Кошель П. История сыска в России

ОГЛАВЛЕНИЕ

ОБЗОРЫ III ОТДЕЛЕНИЯ

Уже в "обзоре общественного мнения" за 1827 год мы находим картину
отношения к правительству различных социальных групп. Помимо
непосредственного интереса, этот очерк любопытен еще и тем, что дает
социальную иерархию жандармского общественного деления.
На первом месте обзор ставит "двор", то есть "круг лиц, из коих
собственно и составляется придворное общество". Здесь жандармский надзор
отмечает две группы: телом и душой преданных императору и партию
вдовствующей императрицы. Впрочем, настроение придворных, по справедливому
мнению III Отделения, несущественно: "Мнение двора не представляет значения
для правительства, так как оно (мнение) не играет никакой роли в обществе".
На втором месте стоит "высшее общество", то есть столичная аристократия
и бюрократическая верхушка. Здесь обзор устанавливает довольно грубое
деление на две группы: "довольных" и "недовольных". Недовольные - это либо
опальные вельможи прежнего царствования, либо же сторонники
аристократической конституции на английский манер, члены английского клуба.
Последние кажутся опаснее, но ни те, ни другие не представляют
сколько-нибудь значительной угрозы в смысле перехода к какому-нибудь
действию.
Далее идет "средний класс: помещики, живущие в столицах и других
городах, неслужащие дворяне, купцы первой гильдии, образованные люди и
литераторы. Это многочисленный класс, разнородные элементы коего спаяны в
одно целое, составляет, так сказать, душу империи". Здесь все обстоит
благополучно: "Улучшение настроения и общественного мнения этого класса
прогрессирует с поразительной быстротой". Правда, все эти группы имеют свои
мелкие жалобы. Помещики и купцы страдают от налоговой политики и денежных
затруднений, литераторы недовольны бездеятельностью Министерства народного
просвещения. Но основной факт непреложен: "средний класс" является
надежнейшей опорой правительства.
Следующей социальной группой, выделяемой "обзором", является
чиновничество. Последнее не внушает сколько-нибудь серьезных опасений, но
"морально наиболее развращено" и требует попечения с этой стороны. "Хищения,
подлоги, превратное толкование законов - вот их ремесло. К несчастью, они-то
и правят, и не только отдельные, наиболее крупные из них, но, в сущности,
все, так как им всем известны все тонкости бюрократической системы".
В своей борьбе с бюрократизмом III Отделение на словах шло довольно
далеко. В "картине общественного мнения за 1829 год" дан разбор всех
министерств и министров. В своей критике жандармы, "невзирая на лица", были
довольно резки. Так, о министре финансов Канкрине сказано, что он "человек
знающий, просвещенный, деятельный и трудолюбивый, но упрямый; не слушает
никого, кроме нескольких любимцев, которые его обманывают". Министр
внутренних дел Закревский "деятелен и враг хищений, но совершенный невежа".
Министр народного просвещения - обскурант. Военный министр граф Чернышев
"пользуется печальной репутацией: это предмет ненависти публики, всех
классов без исключения". Морской министр прямо обвинен в воровстве и т.п.
Наряду с характеристикой высших бюрократов жестокой критике подвергается и
вся государственная система.
Но, как мы отмечали выше, борьба III Отделения с чиновничеством была
исторически обречена на неудачу. Несколькими "показательными" процессами и
наказаниями нельзя было остановить все усиливавшийся бюрократизм аппарата.
И, сознавая свое бессилие, III Отделение на практике мало боролось с
чиновничеством, особенно средним и высшим, не приходившим в личные
столкновения с центральной жандармской конторой.
Возвращаясь к "обзору общественного мнения", мы находим в нем еще три
отдельные группы: армию, крепостное крестьянство и духовенство. В армии
сравнительно все хорошо: нельзя, может быть, определенно утверждать, что
армия в целом довольна, но надо сознаться, что она "вполне спокойна и
прекрасно настроена". Неблагополучно обстоит с крестьянством, жаждущим
освобождения, и массой духовенства. Последнее живет почти в одинаковых
условиях с крестьянством и заражается его настроениями.
Вся эта картина рисует сравнительно спокойное состояние общества, да
так оно и было на самом деле. И единственное черное пятно на безоблачном
жандармском небе составляет интеллигентская дворянская молодежь. В ее
характеристике автор доходит до пафоса;
"Молодежь, то есть дворянчики от 17 до 25 лет, составляет в массе самую
гангренозную часть империи. Среди этих сумасбродов мы видим зародыши
якобинства, революционный и реформаторский дух, выливающиеся в разные формы
и чаще всего прикрывающиеся маской русского патриотизма. Тенденции,
незаметно внедряемые старшинами в них, иногда даже собственными отцами,
превращают этих молодых людей в настоящих карбонариев. Все это несчастие
происходит от дурного воспитания. Экзальтированная молодежь, не имеющая
никакого представления ни о положении в России, ни об общем ее состоянии,
мечтает о возможности русской конституции, уничтожении рангов, достигнуть
коих у них не хватает терпения, и о свободе, которой они совершенно не
понимают, но которую полагают в отсутствии подчинения. В этом развращенном
слое общества мы снова находим идеи Рылеева, и только страх быть
обнаруженными удерживает их от образования тайных обществ".
Таким образом, центром оперативной деятельности III Отделения стала
слежка за молодежью, которая представлялась наиболее благоприятной почвой
для возникновения "тайных обществ". Однако "наблюдение вскоре убедило, что
преступные замыслы (имеются в виду декабристы) не оставили в обществе почти
никакого следа. Оренбургское дело и ничтожная попытка образования тайного
общества в Москве (дела Колесникова и братьев Критских) были единственными,
можно сказать, исключительными случаями, обратившими на себя внимание
Отделения в первые пять лет его существования". С тем большей энергией
взялось III Отделение за дело с 1831 года, после польского восстания.
В приведенной выше характеристике "общественного мнения", помимо
разреза социального, не был забыт и разрез национальный. Правда, не все
народности были признаны достойными жандармского изучения. Упомянуты только
прибалтийские провинции, Финляндия и Польша. Хуже всего обстояло с
последней, но как раз в Польше III Отделение не имело силы. Там действовала,
хотя в значительной степени лишь на бумаге, своя конституция, а наместник,
великий князь Константин, относился к жандармам довольно скептически, в
польские губернии их не допускал и управлял по собственному разумению.
Восстание 1830-1831 годов сразу изменило обстановку. Уже в самом начале
Бенкендорф почувствовал, какую обильную пищу для работы своего учреждения он
получает. "У нас эта война будет войной национальной, - писал он великому
князю Константину в 1830 году, - тем не менее она большое для нас несчастье.
Она послужит поощрением для негодяев всяких национальностей и бросит на
весы, и без того уже наклоняющиеся в другую сторону, большую тяжесть в
пользу мятежа против законной власти".
После подавления восстания польская конституция была уничтожена и III
Отделение распространилось на Польшу. Здесь оно развило энергичную
деятельность, приведшую, кстати, к созданию заграничной агентуры.
Списки дел III Отделения пестрят именами поляков, отправляемых на
каторгу, в ссылку, бегущих оттуда и вновь попадающих в силки и т.п. Каково
было отношение жандармов к польским делам, хорошо иллюстрирует рассказ
жандарма Ломачевского, относящийся к его деятельности в виленской
следственной комиссии 1841 года. Когда председатель комиссии, изумившись
рвению одного из ее членов, полковника Н, спросил его: "Скажите, полковник,
что, по вашему мнению, лучше для государя: не раскрыть вполне преступления
или, напутав небылиц, обвинить невинного?", тот ответил: "Лучше обвинить
невинного, потому что они здесь все виноваты, канальи!"
"Между тем как польские провинции вызывали усиленную деятельность III
Отделения в политическом отношении, внутренние, чисто русские области
империи, оставались по-прежнему спокойными и не возбуждали ни малейших
опасений". Действительно, за весь период от декабристов до петрашевцев
жандармам не довелось раскрыть ни одного сколько-нибудь крупного
революционного дела. Оренбургское дело Колесникова, дело братьев Критских,
дело Сит-никова, кружки, связанные с именами Сунгурова, Герцена и Огарева,
Кирилло-Мефодиевское общество - и все. Ни одна из этих организаций не успела
начать революционные действия, а некоторые вовсе не собирались к таковым
приступать. Кроме того, не все эти общества были раскрыты непосредственно
III Отделением.
С одной стороны, это положение было для жандармов черзвычайно отрадным.
Спокойствие общества позволяло работать без излишней спешки и волнений и
приобретать чины и ордена без особого риска и невзгод. Но, с другой стороны,
нужно было проявлять деятельность, а наиболее важного поприща -
политического движения - как раз и не хватало. Поэтому то немногое, что
находилось, раздувалось донельзя. Жестокие наказания постигали невинных
студентов, за чаркой вина спевших оппозиционную или просто непристойную
песню. Все, что чуть-чуть выходило за рамки дозволенного, превращалось в
преступление. Без государственных преступников III Отделению было
неприлично. Правда, значительную работу доставляли разбросанные по разным
тюрьмам декабристы и позднее поляки. На каждого было заведено дело. Но вся
эта слежка, хотя и требовала времени, уже не могла принести сколько-нибудь
желаемого результата. И жандармы хватаются за каждое сообщение, каждый слух
о тайном обществе, а ловкие авантюристы-провокаторы используют и жандармское
рвение, и страх императора перед революцией. Николай I не оставлял без
внимания ни одного политического доноса.
Так, в 1835 году некий Луковский, приехавший из Англии, сообщил, что
там существует два тайных общества: русское и польское. Он, Луковский,
состоит членом этих обществ. Оба они действуют в контакте и предполагают
начать в России широкую пропаганду. Для этого печатается соответствующая
литература, полная ненависти к России и русскому престолу, и литературу эту
будут переправлять в Россию по маршруту: Индия - Персия - Грузия -
Астрахань. При всем том Луковский ни одной фамилии не называл и, как
полагалось, просил дать ему денег для раскрытия злого умысла.
Нелепость доноса была очевидна: после 14 декабря неоткуда было взяться
в Англии тайному обществу, а невозможный и придуманный лишь для вящего
эффекта маршрут сразу обнаруживал мнимость предприятия. Николай, как он ни
боялся призрака революции, догадался, что его обманывают, и на докладе по
доносу Луковского положил резолюцию: "Все это очень неясно, нет ни одного
положительного указания; во всем этом правда только ненависть к нам
англичан". Однако тут же смутился - не проворонит ли он таким манером
заговора - и приписал: "Впрочем, в наш век нельзя ничего оставлять без
внимания". Пользуясь мнительностью императора, III Отделение давало ход
таким делам и провокациям, фальшивость которых наиболее умные жандармы, как
Фок или Дубельт, должны были понимать. Недаром про Дубельта говорили, что он
выдумывает заговоры, чтобы пугать постоянно правительство. Если Дубельт сам
заговоров и не выдумывал, то он не препятствовал другим измышлять их. Дела
III Отделения полны доносов о "государственных тайнах" и злоумышлениях
против императора, которые по расследовании оказывались дутыми. Эти доносы,
наконец, утомили самих жандармов, и они стали наказывать неудачливых
доносчиков.
Тем не менее провокаторы не унимались. Для примера приведем истории
двоих из них: Медокса и Шервуда. Это фигуры, очень характерные для своего
времени, крупные по размаху и к тому же сравнительно хорошо освещенные в
нашей литературе.

НА ЗАРЕ ПРОВОКАЦИИ

Роман Медокс, сын содержателя театра, начал свои подвиги еще в
александровскую эпоху. В 1812 году, имея от роду всего 17 лет, он воспылал
неумеренной любовью к отечеству и, прельстясь мыслью явиться "подражателем
Пожарскому, Палицину и Минину", решил на собственный риск и страх и,
конечно, на казенный счет составить самостоятельное ополчение горских
народов Кавказа. Для этого подвига он сфабриковал себе документы на имя
адъютанта министра полиции, поручика конной гвардии, флигель-адъютанта
Соковнина, выдал себе неограниченные полномочия, а также соответствующие
предписания министра финансов на предмет субсидирования его начинаний и,
вооружась всем этим, явился в начале 1813 года на Кавказ, где развил
необычайную деятельность. Получив по подложному предписанию 10 тысяч рублей,
он принялся за объезд кавказской военной линии, обозревал укрепления,
устраивал смотры, словом, "ревизовал"; узнав же, что местные власти в
служебном рвении поспешили донести своим начальникам об успешном выполнении
полученных через него распоряжений, он не только не смутился, но даже послал
министру полиции самостоятельный рапорт о своих действиях с присовокуплением
приватного письма, в котором он настойчиво просил подтвердить все его
поступки и полномочия.
Вязьмитинов не обладал, по-видимому, ни чувством юмора, ни умением
ценить птицу по полету. Он не внял настояниям Медокса, и последний
поплатился за свои проделки тринадцатилетним знакомством сначала с
Петропавловской, а потом с Шлиссельбургской крепостью. Впрочем, выпущенный
на свободу, Медокс очень скоро заручился доверием III Отделения и,
присоединив к своим старым приемам еще и провокацию, показал большой размах
и инициативу.
В 1829 году Медокс, в чине рядового, очутился в Иркутске, где тогда
служил городничим А.Н.Муравьев, осужденный по делу декабристов и затем
помилованный, но оставшийся под сильным подозрением и окруженный шпионами. К
последним присоединился и Медокс, втершийся в дом к Муравьеву, прикинувшись
влюбленным в сестру его жены.
Наблюдая за Муравьевым и его домашними, Медокс заметил, что они
поддерживают нелегальные сношения с Петровским заводом, где находились
осужденные декабристы. Донеся об этом в III Отделение, Медокс решил
продолжить деятельность такого рода и в 1832 году соорудил провокацию
большого масштаба.
По его словам, среди нелегальной переписки декабристов, шедшей через
дом Муравьева, ему удалось случайно найти шифрованные письма. Разобрав шифр,
он узнал, что в обеих столицах существует обширное тайное общество "Союз
великого дела", поставившее своей задачей продолжить дело декабристов и
находящееся в постоянных сношениях с Петровским заводом. Для большей
важности Медокс, следуя своему старому рецепту, сфабриковал по выдуманному
им шифру письмо от имени декабриста Юшневского. В письме этом Юшневский
рассуждал о делах нового общества, и важность находки, таким образом,
становилась несомненной.
Правительство попалось на удочку и после различных прений и совещаний
отправило к Медоксу специального посланца, ротмистра Вохина. Тот устроил
Медоксу поездку в Петровский завод, где, пользуясь знакомством с женой
Юшневского, Медокс должен был вступить в сношения с заговорщиками. Медокс
перезнакомился с петровскими декабристами, а по возвращении представил
Вохину подробный дневник своего путешествия, конечно, подтверждавший
существование заговора. В качестве же вещественного доказательства он
сфабриковал специальный "купон", который должен был ему, как члену "Союза
великого дела", открыть доступ к столичным кругам тайного общества.
Затем Медокс отправился в Петербург, где дал личные показания
Бенкендорфу, а оттуда в Москву, где он должен был явиться со своим "купоном"
к матери декабристов Е.Ф.Муравьевой. III Отделение начало уже расследование
по его доносам, а он тем временем жуировал в Москве и на напоминания
приставленного к нему жандармского генерала отвечал самыми различными
неопределенными обещаниями, а потом самыми бессмысленными доносами на
совершенно лояльных людей. Однако и эти доносы принимались во внимание.
Между тем Медокс успел выгодно жениться и, захватив женино приданое, исчез
из Москвы, где упомянутый генерал начал докучать ему своими требованиями
разоблачений и явно уже подозревал его в обмане.
Похлестаковствовав некоторое время в провинции и истратив все деньги,
Медокс вернулся в Москву, где и был выдан семьей жены. Тут уже не помогли
никакие новые доносы и "разоблачения". Ему пришлось сознаться в подлогах и
вторично надолго засесть в Шлиссельбургской крепости.
В том же духе, хотя и с иными деталями, история Шервуда. Отличившись в
деле декабристов, где он, ничтожный унтер-офицер, сумел организовать
провокаторскую интригу, Шервуд с самого начала царствования Николая I был
осыпан почестями и милостями. Он был произведен в офицеры, пожалован
дворянством, получил приставку к фамилии - "Верный" и, наконец, привлечен к
трудам III Отделения. В 1827 году он получил ответственную командировку на
юг с тайной миссией обследования умов и толков южных губерний. Чувствуя себя
героем дня, Шервуд держал себя на юге так вызывающе и настолько превысил
свои "ревизорские" полномочия, что должен был прекратить командировку и
отправиться "к водам" на Кавказ. Тем не менее осенью 1829 года он оказался в
Киеве, и здесь его деятельность приняла явно провокационный характер. Он
завел собственную полицию, распространив ее на ряд соседних губерний,
разослав каких-то подозрительных агентов, и готовил новое "тайное общество".
Зная слабую сторону правительства, он хотел создать это общество из остатков
декабристов и масонских организаций. Для этого он окутывал шпионской сетью и
родственников декабристов, живших в тех краях, и таких вельможных дам, как
сестра князя Голицына или графиня Браницкая. Держал он себя с подобающей
важной особе таинственностью и только намеками давал понять о серьезности
порученных ему дел. Все бы могло сойти хорошо, если бы жандармский полковник
Рутковский не почувствовал, что интриги Шервуда могут отозваться на его
собственной карьере, и не настрочил в Петербург доноса, в котором он
приводит и некоторые неосторожные фразы Шервуда по поводу шефа жандармов.
Бенкендорф лишил Шервуда своего покровительства, и на этом его жандармская
служба остановилась.
Тогда Шервуд стал на путь уголовных афер, но и в этом деле наткнулся на
сопротивление III Отделения. Все его доносы, все попытки провокаций
оставались безрезультатны. Наконец, он даже был выслан из столицы. И тогда
он сделал последнюю ставку. Он отправил великому князю Михаилу Павловичу
большой донос на недостатки государственного аппарата и на продолжающуюся
деятельность декабристов и польских революционеров.
"Кто же, - взывает охваченный гражданской скорбью Шервуд, - допустил
все это зло, все эти беспорядки, все эти адские замыслы, все то лихоимство?
Ведь в начале царствования был учрежден корпус жандармов, который должен был
сосредоточить все моральные силы империи, лучших людей государства,
соединявших высокие нравственные качества с беспредельной преданностью царю
и отечеству. В том-то и оказывается корень зла, что в III Отделение проникли
ненадежные люди, а главенство в нем захватил обольстивший Бенкендорфа
Дубельт; этот человек, всегда бывший против правительства, едва ли не во
всех обществах, из III Отделения сделал место, которому дали название -
факторская контора. Надо томы написать, чтобы исчислить все мелочные дела,
разобранные III Отделением, и смело можно сказать: много высочайших
повелений вышло без воли государя. Весь Петербург можно спросить, ибо все
знали, что если нужно, по какому бы то ни было делу, исходатайствовать
высочайшее повеление, то стоило только адресоваться к полковнице
Газенкампф, которая, будучи довольно снисходительна в цене, всегда была
верна в своем слове; генерал-майор Дубельт проживал всегда в год более 100
тысяч рублей, сверх того прикупал имение". И покуда такие люди, как Дубельт,
сидят у самых истоков власти, а без лести преданные Шервуды находятся в
изгнании, до тех пор не воцарится на Руси порядка и она все более и более
будет погружаться в бездну гибели".
Старый провокатор вступил в бой с самим III Отделением, но бой оказался
неравным. Любопытна судьба доноса. Великий князь Михаил переслал его...
Дубельту. И тот, запрятав Шервуда в Шлиссельбург, вместе с тем произвел
расследование о названных в доносе лицах и представил Николаю обширное
оправдание как в своих собственных делах, так и в отношении работы III
Отделения. Отрывок из этого оправдания мы приводим как образчик того, в
какой мере были искренни жандармы в играх с бюрокоатическим аппаратом.
"Столь преувеличенное описание злоупотреблений само собой обнаруживает
неосновательность доноса. Зло существует в частности, но везде преследуется
при обнаружения оного. Покровительства или даже послабления злу решительно
нет и быть не может. Если министры и другие власти не искореняют вовсе
беспорядок и не доводят вверенных им частей до полного совершенствования, то
потому, что иные злоупотребления, по общему порядку вещей, всегда будут
существовать и существуют у всех народов. При благоразумном взгляде и при
справедливой уверенности в суждении, можно сказать, что в России по судебной
и административной частям нет общих вопиющих притеснений и злоупотреблений;
благонамеренные люди более довольны настоящим положением вещей и спокойно
ожидают улучшений в будущем времени; а всем недовольны одни те, которые, по
своему беспокойному характеру или неблагоразумию, будут недовольны при
всяком положении дел".
Мы познакомили читателя с похождениями Медокса и Шервуда, чтобы
показать, как легко было в николаевское время устраивать провокации,
подводить людей под суд и следствие, получать деньги, ревизовать, имея
вместо положительных данных только достаточную долю фантазии. Причины этих
явлений обрисованы выше: общественное движение первых десятилетий
николаевского царствования было чрезвычайно слабо.

