Киссинджер Г. Дипломатия

ОГЛАВЛЕНИЕ

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Успехи и горести политики «сдерживания»

конце 1945 года ответственные американские политики оказались в замеша-льстве. Потсдам и последовавшие за ним конференции министров иностранных дел Дали нулевой результат. Сталин, похоже, навязывал свою волю Восточной Европе, не Ращая ни малейшего внимания на американские мольбы о демократии. В Польше, олгарии и Румынии американские дипломаты все время наталкивались на советскую Уступчивость. В побежденных Германии и Италии Москва, похоже, позабыла зна-ение слова «партнерство». Что оставалось делать ответственным американским политикам?

Весной 1946 года Трумэн перешел к «жесткой» политике и преуспел, потребовав

т Советов ухода из Иранского Азербайджана. Но сделал он это в вильсоновском

Клк>че- Как и Рузвельт, Трумэн отрицал равновесие сил, отказывался искать оправда-

401

Дипломатия

ния американским действиям в рамках понятия безопасности и стремился везде, где это возможно, обосновывать их общими принципами, применимыми ко всему человечеству и находящимися в соответствии с новым Уставом Организации Объединенных Наций. Трумэн воспринимал надвигающуюся борьбу между Соединенными Штатами и Советским Союзом как схватку добра и зла, а не как имеющую отношение к сферам политического влияния.

И все же сферы влияния зарождались на самом деле, независимо от того, как их называли американские политики, и им суждено было существовать на протяжении четырех десятилетий, пока не настал крах коммунизма. Под руководством Соединенных Штатов произошла консолидация западных оккупационных зон Германии, в то время как Советский Союз стал превращать страны Восточной Европы в свои придатки. Бывшие державы «оси»: Италия, Япония, а после 1949 года Федеративная Республика Германия — постепенно склонялись к союзу с Соединенными Штатами. Хотя Советский Союз начал цементировать свое господство в Восточной Европе посредством Варшавского пакта, этот номинально существовавший союз крепился только принуждением. Одновременно Кремль делал все, что от него зависело, чтобы помешать процессу консолидации Запада, путем подпитывания партизанской войны в Греции и поощрения массовых выступлений западноевропейских коммунистических партий, особенно во Франции и в Италии.

Американские руководители знали, что им обязательно следует противостоять дальнейшей советской экспансии. Но национальная традиция вынуждала их искать оправдание противостоянию, беря за основу что угодно, только не призыв к сохранению традиционного равновесия сил. Поступая так, американские руководители н лицемерили. Когда они наконец осознали, что идея Рузвельта относительно «четыре полицейских» не может быть воплощена в жизнь, они предпочли истолковывать э как временное отступление на пути к изначально гармоничному мировому порядку-Тут они столкнулись с вызовом философского свойства. Была ли советская неуступчивость просто преходящей фазой, которую Вашингтону следует переждать? А МРУ американцы, как уже намекал вице-президент Генри Уоллес, непроизвольно выз вают у Советов параноидальные ощущения, не будучи в состоянии адекватно доне свои мирные намерения до Сталина? Действительно ли Сталин отвергает послево ное сотрудничество с самой сильной нацией в мире? Неужели он не хочет быть ДРУ гом Америки?

Пока в высоких политических сферах Вашингтона рассматривались все эти волр сы, прибыл документ, составленный одним из экспертов по России, неким Джордж Кеннаном, дипломатом сравнительно невысокого ранга из американского посоль в Москве, причем этот документ стал философской и концептуальной базой оСМЪ^ ления сталинской внешней политики. Этот один из редких докладов из посоЛЬС ' которому было суждено изменить взгляд Вашингтона на мир, стал известен «длинная телеграмма»1. Кеннан настаивал на том, что Соединенным Штатам следу^ перестать винить самих себя за советскую неуступчивость, ибо истоки совет ^ внешней политики находятся внутри самой советской системы. По существу, нас ^ вал он, советская внешняя политика представляет собой сплав идеологического мунистического рвения и давнего экспансионизма времен царизма.

402

Успехи и горести политики «сдерживания»

Согласно "Кеннану, сталинский подход к миру насквозь идеологичен. Сталин рассматривает западные капиталистические державы как изначально враждебные коммунизму. Трения между Советским Союзом и Америкой, таким образом, не проистекают из какого-либо недопонимания или нечеткости контактов между Вашингтоном и Москвой, но являются органическим следствием восприятия Советским Союзом внешнего мира:

«В этой [коммунистической] догме, изначально покоящейся на альтруизме цели, они находят оправдание своему инстинктивному страху перед внешним миром, диктатуре, без которой не знают, как управлять, жестокостям, от которых не осмеливаются воздержаться, жертвам, которые вынуждены требовать. Во имя марксизма, применяя свой метод и тактику, они пренебрегли всеми без исключения этическими ценностями. Сегодня они не могут обойтись без этого. Это фиговый листок, свидетельствующий об их моральной и интеллектуальной респектабельности. Без него они бы стояли перед лицом истории в лучшем случае как всего лишь последние в длинном ряду сменяющих друг друга жестоких и никчемных российских правителей, которые безудержно толкали свою страну к новым высотам военной мощи, чтобы гарантировать внешнюю безопасность своих внутренне слабых режимов...»2

С незапамятных времен, утверждал Кеннан, цари стремились расширить свои владения. Они старались подчинить себе Польшу и превратить ее в зависимое государство. Они рассматривали Болгарию как составную часть российской сферы влияния. Они также рвались овладеть незамерзающим портом на Средиземном море, обеспечивающим контроль над черноморскими проливами.

«В основе невротического восприятия Кремлем мировых событий лежит традиционное и инстинктивное русское чувство неуверенности в собственной безопасности. Первоначально это была неуверенность мирного, земледельческого народа, пытающегося выжить на открытых равнинных пространствах в непосредственной близости от воинственных кочевых племен. На это, по мере того как Россия вступала в контакт с экономически передовым Западом, стал накладываться страх пе-РеД более компетентными, более могущественными, более высокоорганизованными сообществами. Такой вид неуверенности в собственной безопасности скорее характерен не для русского народа, а для русских властей; ибо последние не могли не ощущать, что их правление относительно архаично по форме, хрупко и искусственно в своем психологическом обосновании и не способно выдержать сравнение или сопоставление с политическими системами западных стран. По этой причине они всегда боялись иностранного проникновения, опасались прямого Контакта западного мира с их собственным, опасались последствий того, что русские узнают правду о внешнем мире, а иностранцы узнают все об их внутренней Изни. И они привыкли искать безопасность не в союзе или взаимных компромиссах с соперничающей державой, а в терпеливой, но смертельной борьбе на полное ее уничтожение»3.

Именно таковы, настаивал Кеннан, и были стоящие перед Советским Союзом цели, и никакие американские льстивые увещевания их не изменят. Америке, утверждал Кеннан, надлежит быть готовой к длительной борьбе; цели и философские принципы Уединенных Штатов и Советского Союза непримиримы.

403

Дипломатия

Первое систематизированное представление о новом подходе воплотилось в меморандуме Государственного департамента, переданном комитету по связи с правительственными учреждениями 1 апреля 1946 года. Составленный служащим государственного департамента X. Фрименом Мэтьюзом, этот меморандум представляет собой попытку перевести в основном философские наблюдения Кеннана в план оперативной внешнеполитической деятельности. Впервые американский политический документ трактует разногласия с Советским Союзом как врожденное свойство советской системы. Москву следует убедить «в первую очередь дипломатическими средствами, а если придется, то и при помощи военной силы, коль это будет рекомендовано аналитически, в том, что ее нынешний внешнеполитический курс может привести Советский Союз только к катастрофе» .

Означали ли столь смелые слова, высказанные менее чем через год по окончании второй мировой войны, что Соединенные Штаты встанут на защиту каждой находящейся под угрозой территории по всему обширному периметру советских границ? Ме-тьюз отступает перед собственной смелостью и добавляет два предварительных условия. Америка, утверждает он, господствует на море и в воздухе; Советский Союз не имеет себе равных на суше. Обращая внимание на «нашу военную неэффективность на огромных пространствах евразийских земель», меморандум Мэтьюза ограничивает использование силы теми районами, где мощь «советских войск может быть встречена оборонительным противодействием военно-морских, амфибийных и военно-воздушных сил США и их потенциальных союзников»5. Второе предварительное условие исключает односторонние действия: «Устав Организации Объединенных Наций предоставляет наилучшие и наиболее неуязвимые средства, с помощью которых США могут воплотить в жизнь свое противодействие советской физической экспансии»6.

