Кошель П. История сыска в России

ОГЛАВЛЕНИЕ

НЕИСТОВЫЙ ШЕШКОВСКИЙ

Когда после переворота дворцовая жизнь вошла в обычную колею, Екатерина
II распорядилась немедленно уничтожить застенки как в Петербурге, так и в
Москве. Императрица, изучавшая европейских энциклопедистов, дружески
переписывающаяся с Вольтером, не могла потерпеть у себя такого пережитка
средневековья, как допрос под пыткой. Она мечтала править страной при помощи
ласки, всепрощения и, как это часто бывает, не смогла осуществить благие
намерения.
Манифестом 21 февраля 1762 года Тайная канцелярия была уничтожена. В
манифесте говорилось: ".. .Тайная розыскных дел канцелярия всегда оставалась
в своей силе: то злым, подлым и бездельным людям подавался способ или
ложными затеями протягивать вдаль заслуженные ими казни и наказания, или же
злостнейшими клеветами обносить своих начальников и неприятелей".
Манифест Екатерины II 19 октября 1762 года дословно повторял манифест
Петра III с пропуском только фамилии тех лиц, которым поручалось принимать
доносы "о деле важном, справедливом и действительно до упомянутых двух
первых пунктов принадлежащем". Значение "первого" и "второго" пунктов
разъяснял Указ 14 апреля 1730 года: под "первым" подразумевалось - "умысел
про-тиву императорского здравия, персоны и чести", под "вторым" - "измена
государю и государству".
Этот манифест "Об уничтожении Тайной розыскной канцелярии, о хранении
дел оной в Сенате и о воспрещении произносить "Слово и дело" гласил, что,
так как уже нет налицо причин, побудивших Петра I учредить Тайную розыскных
дел канцелярию, - "не исправлены еще в народе нравы", - то в ней нет теперь
необходимости. "И мы, - говорилось в манифесте, - следуя нашему
человеколюбию и милосердию и прилагая крайнее старание, не только неповинных
людей от напрасных арестов, а иногда и самых истязаний защитить, но паче и
самым злонравным пресечь пути к произведению в действо их ненависти, лишения
и клеветы, а подавать способы их исправлению, повелеваем: Тайной розыскных
дел канцелярии не быть..." Однако если бы все-таки возникли дела по
"первому" и "второму" пунктам указа 14 апреля 1730 года, то такие дела
должен ведать Сенат, и в последующих пунктах манифеста предусматривалось,
как и куда надо подавать доносы по этим пунктам, что делать с доносителями и
прочее; при этом делалась оговорка, что виновными по этим пунктам и ложными
доносчиками императрица мыслит в дальнейшем только людей "подлых", т.е.
солдат, матросов, людей господских, крестьян, бурлаков, фабричных,
мастеровых и совсем не чает, чтобы "благородные дворяне, офицеры или
кто-либо из знатного купечества нашлись когда-либо в столь мерзких пред
Богом и пред светом преступлениях, каковы суть проти-ву двух первых
пунктов", а также, чтобы они сделались ложными доносчиками.
Таким образом, могло получиться впечатление, что Екатерина действует в
соответствии с тем, о чем она писала, будучи еще великой княгиней, в самом
конце 50-х - начале 60-х годов: "Не знаю, но мне кажется, что у меня во всю
жизнь будет отвращение к назначению чрезвычайной комиссии для суждения
виновного, особенно, когда эта комиссия должна оставаться негласною. Зачем
не допускать до судов дела, относящиеся до их ведения? Быть истцом и
назначать еще судей - это значит высказывать опасение иметь против себя
справедливость и законы. Преступление и производство дела должны быть
оглашены, чтобы общество, всегда судящее беспристрастно, могло распознать
правоту".
Энгельс, характеризуя политику Екатерины II, считал одной из ее
существенных черт "удачное сочетание либеральной и легитимистской
фразеологии, которой, по мере надобности, Россия дурачит падких до фраз
"образованных" филистеров Западной Европы, их, так называемое, общественное
мнение". Так было и в данном конкретном случае.
Несмотря на свое "отвращение" к Чрезвычайной комиссии, в полном
противоречии с либеральной фразеологией своих манифестов, "Наказа" и пр.,
Екатерина такую комиссию создала, и Тайная канцелярия сейчас же возродилась
под названием Тайной экспедиции. Никакого специального указа об этом не
было, а на основании слов манифеста 19 октября 1762 года, что делами по
"первому" и "второму" пунктам должен ведать Сенат, при нем была создана
экспедиция, всецело заменившая прежнюю канцелярию. Впрочем, может быть,
более правильным будет считать, что начало существования Тайной экспедиции
было положено за 17 дней до манифеста 19 октября, так как еще 2 октября 1762
года на имя генерал-прокурора А.И.Глебова был дан следующий рескрипт: "По
делам важным, кои касаются до первых двух пунктов и кои принадлежали до
Тайной канцелярии, а вступают из разных мест в Сенат, оные распечатывать и
определение чинить по оным с ведома нашего вам общее с тайным советником
Н.И.Папиным, и дела кои между тем явятся маловажные, оные сжечь, не делая на
все то сенатских определений".
Одновременно с этим, на основании устного приказа императрицы от 3
октября 1762 года, особая комиссия в составе графа Разумовского, сенатора
Вас. Суворова и генерал-поручика Ф.Вадковского начала "секретно, по самой
справедливости, ближайшими способами к открытию правды и без розысков"
производить следствие по делу Хрущевых и Гурьевых. Это была чрезвычайная
комиссия, действующая негласно: т.е. как раз такая, против которой
высказывалась Екатерина II в названной выше записке.
Этими двумя распоряжениями императрицы был определен порядок
рассмотрения политических дел, который продержался в течение всего ее
царствования. Менялись несколько лица, но порядок прохождения и решения этих
дел оставался все тот же.
Первые два года царствования Екатерины II генерал-прокурорскую
должность исполнял А.И.Глебов. Он был назначен на эту должность при Петре
III 25 декабря 1761 года и уволен с этой должности 3 февраля 1764 года.
Своим возвышением он был обязан родственным связям и особен-
но покровительству графа П.Шувалова, клевретом которого был. "Глебов, -
писал о нем князь М.М.Щербатов в своем сочинении "О повреждении нравов в
России", - угодник графу Шувалову, умный по наружности человек, соединяющий
в себе все пороки, которые сам он, Петр Иванович, имел". Щербатов писал, что
Шувалов и Глебов присоединили себе людей, которые ни в какой степени не
могли претендовать на звание "законодателей и благотворителей своего
отечества", сочинили уложение, которое они наполнили "неслыханными
жестокостями пыток и наказаний". Императрица Елизавета, уже готовая его
подписать, перебирая листы, попала на главу пыток, "ужаснулась тиранству" и
велела переделать. "Так чудесным образом избавилась Россия от сего
бесчеловечного законодательства". А вот отзыв о Глебове, как о
генерале-прокуроре, его позднейшего биографа: "...судебная часть, вверенная
его надзору, представляла в себе тогда крайнее расстройство... Императрица
неоднократно убеждала словесно и письменно не идти по следам своего
предшественника князя Трубецкого... наконец, решилась удалить его от
должности генерал-прокурора, назначив на его место князя Вяземского. Доводом
для этого послужило дело иркутского следователя П.Крылова, вскрывшего
грандиозную картину злоупотреблений и хищений, в которых главное место
принадлежало Глебову. Тем не менее потом он был генерал-аншефом и смоленским
наместником. И вот в руках такого человека в течение двух лет - последние
полтора года, правда, так сказать, под контролем графа Н.И.Панина - было
руководство разбором политических дел и вынесение приговоров по ним.
Сформирование штата Тайной экспедиции последовало, по-видимому, только 10
декабря 1763 года, когда указом Сенату сенатский секретарь Шешковский был
назначен состоять "по некоторым поручениям от нас делам при наших сенаторе
тд.с. Панине, генпрокуроре Глебове", с жалованьем 800 рублей в год. "Да при
тех же делах, - говорилось в указе, - быть протоколисту Зотову,
канцеляристам Зряхову и Волокову и копиисту Казину". С этого времени Степан
Иванович Шешковский делается бессменным фактическим главой Тайной экспедиции
в течение 30 лет. Известны многочисленные свидетельства современников об
истязаниях людей, попавших в руки Шешковского, и его различных приемах,
которыми он добивался "раскаяния" и "сознания" у привлеченных к следствию.
Это был загадочный человек, волей капризного случая поднятый из низов
на вершину чиновничьей лестницы. В молодости он много учился, писал стихи,
брал уроки живописи и очень недурно набрасывал модные в то время амурные
пасторали .(одна из них, "Психея у ручья", хранится в Эрмитаже). Одно время
Шешковского даже считали вольнодумцем и при Елизавете Петровне он едва не
попал в ссылку.
Июньский переворот сыграл в жизни Степана Ивановича роль кризиса.
Платон Зубов, твердо ставший у трона, оценил достоинства скромного
чиновника, приблизил его к себе, представил императрице, и через несколько
лет имя Шешковского в Петербурге произносили шепотом, с почтением, смешанным
со страхом. Приказание "явиться к Шешковскому" повергало в трепет даже
людей, занимавших видное положение, украшенных орденами.
Имя Шешковского было окружено непроницаемой дымкой таинственности. Жил
он на углу Садовой и Итальянской (где, кстати, спустя сто с лишним лет
народовольцы будут делать подкоп для взрыва царской кареты), в небольшом
особняке, некогда принадлежавшем Бирону. Люди, которые проходили мимо этого
домика, приветливо выглядывавшего из-за палисадничка, переходили на другую
сторону и пугливо косились. Никто из побывавших "в гостях" у Степана
Ивановича не рассказывал, что ему там пришлось пережить. На расспросы все
только отмалчивались, а наиболее откровенные скрежетали зубами и обещали
"стереть в порошок" Шешковского. Во всяком случае, Шешковский за свои
"старания" имел, очевидно, основание бояться должного возмездия. Он решался
обедать только во дворце, когда его приглашали к царскому столу, а дома ел
лишь яйца, которые пекли в его присутствии, да просфоры, приносимые
ежедневно настоятелем приходской церкви. Очевидно, несмотря на высокий чин и
всевозможные награды, ему жилось далеко не сладко...
Майор Бехтерев, которому пришлось посетить Шешковского "по особому
приглашению", описал в дневнике его наружность:
"За столом, заваленном грудами бумаг между двух восковых свечей, я
разглядел прямо сидевшую против меня добродушную фигуру невысокого,
сгорбленного, полного и кротко улыбавшегося старика. Ему было под семьдесят
лет. В таком роде я встречал изображения некоторых, прославленных тихим
правлением, римских пап. Жирный, в мягких складочках, точно взбитый из
сливок, подбородок был тщательно выбрит, серые глаза глядели вяло и сонно;
умильные, полные губы, смиренно и ласково сложенные, казалось, готовы были к
одним ободряющим привет и ласку словам. Белые, сквозящие жирком руки в
покорном ожидании были сложены на животе..."
Этот "добрый старичок" не стеснялся, когда к нему попадал человек,
чем-либо провинившийся перед фаворитами государыни или просто не поладивший
с ними. Он начинал допрос вкрадчиво, мягко, под видом дружеской беседы,
затем в его голосе начинали звучать резкие, стальные нотки, глаза загорались
недобрым огнем, белая рука тянулась к серебряному колокольчику, вбегали
несколько рослых гайдуков, и здесь же, в кабинете, начиналась расправа...
По приблизительному подсчету современников, принимавших в расчет число
посетивших таинственный особняк на Садовой, Шешковский за 15 лет своей
"работы" высек не менее двух тысяч человек, среди которых были особы
генеральского чина и даже дамы, пользовавшиеся почетом в обществе. Старый
камердинер Степана Ивановича, переживший своего господина, перед смертью
показывал, что не проходило дня, когда в кабинете Шешковского кого-нибудь не
истязали.
Избитые, даже генералы, молчали, потому что не хотели сознаваться в
своем позоре, но бывали случаи, когда посещение Шешковского влекло за собой
суровые последствия. Не раз случалось, что темной ночью к "черному" крыльцу
на Садовой подкатывала фельдъегерская тележка или, если допрос у Шешковского
кончался особенно печально для допрашиваемого, простая кибитка, крытая
рогожей. С крыльца сводили или сносили, кого указано, и бодрая тройка
мчалась к заставе. Верные люди, снабженные "открытым листом", быстро и без
огласки доставляли порученного им человека в какой-нибудь захудалый
городишко, где он попадал под опеку привыкшего не рассуждать городничего или
гарнизонного начальника. Таким образов Шешковскйй избавлялся от людей,
которых нельзя было образумить ни угрозами, ни плеткой.