III ОТДЕЛЕНИЕ И ЛИТЕРАТУРА

Единственным местом проявления общественного движения была литература,
и с нею жандармы на первых порах бороться умели. Вступая в управление
Российской империей, жандармы твердо рассчитывали на "превосходное
настроение" русских литераторов. .Тем не менее на этом пути уже скоро
начинаются разочарования. Писатели оказываются склонными к либерализму, а
литература, даже в руках благонамереннейших журналистов, состоящих на службе
в самом III Отделении, может развращать умы и способствовать развитию
революционных идей.
Еще в период следствия над декабристами правительство попыталось
установить своих возможных идейных врагов. Каждому члену тайного общества
неизменно задавался вопрос: "С какого времени и откуда заимствовали вы
свободный образ мыслей, то есть от общества ли, или от внушений других, или
от чтения книг и сочинений в рукописях, и каких именно?" Обычно декабристы
ссылались на иностранных философов, экономистов и публицистов, на личное
знакомство с западными конституциями и т.п. Припоминая же подпольную
революционную литературу, называли стихи Пушкина, ходившие по рукам и
воспламенявшие молодых романтиков вольности.
Отсюда сделан был вывод: нужно усилить цензуру иностранных книг,
запретить поездки за границу и печатание в русской прессе сведений об
общественной борьбе на Западе, а также покрепче присматривать за Пушкиным.
"У членов следственной над декабристами комиссии, - пишет исследователь
"полицейской" стороны биографии Пушкина, - уже под влиянием одних этих
ответов должно было сложиться определенное впечатление о Пушкине как об
опасном и вредном для общества вольнодумце, рассеивавшем яд свободомыслия в
обольстительной поэтической форме. С такою же определенной репутацией
человека политически неблагонадежного и зловредного должен был войти поэт в
сознание одного из деятельнейших членов упомянутой комиссии - известного
генерал-адъютанта Бенкендорфа; такое же представление сложилось о нем и у
самого императора Николая I, как известно, ближайшим и внимательнейшим
образом наблюдавшего за ходом следствия и показаниями привлеченных к нему и
входившего во все подробности дела. Поэтому нет ничего удивительного в том,
что когда вскоре за тем, 25 июня и 8 июля 1826 года, были учреждены Корпус
жандармов III Отделение собственной Его Величества канцелярии, заменившие
особую полицейскую канцелярию Министерства внутренних дел, то Пушкин
естественным образом и как бы по наследству сразу вошел в круг клиентов
новых учреждений "высшей полиции".
За Пушкиным следили все - от мелких тайных агентов, вроде поэта
СИ.Висковатова, сообщавшего, что Пушкин, живя в Псковской губернии,
"проповедует безбожие и неповиновение властям", до самого "коренного
жандарма" Николая I, милостиво взявшего на себя труд быть цензором поэта. С
1826 года все литературные и жизненные нужды поэта разрешались в канцелярии
III Отделения. Туда представлял он свои стихи, смиренно повинуясь
требованиям исправлять их согласно политической и эстетической указке
Николая I и Бенкендорфа; в III Отделении испрашивал он разрешения на
путешествия, на женитьбу... Все последние годы своей жизни должен был он
отбиваться от доносов различных литературных шпионов, стремившихся уличить
его в революционных и нравственных происках. Недаром любивший "шипенье
пенистых бокалов" поэт сравнивал жженку с Бенкендорфом, "потому что она,
подобно ему, имеет полицейское, усмиряющее и приводящее все в порядок,
влияние на желудок".
Непосредственный надзор за Пушкиным был, однако же, явлением
исключительным, как исключительно было и значение самого поэта. В основном
III Отделение занималось не столько писателями, сколько литературой, и в
этом направлении развило большую деятельность.
Журналы, впоследствии игравшие такую видную роль в общественной жизни,
в 20-х - 30-х годах представляют картину полной пассивности. Ставка на
провинциального помещика, на городского обывателя, полемика с целью отбить
подписчика, материал для легкого чтения, беззастенчивая погоня за
коммерческой выгодой, безудержная самореклама - вот черты, характерные для
журналистики 30-х годов. На этом фоне идейные моменты стушевывались, даже
если они, как то было в "Московском телеграфе" Полевого, и присутствовали.
Никакой общественной борьбы, никакого сознательного протеста в печатной
литературе того времени мы не найдем. Перед нами либо беспринципность, либо
открытое угодничество перед властью.
Но вместе с тем литература могла являться и, как мы знаем, в 40-х и
50-х годах и явилась поприщем, на котором концентрировались силы новой
социальной группы - мелкобуржуазной демократической интеллигенции. И
жандармы, лучше многих современников отдававшие себе отчет в направлении
общественного развития, прекрасно учитывали потенциальную силу литературы.
Здесь им пришли на помощь цензура и литературный шпионаж.
В предшествующее время цензура существовала на основании сравнительно
либерального устава. В первый же визит министра народного просвещения
А.С.Шишкова к новому государю Николай распорядился составить новый цензурный
устав. Окончательно он был утвержден в 1828 .году. Формально цензура
оставалась в ведении Министерства просвещения, фактически была поставлена
под контроль III Отделения. В особых наказах цензорам было установлено, что
"когда бы представлены были кем-либо на рассмотрение цензуры книга или
художественное произведение, клонящиеся к распространению безбожия или
обнаруживающие в сочинителе или художнике нарушителя обязанностей
верноподданного, то о сем немедленно извещать высшее начальство для
учреждения за виновным надзора или же предания его суду по законам". Высшее
начальство - это, разумеется, III Отделение.
Отдельными распоряжениями из ведения обычной цензуры изымались то те,
то другие литературные отрасли, передававшиеся в исключительное подчинение
III Отделению. Между Министерством народного просвещения и шефом жандармов
завязалась даже некоторая борьба, с неравными, впрочем, силами. III
Отделение с удовольствием регистрировало все промахи и ошибки цензуры и
доводило о них до высочайшего сведения. Отсюда уже летели выговоры министру,
отставки цензорам и т.д. Помимо соображений общеполитических, принимались во
внимание и личные обиды высокопоставленных особ. Цензура должна была следить
за всеми злободневными намеками, чтобы в них не содержалось какой-нибудь
"личности".
Образцом придирчивости, почти бессмысленной, может служить сентенция
Николая I о статье известного впоследствии славянофила И.В.Киреевского
"Девятнадцатый век". В феврале 1832 года Бенкендорф сообщал по этому поводу
министру народного просвещения князю Ливену: "Государь Император, прочитав в
№ 1 издаваемого в Москве Иваном Киреевским журнала под названием "Европеец"
статью "Девятнадцатый век", изволил обратить на оную особое свое внимание.
Его Величество изволил найти, что все статьи сии есть не что иное, как
рассуждение о высокой политике, хотя в начале оной сочинитель и утверждает,
что он говорит не о политике, а о литературе. Но стоит обратить только
некоторое внимание, чтобы видеть, что сочинитель, рассуждая будто бы о
литературе, разумеет совсем иное; что под словом "просвещение" он понимает
свободу, что "деятельность разума" означает у него революцию, а "искусно
отысканная середина" не что иное, как конституция. Посему Его Величество
изволит находить, что статья сия не долженствовала быть дозволена в журнале
литературном, в каковом воспрещено помещать что-либо о политике, и как,
сверх того, оная статья, невзирая на ее наивность, писана в духе самом
неблагонамеренном, то и не следовало цензуре оной пропускать".
Журнал "Европеец" был закрыт. Через неделю отдано распоряжение, чтобы
при разрешении новых журналов представлялись "обстоятельные сведения о
способностях издателя и его благонадежности", то есть, иначе говоря,
жандармские справки; сам же Киреевский был отдан под полицейский надзор.
Не нужно быть Николаем, чтобы прочесть в "деятельности разума"
революцию, а в "искусно отысканной середине" конституцию. В подобном чтении
упражнялись с таким же успехом рядовые цензоры. В исторической литературе
собраны десятки курьезов, свидетельствовавших о невежестве николаевских
цензоров-жандармов и просто цензоров. Приведем один пример, ставший
классическим.
Рядовой стихотворец 30-х годов Олин написал лирические "Стансы к
Элизе", попавшие на просмотр к цензору Красовскому, который не только
запретил стихотворение, но обосновал запрещение критическим рассуждением.
Автор, стремясь к своей возлюбленной, мечтает быть при ней постоянно и
"улыбку уст ее небесную ловить". По этому поводу цензор сделал примечание:
"Слишком сильно сказано! Женщина недостойна, чтобы улыбку ее называть
небесною". Лирические строки:

Что в мненьи мне людей?
Один твой нежный взгляд
Дороже для меня вниманья всей вселенной -

отмечены следующим соображением: "Сильно сказано; к тому же во
вселенной есть и цари, и законные власти, вниманием которых дорожить
должно"; а желание автора уединиться с милой в пустыню расценено как
отлынивание от государственной службы. "Сверх сего, - писал Красовский, - к
блаженству можно приучаться только близ Евангелия, а не женщины".
Если в таком положении была беллетристика, то легко себе представить, в
каком виде доходили до русского читателя статьи публицистического характера
и политическая хроника. Газет, кроме официальных, не было. В журналах
политические статьи пропускались лишь при условии абсолютной
благонамеренности. Когда в 1830 году произошла июльская революция во
Франции, о ней напечатаны были две заметки, изобразившие революцию как
добровольный отъезд короля; а когда в 1837 году в "С.-Петербургских
ведомостях" была напечатана статья о покушении на жизнь французского короля
Луи Филиппа, Бенкендорф немедленно уведомил министра народного просвещения,
что считает "неприличным помещение подобных известий в ведомостях, особенно
правительством издаваемых, которые расходятся в столь большом количестве
между средним классом людей". Цензура избегала вообще всяких упоминаний о
царях, запрещала выражения, вроде "царь скончался", не позволяла упоминать о
революциях, республиках и т.п. По словам цензора Никитенко, он однажды не
выдержал и предложил во время обсуждения в цензурном комитете статьи о 18
брюмера такой вопрос: "Должны ли мы французскую революцию считать
революцией, и позволено ли в России печатать, что Рим был республикой, а во
Франции и Англии конституционное правление, или не лучше ли принять за
правило думать и писать, что ничего подобного на свете не было и нет?"
При всем том охранители считали, что цензура еще недостаточно
деятельна. Собственно защитников свободы печати мы среди деятелей 30-х годов
не найдем. Даже Пушкин, так жестоко страдавший от цензуры и не менее жестоко
высмеивавший ее, писал в своем втором послании к цензору:

Будь строг, но будь умен.
Не просят у тебя,
Чтоб, все законные преграды истребя,
Все мыслить, говорить, печатать безопасно
Ты нашим господам позволил самовластно.