Но где же могут быть выполнены эти два предварительных условия? Документ Мэтьюза оговаривает, что следующие страны или территории могут стать зонами риска: «Финляндия, Скандинавия, Восточная, Центральная и Юго-Восточная Европа, Иран, Ирак, Турция, Афганистан, Синьцзян и Маньчжурия»7. Беда заключалась в том, что ни одно из этих мест не находилось в пределах досягаемости соответствую' щих американских сил. Демонстрируя продолжающуюся переоценку Америкой возможностей Великобритании, меморандум взывает к ней, чтобы возложить на нее ту самую роль регулятора, которую американские лидеры столь рьяно отрицали в принципе еще несколькими годами ранее (см. гл. 16):

«Если Советской России придется отказывать в праве на гегемонию в Европе, Великобритании надлежит сохранять за собой роль главной державы Западной Европы в экономическом и военном отношении. Вследствие этого США... должны оказать всевозможную политическую, экономическую и, в случае необходимости, военную поддержку Соединенному Королевству в рамках Организации Объединенных Наций.-»

Меморандум Мэтьюза не поясняет, каким образом стратегическая досягаемость Великобритании превышает аналогичные возможности Соединенных Штатов.

Второе условие выполнить не легче. За свою короткую и пустую жизнь Лига наЦЙ чрезвычайно мало преуспела в организации коллективных действий против велико державы. Вдобавок страна, которая обозначена в меморандуме Мэтьюза как главны носитель угрозы безопасности, является членом Организации Объединенных Нации

404

Успехи и горести политики «сдерживания»

обладает правом вето. Если Организация Объединенных Наций будет играть пассивную роль, а Соединенные Штаты не смогут реализовать свои планы, то предполагаемая роль Великобритании сведется к выполнению функций временной затычки.

Кларк Клиффорд, получив одно из первых заданий за время своей продолжительной и замечательной карьеры президентского советника, снял двусмысленности и ограничения меморандума Мэтьюза. В совершенно секретном докладе от 24 сентября 1946 года Клиффорд придерживался мнения, что Кремль сможет кардинально изменить свою политику только при наличии противовеса советской мощи: «Основной сдерживающей силой для советского нападения на Соединенные Штаты или для нападения на те районы мира, которые жизненно важны для нашей безопасности, явится военная мощь данной страны» .

Теперь это уже стало расхожим местом, но Клиффорд использовал это как точку опоры, отталкиваясь от которой, провозглашал глобальную миссию Америки по обес-• печению безопасности, охватывающую «все демократические страны, для которых СССР может представлять угрозу или опасность любого вида»10. Неясно, что имелось в виду под «демократическими». Ограничивал ли подобный термин оборонные обязательства Америки одной лишь Западной Европой, или это был термин вежливости, применимый к любой угрожаемой зоне и требующий от Соединенных Штатов одновременной защиты джунглей Юго-Восточной Азии, пустынь Ближнего Востока и густонаселенной Центральной Европы? Со временем последняя интерпретация стала преобладающей.

Клиффорд отрицал какое бы то ни было сходство между нарождающейся политикой сдерживания и традиционной дипломатией. С его точки зрения, советско-американский конфликт был вызван не столкновением национальных интересов — что по своей сути могло бы стать предметом переговоров, — но моральной ущербностью советского руководства. Поэтому задачей американской политики было не столько восстановление равновесия сил, сколько трансформация советского общест-а' ^ак же как в 1917 году Вильсон возлагал ответственность за необходимость объявления войны Германии на кайзера, а не говорил об угрозе американской безопасности со стороны Германии, так и Клиффорд считал источником напряженности «небольшую правящую клику, а не советский народ»". Для того чтобы заключение Объемлющего советско-американского соглашения оказалось возможным, требовались существенная перемена образа мыслей советского руководства и, возможно, появление новой группы лидеров. В какой-то критический момент эта новая группа может «выработать вместе с нами новое справедливое и равноправное урегулирова-ие> когда поймет, что мы слишком сильны, чтобы нас можно было разбить, и в до-аточной мере преисполнены решимости, чтобы нас можно было запугать» . : • пи Клиффорд, ни кто-либо из появившихся позднее американских государствен-w деятелей, вовлеченных в дискуссию по поводу «холодной войны», не выдвигал ^онкретных условий для окончания конфронтации или начала процесса, который мог привести к переговорам на эту тему. Пока Советский Союз сохранял свою идеоло-ю, переговоры считались бессмысленными. После перемены образа мыслей урегу-№ Р0вание Достигалось бы почти автоматически. В каждом из этих случаев предвари-ьная выработка условий подобного урегулирования сковывала бы американскую

405

Дипломатия

свободу действий — точно такой же аргумент выдвигался во время второй мировой войны, чтобы избежать дискуссий по послевоенному устройству мира.

Теперь, у Америки была концептуальная основа для оправдания практического противодействия советскому экспансионизму. С конца войны советский нажим осуществлялся согласно историческим российским стереотипам. Советский Союз контролировал Балканы (за исключением Югославии), а в Греции разгоралась партизанская война, поддерживаемая с базы в коммунистической Югославии и просоветской Болгарии. Предъявлялись территориальные претензии Турции одновременно с запросом на предоставление Советскому Союзу баз в проливах примерно в том же ключе, в каком 25 ноября 1940 года были предъявлены Сталиным требования Гитлеру (см. гл. 14).

Едва окончилась война, Великобритания стала поддерживать как Турцию, так и Грецию и в экономическом, и в военном отношении. Зимой 1946/47 года правительство Эттли проинформировало Вашингтон, что более не может нести это бремя, Трумэн был готов принять на себя роль Великобритании по сдерживанию русского, продвижения в Средиземноморье, но ни американская общественность, ни Конгресс не в состоянии были понять традиционную британскую геополитическую обязанность. Сопротивление советскому экспансионизму должно было проистекать из принципов, строго базирующихся на американском подходе к вопросам внешней политики.

Этот императив стал очевиден на ключевой по значению встрече 27 февраля 194 года в Овальном кабинете. Трумэн, государственный секретарь Маршалл и заместитель государственного секретаря Дин Ачесон пытались убедить делегацию Конгресса, возглавляемую сенатором-республиканцем от штата Мичиган Артуром Ванденбергом в исключительной важности помощи Греции и Турции, что было непростым предприятием, поскольку традиционно изоляционистские республиканцы контролировали обе палаты Конгресса.

Маршалл начал с бесстрастного анализа, очерчивающего связь между предлагаемым программами помощи и американскими интересами. Результатом было стереотипное ворчание на тему «вытаскивания британских каштанов из огня», безнравственност равновесия сил и обременительности помощи зарубежным странам. Осознавая, что министрация вот-вот проиграет дело, Ачесон шепотом спросил Маршалла, будет ли о вести борьбу в одиночку или допустит выступление кого-либо еще на своей стороне, когда Ачесону дали слово, тот начал, как выразился один из помощников, «выдергив все заглушки». Ачесон храбро обрисовал собравшимся перспективы сурового и мрач го будущего, когда силы коммунизма наверняка возьмут верх:

«В мире останутся только две великие державы... Соединенные Штаты и Сов ский Союз. Мы дошли до той точки, когда создавшаяся ситуация имеет паралл лишь в античных временах. Со времен противостояния Рима и Карфагена на земле было такой поляризации сил... Для Соединенных Штатов принятие мер по усилени ^ стран, которым угрожает советская агрессия или коммунистический заговор... Рав сильно защите самих Соединенных Штатов — равносильно защите свободы как так

„13

вой» .                                                                                                                     я

Когда стало ясно, что Ачесону удалось тронуть сердца делегации, администраи могла рассчитывать на принципиальное одобрение мероприятия. С этого моме

406

Успехи и горести политики «сдерживания»

программа помощи Греции и Турции рисовалась, как часть глобальной схватки между демократией и диктатурой. И когда 12 марта 1947 года Трумэн выступил с.доктриной, которая позднее стала называться его именем, он опустил стратегический аспект аче-соновского анализа и заговорил в традиционных рамках вильсонианства по поводу борьбы между двумя образами жизни:

¦ «Один образ жизни базируется на воле большинства и определяется свободными институтами, представительным правительством, свободными выборами, тарантиями личной свободы, свободы слова и вероисповедания и свободы от политического угнетения. Второй образ жизни целиком основывается на воле меньшинства, насильственно навязываемой большинству. Она имеет в своей основе террор и угнетение, контролируемые прессу и радио, заранее просчитанные выборы и подавление личных свобод»14.

Более того, при защите независимых стран Соединенные Штаты действовали от имени демократии и мирового сообщества, даже если советское вето мешало формальной санкции Организации Объединенных Наций: «Оказывая помощь свободным и независимым нациям отстаивать свою свободу, Соединенные Штаты будут проводить в жизнь принципы Устава Организации Объединенных Наций»15.

Если бы советские руководители лучше знали американскую историю, они бы поняли грозную суть того, о чем говорил президент. «Доктриной Трумэна» Америка бросила перчатку в моральном смысле, с «Realpolitik» в том виде, в котором Сталин понимал ее лучше всего, было покончено раз и навсегда, и взаимное согласование Уступок заведомо исключалось. С той поры разрешением конфликта могли быть только перемена в советских устремлениях либо крах советской системы, а то и оба обстоятельства, вместе взятые.

