Кошель П. История сыска в России

ОГЛАВЛЕНИЕ

КАК ПЕТРОВ КАРПОВА УБИЛ

Едва ли будет большой ошибкой сказать, что значительную часть секретных
сотрудников составляли сбившиеся с пути члены партий, и каждый из них
пережил в свое время личную драму. Почти всегда ошибка являлась первым шагом
на этом пути. Легко представить себе рабочего человека, освобожденного после
ареста. Если интеллигента после ареста поддерживали, то рабочего - никто.
Заводы и фабрики для него закрыты, деваться некуда; в это время добрые
приятели из кругов, близких к охранному отделению, уговаривали: плюнь ты на
это дело, иди в "охранку" и расскажи, что знаешь. Если он упирался, ему
говорили: "Не хочешь выдавать тех, кто на свободе, назови тех, кто уже
попался, им вреда не сделаешь". Если он попадался на эту удочку, то
оказывался полностью в руках отделения. Дальше шли доносы, заливаемые вином.
Махнув на все рукой, подопечный уже выдает направо и налево, "погибать - так
с треском". Спускаясь все ниже, он редко удерживался от шантажа, после чего
его без снисхождения выбрасывали за борт.
Но если он удерживался от уголовщины, то судьба его была немногим
лучше: товарищи по партии через два-три года начинали его сторониться, а
"охранка", не получая ценных сведений, почти забывала о его существовании. И
само охранное отделение считало, что сотрудник "выдыхается" через два года
работы. Приводимое ниже письмо ярко рисует положение одного из этих "бывших"
людей.
"Его Высокопревосходительству
господину Московскому градоначальнику
сотрудника Казанского охранного отделения
Анатолия Александрова

Заявление

Имею честь просить Ваше .Высокопревосходительство об оказании мне
помощи, я, зная Ваше Высокопревосходительство за хорошего человека,
прекрасного начальника, человека, каких у нас в России остается очень мало,
и как имел счастье уже приносить пользу Вашему Превосходительству своими
трудами, когда вы были казанским губернатором, решился просить у вас помощи,
так как я в настоящее время нахожусь в крайне критическом материальном
положении, питаясь почти одной водой. Я состоял сотрудником при охранном
отделении в Казани, считался одним из первых сотрудников, работал в партии
с.-р., в этой партии работал один, был посвящен в важные партийные дела, мне
принадлежит открытие главных членов комитета и боевой организации; открытие
типографии, склада оружия, сходки митингов и прочее. Получал оклад от 30 р.
до 170 руб. в месяц.
Раскрыл покушение на г-на начальника жандармского управления, хотя
неудавшееся. Указывал местонахождение разыскиваемых важных политических
преступников. И в то же время занимался расследованием и арестованием
некоторых политических, с помощью полиции, вот этим-то я и открыл себя. Мне
прислан был приговор соц.-революционеров о смертной казни, но в виду того,
что главари были мной указаны и арестованы, то приговор привести с
исполнение было некому, и я поспешил уехать и укрыться в Москву, живу здесь
с ноября 1906 года. Конечно, об этом все известно было как начальнику
жандармского управления и заведующему охранным отделением ротмистру
Трес-кину, который теперь в- Омске начальником жандармского управления...
Меня вызывали в Казань, и я, подвергаясь опасности, ездил по делам
отделения. Когда я был в Казани, то мое пребывание было там открыто, и меня
преследовали, и по приезде моем в Москву решили было меня на вокзале лишить
жизни, но мной те люди были вовремя замечены. Я спрыгнул с поезда и тем
спасся.
Мне здесь жить очень опасно, и я хотел бы уехать в Омск, куда зовет
г.Трескин, но я нахожусь в очень критическом положении, и потому умоляю
помочь мне или направить к богатым людям... Надеюсь на Вас больше, чем на
родного отца! Неужели Вы, Ваше превосходительство откажете в моей просьбе, и
тогда мне остается или умереть с голоду или покончить с собой! За комнату
задолжал за три месяца 18 рублей, за хлеб 10 рублей, за чистку белья 2 руб.
50 коп., чай, сахар, еда в дороге - 5 рублей, брюки нужно - 8 рублей... Вы -
единственный человек, на которого я возлагаю свои надежды. Вы решите: жить
мне или не жить!!!
Ваше превосходительство, на коленях со слезами умоляю, не откажите! О
вас везде хорошие отзывы, Вас низший люд Москвы называет благодетелем!
Господь спасет Вашу драгоценную жизнь на добрые дела, сколько людей молятся
за вас, за ваши благодеяния! Многие лета Вам, Ваше превосходительство!"
Из его же прошения начальнику охранного отделения: "Мне идти больше
некуда, а здесь, в Москве, проживать опасно. Я чуть хожу вследствие
недоедания. Да, когда-то очень ценили мои заслуги, садили у себя в кабинетах
на кресла, а сами стояли, а теперь... Я верю, что Вы, г-н начальник,
отзоветесь и не дадите погибнуть страшной смертью нужному еще государству
человеку! Я искрено буду благодарить Вас. Дайте хоть поесть".
Если работа сотрудника была не очень продолжительна, то тяжесть работы
и невыгодность - налицо. Правда, некоторые из них держались подолгу, но для
этого нужно было быть недюжинным человеком. Так, Азеф продержался 16 лет, но
и средства для того предприняты героические: его участие в убийстве Великого
Князя Сергея Александровича является неоспоримым. Последним его делом, по
которому казнено 7 человек, было покушение на Щегловитова.
Насколько были цепки руки "охранки", настолько губительно й тлетворно
было ее влияние на всякого, даже честного и сильного волей человека, если он
входил с нею в тесное соприкосновение.
После провала Азефа партия эсеров содрогнулась. Казалось, дальше
работать нельзя. И вот в голове одного революционера, ААПетрова, всплыла
старая мысль, приводившаяся в исполнение еще "Народной волей". Этот крупный
работник партии решил проникнуть в тайны "охранки" и раскрыть ее секреты. Но
только семь месяцев смог он пробыть на службе, после чего последовала
катастрофа. Пусть отрывки из открытого письма комитета партии и
предсмертного послания самого Петрова расскажут, к чему привела эта попытка.

"Знамя Труда" № 25.

К убийству полковника Карпова

В ночь с 8 на 9 декабря в д. № 25 по Астраханской ул. на Выборгской
стороне в Петербурге разыгрался финал драмы, неожиданный для одного из
действующих в ней лиц, генерала Герасимова и руководимой им тайной полиции
царя: взрывом бомбы был убит начальник охранного отделения в Петербурге,
полковник Карпов, и тяжело ранен сопровождавший его Другой, пока еще
неизвестный чин охраны. Произведший покушение молодой человек был арестован
уже на улице, и при нем найден паспорт на имя Воскресенского. Этот
Воскресенский в действительности является Александром Алексеевичем Петровым.
На днях его будут судить военным судом. Драма кончена, и мы можем теперь
рассказать ее перипетии.
Петров был народным учителем в Вятской губернии. В начале девятисотых
годов он начал там свою работу среди крестьян. Сначала она носила чисто
культурнический характер, но в 1902 году Петров официально примкнул к партии
эсеров и повел работу под руководством местного губернского комитета партии.
Но работа была прервана арестом. Впрочем, вскоре он был освобожден, и дело
за недостаточностью улик прекращено, но от должности учителя его все же
уволили. Петров снова с той же энергией принялся за работу. Новый арест и
новое освобождение опять за недостаточностью улик В 1905 году третий арест и
предание суду. Амнистия в октябре 1905 года снова освобождает Петрова. Но не
надолго. Тотчас же почти по окончании "дней свободы", 9 января 1906 года
Петрова арестуют вновь и приговаривают к административной ссылке на три года
в Нарымский край. Но по дороге туда его задерживают, так как открылись
какие-то новые данные, которые позволяли привлечь его к суду. Петров решает
бежать. И выполняет вместе с одним товарищем свое решение, перепилив решетку
окна. С этого момента начинается его нелегальная работа. Он избирает себе
боевую область: участвует в экспроприации в Усло-не, принимая косвенное
участие в покушении на Кобеко, участвует в экспроприации в Троицком лесу,
работает в динамитной лаборатории в Казани. Во время приготовления снаряда в
этой лаборатории одним из товарищей Петрова происходит страшный взрыв,
который смертельно ранит приготовлявшего бомбу и тяжело уродует Петрова: у
него оказались раненой нижняя часть живота, перебиты и изранены ноги. Но
Петров не теряется, после того как прошло первое оглушающее действие взрыва,
видя, что товарищ умер, он сам решается бежать и приводит свое намерение в
исполнение; окровавленный, изуродованный, он выползает на руках на улицу, и
там, совершенно обессилевшего его находят и арестовывают. Суд приговаривает
его к каторге на 4 года. В 1907 году отбывает наказание, его отправляют в
Вятскую губернскую тюрьму Откуда он, взломав решетку окна, снова бежит и
вскоре скрывается за границу. Побег этот был сопряжен с необычайными
трудностями: последствия ранений при взрыве далеко не исчезли. Петров
продолжал хромать. Раны на ногах не зажили, так как их едва залечили в
тюрьме, даже не извлекши осколков металла, попавших в ногу. Лишь за границей
была произведена необходимая операция, и Петров поправился. Он опять едет в
Россию на работу в Поволжскую область. Его вместе с другими арестовывают в
Саратове.
Летом 1909 года за границу пришло известие, что Петров, переведенный из
тюрьмы в саратовскую психиатрическую лечебницу на испытание, бежал оттуда. А
через несколько времени он сам приехал за границу, но приехал разбитый,
придавленный, угнетенный. Тотчас же он стал искать возможности видеть
представителей партии эсеров. И при первом же свидании рассказал следующее.
Чуть не первым известием с "воли", пришедшим к нам в Саратовскую
тюрьму, было сообщение об открытии провокации Азефа. Известие это произвело
ошеломляющее впечатление. Вскоре к этому присоединился еще новый факт: их
арест оказался тоже делом провокатора - Татьяны Цейтлин. Арест рабочих в
Саратове, происшедший вскоре после их ареста, вызван был тоже провокацией. В
тюрьме не стало иных разговоров, как о провокаторе: припоминались прежние
провокаторы, подозревались новые, приводились различные случаи провокации.
Провокация тяжелой пеленой нависла над всеми. Оскорбленное чувство бессильно
металось, ища выхода. В тюремной обстановке воображение рисовало картину
одну другой ужаснее и мрачнее. Казалось, что все погибло, все рушится -
партия сверху до низа разъедена провокацией.
Борьба с этой язвой явилась, таким образом, неотложным, самым насущным
делом. И ум настойчиво и упорно возвращался к мысли об этой борьбе, искал
способов, строил планы. Ибо "для всех было ясно, - как описывал потом свое
настроение Петров, - что прежде чем продолжать работу, нужно освободить
партию от этого элемента". Но как? И после долгих дум и сомнений он пришел к
выводу: "Хоть и говорят, что провокация есть своего рода палка о двух
концах, но ведь об этом только говорят. И палка до сих пор бьет все одним и
тем же концом - бьет по партии. Провокация есть палка о двух концах. И
Азеф - это есть удар по партии, удар одним концом палки. Так пусть же ударит
другой конец той же палки. Палка о двух концах: так пусть честный сильный
волей человек смело возьмет эту палку для удара другим концом". Таков
теоретический вывод Петрова. А за ним следует и практический: "и я беру эту
палку". Он решает стать "провокатором-революционером". "Я взял на себя
смелость встать на путь, до сих пор не практиковавшийся партией, взял на
себя смелость взять палку провокации, - описывал он свое тогдашнее
настроение, - потому что это нужно, я должен это сделать и я верю, что я
сумею, смогу, в силах сделать это". "Я партию люблю, я предан делу
революции, я отдал делу освободительного движения все свои силы,
способности, знания и жизнь: теперь я отдаю ему и свою честь". И решив так,
он "ни на минуту не сомневался в правоте и целесообразности своих действий".
Он строит широкие планы: добиться доверия, стать крупной фигурой, большим
"провокатором", чтобы открыть весь механизм полицейского сыска, чтобы,
узнать все пути, какими тайная полиция получает свои сведения, узнать
главнейших провокаторов и выдать их всех партии.
Он думает еще о большем: узнав, что царь едет в Полтаву на празднества,
он мечтает быть в качестве охранника там, чтобы выбрать момент, отомстить за
подавленную революцию Николаю II.
Внешняя обстановка, по-видимому, благоприятствовала тому, чтобы стать
"видным провокатором". Петров был арестован, как нелегальный под фамилией
Филатова. Его поведение с жандармами, его израненные ноги, его упорное
скрывание своего настоящего имени - все это заставляло их думать, что они
имеют дело с бывалым человеком. Производятся различные попытки установить
его имя. Сначала ему заявляют, что его открыли: он - Лещатников. Петров не
возражает, но и не подтверждает. Жандармы не успокаиваются. Через некоторое
время по некоторым данным и фотографии они решают, что он бывший офицер
Севастопольского гарнизона Андрей Ясненко, судившийся в Севастополе и
сосланный в каторгу, но бежавший и скрывшийся бесследно из Александровской
каторжной тюрьмы. Это открытие жандармов совпало со временем, когда Петров
окончательно решил выполнить свой план.
В марте 1909 года он делает начальнику Саратовского жандармского
управления, полковнику Семигановскому, и начальнику Саратовского охранного
отделения, ротмистру Мартынову заявление о своем желании перейти на службу в
полицию. Обе стороны ставят условия. Петров требует, чтобы за это освободили
всех арестованных одновременно с ним - Минора, Бартольда и др. Мотивирует он
это тем, что, во-первых, они близкие его друзья и он не сможет отделаться от
неприятного чувства, если они будут в тюрьме, а во-вторых, если они будут на
воле, то у него сразу образуется в революционных кругах группа вполне
верящих и близких ему товарищей, через которых ему легче будет узнавать все,
что он сам почему-либо узнать не мог бы. Жандармы после споров и пререканий
соглашаются выпустить под залог или поручительство всех, за исключением
Минора, но со своей стороны требуют, чтобы он письменно заявил о своем
желании вступить на службу и в качестве доказательства своей искренности
выдал им наиболее важные дела, известные ему в данный момент. В награду ему
предлагают свободу и 300 руб. в месяц жалования. После долгих разговоров
торг наконец заключается, и 21 марта Петров выдает полковнику Семигановскому
бумагу, где, признавая себя Андреем Ясненко, для большего поднятия своего
значения "сознается", что "сфера его деятельности боевая", что "Савинков ему
предлагал работать совместно в Северном боевом отряде", но он отказался,
предпочитая самостоятельно организовать боевые дружины в Поволжье. Затем он
делает ряд фиктивных выдач о планах покушения и тому подобное и мерах их
предупреждения и, в заключение, заявляет о своем желании поступить на
службу.
Семигановский и Мартынов торжествовали и не скрывали своего торжества.
В минуту дружественной откровенности Мартынов признается, что без хорошего
провокатора невозможно сделать карьеры, что только там, где есть "солидные
сотрудники", и выдвигаются жандармы. Больше того, даже степень власти того
или другого начальника местного жандармского или охранного отделения
измеряется "солидностью" имеющихся сотрудников. И те начальники жандармских
управлений, у которых в данный момент такого козыря в руках нет, не теряя
официально своей самостоятельности, по существу, как в былое время захудалые
удельные князья, попадают во власть своего более счастливого соседа, который
начинает княжить и владеть на их территории. Словом, "солидный сотрудник" -
это успех, это повышение, награды, бесконтрольные суммы, власть.
Семигановский спешит к губернатору Татищеву порадовать его своей новостью. И
все сообща, ввиду особливой важности "сотрудника", решают при посредстве его
выслужиться перед высшим начальством. Забрав бумагу Петрова, полковник
Семигановский едет в Петербург в Департамент полиции, а, главное, к "самому"
Герасимову, "нашему начальнику", "сильнейшему человеку",- ударить челом
своим приобретением. Через несколько дней он возвращается с известием, что
Петрова "требуют" в Петербург.
В Петербурге Петрова все время держат в охранном отделении, в какой-то
роскошно обставленной комнате. Он "почетный" заключенный. Он попадает в руки
к "самому" Герасимову и его подручному Доброскокову. Начинаются снова
переговоры об "условиях", а наряду с этим идет неустанное наблюдение и
изучение нового будущего сотрудника. Условия Петрова об освобождении его
товарищей, а в особенности Минора, признаются неприемлемыми. Вместе с этим в
Герасимове все время живет какое-то подозрение. Он всматривается и изучает
Петрова, пытается прочесть у него на лице истинные помыслы и цели. Однажды
во время какого-то "дружественного" разговора Герасимов вдруг быстро
поднимается, берет Петрова за руку и подводит к зеркалу. "Смотрите, -
говорит он и поясняет: - Вы мне нравитесь, очень. Но вы смотрите, глаза,
глаза: они лгут". Начинает подниматься подозрение и относительно его
личности: точно ли он офицер Ясненко, а не другой...
После долгих мытарств ему все же удалось добиться доверия Герасимова.
Он стал важным секретным сотрудником, его прочили в заместители Азефа. Но
чем больше он входил в круг своих новых обязанностей, тем больше и сильнее
чувствовал свое "глубочайшее заблуждение, непонимание и даже величайшую
ошибку. Он понял всю "неприемлемость и недопустимость" своих действий, он
понимал, что возврата в партию ему нет. И, явившись в комитет, он просит
товарищей только об одном: "поверить в его искренность и разрешить ему, дать
возможность искупить свою вину, доказать чистоту своих намерений - убить
генерала Герасимова". Согласие партии было дано.
И в Петербурге совершенно самостоятельно, без всякой помощи составляет
план, делает все приготовления и в ночь с 8 на 9 декабря производит
покушение. Герасимова он, очевидно, не мог встретить: убитым оказался его
ближайший помощник и заместитель, полковник Карпов.
Из записок Петрова:
"Ни под каким видом, ни с какими целями входить с "охранкой" в
соглашение нельзя; подобный поступок не может быть оправдываем ничем,
никакими расчетами пользы и выгоды. Малейший шаг в этом направлении наносит
партии и страшный вред - только вред, и противоречит традициям партии и
является поступком, недостойным членов П.С.Р. Входя в соглашение с охранным,
рискуешь не собственной только честью, как это я понимал некогда, а честью
партии, и, пожалуй, главным образом, именно честью партии, а не своей.
Я заклинаю вас, товарищи, всем святым для вас, во имя для вас всего
святого и дорогого, не позволяйте в своей жизни ничего похожего на то, что
позволил себе я в своем ослеплении, надеясь извлечь из этого пользу, в своем
глубоком заблуждении неправильно взглянув и односторонне поняв задачи и
цели, какие я преследовал. Не делайте и даже не задумывайтесь над
возможностью принести пользу Партии от соприкосновения с "охранным", я
заклинаю вас, я говорю, что лучше будет, если вы убьете себя в тот момент,
когда только что придет вам в голову мысль о подобном решении. Или
откажитесь от этого решения, или убейте себя сейчас же. Ибо может случиться,
что уже и смерть не в силах будет избавить вас от этой ошибки, что и смерть
ваша не сможет примирить, не явится искуплением вашей вины".
А вот письмо другого человека, ставшего жертвой собственной слабости:
"Милостивые государи!
Несколько лет тому назад ряд причин привел к тому, что я стал одним из
тех, чью позорную деятельность вы разоблачаете сейчас. Ни в одной партии я
не состоял, ни даже в кружках, но меня удержали в гноище "охранки" и моя
фамилия значится в ее проклятых синодиках. Удержали, надеясь, очевидно,
распропагандировать из меня "сотрудника".
Смертную тоску свою я топил в алкоголе. В одну из минут, когда воля
ослабла, из меня выжали все, что я мог случайно знать, а я действительно
случайно был знаком с деятельностью одного, уже раньше сосланного и в этот
момент уже бывшего в ссылке, лица. У меня вырвали ряд фамилий.
Это лицо не могло пострадать из-за меня, оно до меня пострадало;
насколько мне известно, никто и другой не мог пострадать и не пострадал
из-за меня. Но тем не менее переписка об этом есть.
Не чувствуя себя в силах прямо отказаться и быть высланным, чем мне
грозили, я несколько раз врал такие нелепости и наконец придумал такую
очевидную ерунду, что меня не тревожили больше никогда, признав, очевидно,
явно неспособным.
Все время моего касательства к гноищу московской "охранки" исчисляется
5 - 6 месяцами. И шестой, кажется, год идет с тех пор.
Я долго не мог опомниться от этой угарной жизни, кошмаром ужаса веявшей
на меня. Но время шло. Я женился, у меня есть дети. Вся моя деятельность от
моего воскресения и до сего момента такова, что никто и ни в чем не может
меня упрекнуть. И до моего грехопадения всякий знавший меня подтвердит, что
я всегда был хорошим товарищем.
А теперь за краткую, как миг, позорную страницу своей жизни я должен
заплатить ценой своей жизни.
Мне не страшен смертный приговор, который принесет мне газета с моей
фамилией, - моя жизнь полна лишь горя, нужды и забот. Нет, меня страшит
участь моей жены и детей.
Я уверен, что если бы меня судил суд присяжных, то я был бы оправдан.
Возможно, что еще найдутся невольные грешники, так, чтобы не выносить им
смертных приговоров, я предложил бы вам не опубликовывать фамилий лиц, давно
уже прекративших свои сношения с "охранкой", и вами не допрошенных".
Но не все они столь смиренны, находятся и такие, которые держат свое
знамя высоко. Они протестуют против презрения, которым клеймит их общество,
они говорят: "Вы окрестили нас позорной кличкой шпиков и провокаторов; вы
гордитесь тем, что вы стали свободными гражданами, что вы завоевали эту
свободу. Но вы забыли о том, что вы всегда были послушной игрушкой в руках
"охранки", в руках "провокаторов". Вы забыли о том, что вы работали немногие
месяцы, а потом отправлялись в тюрьму или ссылку, а мы, "провокаторы",
работали непрерывно годами, как пропагандисты и агитаторы. Мы были членами
партий, значит вы признавали нашу работу! Больше того, мы руководили вашей
работой, ибо "охранка" беспощадно выгоняла нас со службы, если мы не могли
добиться в партии руководящего и ответственного положения!"