Как известно, наследник престола великий князь Павел Петрович
расходился во взглядах с матерью, почти не показывался в Петербурге и жил в
Гатчине, окруженный своими друзьями. Орловцы и зубовцы, конечно, относились
к гатчинцам враждебно, и эта распря давала Шешковскому возможность широко
проявлять свою деятельность. Бывали случаи, когда он "беседовал" с близкими
любимцами князя Павла, и тогда Павел, выведенный из себя, мчался к
Екатерине, жаловался, но никогда ничего не добивался.
Мягкий, вкрадчивый Степан Иванович немало содействовал расширению
пропасти между державной матерью и сыном...
6 ноября 1796 года скончалась Екатерина II, и 7 ноября Шешковскйй ушел
в отставку, без всякой пенсии. Он умер в нищете.

ПРОИЗВЕСТИ ТЩАТЕЛЬНЫЙ РОЗЫСК

В начале 17б4 года место Глебова занял князь А. Вяземский (1727 -
1793). Секретным указом в феврале 17б4 года ему велено было заведовать
совместно с Н.И.Ланиным тайными делами. При вступлении в должность князь
Вяземский получил от императрицы собственноручное "секретнейшее
наставление". Никаких указаний относительно предстоящей ему деятельности в
Тайной экспедиции князь Вяземский в этом наставлении не получил. Назначение
Вяземского в генерал-прокурорскую должность, говорит биограф П.Иванов, долго
удивляло современников. Вот что говорит Порошин в дневнике своем: "Никита
Иванович Панин долго изволил разговаривать со мною о нынешнем
генерал-прокуроре князе Вяземском и удивляется, как фортуна его в это место
поставила; упоминаемо тут было о разных случаях, которые могут оправдать сие
удивление". "Ваше Величество, делаете чудеса, - говаривал потом Румянцев, -
из обыкновенного квартирмейстера у Вас вышел государственный человек".
С отзывом о князе Вяземском Н.И.Панина сходится, по существу,
характеристика А.М.Тургенева, сделанная, однако, в более резкой форме.
"Скажут, - пишет в своих записках Тургенев, - что и при Екатерине видали
людей со свинцовыми головами на важных государственных местах, например,
генерал-прокурор князь Вяземский, от которого, по тогдашней организации
управления империи, все зависело. Согласен, все знали, что Вяземский был
человек с осиновым рассудком. По каким уважениям, по каким расчетам
Екатерина держала Вяземского на столь важном посту в государстве - угадать и
объяснить трудно, скажу - решительно невозможно".
Д.Бантыш-Каменский в "Словаре достопамятных людей русской земли"
характеризовал Вяземского более мягко и осторожно: "Князь Вяземский
отличался верностью своею престолу, бескорыстием, был чрезвычайно
трудолюбив, умел избирать достойных помощников; враг роскоши, но скуп и
завистлив, как отзывались о нем современники. В его петербургском доме
находилась Тайная экспедиция, и он часто присутствовал при допросах".
Таким образом, князь Вяземский был настоящей посредственностью, но,
очевидно, именно такой человек и нужен был императрице Екатерине, как глава
политического розыска. Целых 30 лет он выполнял эту роль. Императрица
Екатерина считала князя Вяземского своим учеником и после его смерти была в
большом затруднении, кого сделать приемником. А.В.Храповицкий в своем
"Дневнике",чв записи 9 января 1790 года говорит: "По болезни ген.-прокурора
приказано всем правителям экспедиций ходить с докладами. Я (т.е.
императрица) его должности разделю четверым, как после Баура. Знаешь ли, что
ни из князей Голицыных, ни Долгоруких нельзя сделать ген.-прокурора? У них
множество своих процессов. Жаль князя Вяземского, он мой ученик, и сколько я
за него выдержала, все называли его дураком". 17 сентября 1792 года
Екатерина, уволив от должности Вяземского, тогда же поручила эту должность
"на краткое время" А.Н.Самойлову. Своим назначением он был обязан князю
ГА.Потемкину, на родной сестре которого был женат его отец, сенатор Николай
Борисович. В 1795 году был пожалован графом. Меньше чем через месяц после
вступления на престол императора Павла он был заменен на посту
генерал-прокурора князем Алексеем Борисовичем Куракиным. "По отзыву
современников, - пишет П.Иванов, - граф А.Н.Самойлов был храбрый и честный
человек, но мало сведущий в делах гражданских". Нелестный отзыв дал о нем
граф Ф.В.Растопчин, очень его не любивший. В письме к графу С.Р.Воронцову по
поводу назначения Самойлова генерал-прокурором он писал: "Вы разделяете
удивление всей России по поводу назначения графа Самойлова
ген.-прокурором... Этот граф Самойлов, если удержится на своем месте,
наделает много хлопот императрице; но она хочет сделать из него подобие
князя Потемкина хоть по наружности, тем более, что ненавидит всех его
родных, а его считает благородным человеком, что и справедливо".
Позже в Тайной экспедиции появились новые лица. В 1794 году дела стал
приводить в порядок А.С.Макаров. Эти дела после Шешковского оказались в
большом "неустройстве", и Макарову понадобилось несколько месяцев. Макаров
вступил в службу в 1759 году, был секретарем при рижском генерал-губернаторе
Броуне, а потом служил в Петербурге при генерал-прокуроре Самойлове. При
императоре Павле он был начальником Тайной экспедиции. Ермолов отзывался о
нем как о человеке "благороднейшем и великодушном".
В том же 1794 году в процессе В.В.Пассека и других процессах этого года
фигурировал В.СПопов, бывший в течение многих лет правителем канцелярии
князя Потемкина, а потом состоявший при кабинете императрицы. Но,
по-видимому, эти лица не изменили того порядка, который сложился в Тайной
экспедиции при Шешковском и князе Вяземском: и порядок ведения следствий, и
форма приговора, и приведение его в исполнение оставались прежними.
Таковы были люди, которым принадлежала руководящая роль в проведении
политических процессов в последней трети XVII века. Все это были
посредственные фигуры, действовавшие по шаблону, по трафарету. Ни Глебов, ни
князь Вяземский, ни Самойлов не были, что называется, государственными
людьми, и потому деятельность их носила узкий, ведомственный характер.
Поэтому и следствия, которые велись под их руководством, не ставили и не
раскрывали принципиальных вопросов; все внимание следователей было
направлено обыкновенно на мелочные вопросы, имевшие, конечно, значение для
судьбы узников Тайной экспедиции, но не представляющие общего интереса.
Шешковский был незаурядной ищейкой, неразборчивым в средствах добывания
сведений, нужных начальству. Его методы следствия были грубы, топорны.
Принципиальная сторона поступков людей, попавших в его руки, Шешковского не
интересовала. Конечно, крупной фигурой среди перечисленных был граф
Н.И.Панин. Но по всем данным, руководящей роли в проведении политических
процессов последней .трети XVIII века он не играл (за исключением дела
Мировича). Включение его в решение вопросов по "тайным делам" было ловким
тактическим шагом Екатерины.
Н.И.Панин был сторонником регентства Екатерины, и у него, видимо, было
немало приверженцев в этом вопросе; мысль о том, что по достижении Павлом
совершеннолетия власть должна перейти к нему, была очень живучей в 60-х и в
начале 70-х годов. Екатерина не любила Панина и боялась. Сделав Панина
членом коллегии Тайной экспедиции, Екатерина обезвреживала его. С другой
стороны, его авторитетом прикрывалась деятельность учреждения, которое было
так же непопулярно, как и Тайная канцелярия. Наконец, это был своего рода
контроль над действиями генерал-прокуроров. Но, конечно, если бы Панин
занялся, так сказать, вплотную делами Тайной экспедиции, он мог бы внести в
постановку их немало принципиального. И по политическим, и по личным
соображениям (современники считали его ленивым человеком) он этого не делал.
Центр всего делопроизводства Тайной экспедиции находился в Петербурге;
в Москве был ее филиал, непосредственно подчиненный московскому
главнокомандующему. Императрица писала графу П.С.Салтыкову, что вследствие
уничтожения Тайной канцелярии все ее делопроизводство переходит к Сенату и к
его конторе в Москве. "Но, если бы их всем собранием производить, то была бы
в том крайняя неудобность и затруднение, а иногда и такие между тем
скаредные и вымышленные обстоятельства выходят, что к сведению многим
персонам неблагопристойны". Поэтому ему предписывалось в отсутствие
императрицы в Москве "по всем поступающим из разных мест важным делам в
сенатскую контору, кои до сего принадлежали до Тайной канцелярии, иметь
единственно Вам производство, не делая на то общих сенатской конторы
определениев, а что по следствиям оказываться будет, писать к нам с
приложением своего мнения и не чиня экзекуции, ожидать от нас конфирмации".
Письмом от 12 февраля 1764 года Екатерина предписывала Салтыкову ведать дела
по Тайной экспедиции одному с помощью коллежского советника Хрущева, взяв,
кроме того, потребное число канцелярских служителей.
В отдельных случаях в Москву посылались в помощь главнокомандующему "по
тайным дел.ам" особые лица. Так, например, 3 марта 1774 года Екатерина
писала князю Волконскому, что досылает гвардии Преображенского полка
капитана Волоцкого и прикомандировывает к нему находящегося в Москве
прапорщика Семеновского полка Городчакова, "чтоб употребили Вы их при
допросах по тайным делам, с тем, дабы они никому ни малейшего истязания при
допросах не делали" (если это приходилось оговаривать, то, очевидно, такие
истязания имели место).
Но следствия "по тайным делам" велись (во всяком случае, начинались)
также и в губернских и провинциальных канцеляриях, решения же по многим
таким делам выносились в Москве и Петербурге. Но известны процессы,
производство по которым начиналось и кончалось на месте. Таковы, например,
процессы самозванцев Ханина и Богомолова. В отдельных, исключительных
случаях состав следственного и судебного аппарата Тайной экспедиции
расширялся. Так, по делу 1урьевых и Хрущевых была образована особая комиссия
в составе гетмана графа ГРазумов-ского, сенатора В.И.Суворова и
генерал-поручика Ф.Вадков-ского, доклад и решения которой были переданы в
Сенат, а на основании его сентенции был издан манифест 24 октября. В особом,
чрезвычайном порядке были проведены процессы (после следствия в Тайной
экспедиции) Мировича и Арсения Мациевича. Дело флигель-адъютанта Бибикова
рассматривалось особой комиссией в составе князя К.Голицына, князя
Вяземского и Елагина. Но в громадном большинстве случаев дело начиналось и
заканчивалось в недрах Тайной экспедиции.
Не станем выяснять всю процедуру следственно-судебного процесса Тайной
экспедиции. Но важно выяснить, как добывались сведения, которыми оперировала
экспедиция, какими методами эти сведения проверялись и уточнялись и на
основании чего выносились те или иные решения.
Тайная экспедиция, видимо, не располагала сетью агентуры, которая
держала бы ее в курсе всех важнейших явлений в области общественной мысли и
общественного движения. Правда, в письме императрицы сенатору Суворову по
делу Хитрово было сказано: "Впрочем, по полкам имеете уши и глаза", а
московский главнокомандующий князь Волконский доносил ей о своем
распоряжении обер-полицмейстеру "употребить надежных людей для подслушивания
разговоров публики в публичных сборищах, как то: в рядах, банях, кабаках,
что уже и исполняется, а между дворянством также всякие разговоры
примечаются". Но это, видимо, был случайный материал, не отражавший
настроений и фактов жизни хотя бы двух столиц империи с их населением в
несколько сотен тысяч человек, не говоря уже о всей остальной России.
Следственные документы Тайной экспедиции определенно говорят, что
главный материал, на котором строились процессы - это доносы. Широко
развитые в практике русской жизни в течение всего XVIII века доносы в
последней трети этого века получили особое значение во всех судебных
процессах, и в политических в частности, изменив только после манифеста 13
октября 1762 года свою форму. Этим манифестом было запрещено произносить
"Слово и дело", но все подданные императрицы обязывались доносить в
указанные места обо всем, что им станет известно по "первому" и "второму"
пунктам; устанавливалась ответственность за недонесение, за ложный донос;
последними в практике судебных процессов стали считаться такие доносы,
которые не подтверждались или сознанием обвиняемого, или уликами третьих
лиц. Поэтому донос о чем-либо сказанном с глазу на глаз был очень
рискованным, он легко мог стать ложным, в то же время умолчание о таком
факте могло повлечь тяжелые последствия, если автор сказанного сам мог
рассказать об этом кому-нибудь третьему и донос поступал от того.
Требовалось, чтобы донос следовал непосредственно за получением сведения о
проступке.
В практике Тайной экспедиции было немало процессов, где констатирован
ложный донос, и потому такие дела оканчивались тем или иным наказанием
доносчика.