Трумэн провозгласил свою доктрину как «политику Соединенных Штатов в поддержку свободных народов, которые противостоят попыткам порабощения вооруженным меньшинством или давлению со стороны»'6. Само собой разумеется, это вызвало двухстороннюю критику интеллектуалов: одни протестовали на том основании, что Америка защищает страны, недостойные в моральном плане; другие возражали на ^м основании, что Америка связывает себя обязательствами защищать сообщества, не важно, свободные или нет, которые не имеют жизненно важного значения для ^опасности Америки. Эта двусмысленность так и не исчезла, открыв дорогу дебатам на тему американских целей и задач в почти каждом из кризисов, которые не стихают 0 °ей день. С той поры американская внешняя политика вынуждена лавировать Между теми, кто клеймит ее за аморализм, и теми, кто критикует ее за переход через Рамки национальных интересов посредством крестоносного морализаторства.

Когда по существу речь пошла не больше не меньше, как о судьбах демократии, МеРика покончила с ожиданием фактического возникновения гражданских войн, как это было в Греции; в американском национальном характере заложено стремление отыскать противодействие злу. 5 июня, менее чем через три месяца после провозглашения «доктрины Трумэна», государственный секретарь Маршалл во время обра-"К-Ния по случаю присуждения ученых степеней в Гарварде сделал именно это, когда 0&ьявил о принятии Америкой на себя задачи искоренения социальных и экономических предпосылок, понуждающих к агрессии. Америка поможет восстановлению Ев-

407

Дипломатия

ропы, объявил Маршалл, чтобы избежать «политических беспорядков» и «отчаяния», чтобы восстановить мировую экономику и поддерживать свободные институты, Поэтому «любое правительство, выражающее желание оказать содействие в выполнении этой задачи, встретит, как я уверен, полнейшее сотрудничество со стороны правительства Соединенных Штатов» . Иными словами, участие в «плане Маршалла» было открыто даже для правительств советской сферы влияния — намек этот тотчас же нашел отклик в Варшаве и Праге, за которым последовал сокрушительный удар со стороны Сталина.

Вставшие на платформу социальной и экономической реформы, Соединенные Штаты объявили, что будут выступать не только против любого правительства, но и против любой организации, которая станет препятствовать процессу европейского восстановления. Маршалл конкретно определил их как коммунистические партии и прикрывающие их организации: «...Правительства, политические партии и группировки, стремящиеся увековечить человеческие страдания, чтобы извлечь из этого политическую или иную выгоду, встретятся с противодействием Соединенных Штатов» .

Только столь идеалистическая, столь готовая к освоению неизведанных пространств, столь относительно неопытная страна, как Соединенные Штаты, могла выдвинуть план глобального экономического возрождения на базе одних лишь собственных ресурсов. И всего лишь намек на подобную перспективу вызвал общенациональную поддержку, которая станет опорой поколения «холодной войны» вплоть до окончательной в ней победы. Программа экономического восстановления, заявил государственный секретарь Маршалл, будет «направлена не против какой-либо страны или доктрины, но против голода, нищеты, отчаяния и хаоса»19. И точно так же, как и при провозглашении Атлантической хартии, глобальный крестовый поход против голода и отчаяния американцам более импонировал, чем призыв к защите насуш-ных интересов страны или восстановление равновесия сил,

В итоге всех этих более или менее разрозненных инициатив возник документ, ко торый на протяжении жизни более чем одного поколения послужит библией политики «сдерживания». Все различные направления американской послевоенной мысли были сведены воедино в этой исключительной по содержанию статье, опубликованной в журнале «Форин аффэарз» в номере за июль 1947 года. Хотя под ней стоял анонимная подпись «Икс», автором ее, как выяснилось позднее, оказался Джордж • Кеннан, тогда уже руководитель аппарата политического планирования государстве ного департамента. Из тысяч статей, написанных после окончания второй миров войны, кеннановские «Истоки советского поведения» представляют собой соверш но особое явление. Эта, написанная ясным языком, наполненная страстной аргум тацией, литературная адаптация кеннановской «длинной телеграммы» поднимает просы советского вызова до уровня философии истории.

Ко времени появления статьи Кеннана советская неуступчивость стала обШ местом инструктивно-политических документов. И весомым вкладом Кеннана ст объяснение того, почему враждебность к демократическим странам являлась неоть лемой частью советского внутреннего устройства и почему советские государственнь структуры невосприимчивы к западной политике умиротворения.

408

Успехи и горести политики «сдерживания»

Трения с внешним миром — изначальное свойство коммунистического мировоззрения и, что самое главное, существенная составляющая внутреннего функционирования советской системы. Внутри страны единственной организованной группой является только партия, а остальное общество раздроблено на рудиментарные массы. Таким образом, непримиримая враждебность Советского Союза к внешнему миру проистекает из попытки приспособить международные дела к ритму внутренней жизни. Главной концепцией советской политики является требование «удостовериться в том, что ей удалось заполнить каждую трещину и щель, доступную ей в пространстве мировой мощи. Но если на ее пути окажутся непроходимые препятствия, она философски смиряется с их существованием и приспосабливается к ним... В советской психологии нет ни малейшего намека на представление, что та или иная цель обязана быть достигнута в любое конкретно заданное время»2.

Советскую стратегию можно победить лишь при помощи «политики твердого сдерживания, предназначенной для противодействия русским при помощи всегда имеющейся в наличии противостоящей силы в любой точке, где появляются признаки покушения на интересы мирного и стабильного мира» .

Как и в почти всех внешнеполитических документах того времени, в статье Кен-чана, за подписью «Икс», отсутствует разработка постановки конкретных дипломатических целей. Обрисованное им представляет собой вековую американскую мечту, пусть даже описанную более возвышенным языком и изображенную с гораздо большей проницательностью, чем это сделал бы любой его современник, о достижении мира путем обращения противника в свою веру. Зато Кеннан отличался от всех прочих экспертов тем, что описал механизм, посредством которого рано или поздно, в Результате той или иной силовой схватки, советская система фундаментально трансформируется. Поскольку у этой системы никогда не было «законного» порядка передачи власти, Кеннан полагал возможным, что в какой-то момент различные соискатели верховной власти «смогут спуститься в недра политически незрелых и неопытных масс, чтобы найти у них поддержку своим определенным требованиям. И если это когда-либо случится, то отсюда будут проистекать невероятные последствия для коммунистической партии: ибо членство в ней в широком плане основывается на железной дисциплине и повиновении, а не на искусстве компромисса и взаимного приспособления... Если вследствие указанного произойдет что-либо, что разрушит единство ПаРтии и эффективность ее как политического инструмента, Советская Россия за одну ночь из одного из самых сильных национальных сообществ превратится в одно из самых слабых и жалких»22.

Ни одно из документальных предвидений не оказалось столь точным и соответствующим реальному положению вещей после прихода к власти Михаила Горбачева; И теперь, после полнейшего краха Советского Союза, было бы ненужной придиркой заявлять о том, какую сногсшибательную задачу поставил Кеннан своему народу. Ибо °н возложил на Америку противодействие советскому давлению в течение неопределенного срока на обширных пространствах, вобравших в себя культуру Азии, Ближне-го и Среднего Востока и Европы. Более того, Кремль свободно выбирал для себя точки атаки, предпочтительно там, где, по его расчетам, он получит наибольшую выгоду. в продолжение последующих кризисов задачей американской политики считалось со-

409

Дипломатия

хранение статус-кво, чтобы совокупными усилиями обеспечить окончательный крах коммунизма лишь после продолжительной серии внешне незавершенных конфликтов. Когда столь умудренный опытом наблюдатель, как Джордж Кеннан, отвел своему обществу такую глобальную, жесткую и в то же время динамичную роль, он совершенно справедливо положился на национальный оптимизм и ничем не омраченное чувство уверенности американцев в себе.

Эта непреклонная, даже героическая доктрина вечной борьбы призвала американский народ к бесконечным схваткам по правилам, отдававшим инициативу противнику и сводящим роль Америки к усилению стран, уже стоящих на разделительной черте, — поведение, типичное для политики сфер влияния. Отвергая переговоры как таковые, политика «сдерживания» потеряла драгоценное время в период величайшего относительного могущества Америки, обладавшей атомной монополией. И вот, еще на стадии «сдерживания» — позицию силы надо было еще создать, —«холодная война» оказалась милитаризированной и насыщенной ложными и неточными представлениями об относительной слабости Запада.

Обращение Советского Союза в истинную веру становилось, таким образом,1 конечной политической целью; стабильность могла возникнуть только тогда, когда будет изгнано зло. И не случайно статья Кеннана заканчивалась ораторским пассажем, призывающим миролюбивых соотечественников оценить такую добродетель, как терпение, и осмысливать собственную роль в международных делах как испытание достоинства собственной страны.

