во
главе, поддерживает это ходатайство следующим образом: "При успешности
названного ходатайства наши политические отношения с местной префектурой,
как первенствующим полицейским учреждением в Париже, несомненно, должны
стать на вполне прочные основания, укрепивши за мною возможность действовать
без всяких внешних стеснений со стороны г. Гроньона и его подчиненных, а
также и пользоваться их прямыми (хотя, конечно, негласными) услугами во всех
потребных случаях".
Вообще положение Рачковского настолько укрепилось, что в 1887 году
Дурново сам предлагает Рачковскому не возобновлять контракт с Барлэ, а взять
организацию и внешней агентуры полностью в свои руки.
Отвечая на это предложение, Рачковский сообщает Дурново, что Барлэ уже
три года фактически устранен от агентурного дела, но что, удаляя его
совершенно, необходимо, во избежание различных неприятностей, назначить ему
пенсию в 3 тысячи франков в год; большинство же агентов Барлэ Рачковский
предлагает отпустить за полной их негодностью. После этой реформы парижская
внешняя агентура принимает следующий вид: заведующий наружной агентурой
коллежский регистратор Милевский, 4 русских агента - Продеус, Козин, Петров
и Мельцер с прежним содержанием, 4 французских агента с содержанием - Риан и
Бинт по 400 франков, Дюгэ и Дов по 250 франков; пенсия Барлэ, расходы
французских агентов, консьерж в доме Юрьевской - все эти издержки, по словам
Рачковского, не будут превышать 1500 франков в месяц.
Предложения Рачковского были приняты, контракт с Барлэ не
возобновлялся, причем ему была назначена пенсия в первый год б тысяч
франков, а затем по 3 тысячи франков.
1 октября 1887 года осуществилась и другая "мечта" Рачковского: ему
начали отпускать ежемесячно 2 тысячи франков на содержание и устройство
агентуры в Швейцарии, и в апреле 1888 года Рачковский представил в
департамент ведомость в 12200 франков 20 сантимов на наружное наблюдение в
Цюрихе за проживающими там революционерами и на поездку агентов за Ясевичем
до задержания последнего в Вене.
Цюрихское наблюдение имело главной своей целью обнаружить
местопребывание Говорухина и Рудевича.
Таким образом росло могущество, а также и денежные ресурсы Рачковского,
так как все его сметные экономии приводили в конце концов все же к
значительному увеличению расходов заграничной агентуры, и мы видим, что на
январь и февраль 1887 года в его распоряжение ассигновано 20050 франков; но
и этих сумм ему оказывалось недостаточно, и он входил в долги, которые
чрезвычайно умело заставлял выплачивать Департамент полиции. Приводим здесь
весьма характерное письмо Рачковского к Дурново от 4 ноября 1888 года:
"Вашему превосходительству благоугодно было истребовать от меня
сведения, во что обошлась мне конспирация с Тихомировым. Позволяю себе
изложить дело с полной откровенностью, на которую вызывает меня милостивое
требование Вашего превосходительства.
После уничтожения народовольческой типографии эмигранты решили поднять
тревогу в иностранной печати и воспользоваться означенным случаем, чтобы
выступить перед Европой с ожесточенными нападками на русское правительство.
Зная о таковом намерении, я решил не только противодействовать ему, но
вместе с сим и деморализовать эмиграцию с помощью той же печати, на которую
революционеры возлагали столько надежд. Между прочим, благодаря г. Нансену,
о котором я уже имел честь докладывать Вашему превосходительству, результаты
оказались самые блестящие: получая отповедь на каждую свою заметку в
нескольких органах радикальной парижской печати, эмигранты скоро вынуждены
были замолчать, и все дело кончилось лишь тем, что созданный Тихомировым в
Париже террористический кружок потерял свой исключительный престиж, а самая
эмиграция оказалась опозоренной.
Однако, не считая себя вправе беспокоить Ваше превосходительство г.
Гансена, я благодарил его из своих личных средств.