Тот самый Никитенко, который возмущался тупоумием цензуры, искренно
считал, что нельзя печатать на русском языке записки Флетчера о Москве XVI
века, потому что читатель сможет провести аналогию между правлением Ивана
Грозного и Николая I. Бывало, цензуру еще обвиняли и в попустительстве.
Видный представитель николаевской бюрократии, сенатор Н.ГДивов, подводя в
своем дневнике итог истекшему 1832 году, отмечал: "Министерство народного
просвещения не обладало достаточной энергией, чтобы обуздать периодические
издания, содержания самого антимонархического и противного самодержавию.
Тайная полиция с ее явными и тайными цензорами действовала в сем важном
случае весьма вяло. Сам граф Бенкендорф как будто находился под обаянием
этих писак; можно опасаться последствий этой небрежности".
Действительно, при сравнительно большом числе запрещений отдельных
произведений мы находим в практике III Отделения не так много преследований
самих литераторов. Жандармы полагались на добросовестность литераторов и
знали, что если сегодня Кукольнику сделать выговор за рассказ, в котором он
"выказывает добродетель податного состояния и пороки высшего класса", то
завтра тот же Кукольник постарается и состряпает что-нибудь настолько
патриотическое, что удостоится высочайшего поощрения и бриллиантового
перстня. Поэтому выговоры делались всем, вплоть до Булгарина, а к наказаниям
прибегали только в исключительных случаях. Эта уверенность в "общем
благополучии" впоследствии помогла вышедшей, в 40-х годах фаланге
либеральной литературы пережить николаевское время. Усматривая в статьях
Белинского призывы к "социализму и коммунизму", III Отделение не считало,
однако, возможным обвинить его в сочувствии к этим идеям. "Нет сомнения, что
Белинский и Краевский и их последователи пишут таким образом единственно для
того, чтобы придать больший интерес статьям своим, и нисколько не имеют в
виду ни политики, ни коммунизма; но в молодом поколении они могут поселить
мысли о политических вопросах Запада и коммунизме".
Без учета этой точки зрения III Отделения на литераторов и литературу
нельзя понять и особенностей организации литературного шпионажа. III
Отделение очень охотно принимало в число своих агентов писателей. При этом
имелось в виду, что сотрудники такого типа находятся значительно выше
обычных шпионов и по квалификации, и по общественному положению. Агенты эти
выполняли не только литературные функции, но должны были и сигнализировать
общественное настроение различных кругов. В этом плане известны более Греч и
Булгарин. Они были наиболее осведомленными и вместе с тем самыми усердными
сотрудниками, буквально завалившими III Отделение доносами, рассуждениями,
предложениями и т.п. Знакомясь с этого рода деятельностью
"братьев-разбойников", как называли Греча и Булгарина в литературной среде,
мы, однако, с удивлением замечаем, как мало внимания уделяли жандармы их
писаниям. Очевидно, понималось, что Греч и Булгарин руководствуются не
только верноподданническими чувствами, но под шумок сводят счеты со своими
конкурентами и литературными противниками. Знало III Отделение, что
шпионская деятельность друзей-журналистов общеизвестна и никто не станет
доверять им политических тайн. Но пользовались услугами, так как они были
люди старательные и осведомленные.
Литераторы в жандармской службе нужны были также и в целях воздействия
на общественное мнение. III Отделение очень часто заказывало патриотические
статьи и книги, диктовало освещение политических событий в периодической
печати. Когда в 1846 году по недосмотру Булгарина в "Северной пчеле" была
помещена баллада графини Ростопчиной "Насильный брак", изображавшая
отношения между Россией и Польшей, Нестор Кукольник по заказу III Отделения
изготовил стихотворный же ответ. В этом смысле III Отделение действовало
довольно тонко, и читатели могли только изумляться, почему либеральные
"Отечественные записки" вдруг разражаются урапатриотической статьей: на
самом деле такие статьи писались по рекомендации III Отделения.
Немалый интерес проявляли жандармы и к европейской печати. Об оценке
русских событий на Западе начали думать сразу после декабрьского восстания.
В соответствующем духе информировались западные газеты, а после казни
декабристов изготовлена брошюра на немецком языке, излагавшая историю
восстания с официальной точки зрения. С начала 30-х годов в Германию,
Австрию и Францию направляются специальные чиновники "с целью опровергать
посредством дельных и умных статей грубые нелепости, печатаемые за границей
о России и ее монархе, и вообще стараться противодействовать революционному
духу, обладавшему журналистикой". На этой почве отчасти и зародилась
заграничная агентура. Первый заграничный шпион III Отделения Яков Толстой и
начал свою службу литературной защитой русского престола. Впоследствии этот
способ обработки западного общественного мнения вместе с подкупом
иностранных изданий вырос в целую систему.
Как мы сказали, политических гонений литераторов непосредственно III
Отделение воздвигало немного. Обычно ограничивались запрещением неудачливому
автору писать, да и эти запрещения было сравнительно нетрудно устранить.
Просматривая хронику взаимоотношений николаевских жандармов и литературы, мы
находим только три громких политических дела. Из них самое значительное -
эпизод с публикацией Надеждиным в 15-й книжке "Телескопа" за 1836 год
знаменитого "Философического письма" ПЯЛаадаева. Надеждин, редактор издания,
не заметил социальной направленности "письма", автор которого, обличая
прошлое, сделал тем самым выводы и о настоящем. По мнению Чаадаева, Россия
не имеет истории, потому что ее не коснулась цивилизация. В России нет ни
долга, ни закона, ни правды, ни порядка. "Отшельники в мире, мы ничего ему
не дали, ничего не взяли у него; не приобщили ни одной идеи к массе идей
человечества; ничем не содействовали совершенствованию человеческого разума
и исказили все, что сообщило нам это совершенствование. Во все продолжение
нашего общественного существования мы ничего не сделали для общего блага
людей: ни одной полезной мысли не взросло на бесплодной нашей почве".
Чаадаев, конечно, далеко недооценил пройденного Россией исторического
пути. Но дело не в этом. Нельзя было резче разойтись с официальной точкой
зрения, считавшей, что прошлое России изумительно, настоящее более чем
превосходно, а будущее не поддается описанию. Письмо Чаадаева, по словам
Герцена, было "выстрелом, раздавшимся в темную ночь", и, конечно, разбудило
ночных стражей. Поднялась, как выразился Никитенко, "ужасная суматоха".
"Телескоп" был запрещен, цензор Болдырев отставлен от службы, а редактор
Надеждин сослан в Усть-Сысольск. Что касается Чаадаева, то к нему была
применена резолюция Николая: "Прочитав статью, нахожу, что содержание оной -
смесь дерзостей бессмыслицы, достойной умалишенного..." Власти не могли
примириться с тем, что русский дворянин и отставной гвардии ротмистр мог в
здравом уме и твердой памяти считать все прошлое России никуда не годным.
Решено было полагать Чаадаева сумасшедшим. В этом смысле и было составлено
отношение Бенкендорфа к московскому военному генерал-губернатору князю
Голицыну:
"В последневышедшем № 15-м журнала "Телескоп" помещена статья под
названием "Философические письма", коей сочинитель есть живущий в Москве
г.Чеодаев. Статья сия, конечно, уже Вашему сиятельству известная, возбудила
в жителях московских всеобщее удивление. В ней говорится о России, о народе
русском, его понятиях, вере и истории с таким презрением, что непонятно
даже, каким образом русский мог унизить себя до такой степени, чтобы нечто
подобное написать. Но жители древней нашей столицы, всегда отличающиеся
чистым здравым смыслом и будучи преисполнены чувством достоинства русского
народа, тотчас постигли, что подобная статья не могла быть писана
соотечественником их, сохранившим полный свой рассудок, и потому, как дошли
сюда слухи, не только не обратили своего негодования против г.Чеодаева, но,
напротив, изъявляют искреннее сожаление свое о постигшем его расстройстве
ума, которое одно могло быть причиною написания подобных нелепостей.-Здесь
получены сведения, что чувство сострадания о несчастном положении г.Чеодаева
единодушно разделяется всею московской публикой. Вследствие сего Государю
Императору угодно, чтобы Ваше сиятельство, по долгу звания Вашего, приняли
надлежащие меры к оказанию г.Чеодаеву всевозможных попечений и медицинских
пособий. Его Величество повелевает, дабы Вы поручили лечение его искусному
медику, вменив сему последнему в обязанность непременно каждое утро посещать
г.Чеодаева, и чтоб сделано было распоряжение, дабы г.Чеодаев не подвергал
себя вредному влиянию нынешнего сырого и холодного воздуха; одним словом,
чтобы были употреблены все средства к восстановлению его здоровья, -
Государю Императору угодно, чтобы Ваше сиятельство о положении Чеодаева
каждомесячно доносили Его Величеству".
С меньшим шумом прошла расправа над Лермонтовым за стихи 1837 года на
смерть Пушкина. Поэт был переведен на Кавказ, откуда, благодаря заботам
влиятельных родственников, вскоре вернулся обратно. Знакомство с жандармами,
по-видимому, произвело на Лермонтова должное впечатление, и, отправляясь на
Кавказ вторично, после дуэли с Барантом, он написал такие стихи:

Прощай, немытая Россия,
Страна рабов, страна господ.
И вы, мундиры голубые,
И ты, им преданный народ.
Быть может, за стеной Кавказа
Укроюсь от твоих пашей,
От их всевидящего глаза,
От их всеслышащих ушей.

Третье литературно-политическое дело замечательно тем, что пострадал по
нему не писатель, а управляющий III Отделением. В 1839 году был выпущен
первый том сборника "Сто русских литераторов". В числе прочих произведений
были напечатаны три вещи незадолго перед тем погибшего на Кавказе декабриста
А.А.Бестужева. К ужасу властей, автор был назван не обычным своим
псевдонимом Марлинский, а полным именем, отчеством и фамилией, и к изданию
приложен портрет. Поднялся страшный переполох. Цензура получила экстренный
запрос: "Кто осмелился пропустить портрет Бестужева?" На поверку оказалось,
что виновником является не кто иной, как сам старший инквизитор
А.Н.Мордвинов, по небрежности пропустивший портрет в печать. Под Мордвинова
уже давно подкапывался его соперник, начальник штаба корпуса жандармов
Дубельт, и Мордвинова отрешили от должности.
В таких формах протекала борьба с литературной крамолой до 1848 года. С
конца 40-х годов оживляется общественная жизнь, а следовательно, и
литературная. В русскую публицистику вступает поколение мелкобуржуазной
демократии с ее утопически-социалистическими теориями и политическим
радикализмом. Жандармы почувствовали струю свежего воздуха, но не сумели
определить, из какой щели она идет. И здесь III Отделение пошло по стопам
своих предшественников: вся беда в растленном Западе, где происходят
революции и низвергаются законные власти; оттуда приходят и коммунистические
теории.
Уже цитированный нами отчет о деятельности III Отделения за пятьдесят
лет следующим образом изображал положение дел к этому времени:
"Собственно, в России не было никакого повода опасаться волнений или
беспорядков. Общее настроение русского общества отличалось не только полным
спокойствием, но даже некоторой вялостью. Еще в 1843 году наблюдение
указывало, что "высшее общество, которое в прежнее время позволяло себе
рассуждать о действиях правительства, гласно хваля и порицая принимаемые им
меры, уклоняется ныне от подобных суждений и ко всему хранит какое-то
равнодушие; то же самое замечается и в других слоях общества: все как будто
поражены какою-то апатией". Но и в этом апатическом обществе молодежь не
могла оставаться ко всему безучастною, и в среде ее мало-помалу начинали
распространяться учения, увлекавшие юные умы новизною...
В видах охранения нашего общества от наглых разрушительных теорий,
волновавших Западную Европу, высочайше повелено было принять решительные и
энергичные меры, большая часть коих была возложена на III Отделение
последовало распоряжение о строжайшем наблюдении за всеми иностранцами, в
особенности же за французами, проживающими в пределах империи; запрещен был
въезд в Россию первоначально французам, а вскоре и прочим европейцам, за
весьма незначительными исключениями; русским подданным выезд за границу
разрешался не иначе как по особо важным, исключительным причинам, тем же,
которые уже находились за границей, сделано приглашение возвратиться в
отечество; ввоз иностранных книг подвергнут новым правилам, лишавшим
книгопродавцев возможности с прежней легкостью распространять запрещенные
сочинения; произведены обыски во многих книжных магазинах С.-Петербурга,
Москвы, Риги и Дерпта, причем найденные в значительном числе недозволенные
цензурой книги были конфискованы, а виновные книгопродавцы преданы суду;
усилено наблюдение за ходом воспитания в России, за литературой и особенно
за журналистикой; учреждены особые комитеты: один - для рассмотрения всех
русских журналов последних лет и другой - для наблюдения за всеми журналами
и книгами, выходящими в России; повелено дополнить цензурный устав, а
цензорам подтверждено обращать бдительное внимание на журнальные статьи".
Учреждение специального цензурного комитета (названного по имени его
председателя Бутурлинским) открыло собой "эпоху цензурного террора",
продолжавшуюся до 1855 года. В этот период арестовывается и ссылается целый
ряд писателей (Салтыков, Самарин, Тургенев), придирчивость цензуры доходит
до своего апогея, в "коммунизме" обвиняются самые благонамеренные авторы.
Запрещалось не только следовать социалистическим идеям, но даже опровергать
их, потому что в процессе полемики приходится излагать и "самые правила этих
систем, ложные для ума зрелого и благонамеренного, но всегда вредные в
чтении людей легкомысленных".
Но от этих дел III Отделение стояло уже несколько в стороне. Оно
оставило за собой верховный надзор за литературой, но основную работу
передало цензурному комитету. Теперь жандармы интересуются уже не столько
литературой, сколько литераторами. На деле петрашевцев с идиллией пришлось
расстаться. В 1848 году Дубельт еще не мог предположить, чтобы Белинский был
сознательным проповедником социалистических взглядов. В 1849 году он
огорчался, что Белинский умер и нельзя его вместе с петрашевцами сослать на
каторгу. Но, поняв происшедшую перемену, жандармы предпочли сдать в другие
руки : хлопотливое дело литературной цензуры, оставив за собой надзор и
возможность уличать чиновников цензурного комитета в оплошностях.
А.И.Герцен привлек к себе внимание III Отделения уже в раннюю пору
своей деятельности.
В 1834 году для разбора дела о лицах, певших "пасквильные" песни в
Москве, по высочайшему повелению учреждена следственная комиссия. Итог ее
работы - два толстенных тома.
Князь Дм.Голицын писал Бенкендорфу, что, "хотя поступки и заслуживают,
по-видимому, особенное порицание, но впрочем, источник оных есть не что
иное, как нетрезвое людей поведение, а не какое-либо преступное намерение".
Тем не менее из пустяка было создано большое дело.
Кроме непосредственных участников пирушки, где происходило пение,
привлечены и не бывшие там, даже и не находившиеся в Москве. Но, наконец,
комиссия признала бесплодность своей работы и, опросив 15 человек,
заключила: "При всей строгости и предусмотрительности розыска, не
оказывается доселе даже следов, по которым можно было бы предположить
существование между ними общества".
О Герцене в этом документе читаем: "Герцен подвергнут аресту по
дружественной связи с Огаревым. Он человек самых молодых лет с пылким
воображением, способностями и хорошим образованием. В пении пасквильных
стихов не участвовал, но замечается зараженным духом времени. Впрочем,
никаких злоумышлении или связей с людьми неблагонамеренными в нем не
обнаружено".
И все же III Отделение уже не выпускало Герцена из поля зрения. Когда
он уехал за границу и открыто выступил против русского правительства, его
имя стало часто появляться в донесениях и отчетах III Отделения.
Первое обращение Герцена к России - к русскому дворянству - "Юрьев
день" вышло в 1853 году. Воззвание рассылалось в закрытых почтовых конвертах
разным лицам в России. Завязалась длительная переписка с губернаторами
пограничных областей о пресечении этих путей. Почтовое ведомство лихорадило.
Были разосланы циркуляры, как различать герценовские пакеты.
Один экземпляр воззвания получил граф Потемкин. Очевидно, минуя III
Отделение, он показал его императору. Тот передал его Дубельту с надписью:
"Получено по почте из Лондона к Потемкину, это сочинение известного
Герцена и, вероятно, прислано ко многим; любо читать! - пришли мне назад".
Розыск лиц, сносившихся с Герценом, стал систематическим. О нем самом в
отчетах III Отделения даются очень подробные сведения.
Например, в отчете за 1858 год - "О русских книгах, издаваемых за
границей". Указывается на ряд заграничных русских типографий (Лондон, Париж,
Берлин, Лейпциг). Деятельнее всех прочих - лондонская, принадлежащая
Герцену, который в 1858 году опубликовал четвертую часть "Полярной звезды",
продолжал "Колокол" и приступил ко второму изданию почти всех своих
сочинений.
В связи с этим отмечается и деятельность Огарева: "В 1857 году
присоединился к Герцену выехавший из России помещик Пензенской губернии
Николай Огарев. Сделавшись вполне сотрудником Герцена, он помещает в
"Колоколе" статьи либерального направления и злостные выходки против
русского правительства".
Герцен считается самым опасным. Другие издатели, по мнению отчета,
выпускают книги ради спекуляции. Но Герцен и его издания беспокоят русских
наблюдателей.
"Несколько раз уже были делаемы распоряжения к строжайшему наблюдению
по границам нашим и внутри империи, дабы не было допускаемо ни ввоза в
Россию изданий Герцена и других вредных сочинений, ни обращения их в наших
пределах". Но отчет констатирует, что эти меры недейственны: книги
появляются, у многих лиц находят выписки из них. Путь их - ввоз "скрытыми
путями", привоз путешественниками и присылка по почте. Последнее особенно
распространено: "Заграничные комиссионеры иногда, без всякого требования
присылали подобные книги к нашим правительственным или частным лицам".
Что касается лиц, получавших сочинения, способствовавших их
распространению, то здесь факты имелись более определенные - это итог
дознаний, обысков. Таким лицам посвящен особый отдел в отчете - "О
политических преступлениях в империи".
Кто же они? Да вот, например, отставной надворный советник Мухин,
читавший "Колокол" нескольким своим знакомым в петербургском трактире. Его
выслали в Архангельск. Приказчик книжной лавки Лаврецов давал разным
знакомым читать книги Герцена. Выслан в Вятку. В Харькове дворовые помещика
Щабельского нашли бумагу, где был записан отрывок из Герцена об отмене
крепостного права. Бумага, может быть, и не пошла бы дальше помещика, но о
ней узнал генерал-майор корпуса жандармов Богданович. Началось дознание.
Помещик Тамбовской губернии князь Голицын особенно интересовался
Герценом и писал ему. У него нашли 16 номеров "Колокола". Князь сознался,
что писал Герцену два раза. Его уволили со службы и выслали в городок
Козлов.