«Вопрос советско-американских отношений является, по существу, испытанием того, достойны ли Соединенные Штаты быть во всех отношениях нацией среди наций... Мыслящий наблюдатель русско-американских отношений не станет жаловаться в связи с тем, что Кремль бросил вызов американскому обществу. Он скорее будет в определенной степени благодарен Провидению за наличие столь жестокого вызова, поставившего безопасность нации в зависимость от того, сможет ли она сплотиться и принять на себя обязанности морально-политического лидерства, явно предназначенные для нее историей»23.

Одной из бросающихся в глаза черт столь благородного заявления является его крайняя двусмысленность. Оно возлагает на страну глобальную миссию, но делает задачу столь сложной, что Америке грозит буквально разорваться на части, если она попытается ее исполнить. И все же сама амбивалентность сдерживания, похоже, явилась мощным стимулом американской политики. Хотя в дипломатическом плане политика «сдерживания» по отношению к Советскому Союзу являлась изначально пассивной, она вызвала к жизни недюжинные творческие силы, когда дело дошло Д° создания «позиции силы» в военной и экономической областях. Это произошло по тому, что политика «сдерживания» вобрала в себя уроки и представления, извлеченные из двух наиболее важных испытаний предшествующего поколения американцев! «новый курс» показал правильность представления о том, что угрозы политическо стабильности проистекают в первую очередь из разрыва между экономическими и политическими ожиданиями и реальностью, и потому возник «план Маршалла»; втор мировая война научила Америку тому, что наилучшей защитой от агрессии являете^ наличие преобладающих сил и готовность их использовать, и потому возник Атлант

410

Успехи и.горести политики «сдерживания»

ческий пакт. «План Маршалла» был предназначен для того, чтобы дать Европе возможность экономически встать на ноги. Организация Северо-Атлантического пакта (НАТО) обязана была проследить за ее безопасностью.

НАТО был первым в истории Америки военным союзом, в который она вступила в мирное время. Непосредственным толчком создания пакта послужил коммунистический переворот в Чехословакии в феврале 1948 года. После провозглашения «плана Маршалла» Сталин усилил коммунистический контроль над Восточной Европой. Он стал относиться жестко, если не параноидально, к вопросам верности восточноевропейских стран Москве. Старые коммунистические лидеры, заподозренные в наличии У них даже намека на национальные чувства, были подвергнуты чисткам. В Чехословакии в результате свободных выборов коммунисты оказались самой сильной партией и контролировали правительство. Но и этого Сталину было недостаточно. Избранное правительство было свергнуто, а некоммунист, министр иностранных дел Ян Маса-Рик, сын основателя Чехословацкой республики, разбился насмерть, выпав из окна кабинета, наверняка после того, как его оттуда вытолкнули коммунистические палачи. В Праге установилась коммунистическая диктатура.

Вторично на протяжении одного десятилетия Прага стала символом сопротивления тоталитаризму. Точно так же, как оккупация Праги нацистами стала последней каплей, переполнившей чашу терпения Великобритании в 1939 году, коммунистический переворот через девять лет после этого заставил Соединенные Штаты и демократии Западной Европы объединиться, чтобы предотвратить повторение подобного в любой из европейских стран.

Зверская жестокость чешского переворота вызвала к жизни опасения, что Советы могут организовать такого же рода захват власти в других местах — к примеру, содействовать насильственному захвату власти коммунистами, признать новое коммунистическое правительство и поддержать его при помощи военной силы. Поэтому в апреле 948 года ряд европейских стран объединился в Брюссельский пакт — оборонительный пакт, имеющий целью противодействовать любым попыткам свергнуть силой демократические правительства. Однако все анализы соотношения сил показывали, что ападная Европа не обладает достаточной мощью, чтобы отразить советское нападение. Так возникла организация Северо-Атлантического пакта, посредством которой Берика привязывалась к обороне Западной Европы. НАТО явился беспрецедентным Уклонением от обычной американской внешней политики: американские и канад-кие войска подключились к европейским армиям под международным командовани-м НАТО. Результатом стала конфронтация между двумя военными союзами и появление двух сфер влияния на протяжении всей разграничительной линии в Центральной Европе.

В Америке, однако, этот процесс воспринимался не так. Вильсонианство было еще Тишком сильным, чтобы позволить Америке называть союзом любую организацию, ^Щищающую статус-кво в Европе. Каждый из представителей администрации РУмэна лез из кожи вон, чтобы показать различие между НАТО и коалицией традиционного типа, создаваемой для защиты равновесия сил. С учетом провозглашенного Ринципа создания «позиции силы» это требовало весьма обширной изобретатель-Ости. Но представители администрации оказались на уровне поставленной задачи.

411

Дипломатия

Когда Уоррен Остин, бывший сенатор, ставший послом в Организации Объединенных Наций, давал показания от имени НАТО в сенатском комитете по международным делам в апреле 1949 года, он справился с этой проблемой, объявив равновесие сил мертвым:

«Старый ветеран, принцип равновесия сил, получил полную отставку, как только была образована Организация Объединенных Наций. Взятые на себя народами, входящими в Организацию Объединенных Наций, обязательства объединять свои усилия в международном сотрудничестве ради сохранения мира и безопасности во всем мире и принимать в этих целях эффективные меры коллективной безопасности, ввели в официальную практику категорию накопления преобладающих сил ради мира. Так ушел в прошлое наш старый знакомый — принцип равновесия сил» .

Сенатский комитет по иностранным делам с радостью воспринял эту концепцию, Большинство свидетелей, выступавших от имени Атлантического союза, в значительной степени заимствовали свою аргументацию из подготовленного государственным департаментом документа, озаглавленного: «Различия между Северо-Атлантическим пактом и традиционными военными союзами»25. Этот исключительный в своем роде документ претендовал на анализ в историческом плане семи союзов, начиная с первой половины XIX века — от Священного союза 1815 года вплоть до нацистско-советского пакта. 1939 года. Вывод гласил, что Северо-Атлантический пакт отличается от них всех «и буквой и духом». В то время как «большинство традиционных союзов клятвенно отвергали агрессивные или экспансионистские намерения», цели их часто отличались от чисто оборонительных.

Поразительно, но документ, составленный государственным департаментом, утверждал, что НАТО задуман вовсе не для того, чтобы защищать статус-кво в Европе, — последнее, безусловно, для союзников Америки явилось бы открытием. Там говорилось, что для Атлантического союза важен принцип, а не территория; он не отвергает изменений, а лишь противодействует применению силы для совершения подобных измене ний. Из сделанного государственным департаментом анализа вытекало, что Северо-Атлантический пакт «не направлен ни против кого конкретно; он направлен исключительно против агрессии как таковой. Он не преследует цели повлиять на изменен „равновесия сил", но создан, чтобы сохранить „равновесие принципов"». Документ восхвалял как Северо-Атлантический пакт, так и одновременно с ним подписаннь «Пакт Рио» по поводу защиты Западного полушария и полагал, что они являютс «дальнейшим развитием концепции коллективной безопасности», тем самым предв°^ хищая утверждение председателя сенатского комитета Тома Коннелли, что этот пакт -не военный союз, а «союз против войны как таковой»26.

Ни один студент исторического факультета не получил бы за подобный ан проходной балл. Исторически в союзных договорах редко упоминались страны, пр тив которых эти союзы были направлены. Вместо этого там оговаривались услов i при которых союзные обязательства вступали в силу, — что и имелось налицо в е ро-Атлантическом пакте. Поскольку в 1949 году единственным потенциальным агр сором в Европе был Советский Союз, то по сравнению с прошлым называть ко кретные страны было еще меньше нужды. А настоятельные утверждения о том, Соединенные Штаты защищают принцип, а не территорию, всегда были квинтэсс

412

Успехи и горести политики «сдерживания»

цией американского политического мышления, хотя вряд ли подобное заявление могло бы успокоить страны, как огня боявшиеся советской территориальной экспансии. Утверждение же, будто Америка выступает только против силовых преобразований, а не против перемен как таковых, было в равной степени дымовой завесой и источником тревоги; в продолжение всей истории Европы вряд ли возможно насчитать значительное количество территориальных изменений, произведенных не при помощи силы, если таковые вообще имели место.

Тем не менее мало какой из документов государственного департамента был встречен со столь единодушным одобрением со стороны обычно преисполненного подозрительности сенатского комитета. Сенатор Коннелли неутомимо развивал выдвинутый администрацией тезис, будто бы смыслом НАТО является противодействие самой концепции агрессии, а не какой-либо конкретной нации. Примером безграничного энтузиазма со стороны Коннелли может служить выдержка из свидетельских показаний государственного секретаря Дина Ачесона.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ (сенатор Коннелли). Итак, господин секретарь, вы заявили достаточно четко — повторение этих слов никому не повредит, — что данный договор не направлен против какой-либо из наций конкретно. Он направлен лишь против любой из наций, или любой из стран, которая готовит или реально осуществляет вооруженную агрессию против подписавших пакт договаривающихся сторон. Это верно?