Вместе с тем, для меня явилась очевидная необходимость в таком лице,
которое имело бы доступ в разнородные органы местной печати. Необходимость
эта выступала тем более, что заграничная агентура по самой своей сущности не
может пользоваться теми способами действий, которые без всяких затруднений
практикуют в России... Г. Гансен отвечал всем нужным требованиям, и я счел
за лучшее поставить его в обязательные отношения к себе для осуществления
тех агентурных целей, которые, по местным условиям, являлись достижимыми
только с помощью печати.
Таким образом, и не доводя до сведения Вашего превосходительства о
щекотливом денежном вопросе, я в течение двух лет платил г. Гансену,
сокращая свои личные потребности и даже войдя в долги, ежемесячно от 300 до
400 франков.
Затем ход борьбы с Тихомировым создал необходимость в брошюре, где под
видом исповеди нигилиста разоблачались бы кружковые тайны и темные стороны
эмигрантской жизни, тщательно скрывавшиеся от посторонних. Г. Гансен,
выправивши французский стиль брошюры, отыскал для издания фирму, а самое
напечатание брошюры обошлось мне в 200 франков.
Наконец, на отпечатание двух протестов против Тихомирова мною дано было
из личных средств 300 франков, а на брошюру Тихомирова "Почему я перестал
быть революционером" доставлено было моим сотрудником Л. и вручено
Тихомирову тоже 300 франков. Все же остальные расходы происходили в пределах
отпускаемых мне агентурных средств.
Взявши на себя смелость доложить обо всем этом, я имел в виду
единственно исполнить приказание Вашего превосходительства и никогда не
дерзнул бы самостоятельно выступить с исчислением расходов, понесенных мною
лично и без предварительного разрешения, по кон-спирациям с Тихомировым и
его кружком.
Примите, Ваше превосходительство, уверения в моем глубоком почтении и
беспредельной преданности.
Вашего превосходительства покорнейший слуга П.Рачковский".
Жюль Гансен, родом датчанин, принял французское подданство и играл
значительную роль в политических и газетных кругах Парижа: он был советником
французского министерства иностранных дел и постоянным сотрудником многих
парижских газет, состоял он также корреспондентом петроградских "Новостей"
Нотовича. Очень вероятно, что в "Новости" его устроил Рачковский, который
тоже когда-то, в начале своей карьеры, посылал корреспонденции Нотовичу из
Архангельска.
Жюль Гансен был очень близок с русским послом в Париже бароном
Моренгейном, с которым познакомился еще в Копенгагене, где Моренгейн был
раньше посланником.
Сообщаем эти сведения, так как они проливают свет на некоторые моменты
зарождения франко-русского союза. Гансен и Рачковский играли значительную
закулисную роль в заключении этого союза. В начале века Гансен выпустил даже
книгу о первых шагах творцов альянса-Дурново вполне согласился с доводами
Рачковского и представил товарищу министра внутренних дел доклад, в котором,
излагая заслуги Рачковского, просит выдать ему 9200 франков в качестве
возмещения понесенных им расходов, но товарищ министра оказался более скупым
и менее благосклонным и разрешил выдать лишь 7 тысяч франков. Рачковский
немедленно же воспользовался этим и обратился в департамент с новым
ходатайством о выдаче соответственных пособий его доблестным помощникам,
которые, по его словам, "при различных фазисах борьбы с тихомировскими
организациями, особенно внутренние агенты, руководимые сознанием долга,
выказали так много энергии, терпения и выдержки".
В ответ на это ходатайство Дурново прислал Рачковскому телеграмму от 1б
декабря 1888 года: "Можете представить списки денежных и почетных наград,
обозначив время получения последних".
Начальство недаром любило и награждало Рачковского; он проявлял
поистине изумительную энергию и своеобразный талант в организации
заграничного политического сыска. По мере развития революционного движения и
колоссального роста заграничной эмиграции развивалась и деятельность
Рачковского и росла его мощь: все революционные заграничные группы, все
выдающиеся эмигранты: Плеханов, Кашинцев, Лурье, Алисов, Кропоткин, Лопатин,
Лавров, Сущинский, Бурцев и другие - были окутаны паутиной как внутреннего,
так и внешнего наблюдения.
Разгром народовольческой типографии в Женеве положил начало полицейской
карьере Рачковского, победа над Тихомировым создала незыблемое служебное
положение ловкому организатору борьбы с революционерами, но только
знаменитое дело с мастерской бомб в Париже открыло Рачковскому пути к
несомненному, хотя и закулисному, влиянию на внешнюю политику Российской
империи. Одной из задач, которую поставил Рачковский Ландезену, было
сблизиться с эмигрантами террористического настроения - с Накашидзе,
Кашинцевым, Тепловым, Степановым, Рейнштейном и другими и вовлечь их в
какое-нибудь террористическое предприятие. На одном из интимных собраний
Ландезен подал мысль об организации убийства Александра III и о
приготовлении для этого акта бомб в Париже. Когда поднялся вопрос о
необходимых для этого деньгах, то тот же Ландезен вызвался достать нужную
сумму у своего богатого дядюшки - и достал, конечно, у Рачковского.
Была устроена мастерская бомб, и Ландезен даже начинял некоторые из них
и принимал участие в испытаниях их взрывной силы, производившихся в лесу
Raincy, в окрестностях Парижа. После опытов многие члены кружка должны были
ехать в Россию, чтобы организовать само покушение на Александра III.
Ландезен должен был уехать одним из первых, но за два дня до отъезда он в
видах конспирации переменил свою парижскую квартиру.
Рачковский следил шаг за шагом за всей группой террористов как через
Ландезена, так и при помощи внешнего наблюдения (Милевский). В то же время
при посредстве Жюля Гансена он держал в курсе этого дела, конечно, скрывая
провокацию Ландезена, французских министров: иностранных дел - Флуранса и
внутренних дел - Констана. После некоторых колебаний Констан дал приказ об
аресте заговорщиков. Все были арестованы, кроме Ландезена, который скрылся,
но в течение двух месяцев продолжал жить в Париже.
Произошел сенсационный процесс (1890 г.); русские революционеры были
приговорены: некоторые к тюремному заключению, почти все к высылке за
пределы Франции; Ландезен, как подстрекатель, был приговорен к пяти годам
тюрьмы. Но провокатор был уже вне пределов досягаемости - в Бельгии.
Этот суровый приговор над русскими революционерами размягчил сердце
Александра III по отношению к правительству Французской республики, он начал
гораздо благосклоннее относиться к идее союза с Францией, и переговоры пошли
быстрым темпом.
Во время этого закулисного действия Рачковский нашел, конечно, пути
сблизиться с французскими политическими деятелями; к этой эпохе и относится
начало его дружбы с Делькассэ, а впоследствии и с самим президентом Лубэ.
Воздействие Рачковского на представителей русской власти носило иной
характер.
Рачковский был тонким знатоком Парижа и незаменимым чичероне по его
таинственным, но веселым учреждениям...
Среди занятий "высшей политикой" Рачковский все же не забывал и своего
прямого, ближайшего дела - политического сыска и освещения деятельности
русских революционеров за границей: совершенствуется внешнее наблюдение,
появляются новые секретные сотрудники.
Среди последних после Ландезена начинает играть с 1892 года
значительную, но далеко еще не выясненную роль Лев Бейтнер, вначале живший в
Швейцарии, а потом в 90-х годах разъезжавший по Европе и России.
В это время в глазах полицейского начальства приобретает большое
значение В.Л.Бурцев, как пламенный проповедник террористической борьбы с
царизмом.
"В. Бурцев, - пишет в "Минувшем" разоблачитель Меньщиков, - в качестве
адепта террора был под усиленным наблюдением заграничной агентуры.
Рачковский знал, как Бурцев в разговорах объяснял тайную цель издания
"Былого", что он говорил о Панкратьеве, кого рекомендовал в России.
Корректуры издания Бурцева препровождались в Департамент полиции вместе с
письмами: от него - подлинными и в копиях - к нему.
Связи Бурцева агентуре были более или менее известны; в особенности
обращалось внимание на его знакомых из числа приезжей молодежи, которые по
возвращении на родину подвергались наблюдению и преследованию (Лебедева,
Ослопова, Замятин, Менкест, Краков, Мальцева, Пальчинская, выехавшая в
Россию под присмотром филеров, и другие).
В рассматриваемый период (1900 - 1912) Бурцев был под перекрестным
огнем агентуры: с одной стороны, Бейтвер, пользовавшийся его доверием, с
другой - Панкратьев, давнишний его знакомый. Нельзя ручаться, что не было и
третьего осведомителя, не напрасно Рачковский докладывал, что относительно
народовольцев в Париже и в Лондоне им
приняты меры, "обеспечивающие от всяких неожиданностей", и что
деятельность народовольцев ему была в точности известна. Петр Эммануилович
Панкратьев, получавший от Бурцева транспорты "Народовольца", руководивший
революционной деятельностью Лебедевой, рекомендовавший эмигрантам
осторожность, был агентом Петербургского охранного отделения, о чем
Рачковский не знал.
В Департаменте полиции все остерегались друг друга, никто никому не
доверял, и потому часто случалось, что заведующий заграничной агентурой не
знал, что рядом с его собственными провокаторами работают и секретные
сотрудники Департамента полиции Петербургского или какого-нибудь другого
охранного отделения. Рачковский, может быть, был еще более своих преемников
осведомлен о таких вмешательствах в дела его царства других держав, но, как
видим, кое-чего и он не знал.
Деятельность Рачковского не ограничивалась внешним и внутренним
наблюдением за деятельностью революционных групп и отдельных политических
эмигрантов за границей; он уделял много времени и сил для борьбы с русскими
революционерами и в западно-европейской печати.
Приводим здесь выписку из интересного письма Рачковского к Дурново от
19 марта 1892 года, касающегося одного из таких литературных выступлений
знаменитого охранника:
"Простите, Ваше превосходительство, за долгое и вынужденное молчание,
все это время я не сидел, сложа руки, и помимо обычных занятий и хлопот
успел составить брошюру, которая была переведена на французский язык и на
днях появится в свет. В этой брошюре выставляется в настоящем свете наше
революционное движение и заграничная агитация со всеми ее отрицательными
качествами, уродливостью и продажностью. Остальная часть брошюры посвящена
англичанам, которые фигурируют в ней в качестве своекорыстных, чванливых и
потерявших всякий стыд и совесть фарисеев, нарушивших международные приличия
в альянсе с нигилистами. Брошюра будет отпечатана в 2 тысячи экземпляров,
причем около тысячи будет разослано в Лондон: министрам, дипломатам, членам
парламента, муниципалитета, высокопоставленным лицам и во все редакции
лондонских газет.
Другая тысяча предназначается для правительственных лиц во Франции,
Швейцарии, Дании, Германии, Австрии и для рассылки во все европейские и
наиболее распространенные американские журналы. При господствующем
антагонизме к англичанам и при всеобщем негодовании к динамитным героям, под
категорию которых подведены нигилисты, наша брошюра поднимет много шума; она
и положит начало моей агитации, о необходимости которой я докладывал в своем
донесении..."
Рачковскому в его публицистической борьбе с русскими
революционерами-эмигрантами помогал не только Жюль Гансен, но и многие
другие французские журналисты. Но Рачковский никогда не останавливался на
полдороги и имел неискоренимую слабость к грандиозному. Он затеял придать
борьбе с русскими революционерами, так сказать, международный характер. Для
этого организовал в Париже, конечно, анонимно, Лигу для спасения русского
отечества.
Сотни парижских кайло расклеивали по стенам Парижа воззвание Лиги,
призывавшее французов записываться в Лигу, чтобы бороться с врагами России,
стремящимися нанести удар ее величию, и, прежде всего, с шайкой проходимцев,
людей без отечества, нашедших приют во Франции и поставивших себе цель
совершать в России убийства и экспроприации.
Воззвание приглашало всех бороться с этой шайкой всеми средствами,
вплоть до террора. Эти воззвания были разосланы и по французской провинции и
там нашли, кажется, некоторое сочувствие, и несколько десятков или даже
сотен лиц прислали в Парижское бюро Лиги свои пятифранковые членские взносы.
Счастье было так близко, так возможно... но сорвалось. Французский министр
внутренних дел дал понять Рачковскому, что предприятие надо прекратить.
Лицо, рассказавшее об этой авантюре, утверждает, что деньги (150 тысяч
рублей) на нее были получены от дворцового коменданта Гессе. Рассказ этот,
конечно, требует документального подтверждения, но дело в стиле Рачковского.
Такое углубление политического сыска, переходившее уже в прямое
воздействие на общественное мнение Европы и призыв иностранцев к активной
борьбе с русскими революционерами, не помешало Рачковскому расширять сферу
своего влияния и пространственно: в июне 1896 года ему поручается
организация политической агентуры и в Галиции, на что Министерство
внутренних дел ассигнует 3 Тысячи рублей в год. Но здесь, вероятно,
деятельность Рачковского не отличалась особой продуктивностью, и, забегая
несколько вперед, мы приведем данные из доклада директора Департамента
полиции Лопухина, представленного им министру внутренних дел 1 февраля 1903
года и касающегося организации агентуры в Галиции, Прусской Познани и в
Силезии.
"С начала 80-х годов, - пишет Лопухин, - была организована на
рациональных основаниях заграничная агентура, имевшая главным руководящим
центром г. Париж, которая в течение многих лет тщетно пыталась поставить
правильное наблюдение в Галиции, Прусской Познани и Силезии, но, к
сожалению, местности эти, хотя и прилегающие непосредственно к русской
границе, остались до сего времени без надлежащего надзора с точки зрения
внутренней агентуры.
Неоднократно государственная полиция стремилась завязать сношения с
тамошними полицейскими должностными лицами при посредстве пограничных
жандармских офицеров, но получаемые от них сведения носили по большей части
характер исторических справок или газетных статей. Между тем, не говоря уже
о Вене, где функционируют студенческие революционные кружки, занимающиеся
сбором денег на преступные предприятия и формированием транспортов
нелегальных изданий, города Краков и Львов являются видными центрами
национального и социалистического движения, причем в г. Львове с 1900 года
образовалась новая группа, провозгласившая своей программой террористические
принципы прежнего общества "Пролетариат", эмиссары коей уже не раз приезжали
с подложными паспортами в Привислинский край для установления связей со
своими единомышленниками и преступной пропаганды среди рабочих; кроме того,
нельзя обойти молчанием прусский город Тильзит с учрежденными в нем
специальными книжными магазинами, которые торгуют исключительно польскими и
латышскими произведениями печати, воспрещенными к ввозу в пределы империи;
пользуясь отсутствием надзора со стороны русской государственной полиции,
революционеры избрали названный город для формирования транспортов
политической контрабанды и отправления оттуда на нашу границу.
В настоящее время благодаря деятельности агентуры на Балканском
полуострове, в связи с вновь организованным Бессарабским розыскным
отделением, можно признать полную обеспеченность русской границы со стороны
Румынии и, таким образом, при общем стремлении оградить государство от
всевозможных неожиданностей, казалось бы необходимым осветить деятельность
революционеров, проживающих в соседних с ними Австро-Венгрии и Пруссии".
Для правильной организации политической агентуры в поименованных выше
странах было решено поручить ее не имеющему чина потомственному почетному
гражданину Михаилу Ивановичу Гуровичу, занимавшемуся сыском в течение 12
лет - с 1890 до 1902 года, когда Гурович наконец был изобличен. Гурович был
зачислен на службу с 1 января 1908 года, получил пособие в 500 рублей на
переезд в Варшаву и аванс на агентуру в тысячу рублей, жалованья же ему было
назначено 4200 в год. Мотивировка пребывания в Варшаве гуровича была
следующая: "Ввиду того, что к ближайшим обязанностям Гуровича относится
наблюдение как за социалистическим, так и национальным польским движением,
главным центром коего в России является Варшава, то названный город избран
для постоянного его жительства".
Галицийская авантюра Гуровича продолжалась недолго - она была
ликвидирована в 1904 году.