ПЕТРАШЕВЦЫ

Оживление общественных настроений, распространение в России идей
социализма нашло выражение и организационное оформление в кружках,
получивших название по имени основателя одного из них
М.В.Буташевича-Петрашевского. Он был родом из небогатой дворянской семьи,
учился в Царскосельском лицее. Окончив Петербургский университет, служил
переводчиком в Министерстве иностранных дел. В 1844 году он стал собирать у
себя по пятницам приятелей для обсуждения разных злободневных вопросов
русской жизни. "Пятницы" Петрашевского приобрели большую известность в
столице, на них перебывало несколько сотен человек: офицеры, чиновники,
учителя... Там бывали Достоевский, Салтыков-Щедрин, Майков и другие. Сначала
это были дружеские вечеринки, потом на них появились элементы
организационного собрания: председатель, колокольчик, чтение заранее
подготовленных рефератов. Посетители "пятниц", уезжая на работу в провинцию,
собирали и там такие же кружки.
Петрашевский сознательно относился к своей деятельности как к
пропаганде революционных идей, себя называл "старейшим пропагатором
социализма". У него сложилась и концепция подготовки революции: сперва
пропаганда, затем создание тайного общества и наконец восстание. Критике
петрашевцев подвергались все звенья государственного аппарата, вся система:
"Слово чиновник - почти то же, что мошенник или грабитель, официально
признанный вор". О законодательстве: "Законы сбивчивы, бестолковы,
противоречивы". Политическим идеалом петрашевцев являлось республиканское
устройство с однопалатным парламентом во главе законодательной власти и
выборностью на все правительственные должности. Они высказывались за
федеративное устройство будущей России, при котором народам будет дана
широкая автономия: "Внутреннее же управление должно основываться на законах,
обычаях и нравах народа".
Все петрашевцы решительно осуждали крепостное право и освобождение
крестьян считали важнейшей задачей.
На вечере, посвященном памяти французского утописта-социалиста Фурье,
Петрашевский, выражая мнение большинства собравшихся, заявил: "Мы осудили на
смерть настоящий быт общественный, надо приговор наш исполнить!"
Как же виделось исполнение приговора? В отличие от своих
предшественников петрашевцы думали не о военном восстании, а о "всеобщем
взрыве". Они говорили: "В России революция возможна только как народное,
крестьянское восстание и поводом для него будет крепостное право".
Но когда Петращевский провозглашал свой тост, осуждая на смерть
крепостной строй, он не подозревал, что рядом с ним сидит полицейский агент
Антонелли и что сам он, Петрашевский, еще пять лет назад попал в поле зрения
руководителей III Отделения и Министерства внутренних дел. Не знал он и
того, что, кроме Антонелли, еще два полицейских агента регулярно доносят в
полицию о "пятницах", о составе собирающихся кружковцев и их речах.
Слухи и сплетни о "пятницах" петрашевцев ходили по Петербургу. Даже
среди дворников шли разговоры, что "по пятницам Петрашевский пишет новые
законы".
Полиция начала с того, что снабдила двух агентов лошадьми с дрожками, и
они, как извозчики, останавливались каждую пятницу вечером недалеко от дома
Петрашевского у церкви Покрова с тем, чтобы гости могли их нанять в первую
очередь. Расчет строился на том, что возбужденные спорами на "пятницах"
друзья Петрашевского будут продолжать свои разговоры и в дрожках. Кроме
того, легко выяснить их имена и адреса.
В сети, раскинутые полицией, время от времени попадали различные
молодые люди из мелкого чиновничества, больше всего на свете стыдящиеся
своей бедности. Именно среди них искали агента.
После длительных поисков остановились на Петре Антонелли,
студенте-филологе. Он с трудом окончил гимназию, в университет поступил лишь
по настоянию отца и учился неохотно. Его влекло к веселой жизни, а денег не
было. Антонелли был начитан, имел хорошую память. Наружность у него была
несимпатичная: "Блондин, небольшого роста, с довольно большим носом, с
глазами светлыми, не то чтобы косыми, но избегающими встречи, в красном
жилете".
Он без сожаления расстался с университетом и после вербовки в качестве
полицейского агента был оформлен канцелярским чиновником в департамент
иностранных дел, где служил Петрашевский. Если один человек (Петрашевский)
ищет единомышленников, а другой хочет познакомиться с ищущим, то их встреча
неизбежна.
Знакомство вскоре произошло, и агент так сумел расположить к себе
Петрашевского, что тот поручает ему переводить французский "Политический
словарь".
Полицейские чины, желая сделать себе карьеру на деле петрашевцев,
решают спровоцировать Петрашевского, подвигнуть его на какие-то реальные
поступки. Пока ведь одни разговоры. И вот Антонелли должен убедить
Петрашевского, что у него есть тесные связи среди народностей Кавказа,
недавно завоеванных и очень недовольных этим. Агент создает из числа
дворцовой стражи группу "недовольных черкесов", якобы временно гостящих у
него, и знакомит с ними Петрашевского. Разговор ведется через переводчика -
Антонелли - и убеждает Петрашевского в том, что горцы - "горячий материал",
хотя им явно недостает образованности. Поэтому он тут же предлагает юному
другу заняться пропагандой среди южан. Он уверен, что на Кавказе обязательно
произойдет переворот и черкесы создадут самоуправление.
На докладе графа Орлова о петрашевцах Николай I написал:
"Я все прочел, дело важно, ибо ежели было только одно вранье, то и оно
в высшей степени преступно и нетерпимо. Приступить к арестованию, как ты
полагаешь, точно лучше, ежели только не будет разгласки от такого большого
числа лиц на то нужных... С Богом! Да будет воля его!"
Арестовывали петрашевцев по списку, составленному Антонелли на
"пятницах" в доме Петрашевского. В списке значилось 36 фамилий.
Пять месяцев длилось следствие, затем император распорядился
"означенных лиц передать суду, составя смешанную Военно-судную комиссию..."
Последняя полтора месяца рассматривала дело петрашевцев и вынесла в
отношении 23 человек приговор, по которому "за преступный замысел к
ниспровержению существующего в России государственного устройства" 15
человек были приговорены к расстрелу, остальные - к каторге и ссылке. Из
комиссии дело поступило в генерал-аудиторат (высший военный суд), который
изменил приговор и осудил 21 человека к расстрелу, в том числе Достоевского,
обвинявшегося, главным образом, в чтении на собрании петрашевцев "Письма
Белинского к Гоголю". Приговоренных привезли на Семеновский плац в
Петербурге, где была разыграна инсценировка смертной казни, после которой
осужденным сообщили о помиловании. Зачитали новый приговор: Петрашевскому -
каторга без срока, остальным от 15 до двух лет каторжных работ, некоторых
отдать в солдаты в действующую армию на Кавказе.
Столь суровый приговор правительство объясняло так "Пагубные учения,
породившие смуты и мятежи во всей Западной Европе и угрожающие
ниспровержению всякого порядка и благосостояния народов, отозвались, к
сожалению, в некоторой степени и в нашем отечестве. Но в России, где святая
вера, любовь к монарху и преданность престолу основаны на природных
свойствах народа и доселе хранятся непоколебимо в сердце каждого, только
горсть людей, совершенно ничтожных, большею частью молодых и
безнравственных, мечтала о возможности попрать права религии, закона и
собственности".

"ЦЕСАРЕВИЧ"

о 1840 году по Вятской губернии бродил человек - высокого роста, волосы
и бакенбарды "с рыжа русые".
Сначала, появляясь в деревнях, он называл себя отставным гусаром
Александром Александровым (что и было, собственно, верно) и говорил, что
умеет предсказывать будущее, находить клады. Потом постепенно этот человек
стал в беседах с зажиточными крестьянами утверждать, что он не кто иной, как
цесаревич Константин, и в подтверждение показывал левую руку, где не было
указательного пальца.
Почему самозванец принял имя цесаревича, он позже объяснить не мог.
Вероятно, декабрьские события 1825 года и неожиданная смерть Константина
Павловича от холеры в народном сознании приняли такие формы, что деревня
готова была поверить во что угодно. За четыре года до этого в Красноуфимске
объявился лжеимператор Александр I. Правда, его тут же схватили, наказали
плетьми и сослали.
Лже-Константин бродил по вятским селениям, охотно принимаемый
раскольниками и скрываемый ими. Нашлась самозванцу и подруга - гулящая
крестьянка Акулина Васильева. На допросе она рассказала, что вместе с
раскольниками принимала самозванца за цесаревича Константина Павловича и
потому "из уважения к его особе уйти от него не смела", кроме того, он
застращивал ее, грозя "за малейшее с ее стороны ослушание сказнить".
Наконец о самозванце узнал окружной начальник, и лже-Константина
задержали. По дороге в уезд, во время остановок в селах, он еще продолжал
говорить, что предсказывает будущее, открывает клады, знает несколько мест с
залежами золота, выдал даже своих приверженцев раскольников, указав их
тайные молитвенные дома. Но о своем высоком происхождении уже молчал. Да и
смешно было бы об этом говорить после найденных у него вещей. Обнаруженный
при нем паспорт свидетельствовал, что его владелец - рядовой Мариупольского
полка, уволенный в отставку. Был еще солдатский железный шомпол, две
картинки - одна с изображением Иоанна Дамаскина, другая с надписью "Жена
Вавилонская", портрет Кутузова, несколько - по словам самозванца - воловьих
жил в тряпке, завязанная в полотенце земля с рыбными костями и несколько
аршин кожи, холста и прочих вещей, очевидно, собранных самозванцем у
приверженцев. "Цесаревич" оказался к тому же неграмотным.
Что дальше? А дальше - плети, ссылка на каторжные работы.

РАДЕТЕЛИ СЫСКА

Мы остановились на той стороне деятельности III Отделения, которая
имела непосредственный политический характер. Но политические дела,
настоящие или мнимые, бывали не так часты в жандармской практике. Это были
праздники, сулившие повышения и награды, дававшие возможность сыпать
всеподданнейшими докладами, словом, суетиться и производить патриотический
шум. Праздники эти по возможности затягивались, в случае долгого отсутствия
изобретались, но все-таки бывали не каждый день. А между тем люди, служившие
в "здании у Цепного моста", без работы никогда не сидели. Наоборот,
учреждение это было очень деловое.
Просматривая описи архива III Отделения, поражаешься той бездне
совершенно незначительных и никакого государственного значения не имевших
дел, которыми занимались жандармы. В своем стремлении охватить всю жизнь
населения, они вмешивались решительно во всякое дело, куда представлялась
возможность вмешаться. Семейная жизнь, торговые сделки, личные ссоры,
проекты изобретений, побеги послушников из монастырей - все интересовало
тайную полицию. В то же время III Отделение получало огромное количество
прошений, жалоб, доносов, и по каждому шло расследование, на каждое
заводилось особое дело.
Занимавшиеся этими мелкими делами жандармы не считали свою работу
малозначительной. Наоборот, в отчете о пятидесятилетии III Отделения
отмечается, что "эта часть делопроизводства Отделения отличалась особенною
обширностью, так как в сороковых годах ежегодно поступало от двух до пяти с
половиной тысяч просьб, кроме всеподданнейших прошений, подаваемых во время
высочайших путешествий, число коих колебалось между четырьмя и десятью
тысячами. От лиц всех сословий
без изъятия как русских подданных, так и иностранцев, проживающих в
России и за границей, поступали просьбы и жалобы по частным делам самого
разнообразного содержания".
Далее отчет дает сжатую квалификацию этих просьб и жалоб. Хотя
классификация эта и не является исчерпывающей, но все же она дает
представление о широте и разнообразности жандармских интересов. Предметами
просьб были в особенности:
а) содействие к получению удовлетворения по документам, не облеченным в
законную форму;
б) освобождение от взысканий по безденежным заемным письмам и тому
подобным актам;
в) пересмотр в высших судебных местах дел, решенных в низших
инстанциях, остановление исполнения судебных постановлений, отмена
распоряжений правительственных мест и лиц;
г) восстановление права аппеляции на решения судебных мест;
д) домогательство о разборе тяжебных дел вне порядка и правил,
установленных законами;
е) помещение детей на казенный счет в учебные заведения;
ж) причисление незаконных детей к законным вследствие вступления
родителей их в брак между собой;
з) назначение денежных пособий, пенсий, аренд и наград;
и) рассрочка и сложение казенных взысканий;
к) возвращение прав состояния, облегчение участи состоящих под
наказанием, освобождение содержащихся под стражей;
л) с представлением проектов по разным предприятиям и изобретениям.
Жалобы были двух родов:
1) на поступки частных лиц и 2) на действия присутственных мест и
должностных лиц.
Жалобы первого рода преимущественно подавались:
а) на личные оскорбления;
б) на нарушение супружеских обязанностей с просьбами жен о снабжении их
видами для отдельного проживания и обеспечения на счет мужей;
в) на обольщение девиц;
г) на неповиновение детей родителям и на злоупотребление родительской
властью;
д) на неблаговидные поступки родственников по делам о наследстве;
е) на злоупотребление опекунов;
ж) по делам о подлоге и несоблюдении форм и составлении духовных
завещаний.
Жалобы второго рода преимущественно обращены были:
а) на бездействие или медлительность по денежным взысканиям;
б) на пристрастие, медленность и упущения при производстве следствий
при рассмотрении дел гражданских и уголовных, при исполнении судебных
решений и приговоров;
в) на оставление просьб и жалоб без разрешения со стороны
начальствующих лиц.
В некоторых просьбах и жалобах заключались, кроме того, указания на
злоупотребления частных лиц по взносам казенных пошлин, по порубке, поджогу
казенных лесов, по питейным откупам, по подрядам и поставкам и тд.
Далеко не всегда III Отделение ожидало, пока жалобщик или проситель
обратится к нему, как к высшей государственной инстанции. Местные
полицейские власти аккуратно доносили о "всех вообще происшествиях", и часто
внимание начальства останавливали самые пустяковые подробности. Где-нибудь
крестьяне сообщали местным властям, что им известно подземелье, в котором
хранится клад. Дело не может обойтись без жандармского офицера. На
прикомандирование такого офицера испрашивается разрешение центра. Шеф
жандармов пишет доклад императору. Николай решает: "Объявить доносителям,
что ежели вздор показывают, то с ними поступлено будет, как с сумасшедшими;
хотят ли на сие решиться, и если настаивать будут, то послать".
К крестьянам посылается жандармский подполковник, и все вместе
отправляются на поиски клада, которого, конечно, не находят. Напуганные
заварившейся вокруг этого дела кутерьмой, крестьяне каются, что судили по
преданию и по приметам, что "сами в погребе не были, а поверили другим и
что, впрочем, подземельных сокровищ без разрыв-травы открыть нельзя". Дело
опять движется по инстанциям и снова доходит до верха. Царское слово не
может быть нарушено, и новая высочайшая резолюция гласит: "Так как было им
обещано, что с ними поступлено будет, как с лишенными ума, то и послать их
на год в ближний смирительный дом".
Дел такого масштаба, прошедших через III Отделение и представленных на
высочайшее разрешение, тысячи. Но особенно опекали жандармы нравственность и
семейный мир жителей. В этом отношении вспомним одно дело.
Отставной гвардейский офицер князь Трубецкой увез в неизвестном
направлении жену сына коммерции советника Жадимировского. Об этом узнали в
III Отделении, и Дубельт информировал об этом шефа жандармов Орлова. Тот
доложил императору. Последовало распоряжение поймать беглецов. По разным
направлениям помчались жандармские офицеры, засуетились местные власти.
Николай все время следил за ходом поисков, Наконец в одном из кавказских
портов злополучная чета, собиравшаяся переправиться за границу, была найдена
и доставлена в Петербург. Жадимировскую вернули мужу, а Трубецкого засадили
в Алексеевский равелин, откуда он вышел уже разжалованным в солдаты.
Мы охарактеризовали круг действий машины сыска - III Отделения, и тот
"блестяще организованный беспорядок", к которому фактически сводилась его
работа. Остановимся на некоторых бытовых чертах жандармской жизни и на ее
руководителях.
С основанием III Отделения и до своей смерти шефом жандармов был граф
А.Х.Бенкендорф. В 1844 году его сменил граф (впоследствии князь) А.Ф.Орлов.
Александр Христофорович Бенкендорф выдвинулся в качестве храброго
боевого генерала еще при Александре I ив 1819 году получил звание царского
генерал-адъютанта. Уже в это время он обнаружил вкус к делу тайной полиции,
но поощрения не получил. 14 декабря. 1825 года он командовал частью
правительственных войск, затем был назначен членом следственной комиссии по
делу декабристов. На этой должности он сблизился с молодым царем.
Его преемник, Алексей Федорович Орлов, в практической деятельности
отличался ленью, и никакого, собственно, отпечатка на физиономию III
Отделения не наложил... Движущей пружиной III Отделения в действительности
являлся очередной помощник шефа жандармов, а потом управляющего III
Отделением. Таких помощников в николаевское время сменилось три: М.Я. фон
Фок, А.Н.Мордвинов и Л.ВДубельт.
Организатором III Отделения был Фок - старый полицейский волк,
дослужившийся до поста директора канцелярии Министерства полиции, а потом
внутренних дел и со всем своим аппаратом перешедший в III Отделение. "Я был
знаком с директором Особенной канцелярии Министра внутренних дел (что ныне
III Отделение канцелярии государя) Максимом Яковлевичем фон Фоком, - писал
Н.И.Греч, имевший, правда, особые причины симпатизировать столпам
жандармского корпуса, - с 1812 года и пользовался его дружбой и
благосклонностью. Он был человек умный, благородный, нежный душой,
образованный, в службе честный и справедливый... Бенкендорф был одолжен ему
своей репутацией ума и знания дела..."
Фок явился в III Отделение во всеоружии полицейских методов
александровского периода. Но времена настали иные. Возвысив полицию до
высшего государственного органа страны, Николай стремился придать ей
некоторое благообразие. Недаром сохранился анекдот о платке для утирания
слез обездоленных, который был им вручен Бенкендорфу в качестве инструкции.
Старые полицейские методы вызывали недовольство дворянства, и,
перестраивая полицейский аппарат, правительство стремилось вовлечь побольше
офицеров и дворян, привлечь интерес благородного сословия к жандармской
службе. "Чины, кресты, благодарность служат для офицера лучшим поощрением,
нежели денежные награды", - писал Бенкендорф в цитированной выше записке
1826 года. Деятели старой школы недоумевали и не могли воспринять нового
направления. В 1829 году великий князь Константин писал Бенкендорфу: "Вам
угодно было написать мне о жандармской службе в бывших польских провинциях и
сообщить также о выгодах, кои последовали бы для этой службы в Вильне, если
бы штабс-капитан Клемчинский мог быть назначен туда в качестве адъютанта при
начальнике отдела; тем более, что, будучи уроженцем края, он мог бы иметь
удобнейшие отношения в нем, при своих связях, интересах и родстве, а также
благодаря хорошей репутации, которой он там пользуется".
По мнению великого князя, именно эти причины свидетельствовали о
непригодности этого офицера. Но искавшее популярности у дворянства
правительство шло своим путем. Недаром Герцен заставляет председателя
уголовной палаты говорить о Бельтове: "Мне, сказать откровенно, этот
господин подозрителен: он или промотался, или в связи с полицией, или сам
под надзором полиции. Помилуйте, тащиться 900 верст на выборы, имея 3000
душ!"
Фок быстро почуял новую моду и начал к ней приспосабливаться. В своих
письмах к Бенкендорфу летом 1826 года он рекомендует шефу новых сотрудников,
набираемых из рядов столичного и провинциального дворянства... При Фоке
начался процесс создания благородного и чувствительного полицейского в
голубом мундире, но окончить создание этого типа Фок не мог: слишком крепка
была в нем привязанность к старым методам работы, к агентам, набираемым из
подонков общества, покупаемым деньгами и угрозами.
В 1831 году Фок умер и был заменен Мордвиновым. К сожалению, мы не
распэлагаем данными о роли Мордвинова в III Отделении. Характеристику его
дал мимоходом Герцен, считавший, что Мордвинов был единственным в
жандармской среде "инквизитором по убеждению". Но уже в период владычества
Мордвинова фигура его стала отходить на задний план по сравнению с им же
рекомендованным Дубельтом. Кончилось тем, что Дубельт заменил Мордвинова и
надолго олицетворил в себе одном все III Отделение.
Леонтий Васильевич Дубельт был человеком незаурядным. Обратимся опять к
Герцену.- "Дубельт - лицо оригинальное, он наверное умнее всего Третьего и
всех трех отделений собственной канцелярии. Исхудалое лицо его, оттененное
длинными светлыми усами, усталый взгляд, особенно рытвины на щеках и на лбу
ясно свидетельствовали, что много страстей боролись в этой груди, прежде чем
голубой мундир победил, или, лучше, накрыл все, что там было. Черты его
имели что-то волчье и даже лисье, т.е. выражали тонкую смышленость хищных
зверей, вместе уклончивость и заносчивость";
В 20-х годах Дубельт был свободомыслящим: он состоял членом двух
масонских лож и даже был привлечен по делу декабристов. Может быть, и не без
труда сменил Дубельт свой армейский мундир на жандармскую лазурь, но
имеющиеся в нашем распоряжении материалы свидетельствуют скорее о высокой
степени лицемерия пред самим собой, чем о борьбе страстей в этот
знаменательный час его жизни. Жене своей, боявшейся, что он замарает имя и
честь жандармской службой, Дубельт пишет: "Не будь жандарм", - говоришь ты!
Но понимаешь ли ты, понимает ли Александр Николаевич (Мордвинов) существо
дела? Ежели я, вступя в корпус жандармов, сделаюсь доносчиком, наушником,
тогда доброе мое имя, конечно, будет запятнано. Но ежели, напротив, я, не
мешаясь в дела, относящиеся до внутренней полиции, буду опорою бедных,
защитою несчастных, ежели я, действуя открыто, буду заставлять отдавать
справедливость угнетенным, буду наблюдать, чтобы в местах судебных давали
тяжебным делам прямоЫахправедливое направление, тогда чем назовешь ты меня?"
В 1913 году были опубликованы "3аписки" Дубельта, давшие некоторым
историкам основание заподозрить его в "убожестве мысли". Действительно, эти
записки, вернее, афоризмы чрезвычайно плоски и никак не поднимаются над
уровнем официальной николаевской России. Мы, однако, полагаем, что записки
эти писались Дубельтом для чужого употребления, а не для себя. Иначе нельзя
объяснить то впечатление, какое он производил на современников, притом
достаточно ему враждебных. Известный польский революционер Сераковский,
познакомившись с Дубельтом непосредственно перед заключением в крепость,
писал ему: "Генерал! Счастливы юноши, что Вы стражем порядка. Вы старик, но
с верующею, потрясающею душою. Я уже решился! Выслушайте меня сами, зайдите
ко мне сами, генерал. Богу помолюсь за Вас!"
Своей учтиво-сентиментальной манерой Дубельт умел привлекать
допрашиваемых: Ф.МДостоевский, проходивший по делу петрашевцев, называл его
"преприятным человеком". Отзывов такого рода немало.
Именно Дубельт, окончательно сформировав аппарат жандармерии, завершил
и создание типа "благородного жандарма".
Назначенный жандармским офицером в Симбирск Э.И.Стогов следующим
образом рисует разницу между жандармами "старой школы" и им, как
представителем нового поколения: "Доверие и уважение к жандармскому мундиру
в Симбирске было разрушено: Передо мной был полковник Маслов, тип старинных
полицейских. Он хотел быть сыщиком, ему казалось славою рыться в грязных
мелочах и хвастать знанием семейных тайн. Он искал случая ко всякому
прицепиться, все стращал, делал истории, хотел властвовать страхом и всем
опротивел... Таким образом, я явился к обществу, предубежденному к
жандармскому мундиру, олицетворявшему идею доносчика и несносного придиралы
даже в частной жизни". Конечно, Стогов не пошел по пути своего
предшественника и, как уверяет он в своих мемуарах, снискал к себе общее
расположение, примиряя враждующих, уличая неправедных, словом, доставляя
жандармскому мундиру то уважение, которого он заслуживал...
А.К.Толстой в своей сатире "Сон Попова" так рисует допрос в III
Отделении:

Но дверь отверзлась, и явился в ней
С лицом почтенным, грустию покрытым,
Лазоревый полковник. Из очей
Катились слезы по его ланитам.
Обильно их струящийся ручей
Он утирал платком, узором шитым,
И про себя шептал: "Так! Это он!
Таким он был едва лишь из пелен.
О юноша, - он продолжал, вздыхая
(Попову было слишком сорок лет), -
Моя душа для вашей не чужая!
Я в те года, когда мы ездим в свет,
Знал вашу мать. Она была святая!
Таких, увы! теперь уж боле нет!
Когда б она досель была к вам близко,
Вы б не упали нравственно так низко!
Но, юный друг, для набожных сердец
К отверженным не может быть презренья,
И я хочу вам быть второй отец,
Хочу вам дать для жизни наставленье.
Заблудших так приводим мы овец
Со дна трущоб на чистый путь спасенья.
Откройтесь мне, равно как на духу:
Что привело вас к этому греху?"

Описываемый им допрос советника Попова похож на допрос петрашевца
Ахшарумова: "Ахшарумов! - сказал мне справа сидящий за столом генерал (это
был Ростовцев, как я узнал впоследствии). - Мне жаль вас. Я знал вашего
отца, он был заслуженный генерал, преданный государю, а вы, сын его,
сделались участником такого дела!" Обращаясь ко мне с этими словами, он
смотрел на меня пристально, как бы с участием, и в глазах его показались
слезы. Меня удивило это участие незнакомого мне лица, и оно показалось
искренним".
Подобный стиль наружных отношений III Отделения требовал и
соответственного подбора служащих. Даже квартальные надзиратели того времени
старались блеснуть округлостью движений, мягкостью и благородством манер. В
самом же полицейском святилище эти качества требовались в особой степени.
Дубельт охотно приглашал на службу армейских и морских офицеров, если только
они годились к работе в сыске. Если они ехали в провинцию, им
рекомендовалось "утирать слезы несчастных и отвращать злоупотребление
власти, а обществу содействовать, быть в согласии". Они должны были снискать
любовь окружающих, не играть в карты и пр. Всем этим Дубельт действительно
поднял жандармский корпус на известную высоту, и отношение общества к
жандармам оказывалось довольно терпимым. Тот же Герцен, которого нельзя
заподозрить в симпатиях к голубому мундиру, пишет: "Большая часть между ними
были довольно добрые люди, вовсе не шпионы, а люди, случайно занесенные в
жандармский дивизион. Молодые дворяне, мало или ничему не учившиеся, без
состояния, не зная, куда приклонить главы, они были жандармы, потому что не
нашли другого дела". Несколько далее он же замечает: "Нельзя быть шпионом,
торгашом чужого разврата и честным человеком, но можно быть жандармским
офицером, не утратив всего человеческого достоинства".
В связи со всем этим в III Отделении стали не то чтобы косо, но
недоброжелательно смотреть на добровольных доносчиков. Конечно, от их услуг
не отказывались, но, с одной стороны, слишком был велик процент ложных
доносов, а с другой - уж больно они не подходили к новым требованиям.
П.П.Каратыгин рассказывает о Бенкендорфе и Дубельте, что они "презирали
доносчиков-любителей, зная очень хорошо, что в руках подлецов донос весьма
часто бывает орудием мести... Л.В.Дубельт при выдаче денежных наград -
десятками или сотнями рублей - придерживался цифры трех... "В память
тридцати сребренников", - пояснял он..."
Корпус жандармов - глаза и уши императора, говорили тогда. Общественное
благо - его цель. Белый платок - для утирания слез - эмблема его
обязанностей. Какая же среда могла дать соответствующий контингент лиц для
выполнения такой задачи? Только русская армия, в массе своей всегда
служившая верой и правдой своим государям, создавшая им славу, ковавшая
величие и могущество России. "По мысли государя, - говорил историк
Шильдер, - лучшие фамилии и приближенные к престолу лица должны были стоять
во главе этого учреждения и содействовать искоренению зла".
В царствование Александра И на офицеров корпуса жандармов было
возложено производство дознаний по делам о государственных преступлениях, на
правах следователей под наблюдением прокуратуры, согласно новым судебным
уставам.
Всесильный диктатор, "волчьи зубы, лисий хвост" - граф
М.Т.Лорис-Меликов - добился уничтожения независимости корпуса жандармов. В
феврале 1880 года шеф жандармов был уволен от должности, III Отделение и
корпус жандармов стали подчиняться Лорис-Мелико-ву. Высочайшим же указом б
августа того же года корпус жандармов был подчинен министру внутренних дел,
тому же Лорис-Меликову, III Отделение перестало существовать, и вместо него
образован Департамент государственной полиции.
Подчинив себе корпус, Лорис-Меликов, не сумел, однако, целесообразно
использовать его силы. Охрана государя была поставлена преступно небрежно.
Ею ведали чиновники секретного отделения канцелярии обер-полицмейстера.
В упоении собственной славы Лорис-Меликов в одном из своих докладов
красочно изобразил царю то успокоение и благополучие, которого он достиг
якобы в империи своими либеральными мерами, смешав непозволительно для
государственного человека в одну кучу народ, либеральное общество,
политиканов и революционеров. За тот знаменитый доклад, образчик
безграничного самомнения, легкомыслия и политического невежества со стороны
министра внутренних дел, Россия заплатила спустя немного времени жизнью
своего царя-освободителя.
После убийства Александра II было создано Петербургское охранное
отделение с чинами корпуса жандармов. Предупреждение покушения на жизнь
Александра III в марте 1887 года арестом террористической фракции
Народной воли" с бомбами на пути предполагаемого проезда царя явилось
блестящим актом деятельности корпуса за то время. Чины корпуса разгромили по
всей России терроризовавшую прежнее правительство "Народную волю" и,
согласно высочайше утвержденному в августе 1881 года "Положению об усиленной
охране", приняли к исполнению новую обязанность - производство расследования
без участия прокурорского надзора.
Совокупностью энергично принятых мер достигнуто было успокоение.
Новое царствование императора Николая Александровича принесло с собой
общественное оживление, властно выдвинулся новый фактор - рабочий вопрос.
Корпусу предстояла новая сложная работа.