СЕКРЕТАРЬ АЧЕСОН. Это верно, сенатор Коннелли. Он не направлен против какой-либо страны; он направлен только против вооруженной агрессии.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Иначе говоря, если какая-либо нация, не являющаяся участником договора, не предполагает, не задумывает и не осуществляет агрессию или вооруженное нападение по отношению к другой нации, ей нечего опасаться данного договора.

СЕКРЕТАРЬ АЧЕСОН. Совершенно точно, сенатор Коннелли, и мне представляется, что если какая-либо из стран утверждает, что этот договор направлен против нее, ей следует припомнить библейскую притчу о том, как человек, чувствующий за собой вину, бежит, хотя его никто не преследует27.

И едва комитет проникся тем, как подается данный вопрос, Коннелли практически сам начинает свидетельствовать от имени всех прочих свидетелей, как, к примеру, это имело место во время обмена репликами с министром обороны Луисом Джонсоном.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. По существу, этот договор не является ни ,в каком смысле во-енным союзом общего характера. Он ограничивает себя защитой против вооруженно-го нападения.

МИНИСТР ДЖОНСОН. Верно, сэр.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Это полностью противоречит самому принципу военного союза.

СЕНАТОР ТАЙДИНГС. Он исключительно оборонительный.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Он исключительно оборонительный. Это мирный союз, если вообще кто-либо желает пользоваться словом «союз».

МИНИСТР ДЖОНСОН. Мне нравится ваш язык.

413

Дипломатия

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Это союз против вооруженного нападения, это союз против войны, и в договоре отсутствуют какие бы то ни было существенные признаки основополагающих обязательств, характерных для военного союза в том виде, в котором мы вообще представляем себе военный союз; это верно?

МИНИСТР ДЖОНСОН. Именно так, сэр28.

Иными словами, Атлантический союз, не будучи на самом деле союзом, претендовал на некую моральную универсальность. Он объединял мировое большинство, противостоящее беспокойному меньшинству. В какой-то степени роль Атлантического союза сводилась к тому, чтобы действовать до тех пор, пока Совет Безопасности Организации Объединенных Наций не «примет меры, необходимые для восстановления мира и безопасности»29.

Дин Ачесон был в высшей степени умудренным опытом государственным секретарем, который знал, что к чему. Можно представить себе, как сардонически он усмехался про себя, когда председатель сенатского комитета поучал его по его же собственной шпаргалке. Ачесон ясно и отчетливо представлял себе, что следует делать, чтобы сохранить равновесие сил, свидетельством чему являются проводимые им тонкие наблюдения аналитического характера по конкретным геостратегическим вопросам . Но одновременно он был в достаточной мере американцем с точки зрения подхода к собственной дипломатической деятельности и не сомневался, что если Европу оставить вариться' в собственном соку, то вместо равновесия сил налицо будет хаос, а для того, чтобы понятие равновесия сил приобрело хоть какую-то значимость для американцев, надо было заложить в него некий более возвышенный идеал. В речи, произнесенной перед Ассоциацией выпускников Гарвардского университета, уже по прошествии значительного времени с момента ратификации договора, Ачесон все еше продолжал защищать Атлантический союз в типично американской манере, заявляя, что это новый подход к международным делам:

«Он поднял международное сотрудничество на новую высоту в целях поддержания мира, в целях дальнейшего утверждения прав человека, в целях поднятия уровня жизни и в целях достижения уважительного отношения к принципу равноправия и самоопределения народов»31.

Короче говоря, Америка охотно отдавала должное Атлантическому союзу, но не соглашалась открыто называть его союзом. Она готова была включиться в освященную историей политику коалиций при условии, что такого рода действия можно было бы оправдать в рамках доктрины коллективной безопасности, которую впервые, в качестве альтернативы системе союзов, выдвинул еще Вильсон. Таким образом, европейская система равновесия сил была возрождена к жизни при помощи американской риторики.

Огромную роль для Атлантического союза сыграло, пусть даже почти не замече ¦ ное американской публикой, создание Федеративной Республики Германии посредством слияния американской, британской и французской оккупационных зон. К-0" нечно, появление этого нового государства означало, по существу, отказ от труд0 Бисмарка, ибо на неопределенный срок Германия становилась разделенной. Однако само существование Федеративной Республики Германии становилось непрекР3" щающимся вызовом советскому присутствию в Центральной Европе, поскольку ф

414

Успехи и горести политики «сдерживания»

деративная Республика не собиралась признавать коммунистическое восточногерманское советское государство (созданное Советами из своей зоны оккупации). На протяжении двух десятилетий Федеративная Республика отказывалась признавать то, что стало называться Германской Демократической Республикой, и угрожала разрывом дипломатических отношений с любой страной, которая ее признает. После 1970 года Федеративная Республика отступила от так называемой «доктрины Хальштейна» и установила дипломатические отношения с восточногерманским сателлитом, не отказываясь, однако, от претензий выступать .от имени всего немецкого населения.-

Решительность, с которой Америка бросилась заполнять вакуум силы в Европе, удивила даже самых ревностных сторонников политики «сдерживания». «Я не мог даже подумать, — позднее рассуждал Черчилль, — когда 1944 год подходил к концу, что не пройдет и двух лет, как государственный департамент, поддержанный преобладающей массой американской общественности, не только примет и начнет осуществлять заложенный нами курс, но и осуществит смелые и дорогостоящие мероприятия, даже военного характера, чтобы он принес свои плоды»32.

Через четыре года после безоговорочной капитуляции держав «оси» международный порядок был во многом сходен с периодом перед самым началом первой мировой войны: имело место наличие двух жестко организованных союзов при весьма ограниченном пространстве для дипломатического маневра, но на этот раз в масштабе всего земного шара. Было, правда, одно отличие кардинального характера: союзы перед началом первой мировой войны сплачивало опасение каждой из сторон, как бы перемена партнерства любым из членов союза не привела к краху сооружения, которое как бы обеспечивало их безопасность. Иными словами, наиболее воинственный из партнеров получал возможность толкать всех остальных в пропасть. Во время «холодной войны», однако, каждый из союзов возглавлялся сверхдержавой, без которой союз в значительной степени не мог существовать и которая в достаточной степени была заинтересована в т°м, чтобы сдерживать риск вовлечения мира в войну со стороны любого из своих союзников. А наличие ядерного оружия исключало иллюзии 1914 года относительно т°го, что война якобы может быть короткой и безболезненной.

Американское руководство союзом гарантировало то, что новый международный ПоРядок можно будет оправдать моральными, а то и духовно-провидческими катего-Р ями. Американские лидеры шли на жертвы и лишения, беспрецедентные для коа-иции мирного времени, во имя фундаментальных ценностей и достижения всеобъемлющих решений, а не исходя из расчетов в рамках национальной безопасности и Равновесия сил, что было столь характерно дли европейской дипломатии.

Позднее критики этой политики станут подчеркивать цинизм, с их точки зрения,

"ОДобной моральной риторики. Но ни один человек, знакомый со стратегами поли-

икй «сдерживания», не усомнится в их искренности. И никогда Америка не выдер-

а ^ы четыре десятилетия тяжелейшего напряжения сил во имя политики, не фажавшей ее основополагающие ценности и идеалы. Это в полной мере демонстрируется тем, что даже в документах наивысшей степени секретности, абсолютно не Редназначенных для сведения общественности, альфой и омегой являются мораль-"Ые категории.

Примером может послужить документ-Совета по вопросам национальной безопас-

415

Дипломатия

ности (СНБ-68), подготовленный в апреле 1950 года в качестве официального обоснования стратегии Америки в период «холодной войны». Он определяет национальные интересы преимущественно в рамках моральных принципов. Согласно заложенным в нем представлениям, моральный ущерб гораздо более опасен ущерба материального:

«Поражение свободных общественных институтов где бы то ни было является поражением всеобщего характера. Шок, испытанный нами при уничтожении Чехословакии, вызывался не мерой материальной важности Чехословакии для нас. В материальном смысле ее потенциальные возможности уже находились в распоряжении Советского Союза. Но когда была уничтожена вся система чехословацких общественных установлений, то гораздо более разрушительным, чем ущерб в материальном плане, оказался понесенный нами ущерб в сфере незыблемых моральных ценностей» .