Содержание доносов, а также сведения, поступавшие к ней, Тайная
экспедиция проверяла и дополняла: вызывались и допрашивались свидетели,
устраивались очные ставки, составлялись "вопросные пункты". Обвиняемые или
свидетели или собственноручно писали показания, или с их слов составлялся
протокол допроса чиновниками Тайной экспедиции, наконец, для проверки
сведений, содержавшихся в доносах или в показаниях обвиняемых и свидетелей,
чиновники Тайной экспедиции посылались в места, так или иначе связанные с
данным процессом. Кроме того, аресты обычно сопровождались обысками, при
которых забирались вещественные доказательства, в виде записок, писем,
документов всякого рода и пр.; широко применявшаяся тогда перлюстрация также
часто доставляла Тайной экспедиции важные сведения для производимого ею
следствия.
Таким образом, следствие в Тайной экспедиции как будто обставлялось
всеми необходимыми гарантиями для выяснения истины, но тем не менее
следственный материал, сохранившийся в делах экспедиции, во многих случаях
страдает дефектами. Так, например, в ряде процессов его участники делали
ссылки на различных высокопоставленных лиц. Но в делах экспедиции ни одного
случая допроса таких лиц нет; это, очевидно, считалось неудобным и
нежелательным. Затем, и это особенно важно, Тайная экспедиция часто не
интересовалась мотивами поступков и теми целями, которые ставили перед собой
обвиняемые.
Наоборот, главной своей задачей чиновники экспедиции считали добиться
признания подсудимого и раскаяния в содеянном, хотя известно, что признание
не всегда открывает истину: все зависит от того, при каких условиях это
признание вины получено и в силу каких побуждений оно могло быть сделано. И
тут перед нами один из самых важных вопросов для оценки следственного
материала Тайной экспедиции: какими средствами она добивалась признания
людей, попавших в ее руки?
Екатерина не раз имела смелость заявлять, что в Тайной экспедиции при
допросах не применялись телесные наказания. Так, например, в письме к
А.И.Бибикову в Казань относительно действий секретной комиссии по делу
пугачевского восстания она писала: "Также при расспросах, какая нужда сечь?
Двенадцать лет Тайная экспедиция под моими глазами ни одного человека при
допросах не секла ничем, а всякое дело начисто разобрано было; и всегда
более выходило, нежели мы желали знать".
Еще раньше в своем "Антидоте", который был ответом на книгу аббата
Шанпа "Путешествие в Сибирь", вышедшую в Париже в 1768 году, Екатерина
пыталась представить все дело с политическим розыском в России таким
образом, что будто после уничтожения Тайной канцелярии не стало
политического органа ее заменившего: "Французский король и даже его министры
сажают в Бастилию и там подвергают судилищу, на это устроенному, или суду
какой-нибудь комиссии, кого им вздумается; у нас Тайная канцелярия делала то
же самое, но с 1762 года она уничтожена, а ваша Бастилия существует".
Совершенно бездоказательны также рассуждения Екатерины относительно
суда в России и соблюдения законов. "Я знаю, - писала императрица, - что во
многих странах господствует заблуждение, будто в России заговоры столь же
обыкновенны, как грибы после дождя". Это основано, по ее словам, на
неправильном представлении о Тайной канцелярии и ее деятельности...
"Публика, не зная законов и редко имея сведения о прямых приказаниях, иногда
отдаваемых этому судилищу втайне, заключала, что все происходящее там весьма
важно, между тем как там часто судились лишь мелочи. И как скоро была
упразднена эта канцелярия, все мнимые или предполагаемые заговоры тотчас
прекратились. Невозможно, чтобы вещи изменялись в столь короткое время; они
остались приблизительно такими же, какими были прежде, а, однако, те события
ясно показывают, что эта канцелярия была пугалом, бесполезным для страны и
весьма вредным относительно чужих краев, в которых она посеяла заблуждение о
непрочности правительства".
Через несколько лет императрица официально признала, что телесные
наказания в Тайной экспедиции применялись. В указе 1 января 1782 года "О
нечинении подсудимым при допросах телесных наказаний" констатировалось, что
в некоторых губернских канцеляриях и подчиненных им учреждениях "для
дознания по показаниям преступивших о действиях их истины расспрашивали не
только самих преступников, но и оговариваемых ими под плетьми". Указ
предписывал, чтобы "ни под каким видом при допросах никаких телесных
истязаний никому делано не было, но в изыскании истины и облики поступало
было, как в помянутом нашем указе сказано, по правилам X главы Комиссного
наказа".
Показания современников тоже говорят, что телесные наказания в Тайной
экспедиций применялись. Потемкин, встречаясь с Шешковским, спрашивал его,
как он "кнуто-бойничает".
В делах Тайной экспедиции имеются прямые указания на применение пытки к
подследственным. Так, например, поприказу Екатерины в 1762 году был ей
подвергнут "для изыскания истины с пристрастием под батожьем расспрашивай"
Петр Хрущев, а потом и Семен Гурьев.
На сознание и "раскаяние" людей, попавших в Тайную экспедицию, должна
была также оказывать сильное влияние вся та атмосфера, в которой протекала
деятельность экспедиции, та репутация, которой она пользовалась у населения.
Все следствие протекало в обстановке большой таинственности с угрозами
и запугиванием, у подсудимого и свидетелей бралась подписка, что они
никогда, никому, ни при каких обстоятельствах не будут рассказывать, что
слышали и о чем говорили. Ни защитника, ни прокурора, ни судей обвиняемые не
видели. По окончании следствия им сообщался приговор, вынесенный
генерал-прокурором.
Из многих отзывов о Тайной экспедиции современников, познавших на себе
ее силу и воздействие, приведу слова В.В.Пассека. Описывая свое освобождение
в марте 1801 года, он рассказывал, что встретил в Петербурге двух лиц
(А,С.Макарова и Е.Б.Фуиса), "облегчавших, сколько было в силах их, впадавших
оклеветанными в ужасную и самую невинность в содрогание приводящую тайную
эксибдицию. Сей гидры главы я нашел уже отсеченными и превращенными в прах
божеством севера".
Практика Тайной экспедиции очень рано выработала стереотипную норму
приговора. Начиная с даты ссылки на высочайшее повеление и указания на лиц,
его постановивших (Глебов и Панин, Вяземский и Панин и т.п.), приговор
обычно в очень сильных выражениях изображал вину осужденного, однако в очень
общей форме, без указания на конкретные деяния, место, время и обстановку их
совершения; в ряде случаев сущность вины того или другого осужденного и
совсем не объявлялась. Так, тот же Пассек был сослан в Казань по обвинению
"в признании важных непристойных слов, о коих Ее Императорскому Величеству
известно".
Не случайно именно Тайная экспедиция и ее московская контора возглавили
розыск по делам участников пугачевского восстания, которым они исключительно
занимались в течение всего 1774 и большей части 1775 года. Этим же розыском
занимались и другие учреждения - губернские канцелярии, главным образом,
районов, охваченных движением, и временные секретные комиссии из гвардейских
офицеров, названные Оренбургской и Казанской. В состав комиссий наряду с
гвардейскими офицерами входили и чиновники Тайной экспедиции. В этих
комиссиях на следственные дела составлялись экстракты, которые направлялись
в Сенат, где по ним в Тайной экспедиции выносились решения после получения
соответствующих указаний от Екатерины, которая принимала самое деятельное
участие в розыске. Приговоры Тайной экспедиции приводились в исполнение
секретными комиссиями на месте. Все остальные дела участников восстания, не
попавшие по тем или иным причинам в сферу деятельности этих секретных
комиссий, рассматривались в обычном порядке в Тайной экспедиции.
Первым по времени, судя по протоколам, было дело лейб-гвардии сержанта
Петра Бабаева. Он обвинялся в том, что при взятии Сорочинской крепости
войсками восставших публично именовал Пугачева "Величеством Петром
Федоровичем... целовал у него руку. А после, смотря на него пристально и по
разным сходным с покойным государем Петром приметам, признал его точно за
истинного Петра, о чем всюду и всем сказывал и уверял".
Комиссия "всячески старалась извлечь из него признание, увещевала его
сама и через священника и, наконец, водила в застенок для устрашения пыткою,
но ни тем, ни другим до желаемого сведения он не был доведен, а утвердился
на своем показании". Трудно сказать, что побудило старого солдата стоять на
своем. Возможно, здесь сказалась огромная вера в справедливого
"надежду-государя". По приговору Тайной экспедиции, утвержденному
Екатериной, Бабаев был наказан кнутом в "четырех местах, в том числе
напоследок в Сорочинской крепости, где от него вышесказанное разглашение
последовало".
Москва в 1774 году полна была слухами о Пугачеве. В такой напряженной
обстановке Тайная экспедиция, и особенно ее московская контора, развернули
активную деятельность против всяких проявлений сочувствия к восставшим. К
1774 году относится много дел о привлечении к следствию дворовых,
ремесленников и другого люда за распространение слухов. В апреле в розыск
был взят крестьянин Панкрат Абакумов, говоривший: "...был он на низу, и что
Томского полку целая половина пропала, а оставшаяся половина
супротивляется".
Тогда же производился розыск по делу Федора Гория-нова, дворового
человека отставного поручика Усова. На вопрос целовальника: почему у него,
Гориянова, сапоги худы, Гориянов убежденно отвечал: "Дай Бог здоровья Петру
Федоровичу, а у него сапоги будут". Во время розыска выяснилось, что и
другие дворовые часто говорили между собой о Пугачеве, что он подлинно Петр
III, что у него много войска, что он скоро будет в Москве и "они все будут
за него стоять, и если бы они были отданы в солдаты, то они бы все пошли к
нему на службу". Повар Ремесленников добавлял, что Пугачев не только скоро
будет в Москве, но что он еще "белопузых дворян всех перерубит". Дворовых
людей били плетьми.
В июне 1774 года Тайную экспедицию поступил донос от отставного
прапорщика Зубова на крестьянина Петра Пономарева, работавшего у него
плотником. На вопрос Зубова, почему он в худом кафтане, плотник ответил, что
"взять негде, потому что часто с него на казначейские расходы сходится по
рублю. Вот уж придет государь, то что-то им будет", - добавил он. На вопрос,
какой государь придет, Пономарев отвечал: "Государь наш и новый царь".
Солдаты Нарвского пехотного полка Ларион Казаков и Никита Копнин в мае
1774 года были осуждены Тайной экспедицией к наказанию шпицрутенами "через
полк шесть раз", что фактически означало верную смерть, за намерение бежать
из полка к Пугачеву.
Солдаты Преображенского полка, расположенного в Петербурге, Ляхов,
Мясников и Филиппов были пойманы уже в Новгородской губернии. В Тайной
экспедиции они сознались в намерении "идти на службу... к Пугачеву... чая
получить от него... награждение". Они были наказаны в экспедиции плетьми и
отправлены на каторгу в Таганрог, где должны были употребляться "в тяжких
казенных работах".
Оброчный крестьянин Петр Емельянов, находясь по торговым делам своего
помещика в Голубенской станице на Дону, говорил местным крестьянам: "У нас
де ныне большая попутка, разве у вас не слышно, что государь Петр Федорович
явился в Оренбург и набрал до семисот тысяч. Пишет он, чтобы государыня не
дожидалась его, а шла в монастырь. А крестьян он всех хочет от бояр отобрать
и иметь их только своим именем". Схваченный за такие разговоры в Воронеже,
Емельянов был доставлен в Казанскую секретную комиссию и умер под кнутом.
Те же надежды высказывал и другой крестьянин Ульян Филатов, называя
Пугачева государем и говоря: "Он всех бояр будет казнить, и ежели бы де была
его, Филатова, воля, и он бы боярский род перевел". По розыску стало
известно, что подобные разговоры Филатов вел уже несколько недель. В
последнем разговоре он делился: "Слава де Богу, недолго нам за господами
жить, потому что ныне идет к нам Петр Федорович и всех крестьян отпишет на
себя, а господ перевешает".
Распространение крестьянской войны на внутренние губернии и успехи
повстанцев вызвали панику среди правящих кругов России.
"Мысли о Пугачеве не выходят у всех у нас из головы, - писал Андрей
Болотов, - и мы все удостоверены были, что вся... чернь, а особливо все
холопство и наши слуги, когда не въявь, так втайне, сердцами своими были
злодею сему преданы, и в сердцах своих вообще все бунтовали, и готовы были
при малейшей возгоревшейся искре произвести огонь и пламя. Пример бывшего
незадолго в Москве страшного мятежу был у нас еще в свежей памяти, мы не
только подобного тому опасались, но и ожидали того ежеминутно... Мы на
верность и самих наших слуг не могли никак полагаться, а паче всех их, и не
без основания, почитали еще первыми и злейшими нашими врагами, а особливо,
слыша, как поступили они в низовых местах со своими господами, и как всех их
либо сами душили, либо предавали в руки и на казнь..."