ЛЮДИ В ГОРОХОВЫХ ПАЛЬТО

С конца XIX века до 1917 года в России существовал вопрос, игравший
заметную роль в русской государственности, а именно: борьба правительства с
различными оппозиционными и революционными партиями и группами.
Оставляя в стороне вопрос о степени необходимости такой борьбы, укажем
только, что невероятное крушение огромной страны со всеми ее духовными и
материальными ценностями совершено именно теми людьми, против которых в свое
время были направлены охранительные учреждения России. Вполне ясно, что
многие законы были далеки от совершенства и некоторые из них подлежали
коренному изменению, но розыскные учреждения к делу изменения законов
отношения не имели, их деятельность сводилась только к охране
существовавшего в империи государственного строя.
Борьба этих учреждений с различными революционными партиями и группами
велась на основании законов, а потому говорить о произволе исполнительных
органов не приходится.
Относиться к розыску, можно по-разному, но отрицать его необходимость
нельзя, отчего он и существует без исключения во всех государствах мира,
причем техника его везде одинакова. Правда, чем шире конституция в стране,
тем уже сфера розыскной деятельности в политическом отношении.
Под понятием "политический розыск" подразумевались действия,
направленные лишь к выяснению существования революционных и оппозиционных
правительству партий и групп, а также готовящихся ими различных выступлений:
убийств, грабежей, называемых "экспроприациями", агитаций и пр. С 1914 года
это еще и шпионаж в пользу австро-германского блока.
Розыск по политическим преступлениям - одно, а возмездие по ним -
совершенно другое, посему никаких карательных функций у политического сыска
не было, а осуществлялись они в ином порядке, о чем речь ниже.
Высшее руководство политическим и уголовным розыском в начале XX века
сосредоточивалось в Департаменте полиции при Министерстве внутренних дел.
Как тем, так и другим, ведали отдельные делопроизводства, действовавшие
самостоятельно друг от друга. В числе различных отделов департамента
существовало делопроизводство регистрации, заключавшее в себе фамилии,
клички, фотографии, дактилоскопические и антропометрические данные,
относящиеся ко всем без исключения лицам, проходившим по политическим и
уголовным делам империи.
В феврале 1917 года запылали по всей России драгоценнейшие для истории
документы. Не избегло этой участи и одно из самых больших охранных
отделений - Московское. В ночь на 2 марта его подожгли какие-то темные
личности. Они же руководили толпой, разбрасывающей бумаги во все стороны. Но
еще 1 марта, около 10 часов вечера, группа вооруженных революционеров с
солдатами на грузовиках прибыла к охранному отделению и проникла в него со
двора. Взломав двери, они забрали находившееся там оружие, часть документов,
много бумаг сожгли.
Как ни странно, все же уцелели архивы всех политических дел, начиная с
1867 года до самого последнего времени - 27 февраля 1917 года.
"Отделение по охранению общественной безопасности и порядка в г.
Москве" (таково его полное название) возникло в 1880 году и обслуживало не
только Москву и Московскую губернию; оно было в то же время "районным
отделением" центральной области, охватывая 13 губерний и являясь самым
большим в России.
При мартовском налете документы "охранки" были выброшены из шкафов,
регистрационные карточки - много тысяч - без которых найти что-либо
невозможно, рассыпаны по всему зданию, по двору. Ко всему этому при тушении
пожара были выбиты все стекла, все залито водой и смерзлось. Однако же
погибли только списки лиц, служивших охранке, и библиотека революционных
изданий. Исчезли и несколько отдельных дел, взятью, очевидно, не случайно.
Так, например, дела № 1 и № б за несколько последних лет. Первое - о
служащих охранного отделения, второе - о конспиративных приемах работы.
Но остался богатый для истории материал, по которому можно восстановить
полную картину организации и работы этого учреждения.
Используем мы здесь и такие работы по данной теме: А.Волков
"Петроградское охранное отделение", В.Жилинский "Организация и жизнь
охранного отделения", П.3аварзин "Работа тайной полиции", В.Ирецкий
"Охранка", Л.Меньшиков "Охрана и революция" и др.
Задача "охранки" была трудна, ибо она стремилась не только к подавлению
революционного движения и изъятию из обращения неблагонадежных лиц, но, как
видно дальше, и к постоянным заботам о том, чтобы движение, из-бави Бог, не
заглохло, к поддержанию того напряженного состояния перед грозой, которое
так способствует ловле рыбки в мутной воде, получению всяких чинов и
отличий.
Все, что делалось в "охранке", что приходило туда и исходило оттуда, -
все было "секретно" или "совершенно секретно". Секретными были служащие и
сотрудники, и приносили они особую присягу и клялись, что никогда и никто,
даже близкий родственник, не услышит от них и намека на служебную тайну. Они
не должны были даже знать друг друга и сходились лишь для деловой беседы, и
лишь те, которым это было необходимо.
При разрешении своей задачи по выслеживанию и уловлению революционеров
"охранка" пользовалась разными средствами и методами. Каковым же они были?
Здесь уместно предоставить слово самой "охранке", ее официальной инструкции:
"Главным и единственным основанием политического розыска является
внутренняя, совершенно секретная и постоянная агентура, и задача ее
заключается в обследовании преступных революционных сообществ и уличения для
привлечения судебным порядком членов их.
Все остальные средства и силы розыскного органа являются лишь
вспомогательными, к таковым относятся:
1. Жандармские унтер-офицеры и в розыскных органах полицейские
надзиратели, которые как официальные лица, производят выяснения и расспросы,
но секретно, под благовидным предлогом.
2. Агенты наружного наблюдения, или филеры, которые, ведя наружное
наблюдение, развивают сведения внутренней агентуры и проверяют их.
3. Случайные заявители, фабриканты, инженеры, чины Министерства
внутренних дел, фабричная инспекция и прочие.
4. Анонимные доносы и народная молва. .
5. Материал, добытый при обысках, распространяемые прокламации,
революционная и оппозиционная пресса и пр.
Следует всегда иметь в виду, что один, даже слабый секретный сотрудник,
находящийся в обследуемой среде, даст несоизмеримо больше материала для
обнаружения государственного преступления, чем общество, в котором
официально могут вращаться заведующие розыском.
Поэтому секретного сотрудника, находящегося в революционной среде или
другом обследуемом обществе, никто и ничто заменить не сможет".
Из инструкции ясно, что самое наблюдение резко распадается на две
части: наблюдение наружное - при помощи филеров, и когда деятельность
революционных организаций освещается изнутри ею самой при помощи членов
партии, пристроившихся одновременно и к "охранке".
Сильно различаются филер и секретный сотрудник. Филер - это простой
шпик, "гороховое пальто" (несколько выше филер разъездной и заграничный).
Его работа была механической: следить за своим клиентом и докладывать
"охранке" ежедневно, в форме письменного рапорта, где бывает его подопечный
и что делает. Если наблюдаемый берется под слежку впервые, филер обязан дать
ему кличку.
Как сказано выше, основой работы "охранки" была тайна, все дела и
документы велись под псевдонимом как доносчика, так и наблюдаемого.
Псевдонимы наблюдаемых впервые вводились филером, "крестным отцом". Обычно
кличка давалась по наружному виду. Нет нужды, что филер зачастую не знал ни
имени, ни фамилии лица, за которым следил или принял от своего
предшественника. Он дает ему кличку по всей силе своего разумения, а там
отделение, которое все может и знает, разберется, что это за человек
Кличка должна быть краткая, из одного слова, и притом такая, чтобы по
ней можно было судить, относится она к мужчине или к женщине. Кличка должна
характеризовать внешность наблюдаемого, его костюм или выражать собою
впечатление, производимое данным лицом. Вот образцы кличек наблюдения:
А.Ф.Керенский назывался Скорый, ВЛ.Бурцев - Кашинский, Рябушинский -
Кошелек, Гр.Распутин - Темный, министр внутренних дел М.А.Никитин - Лысый,
редактор "Голоса минувшего" С.Л.Мельгунов - Плисовый и т.д.
Филер должен как можно подробнее запомнить и сообщить "охранке" приметы
наблюдаемого, манеру ходить и держать себя, отличительные черты его костюма.
Получив приказ принять в назначенном пункте в таком-то часу наблюдаемое
лицо, филер ставит своей задачей не упускать его из виду до тех пор, пока не
сдаст наблюдаемого своему сменщику; при этом шпику твердо внушено
начальством вести себя так, чтобы наблюдаемый не заметил за собой слежки, и
в крайней случае, филеру предписано лучше бросить наблюдение, чем дать себя
заметить.
Филер недаром носит свое название - он действительно все время в
движении, все время на ногах, и его наблюдение только наружное. Он не знает,
важное или не важное лицо, за которым он следит, часто не знает, принадлежит
ли наблюдаемый к какой-либо партии, или это просто интересный для "охранки"
человек Вся его деятельность - настороженная работа ищейки, боящейся в то же
время выдать себя и попасться, - вырабатывает из шпика тот особый тип,
который поднаторевшие поднадзорные узнавали по манере держаться и пр.
"Охранка" учила, как скрывать свое лицо, особо строго внушала, что
встречаться глазами с поднадзорным нельзя, так как глаза запоминаются легче
всего.
Приняв от своего соратника наблюдение за лицом, филер преследовал его
неотлучно, хотя иной раз и с большого расстояния. Он сопутствовал ему всюду
пешком, сопровождал на трамвае или преследовал на извозчике, заходил вместе
с ним в чайную, иной раз и в подъезд многоэтажного дома, если необходимо
было установить номер квартиры, куда зашел наблюдаемый. Если преследуемый
был "строг", часто посматривал по сторонам и оборачивался, филер увеличивал
расстояние или передавал наблюдение при первой возможности другому.
В тех случаях, когда наблюдение считалось особо конспиративным, когда у
наблюдаемого не должно было зародиться и тени сомнения в своей "чистоте",
наблюдение за ним одному шпику становилось не под силу, и слежка велась
двумя или тремя филерами по параллельным улицам. При этом один из них
следовал за наблюдаемым на таком расстоянии, что едва видел его, а второй и
третий филеры шли параллельными улицами. При этом шли они не просто, а с
таким расчетом, чтобы их шаги были не быстрее и не тише наблюдаемого, и на
каждом перекрестке они могли его видеть переходящим улицу.
Много ловкости и сноровки требовалось от хорошего матерого филера,
чтобы не упустить наблюдаемого. Многие революционеры были достаточно ловки,
а в таком большом и нелепом городе, как Москва, так много укромных мест, так
легко увернуться. И вот "охранка" требовала от филера, чтобы он знал
наизусть все дома в Москве, где есть проходные дворы. Подходя к такому дому,
филер подтягивался к наблюдаемому, держал его глазами, как на привязи.
При первом удобном случае филер записывал в свою книжку, куда заходил
наблюдаемый, сколько там пробыл, в котором часу вышел и т.д. Эту книжку он
бережно хранил и по заполнении сдавал заведующему наружным наблюдением.
Сообщения филера должны были быть предельно точны. Охранка любила правду,
ставила ее выше всего, и плохо доводилось филеру, если он сообщал ложные
сведения. Если наблюдаемый был ловок и ускользал от слежки, филер обязан
был, не боясь потерять репутации, донести об этом по службе.
Ежедневные донесения филера подшивались в особую тетрадь, и сводка
сведений из нее вместе с данными секретной агентуры ложились в основу того
писаного "Дела", которое с роковой неизбежностью заканчивалось, по
техническому выражению охранного отделения, "ликвидацией", то есть арестом
данного лица.
Вот выдержки из тетради наружного наблюдения за Григорием Распутиным,
он же Темный.
"26 марта 1915 года. Разбор шифрованной телеграммы из Петрограда на имя
начальника Московского охранного отделения от 2б марта 1915 г. за № 24554.
25 марта курьерским № 1 выехал в Москву Григорий Распутин, кличка наблюдения
Темный. Установите неотступное совершенно секретное наблюдение случае выезда
сопровождайте. Телеграфируйте мне № 139. Полковник Глобачев".
Конечно, чины "охранки" встретили Распутина, и филеры ежедневно
докладывали о его похождениях в Москве.
"В 7 часов вечера приехал на автомобиле № 1592 в дом № 4 графа
Шереметева по Б.Кисловскому пер., в подъезд № 2, с двумя неизвестными и
неизвестной. Темный был в пьяном виде, а также и неизвестные были заметно
выпившими. Первые трое пошли в упомянутый подъезд, а неизвестная на
автомобиле уехала без наблюдения. Через 15 минут автомобиль вернулся, а
через 50 минут вышел один из неизвестных и уехал на нем без наблюдения. В 9
часов вечера вывели из подъезда Темного совершенно пьяным, усадили на
извозчика и поехали по Никитской, Моховой, Волхонке, к Пречистенским
воротам, откуда бульварами к Никитским воротам и домой (т.е. в дом № 4);
более выхода его не видали. В 9 часов 30 минут вышел второй неизвестный,
совершенно пьяный. На Б.Никитской ул. намеревался сесть в трамвай, но его не
пустили, как пьяного. После чего он взял извозчика и отправился в дом № 43,
графа Татищева по Пятницкой, 5".
На донесении филеров имеется приписка об уплате им вознаграждения за
трудовой день:
"Бычков - 60 коп. трамвай и извозчик 90 коп.
Осминин - 60 коп. трамвай и извозчик 50 коп.
Такова оплата труда филеров, и если бы не извозчики, на которых они
ездили не так часто, а в счет вносили почти всегда, то их заработок был бы
просто нищенским.
Если когда-нибудь историку понадобится установить точно время
какого-либо события в связи с историческим лицом или общественным деятелем
нашего прошлого, он без труда, с точностью до пяти минут, сможет его
определить по беспристрастному донесению филера, подшитому к тетради
наружного наблюдения.
Смотря по ходу дела и интереса к данному лицу, "охранка" следила за ним
более или менее продолжительное время, а потом подводила итог работы в так
называемой сводке наружного наблюдения, в конце которой имелась любопытная
диаграмма, графическая сводка наблюдения.
Здесь, как в зеркале, отражены все связи и круг знакомств данного лица;
в руках "охранки" уже имеется ясное представление о его времяпрепровождении.
Наружное наблюдение сделало свое дело. Картина жизни и деятельности этого
лица станет вполне законченной, если осветить его деятельность изнутри,
узнать, что делается за стенами этих домов. Поэтому нужно в круг его
знакомств ввести своего человека, секретного сотрудника, и это удавалось
охранке почти всегда и везде.
Нельзя не обратить внимания еще на одну мелочь, характеризующую эту
организацию. Случалось, филер, стоя на своем посту, ждал выхода нужного лица
из его квартиры; это лицо - Окунь; но вместе с ним выходят еще трое, и он
дает им клички: Ерш, Пескарь, Карась. Эта родственность кличек не случайна:
филеру таким образом легче запомнить клички целой группы лиц, за которыми он
должен следить. Благодаря этому, лица, принадлежащие к одной группе или
профессиональному союзу, носили всегда родственные клички. Так, например,
члены профессионального союза булочников имели клички Жареный, Пареный,
Сухарь и тд.
Бывало, что дежурный филер давал какую-нибудь кличку лицу, уже
окрещенному другим филером, но путаницы из этого отнюдь не выходило:
отделение быстро разбиралось в своих диаграммах и устанавливало
тождественность двух кличек, сообщая об этом филерам. Но большей частью
такие ошибки вскрывали сами филеры при передаче взятого под наблюдение с рук
на руки или на вечернем общем собрании филеров.
Иногда бывало нужно взять наблюдаемого, едущего в Москву из другого
города. И оттуда уже идет телеграмма, конечно, условная, и без собственных
имен, а в адресе нет намека на охранное отделение: просто - Москва,
Гнездиковский, 5, Смирнову. Эти телеграммы составлялись в форме торговых
отправлений, причем заведующих розыском называли хозяевами, филеров -
приказчиками, а наблюдаемых - товаром. В Москве получается телеграмма:
"Благоволите принять товар кашинский едем Петрограда Москву почтовым № 7".
По прибытии в Москву петроградские филеры телеграфируют своему начальству в
Петроград: "Товар кашинский сдан московским приказчикам". А в пути они,
конечно, не спали, следили за ним неотступно и записывали: вышел в Любани,
купил газету и тд. Если наблюдаемый скрылся, то телеграфировали: "Товар
подмочен". Если наблюдаемый был арестован, филеры слали извещение: "Товар
Смирный упакован упаковка хороша".
При арестах каждый охранник мог требовать содействия чинов наружной
полиции, предъявляя свою служебную карточку.
Таковы были задачи и функции филера. Как говорят документы, к 1917 году
при Московском охранном отделении было около 80 штатных филеров. Но если
прибавить всех околоточных, бывших при каждом участке в распоряжении
"охранки", и вольнонаемных служителей сыска, то эта цифра поднимется до 700.
От негласного наблюдения не был застрахован никто: подозрительный
интеллигент и Распутин, студент и великая княгиня, депутат думы и секретный
сотрудник охранки, ибо она следила и за собственными служащими. Могло
случиться, что начальник Московского охранного отделения следил за
начальником Петроградского охранного отделения.
Охранное отделение не предоставляло филеров только своей инициативе и
наблюдательности, оно помогало им, чем могло. По-видимому, каждый филер имел
при себе карманный альбом с фотографиями известных революционеров. Это была
небольшая книжка с листками из полотна, на которые наклеены портреты, а под
ними краткий перечень примет. В любой момент филер мог сличить, похоже ли
наблюдаемое лицо на одно из имеющихся в его альбоме.
Кроме того, в "охранке" имелись большие исчерпывающие альбомы с
фотографиями эмигрантов. В этих альбомах были снимки, сделанные при арестах,
и домашние, из семейного круга, и уже за границей. Попадали они в альбомы
разными путями покупались у прислуги, выкрадывались или же доставлялись в
охранку вашими добрыми друзьями. В регистратуре были целые шкафы с
фотографиями арестованных, по алфавиту, мужские и женские отдельно. Таких
карточек - много тысяч, и каждая за номером, и на каждую хранится в конверте
негатив. На обратной стороне - дактилоскопические оттиски пальцев и разные
сведения.
Если арестованные не хотели сниматься, это делали насильно, призывая
городовых.
Существовала опись многих московских домов, особо подозрительных,
состоящих на учете. С некоторых домов снимались планы и фотографии с
указанием проходных дворов и тд. К числу таких домов принадлежали известные
дома на Бронной - "Гирши", всегда наполненные студентами, курсистками и
всякими подозрительными интеллигентами.
Остается добавить, что филеров принимали на службу с большим разбором.
Вот некоторые параграфы инструкции начальникам отделения по организации
наружного наблюдения.
"Филер должен быть политически нравственно благонадежным, твердым в
своих убеждениях, честный, трезвый, смелый, ловкий, развитой,
сообразительный, выносливый, терпеливый, настойчивый, осторожный, правдивый,
откровенный, но не болтун, дисциплинированный, выдержанный, уживчивый,
серьезно и сознательно относящийся к делу и принятым на себя обязанностям,
крепкого здоровья, в особенности с крепкими ногами, с хорошим зрением,
слухом и памятью, такою внешностью, которая давала бы ему возможность не
выделяться из толпы и устраняла бы запоминание его наблюдаемым.
Филерами не могут быть лица польской и еврейской национальности. Вновь
поступающему филеру должно быть разъяснено, что такое государственное
преступление, что такое революционер, как и какими средствами революционные
деятели достигают своих целей, несостоятельность учений революционных
партий. Объясняются задачи филера - наблюдение и связь филера с внутренней
агентурой, серьезность принятых на себя обязанностей и необходимость
безупречно правдивого отношения к службе вообще, к даваемым сведениям в
особенности, вред от утайки, преувеличения и ложных показаний. Причем ему
должно быть указано, что только совокупность, безусловно, точно передаваемых
сведений ведет к успеху наблюдения, тогда как искажение истины в докладах и
стремление скрыть неудачи в работе наводят на ложный след и лишают филера
возможности отличиться.
Принимать филеров нужно с большой осторожностью; при сомнении новичка
испытать, выдержав его при отделении недели две без поручений по наблюдению,
стараясь за это время изучить его характер, на основании данных общения его
с другими служащими. При всех достоинствах чрезмерная нежность к семье или
слабость к женщинам - качества, с филерской службой несовместимые. Ему же в
первый день службы должно быть внушено: все, что он слышал в отделении,
составляет служебную тайну и не может быть известно, кому бы то ни было. Во
время испытаний новичка нужно посылать для детального изучения города:
узнавать проходные дворы, трактиры, пивные, сады, скверы с их входами, отход
и приход поездов, пути трамваев, места стоянки извозчиков, таксу их, учебные
и другие заведения, время занятий, фабрики и заводы, начало и окончание
работы, формы чиновников и учащихся и пр.
Полученные в этой области .филером познания он должен представлять
ежедневно в письменном виде заведующему наблюдением для суждения о степени
пригодности его к филерской службе.
Одеваться филер должен, согласуясь с условием службы; обыкновенно же
так, как одеваются в данной местности жители среднего достатка, не выделяясь
своим костюмом вообще и отдельными его частями (также ботинки) из общей
массы жителей.
При выходе наблюдаемого филер должен держать себя спокойно, не
теряться, не срываться с места. Если наблюдаемый еще не видел следящего за
ним филера, то последнему лучше укрыться, но если наблюдаемый заметил, то
лучше остаться, не изменяя положения, и трогаться лишь тогда, когда
наблюдаемый далеко отойдет или завернет за угол.
...На глухих улицах и переулках совершенно нельзя смотреть в лицо
наблюдаемому.
Если встреча наблюдаемого с филером неизбежна, то не следует ни в коем
случае встречаться взорами (не показывать своих глаз), так как глаза легче
всего запоминаются.
В местностях, недоступных для стоянки пеших филеров, а также к наиболее
важным наблюдаемым для успешности наблюдения назначается конное наблюдение,
через филера, переодетого извозчиком.
...Появление извозчика вне места их обычной стоянки обращает внимание
дворников и сторожей, которые обыкновенно гонят их, чтобы не гадили лошади.
В этом случае продолжительность стоянки извозчика-филера на одном месте
зависит от находчивости филера. Он всегда должен быть готовым к ответам и
быстро схватывать тип дворника. Судя по типу дворника, извозчик одному
говорит, что ожидает доктора, приехавшего к больному, другому по секрету
сообщает, что ожидает "барина", находящегося у чужой жены и для поездок по
этому делу всегда берет его, или же рассказывает басню про такую же барыню;
третьему предлагает угостить "по-хорошему", чтобы не гнал с выгодного места
и т.п. На вопрос публики отвечает: "Занят".
Наблюдение за местами, где предполагаются лаборатория, типография,
склад оружия и т.п., ведется с крайней осторожностью. В таких случаях пешее
наблюдение ведет часто к провалу, а потому наблюдать из квартиры (снимается
напротив или поблизости) или ставить конное наблюдение, если есть близко
извозчик; на бойкой улице - переодетым торговцем, посыльным, в помощь
которым даются пешие филеры. Последние не ставятся близко около наблюдаемого
дома, а загораживают выходы из улицы и берут наблюдаемых по пути, ведут их с
большой осторожностью, остерегаясь малейшего провала. При возвращении таких
наблюдаемых домой надо идти как можно дальше от наблюдаемых. Входить во двор
или дом для установки квартиры можно только в бойких дворах и очень больших
домах.
В продолжительной командировке в маленьких городах удобнее жить с
семьей, так как меньше шансов на провал, и, кроме того, прогулки с женой или
ребенком часто могут замаскировать наблюдение.
Письма по наблюдению посылаются заказными в двух конвертах с сургучной
печатью, причем в верхнем конверте на месте печати делается прорез, чтобы
сургуч при запечатывании проник до внутреннего конверта и припечатал его к
наружному. Письма рекомендуется сдавать на вокзалах или же опускать в
почтовые ящики поездов".
Долгий опыт "охранки" выработал свои приемы, а самая техника их
выполнения была иной раз просто блестящей.
Так, когда небезызвестный монах Илиодор, бывший друг Распутина, а потом
его непримиримый враг, был сослан в Новосильский монастырь, охрана его была
поручена Московскому охранному отделению под личную ответственность его
начальника П.Заварзина. Последний командировал лучших филеров. Но надзор на
месте оказался чрезвычайно трудным: толпа поклонниц монаха во всяком новом
лице видела шпиона и ревностно охраняла своего "батюшку", а между тем
наблюдение должно было остаться тайным. И вот через два-три дня Илиодор сам
под руку ввел во храм одного из филеров и, представив его своим поклонницам,
просил не обижать его неосновательными подозрениями.
Но несмотря на ловкость филеров, Илиодору удалось обмануть наблюдение и
удрать в Царицын, за что Заварзин был удален со своего места, несмотря на
усиленные хлопоты и оправдания.

Инструкция начальникам охранных отделений по организации наружного
наблюдения

1. Одним из средств негласного расследования является наружное
наблюдение за лицами, прикосновенными к революционному движению, для каковой
надобности приглашаются особые лица (филеры).
2. Наружное наблюдение представляется средством, большею частью
вспомогательным, а потому при отсутствии освещения со стороны внутренней
агентуры оно лишь в исключительных случаях может дать самостоятельный
материал для выяснения сообществ. Потому наибольшую выгоду из наружного
наблюдения можно получить только при строгом сообразовании его с указаниями
внутренней агентуры на значение наблюдаемых лиц и намеченных филерами
событий.
3. При отсутствии попутного освещения со стороны внутренней агентуры не
следует допускать чрезмерного развития наружного наблюдения, так как будучи
весьма растяжимо, оно может давать весьма обширный, непонятный материал,
крайне затрудняющий работу филеров и отделений.
4. Подробные правила для деятельности филеров изложены в особой
инструкции.
5. В видах более успешного наблюдения филеры должны быть приучены к
возможно тщательному запоминанию лиц наблюдаемых, а не к определению их по
одной одежде.
6. В отношении представления филеров для допроса в качестве свидетелей
при дознании подлежит в точности руководствоваться правилами, изложенными в
циркулярном предписании начальникам губернских и областных жандармских
управлений от 20 марта 1903 г.
7. Сведения по наблюдению, заслуживающие серьезного внимания,
представляются еженедельно в районное охранное отделение по каждой
организации отдельно.
8. Все сведения по наружному наблюдению за каждым отдельным лицом
записываются филерами ежедневно в вечерние рапортные книжки; по каждой
организации отдельно составляются сводки лиц и домов, проходящих по
наблюдению.
9. Для быстрых справок иметь дугу сведений о домах, на которую
надеваются листки трех цветов в порядке номеров домов по каждой улице особо:
на первый - красный - заносятся все сведения об агентуре и пр. Второй -
зеленый - является сводкой наружного наблюдения по этому дому. На нем, по
каждой организации отдельно, отмечается, кто, когда и кого посетил в данном
доме. Третий - белый - представляет из себя выписку из домовых книг лиц,
живущих в означенном доме, к квартирам которых, по предположению, могли
относиться посещения, агентурное сведение или сведение по переписке. Все три
листка на один дом кладутся по порядку один на другой.
10. К 5-му числу каждого месяца начальники охранных отделений
представляют в районные охранные отделения и в Департамент полиции списки
лиц, проходивших по наблюдению, по каждой организации отдельно, с полной
установкой знакомых: фамилия, имя, отчество, звание, кличка по наблюдению и
по организации, и кратким указанием причин наблюдения.
Наиболее серьезным - центральным - лицам следует давать вкратце
характеристику в особом примечании к этому списку.
11. Заведующие наблюдением и старшие филеры в отделениях должны знать
адреса таковых же всех других охранных отделений для посылки условных
телеграмм и писем.
12. Сопровождать наблюдением в иногородних поездах следует только лиц:
а)в отношении коих имеются специальные на этот счет распоряжения
Департамента полиции; б) основательно подозреваемых в террористических
злоумышлениях; в) о коих доподлинно известно, что поездка их имеет
революционную цель.
13. Для сопровождения наблюдаемых в иногородних поездках командируется
не менее двух агентов, так как только в этом случае может быть обеспечен
успех наблюдения и устранены нежелательные случайности.
14. Филер, выехавший с наблюдаемым, при первом удобном случае
телеграфирует заведующему наблюдением в район и своему начальнику.
Телеграммы должны носить характер торговой корреспонденции.
15. В случае выбытия наблюдаемого в сопровождении филеров в район
ведения другого охранного отделения или управления начальнику последних
немедленно телеграфировать о том шифром с обязательным указанием: какого
числа, каким поездом и какой дорогой, в вагоне какого класса выехал
наблюдаемый, как его фамилия (если не установлено, то кличка), кто его
сопровождает, к какой он организации принадлежит, какое значение он имеет
для розыска и что требуется в отношении его принять: неотступное наблюдение,
установка личности, задержание. В этих же телеграммах указывать условные
признаки, по которым можно узнать сопровождающего филера.

СЕКРЕТНЫЕ СОТРУДНИКИ

Теперь перейдем к тем источникам сведений, которые сама "охранка"
считала наиболее важными, необходимыми и незаменимыми - к секретным
сотрудникам. Их было много видов, и степень их полезности была очень
различна.
1. Жандармы всех видов и чинов, готовые всегда донести, осветить,
доложить. Это, в сущности, мелкие сошки, которые могли большей частью
"тащить и не пущать".
2. Вторую категорию составляли пристава, околоточные, специально
причисленные к охранному отделению, состоявшие при участке в его
распоряжении. Во время войны их развелось даже слишком много, среди них
оказывались домовладельцы и купцы, не потому, что работали на "охранку" или
нуждались в побочном заработке, - им просто надо было освободиться от
военной службы. При этом некоторые из чинов старого градоначальства прямо
заявляли, что Москва была на особом положении, что для Москвы число лиц,
привлекаемых на службу охранным отделением, было неограниченно: могли брать,
сколько хотели.
Конечно, патриотические убеждения играли большую роль. Не будем
говорить о рефлексирующих интеллигентах - каждый гражданин империи считал
своим долгом сообщить о подозрительных ему людях.
3. Третьими были сами чиновники охранного отделения, служившие в нем
самом, исполнявшие текущую канцелярскую работу. На 1 ноября 1916 года их
было 134 человека. Они знали мало и даже при желании не могли бы много
сообщить той или другой стороне, так как все было под секретом, в руках
старших жандармов.
Можно представить себе, что революционер, преданный своим убеждениям и
партии, с определенной целью помочь партии поступает на службу в охранку;
возможно, что усердием и трудом он добивается там известного положения,
становится настоящим чиновником. Что мог бы он сделать, что мог бы он
сообщить своей партии? Да ровно ничего или почти ничего. Он мог бы видеть и
читать дела и документы, груды документов; он видел бы перед собой массу дел
о наблюдении и преследовании революционеров, он видел бы имена секретных
сотрудников. Но кто эти революционеры и сотрудники, он сказать не сумел бы -
одни клички и псевдонимы: какая-то Зоя или Пелагея выдает десятки Скорых,
Редисок и Лысых, но кто эти лица, чиновники узнают только после ареста в
графе "установка" на обложке тетради наружного наблюдения.
4. Филеры, о которых сказано выше.
5. Секретные сотрудники, из которых различаются:
а) члены партийных организаций, часто занимавшие в них руководящую
роль, заведовавшие типографиями, бывшие руководителями и издателями
партийных Органов;
б) провокаторы, созидатели и подстрекатели к революционным
выступлениям, одновременно сообщавшие "охранке" все, что знали. Но, если
спросить руководителей "охранки", как они могли держать на службе
провокаторов, они с достоинством заявят: "Провокаторов мы не держали". И
действительно, в "охранке" можно было найти целый ряд регистрационных
карточек на лиц, которые были на службе и оказались уволенными за шантаж или
"провокацию", - все это верно. Но в "охранке" провокацией называлось совсем
иное. Если сотрудник во время обыска или до него подсунет товарищу по партии
бомбу или литературу, то это провокация. А вот если он уговорит товарища
взять эти вещицы на сохранение и при обыске по его же доносу товарищ
вляпается в историю, это уже не провокация, а ловкая работа! Проще говоря,
если сотрудник надует "охранку", то это провокатор, которого надо гнать,
если он подведет товарища по партии, то это работа, стоящая благодарности;
в) к числу секретных сотрудников относились и те, которые к партиям не
принадлежали, но систематически давали охранке интересные сведения о
каком-либо движении в определенном районе. К их числу принадлежали владельцы
и приказчики мелких лавочек и мастерских, в которых можно было много
услышать любопытного.
Департамент полиции в своем циркуляре 1908 года указывает и круг лиц,
где могут вербоваться такие сотрудники: "Лучшим элементом для
вспомогательной агентуры являются содержатели чайных и различных лавок; они
отлично знают, что делается кругом на 20 - 30 верст, и, получая небольшое
постоянное вознаграждение, могут быть весьма полезны, особенно для
установок. Вторым подходящим элементом будут крестьяне-лентяи, проводящие
все время в чайных. Вообще содержание таких вспомогательных агентов
обходится недорого: 5 - 10 рублей в месяц. Пользу же они могут принести
несомненную, особенно в виде опорных пунктов для командированных филеров,
живущих у них под видом родственников и пр. Могут быть полезны волостные и
сельские писари, но содержание их обойдется дороже, да и население относится
к ним не с полным доверием и много от них скрывает".
К этой же категории относились и лица, которые, не состоя в партии,
держались вблизи нее, связанные личными знакомствами, а то и родством: так,
были случаи, когда муж доносил на жену, брат - на брата...
Руководители и вдохновители охранного отделения - офицеры отдельного
корпуса жандармов, заведовавшие различными отделами. Под их наблюдением и
руководством велось как наружное, так и внутреннее наблюдение за партийной
работой. Одни заведовали всеми филерами, другие - секретными сотрудниками,
около 12 - 20 у одного офицера, которых знал только он, а те, в свою
очередь, знали только его одного и встречались с ним на частной квартире.
Самая организация охранного отделения - дело их рук. Чтобы работать
успешно, им необходима была точная регистрация дел и лиц. И эта регистрация
была идеальна. Всякий, кто хотя бы только подозревался в чем-либо, попадал в
особую регистрационную карточку, на которой проставлялся номер дела, и
всякую справку на любое лицо можно было получить в несколько минут. На этих
карточках можно было найти имена всех общественных деятелей,
высокопоставленных особ и пр.
Особо стояла карточная регистрация в агентурном отделе. Там карточки
носили характер групповой обособленности: на красных карточках заносились
эсеры, на синих - социал-демократы, на желтых - студенты, на белых - деятели
разных общественных групп, на зеленых - анархисты.
Для практического обучения собиралась коллекция бомб, которые
употреблялись революционерами. Имелась подробнейшая инструкция, как
производить обыски в лаборатории и обращаться со взрывчатыми веществами.
Имелась коллекция оружия, обычно употребляемого революционерами.
Из всех упомянутых выше категорий следует, наверное, остановиться на
наиболее интересной: это секретные сотрудники, освещавшие положение внутри
самой партии, проникавшие туда под маской революционеров с заранее
намеченной целью. В большинстве случаев они представляли собой рядовых
партийных работников или смалодушничавших на допросе, или недостаточно
сильных волей, чтобы избежать искусных ловушек "охранки".
По диаграмме в сводке наружного наблюдения можно было увидеть картину
знакомств и связей определенных лиц: кто с кем знаком, куда и как часто
ходит. Но ведь необходимо узнать, что это за люди, зачем они собираются?
Наружное наблюдение, даже самое тщательное, на этот вопрос не ответит. Но
стоило ввести в этот крут одного своего человека, и картина становилась
совершенно ясной: ваша деятельность получала освещение и изнутри, и снаружи.
Если представлялась возможность ввести в этот кружок не одного, а двоих или
более своих агентов, "охранка" такого случая не упускала. И второй
сотрудник, попавший в эту разрабатываемую группу, не знал, что там уже есть
его коллега. Оба работали параллельно, друг друга дополняя и давая "охранке"
возможность проверить работу обоих.
Читателю, конечно, интересно знать, много ли было таких сотрудников и
сколь крупную роль они могли играть в жизни и работе партийных организаций
подполья. Бывало, верхи этих организаций, областные и иные комитеты, были
ими насыщены, были сплошь и рядом в их руках.
При этом немалую роль играло право кооптации, обычно предоставлявшееся
комитету в революционных организациях. Если члены комитета, конечно, за
исключением секретных сотрудников, арестовывались, то оставшиеся могли
широко использовать свое право кооптации, привлечь на свое место других
сотрудников, а сами под предлогом небезопасности для себя уехать и занять
места в других организациях.
Не обходилось и без курьезов.
Был у московского отделения собственный Азеф, только не эсер, а
социал-демократ, большевик Андрей Романов, кличка Пелагея.
Для характеристики ценности сотрудничества Пелагеи, правой руки Ленина
в Москве, обратимся к выдержке из одного документа.
В сентябре 1915 года полковник Мартынов отчитывался перед начальством,
узнавшим об участии секретных сотрудников охранного отделения в агитации в
Иваново-Вознесенске, результатом которой был расстрел рабочих.
"Вашему превосходительству известно, насколько ценен Пелагея, как
сотрудник, не раз освещавший проходившие за границей, созываемые центральным
комитетом социал-демократической рабочей партии совещания партийных
работников, находящийся в непосредственной близости с такими видными
большевистскими деятелями, как Ленин и другие, и еще в совсем недавнее время
давший сведения, по которым была в конце минувшего года арестована под
Петроградом, в дачной местности Озерки, социал-демократическая конференция с
участием членов социал-демократической рабочей фракции Государственной
думы".
Его превосходительству было, однако, известно и то, что делегаты
рабочих Иваново-Вознесенска имели явку в
Москве к некоему Романову, жившему на Грузинской улице, 22. Имел ли
этот Романов непосредственное отношение к событиям в Иваново-Вознесенске или
нет, утверждать не беремся - в распоряжении охранного отделения был не он
один. Но чем был виноват полковник Мартынов, что жандармские филеры
проследили иваново-вознесенских рабочих до этой квартиры, где проживал
переплетчик Романов, который оказался Пелагеей? Просто случай, подобный
которому уже был однажды с тем же сотрудником. Однажды его вызвал в
Петроград член Государственной думы Петровский для присутствия на съезде в
Озерках, о чем Романов в качестве Пелагеи доложил по охранному начальству.
Начальство посоветовало ему ехать и послало с ним ротмистра Кирпотенко. На
самом съезде Романов не был (Департамент полиции не советовал), но о ходе
работы доложил подробно. Депутаты социал-демократы были арестованы и
обысканы. И вот у одного из них, Муранова, нашли телеграмму, посланную ему
Романовым из Москвы. По просьбе полковника Мартынова эту телеграмму и еще
некоторые, компрометировавшие Пелагею документы, успели изъять из взятых у
Муранова при обыске бумаг. Но другой социал-демократ, депутат Бадаев, не
успел уничтожить бывших при нем адресов, в том числе и адреса Романова.
Пришлось для очистки Романова от подозрения произвести у него обыск, -
конечно, безрезультатный, почему Романов и был оставлен на свободе без
последствий. Ленин наметил его для формирования "Областного бюро" и
восстановления партийных организаций в центрально-промышленном районе и в
Москве, благодаря чему Романов и сделал блестящую партийную карьеру.
Одновременно он был, кстати, цеховым старшиной живописного цеха, и очень
деятельным.
В делах охранного отделения имеется агентурная записка за 1914 год, из
которой узнаем, что товарищ Маракушев виделся с товарищем Георгием и
беседовал с ним о важных партийных делах. Маракушев - видный социал-демократ
"примиренческого" течения, а Георгий - "ленинец". Оба - особо доверенные
лица, облеченные полномочиями вести этот разговор.
"Маракушев передал, - сообщает в своем доносе Босяк, - что сегодня он
виделся с членом областного бюро центрального промышленного района Георгием,
с которым беседовал относительно положения дел в партии и о возможной в
будущем совместной работе. Разговор носил чисто академический характер и
велся весьма миролюбивым тоном.
Георгий все время доказывал Маракушеву, что никаких разногласий между
ними - "ленинцами" и "примиренцами" - нет и быть не может. Маракушев указал
Георгию, что они, "примиренцы", объединяют как большевиков, так и
меньшевиков-партийцев и никогда не откажутся от совместной с ними, т.е.
меньшевиками-партийцами, работы - это одно; другое же, что они считают
действия Ленина узурпаторскими и ни в коем случае не согласятся признать
созданный им, Лениным, центральный комитет за партийный центр.
Георгий принципиально соглашался с Маракушевым и только настаивал, что
созыв общепартийной конференции хотя и очень желателен, но трудно выполним в
настоящее время по полицейским соображениям, время же уходит, и ждать созыва
конференции нельзя, а нужно теперь же, не ссорясь из-за пустяков, начать
работать вместе.
Георгий предлагает работу повести так: они, "ленинцы", отдадут
"примиренцам" все свои связи по Москве, где таковые имеются в лефортовском,
замоскворецком, пресне-хамовническом и бутырском районах, а "примиренцы"
должны передать "ленинцам" свои связи в области; местный же руководящий
центр образовать из представителей обеих групп.
Маракушев был немало удивлен, что представитель "ленинцев" так
"примиренчески" настроен, и вынес убеждение, что "ленинцы" получили слишком
преувеличенные сведения о связях и работе "партийцев".
Так излагает секретный сотрудник Босяк беседу двух виднейших
революционных деятелей. Теперь же для оживления этого документа следует
пояснить, что Босяк есть не кто иной, как сам товарищ Маракушев, а товарищ
Георгий - все тот же Романов. Два провокатора, не зная о службе в
"охранке" друг друга, с академической серьезностью обсуждают важнейшие
партийные вопросы.
По документам "охранки" можно установить, что отнюдь не редки были
партийные организации и группы, весьма конспиративного характера, где 50 -
75 процентов членов составляли сотрудники охранного отделения.
Бывали случаи, когда все сношения партии с заграницей велись
исключительно через сотрудника "охранки", он являлся единственным звеном,
связывавшим заграничный центр с местными организациями: через него шли
транспорты литературы, а подчас и оружия.
Как известно, в январе 1912 года по инициативе Ленина и его
единомышленников была созвана Всероссийская конференция партии
социал-демократов. Как и при каких условиях она собиралась, видно из того,
что охранное отделение было в точности осведомлено о выборах на конференцию,
и сам Департамент полиции принял при этом вполне определенную позицию. Не
препятствуя самому созыву конференции, департамент принял все меры к тому,
чтобы на нее попали исключительно представители большевистского толка,
арестовывая членов всех других фракций. Видимо, тактика Ленина не
расходилась с намерениями департамента, ибо все командированные Лениным лица
свободно разъезжали по России с ведома "охранки"; не менее шести агентов
принимали самое живое участие в созыве ленинской конференции. Больше того,
при выборах в Государственную думу кандидат большевиков и кандидат охранного
отделения являли собою одно и то же лицо. Совместными усилиями
социал-демократов и "охранки" кандидат в Думу прошел, и начальник Московской
"охранки" телеграфно поздравил "с блестящим успехом" свое непосредственное
руководство - Департамент полиции. Этим избранником был Р.Малиновский.
Секретный сотрудник представлял в "охранку" подробный отчет о своей
работе в форме словесного доклада, который тут же записывался чиновником под
его диктовку, и получалось то, что носило название "агентурной записки". Эти
записки обдумывались в тиши рабочего кабинета, сведения для них собирались и
улавливались сотрудником везде, при всяких обстоятельствах. Так, в одном из
обширнейших томов с агентурными записками по партии "Народной свободы"
обнаруживаем записку секретного сотрудника Лизы следующего содержания:
"Во время похорон проф. Шершеневича в группе следовавших за гробом
представителей партии кадетов происходил обмен мнений по текущим
политическим вопросам. Между прочим, член Государственной думы Маклаков
высказал такой взгляд по поводу стремления правительства провести в I
Государственную думу возможно больше представителей духовенства.
Более близорукой политики, и именно с точки зрения самого же
правительства, трудно представить. Стремясь создать покорную Думу,
правительство вовлекает в политическую игру духовенство, фатальным образом
не понимая, что оно затевает игру, очень опасную по последствиям..."
Стиль и способ выражения мысли не оставляют сомнения, что автор -
человек интеллигентный.
Секретные сотрудники работали не только в партиях, но и при лицах
особой важности: к Илиодору был прикомандирован, по распоряжению начальника
охранного отделения Заварзина, секретный сотрудник - публицист.
Существовали особые агенты, которые следили за всеми новейшими
изобретениями, просматривали патенты всех стран мира, ибо считалось, что
революционеры могут познакомиться с изобретением раньше, чем "охранка"
примет против него меры.
Завели в "охранке" папку "О возможных покушениях и террористических
актах с аэропланов". Летательные аппараты останавливали на границе, не
стесняясь иноземным подданством, допрашивали, зачем едут, где собираются
летать и т.д. В некоторых случаях предписывалось при полетах не перелетать
определенных границ, устанавливалась воздушная "черта оседлости".
Со времени начала первой мировой войны в руках "охранки"
сосредоточилась военная контрразведка и шпионаж Среди дел отделений
оказались копии всех заказов военного ведомства на оборону страны -
очевидно, и они представляли интерес для "охранки".
Как же привлекало охранное отделение к себе на службу секретных
сотрудников и как смотрело на их работу? Думаем, что слова подлинной
официальной инструкции, хотя и сухи, но говорят сами за себя.

I

ОБЩИЕ УКАЗАНИЯ

Главным и единственным основанием политического розыска является
внутренняя, совершенно секретная и постоянная агентура, и задача ее
заключается в обследовании преступных революционных сообществ и уличения для
привлечения судебным порядком членов их.
Все остальные средства и силы розыскного органа являются лишь
вспомогательными, к таковым относятся:
1. Жандармские унтер-офицеры и в розыскных органах полицейские
надзиратели, которые как официальные лица, производят выяснения и расспросы,
но секретно, "под благовидным предлогом".
2. Агенты наружного наблюдения, или филеры, которые, ведя наружное
наблюдение, развивают сведения внутренней агентуры и проверяют их.
3. Случайные заявители, фабриканты, инженеры, чины Министерства
внутренних дел, фабричная инспекция и пр.
4. Анонимные доносы и народная молва. 5.Материал, добытый при обысках,
распространяемые
прокламации, революционная и оппозиционная пресса и пр. .
Следует всегда иметь в виду, что один, даже слабый секретный сотрудник,
находящийся в обследуемой среде ("партийный сотрудник") несоизмеримо даст
больше материала для обнаружения государственного преступления, чем
общество, в котором официально могут вращаться заведующие розыском.
То, что даст общество, всегда станет достоянием розыскного органа через
губернатора, прокуратуру, полицейских чинов, с коими постоянно соприкасаются
заведующие розыском.
Поэтому секретного сотрудника, находящегося в революционной среде или
другом обследуемом обществе, никто и ничто заменить не может.

II

ПРИОБРЕТЕНИЕ ВНУТРЕННЕЙ АГЕНТУРЫ

...В среде арестованных можно приобретать сотрудников и путем
подсаживания к арестованному своего человека (подходящего), который, войдя в
доверие, может впоследствии склонить к откровенному показанию лицо,
содержащееся с ним в одной камере.
Этот способ давал крупные результаты, когда свои люди подсаживались к
серьезным преступникам.
Беседа должна вестись в виде серьезного разговора, отнюдь без шуток и
фамильярностей, и всегда с глазу на глаз.
К запугиванию прибегать не рекомендуется.
Практика показала, что лицо можно склонить для работы в качестве
секретного сотрудника на следующих основаниях:
1. Заинтересовать полной реабилитацией, при наличности
компрометирующего материала, добытого обысками или агентурными сведениями.
2. Воздействовать убеждениями.
3. Воспользоваться неладами в партии и ссорами между отдельными
партийными лицами.
4. Заинтересовать материально.
Склоняя к совместной работе, не следует обещать больше выполнимого.
С самого начала следует добиваться полного доверия, которое является
крупным залогом успешной работы.
Для заагентуривания больше всего соответствуют: уже привлекавшиеся или
подозревавшиеся по политическим делам; одинокие, находящиеся в тяжелых
материальных условиях; самовольно возвратившиеся из ссылки; задержанные при
тайном переходе границы; арестованные с уликами; предназначенные к высылке
или запрещению жительства и пр.
Если приобретен сотрудник из числа арестованных, то необходимо
обставить его освобождение так, чтобы отнюдь не вызывало подозрения в
революционной среде. При этом нужно иметь в виду, что симулирование побега в
настоящее время считается способом проваленным.
Рекомендуется лицо, намеченное к агентуриванию, секретно задерживать на
улице и доставлять непосредственно для беседы с заведующим розыском. К этому
способу прибегать, если имеются достаточные улики для дальнейшего задержания
упомянутого лица в случае отрицательных результатов. Такое лицо может быть
освобождено, если тотчас же даст определенные, уличающие других лиц
сведения. На обещании, что сведения будут давать впоследствии, освобождения
не основывать.
Если с задержанным соглашения не состоится, то следует тотчас же
ликвидировать (арестовать) всю его группу, в противном случае она будет
провалена.
Склоняя сотрудника к работе, следует ему убедительно разъяснить, что
работа с ним будет совершенно секретной, и указать на выгоды, которые могут
быть им извлечены из работы по розыску.
Пока лицо окончательно не склонено к работе, ни в каком случае не
следует его знакомить с имеющимися в распоряжении розыскного органа
способами для предупреждения провала внутренней агентуры.
О конспиративных квартирах, которые даются лишь впоследствии, отнюдь
упоминать нельзя, пока не будет полного убеждения в надежности сотрудника.
Опыт показал, что полицейские чиновники и начальники тюрем зачастую с
готовностью оказывают содействие секретному розыску, если дела, получаемые
при их содействии, приписываются им и делаются впоследствии лестные
представления их начальству.
В деле политического розыска и приобретения внутренней агентуры лишь
одна система поощрений дает лучшие результаты.

III

ВВЕДЕНИЕ ВНУТРЕННЕЙ АГЕНТУРЫ

...Начинающий вести розыскное дело зачастую сразу сталкивается с
сотрудниками, которые гораздо более его знакомы с революционным движением, с
людьми весьма развитыми и сильными волей, почему необходимо поставить себя
определенно в отношении агентов и вы-" работать приемы, которыми
пользоваться при беседах с сотрудником и направлении его работы...
Объясняя сотруднику приемы конспирации, отнюдь и никогда не следует его
знакомить с организацией розыскного учреждения, личным его составом, имея
всегда в виду, что отношение к сотруднику существует лишь временно и что
многие из них, даже испытанные продолжительной службой по розыскному делу,
вновь переходят в революционную среду.
Особенно опасаться следует влияния на себя сотрудника и его
эксплуатации. С сотрудником должны поддерживаться хотя близкие и деликатные
отношения, но требования по сообщению розыскного материала и недопуску
провокации должны быть абсолютными.
Осмотрительно относиться к сотрудникам, дающим общего характера
сведения и лишь о прошлой деятельности организации. Коль скоро сотрудник не
уличает определенно в преступной деятельности лиц, находящихся на свободе,
то, следовательно, он еще недостаточно склонен к работе в розыскном
органе...
Начиная работать с сотрудником, ему следует внушить для неуклонного
исполнения:
1. Что ни полиция и никто, кроме ведущего агентуру, не должен знать о
том, что он работает по политическому розыску, это не должно быть ни в коем
случае обнаружено при задержаниях чинами полиции, пограничной стражи и
другими.
2. Что сотрудник ни в коем случае не может приходить в учреждение,
ведающее розыском, что влечет всегда провал сотрудника, так как эти
учреждения находятся под наблюдением революционеров.
3. Что, давая сведения, сотрудник должен точно указывать источник
приобретения их.
4. Что получаемую литературу он должен приносить на свидание, как равно
и все партийные письма, печати и документы, находящиеся у него на хранении
по доверию революционеров. Последние предметы, по использовании, должны быть
тотчас же возвращаемы сотруднику и так быстро, чтобы принос их не отразился
на его репутации в партии.
5. Что сотруднику безусловно запрещается: с целью розыска
переодеваться, гримироваться, прослеживать, расспрашивать, угощать
товарищей, улучшать приобретением каких бы то ни было вещей, до носильного
платья включительно и мелких предметов, свою жизненную обстановку на деньги,
получаемые от розыскного органа. С внешней стороны желательно, чтобы
сотрудник ставил себя, за редким исключением, в положение человека,
материально нуждающегося.
6. Что он, находясь в революционной среде для преследования ее по
закону, сам не может совершать преступлений и подстрекать к таковым
окружающих его лиц. Роль его должна быть возможно конспиративнее и по
возможности сводиться к посреднической и исполнительной работе; к такой,
чтобы при ликвидации его сведений, в случае даже откровенных показаний
задержанных, он не мог быть уличен в противоправительственной и вообще
преступной деятельности.
7. Что всякая неправда и провокация, даже в слабой степени, повлекут за
собой прекращение работы по розыску и, кроме того, сотрудник может ответить
по закону.
8. Что сотрудник не имеет права брать на подержание никаких запрещенных
предметов (бомб, литературы, оружия и пр.) без ведома заведующего розыском.
С сотрудниками должны вестись частые (но не в ущерб конспирации)
свидания и продолжительные беседы. Опыт указал, что сотрудник гораздо больше
знает, чем говорит по собственной инициативе, и что зачастую благодаря
поверхностным беседам и редким свиданиям пропадают весьма серьезные дела.
Свидания с сотрудниками должны быть обставлены наибольшей конспирацией,
с предупреждением возможности столнуться одному сотруднику с другим. Кроме
того, необходимо поставить сотрудника в такое положение, чтобы он мог всегда
сообщить сведения так, чтобы его не заподозрили в предосудительной отлучке.
Для этого у него должен быть частный адрес для писем и указана возможность
встречи на улице. Обыкновенно указывается маршрут служащего, по которому он
идет. Сотрудник, имеющий сообщить что-либо экстренное, проходя мимо
служащего, бросает папироску или пустую спичечную коробку, которые служащий
поднимает и передает с запиской ведущему агентуру. Такие же встречи могут
происходить в проходных дворах, на лестницах...
Для соблюдения конспирации не следует пренебрегать никакими мелочами,
так как рассеянность и небрежность очень часто давали весьма серьезные
провалы.
При свиданиях на конспиративных квартирах следует всегда дверь запирать
на ключ. Одежду, шляпу, трости и другие предметы, принадлежащие сотруднику,
не следует оставлять в прихожей. Не следует сажать сотрудника против зеркала
и окон. При выходе из квартиры беседовавший с сотрудником должен выходить
первым, дабы предупредить столкновение...
Для предупреждения провала иногда приходится арестовывать сотрудника,
но к этому средству возможно прибегать лишь в крайнем случае, так как оно не
может быть повторено.
Если сотрудник был арестован, то необходимо принять меры, чтобы его
освобождение не послужило поводом к провалу. Для этого сначала освобождается
несколько лиц его группы, затем и он. Освобождаемые совместно с сотрудником
должны занимать в партии положение не ниже его.
Сотруднику для конспирации обязательно дается кличка, непохожая на его
фамилию, отчество и присущие ему качества; под этой кличкой-псевдонимом он и
регистрируется по запискам и агентуре.
В тех немногих случаях, когда сотрудник попадал под подозрение со
стороны своих товарищей, и дело доходило до "суда", то чаще всего он уходил
с него с гордо поднятой головой, уходил оправданным, потому что состав суда
почти всегда становился в тупик перед непонятным противоречием: с одной
стороны, предательство, и, конечно, вознаграждание от "охранки", а с
другой - почти крайняя и постоянная нужда. И только теперь это противоречие
нашло свое объяснение в приведенной выше инструкции.
Секретными сотрудниками дорожили, их берегли, за ними ухаживали. Если
сотрудник попадал в беду - проваливался, то его прятали, выдавали
нелегальный паспорт, заранее прописанный в участке. Таких заготовленных
паспортов потом найдена в "охранке" целая куча.
Сам Департамент полиции заботился о конспиративности секретных
сотрудников и в своем циркуляре за 1911 год писал начальникам отделений:
"Многие розыскные органы, представляя в Департамент полиции данные о
действительности имени, отчества, фамилии, звании секретных сотрудников,
обозначают таковые обыкновенным способом на пишущей машинке, вследствие чего
эти сведения становятся известными всем служащим канцелярии названных
органов.
Находя означенный способ сообщения упомянутых сведений хотя бы и в
Департамент полиции нарушением основных требований конспирации, департамент
просит вас, милостивый государь, в будущем во всех случаях, когда
упоминаются действительные сведения о личности секретного сотрудника;
таковые обозначались бы шифром.
Подписал Виссарионов".

Когда в 1908 году провалился Азеф, буря испуга и смятения, видимо,
охватила даже департамент. Вот какой циркуляр поспешил он разослать:
"Начальникам районных охранных отделений, губернских жандармских
управлений и охранных отделений.
Последовавшее благодаря известным условиям разоблачение услуг,
оказанных делу розыска инженером Ев-но Азефом, может с вероятностью вредно
отразиться на приобретении новых и даже, быть может, на сохранении некоторых
функционирующих сотрудников. Ввиду сего департамент считает необходимым
прежде всего разъяснить, что правильно поставленная агентура является одним
из самых сильных средств борьбы с революционными выступлениями и
предприятиями, а потому дальнейшее ее сохранение и развитие представляется
необходимым. В случаях же замеченных колебаний в сотрудниках, ввиду
раскрытия роли Азефа, надлежит указывать сомневающимся сотрудникам, что
розыскные органы сумели сохранить в тайне работу Азефа в течение 1б лет, и
она огласилась лишь при совершенно исключительных условиях предательства, и
что властями приняты все меры к полному обеспечению тайны работы
сотрудников.
Наряду с этим департамент вновь подтверждает делавшиеся им уже
неоднократно указания по поводу так называемой "провокации". При том
условии, что каждый сотрудник является прежде всего членом подпольной
организации, лица, руководящие ими, должны строжайше внушать сотрудникам
совершенную недопустимость проявления последними инициативы в революционных
предприятиях и вовлечения в таковые своих единомышленников или совращения на
революционный путь лиц, не примкнувших к активной преступной деятельности, а
равно участия в преступлениях против личности и имущества. Сотрудники
категорически должны быть предупреждены, что при полной обеспеченности
конспирации их корректных услуг розыску, всякая провокационная деятельность
непременно разоблачится как путем агентуры, так и в особенности на
формальных расследованиях в суде, а что за такое нарушение своих
обязанностей они будут предаваться неукоснительно в руки правосудия без
всякой надежды на снисхождение, причем, конечно, будут приниматься все меры
к защите их в тех случаях, когда обвинение их в провокации будет возводиться
на них заведомо ложно.
Наряду с этим надлежит зорко следить за деятельностью сотрудников путем
освещения таковой при помощи посторонней агентуры, а когда возможно, и
наружного наблюдения.
Имея в виду, что дело Азефа возбуждено исключительно с целью
расстройства агентуры и внесения смуты в ряды розыскных органов, Департамент
полиции считает своим долгом предостеречь таковые от придания чрезмерного
значения упомянутому выступлению революционеров, на которое надлежит
смотреть как на единственный случай неудачи, созданной небывалыми в истории
правительств условиями. В этом событии лица, ведающие розыском, должны лишь
почерпнуть новые силы и бодрость в упорном продолжении борьбы с преступным
движением, памятуя, что их служба основана на риске и всегда является
предметом самых усиленных забот и попечения со стороны высшего начальства.
О настоящем циркуляре департамент просит немедленно поставить словесно
в известность начальников железнодорожных полицейских управлений и
отделений.
Подписал: директор Трусевич Скрепил: заведующий отделом полковник
Климович.."
Трудно, конечно, сказать, принимала ли "охранка" на места секретных
сотрудников тех, кто сам того добивался. Несомненно одно: недостатка в таких
предложениях не было. Целый ряд лиц, самых различных по положению, предлагал
свой услуги - за хорошее вознаграждение или же бесплатно, из идейных
побуждений. Это были и безграмотные люди, и мелкие литераторы, неудачники и
солидные чины.
Вот примеры таких прошений (орфография подлинника).
"Его Превосходительству Московскому Граданочальнику.
Ваше превосходительство Московский градоначальник прошу Вас место
Ахранова От деление виду того что я могу вам услужить в данное время так я
хорошо знаком с партиими с демократическими и с комунистыми и социалистыми и
революцеанерами и с крестьянским Союзом Могу ихния дела подорвать в короткое
время если Вы додитя место".
Следует подпись и адрес.
"Я, нижеподписавшийся, сотрудник (не постоянный) "Русского слова",
"Русского листка", "Нового времени", автор рассказов, 16-го сего сентября
обращался за рекомендацией цензора Московского цензурного комитета
С.И.Соколова к г-ну начальнику Московской сыскной полиции с докладной
запиской о выдаче мне прав, с которыми я мог бы беспрепятственно иметь
доступ во все места (как-то: театры, маскарады, собрания и т.п.) и
возможность доставлять тайной полиции сведения о политической преступности и
неблагонадежности тех или других лиц, представляя документы и другие
вещественные доказательства их, а также просил распоряжения о содействии мне
полиции, доставление пользования полицейским телефоном, в случаях экстренных
сообщений полиции, причем г-н начальник сыскной полиции советовал обратиться
к Вам, как к начальнику охранной полиции. Я и обращаюсь к Вам с тою же
просьбой и прошу Вас, если возможно, удовлетворить ее.
Мне, как человеку, самому вращающемуся во всевозможных кружках и
обществах, очень часто приходится встречать подозрительных личностей, и я
принес бы Вам пользу, доставляя всякие сведения о них. Кроме того, я имею
все способности сыщика и с удовольствием и по Вашему поручению могу
наблюдать над тем или другим кружком, обществом или лицом. Вообще я буду
очень рад быть Вам полезным без всякого вознаграждения.
Если Вам небезынтересно знать, сколько мне лет и чем я занимаюсь, то я
пишу Вам это. Мне 20 лет, по профессии художник (учился в Строгановском), по
религии православный, по убеждениям славянофил. Хорошо образован, хотя, к
сожалению, не знаю языков.
С почтением, имею честь быть Вашим, милостивый государь, покорнейшим
слугою.
С.Л.Бирев".

На этом письме имеется пометка ротмистра Сазонова:
"21 сентября 1896 г.
Объявлено лично Биреву, что в услугах его охранное отделение не
нуждается. При этом ему сделано строгое внушение с предупреждением не
обращаться с подобными предложениями".