И как только жизненно важные интересы стали тождественны моральным принципам, американские стратегические цели стали формулироваться при помощи терминов морально-оценочного характера, а не с точки зрения соотношения сил, — как раз для того, чтобы «сделать себя сильными и в том, как нами утверждаются наши ценности по ходу развертывания нашей национальной жизни, и в том, как мы развиваем наше политическое и экономическое могущество»34. Доктрина американских «отцов-основателей», гласившая, что их нация — маяк свободы для всего человечества, пронизывала всю американскую философию «холодной войны». Отвергая то направление американского мышления, которое было сформулировано в словах Джона Квинси Адамса, предостерегавшего против «похода за границу в поисках подлежащих уничтожению чудовищ», составители цитируемого документа видели Америку в роли крестоносца: «Истинным сокрушительным ответом на планы Кремля будет утверждение на практике как за рубежом, так и у себя дома незыблемости наших основополагающих ценностей»35,

В рамках подобных представлений целью «холодной войны» является обращение оппонента в истинную веру: «Способствовать фундаментальным переменам в характере советской системы», определявшимся, как «принятие Советским Союзом конкретных и четко определенных международных условий, при наличии которых могут расцвести свободные установления и благодаря которым народы России получат новый шанс определить свою собственную судьбу»36.

Хотя в документе назывались различные военно-экономические мероприятия, жизненно важные для создания «позиции силы», центральной его темой не были ни традиционная дипломатия взаимных уступок, ни апокалиптическая финальная схватка. Нежелание воспользоваться ядерным оружием или угрожать его использованием в период американской атомной монополии обосновывалось типично американско аргументацией: победа в подобной войне даст преходящий, следовательно, неудовлетворительный результат. Что же касается переговоров, то тогда «единственной предполагаемой базой для всеобщего урегулирования явилось бы установление сфер влияния, а также ничейных сфер, а именно такое „урегулирование" Кремль с готовностью использовал бы для себя с максимальной выгодой»3. Иными словами, Америка отказывалась рассматривать вариант военной победы или даже достижения всеобъемлю-

416

Успехи и горести политики «сдерживания»

шего урегулирования, который бы не приводил к обращению оппонента в свою веру.

Несмотря на предельно трезвый реализм, указанный документ начинается с похвального слова демократии и завершается утверждением, что история в конце концов сделает выбор в пользу Америки. Примечательной чертой этого документа является сочетание призывов универсального характера с отказом от опоры на силу. Еще никогда великая держава не ставила перед собой цель, столь обременительную для собственных ресурсов, с расчетом не на какой-либо ответный конкретный результат, но лишь на возможность распространения собственных национальных ценностей. Достигнуть этого можно было лишь путем глобальной реформы, а не обычным для крестоносцев путем глобального завоевания. Случилось так, что на момент постановки столь внушительной по сути задачи могущество Америки, хотя и в краткосрочном плане, было исключительно велико, даже несмотря на то, что Америка убедила себя в относительной военной слабости.

На этих ранних этапах следования Америки политике «сдерживания» никто даже представить себе не мог, какое всевозрастающее напряжение будет испытывать она по мере развертывания цепи конфликтов, единственная цель которых — внутренняя трансформация оппонента, причем в отсутствие каких бы то ни было оценочных критериев успеха каждого промежуточного шага. Тогда преисполненным уверенности в «бе американским лидерам показалось бы невероятным, что понадобится всего два Десятилетия, чтобы от мучительных сомнений в правильности избранного направления перейти к уверенности в том, что предполагаемый крах коммунизма наверняка вершится. В тот момент они были всецело озабочены новой ролью своей страны в ¦'еждународных делах и отражением критики революционного поворота американкой внешней политики.

По мере того как политика «сдерживания» медленно, но верно принимала кон-Ретные очертания, критика ее осуществлялась представителями трех различных школ

Щественной мысли. Первой из них можно считать школу «реалистов», типичный представитель которой Уолтер Липпман утверждал, будто бы политика «сдержи-'Ния» приведет к психологическому и геополитическому перенапряжению при одно-Ременном истощении американских ресурсов. Наиболее ярко отобразил ход мыслей

ройников второй школы Уинстон Черчилль, возражавший против отсрочки пере-

оров до тех пор, пока не будет обеспечена «позиция силы». Черчилль заявлял, что озиция Запада никогда вновь не станет столь же сильной, как в самом начале

лодной войны», и потому переговорные его возможности будут только ухудшаться, ^аконец, был и Генри Уоллес, который отрицал за Америкой вообще какое бы то ни

ло моРальное право прибегать к политике «сдерживания». Постулируя фундамен-' ЬНое моральное равноправие обеих сторон, он утверждал, что Советский Союз на олне законном основании обладает сферой влияния в Центральной Европе, а сопротивление этому со стороны Америки лишь усиливает напряженность. Настаивая бы д°ЗВращении к Т0МУ' чт0 °н полагал рузвельтовской политикой, он требовал, что-

Лмерика в одностороннем порядке покончила с «холодной войной».

Ьудучи наиболее красноречивым защитником дела «реалистов», Уолтер Липпман

ергал предположение Кеннана относительно того, что советское общество уже не-

в себе семена собственного упадка. Он считал эту теорию слишком умозритель-

4 Г- Киссинджер'                                                       41 7

Дипломатия

ной, чтобы лечь в основание американской политики:                         . . .

«По оценке мистера Икса, резервы на черный день отсутствуют. Нет запаса прочности на случай неудачного стечения обстоятельств, недостатков управления,, ошибок и непредвиденных ситуаций. Он призывает принять как данность* что советская власть уже движется под уклон. Он изо всех сил старается заверить нас в том, что наши самые сокровенные мечтания вот-вот реализуются» .

Политика «сдерживания», настаивал Липпман, загонит Америку в дальний угол по направлению от все расширяющихся внешних границ советской империи, включающей в себя, с его точки зрения, множество стран, не являющихся государствами в современном смысле слова. А военные обязательства так далеко от дома ослабят решимость Америки и не будут способствовать ее безопасности. Политика «ддержи-вания», если верить Липпману, позволит Советскому Союзу выбирать точки максимального дискомфорта для Соединенных Штатов и сохранять при.этом не только дипломатическую, но и военную инициативу.

Липпман подчеркивал важность выработки критериев для определения того, в каких районах противодействие советской экспансии жизненно важно с точки зрения американских интересов. В отсутствие подобных критериев Соединенные Штаты вынуждены будут организовывать «разнокалиберную смесь сателлитов, клиентов, иждивенцев и марионеток», что позволит новоявленным союзникам Америки эксплуатировать политику «сдерживания» в своих собственных интересах. Соединенные Штаты, попадут в западню, будучи вынуждены поддерживать нежизнеспособные режимы, что поставит Вашингтон перед печальным выбором между «умиротворением и поражением с потерей лица или... их поддержкой [союзников США] любой, даже.самой невероятной, ценой»39.

Это, конечно, был пророческий анализ того, что предстояло Соединенным Ш * там, однако средство, предложенное Липпманом, вряд ли соответствовало универ* салистской американской традиции, к которой гораздо ближе оказывалось апокалиптическое предвидение Кеннана. Липпман призывал к тому, чтобы американец внешняя политика руководствовалась разовым анализом каждой конкретной ситуа ции по мере ее возникновения, а не общими принципами, предположительно обл ^ дающими универсальностью применения. С его точки зрения, американская п°л ^ тика в гораздо меньшей степени должна быть ориентирована на свержен коммунистической системы, а в гораздо большей — на восстановление нарушение»^ го войной равновесия сил в Европе. Политика «сдерживания» предполагает разД ^ Европы до бесконечности, в то время как истинные интересы Америки заключа ся в том, чтобы не позволить советской мощи пребывать в центре европейско континента:

«Уже более сотни лет все российские правительства пытались распространить с влияние на Восточную Европу. Но лишь тогда, когда Красная Армия вышла на ре Эльбу, правители России оказались в состоянии реализовать амбициозные пла Российской империи в сочетании с идеологическими целями коммунизма. И пото настоящая политика должна иметь конечной целью такое урегулирование, котор повлекло бы за собой эвакуацию из Европы... Американскую мощь следует использ-вать не для того, чтобы „сдерживать" русских в разбросанных там и сям точках,

418

Успехи и горести политики «сдерживания»

держать под контролем всю русскую военную машину и осуществлять всевозрастающее давление в поддержку дипломатической политики, имеющей конкретной целью урегулирование, следствием которого явится вывод войск» .

Судьба и впрямь одарила Америку в послевоенный период множеством талантов. Американские политические лидеры были замечательными и многоопытными людьми. А за ними стояли столь многочисленные и выдающиеся личности, как Джон Макклой, Роберт Ловетт, Дэвид Брюс, Эллсворт Банкер, Аверелл Гарриман и Джон Фостер Даллес, то и дело входившие в то или иное правительство, всегда готовые послужить президенту на внепартийной основе.

А из числа интеллектуалов Америка всегда могла избирать мыслителей как липпмановского, так и кеннановского плана, особенно тогда, когда оба эти теоретика Достигли вершины своих возможностей. Кеннан верно оценил фундаментальную слабость коммунизма; Липпман точно предсказал затруднения, сопряженные с проведением в жизнь политики «сдерживания», вынужденной лишь реагировать на уже свершившееся. Кеннан призывал к терпению и выдержке, чтобы дать истории реализовать необратимые тенденции; Липпман призывал проявить дипломатическую инициативу и обеспечить европейское урегулирование, пока мощь Америки все еще являлась преобладающей. Кеннан обладал большей проницательностью в смысле интуитивного понимания действующих механизмов американского общества; Липпман же осознал всевозрастающий характер напряжения, которое порождалось бы бесконечной пато-бои ситуацией и сомнительностью поддерживаемых Америкой целей в процессе осуществления политики «сдерживания».