ВЕРХАРН В СПИСКАХ НЕ ЗНАЧИТСЯ

Самые сильные средства сыска выше уже изложены. Остается сказать еще
несколько слов о тех вспомогательных средствах, которыми располагала
"охранка".
Здесь на первом месте следует поставить перлюстрацию писем, которая
велась в размерах необычайно широких. По данным охранным отделением адресам
"Черный кабинет" почтамта извлекал письма и направлял их куда следует.
Письма, особенно интересные, фотографировались, после чего иногда
отправлялись по назначению, чтобы можно было прочитать и ответ.
Некоторые письма поступали в агентурный отдел "охранки" в разработку.
Там выяснялось, кто автор, кому письмо адресовано, наводились справки о
благонадежности обоих, а заодно интересовались и всеми именами, которые
попадались в письмах. О каждом из них шла справка в адресный стол; потом
околоточному предписывалось "выяснить негласно и донести подробно" о его
благонадежности.
Разработка производилась обыкновенным чиновником, который производил ее
чисто механически: выписывал на клочок бумажки все имена подряд и посылал о
них справку в адресный стол. Благодаря этому бывали забавные справки. Так,
попалось в письме имя Э.Верхарна, и чиновник строчит в адресный стол запрос,
а тот пресерьезно отвечает - "не значится". Или: просит ссыльный прислать
ему рубашки Иегера, а "охранка" обязательно справлялась, кто такой Иегер, а
адресный стол упрямо твердил - "не значится".
Одним из существенных источников всяких сведений являлись допросы
арестованных. В обычное, мирное время допросы были многократны и нудны, а во
времена тревожные, как в 1905 году или после покушения, допросы велись и с
пристрастием. У всех еще в памяти знаменитый рижский застенок; известно
также, что смерть фабриканта Шмидта в 1905 году в Москве осталась весьма
загадочной. Нечего говорить о тех нравственных пытках, в которых они были
мастерами. Если, бывало, не даешь показаний, то вызывали кого-либо из
близких людей, жену или мать, и "под секретом" говорили: "А знаете, его дело
плохо, грозит смертная казнь... Единственное спасение для него - это
откровенное признание, пусть укажет всех, кто его погубил, кого он знает..."
И насмерть перепуганная мать идет на свидание с тем, чтобы склонить к
откровенному показанию...
Есть еще богатейший источник всяких сведений для "охранки". Это -
доносы частных лиц и анонимы, любители сыска и просто "штучники", которые
приходили и доносили, получая за это свою мзду - 3 или 5 рублей, смотря по
ценности сообщенных сведений, в получении которых расписывались тут же, на
собственном заявлении.
Добровольными помощниками были представители всех классов: архиереи,
студенты, хоругвеносцы, профессоры, прислуга, люди всех рангов, положений и
состояний. Ниже приведены образцы таких донесений, эти живые документы
подлости души человеческой.
"Ваше высокородие!
Существует важное злоумышление, которое я знаю. Это не заговор, а
убийство, но убийство на другой почве. И я могу доказать и выдать многих
людей, но только нужно будет производить обыски. А потому вышлите мне б руб.
на дорогу в Москву; я явлюсь и открою Вам. Адрес мой: г. Нерехта Костромской
губ., мещанину Ивану Павловичу Серебренникову, свой дом.
С искренним почтением к Вам И.Серебренников, 15 ДП, 1910 г.
Причем я не лгу, и деньги будут брошены Вами мне на дорогу не зря. Я с
помощью обысков дам факты, и тогда можно будет дать нос Кошко, начальнику
Московской сыскной полиции за то, что он не согласился произвести обыск по
моему заявлению в Грузинах. Я знаю то, что неизвестно ни полиции, ни
медицине. И в случае открытия важного злоумышления пусть мне будет дан ход и
выдано денежное вознаграждение. А осенью я окажу услугу начальнику
Костромского губернского жандармского управления по делу о разоружении
полиции, дам нос Нерехтской полиции; открою торговую контрабанду на
Каспийском море, разгромлю социалистов. Только имейте в виду, что зря я
работать не буду; я превзойду Азефа, которого выдал Лопухин. Одним словом, я
намерен делать большие дела.
Согласны - так высылайте мне денег и вызывайте, а не согласны, это,
Ваше высокородие, уже Ваша воля. Я разговаривал с начальником жандармского
губернского управления и заявил ему, что я намерен делать большие дела".
Деньги, б рублей, были ему высланы, но он просчитался: обратно ему
пришлось ехать за свой счет, так как его сведения, по-видимому, не
удовлетворили охранителей общественной безопасности.
Или в другом стиле (орфография подлинника):
"1908 г. 15 апр.
Имею честь донести Вашему высокородию я проживаю - насилянки всербском
подвори кв. № 8 второй месяц и не мог знать чем мой хозяин квартиры
занимаится, но на-пасху утром принесли пасху, и вместо вовремя разговеня что
нужно говорить Хри-Воскресь. Он стал петь Господи помилуй попа Гаврила. Царя
освободителя и миротворителя. Николая виноторговца. Потом как то трепова, и
казаков и всех сволочей, и повесить Попов и царя, и много просто
невыносима..."
Не выдержал и донес сперва в участок, а потом и в "охранку", да еще
извиняется, что только через два месяца разглядел, у кого живет.
Люди "с образованием" пишут свои донесения стилем возвышенным: "мое
обращение к вам не подлежит формальной этике вообще, а лишь простому письму
в частности"... и, для удобства розыска, прилагают к своему "простому
письму" фотографию курсистки, заподозренной в неблагонадежности.
Есть доносы лаконические.
"Коменданту Московских крепостей.
Прошу Вас в том, чтобы принять меры над политическими революционными
боевиками и что кульер Тимофей Диянов занимается политикой потому очень
много у него книг. Адрис его..."
И никогда, ни один донос не оставался без разработки и последствий.
Таким образом, сведения поступали в "охранку" со всех концов, а при том
навыке и мастерстве, которым она, несомненно, обладала, ей нетрудно было
разобраться в этой уйме материала и знать почти все.
Прессу "охранка" умела также использовать. Аккуратно вырезывались из
газет сведения, могущие заинтересовать. Это был легальный способ получения
сведений.
Все вырезки по профессиональному движению или касающиеся
Военно-промышленного комитета, Земского и Городского союзов вырезались,
наклеивались на особо сшитые листы бумаги и составляли целую историю
учреждения.
Пользуясь данными наружного наблюдения, отделение составляло объемистые
"Дневники наружного наблюдения" по каждой партии отдельно, с упоминанием
всех лиц, входивших в состав организации. Таких дневников много: за
несколько лет.
Доклады секретных сотрудников поступали с несколькими копиями. Одна шла
в Департамент полиции, вторая - в разработку, третья - в дело сотрудника,
так что в любой момент можно было обозреть результаты его трудов за время
службы. Четвертая копия под названием "агентурных записок" поступала в дело
соответствующей партии или организации. Такое дело представляло собой целые
тома за каждый год и являлось живой и полной историей партии.
Пользуясь дневниками наружного наблюдения и агентурными записками,
трудами секретных сотрудников, начальник отделения дважды в год представлял
в Департамент полиции обзор движения и работы по каждой партии отдельно. Эти
обзоры очень интересны, составлены они связно, и в большей своей части
довольно объективно, и, безусловно, отличаются исключительной полнотой,
являясь бесценным материалом для историков.
Кроме того, в архиве имеются большие обзоры профессионального и
студенческого движения, а также так называемого "общественного движения". К
последнему относились всякие сведения из общественной жизни - политические
настроения кругов, подготовка к выборам и т.д. Так, например, "охранку"
подробно осведомляли о том, что при выборах в Думу октябристы были настолько
уверены в победе А.И.Гучкова, что заранее заказали большой зал в одном из
ресторанов для его чествования, а после торжественного его провала кадеты
завладели этим залом и "с неудержимым смехом" заказывали шампанское в честь
разгрома Гучкова. Все это живо изложено ,в ныне исторических документах
охранного отделения.
Кроме того, имеются сводки сведений о деятельности масонских лож, о
существовании которых в России мало кому было известно даже в интеллигентных
кругах. Найдены дела о Распутине; очень любопытно дело о похождениях
иеромонаха Илиодора.
Помимо таких общих обзоров, охранка составляла особые периодические
бюллетени, где в сжатой форме излагались в хронологическом порядке все
наиболее интересные для охранительного органа сббытия. А интересовало все.
Так, в бюллетене помещались сведения о работе биржи, о ходе всяких выборов,
о передвижениях английской эскадры, о намечающихся дипломатических переменах
в мире и прочее.
В бюллетенях помещались сведения, извлекаемые из заграничных журналов и
газет, конечно, без всяких цензурных урезок. В таком бюллетене можно найти
полный текст разоблачений Илиодора о Распутине из американского журнала
"Метрополитен" под названием "Священный дьявол России".
Так, не думая об этом, заботилось охранное отделение о материлах для
историка, посвятившего себя изучению смутного времени царствования
последнего русского царя.
Но при всей своей осведомленности "охранка" все же не была уверена в
своих силах. Среди писем начальника отделения Мартынова характерно одно
письмо (он пишет своему брату в декабре 1905 года):
"...Сижу вторые сутки на станции Клин, имею в своем распоряжении
местных жандармов и должен ловить бегущих из Москвы революционеров.
Осуществлению этого мероприятия должны помогать филеры нашего отделения,
снующие с каждым поездом между Москвою и Клином. Миссия страшная... Между
прочим, то, что революционеры, в предвидении арестов после неудавшегося
восстания, должны убегать, есть идея Дубасова, который приказал
командировать в Клин офицера - послали меня.
Страшное, беспримерное и более чем тяжелое время пережили мы в Москве.
7-го была объявлена забастовка, 8-го она была осуществлена при помощи
терроризирования владельцев предприятий и магазинов, а 9-го началось
вооруженное восстание. Как оно началось, сколько было самых выдающихся,
бьющих по нервам случаев, этого сказать и описать нельзя. Короче, я до
девяти вечера и не подозревал, чтобы толпа, хотя и организованная, могла бы
оказывать сопротивление войскам, да еще артиллерии. Я никак не думал, чтобы
они могли проявить столько активности, которая при выработанном плане и
зверской жестокости, с которой он приводился в исполнение, могла бы быть
роковой для Москвы, если бы они были немного более осведомлены и не понимали
бы нашей деятельности лучше, чем она того заслуживает. Каждый раз нас
спасало преувеличенное их представление о нашей организации и наших силах".