В сентябре 1774 года после поражения крестьянской армии у Сальникова
завода Воронежской губернии был пойман крестьянин дворцового села Кирсанова
Тамбовского уезда Иов Мосякин, выдававший себя за Петра III, и группа его
сторонников: отставной капрал Иевлев, однодворец Алексеев, священник Федор и
другие. Называя себя Петром III, Мосякин выдавал крепостным вольные от
помещиков. Дело это рассматривалось Тайной экспедицией как имеющее крупное
политическое значение, к розыску было привлечено много лиц, о нем
докладывалось Екатерине. Приговор, вынесенный Мосякину, был жесток "оного
злодея казнить в Воронеже отрублением наперед рук и ног, а потом головы и
положить злодейский труп его на колесо, а голову и руки, и ноги отослать в
село на колесе, воткнуть на спицы".
В июне 1774 года из села Долгие Колодцы Ливенского уезда от своего
помещика к Пугачеву бежала группа крепостных. И "пришли к городу Казани дня
за два до разорения того города, - показал один из них, Неустроев, после
поимки. - Пугачев дал им каждому по два пистолета, по сабле и по казачьему
платью, да денег по 20 рублей" и послал "его, Неустроева, и еще помещичьих
беглых людей шесть человек в разные места с письмами уговорить народ, чтобы
собирались и приходили к нему. Почему они все семь человек и поехали, а
именно: первый - в Малороссию с письмом от Пугачева и от майора Савенкова, а
к кому - не знает, второй - к Тамбову в деревню помещика Исакова, третий - в
Воронеж к однодворцам, четвертый - в Орловский уезд в деревню прапорщика
Скорятина, пятый - в Рыльский уезд, шестой - в Чугуевский и Изюмский уезды в
слободу Гнилую к сотнику Жирошкину. А он, Неустроев, поехал с такими же
письмами в Полтаву". Находясь на Украине, Неустроев "встречающимся людям в
разговорах сказывал, чтобы шли к Пугачеву, уверяя их, что там и денег много
дают и будет всем воля, чем и сманил трех человек".
Сыск по этому делу не был закончен полностью - Неустроев умер под
пытками. Тайная экспедиция ограничилась посылкой извещений "о посланных
от... Пугачева с письмами людях" воронежскому и белгородскому губернаторам,
в Малороссийскую коллегию, графу Панину и к князю Долгорукову.
Не все агитаторы Пугачева кончали свою жизнь в застенках. Многие из
них, успешно выполнив свою задачу, бесследно растворялись в народной массе.
Об одном таком агитаторе Тайная экспедиция получила известие в марте 1774
года во время розыска по делу Ивана Козмина - дьячка Архангельской церкви
села Семеновского Владимирского уезда. Козмин обвинялся в том, что, получив
от едущего из Казани незнакомого ему серпуховского купца "известную
выдуманную злодеем Пугачевым бумагу и видя во оной злой Пугачева вымысел, он
не только оного купца не задержал, но еще с самой той мерзкой бумаги
списывал копию и читал при крестьянах..." Дьячок отделался неожиданно легким
приговором. Ему было зачтено в наказание "крепкое в заключении более четырех
месяцев содержание", потому что "по следствию открылось, что та бумага не
самим им выдумана, но подлинно списана по глупому его любопытству". Дьячок
был из-под караула освобожден. "А самого того бездельника, - с сокрушением
отмечается в протоколе экспедиции, - у которого он (Козмин) ту бумагу
списывал копию, не сыскано".
После подавления крестьянской войны и казни Емельяна Пугачева Тайная
экспедиция развернула широкую карательную деятельность. С 1774 года в Тайную
экспедицию из Оренбургской и Казанской секретных комиссий начали
доставляться протоколы; и розыскные дела. За это время экспедиция вынесла
решения по 685 розыскным делам участников мятежа. Из них 177 были делами
крестьян, 24б делами казаков, 22 - работных людей (преимущественно молотовых
рабочих), 55 - башкир, татар, чувашей и других инородцев, 13 - солдат, 140 -
священников и 29 - дворян (главным образом офицеров).
В том числе приговоры были вынесены по делу Юлая Азналина и Салавата
Юлаева, пугачевских полковников и есаулов. За исключением 109 человек яицких
казаков во главе с Петром Булдыгиным, освобожденных от наказания, потому что
они "не только сами явились, но и привезли его (Пугачева) с собой в Уральск,
предали правосудию", т.е. в руки правительства, почти все руководители
восставших были казнены. Что же касается рядовых участников восстания, то
они были подвергнуты различным наказаниям. Крестьян обычно после наказания
кнутом или плетьми отправляли к их помещикам или на каторгу в Таганрог и
Рогервик, где их должны были "во всю жизнь содержать в оковах", или в Сибирь
на поселение.
Такой же расправе подвергались и работные люди, принимавшие участие в
крестьянской войне. В числе их жестоко был наказан плетьми и сослал "в
тяжкую каторжную работу" предводитель отряда работных людей Боткинского
завода молотовный мастер Семен Пономарев. В отдельных случаях работные люди
после наказания посылались на различные заводы, причем мастера - в качестве
простых рабочих с условием, "что в мастера всю жизнь их не произведут".
Священников, как правило, не подвергали телесным наказаниям, но в
большинстве случаев "лиша священства, посылали в Нерчинск на каторжную
работу вечно". Иногда священников после лишения сана отправляли в солдаты,
"а буде негодны, то положив в подушный оклад, причисляли во крестьянство".
Жестоко расправлялась Тайная экспедиция с теми из дворян, которые
изменили интересам своего класса или недостаточно их защищали. В феврале
1774 года экспедиция осудила к лишению всех чинов и дворянского звания,
записанию в солдаты и наказанию шпицрутенами поручика Илью Щипачева,
прапорщика Ивана Черемисова, подпрапорщика Богдана Буткевича; первого - за
то, что, оставшись старшим офицером Самарской крепости, сдал ее без
сопротивления повстанцам и присягнул Пугачеву, второго - за сдачу повстанцам
без сопротивления отряда пленных польских конфедератов и также за присягу
Пугачеву, третьего - тоже за присягу Пугачеву.
Рассматривая и окончательно решая эти дела, Тайная экспедиция
совершенно не интересовалась выяснением причин участия в крестьянской войне
того или иного обвиняемого. У чиновников не было сомнения, что война
являлась "неестественным" возмущением крепостных против своих "законных"
господ. Они ограничивались лишь установлением степени участия обвиняемого в
восстании и добровольным ли это участие было.
Тайной экспедиции также долго пришлось вести борьбу с разными слухами,
главным образом о том, что Пугачев жив. В мае 1775 года за слова, что "хотя
перепела и поймали, но соловушка еще жив", был схвачен и доставлен в Тайную
экспедицию яранский купец Матвей Поте-хин. Примерно в то же время кунгурский
татарин Шун-карь Андрюшин "разглашал, что якобы "злодей не пойман". В июле
того же года в "Переволочинской округе бродя по селениями малороссиянин
Попович произносил между простолюдством разглашение... Сказывал, будто
бывший третий император Петр Федорович под именем казненного Пугачева жив и
находится на море между войсками, который-де там обретается в образе
называемого простым народом Метлы. А сам он, Попович, послан в здешний край
от Пугачева для разведывания, какое, где об нем эхо происходит. И будет до
вскорости много беды некоторым господам и священникам, позабудут они бедный
народ забижать". За эти слова Попович был наказан плетьми и сослан на
каторгу.
Уже спустя много лет по окончании крестьянской войны, в 1786 году,
тобольский губернаторский прокурор сообщал в Тайную экспедицию о розыске по
делу беглого крестьянина Петра Хрипунова в подговоре им к бегству дворового
человека Федора Алексеева. Хрипунов подговорил Алексеева бежать с ним в
Барнаул, рассказав, что он, Хрипунов, "был на линиях Иртышских пять лет и
что-де около Барнаула, в степи, верстах в 100, стоит лагерем на 80 верст
великая команда, при коей и царь Петр Федорович". Сообщив, что в свое время
он был у Пугачева атаманом "и чин его в команде не потерян", Хрипунов обещал
Алексееву, что когда они придут к государю, то "ты-де будешь со мною дома и
холопом не будешь, да и все холопы будут вольные".
В связи с крестьянской войной Тайная экспедиция уделила значительное
внимание выявлению родственников Пугачева. В августе 1776 года киевским
генерал-губернатором Байковым в Тайную экспедицию был прислан брат Емельяна
донской казак Дементий Пугачев. Во время розыска было установлено, что
Дементий "с Пугачевым ни малейшего в действиях его участия не имел и служил
во время турецкой войны порядочно, с должною верностью". Тайная экспедиция
приговорила освободить брата Пугачева и отправить его в войско донское, но с
тем, "чтобы его впредь в войске Пугачевым не называть, а именовать Дементием
Ивановым... Ему же, Иванову, за доброе его поведение и верную службу выдано
в награждение сто рублей". Известно, что ЕЛугачева допрашивали несколько
раз, сперва в Яицком городке, а затем в Москве. Однако наиболее
исчерпывающим, с точки зрения Екатерины II, был допрос, сделанный
фактическим главою Тайной экспедиции С.И.Шешковским.
В 1796 - 1797 годах, после смерти Екатерины, когда, как это часто
бывает при переменах царствования, в крестьянстве снова пошли слухи об
освобождении от крепостного права и началась полоса восстаний, Тайная
экспедиция сыграла крупную роль в их подавлении. Восстания охватили
губернии: Белорусскую, Владимирскую, Вологодскую, Воронежскую, Калужскую и
многие другие. В течение почти двух лет экспедиция вела розыск по этим делам
и заканчивала их вынесением жестоких приговоров, значительную часть которых
приводила в исполнение в районах восстаний.
Одновременно с функцией подавления народных движений Тайная экспедиция,
как в своей время Тайная канцелярия, ведала политическими преступлениями по
"первым двум пунктам" указа 1731 года. Деятельность Тайной экспедиции в этой
области началась сразу же после вступления Екатерины на престол.
В сентябре 1762 года в дни коронации новой императрицы, в Тайной
экспедиции производился предварительный розыск по крупному политическому
процессу - делу гвардейских офицеров, братьев Гурьевых, Петра Хрущева и
коллежского асессора Алексея Хрущева, замышлявших путем дворцового
переворота возвести на престол Ивана Антоновича. К вынесению приговора по
этому делу Тайная экспедиция имела слабое отношение. Решение было вынесено
Сенатом. Петр Хрущев и Семен Гурьев, после лишения чинов и публичного
шельмования, бьии сосланы на Камчатку в Болыперецкий острог. В Якутск
сослали Ивана и Петра Гурьевых. Алексею Хрущеву было предписано "жить в
своих деревнях, не выезжая в столицы". В январе 1764 года императрица
пересмотрела решение и предписала Алексея Хрущева сослать в Тобольск. Из
ссылки братья Гурьевы были освобождены только в 1772 году, то есть ровно
через 10 лет после их ареста.
Если в 1762 году розыск по этому крупному политическому делу велся в
Тайной экспедиции лишь частично, то в следующем 1763 году по аналогичному
делу солдата Преображенского полка Михаила Кругликова все розыскное дело от
начала до конца велось в Тайной экспедиции. Кругликова обвиняли в
распространении слухов о состоявшемся якобы собрании пятисот Преображенских
солдат, "которые другую ночь не спят для Ульриха" - отца бывшего императора
Ивана Антоновича принца брауншвейг-ского Ульриха-Антона. Во время розыска
выяснилось, что слова Кругликова были чистым вымыслом. Несмотря на это,
Екатерина встревожилась. В записке к Панину она указывала: "... при
наказании оного служивого прикажите хотя Шешковскому, чтобы еще у него
спросили, где оные 500 человек собираются и видел ли Он их или слышал от
кого?"
Крутикова приговорили к наказанию батогами и ссылке в сибирский
гарнизон.
В 1769 году по доносу "майорши" вдовы Анны Постниковой, было открыто
намерение офицеров Преображенского полка Озерова, Жилина, Попова и
Афанасьева совершить государственный переворот и возвести на престол Павла
Петровича. После предварительного следствия это дело было рассмотрено судом
особой комиссии в составе генерал-полицмейстера Чечерина, Елагина,
генерал-прокурора Вяземского во главе с Паниным. Обвиняемые были приговорены
к лишению всех чинов, дворянства и звания, к ссылке в Нерчинск на вечную
работу, на Камчатку и заключению в Дианементскую крепость.
Вся эта группа дел свидетельствует, что во второй половине XVIII века
чиновники политического розыска не видели разницы между умыслом, т.е.
намерением совершить преступление, и фактом его совершения. Обвиняемые
только высказывали намерение, но в действительности решительно ничего не
предприняли для организации переворота. Вся их антигосударственная
деятельность практически свелась к одному: разговорам на эту тему в узком
кругу. Действия участников всех этих "заговоров" не представляли опасности
для правительства. Несмотря на это, им было придано большое значение.
Дело в том, что Гурьевы и Хрущев выражали недовольство порядками,
установившимися в гвардии для офицеров. То же самое говорил и Кругликов,
имея в виду солдат. Попов жаловался на пренебрежение правительством
интересами дворянства, на финансовые трудности, вызванные войной с Турцией,
и чрезмерную любовь Екатерины к Орловым. Императрица не могла не считаться с
настроениями той самой гвардии, штыками которой она была возведена на
престол. Получив власть из рук гвардии, Екатерина была не прочь ее обуздать
и вытравить из сознания офицеров самую мысль о возможности таких переворотов
в будущем.

ТАИНСТВЕННЫЙ УЗНИК

Значительно более опасными для правительства Екатерины были другие
заговоры, в частности, заговор поручика Смоленского пехотного полка
Мировича, предпринявшего в июле 1764 года попытку освободить Ивана
Антоновича и возвести его на престол.
Дед Василия Мировича был приверженцем Мазепы, отец тоже в чем-то
замешан. В обвинительном заключении Мирович назван внуком и сыном
изменников. Было ему 24 года. Картежник, мот, постоянный должник. Что
называется, без царя в голове. Он все время добивался возвращения
конфискованного отцовского имущества.
У отставного барабанщика из крепости Мирович случайно узнал, что в
Шлиссельбурге заточен Иван Антонович. И у него возникает мысль освободить
его. Зачем? Да кое-что изменить в России. Что же? На допросе Мирович изложил
причины, побудившие его пуститься в такое рискованное предприятие. Их
четыре: 1) что "он не имел свободного входа при высочайшем дворе в те
комнаты, где Ее Императорское Величество присутствовать изволит, и в кои
только штаб-офицерского ранга люди допускаются"; 2) что "в те оперы, в
которых Ее Императорское Величество сама присутствовать изволила, он
равномерно допущаем не был; 3) что "в полках штаб-офицеры не такое, какое
следует офицерам по своей чести отдают, и что тех, кои из дворян, с теми,
кои из разночинцев, сравнивают и ни в чем преимущества первым против
последних не отдают"; 4) что "по поданной им Ее Императорскому Величеству
челобитной о выдаче из отписанных предков его имений, сколько из милости Ее
Императорского Величества пожаловано будет ему, в резолюции от Ее Величества
написано было: как по прописанному здесь проситель никакого права не имеет,
потому отказать...".
Мирович вошел в сговор с поручиком Аполлоном Ушаковым. Они порешили таю
Мирович постарается быть посланным в караул в Шлиссельбургскую крепость, а
Ушаков, надев штаб-офицерский мундир, должен был в крепость приплыть на
шлюпке и, представившись Мировичу при всех подполковником Арсеньевым,
предъявить указ императрицы: арестовать коменданта крепости, заковать его в
кандалы и с таинственным узником везти в Петербург. А там они намеревались,
пристав в шлюпке к выборгской стороне, показать Иоанна артиллеристам и
прочитать составленный Мировичем манифест о настоящем государе. После
присяги новому государю полки должны были захватить Сенат, правительственные
учреждения.
Наивные заговорщики и не предполагали, насколько их план наивен.
Правда, Ушакову не суждена была публичная казнь. Воистину, кому суждено быть
повешенным, тот не утонет. Военная коллегия послала Ушакова с казной к
генералу князю МВолконскому, и он по пути утонул в реке.
Мирович продолжал начатое дело один. Он дождался, когда Екатерина
уехала в Прибалтику, и явился в крепость как караульный офицер Смоленского
полка. Караульные офицеры дежурили неделю, потом сменялись другими.
Мирович попытался в крепости прощупать офицера Власьева. Но тот,
почувствовав неладное, сразу известил графа Панина.
"Сего июля 4-го дни, после полудня, вышел я для прогулки в крепости и
сошелся со мною караульный обер-офицер Смоленского пехотного полка и начал
мне говорить: "Ежели дозволите мне вам довериться, не погубите меня".
Приметил я из тех разговоров, что клонился он до нашей комиссии".
Ночью от коменданта крепости пришел посыльный: в крепость нужно было
пропустить гребцов. Спустя несколько минут пришел он опять: следовало
пропустить канцеляриста. Потом нужно было гребцов выпустить. Это не то, что
необычное, а прямо удивительное оживление насторожило Мировича. Он понял,
что Власьев донес на него.
Мирович оделся и со шпагой в руке ворвался в караульную, крича: "К
ружью!" Он отправил трех солдат к выходам с приказом никого не впускать и не
выпускать. Под командованием Мировича была команда Смоленского полка из 45
человек По его приказу, они притащили -пушку, зарядили ее и направили против
гарнизонной команды.
Комендант крепости вышел на крыльцо и крикнул Мировичу, желая узнать, в
чем дело.
Тот с ружьем бросился к нему, крича:
- Ты здесь держишь нашего государя!
Мирович ударил коменданта прикладом так, что разбил ему лицо.
Во главе солдат Мирович пошел к казарме, где обитал Иоанн. Гарнизон
стал стрелять. Солдаты пехотного полка отступили и, опомнившись, потребовали
у Мировича объяснений. Мирович вынес им из кордегардии поддельный манифест и
зачитал его.
Подстегивая солдат и не давая им опомниться, он велел прикатить пушку,
что и было исполнено. Пушку зарядили и установили перед казармой.
Власьев и поручик Чекин, видя такое дело, решили поступить по
инструкции. А в инструкции предписывалось в таких случаях узника убить. Что
они и сделали.
Гарнизонная команда под наведенной пушкой сдалась, и Мирович вбежал в
казарму:
- Где государь?
- У нас государыня, а не государь, - отвечал Чекин. Мирович закричал:
- Отпирай дверь и укажи государя!
Вошли в комнаты и увидели на полу бездыханного Иоанна.
Тело было выставлено перед построившимися солдатами. Под бой барабана
Мирович поцеловал у лежащего руку и воскликнул:
- Вот наш государь Иоанн Антонович, и теперь мы не столько счастливы,
как бессчастны, и я более всех! За то я все и претерплю; вы не виноваты, вы
не ведали, что я хотел сделать, и я за всех вас буду ответствовать и все
мучения на себе сносить!
Идя вдоль шеренги, Мирович целовал солдат. В это время капрал схватил
его сзади. Подбежавший комендант сорвал с Мировича офицерские отличия и
шпагу. Мировича арестовали. Тут появился приехавший командир Семеновского
полка, и Мирович сказал ему:
- Может быть, вы не видели живого Ивана Антоновича, так ныне мертвого
можете посмотреть. Он кланяется вам теперь не духом, а телом.
Вот так кончилась эта история. Иоанна похоронили где-то на территории
крепости, а Мировичу отрубили голову, и тело сожгли.
В 1772 году Тайная экспедиция вела розыск до делу капралов
Преображенского полка Оловянникова, Подгорого, Чуфаровского, подпоручика
Тобольского полка Се-лехова и группы солдат, обвиненных в намерении убить
Екатерину II и возвести на престол Павла Петровича. На допросе солдаты
указали на следующие причины, побудившие их принять участие в заговоре:
"1-е, будто хотят извести его высочество, 2-е, что гвардию хотят кассовать,
3-е, нет правосудия, 4-е, солдат бьют смертно без вины, 5-е, чернь вся
пропала и 4-е, о графе Орлове, что он будет молдавским князем или
императором, для чего он де под видом конгресса к армии поехал". Екатерина
лично следила за всеми этапами розыска. Тогда же у нее возникла мысль о
чистке гвардии, которую осуществить она так и не смогла в течение всего
своего царствования. В письме к генерал-прокурору Вяземскому она писала: "Я
нахожу, сия шайка такого роду, что, конечно, надлежит всех, в ней участие
имеющих, вывести в наружу, дабы гвардию, колико возможно, на сей раз
вычистить и корень зла истребить".
Приговором Тайной экспедиции все подсудимые были приговорены к смертной
казни, которую заменили кнутом и ссылкой на тяжелые работы в Нерчинск
"навечно". К этим делам относится и дело надворного советника Г.Рогова,
обвиненного в сочинении манифеста о вступлении на престол Павла Петровича.
После ареста в синодской канцелярии, куда Рогов принес манифест, он был
доставлен в Тайную экспедицию к Шешковскому. Екатерина велела "сделать о нем
повальный обыск, кто с ним знался, куда хаживал и не болтал ли в кабаке, и
старайтесь начать с жены его и людей... выведайте, почему он напал на сей
умысел..." Шешковский тотчас провел обыск, изъяв все письма и книги Рогова.
В кабаки "Замошный" и "Под пушку", куда до ареста Рогов заходил и где он
писал "пасквиль", был послан канцелярист экспедиции Шумов "для
расспрашивания бесприметным образом между приходящими питухами, нет ли между
ними какого вранья об известном пасквиле". В ходе следствия выяснилось, что
Рогов был не вполне нормальным и действовал без каких-либо соучастников.
Невзирая на это, по личному распоряжению Екатерины его посадили в
крепость, а семью (двух дочерей) сослали в Сибирь.
Жестоко был наказан в 1762 году плетьми и ссылкой на каторгу московский
крестьянин Захаров за слова о Екатерине: "Села баба на царство и ничем народ
не обрадовала". На каторгу отправили и солдата Рябинина, сказавшего: "У
нас-де баба и царством правит, нам дает жалованье слабое, а как на что
другое, так у нее больше денег идет".
Плетьми и каторгой заплатил крепостной Ношестов за слова: "Вольна
императрица на нас накладывать еще по рублю, она деньги промотала и в карты
проиграла".
Путешествия Екатерины II по России, предпринимаемые ею между прочим и
для ознакомления со страной, которой она управляла, тяжелым бременем
ложились на плечи крестьян тех районов, где пролегала дорога императрицы.
Крестьяне сгонялись на тяжелые работы по починке дорог и мостов. В 1767 году
во время путешествия Екатерины II по Волге крепостной крестьянин Кубышкин
был наказан плетьми за слова: "Вот-де государыня проехала, а мы несли
большое разорение, работаем, чистим дорогу, а нам капитаны-исправники ничего
не платят, а хлеб не родился".
Жена коллежского асессора Леонтьева донесла в Тайную экспедицию о том,
что ее муж в ссоре с нею сказал: "Ты меня хочешь извести как государыня
своего мужа, нашего батюшку Петра Федоровича извела". Рыльский помещик
Стремоухов выбранил солдата Оралина, "а как оный солдат говорил ему, чтоб он
его не бранил, он-де всемилостивейшей государыне 24 года служил, то
Стремоухов на сне ему сказал: ты свинье служил, а не государыне". Согласно
судебным нормам, в действиях Леонтьева и Стремоухова состав преступления
против "первых двух пунктов" был налицо. Однако следствие по первому делу
прекратили, лишь велено "разведать о поведении Леонтьева... и буде по
разведыванию окажется, что он поведения дурного, то от воеводской должности
его отрешить". Что же касается Стремоухова, то в приговоре о нем говорилось:
"Поелику сия дерзость от него произошла без умыслу, то в рассуждении сего, а
тем более из единого Ее Императорского Величества милосердия, его от
должного по законам штрафа избавить, а только содержать его на хлебе и воде
три дня". "Непристойные слова" в толковании чиновников Тайной экспедиции
было понятием чрезвычайно широким. Упоминание в 17б5 году во время ссоры
имени Мировича: "что он не такой злодей, как Мирович", привело отставного
поручика Богдана Рогож-кина к высылке из столицы без права "никогда и ни
зачем в Санкт-Петербург, как и в Москву не въезжать, а жить бы в своих
деревнях".
Солдат Московского гвардейского батальона Баранов сказал: "В
Санкт-Петербурге, Риге, Нарве, Ревеле и Кронштадте была весьма великая вода,
и народу пропало сто тысяч человек, и в Кронштадте осталось только малое
число матросов. Как-де государыня престол приняла, так у нас пошли все
несчастья". Баранова наказали.

УПРЯМЫЙ МИТРОПОЛИТ

Интересно дело ростовского и ярославского митрополита Арсения
Мацеевича.
Этому человеку в конце жизни совершенно официально было предложено
именоваться Андреем Вралем. Это его уже третье имя: при рождении назвали
Александром, в монашестве - Арсением.
Родился Арсений Мацеевич во Владимире-Волынском, в семье униатского
священника. Учился в местной униатской школе, потом во львовской иезуитской
коллегии: латынь, богословие, риторика... В 1715 году он появляется в
Киевской академии. К этому времени, конечно, униатство оставлено, и Арсений
просит ректора принять его по классу риторики. Однако пробыл он в Киеве
недолго. Уже через год Арсений принимает постриг в Новгород-Север-ском
монастыре и становится монахом. Прошли два года тихой монастырской жизни. Об
этой поре Мацеевич потом всегда вспоминал с теплотой...
Он возобновил учебу в академии и ,по отзывам соучеников, проявил
недюжинные способности. Арсений был посвящен в иеромонахи, и киевский
архиепископ приказал ему жить при себе "в послушании предикаторском".
Послушание длилось два года в Плево-Печерской лавре.
Мацеевича востребовал к себе Антоний Стаховский - бывший епископ
черниговский, а тогда сибирский митрополит. В Сибири очень не хватало
духовных образованных лиц.
Потом три года прожил Мацеевич в Тобольске. Епархия была бедная,
местные светские власти не только ничего не давали церкви, но и отнимали
церковное имущество, строения под тюрьмы. Западного уважения к духовным
лицам здесь не было Наверное, поэтому приезжие священники в Сибири, не
задерживались, а старались выбраться оттуда. Уехал и Мацеевич. Старый
сибирский путь
лежал через Великий Устюг, Холмогоры. Наведал Мацеевич и Соловецкий
монастырь, даже провел в нем целую зиму. В это время там находился в
заключении игумен Иосаф, один из старообрядцев, склонивший весь свой
Мош-негорский монастырь к расколу. Спорили они крепко. Ио-саф убеждал
Арсения, что в церкви нет ныне благодати, священства на земле нет, таинства
не дают благодати той силы, потому что все священники - еретики и недостойны
освящать таинство, да и в самих таинствах, вопреки завету Иоанна Богослова,
молятся за грешников. Настоящие люди, говорил Иосаф, теперь в скитах, лишь
они сохраняют благочестие.
А в Петербурге Сенат при поддержке императрицы Анны Иоанновны решил
отрядить на Север морскую экспедицию. В Архангельске были набраны матросы,
шкипера, кормщики. Холмогорский архиепископ предложил Ма-цеевичу принять
участие в экспедиции в должности священника на кораблях. Мацеевич
согласился.
Кораблей было два. Их называли "кочи" - легкие и мелководные суда.
Запаслись сетями, провиантом, взяли избушки на случай зимовки в безлесных
местах и вышли из Белого моря в океан.
Арсений в этом плавании получил "цинготную морскую болезнь", которая
его потом не оставляла.
Несмотря на отмели, на берег отправляли рудознатцев, но они ничего не
нашли. Инородцы не попадались. Видимо, прятались. А край, конечно, был
богатейший: рыбы и зверя всякого необычайное множество.
Синод одобрил работу Мацеевича в экспедиции и дал ему должность
законоучителя в кадетском корпусе. Кроме того, он стал еще экзаменатором -
духовное правление присылало к нему "ставленников" для обучения: игуменов,
священников, дьячков. Также направлялись для "надлежащего увещания"
раскольники и отступники от православия.
Участие в экспедиции не прошло, видимо, бесследно для Мацеевича. Его
требовательность переходила подчас в жестокость. Мацеевич в действиях с
людьми перенял сибирские и морские приемы. Кроме телесных наказаний, сажания
в покаянную, у него применялись пытки. На пытке умер ярославский игумен,
после чего ростовский архиерей подал на Мацеевича в Синод жалобу за жестокое
обращение с подначальными людьми.
Долго бился Мацеевич с вероотступником дворянином и капитаном
Возницыным. Дело это возникло в 1738 году, занимались им самые высшие
персоны.
Возницын обвинялся в том, что, уехав за границу, в Слуцк, он сделал
обрезание и принял иудейскую веру. Возницын не сознавался. Однако его жена
показала, что он соблюдает еврейские праздники, а над церковной службой
смеется. Возницыну устроили медосмотр. Что ж, подозрения подтвердились. Но
Возницын отпирался тем, что это результат отморожения. Его посадили в
покаянную и потом сожгли.
После кончины митрополита Антония Сибирь два года не имела архиерея. И
вот туда направили Арсения Мацеевича, дав ему титул митрополита Тобольского.
Всем в Сибири заправляли губернаторы да воеводы. "Русские
священнослужители, - писал иностранный путешественник, заехавший в середине
XVIII века в Тобольск, - почти совершенно необразованны, все предаются
пьянству и почти не имеют чувства чести".
Мацеевич с успехом опровергает это утверждение, всячески пытается
поднять авторитет церкви в Сибири, и это ему отчасти удается.
А когда ему исполнилось 45 лет, Мацеевича переводят в Ростовскую
епархию и назначают членом Синода. Он и здесь продолжает отстаивать
достоинство церкви, составляет для императрицы записку о том, что мирским
людям нельзя захватывать церковные имения, и вообще, "Церковь содержать надо
без скудности и обиды".
Арсений видел, например, причину бедности своей епархии не в крепостной
экономике, не в корысти правителей, а в отношении светской власти к церкви.
Новый правитель России Петр III воспитывался в немецком духе и
православия не любил. Стали сразу ограничиваться права церкви, увеличили
сбор с монастырских крестьян, провели секуляризацию церковных имений,
передав их в ведение Коллегии экономии.
День 21 марта 17б2 года стал радостным для крестьян: они получали в
свою собственность землю, которую обрабатывали для духовных властей.
Духовенство лишилось деревень и осталось без средств к жизни. Все сборы с
крестьян для духовенства запрещались. Из духовенства никто не смел поднять
голос против непредсказуемого императора. И только митрополит Ростовский
Арсений "пришел в келию, уединился и писал к Его Императорскому Величеству
прошение, которое состояло из книг пророческих и Священного писания, весьма
жалостно и плачевно, острого и высокого рассуждения; и отправлено оное с
схимоиеромонахом Лукою в Петербург, которое и вручено было Его Величеству в
собрании генералитетства и прочтено с остановкою секретарем, и государь был
в великом азарте, а оной схимник Лука от страху лишился ума, был послан в
Невский монастырь, где шесть недель находился под караулом и возвращен с
указом, чтобы быть безысходно из кельи..."
Император покричал, потопал ногами, но Арсения не тронул. А тот пишет
второе прошение - уже Екатерине. Царица понимала, что с духовенством надо
дружить, и Сенат подготовил доклад, где предлагалось возвратить деревни, а
вотчинных крестьян обложить по рублю в год с души, половину этих денег
отдавать духовенству, а другую половину - в казну, на содержание инвалидов.
Арсению этого недостаточно. Тем более, что крестьяне не хотели опять идти
под монастырское начало. Возникали бунты.
Арсений сетует на правительство: "Приходит время, как видно, уже и до
того, что все монастыри и домы архиерейские опустеют, когда уже не только
настоятели, но и сами архиереи, не яко пастыри, не яко пленники, и пуще
пленников, имеются; понеже от них до последнего куса требуют ответа, а
власти их апостольской и дел... и в полушку не ставят". Архиереи под
наблюдением. А смотрят за ними люди - "иные насяду и в Бога веруют". Арсений
недоволен указом Екатерины: в монастырь наприсылали столько инвалидов, что
их нечем всех кормить.
Словом, Арсений ратовал за полную независимость церкви. Екатерина же в
этом увидела, как она писала Вольтеру, "нелепое начало двоевластья". Она
послала Синоду укаг призвать к ответу Арсения за оскорбление Царского
Величества и превратного толкования Святого писания.
Арсения привезли в Москву и посадили под караул в Симонов монастырь.
Назавтра императрица писала генерал-прокурору: "Нынешнюю ночь привезли
враля, которого исповедывать должно, приезжайте уже ко мне, он здесь во
дворце будет".
При "исповеди" Арсения были прокурор, Шешковский. А разговор пошел
такой, что Екатерина будто бы зажала уши и велела ему "закляпить рот".
В апреле 1763 года состоялся суд над Мацеевичем. Ему предложили
ответить на следующие вопросы: 1) с какого предприятия и умыслу писал он
оскорбительное для Ее Величества доношение; 2) не было ли с кем сношений и
совета по этому делу; 3) не разглашал ни о своем деле между другими; 4)
почему дерзнул возражать на указы.
Арсений отвечал с осторожностью. Но суд решил "ар-хиерейства и клобука
его лишить и сослать в отдаленный монастырь под крепкое смотрение, и ни
бумаги, ни чернил не давать там".
Арсения оставили в монашестве и сослали в Ферапонтов монастырь на
Вологодчине. Еще в Москве его лишили знаков архиерейского сана, мантии,
клобука, панагии и посоха. Арсений, введенный в присутственную камеру
Синодальной конторы, снимая митру, говорил, что "носил ее не в означение
суетной славы и любочестия, но в ознаменование венца тернового, на главу
Сына Божия возложенного, и так, преобразуя все знаки архипастырского
достоинства, возвратил их лику искупителя, как драгоценный залог своего
служения".
Арсения отправили в Карельский монастырь Архангелогородской епархии. Он
и там говорил монахам:
- Ныне и пива сварить не из чего. Петр хотя и определил от монастырей
вотчины отнять, но рассудил за благо оставить. Прежние цари награждали
церковь деревнями и прочим, ныне же не только наградить не желают, но все
разграбили... Таких насилий нет и у турок И турки свои мечети награждают, а
у нас ныне, как Содом и Гоморра...
Такие речи не могли остаться без внимания, и скоро последовал донос,
что бывший митрополит говорит, будто "государыня наша не природная и не
надлежало ей российского престола принять".
В Петербурге завели следственное дело. Арсения признали виновным, как
теперь бы сказали, в антигосударственной пропаганде. Его велено было
расстричь и, по лишении монашества, одеть в мужицкую одежду, потом, назвав
Андреем Вралем, сослать на вечное поселение в ревельский каземат под караул
иноземцев. Бумаги, бересты и чернил не давать и не допускать к нему "ни под
каким видом не только для разговоров, но и для посмотрения никого, и так его
содержать, чтобы и караульные не только о состоянии его, но ниже и о гнусном
имени не знали".
Прозвище Враля придумала сама импераратрица. В проекте указа о вине
Арсения князь Вяземский предложил назвать его Андреем Бродягиным. Но Враль
Екатерине понравился больше.
А народная молва о святом митрополите росла и росла. Слух и легенды о
нем поддерживались духовенством.
В начале 1772 года страдания Арсения кончились. Он умер в каземате, и
только надпись, начертанная его рукой на сырой стене, говорила об уединенных
размышлениях: "Благо, яко смирил мя еси, Господи".
Он был первым в русской истории, вставшим за свою церковь против
государственной власти. А уж прав ли был, не прав - что нам теперь судить?

САЛТЫЧИХА

Сколько прошло времени, а имя Салтычихи сохранилось тоже в истории. Это
удивительно. Видно, пример женской жестокости вызывает неиссякаемое
любопытство во всех поколениях.
В школьных учебниках Салтычиху подавали как пример безнравственности
помещиков, пример их отношения к своим крепостным. Это неверно. Ибо, как
видится сегодня, Дарья Николаевна Салтыкова, скорее всего, была не совсем
нормальной.
Следствие по ее делу шло целых шесть лет и установило, что Салтыкова за
десятилетие погубила более ста человек, преимущественно женщин. Впадала она
в ярость только по одной причине - за плохое мытье одежды или полов. Сама
Салтыкова била девок скалкою, палками, вальком, а гайдуки лупили розгами,
кнутом, плетьми. Наказания кончались смертью.
Иногда Салтыкова доходила до того, что у одной крепостной подожгла
волосы на голове, другую облила кипятком и брала раскаленными щипцами за
уши. Девку велела загнать в октябре кнутом в воду по горло и там держать.
Все это происходило или в московском доме, или в подмосковном селе
Троицком. В Москве ее дом стоял на углу Кузнецкого моста и Лубянки.
Когда священник не соглашался хоронить убитых, Салтыкова погребала их в
лесу близ своего имения, а управляющий подавал сведения, будто они в бегах.
Жалоб на жестокую помещицу всегда шло много и при Елизавете, и при
Петре III, но все дела о жестокостях оказывались решенными в ее пользу.
Доносчиков наказывали кнутом, ссылали в Сибирь. Видимо, она не скупилась на
подарки, а с другой стороны, фамилия-то была уважаемая. За вдовой гвардии
ротмистра числилось более 600 душ в разных губерниях.
Было ей в ту пору 38 лет. Она влюбилась в инженера Тютчева, но тот
предпочел девицу Панютину. Салтыкова решила сжечь дом Панютиной и дала своим
людям серы, пороха и пакли. Но люди испугались. Когда Тютчев и Панютина уже
поженились и ехали в свою орловскую вотчину, Салтыкова приказала своим
крестьянам убить их. Но Тютчев узнал об этом.
На следствии Салтыкова все отвергала. Даже духовник ничего от нее не
добился. Об упорстве Салтыковой доложили Екатерине и попросили дозволения на
пытку. Но императрица не согласилась. Несмотря на упорство Салтыковой, ее
признали виновной, лишили дворянского звания. Сначала над ней произвели
гражданскую казнь: приковали к столбу на площади, повесив на шею доску со
словами: "мучительница и душегубица". Потом ее следовало, "заключа в железы,
отвести в один из женских монастырей, находящихся в Белом или Земляном
городе, и там посадить в подземную тюрьму, в которой по смерть ее содержать,
таким образом, чтоб она ниоткуда в ней свету не имела; пищу ей обыкновенную
старческую подавать туда со свечою, которую опять у ней гасить, как скоро
она наестся..."
На полях этого указа рукой Екатерины возле слова "она" поставлено "он".
Императрица хотела сказать, что Салтыкова недостойна называться женщиной.
Итак, помещицу заключили в московский Ивановский женский монастырь.
Просидела она там 33 года, сначала в склепе под соборной церковью, потом в
застенке. Совершенно точно известно, что в заключении она родила от
караульного.
По словам историка, "Салтыкова, когда бывало соберутся любопытные у
окошечка за железною решеткою ее застенка, ругалась, плевалась и совала
лапку сквозь открытое в летнюю пору окошечко, обнаруживая тем самым
закоренелое зверство, которого не погасили в ней ни раскаяние в злодействах,
ни истома долговременного заключения в мрачном склепе". Умерла Салтыкова в
1800 году и похоронена в Донском монастыре, где погребалась вся ее родня.

К СЕЧЕНИЮ КНУТОМ,
ВЫРЫВАНИЮ НОЗДРЕЙ
И ВЕЧНОЙ ССЫЛКЕ В СИБИРЬ...

Тайная экспедиция ведала также делами о самозванцах. Велся розыск по
следующим делам: Елизаветы Таракановой, выдававшей себя за дочь Елизаветы
Петровны (1775), в 1765 году беглого рекрута Евдокимова, украинца Колченко,
беглого солдата Кремнева, капитана Крето-ва, солдатов Чернышева и Сенюшина,
в 1797 году - московского купца Петерикова, выдававших себя за Петра III.
Кроме того, в 1784 году сына пономаря Зайцева, выдававшего себя за великого
князя Павла Петровича, и купца Тимофея Курдюмова, выдававшего себя за принца
Иоанна. Большинство самозванцев, дела которых рассматривались в Тайной
экспедиции, были подвергнуты смертной казни, или наказанию кнутом, вырыванию
ноздрей и ссылке в каторжные работы.
В 1772 году в конце войны против польских конфедератов велся розыск по
делу полкового старшины запорожского войска Максима Высоцкого. Было
установлено, что Высоцкий вступил в тайные сношения с конфедератами, дал им
обещание склонить на их сторону запорожских казаков. Высоцкого лишили
старшинского звания и сослали в Сибирь. В 1776 году в Тайной экспедиции
проводился розыск по делу раскольника осташковского купца Исакова,
отказавшегося по своим религиозным убеждениям дать "клятвенное обещание в
верности императрице" после избрания его выборным для производства "соляного
сбора". В отношении Исакова экспедиция не применяла своего метода "допроса с
пристрастием". Вместо этого она широко использовала синодальных чиновников
для его "увещевания", с тем, чтобы купец вернулся "в лоно истинной веры".
Другим крупным делом, которым Тайная экспедиция занималась в связи с
обвинением в государственной измене, было дело кригсцальмейстера Овцына,
арестованного в Бердичеве в 1798 году за то, что собирался бежать из России.
А.Н.Овцын был одним из передовых людей своего времени, знаком с
литературой просветителей XVIII века и занимался распространением
запрещенной литературы. При аресте в его бумагах нашли значительное
количество рукописных сочинений "вольных мыслей". Овцын, находясь в
заключении, в ответ на политику Павла I и "строгостей", которые были им
введены (запрещение собраний и съездов в частных домах, правила пользования
экипажами, особенно порядков, введенных в судах и армии: "Здесь сего дня
генерал, а завтра безмундирная бродяга"), дал интересный обзор современного
ему положения в Польше, о состоянии денежного курса в России, указал на
причины недовольства разных социальных групп общества: дворян, солдат,
офицеров, купцов.
К записке была приложена написанная тем же Овцы-ным "диссертация
народная" о перемене правительства.
Овцына приговорили к сечению кнутом, вырыванию ноздрей и вечной ссылке
в Сибирь.
В последней четверти XVIII века в России появляются и работают замечай
ельные просветители А.Н.Радищев, Н.И.Но-виков, В.ВЛопугаев, И.МБорн,
Ф.В.Кречетов, В.ВЛассек. Власти относились к ним подозрительно. Екатерина
назвала Радищева "бунтовщиком хуже Пугачева".
Радищев был арестован Тайной экспедицией. В протоколе от 20 декабря
1790 года записано: "Находящийся при здешней таможне коллежский советник
Радищев сочинил и напечатал в своей типографии книгу, наполненную
зловредными мыслями против царской власти и правительства, которая дошед до
рук Ее Императорского Величества, прислана была в Тайную экспедицию с
замечаниями, сделанными собственною ее рукою, против коих и велено бы ло
оного Радищева допросить. При допросе он... говорил, что, по его мысли,
подобное когда-нибудь исполнится, но не в нынешнее время".
Розыск по делу Радищева велся Шешковским и графом Безбородко.
Шешковским на основании "замечаний" Екатерины были составлены вопросные
пункты, предъявленные Радищеву, и протоколы допросов. В последних Шешковский
значительное место уделял биографии Радищева, сведениям о его литературной
работе и выяснению целей, которые тот ставил перед собой написанием книги
"Путешествие из Петербурга в Москву". При этом Шешковского особенно
интересовало отношение Радищева к освобождению крестьян. Протоколы допросов
книгопродавца Зотова и Николая Петрова, арестованных по обвинению в
распространении книги Радищева, составлялись тем же Шешковским. Тайной
экспедицией был подготовлен проект приговора Радищеву, которым он
присуждался к смертной казни. Этот приговор Екатерина заменила ссылкой в
Илимский острог на 10 лет. Но перед этим Радищев успел еще насидеться в
Петропавловской крепости. Он вообще был впечатлительным человеком: когда
узнал, что его делом поручили заниматься Шешковскому, упал в обморок Пока
Радищев находился в крепости, его родственники каждый день посылали
Шешковскому гостинцы, и, пожалуй, лишь это спасло писателя от пыток.
Шеш-ковский ограничился "вопросными пунктами".
В мае 1792 года в Тайной экспедиции велся розыск по делу Н.И.Новикова.
Он преследовался по обвинению в участии в масонской ложе. По поводу Новикова
князь Прозоровский писал Шешковскому: "Жду от Ее Императорского Величества
высочайшего повеления и сердечно желаю, чтобы вы ко мне приехали, а один с
ним не слажу. Экова шута тонкого мало я видал". В другом письме тому же
адресату он жалуется"Птицу Новикова я отправил, правда, что не без труда вам
будет с ним, лукав до бесконечности, бессовестен, и смел, и дерзок".
По делу Новикова также привлекли действительного статского советника
Николая Трубецкого, отставного бригадира Лопухина и Тургенева. Новикова
осудили на 15 лет тюремного заключения в Шлиссельбургской крепости, откуда
выпустили досрочно лишь в связи с кончиной Екатерины И в 1796 году.
При императрице запрещено было наказывать битьем дворянина и
священника, бить без суда мещанина и простолюдина. В Тайной экспедиции на
это не обращали внимания. Да и само дворянство не очень-то указу верило.
Московский главнокомандующий граф Брюс требовал увеличения наказаний для
простого люда: не пятьдесят ударов плетью назначать, а двести, пятьсот.
"Но, - возражали ему, - так до смерти засечь можно!" - "Что ж их жалеть, это
наказание вместо смертной казни". Брюса с трудом убедили, что смертная казнь
отменена не затем, чтобы ее заменили смертельными истязаниями.
Сама Екатерина иногда прибегала к наказанию плетью, только негласно.
Жена генерала Марья Кожина однажды прошлась шуткой по адресу императрицы. Та
написала Шешковскому: "Кожина каждое воскресенье бывает в публичном
маскараде, поезжайте сами и, взяв ее оттуда в Тайную экспедицию, слегка
телесно накажите и обратно туда же доставьте со всею благопристойностью".
Для Шешковского же, что дворянин, что крестьянин - все одно. При
допросе студента Невзорова он заявил: "Государыня велела тебя бить
четвертным поленом, коли не будешь отвечать". - "Нет, не верю, - кричал
студент, - не могла так велеть государыня, которая написала наказ комиссии о
сочинении Уложения!"
Екатерининский наказ достоин внимания.
В первой главе говорится, что Россия есть европейское государство.
Далее наказ отмечает вред гонений любой веры. Политические
преступления, выраженные в словах и письменно, требуют к себе осторожного
отношения во избежание предвзятости и недоразумений.
Особое внимание уделяется нравственности, говорится даже об управлении
нравами: "Каждый градоначальник обязан наблюдать в подчиненных своих
благопристойность нравов, так как каждый хозяин в своих домашних".
Впервые праздных и непорядочных девок начали отправлять на поселение.
За содержание непотребного дома и за посещение его назначался штраф, а
проституток заключали на полгода в смирительный дом.
В Москве поймали бывшего иеромонаха Симеона, выдававшего себя за
архиерея. Сам он был греком. Вина Симеона "такой важности имелась, что он по
поимке в Москве в Святейшем правительственном синоде из допросу и взятых у
него писем явилось, будучи в Польше, назвался сам архиереем, ходил в мантии
и белом клобуке и отправлял в Могилеве и Луцке, и Вильне божественные
литургии, посвящая разных в диаконы, и благословил архимандрита и игумена, и
сочинял лживограмоты и прочие письма, в которых назывался разно,
архиепископом и митрополитом, князем и кавалером, и напоследок, будучи в
Риме, учинил присягу о признании папы наместником Христовым свыше святейших
патриархов".
В 1793 году Тайная экспедиция была занята розыском по делу отставного
поручика Ф.Кречетова, арестованного по доносу Осипа Малевинского. Последний
доносил, что Кречетов "сочиняет разные сочинения против царской власти,
клонящиеся к соделанию бунта, а нередко говорил и на словах возмутительные
речи, касающиеся до порицания особы Ее Императорского Величества и нынешнего
правления". При обыске у Кречетова нашли неизданные сочинения об учреждении
в России школ, типографий, об издании книг, организации "компании
путешественников" по России, о преобразовании человеческого общества на
основах законности. Особое внимание Тайной экспедиции привлекла записка
Кречетова об издании в России "Основного государственного закона", по
которому "монархи" должны были быть лишь "блюстителями" и "стражами" этого
закона, а в противном случае лишались престола. Среди бумаг был найден и
текст печатного объявления об открытии подписки на его сочинения. Заглавие -
"Открытие нового издания, души и сердца пользующие, о всех и о вся, и обо
всем, или Российский патриот и патриотизм".
Кречетова заключили в Петропавловскую крепость "под крепчайшей стражей"
без права писать и встречаться с родными.
Преследованию Тайной экспедиции в 1792 году был подвергнут купец
Гавриил Попов за сочинения, в которых он под псевдонимом "Ливитов" писал о
равенстве всех людей, осуждал порабощение человека человеком, продажу людей
и предупреждал "вельмож" о возможности восстания "ожесточившихся
земледельцев", то есть крепостных крестьян. Сочинения Попова признали
вредными, и автора сослали в Спасо-Евфимьевский монастырь.
Екатерина II и Павел I были твердо убеждены, что "вольные мысли" и
"дерзкие сочинения" появились в России под влиянием французской революции.
Поэтому правительство приняло некоторые меры.
В августе 1790 года было предписано всем русским немедленно выехать из
Франции. Усилили контроль за приезжающими иностранцами, особенно из Франции
и Италии. В указе от 1798 года говорилось: "Развратные правила и буйственное
воспаление рассудка, поправшие закон Божий и повиновение установленным
властям, рассеянные в некоторой части Европы, обратили внимание наше...
Приняли мы все меры к ограждению зла от пределов империи нашей, предписав
пограничным губернаторам о строгом наблюдении за всеми теми, кои в империю
нашу приезжать пожелают".
В апреле того же года циркулярным указом Павла I было предписано
выдавать иностранные паспорта на въезд в Россию только после получения
личного разрешения императора. В результате въезд иностранцев резко
сократился.
В январе 1792 года в Тайную экспедицию присланы "три француза - Аже,
Дарбель и Миош, на которых донесено, что они в кофейном доме говорили
дерзостные о государях вообще слова". По следствию же в Тайной экспедиции
оказалось, что Аже и Дарбель подлинно люди дурного поведения и бродяги.
Французов выслали за границу.
В 1800 году в Москве арестовали домашнего учителя семьи полковника
Нарышкина француза Мерме по подозрению в якобинстве. На вопрос: "Кто
якобинцы в Москве?", заданный Мерме в Тайной экспедиции, он ответил:
"Якобинцы там следующие: мадам Рашель, живущая у Ивана Ивановича Демидова,
Лебон - учитель ее посещающий, Франсуа - гувернер детей вдовы Салтыковой,
Фай-лет девица Марк". Кроме них, Мерме указал также на Ле-кеня, "содержателя
музыкального собрания в Москве".
На вопрос, связан ли он с якобинским клубом в Париже, Мерме ответил
отрицательно. Все лица, им названные, были арестованы и допрошены в Тайной
экспедиции.
Лекень показал, что в Россию приехал в 1785 году и работал столяром
пять лет. После он стал в Москве учредителем музыкального общества под
именем Академии музыки. В доме Академии Лекень содержал "стол и бильярд" и
давал "концерты, нанимая музыкантов у московских дворян Столыпина, князей
Трубецкого, Волконского и Волынского".
Намерение чиновников Тайной экспедиции придать делу "московских
якобинцев" крупное значение, не увенчалось успехом. Павел I, несмотря на
свою ненависть к якобинцам, вынужден был признать, что в поведении
арестованных ничего революционного не было. Поэтому все они были
освобождены, а музыкальное общество вновь открыто.
Ввели строжайшую цензуру. Любое произведение, содержание которого в
какой-то степени касалось событий французской революции, не допускалось к
изданию. Все печатные произведения такого характера, уже вышедшие в свет,
изымались из продажи и в большинстве случаев уничтожались. Таким образом,
поступили с игральными картами с изображением санкюлотов вместо обычных
фигур, которые появились в продаже в Ревеле.
Литографская картина с изображением казни Людовика XVI была изъята из
продажи и сожжена по указанию Екатерины, велевшей "поступать таким же
образом и впредь, если где таковые найдутся". Тут императрица полностью
одобрила мнение ревельского губернатора Репина, что "сие богомерзкое дело
обращается в публике допускать не должно".
Генерал-прокурор Самойлов с возмущением выговаривал московскому
главнокомандующему Прозоровскому по поводу плохой работы московских
цензоров, допустивших выпуск книг "Любопытный разговор в царстве живых о
французской революций" и "Разговор в царстве мертвых несчастного Людовика с
императором Леопольдом II и Густавом III шведским". Эти книги у продавцов
отобрали, новые типографии открывать запретили.
По традиции Тайная экспедиция занималась и преследованием раскольников.
Управитель Коростинской дворцовой волости Новго родской губернии
асессор Будаков избиениями, денежными вымогательствами, различными поборами,
изнурительной работой довел в 1762 году крестьян-раскольников этой волости
до крайнего возбуждения.
Попытка Будакова силой заставить раскольников деревни Псижи посещать
церковь переполнила чашу их терпения. Раскольники решили предать себя огню.
Руководителем этого своеобразного протеста был крестьянин деревни Псижи -
"наставник" местных раскольников Ефим Петров. По предложению Петрова
крестьяне отказались от выполнения всех работ и через некоторое время
собрались в молельный дом для самосожжения.
Однако до этого дело не дошло. Явившаяся команда рассеяла собравшихся.
После чего раскольникам зачитали определение Сената, в котором наряду "с
увещеванием" отступиться от "раскольничьей ереси" говорилось, что претензии
крестьян к управителю Будакову будут рассмотрены комиссией.
Ефим Петров, допрошенный по этому делу, от имени крестьян заявил: "...
когда их ни в чем изнурять не будут, они будут жить, а если будет какое
притеснение, то могут и опять собраться".
Прямая зависимость между притеснениями, чинимыми управителем, и твердым
намерением крестьян предать себя огню была настолько очевидной, что даже
чиновники Тайной экспедиции поняли, что в этом случае одним лишь применением
репрессий к раскольникам ограничиться нельзя. Решили воинскую команду из
волости вывести, а. Будакова направить управителем в другую волость. Ефим
Петров был без наказания освобожден из Тайной экспедиции.
В 1776 году Тайная экспедиция вела розыск по двум раскольничьим делам.
Первое по доносу Гриненкова, священника Чугуевского уезда, на однодворца
Пирожкова, и второе по доносу монахини Енисейского Богородицко-го монастыря
Феодотии. Пирожков обвинялся в том, что "в церковь никогда не ходит, говоря
якобы Бога нет, причем, имеющиеся в доме своем иконы на землю бросал, сняв с
себя святой крест, говорил, что де врага на себе ношу, бросал на землю,
топтал ногами".
В Тайной экспедиции Пирожков во всем признался, но был освобожден без
наказания после того, как объявил о своем желании "присоединиться к церкви".
Монахиня Феодотия обвиняла енисейских мещан "в приведении ее и других
тамошних жителей в квакерскую ересь". Феодотии "за раскаяние и что она
других от заблуждения отвратила" Тайная экспедиция выдала 100 рублей. Дело
мещан прекратили, поскольку они, "раскаявшись в заблуждениях, обратились к
церкви".
Дело мещанина Алексеева, сыск по которому производился Тайной
экспедицией в 1797 году, закончился значительно хуже для обвиняемого.
Объясняется это тем, что в богохульных словах, произнесенных в Вытегрской
церкви, Алексеев не только заявил о своем отрицательном отношении к
греко-католической религии, но и о непризнании Павла I главою церкви.
Алексеева отправили в Соловецкий монастырь на год.
Профессор Московского университета Иоганн Мельман был обвинен в том,
что в своих лекциях по греческому и латинскому языкам он утверждал, что
"религия христианская должна основываться не на слове Божьем, а на рассудке
человеческом и на философии", что "просвещение и нравоучение можно более
почерпнуть из языческих писателей, нежели из церковных учителей".
Конференция Московского университета под председательством Фонвизина
исключила Мельмана из университета, а после он предстал перед судом Тайной
экспедиций. Его выслали из России.
Несмотря на то, что в работе Тайной экспедиции основное место
принадлежало политическому розыску, в отдельных случаях это учреждение
занималось сыском и по делам, не имеющим прямого отношения к политическим
преступлениям.
В таких случаях Тайная экспедиция выступала в качестве карательного
органа императрицы по отношению к тем лицам, которые своим поведением
вызывали ее гнев или раздражение.
В начале царствования Екатерины фрейлины ее двора графиня Эльмит и
графиня Бутурлина посплетничали по поводу женских качеств императрицы.
Последней стало известно об этом в тот же день, и назавтра фрейлины
оказались в Тайной экспедиции, где и были допрошены с пристрастием. И после
соответствующего внушения высланы в свои деревни.
Раздражение Екатерины вызвал тайный брак между генерал-поручиком графом
П.Апраксиным и Елизаветой Разумовской без разрешения родителей невесты. По
поручению императрицы это дело расследовалось в 1776 году и закончилось
заключением Апраксина сперва в петербургскую крепость, а затем высылкой в
Казань.
В начале 1775 года дворцовый полотер Тимофей Те-ленков, увидев в
дворцовой зале великого князя Павла Петровича, опустился перед ним на колени
и хотел обратиться к нему с просьбой, но от волнения сказать ничего не мог.
Сразу же после этого Теленков был доставлен в Тайную экспедицию, где признан
"в помешательстве ума" и отправлен к родным для присмотра.
Указом 1776 года крестьяне не только лишались права жаловаться на своих
помещиков, но и по известным "первым двум пунктам". До указа, невзирая на то
что жалобам крестьян органами политического розыска не придавалось большого
значения, Тайная экспедиция была обязана производить розыск по этим доносам.
После указа подача подобных жалоб сама до себе становилась преступлением,
каравшимся плетьми и ссылкой на каторгу на месяц за подачу жалобы в первый
раз, плетьми и каторгой на год - во второй раз и ссылкой на вечную каторгу в
Нерчинск за подачу жалобы в третий раз. Естественно, это не могло не
привести и действительно привело к сокращению одного из главных источников
получения информации о политических преступлениях, какими были до сих пор
доносы, или "изветы". В результате этого Тайная экспедиция именно тогда
приступила к созданию специальной секретной агентуры, которая должна была
собирать информацию о политических настроениях различных социальных групп и
вести наблюдение за поведением опасных, по мнению правительства, лиц.
Известно, что в 1797 году полководец А.В.Суворов попал в опалу и был
выслан Павлом I в село Кончанское Новгородской губернии. Опальный Суворов не
скрывал своего отношения к воинским порядкам, введенным новым императором.
Павел предписал прокурору АБ.Кура-кину установить за Суворовым негласное
наблюдение, для чего в губернию направили одного из чиновников Тайной
экспедиции коллежского асессора Николева. Согласно секретной инструкции,
Николев должен был "сколько возможно скрывать от него самого (Суворова) и
его окружающих, что предмет пребывания его там и есть полученное оное
надзирание". Для этого Николеву предлагалось выдать себя за человека,
случайно попавшего в деревню Суворова по делам торговым или судебным.
Николев обязан был узнать все о людях, посещавших Суворова, о цели их
приезда, о содержании разговоров. Николеву не удалось скрыть настоящей
причины появления в Кончан-ском. При первом же знакомстве, по словам
Николева, у него с Суворовым произошел следующий разговор: Суворов "встретил
меня с печальным видом, спросил, откуда я приехал. Я сказал, что проездом в
Тихвин. На что он мне сказал: "Я слышал, ты пожалован чином, и служба
большая. Выслужил! Выслужил! - повторил он, улыбаясь. - Продолжай эдак
поступать, еще наградят". Я в ответ ему сказал, что исполнение воли
монаршей - первейший долг всякого верноподданного. На сие он мне отвечал: "Я
б сего не сделал, а сказался б больным". Для наблюдения за домом Суворова
Николев получил от Бо-ровичского земского исправника двух солдат "в
исправности и расторопности испытанных". Кроме них, Николев использовал еще
двоих секретных агентов - соседей Суворова по имению.
В 1799 году в качестве секретного агента политического розыска
использовался статский советник Егор Фукс, известный впоследствии в качестве
личного секретаря Суворова. Фукс в январе этого года был направлен в корпус
Розенберга как спецагент Тайной экспедиции.
В ордере, выданном перед отправлением, ему поручалось "сделать точное и
строжайшее наблюдение неприметным образом об офицерах... в каких они
подлинно связях, мнениях и сношениях, и не имеют ли какого-либо действия
иностранные противные внушения и соблазнительные книги..."
Прибыв в русскую заграничную армию, Фукс немедленно приступил к своим
обязанностям. В начале февраля он уже сообщал в экспедицию, что "по
содержанию данной мне инструкции употребил все возможные способы для
разведывания об образе мыслей итальянского корпуса и о поведении офицеров".
В мае Фукс извещает, что "по всем военным письменным делам употребляет
меня его сиятельство граф Александр Васильевич Суворов". Фукс регулярно
извещал Петербург обо всех встречах своего начальника с генералами и
офицерами, пересылал копии его писем.
В конце XVIII века Тайная экспедиция обзаводится уже довольно
значительным штатом секретных агентов. Из краткой выписки о расходах на эту
агентуру в 1800 году мы узнаем, что в штате московской конторы состояло
несколько таких агентов: корнет Семигилевич, получавший 400 рублей в год,
майор Чернов с тем же жалованьем и ряд агентов, получавших деньги за
выполнение отдельных заданий конторы: Дельсоль, переводчик московской
полиции, "Люди при Несловском и Ясинском находящиеся, получавшие по 10
рублей" за доставленные сведения. В этой же выписке имеется пункт о расходах
"по особо порученным от Его Императорского Величества секретным делам,
касательно некоторых людей по разным губерниям", за которыми, несомненно,
скрывалась и секретная агентура московской конторы.
Создание секретной агентуры было явлением новым в судебной практике
центрального органа политического розыска. Но это не исключало пользования и
старых методов получения информации с помощью доносов. Доносам мелких
чиновников на крупных купцов и дворян придавалось меньше веры, чем доносам
дворян на купцов. В качестве примера приведем дело подьячего Беляева,
обраевшегося в Сенат с жалобой на сибирского губернатора Тичерина и
тобольского воеводу Черкашенинова, и дело купца Красноярова на правителя
сибирского наместничества князя Боротаева. Несмотря на то что Беляевым в
подтверждение своей жалобы были приведены убедительные доказательства, донос
его признали ложным, а сам он наказан плетьми. Ложным был признан и донос
купца Красноярова, которого самого обвинили в злоупотреблениях и наказали
двухнедельным тюремным заключением.
Тайная экспедиция к концу XVIII века недалека была от превращения в
специальное учреждение, занимающееся исключительно политическим розыском и
борьбой с политическими преступлениями.