В конце концов анализ Липпмана завоевал себе именитых сторонников, хотя в основном из среды оппонентов конфронтации с Советским Союзом. Правда, согласие их базиРовалось лишь на одном из аспектов липпмановской агрументации, подчерки-авшемся ими точно так же, как и ее критиками, при полном игнорировании ее выводов. Они обращали внимание на призыв Липпмана к постановке более ограниченных

еи, но пренебрегали его рекомендациями в отношении усиления наступательного ха-рактера дипломатии. И случилось так, что в 40-е годы наиболее привлекательной стра-6гической альтернативой доктрине «сдерживания» оказалась внешнеполитическая Рограмма, разработанная не кем иным, как Уинстоном Черчиллем, тогдашним лидером парламентской оппозиции.

1 Черчилль снискал широчайшую признательность, как человек, объявивший о на-але «холодной войны» в речи о «железном занавесе», произнесенной в Фултоне,

ат МИссУРи. На всех этапах второй мировой войны Черчилль в попытке улучшить слевоенные переговорные возможности демократических стран стремился ограни-

ь советский экспансионизм. Черчилль поддерживал политику «сдерживания», но я Него она никогда не была самоцелью. Не желая пассивно ждать, когда же насту-т крах коммунизма, он стремился формировать ход истории, а не полагаться на то, о она сделает за него свое дело. А стремился он к урегулированию путем перегово-

^ «фултонской речи» Черчилля на переговоры делался лишь намек. 9 октября 1948

^ в валлийском городке Лландудно Черчилль вновь вернулся к своей аргументации

носительно того, что переговорная позиция Запада никогда не улучшится по срав-

14*

419

Дипломатия

нению с нынешним моментом. В речи, которую тогда не почтили особенным вниманием, он заявил:

«Встает вопрос: что произойдет, когда у них самих появится атомная бомба и они накопят значительный атомный запас? Можете судить сами, что случится, исходя из того, что происходит сейчас. Если такое творится весной, то что же произойдет осенью?.. Никто в здравом уме и твердой памяти не поверит, что в нашем распоряжении ничем не лимитируемый срок. Мы обязаны поставить вопрос ребром и произвести окончательное урегулирование. Хватит бегать вокруг да около, действовать непредусмотрительно и некомпетентно в ожидании, когда что-нибудь да проявится, причем я понимаю это так, что проявится нечто, для нас скверное. И западные нации скорее смогут добиться долгосрочного урегулирования и избежать кровопролития, если они сформулируют свои справедливые требования, пока атомное оружие находится только в нашем распоряжении и пока русские коммунисты еще не овладели атомной энергией» .

Через два года после этого Черчилль повторил аналогичный призыв в палате о -шин: демократические страны достаточно сильны, чтобы пойти на переговоры, а выжиданием они лишь себя.ослабят. В речи в защиту перевооружения в рамках НА1 30 ноября 1950 года он предупредил, что вооружение Запада само по себе не изменит его переговорного потенциала, который, в конце концов, зависит от атомной монополии Америки:

«...В то время как верен сам по себе курс на быстрое наращивание наших сил, пределах упомянутого мною периода этот процесс как таковой не лишит Россию эФ фективного превосходства в области, как мы теперь говорим, обычных вооружен^. Все, что этот курс способен обеспечить, — это рост европейского единства и увели1 ние возможностей противостояния агрессии... Поэтому я выступаю в пользу усил по достижению урегулирования с Советской Россией, как только предоставится пер^ вая же подходящая возможность, и усилия эти следует предпринимать, пока имеется в наличии огромное и несоизмеримое превосходство Соединенных ^тат° деле организации производства атомной бомбы, перевешивающее советское прео дание во всех прочих военных областях»42.                                                                  в ее

Для Черчилля «позиция силы» уже наличествовала; для американских лидер ^ еще требовалось создать. Черчилль думал о переговорах как о способе п0Д".|ИНчныХ силы дипломатии. И хотя он никогда не высказывался конкретно, из его пу ли _ заявлений со всей вероятностью вытекает, что он имел в виду своего рода дипло ческий ультиматум со стороны демократических стран Запада. Американские пасовали перед использованием собственной атомной монополии даже в качес розы. Черчилль желал сузить район советского влияния, но был готов сосушеств « с советской властью, ограничив ее масштабы распространения. Американские ^^ чуть ли не утробно ненавидели само понятие сфер влияния. Они хотели до ^^ уничтожения, а не сужения сфер проникновения своего оппонента. Они пРеДем эт0 бы ждать всеобщей победы и краха коммунизма, в каком бы отдаленном будуш ни свершилось, и искать вильсонианского решения проблемы мирового порядк . ^

Расхождение проистекало из различия исторического опыта Великобрита Америки. Черчиллевское общество было слишком хорошо знакомо с тем, к чему v водят несовершенные решения; Трумэн и его советники принадлежали трад*

420

Успехи и горести политики «сдерживания»

согласно которой Стоило лишь признать существование проблемы, как ее обычно можно было разрешить посредством привлечения в этих целях обширных ресурсов. Отсюда предпочтение, отдаваемое Америкой окончательным решениям, и недоверие с се стороны к тем самым компромиссам, которые стали отличительной чертой Великобритании. У Черчилля не было концептуальных затруднений в отношении одновременного создания «позиции силы» и ведения активной дипломатии, оказывающей давление в целях урегулирования. Американские руководители воспринимали эти усилия, как последовательные этапы — точно так же, как они это делали во время второй мировой войны и будут делать в Корее и Вьетнаме. Американская точка зрения [шла верх, поскольку Америка была сильнее, чем Великобритания, и поскольку Черчилль в положении лидера британской оппозиции не имел возможности оказы-иать давление в деле реализации своей стратегии.

В конце концов, наиболее громкий и настойчивый вызов американской политике «сдерживания» раздался не со стороны «реалистической школы» Липпмана или со стороны Черчилля, мыслящего категориями равновесия сил, но со стороны традиции, уходящей глубокими корнями в почву, породившую американское радикальное мышление. В то время как и Липпман и Черчилль соглашались с основополагающим тезисом администрации Трумэна относительно наличия серьезной угрозы со стороны советского экспансионизма и лишь расходились в отношении конкретной стратегии противостояния, радикальные критики отвергали абсолютно все аспекты политики "сдерживания». Генри Уоллес, вице-президент в период третьего срока пребывания Узвельта на посту президента, а при Трумэне побывавший министром сельского хозяйства и министром торговли, был главным представителем этого направления.

Воплощение американской популистской традиции, Уоллес проявлял типичное Мя янки всеподавляющее недоверие к Великобритании. Как и большинство американских либералов со времен Джефферсона, он утверждал, что «те же самые мораль-Ные принципы, которыми руководствуются в частной жизни, должны быть также определяющими в международных делах»43. С точки зрения Уоллеса, Америка утеряла ' °Ральные ориентиры и проводит свою внешнюю политику, основываясь на «макиавеллистских принципах обмана, применения силы и недоверия», как заявил °н, выступая в Мэдисон-сквер-гарден 12 сентября 1946 года44. А поскольку предрас-Удки, ненависть и страх как раз и являются коренными причинами международных °нфликтов, Соединенные Штаты не имеют морального права вмешиваться в дела за РУбежом, пока не искоренят это зло у себя дома.

Новый радикализм восстанавливал исторический образ Америки как маяка сво-Ды, но по ходу дела обернулся против самого себя. Постулирование моральной эк-валентности американских и советских действий стало характерной чертой радиальной критики в течение всего периода «холодной войны». Сама идея ЗДународной ответственности Америки выглядела в глазах Уоллеса примером бах-альства силой. Британцы, утверждал он, морочили голову легковерным американцам , Использовали их в своих интересах: «Британская политика четко направлена на то, ы сеять недоверие между Соединенными Штатами и Россией и таким образом отовить почву для третьей мировой войны»45. Согласно Уоллесу, демонстрация Трумэном сути конфликта как противостояния

421

Дипломатия

между демократией и диктатурой была чистейшим вымыслом. В 1945 году, когда советские послевоенные репрессии стали видны невооруженным глазом, а зверства коллективизации более не вызывали сомнений в самых широких кругах общественности, Уоллес заявлял, что «сегодняшние русские обладают большей политической свободой, чем когда бы то ни было». Он также обнаружил «признаки всевозрастающе.й религиозной терпимости» в СССР и утверждал, что «имеет место отсутствие фундаментального конфликта между Соединенными Штатами и Советским Союзом» . '

Уоллес полагал, что движущей силой советской политики является скорее не экспансионизм, а страх. В марте 1946 года, будучи еще министром торговли, Уоллес писал Трумэну:

«События последних нескольких месяцев отбросили Советы назад, возродив у них существовавшие до 1939 года страхи перед «капиталистическим окружением» и ошибочную веру в то, что западный мир, включая США, изначально и единодушно им враждебен»7.