АГЕНТУРНЫЕ ЗАПИСКИ - АРХИВ РУССКОЙ ИСТОРИИ

Один из найденных полицейских докладов посвящен "обеспечению
безопасности Их Императорских Величеств и высокопоставленных лиц". В нем
приводится план "денных постов у дворцов, в коих имеют пребывание высочайшие
особы, и у домов, в коих проживают высокопоставленные лица". Всего было
установлено 98 постов в три смены, то есть, 294 человека.
"Для наилучшей постановки службы этих постов, - говорится в докладе, -
а равно для получения от них наибольшей пользы, будет целесообразно
заместить часть этих постов, а также часть людей, находящихся ныне на
вокзалах, филерами, командированными в охранную агентуру по два от каждого
из провинциальных охранных отделений из числа филеров, наиболее
осведомленных о местных революционных деятелях. При такой технике охранных
постов, в особенности, если эти филеры будут расставлены на Невском
проспекте и Морской улице, явится вероятным выяснение провинциального
революционера, или последний, скрывшись у себя от наблюдения, появится в
столице. Взамен прикомандированных филеров из охранной агентуры можно будет
командировать равное количество агентов, которые, ознакомившись в подлежащем
охранном отделении с наблюдаемым составом, возвратятся в охранную агентуру,
а присланные люди будут откомандированы. Затем смена людей, ввиду движения
наблюдаемого состава и появления в нем новых лиц, может быть произведена
вновь".
В состав охранной агентуры того времени (около 1905 г.) входило 250
человек. Помещались они в отдельном здании. Задачей филеров этой команды
являлась простая охрана царя, его семьи, министров. При проездах царя по
улицам Петербурга и поездках его в другие города они следовали за ним.
Филеры рассыпались по улицам, где пролегал путь царя, следили, чтобы никто
не бросился из толпы.
Во всех театрах были места для филеров охранной команды. И перед
подъездом министров установлены были посты филеров.
Служба эта считалась в охранке тяжелой: ведь простаивали по 12 - 20
часов на улице при любой погоде.
Вот расклад охранной команды:
В Царском Селе - 10Q человек; в окрестностях Царского Села - 12; в
охране императорских театров - 17; в Департаменте полиции - 7; при доме
министра внутренних дел - 1; на вокзалах - 8; дежурных и сторожей - 6;
писцов - 2; больных в среднем - 10. Налицо - 87.
"Из этого числа, - продолжает докладчик, - необходимо исключить 50
человек, имеющих быть после таяния снега командированных в Царское Село, так
как расширяется район путей поездок Их Императорских Величеств по окружающим
паркам и увеличится население в . прилегающих дачных местностях".
Уличный агент получал в среднем 60 рублей в месяц. Вместе с жалованьем
трех офицеров агентуры общий расход исключительно на охрану царской семьи
выражался в 1905 году всего в 159 тысячах рублей.
Находя охрану недостаточной, заведующий охранной команды ротмистр
Герарди сообщал свой новый план распределения охранников: вводились посты
филеров у дворцов всех великих князей и всех министров.
Так, министра внутренних дел охранял уже не один филер, а пятеро.
План уличных постов составлял довольно густую сеть охраны, но все-таки
были улицы, даже и в центре столицы, которые не контролировались. Так, можно
было спокойно ходить по Жуковской, по Надеждинской, затем свернуть по
Кирочной и, если "наблюдаемый состав" благополучно пересекал Сергиевскую,
можно было пройти по Воскресенской набережной на Охту. Лучше всего
обслуживался Невский проспект, требовавший сорок пять филеров, и Морская
улица - 24 филера.
На каждом полицейском участке Петербурга проживали особые сыщики -
надзиратели охранного отделения. Некоторые из них совместно с агентами
центрального отряда и другого рода филерами несли дежурства на определенных
улицах и перекрестках. Всех их, вместе с надзирателями, находившимися при
самом охранном отделении, было в столице 70 человек. Эти сыщики - из опытных
филеров - должны были следить за всеми лицами, проживающими или приехавшими
на время в их околоток В участках они проверяли паспорта лиц, показавшихся
им подозрительными. Донося о них охранному отделению, надзиратели
устанавливали особую слежку. Они следили за людьми, к которым часто
собирались гости и через дворников и швейцаров узнавали всегда, когда у
каких-либо общественных деятелей устраивались тайные собрания или заседания.
Все квартиры, где проживали студенты, находились под наблюдением. Обо всем,
происшедшем за день, надзиратели доносили в отделение, которое сопоставляло
их сведения со сведениями другого рода и принимало свои меры.
Отчасти в тесной связи с охранной командой находились в Петербургском
охранном отделении филеры так называемого центрального отряда. Здесь были
сыщики, которые знали в лицо уже известных революционеров, - из тех,
понятно, что успели скрыться и были в розыске. Многие из филеров этого
отряда знали иностранные языки, и их посылали за границу в места, где
проживали революционеры, бежавшие из России.
Филеры подробно заносили в свои тетрадки описание наружности
эмигрантов: рост, цвет волос, глаз, внешность и пр. Если удавалось -
незаметно снимали. В Петербургском охранном отделении была особая комната,
увешанная фотографиями известных революционеров. На столе лежали толстые
альбомы. Иногда сыщиков неожиданно проверяли, смогут ли узнать
революционера, если он появится при царском проезде. Как только из-за
границы доносили, что такой-то эмигрант выехал в Россию, ему навстречу
высылался для опознания агент центрального отряда. Часть филеров отряда была
вполне образованными людьми - студенты, курсистки, чиновники, окончившие
университет на средства охранного отделения. Этим образованным сыщикам
давали более сложные поручения, и им иногда удавалось вступить в
приятельские отношения даже с общественными деятелями.
Следует вспомнить и так называемое регистрационное бюро. Работали при
нем гостиничные филеры. Эти сыщики следили только за приезжающими в столицу,
останавливавшимися в гостиницах и меблированных комнатах. Они проверяли
паспорта приезжих, следили за теми, кто думал, что им удалось избежать
прописки в участке. Были меблированные комнаты, которые нарочно соглашались
не прописывать, если приезжий просил об этом. Но тут же владельцы комнат
сообщали гостиничному филеру, что за гусь к ним пожаловал. Были общественные
деятели, слежка за которыми шла по всей России. Как только он прибывал в
Петербург, паспорт его относился в регистрационное бюро, где заносили все
данные: с кем виделся, что делал, когда уехал.
Таких гостиничных агентов было немного, около сорока.
Ну, а наружным наблюдением, как и в Москве, занимались непосредственно
филеры охранного отделения. Разбиты они были на две группы, кроме них
имелись филеры, выполнявшие отдельные поручения, и вокзальные филеры.
Филер только следил, в планы относительно наблюдаемого руководство его
не посвящало. Ему давали сравнительно однообразные поручения: встретить
"товар" (объект) при выходе из такого-то дома, провести до первой встречи с
кем-нибудь. Затем филер бросал "товар" или сдавал его другому филеру, а сам
"вел" второе лицо. К швейцарам и дворникам обращаться не рекомендовалось.
Необходимые справки давали в охранном отделении уже надзиратели.
Душой же всего дела являлись жандармские офицеры, которым с марта 1881
года было поручено дело политического розыска. Внутреннее наблюдение, т.е.
наблюдение за революционерами в их квартирах, на заседаниях революционных
партий вели не филеры, а секретные сотрудники охранного отделения. Донесения
этих агентов собирались канцелярией "охранки", откуда уже все виды филеров
получали приказы.
Канцелярия охранного отделения и имевшийся при ней архив разделялись на
общую канцелярию и общий архив и на канцелярию и архив - секретные.
Помещались они в одном и том же зданий, но на разных этажах и не имели между
собой почти ничего общего. Даже более того, служащие общей канцелярии не
имели права входить в секретные комнаты.
Можно сказать, что, например, называвшийся первым стол в общей
канцелярии был наиболее невинным. Там занимались личным составом всех
открытых, не секретных служащих "охранки", рассматривались разные прошения
об отпусках, повышениях, выписывалось жалованье и пр. По бумагам этого стола
можно установить, что в Петербургском охранном отделении состояло уже до 600
человек, включая охранную команду. В отделении были самые различные
должности, вплоть до старика, который пекся о лампадках перед
многочисленными образами. У отделения на постах стояли свои городовые, а на
одной из улиц была своя извозчичья конюшня с извозчиками-филерами. В общей
канцелярии велась та обширная переписка по самым причудливым поводам,
которая ведется и теперь во всех казенных учреждениях России. Все
несекретные бумаги нумеровались № 3000 и выше. Секретные же проходили за
номерами от 1 до 3000. Второй стол этой канцелярии занят был уже более
серьезной работой. Этим столом выдавались свидетельства о политической
благонадежности. Требовались такие свидетельства желавшим поступить в высшие
и военные учебные заведения, поехать за границу, купить револьвер и др. В
этом же столе наводились справки обо всех лицах, приезжавших хотя бы на день
в Ялтинский уезд Таврической губернии и в Царскосельский уезд, то есть в
места проживания царской семьи. Получив сообщение, что какое-то лицо
приехало в Ялту, охранное отделение передавало это сообщение специальным
служащим, причем немедленно наводили справки в общем архиве, не замечено ли
это лицо в чем-нибудь антиправительственном.
Гораздо более значительной являлась канцелярия в нижнем этаже и архив
при ней. Эта канцелярия делилась на секретный и особо секретный отдел. В
секретном архиве хранились дела всех террористов, крупных общественных
деятелей и видных революционеров, дела Льва Толстого и Распутина. Все
служащие этих отделов, вплоть до переписчиков, были надежными людьми, умели
молчать. В особо секретной комнате работали, главным образом, руководители
отделения, жандармские офицеры. Сюда приносили донесения по внутреннему
наблюдению, здесь обрабатывались доклады филеров наружного наблюдения. Оба
рода сведений сопоставлялись, сравнивались. Там же переписывались донесения
секретных сотрудников, доставляемые жандармскими офицерами. Переписывались,
впрочем, когда все меры, которые охранное отделение считало нужными, уже
были приняты.
Тут же в одной их комнат заносили на карточки фамилии тех, кто в
письмах неодобрительно отзывался о русских порядках.
Характеристику этих документов мы и начнем с "простейшего" вида -
агентурных записок Как мы уже сказали, это - запись сведений, полученных в
результате "беседы" с секретным сотрудником жандармского офицера, который с
ним "работал". Секретными сотрудниками или агентами внутреннего наблюдения,
по официальному определению, являлись "лица, состоящие членами преступных
сообществ и входящие в постоянный состав секретной агентуры" розыскных
органов. Приобретению таких лиц охранным отделением придавалось огромное
значение, так как "единственным, вполне надежным средством, обеспечивающим
осведомленность розыскного органа, является внутренняя секретная агентура",
"секретного сотрудника, находящегося в революционной среде или другом
обследуемом сообществе, никто и ничто заменить не может", - говорит
инструкция по организации и ведению внутренней агентуры, составленная при
Московском охранном отделении.
Насколько были основательны требования, предъявлявшиеся со стороны
охранки, показывает следующее место этой же инструкции: "К числу вопросов,
по ответам на которые можно судить о степени партийной осведомленности
нового сотрудника, относятся следующие:
1) В чем заключается программа той партии, в какую он входит и о
которой будет давать сведения? 2) Как сформирована местная организация и из
каких отделов она состоит? 3) Какая литература этой партии распространяется
в данное время? 4) Кто был арестован из членов этой партии и кто остался на
свободе?"
Это, так сказать, краткая программа приемного экзамена. Вообще же
"главнейшие вопросы, на которые сотрудник должен всегда стремиться иметь
обстоятельные ответы, следующие:
1) Какие лица являются самыми серьезными, активными и интересными
работниками данного момента в обслуживаемой сотрудником организации или
партии, где с ними можно встретиться и как, не возбуждая их подозрений,
учредить за ними наблюдение?
2) Как построена обслуживаемая сотрудником организация и партия вообще,
начиная с "верхов" и кончая "низами"; каким организациям высшего порядка она
подчинена, на какие низшие группы и ячейки она распадается и с какими
партийными учреждениями находится в непосредственных отношениях?
3) Какие образцы партийной литературы известны сотруднику: издания
повременные и периодические, революционно-подпольные и легальные,
заграничные, местные и из других районов империи; что. составляет злобу дня
и о чем вообще говорится в партийной литературе (легальной и нелегальной)
данного момента?
4) Положение партии и партийных организаций в настоящее время; к чему
сводится активная работа данного момента?
5) В чем может и должна в обследуемый период непосредственно проявиться
преступная деятельность отдельных лиц, групп и организаций; особое внимание
должно быть обращено на готовящиеся террористические акты, экспроприации,
забастовочное движение и массовые выступления вообще; сведения о них, в
видах их предупреждения, должны быть заблаговременно сообщаемы, даже в форме
маловероятных и непроверенных слухов.
6) Кто из партийных и вообще интересных для розыска лиц приехал или
выехал; когда, куда, с какою целью, на какой срок и по каким явкам и
адресам, место их ночевок, свиданий и тд.
7) Какие сотруднику известны организации и группы, а равно и
представители таковых среди учащейся молодежи высших, средних и низших
учебных заведений; каков характер этих учреждений (академический или с
примесью политических тенденций); не имеют ли эти организации
непосредственных сношений с чисто революционной активной средой и не
готовятся ли к каким-либо самостоятельным или в связи с последней
выступлениям и действиям?
8) Какие имеются у сотрудника сведения о деятельности других партий
(революционных, оппозиционных и крайних правых) и лиц, принадлежащих к
таковым?
9) Кого из вообще неблагонадежных лиц знает и может указать сотрудник?
10) Кто в настоящее время подозревается или обвиняется партийной средой
в сношениях с розыскным органом и чем эти подозрения или обвинения вызваны?
11) Что известно сотруднику о предполагаемом употреблении и местах
хранения кассы, библиотеки, паспортов, разрывных снарядов, взрывчатых и
ядовитых веществ, оружия, огнестрельных и боевых припасов, кинжалов, финских
ножей, кастетов и т. п.
12) Каково настроение и к чему стремится в данный момент не
революционная, но соприкасающаяся с ним среда?
13) Какие имеются у сотрудника случайные сведения о деятельности и
замыслах преступного элемента общеуголовного порядка: возможные грабежи,
убийства, разбои и т. д.
14) Все сведения, добытые и сообщаемые сотрудником, должны строго
распределяться по следующим категориям: а) что известно ему, как очевидцу, и
что носит вполне достоверный характер; б) что известно от лиц определенно
партийных и заслуживающих в своих сообщениях доверия; в) что почерпнуто из
литературы и г) что носит предположительный характер и стало известно из
случайных разговоров, по непроверенным слухам и от мало осведомленных лиц и
источников.
15) На всех указываемых сотрудником лиц, по мере возможности, должны
быть даны следующие сведения: а) имя, отчество, фамилия и партийная кличка
или прозвище; б) место жительства, род и место занятий или службы; в)
приметы: возраст (от 33 до 35, примерно); рост (высокий, выше среднего,
средний, ниже среднего, низкий); телосложение (полный, плотный, среднее,
худощавый); наружность и ее особенности (видный, представительный,
невзрачный, сутуловатый, безрукий, горбатый, косой, знаки, порезы и следы
ран на лице и теле вообще); лицо (продолговатое, круглое, заостренное вверх
или вниз, полное, худощавое, с выдающимися скулами, бледное, смуглое,
румяное); цвет, размеры и форма волос на голове, бороде и усах
(светло-русый, темно-русый, брюнет, рыжий, черный, как жук, длинные волосы
зачесаны вверх, назад, с пробором, бобриком; борода брита, подстрижена,
клинышком, лопатой, окладистая); походка (быстрая, медленная, "семенит", с
подпрыгиванием); манера говорить (тенорком, отрывисто, шепелявя, с
инородческим акцентом, картавя); тип (русский, поляк, кавказец, европейский;
рабочий, приказчик, купец); костюм (подробное описание головного убора,
верхнего и нижнего платья, обуви); носит ли очки, пенсне, трость, портфель;
привычки (вертляв, осторожен, оглядывается и проверяет себя, относится ко
всему безразлично); г) с кем встречается и где чаще всего бывает; д)
настоящая и прошедшая роль в организации или преступная деятельность
указываемого лица вообще (подробно и без совершенно недопустимых,
лаконических определений: "агитатор", "видный работник").
16) Образцы попадающей в руки сотрудника партийной переписки и
нелегальной литературы должны быть доставляемы им руководящему его лицу
обязательно; экземпляры легальных партийных изданий - по мере надобности.
17) За две недели перед 9 января, 19 февраля, 18 апреля - 1 мая и
другими, отмеченными постоянными революционными выступлениями, днями все
сотрудники должны стремиться заблаговременно собрать полные сведения о
предположенных и готовящихся беспорядках, а заведующий агентурой в подобные
периоды обязан иметь свидания с сотрудниками, по возможности ежедневно.
Помимо всего этого, "вновь принятого сотрудника следует с полной
осторожностью, незаметно для него, основательно выверить опытным наружным
наблюдением и постараться поставить его под перекрестную агентуру".
В другом месте "Инструкция" грозит:
"Ложное заявление, искажение в ту или иную сторону добываемых
сотрудником сведений и умышленное создание обстановки преступления в видах
получения вознаграждения, из мести или по иным соображениям личного
характера, является тяжким преступлением и наказует-ся на общем основании
согласно существующих на сей предмет законов".
Сравнивая эти требования теории розыска с практическим их выполнением -
агентурными записками, мы должны признать, что последние в отношении полноты
не всегда стоят на высоте первых. Ведь только сыщик по призванию,
относящийся к своим обязанностям с исключительным рвением, мог выполнить все
эти требования, а таких, надо думать, было все же меньшинство.
Вообще же систематичность свиданий жандармов с сотрудниками,
возможность с их стороны поставить осведомителей под перекрестную агентуру и
таким образом изобличить их во лжи, о чем последние, конечно, знали, придают
агентурным запискам большую степень достоверности, во всяком случае, не
меньшую, чем обычные свидетельские показания на следствии или на суде.
Конечно, ценность агентурных записок прямо пропорциональна тому положению в
партийной работе, какое занимал сотрудник "охранки"; чем крупнее положение,
занимаемое им в партийной организации, тем ценнее даваемые им сведения, тем
он желательнее для охранного отделения. "Один сотрудник в центре стоит
нескольких, находящихся на периферии", - записывал в одной из своих черновых
заметок Мартынов. И старания охранников приобрести агентуру среди
"центровиков" не оставались бесплодны: в последние годы своего существования
Департамент полиции в "центрах" социал-демократической партии имел своих
людей, осведомленность которых в партийных делах отрицать невозможно.
Таковы основания, заставляющие нас считать агентурные записки ценным
материалом для истории партии. Среди публикуемых документов агентурных
записок, т.е. записей "бесед" жандармских офицеров с сотрудниками, лишь две
М.И.Бряндинского представляют собой не запись бесед, а личные его донесения.
Владея пером, этот вполне интеллигентный (по профессии учитель) осведомитель
относился к принятым на себя обязанностям с исключительной
добросовестностью. Некоторые его донесения, в сущности, даже выходят из
рамок обычных агентурных доносов, всегда освещающих лишь деятельность
организаций и лиц и оставляющих в стороне идеологию. Не то в записках
Бряндинского. Следя за социал-демократической литературой и вращаясь в
кругах, близких к "верхам" партии, он в своих характеристиках момента
определенно обнаруживает интерес к идеологической стороне описываемых
событий, никогда не забывая интересов сыска. В этом особенность его
донесений, которые сразу отличишь от других. Мы едва ли ошибемся, если ему
отдадим пальму первенства в деле ознакомления охранников с работой
большевиков в подполье.
Вторая группа документов - посылавшиеся в Департамент полиции
начальником Московского охранного отделения отчеты о деятельности вверенного
ему учреждения. По сравнению с агентурными записками отчеты эти представляют
собою высшую форму осведомления, будучи, с одной стороны, разработкой данных
многих агентурных записок (перекрестная агентура), с другой - давая
материал, почерпнутый из перлюстрации писем, показаний филеров, обысков,
показаний арестованных и т.п. Прекрасным образцом такой записки-отчета может
служить донесение начальника Московского охранного отделения от 11 января
1912 года, в котором начальник Заварзин, можно сказать, рисуется перед
начальством своей широтой и глубиной осведомленности (шутка сказать -
скрестились указания пяти сотрудников!).
Сведения, даваемые циркулярами Департамента полиции, - третья группа
материалов - основываются, во-первых, на показаниях, полученных от секретных
сотрудников, работавших непосредственно с Департаментом полиции (это,
конечно, наиболее крупные осведомители), во-вторых, на материале, полученном
Департаментом полиции от начальников охранных отделений и губернских
жандармских управлений всей России. Будучи по своему содержанию
общероссийскими, циркуляры дают картину деятельности социал-демократов в
соответствующем масштабе и поэтому главное внимание уделяют центральным
учреждениям партии.
Но циркуляры еще не высшая форма обобщения. В целях уже не столько
розыскных, сколько осведомительных (или даже образовательных) в Департаменте
составлялись "обзоры" партий. В нашем распоряжении имеются два таких
"обзора": первый, составленный в 1909 году, представляет собой краткий очерк
истории РСДРП со времени ее зарождения; второй, датированный 7 августа 1916
года, носит название "Обзор деятельности РСДРП за время с начала войны
России с Австро-Венгрией и Германией по июль 1916 г."
В 1909 году сотрудник Московского охранного отделения, а затем
Департамента полиции Л.П.Меныциков с копиями документов о секретных
сотрудниках сбежал за границу, где передал ВЛ.Бурцеву сведения о 40
провокаторах. Он опубликовал в Париже под фамилией Иванов ряд очерков о
провокаторах.
Уже в советское время Меныциковым составлена "Черная книга русского
освободительного движения", в которую внесено несколько тысяч руководителей
политического сыска, секретных сотрудников и филеров, а также лиц,
подозреваемых в провокации.
И.о. вице-директора Департамента полиции Виссарионов сообщал 29 октября
1911 года в МВД, что "целый ряд разоблачений секретной агентуры причинил
непоправимый вред... возбудил в наличных сотрудниках недоверие к розыскным
органам". Одновременно он делал вывод, что у эсеров "на местах в подавляющем
большинстве работа приостановилась" и нет смысла засылать к ним агентов.
Виссарионов сделал вывод о крайней слабости и неспособности многих
сотрудников охранных отделений и жандармских управлений к розыску. Поэтому
при Департаменте были созданы трехмесячные курсы. На этих курсах изучалась
история революционного движения, в том числе история РСДРП, партии
социалистов-революционеров, анархистов и др. Особое внимание уделялось
организации политического розыска, правилам работы филеров, содержания
конспиративных квартир, изучению фотографии и дактилоскопии и т.д.

БОСЯКИ И ШТУРМАНЫ

Самой многочисленной, хорошо организованной и наиболее опытной в России
была московская "охранка". Ее деятельность зачастую приобретала
всероссийский характер, причем ее агенты не были подотчетны местным охранным
отделениям или губернским жандармским управлениям. На ее содержание в 1914
году было выделено 14 767 рублей. По данным последней ведомости, в январе
1917 года 49 секретных сотрудников получили 3719 рублей. За каждое серьезное
донесение секретный сотрудник получал дополнительную награду.
В Московском губернском жандармском управлении насчитывалось 16
секретных сотрудников, из них 6 было внедрено в социал-демократические
организации. В Москве в январе 1914 года было 42 секретных сотрудника, из
них 20 работало среди социал-демократов, 5 - среди эсеров, 7 - в
студенческих организациях и т.д.
В марте 1917 года в архиве Московского охранного отделения было
выявлено 116 секретных сотрудников, а с остальными доносителями - около 400.
Наиболее крупными из них были Р.В.Малиновский, А.С.Романов, И.П.Карпачев,
А.И.Лобов, АКМаракушев, ААПоляков, ААПоскре-бухин, С.А.Регекампф-Златкин и
другие. Так, Регекампф-Златкин (Танин) написал 110 доносов, в которых выдал
московской "охранке" 186 участников революционного движения. А.Н.Николаев
(Андрей) предал 176 человек, а С.И.Соколов (Кондуктор) - 100. По доносам
А.И.Лобова (Мек) было арестовано 23 человека, в том числе его жена,
большевичка В.НЛобова.
Провокатор А.С.Романов (Пелагея) написал 160 донесений, в результате
которых были арестованы члены большевистской фракции IV Думы. Московское
охранное отделение подчеркивало, что Романов давал "полное и систематическое
освещение всех начинаний партии в Москве и области. Его сведения достоверны,
подтверждаются обычно фактическими данными и посему представляют материал
исключительной ценности для розыскного дела".
М.И.Брядинский (Крапоткин) выдал Ю.П.Фигатнера, С.И.Моисеева,
И.ФДубровинского, А.И.Рыкова и других.
С 5 июля 1910 года по 19 сентября 1913 года Р.В.Малиновский направил в
охранное отделение 88 донесений. По ним были арестованы Ф.И.Голощекин,
Л.П.Серебряков, П.А.Залуцкий, С.С.Спандарян, И.В.Сталин, А.И.Ульянова,
М.И.Ульянова, А.К.Воронский, Е.Д.Стасова, Д.М.Шварцман, Я.Д.Зевин и другие.
Немало попортили крови революционным организациям А.Е.Серебрякова,
О.Ф.Пуцято-Руссиновская и другие секретные сотрудники московской охранки.
Наиболее крупные доносители получали от Департамента полиции огромные
по тем временам деньги. Малиновский ежемесячно получал 500, а затем и 700
рублей. Заметим, что жалованье губернатора составляло 500 рублей. За свою
работу Бряндинский получал 630 рублей. Он был уполномоченным транспортной
комиссии при ЦК РСДРП. Последовавшие один за другим провалы в доставке
большевистской нелегальной литературы привели к его разоблачению. После IV
(Пражской) конференции он был отстранен от партийной работы. Но "охранка" не
бросила Бряндинского на произвол судьбы. Под Парижем ему была куплена вилла
за 40 тысяч франков.
Обычно в Московском охранном отделении секретные сотрудники свыше 200
рублей не получали. Эту максимальную сумму получали трое: А.М.Кошкарев
(Павлов), работавший секретарем бюро Военно-промышленного комитета,
С.А.Регекампф-Златкин, участник профсоюзного и кооперативного движения, и
осведомитель по революционному движению в Польше ИД.Силуек (Александр). Эта
троица не только выдавала участников революционного движения, но и готовила
для охранного отделения обобщающие обзоры, освещающие различные направления
деятельности нелегальных и легальных партийных и общественных организаций.
Наиболее длительное время - 25 лет - секретной работой занималась
АЕСеребрякова (Субботина, Мамочка, Туз).
Руководители Московской охранки давали высокую оценку работе наиболее
крупных сотрудников. Приведем отдельные выдержи из донесений начальника
Московского охранного отделения в Департамент полиции:
Штурман. "Отличается высокой интеллигентностью и широким умственным
развитием. Его сведения всегда определенны, отличаются законченностью и
являются материалом особой серьезности и значения".
Кондуктор. "Дает проверенный и заслуживающий внимания агентурный
материал".
Евгений. "Лично выразив желание оказывать услуги розыскному органу,
проявляет исключительное усердие в деле строгого выполнения указаний и дает
заслуживающие полного внимания сведения. Развит, интеллигентен".
Анно. "Дает детальное освещение руководящей группе социал-демократов,
работающих над восстановлением местного партийного подполья, непосредственно
связан с наиболее интересными и активными представителями партии. Адрес его
служит для высылки из-за границы изданий ленинского центра".
Босяк. "Один из самых старых представителей партийного подполья в
области центрального промышленного района. Большевик-примиренец. Находится в
связи с их лидером".
Московская "охранка" всеми возможными способами пыталась завербовать
побольше агентов. Так, когда А.П.Голубков в 1909 году сидел в камере
Московского охранного отделения, то обратил внимание на вывешенное
объявление, где перечислялись расценки за доносы на революционеров. Они
начинались с пяти рублей.

ЖУИРЫ И ПСИХОЛОГИ

С 1898 года стало замечаться оживление в революционной среде, и тогда
Департамент полиции признал необходимым выделить из делопроизводства,
ведавшего политическим розыском, особый отдел, во главе которого был
поставлен Л.А.Ратаев, но всеми делами в основном занимался М.И.Гурович,
известный под кличкой Харьковцева. Гурович был огромного роста, с усами и
бакенбардами, представительный мужчина. Он некогда являлся секретным
сотрудником, но когда революционеры заподозрили его, перешел на официальную
службу в департамент, постоянно опасаясь мести со стороны партии. Рыжий цвет
его волос превратился в черный, что вместе с черным пенсне изменило
наружность Гуровича. Ему было неприятно, когда его принимали за еврея:
"Никак не выходит у меня румынская внешность" - это было его чувствительным
местом. Все, вместе взятое, выработало в этом человеке подход к людям с
заведомой подозрительностью и мнительностью, которые он прикрывал резкостью
и холодностью. Тонкий психолог, проницательный розыскной работник,
категоричный в своих требованиях и логично подходящий к сложным вопросам, он
выдвинулся в ряды заметных чиновников того времени. К жандармским офицерам
он сумел подойти с большим тактом и как техник розыскной политической работы
был популярен. Закончил он свою карьеру управляющим канцелярией
политического розыска на Кавказе. Все его доклады с вниманием читались в
Петербурге. Гурович доказывал, что в случае проигранной войны с Японией в
России начнутся массовые революционные выступления. Он за год до 1905-го
нарисовал такую картину, что этот доклад стал для министра Дурново основой
сначала подготовительной работы, а затем и всех его распоряжений при
подавлении первой революции.
В быту гурович был приятным собеседником и хлебосольным хозяином. В
1905 году он показал себя отважным человеком, разгуливая по улицам Ростова,
где свистели пули. Гурович был награжден орденом св. Владимира, одно время
исполнял обязанности начальника Петербургского охранного отделения. В 1915
году умер в Евпатории от чахотки.
У руководителей политического розыска, сидевших в Департаменте полиции,
был свой идеал жандармского жития, и, несомненно, несоответствие
действительности идеалу претило отцам сыска. Для жандармов провинившихся у
них были наготове выговоры и взыскания. Какой, например, образ жизни
свойственен начальнику охранного отделения? Во всяком случае, не такой как у
начальника Нижегородской "охранки". Директор департамента выговаривал ему:
"По имеющимся у меня сведениям, Вы посещаете нижегородский "бюрократический
клуб" и проводите вечера за игрой в карты. Принимая во внимание, что занятие
политическим розыском совершенно несовместимо с препровождением вечеров за
карточной игрой, имею честь уведомить Ваше высокоблагородие, что в случае
дальнейшего появления Вашего в местных клубах, я буду поставлен в
необходимость обсудить вопрос о соответствии Вами занимаемой должности". Но
этот выговор не подействовал на жизнерадостного начальника. Прошел год и
директор департамента опять писал ему: "Несмотря на предупреждение, Вы, по
имеющимся у меня, данным, продолжаете вести образ жизни, не соответствующий
занимаемой Вами должности начальника охранного отделения, а именно:
продолжаете посещать клубы, ведете там азартные игры в карты; имея беговую
лошадь, принимаете участие в состязаниях, причем даже не скрываете в беговых
программах, что лошадь эта принадлежит именно Вам. Вследствие сего вновь
требую, чтобы Вы прекратили карточную игру, участие в бегах и вообще не
афишировали себя. Учтите, что больше никаких предупреждений не последует".
Это письмо последовало после ревизии Нижегородского охранного
отделения. Любопытно, что ревизор получил сведения о "несоответствующем
образе жизни" жандармского офицера от губернатора, которым был в то время
знаменитый Алексей Хвостов, позже министр, затем при Временном правительстве
привлеченный к суду за растрату казенных денег, Хвостов, прославившийся
своими авантюрами с Белецким, Ржевским и тд.
Это он, Хвостов, сетовал, что начальник "охранки" ведет образ жизни, не
соответствующий его конспиративным служебным обязанностям, пользуется
совершенно непристойной для своего звания "популярностью" в городе, ибо
имеет собственный выезд, который охотно демонстрирует обывателям города,
выезжая в определенные часы на "катанья" по главным улицам.
Хвостов, по его собственным словам, "отнюдь не осуждал бы личной жизни
подполковника, если бы только она не мешала, с одной стороны, нормальной
работе местной полиции по надзору за азартными играми в местных клубах, а
во-вторых, и главным образом, если бы увлечение подполковника широкой
общественной жизнью не отражалось на интенсивности и продуктивности работы
охранного отделения".
Хвостов жаловался на помехи, которая создает широкая общественная жизнь
начальника охранного отделения. Помехи тоже любопытны. Конечно,
Хвостов-губернатор боролся с азартными играми (испокон века все
администраторы этим занимаются), но вот прикажет он полиции произвести
внезапную проверку в клубах, а ему и докладывают, что в числе игроков
находятся начальник жандармского управления и начальник охранного отделения.
Но последний, несмотря на выговоры и предупреждения, не смог изменить образа
жизни, который казался столь предосудительным его начальству. Он позволил
себе выступить в том же "бюрократическом клубе" в роли мелодекламатора. Это
было уже совсем возмутительно, и командир корпуса жандармов высказал самое
категорическое осуждение артистическим опытам своего подчиненного.
Объяснения последнего - совершенно исключительная дискуссия на тему о
жандармском поведении: "Я действительно, по просьбе собравшейся публики,
состоявшей исключительно из моих знакомых, прочел два стихотворения
Апухтина. Наряду с этим некоторые из присутствующих пели, играли на разных
инструментах, так что составился импровизированный литературно-музыкальный
вечер без всякой программы, даже без наличности эстрады, которая обычно
устраивается, если концерт подготовлен и носит более официальный характер.
Самый вечер являлся также обыкновенным, и даже не было установлено платы за
места или за вход. Последнее обстоятельство весьма существенно, так как по
законоположениям и разъяснениям военного министерства офицеры имеют право
участвовать не только в концертах, но и в спектаклях, если они бесплатны.
Приказами по отдельному корпусу жандармов также не установлено ограничений
для офицеров корпуса по поводу выступлений, разрешаемых офицерам русской
армии вообще. Я полагал поэтому, что не нарушал своим чтением никаких
правил".
На этом объяснения не заканчиваются. Начальник Нижегородского отделения
пытается оправдать свой "образ жизни" с точки зрения... инструкции по
внутреннему наблюдению. "Мне казалось, что это не идет вразрез с теми
особенными обязанностями, которые налагаются на меня службой по розыску. Я
полагал, что чем более буду пользоваться симпатиями местного общества (а это
достигается исключительно общением с ним), чем я более буду жить его жизнью,
тем скорее буду иметь возможность знать среду, освещать общественное
настроение, так как агентуры наемной, которой мы пользуемся в подпольных
организациях, в обществе получить почти невозможно".
Милая провинция! Читает ли офицер Апухтина, катается ли на рысаках,
играет ли на бегах, - он думает об одном: об уловлении душ.
Теоретики политического сыска, создавшие инструкцию по организации и
ведению секретной агентуры и контролировавшие постановку этого дела в
пределах империи и за границей, с особенным углублением разработали
психологию отношений жандармского офицера-руководителя к руководимому им
секретному сотруднику, и самое приобретение секретных сотрудников в глазах
Департамента полиции представляется актом по преимуществу психологическим,
делом очень щекотливым, требующим осторожности и терпения. Когда процесс
приобретения завершался, и революционер оказывался заагентуренным, то в
психологической игре руководителя-офицера с сотрудником мог оказаться
роковым для неопытного руководителя момент борьбы за авторитет. Департамент
указывал офицеру на опасность подчиниться духовному влиянию сотрудника.
"Лица, заведующие агентурой, должны руководить сотрудниками, а не следовать
слепо указаниям последних. Обыкновенно сотрудник выдающийся - интеллигентный
и занимающий видное положение в партии - стремится подчинить своему
авторитету лицо, ведущее с ним сношения, и оказывает давление на систему
розыска. Если для сохранения отношений возможно оставлять его в убеждении,
что такое его значение имеет место, то в действительности всякое безотчетное
движение сотрудников приводит к отрицательным результатам".
Руководитель, подчинивший сотрудника своему авторитету и своей воле, в
дальнейших отношениях должен был, следуя предписаниям своих профессоров из
Департамента, воздействовать на мировоззрение сотрудника и на его душевное
настроение. Если сотрудник начинал работу предательства по материальным
соображениям, то в нем надо было "создавать и поддерживать интерес к
розыску, как орудию борьбы с государственным и общественным врагом -
революционным движением". Особенно ценными представлялись в этом отношении
сотрудники, начавшие передавать по побуждениям отвлеченного характера.
Офицеру предписывалось путем убеждения склонять на свою сторону и обращать
революционеров в лиц, преданных правительству. Руководители Департамента
весьма ценили убежденность сотрудников и, получая известия о разоблачениях
своих агентов, старались определить, в какой мере они сохранили и
афишировали эту убежденность. Результаты получались неудовлетворительные
Так, при осмотре дел о лицах, оказавших секретные услуги розыскного
характера в политических преступлениях за 1906 - 1911 годы, деятельность
которых сделалась известной в антиправительственных организациях, оказалось,
что "при производстве расследований революционными организациями в целях
обнаружения и разоблачения данных о секретной службе членов организации,
лишь одна жена врача Зинаида Кученко, бывшая членом партии эсеров, при
означенных расследованиях безбоязненно и открыто заявила эмигранту Бурцеву,
что она, состоя членом партии, служила одновременно русскому правительству
из-за идейных побуждений и вполне сознательно относилась к розыскному делу,
постоянно заботясь только об интересах этого дела. Что же касается других
лиц, уличенных революционными организациями, как-то: А.Г.Серебрякова, жена
судебного пристава О.Ф.Руссиновская-Пуцято, мещанка Т.М.Цетлин и другие, то
таковые, хотя исполняли свои обязанности прилежно, являясь врагами
преступной крамолы, тем не менее при разоблачении их об этом открыто не
заявляли".
В повседневных отношениях к сотруднику департамент требовал от
руководителя-офицера души, души и души, сердечного, мягкого, теплого и
ровного отношения. "Заведующему агентурой рекомендуется ставить надежных
сотрудников к себе в отношения, исключающие всякую официальность и сухость,
имея в виду, что роль сотрудника обычно нравственно очень тяжела и что эти
встречи часто бывают в жизни сотрудника единственными моментами, когда он
может отвести душу и не чувствовать угрызений совести". Так гласила
инструкция, и департамент, получая сведения с мест и анализируя их, всегда
отмечал и указывал жандармским офицерам на недопустимость несдержанного,
нервного отношения к секретным сотрудникам. Приведем отрывок из такого
письма к местному охранному отделению: "Усматривается недостаточно ровное и
слишком формальное, сухое отношение к секретным сотрудникам, отчасти, может
быть, вследствие неуверенности вашей в искренности некоторых из них.
Последнее обстоятельство, если оно имеется в действительности, несовместимо
и является прямым следствием именно формального, сухого отношения, которое,
очевидно, не может расположить сотрудника к какой бы то ни было
откровенности. Между тем искренность агентуры составляет главнейшее условие
для правильного и продуктивного ее использования. Почему прежде всего
необходимо установить самые простые, сердечные (но отнюдь не фамильярные)
отношения с сотрудниками, чтобы не только расположить, но и привязать их к
себе. У сотрудников не должно быть не только ни малейшего страха к своему
руководителю, но даже и сомнения в доступности последнего... Не следует
также давать серьезной агентуре особых агентурных поручений по
незначительным выяснениям; во всяком случае такие поручения могут быть
высказаны лишь в форме пожеланий и отнюдь не в форме требований. Вообще же,
давая поручения сотрудникам, ни в коем случае не допускать нажима при их
исполнении, так как всякое форсирование в этом очень часто ведет лишь к
провалам агентуры, создание которой должно быть первейшей обязанностью
руководителя".
При столь высоком представлении о секретном сотруднике, какое было у
Департамента полиции, понятно, что Департамент полиции требовал бережного
отношение к сотруднику. Заботливость о сохранении сотрудников была весьма
многосторонняя, и даже тогда, когда приходилось расставаться с сотрудником,
не следовало, по указанию инструкции, обострять с ним личных отношений.

НЕХОРОШИЕ ГАЗЕТЫ

Правительство вело борьбу с печатью по всему фронту. Кажется, не было
ни одного ведомства, ни одной части, которая не принимала бы участия в войне
с печатным словом и не была бы повинна в известном его ущемлении. В этой
войне не последнее место занимала борьба с осведомленностью печати. Власти
не могли спокойно относиться к тому, что их скрытые действия и намерения
получали оглашение в ежедневной прессе, что компрометирующие их официальные
документы, хранившиеся за семью печатями, становились достоянием гласности.
О том, как положить конец таким публикациям, как подорвать корни газетной
информации ломали голову многие чины - от самых крупных до самых мелких, от
председателя Совета министров до последнего филера.
Отрядами, на которые была возложена специальная задача пресечения нитей
информации, являлись Главное управление по делам печати, Департамент полиции
и охранное отделение. Прежде всего сознало свое бессилие и сложило оружие
цензурное ведомство - Главное управление по делам печати. Статс-секретарь
Коковцев 18 января 1912 года обратился к министру внутренних дел
А.А.Макарову с письмом "о необходимости изыскания надлежащих мер к
прекращению печатания в газетах официальных бумаг, добываемых из
правительственных установлений незаконными путями". Главное управление по
делам печати, куда было передано письмо Коковцова, попробовало искать
средства борьбы против информации в сфере юридических способов воздействия и
с этой целью предприняло "изыскание способов понуждения редакторов
повременной печати обнаруживать имена лиц, доставляющих в редакцию секретные
документы", но при этих изысканиях выяснилось, что по существующим законам
"правительство лишено права предъявлять к редакторам подобного рода
требования, а в уголовных законах, при самом распространительном их
толковании, не заключается никаких оснований для применения их".
Еще не успело Главное управление разработать своего ответа на письмо
Коковцова, как в борьбу с газетной осведомленностью вмешались новые лица, и
правительственные агенты должны были встрепенуться. "Его Императорское
Величество, по ознакомлении с представленною морским министром вырезкою из
газеты "Речь" от 29 января, за № 28, со статьей Л. Львова "Тактика морского
Министра", воспроизводящею почти дословно письмо государственного
контролера, от 1б января за № 14, на имя председателя Совета министров по
вопросу об изменении, положения о совещании по судостроению, разосланное
членами Совета министров 1 февраля, высочайше соизволил обратиться к
председателю Совета министров с рескриптом от 6 февраля, в котором, указывая
на совершенную нетерпимость подобных разглашений в печати правительственных
документов, повелел председателю настоять на полном расследовании этого
случая и затем о результате доложить Его Величеству". Вот тут-то и пошла
писать губерния. Получив рескрипт, Коковцов немедленно же адресовался к А.
А. Макарову, министру внутренних дел, с письмом, в котором писал между
прочим: "В исполнение высочайшего повеления и имея в виду, что виновных в
похищении материала для криминальной статьи следует искать либо в подлежащем
учреждении государственного контроля, откуда исходил оригинал этого письма,
либо в государственной типографии, где оно печаталось, либо в канцелярии
Совета министров, я сделал распоряжение о производстве тщательного
расследования по всем трем учреждениям. Но вместе с тем не могу не заметить,
что подлежащие начальства означенных учреждений не имеют в своем
распоряжении всех необходимых средств к обнаружению виновных в такого рода
хищениях и что более надежным для сего средством явилось бы совершенно
негласное, в порядке секретного полицейского сыска, расследование всех путей
и способов, коими газеты и, в частности, в данном случае, сотрудник газеты
"Речь" Л. Львов (Л. М. Клячко) добывает себе материал для газетных статей из
правительственных источников". О производстве этого расследования и просил
Коковцов Макарова. Макаров тотчас же положил резолюцию: установить за
сношениями Клячко негласное наблюдение, сделать (по канцелярии) распоряжение
о недопущении его в центральные учреждения за получением сведений для
печати. 13 февраля начальник Петербургского охранного отделения получил
предписание "установить самое тщательное и совершенно негласное наблюдение
за сношениями Л. М. Клячко (Д. Львов) и о результатах наблюдения еженедельно
сообщать Департаменту полиции". С этого момента Львов получил на довольно
продолжительное время верных, но тайных спутников, которые изо дня в день
наполняли свои "дневники наблюдения" за Царицынским (такова была
так-называемая кличка наружного наблюдения, данная Львову) дребеденью вроде:
вышел в 1 час дня из дома, поехал на извозчике в редакцию, зашел в банк,
посетил Министерство торговли и т. д.
Расследуя вопрос о газетной информации, охранное отделение выяснило в
то же время, что, кроме Львова, составлением обличительных статей занимаются
еще Аркадий Румянов и Александр Стембо. Негласное наблюдение было
установлено и за ними, но оно не дало никаких интересных для "охранки"
результатов. Резюмируя неудачу наружного наблюдения, руководитель розыска
писал: "Вскоре пришлось снять наблюдение по той причине, что слежка за
газетными сотрудниками, при постоянных разъездах по городу, часто в
автомобилях, нередко прерывалась и, наконец, была замечена самими
наблюдаемыми. Кроме того, наблюдение оказалось недостигающим цели еще и
потому, что, отмечая посещение газетными сотрудниками тех или иных
правительственных учреждений, оно не давало, ввиду совершенной невозможности
выслеживать наблюдаемых внутри казенных помещений, необходимых указаний на
то, с кем именно из должностных лиц и по каким поводам наблюдаемые входили в
общение".
В распоряжении Департамента полиции оставалось одно сильное средство: в
виду неудачи наружного наблюдения департамент нашел более соответственным
перейти к обыскам и арестам. Мера эта с одобрения министра А. А. Макарова
была применена летом 1912 года к Руманову, Стембо, Львову, Атамакину и
Раковскому. Обыски, по деликатному выражению охранного отделения, коснулись
и редакций газет "Речь" и "Биржевые ведомости".
При обысках были отобраны различные секретные циркуляры и другие
официальные документы, но указаний на источники получения этих документов
эти обыски не дали. При допросах обысканные заявили, что официальные
документы они получали непосредственно от разных сановников.
Данные наружного наблюдения подтверждали заявления журналистов, и,
таким образом, при всем старании обвинить их в преступных деяниях, связанных
с приобретением документов, не удалось, и "переписка" о них была прекращена.
О произведенном охранным отделением и Департаментом полиции
расследовании и о его результатах министр внутренних дел сообщил Коковцову.
Констатировав неудачу следствия, министр указал на старое испытанное
средство, еще не использованное. "Единственным возможным способом борьбы с
этим злом было бы установление внутреннего освещения состава редакций
известных газет, что, конечно, сопряжено с весьма крупными денежными
затратами и к чему, однако, ввиду необходимости придется в недалеком будущем
прибегнуть", - писал министр Коковцову. Коковцов не удовлетворился этим
ответом и, разделяя заключение министра о внутреннем освещении, высказал
мнение, что "заявлениям сотрудников левых газет о получении ими официальных
документов от высокопоставленных особ едва ли следует придавать веру и что
более вероятным является предположение о добывании таких документов
означенными журналистами путем подкупа рабочих государственной типографии
или чиновников".
Департамент полиции произвел дополнительное расследование, не давшее
опять-таки никаких результатов...
Оставалось прибегнуть к последнему средству. Директор Департамента
полиции С. П. Белецкий в сентябре 1913 года обратился к санкт-петербургскому
градоначальнику Д. В. Драчевскому с предложением "распорядиться
приобретением подведомственным ему отделением по охранению общественной
безопасности и порядка в столице внутренней агентуры в редакциях некоторых
газет, возбуждающих наибольшие подозрения в смысле противозаконного
добывания и разглашения официальных документов, и направлением этой агентуры
на выяснение практикуемых редакциями способов сего".
Предложение С. П. Белецкого было принято к сердцу, и Петербургское
охранное отделение завело новую отрасль секретной агентуры - газетную
агентуру. Таким образом, к созданию института секретного сотрудничества в
газетной среде в той или иной мере приложили руку наблюдавшие филеры, чины
Департамента полиции во главе с директором, санкт-петербургский
градоначальник, министр внутренних дел, председатель Совета министров и сам
монарх.

ЦВЕТОЧКИ ПРОВОКАЦИИ

В 1903 году заведующий агентурой в Париже Н.И.Рачковский, по личному
приказанию царя, был уволен в отставку за то, что сообщил неблагоприятные
сведения о шантажисте-спирите Филипсе, который пользовался большим влиянием
при дворе.
В Париж был командирован Ратаев, а на место заведующего особым отделом
министр внутренних дел Плеве пригласил начальника Московского охранного
отделения С.В.Зубатова, который ввел на службу в Департамент полиции
охранников: Медникова, Меньшикова, Квицинского, Труткова, Зверева,
проваленных сотрудников - Гуровича, Панкратова и жандармских офицеров
Терещенкова, Комиссарова, Меца и других.
С появлением этих лиц взгляды на революционное движение изменились.
Создалась система исключительных награждений за открытие сенсационных дел:
тайных типографий, складов бомб и пр.
По инициативе Зубатова Россия покрылась сетью охранных отделений, во
главе которых были поставлены молодые жандармские офицеры, более
восприимчивые к новым методам политической борьбы.
Для надзора за отправлявшимися в Россию революционерами с согласия
германского правительства учреждена была в 1902 году в Берлине
самостоятельная агентура, начальником которой стал Гартинг (Геккельман),
бывший секретный сотрудник III Отделения по партии "Народная воля". Гартинг
тогда же за прежние заслуги был произведен в первый чин коллежского
регистратора, а затем сразу же в коллежского советника. Деятельность его,
главным образом, свелась к тому, чтобы дискредитировать своего конкурента
Ратаева, возглавлявшего парижскую агентуру, и занять его место. Это ему
удалось с помощью вернувшегося из опалы Рачковского: Ратаева уволили.
В бытность А.А.Лопухина директором Департамента полиции произошел такой
случай. После убийства террористом Каляевым великого князя Сергея
Александровича петербургский генерал-губернатор Трепов вошел без доклада к
Лопухину и сказал "убийца", потом повернулся и вышел из кабинета. Дело в
том, что Трепов, будучи московским обер-полицмейстером, возбудил ходатайство
об ассигновании 30 тысяч рублей на охрану великого князя, а Лопухин отказал.
Вскоре генерал Трепов был назначен товарищем министра внутренних дел,
заведующим полицией. Но вся его распорядительность выражалась в том, что с
первых же дней он настолько затюкал чиновников, что некоторые из них,
приезжая к нему с докладом, лишались способности произнести хотя бы слово, и
тогда Трепов говорил: "Приведите ко мне говорящего!" Кроме того, отдавая
явно противозаконные распоряжения, он требовал, чтобы была приискана статья
закона, оправдывающая его действия.
Ближайшим своим помощником Трепов назначил Рачковского, который
немедленно приступил к организации своей личной агентуры и с этой целью
выписал из Парижа Гапона, который должен был сманить в секретные сотрудники
Рутенберга. Но об этом ниже.
Директора Департамента полиции непрестанно менялись, оставаясь на своей
должности лишь по нескольку месяцев, и наконец был назначен М.И.Трусевич,
который задумал превратить департамент в боевое учреждение, введя в его
состав жандармских офицеров, - они и стали руководить политическим розыском.
Генерал Климкович стал заведовать особым отделом, а его ближайшими
помощниками явились ротмистр, позже генерал Еремин - по партии эсеров,
полковник Беклемишев - по польским партиям и т.д.
Приглашение на службу в Департамент полиции жандармских офицеров было
вызвано еще и возникшим ко многим чиновникам недоверием после сделанных за
границей старшим помощником делопроизводителя ЛЛ. Меньшиковым разоблачений
работы охранки.
Разоблачения В.Н.Бурцева тоже явились для департамента полной
неожиданностью, и Трусевич с жандармскими офицерами прилагали все усилия к
восстановлению агентуры.
Новой эпохой для Департамента полиции явилось появление на посту
товарища министра внутренних дел генерала П.Г.Курлова, который первым делом
стал набирать близких ему людей: директором Департамента утвердили ничем не
примечательного Н.П.Зуева, делами же заправлял М.Н. Веригин - личный друг
Курлова. Заведующим парижской агентурой стал отставной штабс-ротмистр
ААКра-сильников, бесшабашный кутила.
Ходили слухи, что Курлов, как ярый монархист, был назначен против
желания Столыпина, для создания противовеса "либеральным" стремлениям
последнего. Ведь Столыпин был министром внутренних дел.
Последствием разоблачений Бурцева явилось массовое увольнение секретных
сотрудников, которые стали приходить в департамент просить о назначении им
пособий и трудоустройстве. Пособия им давались мизерные, по 200 - 300
рублей, в дальнейшей их судьбе департамент участия не принимал, стараясь
поскорее от этих людей отделаться.
У английского писателя Честертона есть затейливый роман "Человек,
который был четвергом". Доброволец-провокатор поэт Сайм случайно становится
участником собрания анархистов. Находчивый, злой и остроумный, он тут же на
собрании приобретает симпатии анархистов и избирается ими в верховный совет
анархистов Европы, каждый из членов которого носит кличку дня недели. В
заседании совета вдруг поднимается вопрос о предателях, и когда Сайм,
чувствуя на себе пристальный взгляд председателя, пытается вытащить из
кармана револьвер, чтобы застрелиться, он замечает, что то же самое хочет
сделать и его сосед. В конце концов оказывается, что и все другие
анархисты - агенты полиции.
Этот фантастический роман мог стать для России реальной историей.
В современной юридической литературе под провокатором понимается не
просто полицейский агент, предатель, проникший в революционную среду, а
такой агент, который своими действиями побуждает, подстрекает революционеров
(независимо по каким причинам, "государственным" или "личным") к невыгодным
для них действиям с целью их разоблачения и ареста.
В партиях народовольцев и эсеров, где главным средством борьбы с
правительственным строем был террор, провокация процветала особенно сильно.
"Охранке" важно было не допустить террористических актов и, чтобы
предупредить их, они, бывало, провоцировались.
В работе с социал-демократами охранное отделение действовало больше
приемами осведомления.
Неотделимы террор и провокация. Там, где раздаются револьверные
выстрелы, зачастую живут бесчестье, предательство.
Политическая провокация особенно практиковалась при Плеве. Осуществлял
ее в основном подполковник Г.Судейкин, которого называли "практическим
сердцеведом".
Началось с "Народной воли".
Среди арестованных добровольцев III Отделение отбирало наиболее
уязвимых в духовном отношении. Убоявшись виселицы, стал опознавать своих
товарищей Иван Окладский. За предательство в гостиничном номере зарезан
слесарь Рейнштейн.
После казни первомартовцев руководителем остатков "Народной воли" был
Сергей Дегаев, ставший агентом Судейкина. Когда Дегаева разоблачили, от него
потребовали убить Судейкина. Иначе - смерть. И Дегаев в декабре 1883 года
выстрелом из револьвера разнес голову своему шефу. Трудно все это
объяснить - снисходительность и прочее - но революционеры переправили
Дегаева за границу, торжественно приговорили к изгнанию, и он уехал в
Америку, где благополучно прожил еще 27 лет. А народу ведь погубил немало.
Не жандармерия делала Азефов и Малиновских, она лишь выбирала их из
революционной среды. Их создавала сама революционная среда. Прежде всего они
были членами своих революционных организаций, а уже затем шли шпионить и
доносить.
Чины охранного отделения или жандармского управления, от начальника до
младшего филера, никогда в революционные ряды не становились.
Дать исчерпывающий список секретных сотрудников, работавших в партии
социал-демократов, пока нельзя, так как разработку имеющихся по этому
вопросу материалов нельзя считать законченной. Можно говорить лишь о
некоторых агентах внутреннего наблюдения.
Из них, несомненно, самым видным членом партии был Роман Вацлавович
Малиновский.

БОЛЬШЕВИК-ПРОВОКАТОР

В 1914 году в Государственной думе разразился скандал. Все знали
руководителя большевистской фракции IV Думы, члена ЦК партии большевиков
Романа Малиновского. Он вышел из рабочих, многого достиг самообразованием,
стал секретарем союза металлистов. Неизвестно, что его привело в "охранку".
Там Малиновского зачислили в штат и положили для начала двести рублей в
месяц.
Он постоянно виделся с Лениным - тот редактировал его статьи,
становился видным партийным публицистом. В 1914 году в Париже он прочитал
реферат о работе большевиков в Думе, который Ленин очень высоко оценил.
Все бы хорошо, да Николай II, поддаваясь ширящемуся либерализму,
назначил товарищем министра внутренних дел Джунковского, известного тем, что
будучи московским генерал-губернатором, ходил в 1905 году с революционерами
под красным флагом от тюрьмы к тюрьме, освобождая политзаключенных. Начав
знакомиться с агентурной картотекой, Джунковский очень удивился и, явившись
к председателю Думы ГД. Родзянко, выложил ему: так и так, не депутаты у вас,
а шпионы. Малиновский тут же сложил с себя полномочия депутата и бросился в
Поро-нино к Ленину и Зиновьеву, жалуясь на усталость, депрессию и пр. А
слухи о провокаторе уже пошли. Дан и Мартов опубликовали заявления,
обличающие Малиновского. Но Ленин объявил: "Наш ЦК ручается за
Малиновского!.." В первую мировую войну Малиновский попал в плен к немцам, в
1918 году выбрался оттуда и появился в России. Верховный трибунал ВЦИК тут
же осудил его и расстрелял в 24 часа.
Имеющиеся в нашем распоряжении сведения о нем - это, во-первых,
некоторые данные, опубликованные в газетах "День" (от 16. июля 1917 г.) и
"Русское слово" (от 19 мая 1917 г.), из материала, добытого Верховной
следственной комиссией, учрежденной при министре юстиции А.Ф.Керенском, и,
во-вторых, материалы, имеющиеся в архиве Московского охранного отделения. На
основании этих данных мы можем составить довольно полное представлением о
нашем герое.
По справкам о судимости, издававшимся министерством юстиции,
Р.В.Малиновский (р. в 187бг.) был неоднократно судим за кражи, даже со
взломом. Около 1901 - 1902 годов он стал сближаться с
социал-демократическими рабочими кругами, а позднее был деятельным членом
комиссии по рабочим вопросам при социал-демократической фракции III
Государственной думы; в 1906 - 1910 состоял одно время секретарем союза
рабочих-металлистов. К этому же времени относится его близкое знакомство, с
одной стороны, с кругами, близкими к Ленину, а с другой - с московской
"охранкой", секретным сотрудником которой он делается в 19Ю году. 13 мая
этого года Малиновский по операции против эсдеков арестовывается в Москве на
улице и на допросе заявляет жандармскому офицеру Иванову о своем желании
переговорить откровенно с начальником отделения Заварзиным. Освобожденный 23
мая, Малиновский вступает в агенты охранки. В это время он, как эсдек, -
меньшевик-ликвидатор, но, "постепенно, после самых серьезных размышлений и
наблюдений", как он говорил Ленину в январе 1912 года, переходит к
большевизму. Одновременно с этой эволюцией он проделывает хорошую карьеру и
в охранном отделении, где его ценят, увеличивая жалованье, первоначальный
размер которого не превышал 50 рублей в месяц. До 1912 года всего агентурных
записок, освещающих работу московских социал-демократов, в архиве имеется
57. За это же время Малиновский три раза нарочно арестовывался, но за
отсутствием улик освобождался.
Со времени поездки в январе 1912 года на Пражскую конференцию ленинцев
Малиновский становится в ряды наиболее видных большевиков. На этой
конференции он произвел хорошее впечатление на Ленина, был избран в ЦК
партии и намечен кандидатом от рабочих московской губернии в IV
Государственную думу.
По приезде с конференции в Москву "стремится, сообщает охранному
отделению сотрудник Сидор (А.А.Поляков), выставить свою кандидатуру по
рабочей курии от губернии, и есть основание полагать, что он легко проведет
ее, как имеющий популярность в рабочей среде". Через день сам Малиновский
(Портной) сообщает о себе же: "Его кандидатуру в государственную думу
московский социал-демократический комитет определенно решил поддерживать".
20 сентября он о себе же: "Им собрано 20 рублей денег на командировку своих
агентов по губерниям для агитации среди рабочих о голосовании за него при
выборах в Государственную думу". 30 сентября он сообщает, что избран
выборщиком на губернский избирательный съезд, 3 октября сотрудник Сидор
сообщает, что Малиновским получено из-за границы около 300 рублей для
ведения агитации среди уполномоченных от рабочих по проведению его
кандидатуры, и наконец, сотрудник Пелагея /А .С. Романов/ доносит, что
Малиновский участвовал в предвыборном совещании, где его окончательно
наметили в Государственную думу.
Так проводили большевики Малиновского в Думу, но едва ли им удалось бы
это сделать, если бы того же не желали бы и в охранном отделении, и в
Департаменте полиции. Последние к тому же всячески устраняли препятствия,
возникшие на пути Малиновского в Таврический дворец. А первое препятствие
явилось в лице мастера завода, где работал Малиновский, Моисея Кривова.
Находясь в плохих отношениях с Малиновским, Кри-вов грозил уволить его
с завода и тем самым сделать невозможным выборы Малиновского. Кривова на
время выборов арестовали. Вскоре появилось новое препятствие. На основании
Положения о выборах, в них не могли участвовать лица, подвергшиеся по суду
наказанию за кражу, мошенничество, причем означенное ограничение не
покрывалось и давностью. Вице-директор Департамента полковник Виссарионов
предоставил директору Белецкому такой рапорт: "Вследствие личного приказания
имею честь обратить внимание Вашего превосходительства на положение о
выборах в Государственную думу и доложить, что согласно 1 п. 10 ст. известно
Вам лицо, как отбывшее наказание в 1902 г. за кражу со взломом из обитаемого
строения, как за кражу в третий раз, по моему мнению не может участвовать в
выборах. К изложенному считаю долгом присовокупить, что Вы изволили
приказать доложить Вам, что надлежит возбудить перед г. министром вопрос о
том, следует ли ставить в известность о существующем ограничении московского
губернатора, или это лицо должно пройти для него совершенно незамеченным".
На представлении рукой Белецкого помечено: "Доложено г. министру.
Предоставить дело избрания его естественному ходу". К переписке приложен
лист бумаги с оттиском штемпеля особого отдела: "Шифр, Москва, начальнику
охранного отделения. Вопрос об участии известного Вам лица в выборах
предоставьте его естественному ходу. Белецкий". На другом листке такой
текст: "...разбор шифрованной телеграммы из Москвы от начальника охранного
отделения на имя Департамента полиции. Дело предоставлено его естественному
ходу. Успех обеспечен. Подполковник Мартынов". Наконец, 26 октября
начальником Московского охранного отделения донесено директору Департамента:
"исполнено успешно".
Выборы Малиновского в Государственную думу прошли успешно. Жена Ленина,
Надежда Крупская, прислала поздравительное письмо, в газете "Правда"
появилась горячая статья, выражающая уверенность, что Малиновский, уже более
десяти лет являющийся социал-демократом и пользующийся большим уважением,
несомненно скоро заявит о себе всей России. Департамент полиции увеличивает
ему жалованье до 500 рублей в месяц.
После избрания Малиновский развивает чрезвычайно энергичную
деятельность: как член Ленинского ЦК, как член Государственной думы и как
сотрудник Департамента полиции.
В качестве члена ЦК он присутствует на февральском совещании этого
комитета, происходившем на рождественских каникулах 1912 - 1913 годов в
Кракове. В январе 1913 Малиновский приезжает в Москву для организации
легального марксистского издания. Летом 1913 он снова за границей, на
частном совещании лиц, пользующихся исключительным доверием Ленина (кроме
самого Ленина и Малиновского, тут были Крупская, Зиновьев и Каменев). В
представленном Малиновским в Департамент полиции отчете об этом совещании
обращает на себя особенное внимание место, где он говорит о возникших в
большевистском центре подозрениях, что "вблизи думской шестерки есть лицо,
связанное с розыскными органами империи". Подозревать в предательстве
кого-нибудь из членов самой шестерки, и в частности Малиновского, у Ленина и
его ближайших помощников Зиновьева и Каменева, очевидно, не было и мысли,
судя по тому, что и после истории с Черномазовым Малиновскому на этом
совещании были даны ответственнейшие поручения, как-то: назначение двух
учеников из Москвы в открывавшуюся Лениным партийную школу пропагандистов,
раздобывание денег на эту школу, организация в Москве газеты и прочее.
Во исполнение данных ему поручений Малиновский в августе 1913 принимает
деятельное участие по изданию в Москве большевистской газеты "Наш путь",
первый номер которой вышел 23 августа. 2 сентября сам Малиновский в качестве
секретного сотрудника (теперь он носит кличку Икс) сообщает начальнику
Департамента полиции Мартынову, что социал-демократ Данский намечает его
(Малиновского) издателем журнала "Вопросы страхования", а 13 сентября он же
доносит Мартынову, что ездил вместе с Петровским к Павлу Мостовенко за
деньгами на партийные цели. 15 сентября Малиновский участвует на совещании
видных социал-демократов от редакции газеты "Наш путь", на котором было
решено вызвать стачку- протест по случаю преследования рабочей печати и для
этого выпустить листовку. На другой день Малиновский уехал за границу на
совещание ленинцев, названное по конспиративным соображениям "августовским"
(на этом совещании, кроме Малиновского, присутствовал еще провокатор А. И.
Лобов).
Из постановлений этого совещания чревато последствиями было
постановление по вопросу об отношении думской "шестерки" к "семерке".
Совещанием было решено "идти на явный раскол" с меньшевиками в случае
неудовлетворения ими требований ленинцев. По возвращении в Петербург
Малиновский добился этого раскола, что привело к вмешательству в партийные
дела русских социал-демократов Международного социалистического бюро.
Служа в свой подпольной работе двум господам - Департаменту полиции и
РСДРП, Малиновский и как член Государственной думы был таким же "двуликим".
Верховной следственной комиссией установлено, что он произносил в Думе речи
частью от себя, частью же заранее приготовленные Лениным, Зиновьевым и
другими лицами. Эти заранее приготовленные речи Малиновский представлял и на
просмотр вице-директору Департамента Вис-сарионову, делавшему свои поправки.
Из выступлений Малиновского в Думе особенно замечательны 30 октября
1913 года и 22 апреля 1914 года. Подписав первым запрос к министрам
внутренних дел и юстиции по вопросу о провокации социал-демократических
депутатов И Гос. думы, Малиновский 30 октября 1913 года произнес горячую
речь в защиту спешности этого запроса. Речь эта, вызвавшая ряд сочувственных
отзывов и приветствий, напечатанных в газете "Правда", создала Малиновскому
широкую популярность. 22 апреля 1914 года состоялась бурная обструкция со
стороны левого крыла Государственной думы против председателя Совета
министров Горемыкина, причем 21 депутат, в том числе и Малиновский, были
исключены на 15-м заседании. По словам членов Государственной думы Бадаева и
Муранова, Малиновский возмущался создавшимся положением и настаивал на том,
что "с этими карами парламентскими способами бороться нельзя", что "нужны
другие приемы борьбы", что "возвращение в Думу было бы позорным, необходимы
более революционные выступления в виде уличных манифестаций рабочих, которых
депутаты должны были поднять на защиту".
Этот взгляд Малиновского не встретил сочувствия среди левых элементов
Думы, и 7 мая 1914 года депутаты, по окончании срока исключения,
возвратились в Думу. Здесь они по очереди читали декларацию с выражением
протеста против насилия, причем председатель лишал говоривших слова. Когда
после членов Думы Керенского и Хаустова выступил Малиновский и упорно
продолжал читать декларацию, несмотря на лишение его слова председателем
Думы, последний был вынужден поручить приставу Государственной думы
предложить Малиновскому покинуть кафедру. И только после этого Малиновский
ушел на свое место. В тот же день председатель Думы М. В. Родзянко узнал от
товарища министра внутренних дел В. Ф. Джунковского, что Малиновский
является сотрудником "охранки". 8-го того же мая Малиновский внезапно сложил
с себя депутатские полномочия и немедленно выехал за границу. Как видно из
показаний допрошенного в качестве свидетеля генерал-лейтенанта Джунковского,
когда он узнал о том, что еще до его назначения на должность товарища
министра, в Государственную думу был проведен при содействии Департамента
полиции сотрудник охраны, "твердо решил прекратить это безобразие", но так,
чтобы не вызвать скандала ни для Думы, ни для министров.
После неоднократных совещании с директором Департамента полиции ВА Брюн
де Сент Ипполитом было решено выдать Малиновскому годовое жалованье в
размере 6000 рублей, потребовать от него выхода из Госдумы и отправить его
немедленно за границу. Все это и было вслед за тем исполнено, причем, как
оказалось, Малиновский не счел нужны представить какие-либо объяснения
своего ухода софракционерам. По приезде же в Австрию он явился к Ленину и
там, несмотря на противоречивые объяснения причин своего ухода, был
партийным судом оправдан по обвинению в провокаторстве по недостаточности
улик Появившиеся же сначала в Госдуме, а затем и в печати, и в обществе
слухи о сношениях Малиновского с деятелями охраны были энергично
опровергаемы в печати как самим Лениным, так и другими представителями
большевиков.
Про дальнейшую судьбу Малиновского достоверно известно лишь, что он
оказался в одном из лагерей военнопленных в Германии, но как он туда попал -
не установлено. По словам Ленина и Зиновьева, Малиновский неоднократно им
писал после этого из Германии; из писем к ним других военнопленных
выяснилось, что Малиновский открыл там партийные занятия, читал лекции,
разъяснял Эрфуртскую программу, причем слушатели присылали главе большевизма
восторженные отзывы о нынешней деятельности Романа Малиновского.
Таковы данные, добытые Верховной следственной комиссией по делу об этом
провокаторе. К ним мы можем добавить один любопытный документ, имеющийся в
архиве дел Московского охранного отделения. Это телеграмма помощника
начальника Московского охранного отделения подполковника Знаменского
московским частным приставам от 17 февраля 1917 года, т. е. за десять дней
до начала революции, следующего содержания: "Прошу иметь наблюдение за
прибытием в Москву бывшего члена Государственной думы из крестьян Плоцкой
губ. Романа Вац-лавова Малиновского и по прибытии срочно сообщить Охранному
отделению.
Подполковник Знаменский".
Если Малиновский из всех секретных сотрудников "охранки" является самым
крупным по своему положению в партии, то М. И. Бряндинского нужно считать
самым крупным из провокаторов, работавших в рядах РСДРП.

ТРИ ПИСЬМА ПРОВОКАТОРА

Печатаемые ниже три письма провокатора Брян-динского не требуют никаких
комментариев. Нужно только указать в нескольких словах условия, в которых
они были написаны.
В 1913 году Бряндинский проживал в Нанси. Из России пришли глухие
слухи, что провалы, происшедшие перед тем в Москве, были делом его рук.
Разобраться в обвинении, предъявленном Бряндинскому, было очень трудно. Не
было никаких документов. Все могущее навести на след находилось в Москве. О
многом нельзя было заикаться в присутствии обвиняемого. Сам обвиняемый
плакал, клялся в своей невиновности, протестовал, проклинал своих
обвинителей. Словом, было так, как это бывает почти всегда при обличении
провокаторов. Опрос как подсудимого, так и свидетелей установил с полной
ясностью, что Бряндинский, несомненно, грязная личность, но данных было
недостаточно, чтобы предъявить ему обвинение в предательстве и провокации.
Его исключили из партии, устранили от всякой работы.
Бряндинский после объявления ему резолюции скрылся из-за границы в
Россию и здесь стал вымаливать себе заступничество и денежную помощь у
товарища министра внутренних дел С. П. Белецкого при посредстве своего
ближайшего руководителя фон Коттена, убитого впоследствии в Гельсингфорсе.
Письма Бряндинского к фон Коттену и Белецкому выясняют не только, что
он провокатор, но и что он провокатор, спокойно занимающийся провокацией,
как выгодным для него ремеслом.
"26 декабря 1913 года.
Уважаемый Михаил Фридрихович!
Посылаю Вам копии с моего прошения и доклада, которые я одновременно
отсылаю директору департамента С.П.Белецкому, желая рассчитаться за свои
старые ошибки и покончить со своим нелегальным существованием.
Считаю необходимым послать это Вам, во-первых, потому, что я там
указываю, что некоторое время работал под Вашим руководством, и Вас могут
спросить что-либо по этому поводу; во-вторых, Вам было бы необходимо знать,
о чем и как я прошу, в том случае, если бы Вы согласились посодействовать
мне, о чем я Вас усердно прошу: Ваше доброе слово, сказанное в департаменте
вовремя и там, где нужно, значит очень много, если только не все, для моего
дела.
Вы были всегда внимательны ко мне и уже раз оказали мне поддержку в
трудную минуту; не откажите и в этот раз поддержать мои ходатайства.
Остаюсь всегда готовым к услугам признательный вам
Вяткин-Кропоткин"

"Господину директору Департамента
полиции его превосходительству
Степану Петровичу Белецкому
административно-ссыльного
потомственного почетного гражданина
Матвея Ивановича Бряндинского

Прошение

Ваше Превосходительство! В марте 1908 по распоряжению Департамента
полиции, я был выслан из Казани в Тамбовскую губернию сроком на 3 года и в
марте 1909 года из ссылки скрылся за границу, где и проживал под собственной
фамилией в Париже и Нанси. Убедившись в ошибочности моих былых увлечений, за
которые подвергся административной высылке, и раскаиваясь в них, я вернулся
из-за границы и проживаю в данное время в гор. Пе-реяславле, Полтавской губ.
под именем Павла Ивановича Исаева. Передаю свою судьбу в руки Вашего
Превосходительства в надежде, что Вы сочтете мои пятилетние скитания
достаточным для моего вразумления наказанием и, засчитав мое пребывание за
границей вместо неотбытого срока высылки, позвольте мне, таким образом,
возвратиться к своей семье и загладить свои былые ошибки полнейшей
лояльностью всей своей остальной жизни.
Время и место своего пребывания за границей в случае нужды я мог бы
установить официально, так как и в Париже, и в Нанси выправлял себе вид на
жительство из соответственных муниципальных управлений.
Матвей Бряндинский.
26 декабря 1913 г."

"Господину директору Департамента
полиции Его Превосходительству
Степану Петровичу Белецкому
бывшего секретного сотрудника
Московского Охранного Отделения
Вяткина-Крапоткина

Доклад

Позвольте, Ваше Превосходительство, в настоящем докладе изложить
основания, которые дали мне смелость обратиться к вам с прилагаемым
прошением и позволили надеяться на удовлетворение этого прошения.
С начала апреля 1909 года, т. е. почти с того же самого времени, когда
Департамент полиции начал меня разыскивать, как скрывшегося
административно-ссыльного, и до мая 1912 года я состоял секретным
сотрудником при Московском охранном отделении, работая у полковников Михаила
Фридриховича фон-Коттена и Павла Павловича За-варзина под псевдонимом Вяткин
а потом - Крапоткин. С мая же 1912 года и по февраль 1913 года проживал в
Париже и Нанси, давая освещение местных социал-демократических групп. В
России моей задачей было освещать деятельность различных организаций
Российской Социал-Де-мократической Рабочей Партии, к которым я имел доступ.
Свою деятельность я могу разделить на три периода: 1. Освещение Московской
городской организации.
2. Освещение центральных учреждений партии.
3. Освещение деятельности и жизни заграничных партийных групп.
В первый период я был районным организатором и секретарем Московского
городского комитета и дал за это время материал, послуживший главным
фундаментом обвинения на большом социал-демократическом процессе,
разбиравшемся в Москве осенью 1912 года, когда из 33-х обвиняемых не было ни
одного оправданного и громадное большинство получило каторжные работы на
разные сроки, как члены комитетов Московского городского и Московского
окружного. Мною также были даны указания, по которым взяты: вполне
оборудованная типография с отпечатанным номером подпольной газеты и
паспортное бюро с массой бланков, печатей и штемпелей. В этот же период мне
удалось собрать и дать сведения о преподавании, внутренних распорядках и
личности большинства учеников 1-й партийной школы для подготовки
работников-профессионалов, устроенной на о. Капри Горьким, Богдановым и
Луначарским.
После моего отказа от организационной работы в Москве я получил и
принял предложение Центрального Комитета взять на себя обязанности его
технического агента, в каковой роли я заведовал общепартийным паспортным
бюро, исполняя в то же время и другие поручения Центрального Комитета, как,
например, объезжая членов Центрального Комитета и извещая их о времени и
месте предполагаемых пленарных заседаний Центрального Комитета.
Впоследствии же я принял на себя заведование общепартийным транспортом
либеральной литературы из-за границы в Россию и рассылкой ее по местным
организациям. За этот период деятельности, продолжавшийся с сентября 1909
года по сентябрь 1911 года,пользуясь близостью к центру партии, я получал
возможность освещать направление как общепартийной политики, так и отдельных
ее фракций: давать периодический обзор положения дел в партии, следить за
назреванием и нарастанием разногласий и раздоров среди ее теоретиков и
лидеров и отражением этого разлада на партийных массах и организациях.
Наряду с этим я старался парализовать те начинания Центрального Комитета, о
которых я мог знать и к которым имел доступ. Так, например, два раза была
предупреждена попытка устроить пленарное заседание Центрального Комитета в
Москве и Калуге, причем несколько членов Центрального Комитета были
арестованы, захвачен в Москве исполнительный орган Центрального Комитета,
носивший название "Русского Бюро Центрального Комитета", фактически
являвшийся заместителем Центрального Комитета, к Тому времени уже
прекратившего существование. Собрал сведения о личности учеников партийной
школы, устроенной Лениным около Парижа, и о времени их возвращения в Россию,
что дало возможность по ним проследить и уничтожить остатки или зародыши
организаций, в которых они начали работать. Благодаря моим указаниям и
телеграмме был арестован в Москве с массой адресов Алексей Рыков, видный и
энергичный партийный работник, несменяемый член нескольких составов
Центрального Комитета, только что приехавший из-за границы для подготовки
общепартийной конференции. Указан и потом арестован другой работник,
приехавший из-за границы на смену Рыкова с тою же целью.
Указаны петербургские, московские и тифлисские делегаты, имевшие
поехать на общепартийную конференцию, которая состоялась в январе 1912 года.
Громадные средства, затрачиваемые партией на доставку нелегальной литературы
в Россию, пропадали даром, так как она или гнила на границе, или
доставлялась в Петербургское и Московское охранные отделения, и лишь самая
незначительная часть рассылалась по местам, причем адреса получателей
служили путеводной нитью для раскрытия местных организаций. Была указана
масса более мелких практических работников Петербурга и Москвы, имевших
необходимость сталкиваться со мной и тем самым дававших возможность
установить за собой наблюдение.
Одним словом, без преувеличения могу сказать, что если в продолжение
этих лет все усилия заграничных партийных работников восстановить
разрушенную партийную работу неизменно оканчивались неудачей и партии
фактически не существовало, то в этом, наряду с объективными условиями, и
моя деятельность сыграла довольно значительную роль.
В октябре 1911 года я был совершенно случайно арестован. В это время я
был занят подготовкой перехода через границу делегатов на партийную
конференцию и принужден был по делам очень часто отлучаться из Двинска,
места своего постоянного жительства. Как раз в это время получилось
предписание Ковенского жандармского управления обыскать меня, так как при
одном аресте был найден денежный перевод с моим адресом. Так как я как раз в
ночь обыска уехал, то это показалось подозрительным, меня сочли намеренно
скрывшимся и тотчас по возвращении арестовали. Так как у меня ничего
подозрительного не было найдено, то меня вскоре выпустили, и я поспешил в
Париж, чтобы попытаться проникнуть на конференцию в качестве представителя
от технической группы, но это мне не удалось.
Я встретил в центральных заграничных кругах холодное отношение к себе,
вызванное малой продуктивностью моей работы и моим несвоевременным арестом,
благодаря которому были арестованы некоторые делегаты, и пришлось произвести
новые выборы, отложив время созыва конференции. Отношение это было так ясно
мне показано, что я потребовал от Центрального Комитета назначения особой
комиссии для расследования моих действий. Мое требование было исполнено, и
комиссия, в состав которой входил и Бурцев, нашла, что в моих действиях и в
моей жизни нет ничего предосудительного и позорящего мою честь. Таким
образом, я мог бы продолжать свою деятельность, но, ввиду того что в центре
еще свежо было впечатление от моих неудач и потому ответственного дела мне
не поручили бы, я решил временно сойти со сцены, дать время забыть о моей
истории, а самому тем временем заняться устройством своих личных дел и,
рассчитавшись за старые ошибки, получить возможность жить под своим
собственным именем и прекратить свое, не вызванное в настоящее время
необходимостью, нелегальное существование. На пути к этой цели у меня два
препятствия: одно - это то, которое я прошу вас устранить в своем прошении,
т. е. административная высылка. Но, кроме того, я еще разыскиваюсь судебным
следователем 1-го участка г. Ярославля по обвинению меня в поступлении с
подложным аттестатом в Демидовский юридический лицей. Принимая во внимание
мягкость приговоров в большинстве аналогичных дел, а также и то, что у меня
есть смягчающие вину обстоятельства, я надеюсь или быть оправданным или же
отделаться несколькими месяцами тюрьмы, конечно при наличности приличного
адвоката. Поэтому, по получений от Вашего Превосходительства ответа на мое
прошение, я поеду в Ярославль и явлюсь сам к судебному следователю. И,
конечно, судебный следователь не применил бы ко мне высшей меры пресечения,
как к лицу, добровольно явившемуся, если бы только мои счеты с Департаментом
полиции были уже закончены. Это заставляет меня, Ваше Превосходительство,
беспокоить Вас моей просьбой удовлетворить мое прошение, приложенное к
данному докладу.
Ввиду же того, что я имею твердое намерение и полную возможность
восстановить свою ценность секретного сотрудника, я прошу Ваше
превосходительство, о сохранении в реабилитации полного секрета.
Кроме это, считаю себя вынужденным обратиться к Вашему
Превосходительству с ходатайством о назначении мне единовременного пособия в
размере пятисот рублей.
Дело в том, что я сейчас нахожусь хотя и в бедственном положении, так
как нелегальному достать себе работу чрезвычайно трудно, но все-таки могу
кое-как перебиваться, не обращаясь за помощью. С того же момента, как я
явлюсь к следователю, я буду поставлен прямо в безвыходное положение. Работы
подсудимому никто никакой не даст - это раз; во-вторых, чтобы иметь шансы на
оправдание, нужно иметь хорошего защитника, а чтобы его иметь, нужно ему
хорошо заплатить.
Одним словом, на прожитие во время суда и следствия и на ведение
процесса нужна крупная для меня сумма, которую я не могу достать иначе, как
обратившись к
Вашей помощи. Простите, Ваше Превосходительство, что пишу без
соблюдения установленных форм; дело такого рода, что я никого не могу взять
себе в советники; существо же дела дает мне надежду, что Вы благосклонно
отнесетесь к моим просьбам и удовлетворите их.
26 декабря 1913 года
Вяткин-Крапоткин".
(сохранена орфография подлинника)

В деле Московского охранного отделения, озаглавленном: "Моек Комитет
РСДРП и работники по районам 1909 г." имеется список как членов комитета,
так и районных работников, составленный на основании сообщений 13 секретных
сотрудников, главным образом .Вяткина, т. е. Брян-динского. В списке членов
Московского Комитета Бряндин-ский значится под кличкой Матвей в качестве
представителя от Лефортовского района, а в списке работников Лефортовского
района как ответственный организатор района (живет в Измайлове).
Судя по тому, что на одной из "розыскных" карточек имеется штемпель:
"Розыск отменен, цир. ДП от 12 апр. 1914 г.", можно думать, что просьба
Бряндинского о его реабилитации была Департаментом полиции удовлетворена.

12 СЕКРЕТНЫХ АПОСТОЛОВ

Одним из самых старых агентов "охранки" был видный член
социал-демократической партии Яков Абрамович Житомирский, о котором в
четвертом списке раскрытых секретных сотрудников, составленном комиссией при
Министерстве юстиции по ликвидации Департамента полиции имеется такая
справка:

"Житомирский, Яков Абрамов, доктор, 37 лет, с.-д., большевик, поступил
в заграничную агентуру в 1902 г. Будучи студентом Берлинского университета,
освещал берлинскую группу "Искры", ездил в Россию по партийным поручениям и
проч. Начал с 260 марок в месяц, а в последний год, живя в Париже, получал
2000 франков в месяц, освещал не только с.-д., но и вообще жизнь
эмигрантской колонии. Охранные клички: Обухов, Ростовцев, Андре и Додэ."

Крупным осведомителем петербургской "охранки" был Мирон Ефимович
Черномазов, о котором в списке, найденном среди других бумаг, сказано:

"Черномазов Мирон Ефимович (Москвич) - 200 руб. жалованья, бывший член
Центрального Комитета с.-д. партии. Был главным руководителем большевистской
газеты "Правда". Освещает общее положение партии частью местной
организации".
В списке секретных агентов царского правительства, опубликованном
министерством Керенского, М. Е. Черномазов значится, но о нем не дано
никаких справок.
О Василии Егоровиче Шурканове в списке провокаторов, опубликованном
Министерством юстиции, имеется такая справка:
"В. Е. Шурканов, крест. Московск. губ., кличка (охранная) Лимонин,
рабочий-металлист завода "Новый Айваз", член III Госуд. думы с.-д. фракции,
большевик. Был членом Петроградского и Выборгского районных комитетов и
товарищем председателя союза металлистов. В Охр. Отделении с 1913 г.
Жалованье 75 руб. Арестован".
В списке секретных сотрудников, найденном в бывшем Петербургском
охранном отделении, при его фамилии имеется характеристика: "Жадный, просит
прибавки".
В том же "министерском" списке значится:
"Сесицкий Иван Петрович, работал на Невском судо-строит. заводе,
ленинец, член Петроградского комитета. В 1911 году был заподозрен в
провокации, а в 1912 - 1913 гг. все же дал ценные сведения о составе
Петроградского комитета латышской группы. В 1912 году благодаря ему
ликвидировано несколько ленинцев, ав 1913 г. - две нелегальные типографии.
Сотрудничал с 1910 года; получал 60 р. в месяц. Охранная кличка - Умный.
Революц. клички: Александр, Владимир, Илья. Арестован".
О Житомирском, Черномазове, Шурканове и Сесиц-ком, не имевших тесных
связей с Москвой, в делах Московского охранного отделения никаких сведений
не найдено, что объясняется, конечно, тем, что они по московской "охранке",
как не москвичи, не проходили.
Иначе, естественно, обстоит дело с московскими секретными сотрудниками,
из которых наиболее крупными (кроме Малиновского и Бряндинского) из
работавших по эсдекам были Андрей Сергеевич Романов и Алексей Иванович
Лобов.
Член Совета министра С. Е. Виссарионов, производивший в декабре 1915
года ревизию Московского охранного отделения, в своем отчете об этой ревизии
товарищу министра внутренних дел С. Л. Белецкому дает такую характеристику
А. С. Романова:
"Пелагея (охран, кл. Романова) - с марта 1910 года (служит в охр.
отд.), получает 100 рублей в месяц; большевик; до 1912 года дал весьма много
ценных сведений благодаря близости к центру - о каприйской школе
пропагандистов и агитаторов, о Пражской конференции; в настоящее время
состоит членом областного бюро Центрального промышленного района РСДРП,
имеет сношение с наиболее видными членами партии, живущими в России и за
границей (Лениным); по его сведениям арестована в ноябре 1914 г. в Озерках
вблизи Петрограда конференция большевиков с участием членов
социал-демократической фракции Государственной Думы.
Пользуясь большими партийными связями и состоя единственным членом
названного областного бюро, Пелагея имел возможность отметить прибытие в
Москву видных партийных деятелей (Веры Арнольд, Ульяновой и других), а также
поддерживать партийную связь с провинцией и в этом отношении быть ценным
сотрудником. Однако как "областник", могущий освещать партийные "верхи",
Пелагея по своему положению должен давать директивы по партийной работе и
поэтому крайне осторожно действовать во избежание провокации; освещать же
мелкую текущую работу (в группах и на местах) он не может; таким образом,
Пела-гее (по своему положению), чтобы обеспечить в партийных кругах
положение "областника" и оставаться в то же время добросовестным
сотрудником, необходимо быть под руководством опытного розыскного офицера и
находиться под тщательным контролем. Руководит им ротмистр Ганько".
Посланный во второй половине 1909 года Московской окружной организацией
в школу пропагандистов на о. Капри, Романов по возвращении из-за границы был
арестован в Москве 1 марта, а 8 марта помечена составленная на основании
полученных от него сведений "агентурная записка" о каприйской школе.
Так блестяще начав свою предательскую деятельность, Романов продолжал
вести ее с неослабным старанием в течение семи лет, вплоть до революции,
получая за свою работу вначале 40 рублей, а впоследствии поднявшись до 100
рублей в месяц. В 1910 году по его сообщениям была ликвидирована московская
"инициативная" группа, членом которой он состоял. Сведения о Пражской
конференции большевиков (в январе 1912 г.) даны охранному отделению
Романовым, представительствовавшим область Центрального промышленного
района.
Из дальнейшей деятельности его как провокатора нужно отметить провал им
совещания, устроенного думской социал-демократической фракцией 4 ноября 1914
года в Озерках, и участие его в подготовке выступления 10 августа 1915 года
рабочих в Иваново-Вознесенске, когда безоружные толпы расстреливались
казаками. Дело с арестом совещания в Озерках, очень тонко проведенное
Романовым под руководством начальника Московского охранного отделения
Мартынова, оставив его вне подозрений со стороны преданных им товарищей,
должно было чрезвычайно высоко вознести его в глазах начальства. Имея в лице
Мартынова защитника и покровителя, Романов теперь пускается в дела, которые
даже Департаментом полиции квалифицируются как провокационные. Участие его в
подготовке событий, разыгравшихся 10 августа 1915 года в
Иваново-Вознесенске, было одним из поводов назначения ревизии московской
"охранки", но и ревизия эта сошла для Романова вполне благополучно: так
ценен был он для охранников, конечно, главным образом из-за своих связей с
Лениным и его сестрой.
А. С. Романов значится в списке агентов Московского охранного отделения
опубликованном московской "Комиссией по обеспечению нового строя", по
распоряжению которой он был в свое время арестован.
Алексей Иванович Лобов, поступивший на службу в московскую "охранку" в
июне 1913 года, состоял в рядах социал-демократической партии с 1903 г.,
работая с этого года по ноябрь 1905 года в Крыму, где дважды был арестован.
С ноября 1905 года до января 1907 года, когда уехал за границу, работал в
партийных организациях в Саратове, Крыму, Харькове и Одессе. В Берлине вошел
в состав заграничной организации при Центральном Комитете. Арестованный в
ноябре 1907 года германской полицией, Лобов был выслан из пределов Пруссии и
вернулся в Россию. В Москве арестовывается в мае 1910 года; в конце 1911
года входит в состав Московского комитета РСДРП. В 1911 - 1913 годах Лобов в
московской организации занимал исключительно важное положение. К этому же
времени относится его участие в петербургской газете "Правда". Первые месяцы
1913 года Лобов в Москве занят организационной работой по созданию рабочей
газеты, но 19 марта арестовывается и после одного из допросов поступает на
службу в охранное отделение.
С конца июня 1913 года появляются "агентурные записки", составленные на
основании поступивших от него сведений.
О его деятельности как секретного сотрудника "охранки" "Комиссией по
обеспечению нового строя" была составлена такая справка: "(сообщал) о
Московской окружн. организации с.-д., о деятельности депутата
Государственной думы Р.Малиновского, об организации партийной школы в
Поронине (Галиция). В 1914 г. давал подробнейшие сведения о деятельности
областного бюро Центрального района, о работе партийных кругов. Выдал
участников так называемого "ленинского совещания" (принимал участие в нем
сам), где был арестован делегат Новожилов. В октябре 1913 г. был вызван в
Петербург Малиновским, от которого получил поручение объехать Владимирскую и
Костромскую губ., причем выдал охранному отделению явочные адреса. В связи
этим были аресты в Иваново-Воз-несенске, вызвавшие запрос в Госдуме. Выдал
также бывших выборщиков с.-д. в IV Госдуму, собиравшихся в Москве в октябре
1913 г. По доносам Лобова было произведено очень много арестов. Один из
наиболее крупных провокаторов".
В указанном отчете Виссарионова говорится, что сотрудник Мек (охранная
кличка Лобова) был уволен начальником, О.О.Мартыновым в конце 1915 года за
пьянство. Революция застала Лобова в Крыму. Арестованный в Симферополе в
ночь на 18 апреля, он под стражей был доставлен в Москву. По дороге дважды
пытался бежать.
Старым партийным работником с хорошим революционным прошлым был Андрей
Александрович Поляков, оказавший немалые услуги московской "охранке". О нем
"Комиссия по обеспечению нового строя" опубликовала следующее:
"Поляков Андрей Александрович, крест, деревни Дубков, Калужской губ.,
40 лет, с.-д., в партийных кругах известен под псевдонимом Кацап (охранная
кличка Сидор). Бывший член областного комитета партии с.-д. Давнишний
партийный работник в Одессе и Москве. Делегат на международном съезде с.-д.
в Вене. Неоднократно судился. Работал в охранном отделении с 1911 г. Во
время предвыборной кампании в IV Думу входил в Комитет по выборам в качестве
представителя от с.-д. Тогда же был заподозрен в сотрудничестве с охранным
отделением. По недостатку улик объявлен провокатором не был, но от работы в
партии устранен. После революции прислал на имя А. М. Никитина письмо, в
котором выразил желание реабилитироваться. Сознался. Один из наиболее
крупных осведомителей".
К этому нужно добавить, что Поляков был послан начальником Московского
охранного отделения Мартыновым на Венскую конференцию социал-демократов 1912
года, о которой он дал "охранке" весьма обстоятельный отчет. Послан он был
со специальной целью препятствовать объединению собравшихся представителей
различных социал-демократических организаций, проводя идеи большевизма.
"Одним из осведомителей исключительной важности", по определению "Комисии по
обеспечению нового строя", являлся Алексей Ксенофонтович Маракушев, о
котором в списке провокаторов, опубликованном комиссией, сказано: "Маракушев
Алексей Ксенофонтович, крест. Владимирской губ., Ковровского у, Ложневской
вол., (кличка Босяк). Монтер фирмы Эриксен, с.-д., меньшевик. В 19 1г.
вступил в состав руководящего коллектива (имевшего целью восстановление
московской организации с.-д.) В 911 г. сделался сотрудником охранного
отделения, которому дал подробный обзор партийной организации и деятельности
с.-д. с 1905 г. по 1912 г., назвав членов всех комитетов и комиссий. Указал
деятелей всех партий, принимавших участие в ковровских волнениях в 1905г. В
1914 г. играл видную роль в с.-д. организациях, ведя примиренческое
направление. Обо всем сообщал охранному отделению. 1 июля 1914 г. избирается
делегатом от металлистов на международный социалистический конгресс в Вене,
не состоявшийся из-за войны. Кроме сообщений о партийных организациях,
осведомлял охранное отделение о профессиональных обществах. Доносил о лицах,
принадлежавших к анархистам-коммунистам и к военным организациям. Получал 50
р. в месяц. Один из осведомителей исключительной важности. Арестован".
По сравнению с указанными Иван Григорьевич Кри-вов является
осведомителем менее крупным. В списке "Комиссии по обеспечению нового строя"
о нем имеется такая справка: "Кривов Иван Григорьевич, мещ. Нижнего
Новгорода (кличка А. Н. О.), техник на заводе Бутырского т-ва "Устрицева и
Виноградова". Служил в охранном отделении не менее 5 лет до последнего
времени. Осведомлял главным образом о движении трамвайных служащих.
Кроме перечисленных, провокатором оказывается ученик ленинской школы
пропагандистов в Лонжюмо, носивший кличку Василий, которого Бряндинский так
характеризовал: "Делегат от Нижнего Новгорода, Василий по взглядам
большевик-примиренец, уроженец Владимирской губ., по профессии чернорабочий;
старый партийный работник, обыскивался и арестовывался".
Что этот Василий - провокатор, дает нам основание утверждать письмо в
Департамент полиции помощника начальника Владимирского губернского
жандармского управления в Шуйском ротмистра Орловского следующего
содержания:

"7 июня 1911 г. Совершенно секретно.
Доверительно.

Состоящий в моем распоряжении в качестве секретного сотрудника
Владимирец сего 6-го июня, будучи командирован в партии в школу
пропагандистов при посредстве Нижегородской организации
социал-демократической партии, выехал в Париж, адрес ему дан: "Chatillon par
Paris, rue du Plateau, 17", спросить Николая Александровича Семашко, а в его
отсутствии, жену Семашко, Надежду Михайловну, сказать им: "Прибыл из Иваново
через Нижний от Бориса Павловича" и добавить, что "из Сормова товарищ не
поехал, так как вышла задержка". Владимирец выехал по легальному паспорт,
выданному Владимирским губернатором от 2 нюня за № 106.
Явка была получена 3 июня в Н.Новгороде, в квартире Василия Иванова
(адр. - Мининская ул., новая стройка, д. № 8, Морева, кв. 2) от Бориса
Павловича - фамилия неизвестна, равно как и то, является ли это имя-отчество
настоящими или кличкой. Тут же находился неизвестный, только что прибывший
из Петербурга, по профессия переплетчик, административно высланный. Борис
Павлович сообщил, что Семашко по профессии врач, но практикой не занимается,
состоит редактором "Пролетария", что в Париже Владимирцу придется
встретиться: с Александровым, Станиславом Вольским, лично знакомым
Владимирцу Юрием, который в 1907 году был известен Владимирцу в гор.
Костроме.
Деньги на командировку 2-х лиц в размере 110 рублей были получены
Нижегородской организацией, которая и выдала Владимирцу 65 рублей.
Владимирцу в Н.-Новгороде предложено немедленно выехать в Париж, так
как курсы должны открыться в очень скором времени. Ввиду того, что в момент
прихода ко мне сотрудника (6 июня) полковника Байкова, бывшего начальника
сего Управления, уже во Владимире не было, и заявление сотрудника, что он в
видах конспирации должен непременно выехать 6-го же июня и его ждут уже
некоторые товарищи в условленном месте, чтобы проститься с ним, а потому он
не может еще раз зайти ко мне, а тем более отложить свой отъезд до получения
распоряжений из Владимира, я решился дать ему согласие на выезд
самостоятельно.
Сотруднику указано, что по прибытии на место он должен будет сообщить
свой адрес для письменных с ним сношений, причем для первого его письма в г.
Иваново-Вознесенск условлен конспиративный адрес, вменено в обязательство
сообщать о всех полученные им в пути по России сведениях, касающихся
партийной работы, о лицах, могущих с ним встретиться, каковые также могут
направляться за границу с ним с одной целью.
Владимирец удовлетворен ежемесячным вознаграждением (20 рублей) по 1
июня с. г., и мною ему выдан аванс в счет вознаграждения 40 рублей);
принимая во внимание просьбу Владимирца, его личные и семейные расходы,
каковые при проживании за границей, безусловно, увеличатся, а также
серьезность занимаемого им ныне положения в партии, каковое еще более
увеличится по возвращении из поездки, я полагаю возможным и желательным
повысить ему вознаграждение по 50 рублей в месяц. О чем прошу.
Ротмистр Орловский".

Сотрудника Владимирца в известных нам списках разоблаченных
провокаторов нет, и потому мы пока не знаем, кто работал под этой кличкой,
но что Владимирец и Василий, о котором писал Бряндинский, одно лицо, это
несомненно.
Эти 12 человек, повторяем, составляют лишь небольшую часть всех
провокаторов и просто "осведомителей", работавших в социал-демократической
партии.

ОНА НЕНАВИДЕЛА РЕВОЛЮЦИЮ

14 августа 1909 года Центральный Комитет партии
социалистов-революционеров опубликовал следующее сообщение:
"ЦК п. с.-р. доводит до всеобщего сведения, что Зинаида Федоровна
Жученко урожденная Гернгросс, бывшая членом п. с.-р. с сентября 1905 г.,
уличена как агент-провокатор, состоявшая на службе Департамента полиции с
1894 года".
Началом ее деятельности была выдача так называемого распутинского дела
(подготовка покушения на Николая И в 1895 году). В партии эсеров Жученко
работала, главным образом, сначала в московской организации, а потом и при
областном комитете центральной области. ,
12 октября 1909 года И. А. Столыпин представил следующий
всеподданнейший доклад:
"Летом текущего года, благодаря особым обстоятельствам последнего
времени, старому эмигранту-народовольцу Бурцеву удалось разоблачить и
придать широкой огласке долговременную секретную службу по политическому
розыску жены врача Зинаиды Федоровны Жученко, урожденной Гернгросс.
На секретную службу по Департаменту полиции Гернгросс поступила в 1893
году и, переехав весной 1894 года на жительство в Москву, стала работать при
местном охранном отделении. За-этот период времени Жученко успела оказать
содействие обнаружению и преданию в руки властей деятелей "московского
террористического кружка" (Распутин, Бахарев и др.), подготовлявшего
злодеяние чрезвычайной важности.
Будучи привлечена к ответственности по этому делу, Гернгросс, на
основании высочайшего Вашего Императорского Величества повеления,
последовавшего по всеподданнейшему министра юстиции докладу в 14-й день
февраля месяца 1896 года, была, по вменении ей в наказание предварительного
ареста, выслана под надзор полиции на пять лет в город Кутаис, где в 1897
году и вступила в брак со студентом, ныне врачом Николаем Жученко, и перешла
на жительство, с надлежащего разрешения, в город Юрьев, откуда с малолетним
сыном своим в апреле 1898 года скрылась за границу и занималась там
воспитанием горячо любимого сына, оставаясь несколько лет совершенно в
стороне от русской деятельности, но затем, весною 1903 года, видя усиление
революционного движения в своем отечестве и тяготясь своим бездействием в
столь тревожное для России время, возобновила свою работу по политическому
розыску и оказала правительству ряд дельных услуг по политическому розыску и
освоению деятельности укрывавшихся за границей русских политических
выходцев. Осенью 1905 года Жученко была командирована по делам политического
розыска из-за границы в Москву, где во время мятежа работала при особо
тяжелых условиях, с непосредственной опасностью для жизни, над уничтожением
боевых революционных партий, свивших гнездо в столице.
Проживая до февраля текущего года в Москве, с небольшими перерывами,
вызванными служебными поездками за границу, Жученко проникла в боевую
организацию партии социалистов-революционеров, где и приобрела прочные
связи, благодаря чему была выяснена и привлечена к ответственности вся
летучая боевая организация московского областного комитета партии, а также
произведен ряд более или менее крупных арестов.
Работая таким образом долгое время вполне плодотворно и обладая
солидными связями в революционных сферах, Жученко доставляла правительству
очень ценные сведения и приносила политическому розыску огромную пользу;
так, благодаря названной личности, удалось обнаружить и разгромить целый ряд
тайных организаций и предать в руки правосудия многих серьезных
революционных деятелей, а равно своевременно предупредить грандиозные
террористические покушения.
Жученко является личностью далеко не заурядною: она одарена прекрасными
умственными способностями, хорошо образована, глубоко честна и порядочна,
отличается самостоятельным характером и сильной волей, умеет ярко оценивать
обстановку каждого случая, делу политического розыска служила не из
корыстных, а из идейных побуждений и фанатически, до самоотвержения, предана
престолу, ввиду сего относится к розыскному делу вполне сознательно, и
постоянно заботится только об интересах дела.
Последние годы Жученко получала в общем, включая и назначенное 7 лет
тому назад Департаментом полиции за прежние заслуги постоянное пособие, 300
рублей в месяц, но при постоянно экономной жизни большую часть жалованья
тратила на служебные расходы.
Настоящее разоблачение розыскной деятельности Зинаиды Жученко,
происшедшее по совершенно независящим от нее обстоятельствам, легко может по
целому ряду печатных примеров завершиться в отношении ее кровавой расправой.
Признавая таким образом участь Зинаиды Жученко заслуживающей
исключительного внимания и озабочиваясь ограждением ее личной безопасности и
обеспечением ей возможности дать должное воспитание сыну, всеподданнейшим
долгом поставляю себе повергнуть на монаршее Вашего Императорского
Величества благовоззрение ходатайство мое о всемилостивейшем пожаловании
Зинаиде Жученко из секретных сумм Департамента полиции пожизненной пенсии, в
размере трех тысяч шестисот (3 600) рублей в год, применительно к размеру
получавшегося ею за последние годы жалованья".
27 октября 1905 года в Ливадии на подлинном докладе царь положил
резолюцию "согласен". Жученко была тотчас же уведомлена о высочайшей милости
и поспешила выразить свою благодарность в письме на имя товарища министра П.
Р. Курлова. "Ваше высокопревосходительство, - писала Жученко, - приношу Вам
свою глубокую благодарность за назначение мне поистине княжеской пенсии.
Считаю долгом сама отметить, что такая высокая оценка сделана мне не за
услуги мои в политическом отношении, а только благодаря Вашему ко мне
необычайному вниманию, за мою искреннюю горячую преданность делу, которому я
имела счастье и честь служить, к несчастью - так недолго. Ваше внимание ко
мне дает мне смелость почтительнейше просить вас обеспечить моего сына
Николая частью моей пенсии на случай моей смерти до достижения им
совершеннолетия". Это письмо было доложено директору департамента И. П.
Зуеву, который приказал: "В случае смерти 3. Жученко представить
всеподданнейший доклад, в коем, применительно к правилам пенсионного устава-
ходатайствовать о даровании Николаю Жученко пенсии в размере 900 рублей в
год, впредь до совершеннолетия, если он не будет помещен на воспитание на
казенный счет в одно из правительственных учебных заведений".
Судьба Жученко была устроена, и если бы не страх перед революционерами,
то мирному и тихому течению жизни не было бы никаких помех.
Зинаида Федоровна Жученко, урожденная Гернгросс, представляет явление
исключительное в галерее охранных типов. Она - образцовый экземпляр типа
убежденных провокаторов. Она была таким своим, таким домашним человеком в
охранной среде; ее отношения к своему жандармскому начальнику, ко всем этим
Гартингам, Климовичам, фон Коттенам были совершенно близкие, но без тени
фамильярности. Все эти господа относились к ней с великим уважением,
дружеской почтительностью и безоглядной доверенностью. Они не "руководили"
ею, а работали совместно с нею так, как работали бы с любым опытным
жандармским офицером, и даже с большей уверенностью, склоняясь перед ее
опытностью, умом, педантичной точностью. Ее отношение к руководителям было
полно товарищеской приязни и оживленной дружбы - как раз тех качеств,
которые так ценны при общей работе.
Вот собственноручно изложенный эпический, лапидарный рассказ Жученко о
своей работе: "В 1893 году я познакомилась в Петербурге с г. Семякиным и
стала агентом Департамента полиции. Весной 1894 года, по семейным
обстоятельствам, переехала в Москву. Г. Семякин, приехав туда, познакомил
меня с С. В. Зубатовым, у которого я работала до мая или апреля 1895 года,
вплоть до своего ареста вместе с И. Распутиным, Т. Акимовой и другими. До
марта или февраля 1896 года я находилась под арестом в московской Бутырской
тюрьме, после чего была выслана в Кутаис на 5 лет. В апреле 1898 года уехала
в Лейпциг, пробыв там до весны 1904 года, когда по приглашению г. Гартинга,
переехала в Гейдельберг. Следовательно, от апреля 1895 года до весны 904
года я не работала, как сотрудник В Гейдельберге я вошла в сношения с
проживавшими там социалистами-революционерами и, получив от них связи для
Москвы, уехала в этот город в сентябре 1905 года. С 1905 года, сентября
месяца, вплоть до конца февраля 1909 года, я работала в Москве, с небольшими
перерывами, вызванными моими поездками за границу, под начальство г. г.
Климовича и фон Коттена".
В партии, членом которой была Жученко, она была ценным и желанным
работником. На ее испытанную точность в "работе", на ее щепетильную
добросовестность, на ее товарищескую обязательность можно было положиться.
Из рядового члена партии она становится руководителем партийной работы; она
входила в состав областного комитета центральной области партии эсеров и
приняла участие в Лондонской конференции в 1908 году. Известие об ее
предательстве произвело ошеломляющее впечатление.
Подозрения возникли в феврале 1909 года, окрепли в апреле, но для
превращения в достоверный факт нуждались в непререкаемом аргументе. 26
августа Центральный Комитет обратился к В. Л. Бурцеву с следующим
предложением: "ЦК п.с.-р. собрал ряд данных, уличающих 3. Ф. Жученко в
провокационной деятельности" ЦК считал бы полезным предварительно, до
предъявления Жученко формального обвинения, сделать попытку получить от нее
подробные показания об известном ей из провокационного мира. НТК полагает,
что вы, как редактор "Былого", могли бы предпринять эту попытку, и со своей
стороны готовы оказать вам в этом необходимое содействие".
Жученко, подозревая неладное, еще в феврале 1909 года выехала из Москвы
и укрылась в Шарлоттенбурге, в скромной квартире. Здесь нашел ее Бурцев, и
здесь же она ответила полным признанием выдвинутых против нее обвинений. Она
выразила свое сожаление, что так мало послужила охранному отделению, но
стояла только на одном, что провокацией она не занималась. "Я служила
идее, - заявила она Бурцеву. - Помните, что я честный сотрудник Департамента
полиции в его борьбе с революционерами..." "Сотрудничество - одно из более
действенных средств борьбы с революцией", - писала она Бурцеву, повторяя в
сущности одно из основных положений инструкции по ведению внутреннего
наблюдения. "Я не одна, у меня много единомышленников, как в России, так и
за границей. Мне дано высшее счастье: остаться верной до конца своим
убеждениям, не проявить шкурного страха, и мысль о смерти меня не страшила
никогда (иначе я никогда бы не перевозила бомб, как и много другого не
делала бы)".
Разоблаченные агенты, сотрудники вызывают различные к себе чувства, но
какие бы они ни были, к ним всегда примешивается чувство презрения и
гадливости. Когда Жученко закончила свои ответы Бурцеву, она спросила его:
- Вы меня презираете?
- Презирать - это слишком слабое чувство! Я смотрю на вас с ужасом, -
ответил Бурцев.
Бурцев составил подробный рассказ о посещении Жученко и о своих беседах
с ней. Этот рассказ необычайно интересен с психологической стороны, но еще
интереснее с этой точки зрения отчет о посещении Бурцева и его беседах с
Жученко, сделанный ею самой в письмах к начальнику - полковнику М.Ф.Коттену,
в то время начальнику Московского охранного отделения. Сопоставление этих
двух рассказов только усиливает драматический эффект события.
Бурцев рассказывает, как 11 августа 1909 года он появился в квартире
Жученко. Он обратился к ней с просьбой поделиться с ним воспоминаниями в
области освободительного движения. Жученко скромно ответила ему, что она
стояла далеко от организаций и вряд ли может быть полезна ему. Впрочем, он
может задать ей вопросы. Но Бурцев не решился начать свой допрос в ее
квартире, где был ее сын и жила ее подруга. Он просил ее прийти для беседы
вечером в кафе. Она согласилась, пришла в условленное место, но по какому-то
недоразумению не встретила Бурцева. В этот день допрос не состоялся.
Вечером, взволнованная посещением Бурцева, Жученко писала своему другу
и начальнику фон Коттену: "Не знаете ли, дорогой мой друг, исчезли ли уже
сороки из уготовленных им теплых краев? Мне кажется, они уже за границей. И
вот почему. Сегодня был у меня Бурцев. "Собираю воспоминания и прошу вас
поделиться со мной вашими". - "Что же вас интересует?" - "Все. Но здесь
неудобно говорить. Будьте добры приехать в 7 ч. вечера на Friedrichstrasse,
к подземке. Я буду там ровно в 7 ч". В 7 ч. я была, как условлено, но его
там не было. Прождала до 8 ч. и отправилась домой. Вероятно, завтра придет
еще раз, если только мой приезд к подземке уже не сыграл какой-то роли.
Сауest или нет? Думаю, да. Не будь одно да (простите за тяжелый язык),
Р.Гальц уведомила бы меня давно о визите... Когда я ехала на подземке,
признаюсь, мелькнула мысль - не встречаться с ним, уехать. Но это только
одно мгновение было. "Я вас где-то встречал". - "Очень возможно" (никогда не
видела ). Ну, как не пожалеть, что Вы не здесь! Было бы интересно
побеседовать. Но только Вы остались бы мною недовольны: Вы не любите, когда
я говорю спокойно. Но чего волноваться! Я так себе и представляла. Именно он
должен был прийти ко мне. Если возможно будет писать, сейчас же напишу Вам о
продолжении сей истории. А пока все же до свидания. Всего, всего лучшего!"
Первый акт драмы с завязкой сыгран. Сотрудник чувствует, что за ним
следят, что он открыт, и ждет, как произойдет разоблачение. Он уверен в
приходе судьбы, тысячу раз рисует в своем воображении, как это будет и будет
ли предварительно выяснение или сразу наказание, самое тягчайшее. Именно
так, как ждала Жученко, пришел Бурцев.
Второй акт драмы разоблачения был разыгран на следующий день, 12
августа. В 10 часов утра Бурцев уже звонил у двери Жученко. "Она сидела в
глубоком кресле, безмятежно смотрела на своего собеседника и казалась с виду
совсем спокойной и голос был ровный и уверенный.
Тогда, почти на владея собой, он подошел к ней в упор и сказал прямо в
лицо:
- Я хочу теперь просить вас, не поделитесь ли со мной воспоминаниями о
вашей 15-летней агентурной работе в Департаменте полиции и в охране?
Она не то вопросительно, не то утвердительно сказала ему:
- Вы, конечно, не откроете ни доказчиков, ни доказательств.
Бурцев.конечно, решительно отказался открыть свои источники.
Она высокомерно взглянула на своего прокурора и совсем не прежним тоном
сказала:
- Я давно Вас ждала. Еще полгода тому назад я сказала своему
начальству: "Бурцев разоблачил Азефа; теперь очередь за мной. Он сам придет
ко мне и будет меня уличать". Как видите, я не ошиблась. И скажу вам
искренно: я рада, что вы, а не эсеры явились ко мне.
Бурцев ушам своим не верил. "Для верности" он спросил:
- Значит, вы признаете что вы служили в охранном отделении?
- Да, я служила, к сожалению, не 15 лет, а только 3, но служила, и я с
удовольствием вспоминаю о своей работе, потому что я служила не за страх, а
по убеждению. Теперь скрывать нечего. Спрашивайте меня - я буду отвечать. Но
помните: я не открою вам ничего, что повредило бы нам, служащим в
Департаменте полиции.
Допрос начался здесь же в квартире, и затем в течение нескольких часов
продолжался в кафе.
В 1 час 22 мин. Жученко отправила телеграмму в Московское охранное
отделение фон Коттену: "Micheew (Михеев - охранный псевдоним Жученко) ist
bekannt dupch den historeker Brief folgt Zina".
В тот же день написала и письмо, которое должно было быть переслано фон
Коттену в случае смерти Жученко. Жученко осталась жива, и письмо осталось
непосланным. В тот же день вечером она писала вновь фон Коттену:
"Дорогой мой друг! У меня лежит письмо для Вас, которое Вы получите в
случае моей смерти. В нем я подробно рассказываю о втором визите Бурцева.
Чтобы Вам ясно было дальнейшее этого письма, должна повториться и сказать,
что он начал сегодня прямо с фразы: "Поделитесь вашими воспоминаниями, как
агента охранного отделения в течение 15 лет. Умом и сердцем вы с нами".
Я ведь ждала этого еще с декабря. Раз Бурцев приходит ко мне и говорит
это, ясно, что у него имеются документальные доказательства. Поэтому
отрицать а 1а Азеф было бы пошло. Согласитесь. Я и подтвердила, исправив
неточную дату - 15 лет. Его очень удивило, что не отрицаю. "Имею данные от
охранников, среди эсеров подозрений никаких не было. Вас хотели сейчас же
убить, но я "выпросил" у них: расскажите все, ответьте на все вопросы - и
ваша жизнь гарантирована". На этом окончился его утренний визит.
От 3 до 7 вечера говорила с ним в Cafe. Отказалась от дачи показаний,
объяснила ему, почему я служила вам и другим и каким образом я сделалась
агентом. Относительно последнего он объясняет моим арестом, на улице в
Петербурге, "воздействием" и пр. Для меня было очень важно разубедить его, и
он не мог не поверить, что это не так было. Спрашивал о многом, многом, но я
отвечала только на пустяковые вопросы. Надеюсь, что оставалась все время
спокойна и ничего не выболтала. Он резюмировал свое сообщение чекистам так
"Опасная противница революционного движения, эсеров в частности, действовала
только по убеждению вредности всякой революционной деятельности". Появится
ли это резюме в его корреспонденциях? Едва ли. Но обещал мне писать только
правду. Увидите, как он сдержит свое слово. Через неделю мое имя уже
достояние газет, как он сказал, но я думаю, что это будет уже завтра.
Сведения обо мне были уже в апреле якобы. "Я преисполнен к вам ужасом. Не
мог предполагать, что такой тип, как вы, возможен. Это гипноз". Против этого
я горячо протестовала. Но, кажется, он остался при своем.
Несколько раз просил работать с ним. "Вы так многое можете разъяснить,
быть полезной." - "Работайте вы со мной", - сказала я. Негодование! Я
отвечаю тем же. "Я умываю руки. Теперь эсеры решат, что с вами делать. Как
человеку честному, жму вашу руку, желаю всего хорошего..." Словом, я с
удовлетворением увидела, что презрения с его стороны не было. А его ужас -
это очень недурно.
Я со своей стороны выразила мою радость, что именно он пришел ко мне
могу надеяться, что мои слова не будут извращены, и не слышала грубой брани
и пафоса возмущения. "Я не одна, есть другие в моем роде и всегда будут" -
не удержалась я сказать. - "Но ведь я всех разоблачу, у меня уже имеется
много документов". Вот, кажется, все существенное моего разговора с ним".
То, чего ждала с трепетом Жученко, свершилось. Карты раскрыты,
предатель разоблачен. В третьем акте драмы следовало бы, по теории, дать
раскаяния и наказаний. Но раскаяния не было, была только гордость содеянным,
гордость своим поведением во время разоблачения. И несомненно, эта гордость
запретила ей спасаться от наказания. "Теперь что же дальше? - пишет она 12
августа фон Коттену. - Думаю, что с ним была пара эсеров; если нет (он
отрицает), то приедут и, конечно, крышка. Очень интересно было бы знать, что
Вы мне посоветовали бы. Я сама за то, чтобы не бежать. К чему? Что этим
достигается? Придется вести собачью жизнь. И еще с сыном. Быть обузой вам
всем, скрываться, в каждом видеть врага и, в конце концов, тот же конец! А
вдобавок подлое чувство в душе: бежала! Из-за расстояния должна решать сама,
одна. Мой друг! Конечно, хочу знать Ваше мнение, но придется ли его
услышать? Они доберутся раньше Вашего ответа. Ценой измены Вам, Е. К (Е. К
Климовичу), всему дорогому для меня могла бы купить свою жизнь. Но не могу!
"Вы должны порвать с ними окончательно и все рассказать". - "Отказываюсь!"
Простите за неординарный зигзаг мысли, но мне малодушно хочется рассказать
Вам, как мой милый мальчик реагировал на мой рассказ (я должна была
приготовить его, сказать ему сама, взять из школы). Так вот он говорит: ich
werde sie selbst schiessen, vielleicht wird diesse Bande dich doch niht
todten!
Простите за отступление, но Вы поймете, что я исключительно занята
мыслью о дорогом сыне".
Со дня на день ждала Жученко расплаты и каждый день писала фон Коттену,
чтобы он знал, что она еще жива. 13 августа она сообщала ему; "Центральный
Комитет теперь уже знает, что я не приняла их условий. Не думаю, чтобы они
оставили меня так; надо полагать, придумают способ убрать. Задача для них не
такая легкая: будут, конечно, думать, как бы "исполнителю" сухим из воды
выйти. Я совершенно открыто хожу по улицам и не собираюсь уезжать. Газеты
еще молчат..; Дорогой мой друг! Как хорошо бы с Вами сейчас поговорить. Жду
Вашего привета. Чувствую себя хорошо, свободно - стоило жить!"
В тот же день Жученко писала и другому своему другу Е.К. Климовичу:
"Теперь жду, что дальше будет. Конечно, убьют. Бежать, начать
скитальническую жизнь - нет сил, потеряю равновесие, буду вам всем обузой...
Хотя бы эта банда, как выразился мой дорогой мальчик, убила и не
обезобразила бы меня. Это мое единственное желание. С каким наслаждением я
поговорила с Бурцевым, бросила через него эсеровской банде все мое презрение
и отвращение. Надеюсь, он не извратит моих слов".
14 августа Жученко писала фон Коттену: "Дорогой мой друг! Боюсь только
одного: серной кислоты. Начинаю думать, они не убьют меня. Довольно трудно
ведь. Они уверены, что я окружена толпой полицейских. И "жалко жертвовать
одним из славных на провокатора" - думается мне, говорят они. Вероятно,
дойдут до серной кислоты. Конечно, и это поправимо... Но обидно будет.
Потом, боюсь, что Бурцев извратит мои слова - и это будет особенно скверно.
И особенно опасаюсь, что они похитят сына. Несколько раз представляла себе,
как будет, что я буду ощущать, когда меня откроют, и, к своему счастью,
вижу, что это гораздо легче. Просто-таки великолепно чувствую себя. При
мысли, что они застрелят меня, конечно. С Бурцевым держала себя гораздо
лучше, чем могла ожидать от себя в Москве при мысли о сем моменте".
Прошло еще несколько дней. Центральный комитет официально объявил о
провокаторстве Жученко. Бурцев сдержал слово и не скрыл о ней правды.
Жученко стала предметом острой газетной сенсации. Она не была убита, не была
обезображена, сын был при ней, и она жила по-прежнему на своей квартире.
Департамент оплатил ее услуги "княжеской" пенсией, а 7 ноября она писала В.
Л. Бурцеву: "Осень моей жизни наступила для меня после горячего лета и
весны".
Прошло еще насколько месяцев. Была неприятность с берлинской полицией;
она хотела было выдворить из Берлина русскую шпионку, о которой шумела
пресса, но по просьбе русского Департамента полиции согласилась оставить
Жученко в покое. В письме ее к фон Кот-тенуот 18 февраля 1910 года находится
любопытное сообщение об отношении к ней берлинской полиции. "У меня тут
опять буря в стакане воды. С.-д. Либкнехт сделал запрос в прусском ландтаге
министру внутренних дел, известно ли ему, что Ж. снова в Шарлоттенбурге и
"без всякого сомнения продолжает свою преступную деятельность". Недостатка в
крепких выражениях по моему адресу, конечно, не было. Я ожидала, что
президент (берлинской полиции) после этого запроса снова посоветует мне
уехать. Но они отнеслись к этому выпаду очень спокойно. Показали мне только
анонимное письмо президента с советом выселить русскую шпитцель, иначе
произойдет что-либо скверное. Я думаю, что это в последний раз упоминается
имя Ж. Пора бы, право, и перестать, тем более что я буквально ни с кем не
вижусь и не говорю. Своего рода одиночное заключение, только с правом
передвижения. Надеюсь, что через полгода окончательно свыкнусь и угомонюсь".
И действительно, через некоторое время Жученко угомонилась. Для нее все
было в прошлом, и в этом прошлом, ей дорогом, она жила в воспоминаниях и
переписке со своими друзьями-руководителями. Разоблачение ни на йоту не
изменило ее теоретического уклада, и секретное сотрудничество казалось ей
по-прежнему делом нужным и важным. Приводим характернейшие выдержки из ее
письма 1910 года к Е.К.Климовичу "Изгоев в "Речи", который является
легальным граммофоном того несуществующего ныне, что было партией эсеров,
очень утешительно говорит, что Меныциков возбуждает гадливое чувство. Ну,
нравственным возмущениям - грош цена в данном случае, но это показывает, что
вот предположение, будто Меныциков мог бы работать в революционных
организациях, едва ли осуществимо. Кто возьмет его к себе? Меня больше
занимает заметка здешней прессы, русское правительство якобы встревожено
намерением сего субъекта что-то там опубликовать. Главный вред от него
налицо, мы проваленные! Остается, следовательно, пресловутое
дискредитирование и прочая пальба из пушек по воробьям. Но это ведь лишь
минутное волнение и одно времяпровождение, Ничего не изменится; главное
всегда считается - сотрудники есть и будут, а следовательно, и банда не
сможет поднять высоко головы. Интересно знать, когда это вошло в обращение
слово - провокатор? Кажется, с 905 года. И вот с тех пор нас обвиняют всегда
в провокации. И пусть! От этого обвинения Департамент полиции еще не
рушился. А что другое может разоблачить Меньшиков? Остается только
радоваться, что предатель известен. Все многочисленные провалы, все их
причины, - хочу сказать, азефский и мой, особенно - показывают, что наша
система преследования шаек и проч. К0 - жизненна и плодотворна. А это
громадное утешение! тЪвотао это с убеждением, зная теперь, откуда шли все
разоблачения, предательства. Само собой, мы никогда не провалились бы при
вашем Мих. Фр. (фон Коттен) и других ведений агентуры. И мне даже опасно что
вы могли хоть только остановиться на вопросе, не были ли вы причиной моего
провала! От предательств не упасется никто... О, если бы не Меныциков!
Тяжело, мой ,дру1 не быть у любимого дела, без всякой надежды вернуться к
нему!"
В момент объявления войны Жученко жила в Берлине. В первые же дни она
была арестована и заключена в тюрьму по подозрению в шпионаже в пользу
России. В тюрьме она находилась еще и в 1917 году. Дальнейшая ее судьба
неизвестна.