Через шесть месяцев в своей речи в Мэдисон-сквер-гарден Уоллес бросил прямой вызов Трумэну, после чего президент потребовал его отставки:

«Нам может не нравиться то, что Россия делает в Восточной Европе. Ее вариант земельной реформы, промышленная экспроприация и подавление основных свобод оскорбляют подавляющее большинство населения Соединенных Штатов. Но нравится нам это или нет, русские пытаются социализировать свою сферу влияния, точно так же, как мы пытаемся демократизировать нашу сферу влияния... Русские представления о социально-экономической справедливости способны восторжествовать на одной трети земного шара. Наши представления о демократии свободного предпринимательства будут торжествовать на большинстве остальной территории.. И оба представления будут стремиться показать, какое из них даст наибольшее удовлетвор ние простому человеку в соответствующих районах политического преобладания» •

Произошла странная перемена ролей: самозваный защитник морали в междун родных отношениях. признавал советскую сферу влияния в Восточной Европе практической основе, а администрация, на которую он нападал, обвиняя ее в про дении циничной силовой политики, отвергала существование советской сферы вл ния на моральной основе.                                                                                                              {0

Согласно Уоллесу, Америка не должна распространять свое право односторон вмешательства на весь земной шар. Оборона становилась законной лишь с одобре Организации Объединенных Наций (независимо от того, что Советский Союз обл там правом вето), а экономическое содействие следовало оказывать посредством дународных институтов. А поскольку «план Маршалла» этим, критериям не с0 ствовал, то, предсказывал Уоллес, результатом его осуществления станет напра ная на Америку ненависть человечества49.                                                                               оГ0

Вся словесность Уоллеса превратилась в пустой звук после коммунистиче заговора в Чехословакии, Берлинской блокады и вторжения в Южную КореЮ>гол0. кандидат на президентских выборах 1948 года, он собрал всего один миллион г сов - в большинстве своем в Нью-Йорке - против более чем двадцати четырех ^ лионов за Трумэна, что ставило его на четвертое место позади кандида «диксикратов» Строма Термонда.

422

Успехи и горести политики «сдерживания»

Тем не менее Уоллес сумел задать тон, который останется неизменным для всей американской радикальной критики на протяжении «холодного» периода и выйдет на первый план во время войны во Вьетнаме. Шаблоном станет подчеркивание моральной несостоятельности Америки и ее друзей; основополагающая моральная эквивалентность между Америкой и бросающими ей вызов коммунистами; утверждение, будто Америка не имеет обязательств защищать любой район мира против в значительной степени воображаемых угроз; а также та точка зрения, будто бы мировое общественное мнение является в большей степени определяющим фактором внешней политики, чем геополитические концепции. Когда впервые было выдвинуто предложение об оказании помощи Греции и Турции, Уоллес настаивал на том, чтобы администрация Трумэна поставила этот вопрос на рассмотрение Организации Объединенных Наций. Если «русские воспользуются правом вето, то вся моральная ответственность ляжет на них... [Если] мы будем действовать независимо... вся моральная ответственность ляжет на нас»50. Высокоморальные рассуждения значили больше, чем обеспечение американских геополитических интересов.

Несмотря на то, что уоллесовская радикальная критика американской послевоенной внешней политики потерпела крах в период 40-х годов, ее основополагающие тезисы отражали глубинное течение американского идеализма, продолжавшее магнетически влиять на душу нации. Те же самые моральные убеждения, которые наполнили энергией американские обязательства международного характера, обладали также потенциалом, способным обратиться на самих себя вследствие разочарования в окружающем мире или из-за несовершенства самой Америки. В 20-е годы изоляционизм заставил Америку уйти в себя на том основании, что она будто бы была чересчур хороша для остального мира; в масштабах движения Уоллеса это направление возродилось, основываясь на предположении, будто Америка обязана уйти потому, что она недостаточно хороша для остального мира.

И все же, когда Америка впервые взяла на себя в мирное время международные обязательства постоянного характера, где-то в будущем замаячила систематическая неуверенность в себе. Поколение, которое создало «новый курс» и выиграло вторую мировую войну, обладало гигантской верой в себя и в безграничные возможности американской предприимчивости. И идеализм наций оказался как раз к месту для ого, чтобы справиться с ситуацией возникновения в мире двух ведущих держав, для его хитроумные комбинации традиционной дипломатии равновесия сил были уже йлопригодны. Только общество, обладающее огромной верой в свои собственные °стижения и в свое будущее, могло направить и свою решимость, и свои ресурсы на Достижение такого мирового порядка, при котором были бы умиротворены побеж-енные враги, восстановлены силы пострадавших союзников и обращены в истинную ВеРУ противники. Часто путь к заветной цели не свободен от определенной доли наивности.

Одним из результатов политики «сдерживания» явилось то, что Соединенные штаты ограничили себя пассивной дипломатией как раз в тот самый период, когда мощь Сталина была наивысшей. Вот почему политика «сдерживания» во всевозрастающей степени оспаривалась еще одним политическим направлением, наиболее Рким представителем которого был Джон Фостер Даллес. Это были консерваторы,

423

Дипломатия

признававшие основополагающие тезисы политики «сдерживания», но ставившие под сомнение ее принципиальную медлительность. Даже если бы в результате осуществления политики «сдерживания» советское общество оказалось подорвано, утверждали эти ее критики, это потребовало бы слишком долгого времени и слишком крупных затрат. Независимо от того, чего можно достичь при помощи политики «сдерживания», надо ускорять осуществление стратегии освобождения. К концу срока пребывания Трумэна на посту президента политика «сдерживания» оказалась под перекрестным огнем со стороны тех, кто считал ее слишком воинственной (сторонников Уоллеса), и тех, кто полагал ее чересчур пассивной (консерваторов-республиканцев).

Это противоречие обострялось с ускоренной силой, ибо, как и предсказывал Липпман, международные кризисы все интенсивнее перемешались на периферию земного шара, где моральные вопросы выглядели спорно и где трудно было продемонстрировать прямую угрозу американской безопасности. Америка оказалась втянутой в войны в районах, не защищенных союзами, причем ведущиеся за иели сомнительного свойства и не имеющие решительного исхода. От Кореи и до Вьетнама эти предприятия становились питательной средой для радикальной критики, неудовлетворенной моральной подоплекой политики «сдерживания».

Так обнаружился новый вариант американской исключительности. При всех свои несовершенствах Америка XIX века полагала себя маяком свободы; в 60-е и 70-е год XX века заговорили о том, что факел начинает мерцать и гаснуть и что его следуе зажечь заново прежде, чем Америка вернется к осуществлению своей исторически роли вдохновителя дела свободы. Дебаты по поводу политики «сдерживания» превр тились в борьбу за самое душу Америки.

Уже в 1957 году даже Джордж Кеннан вынужден был в свете этого дать новую и терпретацию политике «сдерживания», когда писал:

«Моим соотечественникам, которые часто спрашивали меня, куда лучше при жить руки, чтобы противодействовать советской угрозе, я соответственно выну был отвечать: к нашим американским недостаткам, к тем вещам, которых мы стыд ся и которые — бельмо у нас на глазу, или к тем, которые нас тревожат: к расов^ проблеме, к условиям жизни в больших городах, к вопросам образования и сои ного окружения молодежи, к растущему разрыву между специальным знанием и совым пониманием» .

Десятилетием ранее, когда Джордж Кеннан еще не был разочарован тем, что зывал милитаризацией его замысла, он бы понял, что такого выбора не сУшесТ^об. Страна, требующая от самой себя морального совершенства в качестве критерия ^ ственной внешней политики, не сможет достичь ни совершенства, ни безопасно> И мерой достижений Кеннана явилось то, что в 1957 году, когда все бастионы ^ бодного мира были реально укомплектованы защитниками, решающим вкладо все это явились его собственные воззрения. Тогда, на фоне этих эффективно У плектованых бастионов, Америка позволила себе заняться самокритикой.                  и

Теория «сдерживания» была исключительной по сути: одновременно трез идеалистичной, глубокой в оценке советских побудительных мотивов, но удивите абстрактной в своих выводах. Насквозь американская в своем утопизме, она иСХ° из того, что крах тоталитарного оппонента может быть достигнут посредством

424

Успехи и горести политики «сдерживания»

чального добра и миролюбия. И хотя эта доктрина была сформулирована в момент абсолютного могущества страны, она проповедовала относительную слабость Америки. Постулируя великое дипломатическое противостояние в момент кульминации, теория «сдерживания» не отводила дипломатии никакой роли до той самой финальной развязки, когда мужчины в белых шляпах примут обращение мужчин в черных шляпах.

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел история