Кенигсбергер Г. Средневековая Европа. 400-1500 годы

ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава 2. Каролингская империя и нашествия на Европу, 700-1000 годы

Климат

Для большинства людей, населявших христианскую Европу в 700 г., жизнь была отчаянно трудной – не менее или даже еще более тяжелой, если сравнить с последним столетием Римской империи на Западе. Насколько нам известно, ухудшились, по-видимому, и климатические условия. Правда, исследования отложений в альпийских долинах и цветочной пыльцы в североевропейских торфяниках не дали определенных результатов, и ученые расходятся во мнениях по этому вопросу. Однако общая картина, вероятнее всего, такова: в период с 200 по 700 г. к северу от Альп климат стал более холодным и влажным. Изменения, конечно, были не очень значительными, но вполне могли сказаться на урожайности. С 800 г. и до XI в. средняя температура вновь начала медленно подниматься, а количество осадков – падать.
Этой картине климатических изменений в Европе вполне соответствует динамика сельскохозяйственного производства. В последние века существования Западной Римской империи и примерно до 700 г. сельское хозяйство переживало упадок: урожаи становились все меньше, и люди отчаянно боролись за выживание. После 700 г., особенно начиная с X в., урожайность стала расти; несомненно, что отчасти этому способствовало улучшение климата. Однако климат и его изменения сами по себе, разумеется, не могут объяснить развитие европейской экономической истории.

Население и центры проживания

Если об изменениях климата мы в значительной мере вынуждены строить предположения, то немногим лучше обстоит дело и с оценкой численности населения тогдашней Европы. Эпидемии VI–VII вв. нанесли существенный урон, хотя мы и не знаем, какой именно. Во всяком случае, едва ли он был возмещен к 700 г. Европа того времени представляла собой сравнительно редко заселенное пространство. Это не значит, конечно, что люди жили поодиночке или вдали друг от друга. Там, где римских поселений было особенно мало (ориентировочно – регион к северу от Луары), германцы обычно селились колониями из многих семей на землях, которые либо возделывали раньше, либо были легки для обработки. Франки в Галлии часто смешивались с автохтонным населением. Также поступали и англосаксы, селившиеся в Англии: преимущественно на равнинах, пригодных для пахотного земледелия, которым они занимались и на своей родине. Горы с их легкими почвами и преобладавшим скотоводческим хозяйством остались во владении кельтов-бриттов.
Отдельные деревни или колонии из деревень с полями, окруженными лесом, пустошами или болотами, представляли собой по большей части самодостаточный хозяйственный организм – небольшой оазис возделанной земли на обширном необработанном пространстве. Но леса, пустоши и болота не были совершенно непроходимыми или бесполезными в хозяйственном отношении. Крупные реки Западной и Центральной Европы, от Луары до Рейна и Эльбы, вместе с бесчисленными притоками служили скорее путями передвижения, нежели препятствиями. Леса давали строительную древесину и топливо, подножный корм для свиней, грибы, ягоды и дичь. Вместе с тем жители деревни не могли беспрепятственно расширять площадь обрабатываемой земли за счет леса и пустошей. Владелец местности, как правило, стремился сохранить лес для охоты. Однако главная причина заключалась в том, что подъем новых земель требовал колоссальных физических усилий. Железные орудия труда были редки и дороги. Из описей IX в. нам известно, что в обширных поместьях на севере Франции насчитывалось всего по два-три топора и столько же лопат и серпов. Что можно было сделать с ними среди чащоб буковых и дубовых лесов? Подавляющая часть сельских орудий изготовлялась из дерева. Даже обычный плуг представлял собой деревянный брус с деревянным же лемехом, обожженным на огне.
Физические трудности борьбы с лесом пугали сами по себе, к тому же их усугубляли и психологические барьеры. В германских языческих культах деревья пользовались особым почитанием, что предполагало бережное к ним отношение. Принятие христианства не могло быстро изменить старинные верования, и на протяжении многих поколений священники неустанно осуждали живучие языческие обряды, связанные с почитанием деревьев, такой, например, как культ Иггдрасиля, священного ясеня скандинавской мифологии, корни которого, как считалось, поддерживают небо и землю.

Семейные структуры и поселения

Вероятно, самое большое влияние на социальную жизнь оказывали психологические аспекты господствовавших в тот период семейных связей. Германцы обычно селились колониями из больших семей, куда входили братья, сестры, двоюродные родичи со своими мужьями, женами и детьми, а также прямые родственники старшего поколения. Браки между жителями близлежащих деревень еще теснее объединяли эти сообщества, а стереотипы кровнородственных отношений определяли даже такие явления, как преступление и наказание за него. В Римской империи, как и в наше время, серьезные проступки, например убийство, считались преступлениями не только против жертвы, но и против общества в целом или против государства. По крайней мере именно государство и государственные суды судили и наказывали за подобные правонарушения. В новых варварских государствах в какой-то мере сохранился такой взгляд на преступление. Сильные короли продолжали вершить суд и стремились наказывать преступления, даже если в основе судопроизводства лежали традиционные законы отдельного германского племени (см. гл. 1). Однако в тех областях Западной Европы, где ситуация была менее стабильной, а короли – слабыми (например, в ранней англосаксонской Англии), приходилось прибегать к другим, более действенным способам борьбы с преступлениями. Как правило, за преступление заставляли отвечать кровного родственника преступника. Но когда родственники жертвы мстили родственникам предполагаемого преступника, в силу вступали законы кровной мести, и родня преступника, в свою очередь, начинала мстить. Подобная практика, лишь множившая убийства, в различных частях Европы и в разных формах просуществовала до самого конца Средних веков, пока государственная власть наконец не окрепла настолько, чтобы окончательно пресечь этот обычай. Но были и другие, не столь кровавые, способы компенсации, например выплата выкупа обидчиком семье жертвы. В Англии такой выкуп назывался «вергельд», а его размер зависел от социального статуса убитого. Например, «вергельд» за знатного человека из Кента составлял огромную по тем временам сумму в 300 шиллингов, за простого свободного человека – 100 шиллингов, а за освобожденного раба опускался до 40 шиллингов. «Вергельд» за женщину был таким же, как за мужчину равного социального положения, а иногда даже выше. Однако более крупный выкуп не означал, что женщины имели большие или хотя бы равные с мужчинами права. Суммы выкупа, порядок выплат и степень родства плательщиков и получателей – все это регламентировали законы или обычаи.
Такая система кровной ответственности обеспечивала людям некоторую степень безопасности: для потенциального преступника она воплощала неотвратимость наказания и вместе с тем позволяла дать выход чувствам агрессии и мести в менее опасной для общества и более управляемой форме, нежели та, которую они могли бы принять. Несомненно, эта система укрепляла кровнородственные связи, соответствовавшие в аграрном обществе практике организации труда. Благополучие семьи или рода значило гораздо больше, чем участь отдельного человека, особенно женщины. Поэтому браки по принуждению были в порядке вещей, и девушек (не только рабынь, но и свободных) даже продавали в жены. Во многих отношениях такая организация жизни была удобна: она позволяла добиться некоторой экономической обеспеченности, ограниченной, правда, размером урожая, и порождала, вероятно, чувство известной защищенности. Однако она затрудняла молодым людям процесс обзаведения собственным хозяйством и не создавала стимулов для изнурительного освоения новой земли.
Силой, которая начала ломать обычаи и устои этого аграрного общества, стала церковь. С римских времен церковь покровительствовала отдельной семье, основанной на нерасторжимом браке двух людей. Эта позиция, вне сомнения, содержала в себе некоторые аналогии с римской правовой системой; гораздо важнее то, что подобная политика способствовала росту влияния церкви. Как единственный хранитель таинства брака и гарант его незыблемости, церковь получала контроль над людьми, прежде всего за счет ослабления кровнородственных отношений. На деле это вылилось в долгую борьбу с укоренившимися обычаями и предрассудками, причем не только крестьянства, но и высших слоев общества, включая даже правителей из династии Каролингов. Лишь в 789 г. франкский церковный собор окончательно установил, что брак является таинством, осудил внебрачное сожительство и свободное расторжение брака, после которого отвергнутая жена, как правило, возвращалась к родителям и между двумя семьями возникала открытая вражда. На деревенском уровне новые отношения утверждались медленнее, но и здесь они постепенно расшатывали структуру и устои архаической семьи. Распространение малой семьи и отдельного хозяйства внесло новый, динамический элемент в аграрное общество Европы, ибо молодые пары стремились теперь к самостоятельной жизни. Без такого фундаментального изменения отношений быстрый рост городов в XI–XII вв. был бы невозможен, поскольку городское население росло в значительной мере за счет притока людей из сельской местности. Но пока все эти перемены оставались делом далекого будущего.
Такая система кровной ответственности обеспечивала людям некоторую степень безопасности: для потенциального преступника она воплощала неотвратимость наказания и вместе с тем позволяла дать выход чувствам агрессии и мести в менее опасной для общества и более управляемой форме, нежели та, которую они могли бы принять. Несомненно, эта система укрепляла кровнородственные связи, соответствовавшие в аграрном обществе практике организации труда. Благополучие семьи или рода значило гораздо больше, чем участь отдельного человека, особенно женщины. Поэтому браки по принуждению были в порядке вещей, и девушек (не только рабынь, но и свободных) даже продавали в жены. Во многих отношениях такая организация жизни была удобна: она позволяла добиться некоторой экономической обеспеченности, ограниченной, правда, размером урожая, и порождала, вероятно, чувство известной защищенности. Однако она затрудняла молодым людям процесс обзаведения собственным хозяйством и не создавала стимулов для изнурительного освоения новой земли.
Силой, которая начала ломать обычаи и устои этого аграрного общества, стала церковь. С римских времен церковь покровительствовала отдельной семье, основанной на нерасторжимом браке двух людей. Эта позиция, вне сомнения, содержала в себе некоторые аналогии с римской правовой системой; гораздо важнее то, что подобная политика способствовала росту влияния церкви. Как единственный хранитель таинства брака и гарант его незыблемости, церковь получала контроль над людьми, прежде всего за счет ослабления кровнородственных отношений. На деле это вылилось в долгую борьбу с укоренившимися обычаями и предрассудками, причем не только крестьянства, но и высших слоев общества, включая даже правителей из династии Каролингов. Лишь в 789 г. франкский церковный собор окончательно установил, что брак является таинством, осудил внебрачное сожительство и свободное расторжение брака, после которого отвергнутая жена, как правило, возвращалась к родителям и между двумя семьями возникала открытая вражда. На деревенском уровне новые отношения утверждались медленнее, но и здесь они постепенно расшатывали структуру и устои архаической семьи. Распространение малой семьи и отдельного хозяйства внесло новый, динамический элемент в аграрное общество Европы, ибо молодые пары стремились теперь к самостоятельной жизни. Без такого фундаментального изменения отношений быстрый рост городов в XI–XII вв. был бы невозможен, поскольку городское население росло в значительной мере за счет притока людей из сельской местности. Но пока все эти перемены оставались делом далекого будущего.
Распространение малой семьи можно считать также важным шагом в долгой истории женской эмансипации. В традиционной большой семье домашним хозяйством непременно ведала женщина, старшая по возрасту (своего рода «матриарх»), которая стремилась навязать свои правила всем другим женщинам: как замужним, так и незамужним. Ее власть нередко оказывалась более жесткой и прямой, чем власть мужчины над женщиной. Конечно, и в малой семье женщина продолжала занимать подчиненное положение, но здесь молодая жена была по крайней мере единственной хозяйкой в доме и сама решала, как ей растить детей, что ознаменовало в целом огромный прогресс в положении женщин.

Урожайность и уровень смертности

Жизнеспособные поселения, рассеянные на обширных необработанных пространствах Европейского континента, в течение многих веков были перенаселены. Кроме того, поскольку железные орудия были редкостью, а стимулы к единоличной обработке земли отсутствовали, техника земледелия оставалась удручающе низкой. Скудные сведения, которые мы имеем об урожайности во франкских поместьях, показывают, что при возделывании зерновых лишь изредка собирали урожай сам-два, чаще он был еще меньше. Свободный излишек, каков бы он ни был, откладывали для господ: светских и церковных. Вторжения варваров несколько ослабили тяжелое налоговое бремя, возложенное в Римской империи на сельское население. Германские короли всеми силами стремились сохранить римскую налоговую систему. Однако им, не считая остготов, которые застали в Италии сравнительно работоспособную римскую администрацию, не удалось достичь уровня эффективности имперской налоговой системы. Даже низкие налоги встречали повсеместное недовольство. Мы знаем, например, что сборщик налогов франкского короля был убит в Трире разъяренной толпой в 548 г., а в Центральной Галлии в 579 г. произошло восстание против королевских налогов. Хотя по сравнению с римскими временами государственные налоги на сельское население, безусловно, уменьшились, с течением времени это снижение с лихвой возместил рост оброков и арендной платы местным землевладельцам. Таким образом, нищета и голод оставались для крестьян повседневной реальностью. Изучив венгерские захоронения X–XI вв., историки получили возможность реконструировать некоторые последствия таких условий жизни: каждый пятый скелет принадлежал ребенку до одного года, два из пяти – до 14 лет и по меньшей мере каждый пятый – женщине до 20 лет. Эта статистика, несомненно, верна и для других частей Европы. По крайней мере в те времена, когда не было войн или эпидемий, возраст детства или деторождения оставался самым опасным периодом жизни. Неудивительно, что в большинстве областей Европы в эту эпоху численность населения не росла.

Экономическая структура

Типичная хозяйственная единица аграрного общества – большое поместье. Поместья существовали еще с римских времен, и варвары без труда смогли управлять ими и создавать по их образцу новые хозяйства. Рабы все так же работали на господских землях – той части поместья, которую владелец оставлял за собой и которой управлял либо самостоятельно, либо – чаще – через своих управляющих. Господские земли отделялись, по крайней мере теоретически, и от наделов, которые передавались разного рода арендаторам, и от находившихся в общем пользовании лесов и лугов. Правда, на практике это не всегда соблюдалось. Войны по-прежнему поставляли рабов, и торговали ими и христиане, и мусульмане, и варвары. Но гораздо больше было рабов по рождению, происходивших либо от рабов, либо от смешанных браков. Кроме того, человек мог легко попасть в личную зависимость за преступление либо по собственной воле, если он не имел других средств к существованию.
С течением времени рабство начинает себя изживать. Церковь, никогда открыто не осуждавшая этот институт, приветствовала освобождение рабов. Главной причиной развития такой тенденции, однако, послужила ярко выраженная сезонность сельских работ: землевладельцы находили слишком дорогим и обременительным круглый год кормить и одевать массу рабов. Гораздо экономнее и удобнее оказалось выделить хотя бы части рабов небольшие наделы, достаточные, чтобы прокормить их самих и их семьи, а взамен обязать работать на приусадебной земле. В итоге статус рабов с наделами стал приближаться к статусу полузависимых крестьян.
Инвентарная опись («полиптик») начала IX в., сделанная аббатом Ирминоном Сен-Жерменского монастыря близ Парижа, сообщает нам о рабе и его свободной жене (colona), которые держали половину надела от аббатства, а за это были обязаны выполнять пахотные работы и вывозить навоз на поля, но не платили больше никаких денег. Группа из трех семей смешанного статуса, рабского и полусвободного (lidus), держала надел значительно большей площади. Сверх пахоты, строительства изгородей и удобрения полей они должны были еще платить «военную подать в два барана, восемь цыплят, 30 яиц, 100 досок, столько же кровельных планок, 12 бочарных клепок, шесть обручей и 12 факелов. Каждый платит подушную подать в 4 пенни».  По закону, между различными социальными группами существовала резкая правовая граница: рабы не могли ни просить о правосудии, ни выступать свидетелями в суде. На практике эти различия не всегда были значительными ни в юридическом, ни в экономическом отношениях. Многие представители деклассированных групп, например нищие, воры, бродяги, не были рабами.
Если представители низших классов общества имели возможность повысить свой социальный статус, то свободных людей подстерегала опасность попасть в личную зависимость. Свободные крестьяне-единоличники всегда существовали в Римской империи, а расселение варваров даже способствовало росту их числа. В деревнях, принадлежавших большим поместьям, положение этих крестьян было весьма уязвимым; немногим лучше они чувствовали себя и тогда, когда жили просто по соседству. Экономические невзгоды, например череда неурожаев или просто тревожная обстановка, нередко побуждали свободных людей отказываться от свободы и владения собственной землей ради покровительства крупного землевладельца. Капитулярий Карла Великого (Devillis), регулировавший управление королевскими поместьями, предусматривает такое покровительство: «Если наш серв  будет искать правосудия вне наших поместий, то его господин должен приложить все усилия, чтобы добиться для него справедливости… Если серв не может добиться правосудия в своей местности, господин не должен допустить, чтобы он пострадал от этого, но… должен сообщить нам обстоятельства дела».  В то же время из документов ясно, что в пределах самого поместья правосудие осуществлялось господином и его управляющим: «Каждый управляющий на своих землях должен регулярно проводить судебные слушания, вершить правосудие и следить за тем, чтобы наш народ жил законопослушно».  Обращение свободных людей в рабство продолжалось в течение нескольких столетий, но класс свободных крестьян никогда не исчезал окончательно. В Европе, кроме того, существовали обширные регионы, где в силу географических условий рабство оказалось экономически нецелесообразой формой организации общества. Действительно, не было никаких способов заставить рыбаков или горных пастухов выполнять регулярные трудовые повинности.

Экономический этос «примитивного» общества

Большинство мужчин и женщин вынуждены были работать на земле; труд этот был тяжел и неблагодарен. Тем большую привлекательность в сознании людей имели ценности, приобретенные неэкономическим путем: военная добыча, включавшая помимо прочего рабов, выкуп за знатных пленников и дары. Личная щедрость неизменно рассматривалась как признак высокого положения и благородного происхождения. Альфред, король Уэссекса (871–899), прославился как «наилучший даритель колец».
Идеалом эпохи была не мирная торговля, а мирный обмен дарами именно потому, что это было взаимным дарением. На полученный дар полагалось отвечать таким же или еще более ценным даром, так что получатель дара мог ходить с гордо поднятой головой. Церкви и монастыри в ответ на дары предлагали молитвы, и служители церкви не смущаясь просили о пожертвованиях. Настоятель аббатства Фернье в Северной Франции, например, попросил короля Уэссекса пожертвовать некоторое количество свинца для кровли и договорился о том, что королевские сервы будут изымать этот металл на побережье.
В этом, как и во многих других случаях, ценные предметы перевозились на далекие расстояния без участия купцов и безо всякой мысли о коммерческой выгоде. Многочисленные раннесредневековые клады английских, византийских и арабских монет, найденные в Скандинавии и России, отнюдь не являются выручкой от регулярной международной торговли: это добыча от грабежей, дары и дипломатические подношения, обычные прежде всего для византийской дипломатии. Золотые и серебряные монеты ценились сами по себе, равно как и золотые и серебряные украшения. Чеканка монет была прибыльным делом, которое к тому же способствовало развитию торговли; в первую очередь она, однако, демонстрировала величие хозяев монетного двора – франкских, английских или лангобардских королей и, разумеется, императоров Византии и арабских халифов.
На местном уровне продукты обменивались без денег, поскольку не существовало такой мелкой монеты, которую можно было бы заплатить за несколько ломтей хлеба. Владельцы крупных поместий нередко приобретали земли в различных климатических зонах, чтобы производить, например, вино или масло. Эти продукты затем перевозили на значительные расстояния – но не для продажи. Общество той эпохи не вкладывало в развитие экономики почти ничего, кроме физического труда; оно открыто исповедовало идеалы потребления и даже расточительства. Идеалы были сильны во всех слоях общества – от крестьян, проедавших и пропивавших свои жалкие излишки на свадебных и похоронных пирах, до знати и самих королей с их пышными и разгульными празднествами и щедрыми подарками приближенным. Отнюдь не случайно в центре многих средневековых эпических поэм, восходящих именно к этой эпохе, лежит рассказ о спрятанных сокровищах, прежде всего золоте – сияющем, не подверженном порче металле, который способен околдовать не только драконов и чудовищ, но и большинство христиан, мужчин и женщин.
Церковь, как и во многих других случаях, играла двойственную роль и была фактором социальной динамики. Монахи и монахини принимали обеты бедности, но мужские и женские монастыри, церкви и кафедральные соборы как отдельные институты, а епископы и архиепископы – как отдельные лица не были связаны такого рода обетами. Для них слава церкви состояла в том, чтобы копить и выставлять напоказ великолепные сокровища – золотые чаши и серебряные кресты, распятия из слоновой кости, роскошные стяги и облачения. В первую очередь, однако, величие церкви воплощалось в строительстве каменных соборов. Лишь в XIII–XIV вв. такая позиция встретила открытое осуждение, но перед лицом критики церковь яростно защищала свои традиции (см. гл. 4).
Варвары-язычники имели обыкновение брать с собой в могилу самое ценное имущество – от незамысловатого оружия простолюдина и простых бронзовых или медных украшений, которые были даже у нищих женщин, до сокровищ великих воинов и королей, таких как роскошные предметы из Саттон Ху (Суффолк), найденные в погребении середины VII в. Для археолога или историка подобные вещи служат великолепными и осязаемыми свидетельствами стиля жизни людей той эпохи. Но для современников погребений захороненные вместе с хозяином вещи терялись навсегда, и это наносило значительный ущерб любому хозяйству. Священники осуждали такие погребения как языческие и старались убедить людей передавать свои ценности церкви. Борьба со старинными обычаями продолжалась долгое время, и даже в самой церкви имущество в виде сокровищ нередко лежало мертвым грузом. Но оно по крайней мере не терялось безвозвратно и нередко вовлекалось в оборот: для оплаты церковных расходов на строительство, покупку вина, ладана и других дорогих товаров. Высказывалось даже предположение, что конфискация церковных сокровищ и грабежи викингов в последующую эпоху сыграли благотворную роль, так как вернули эти ценности в экономический оборот.

Торговля в аграрном обществе

Люди, обладавшие средствами, вкладывали их в землю, чтобы укрепить собственное могущество и престиж. Но и «богатые», и простые крестьяне имели потребности, которые нельзя было удовлетворить посредством обычных практик обмена: продуктами хозяйственной деятельности или дружескими дарами. Прибавочный продукт местного производства обменивался на местных рынках, но такие товары, как соль, металлические изделия или вино, далеко не всегда и не в полном объеме производились в округе, поэтому их приходилось покупать. То же самое относилось к поступавшей в основном из Англии высококачественной шерсти, из которой шили дорогую одежду. Рабов, конечно же, покупали и продавали по всей Европе. Если человек хотел жить с размахом, как обычно и жили богачи, ему нужно было иметь запасы ценностей. Лучшими способами приобретения ценностей считались войны и грабежи; но там, где подобных возможностей не было, желаемое приходилось покупать.
Торговлю вели профессиональные купцы; часто, но далеко не всегда это были евреи. Как и в римские времена, они плавали по Средиземному морю, поднимались и спускались по крупным рекам Европы. Там, где водные пути отсутствовали, они передвигались по суше (что было более рискованно и дорогостояще), ведя за собой караваны вьючных животных – лошадей или мулов. Кроме того, везде находились свои искатели приключений или разбойники, которые, «сбиваясь» в шайки, грабили все, что можно, но как только попадали в хорошо защищенное место, принимали облик мирных купцов. В те времена города не играли никакой роли в торговле, но все же было несколько портов, через которые она и осуществлялась. Римские города, продолжавшие существовать за пределами Средиземноморья, по большей части сохранились не как торговые центры, а как резиденции епископов или местной администрации. По сравнению с Византийской империей и арабским халифатом того времени Западная Европа была изолированным и слаборазвитым регионом.

Начало денежной экономики в Европе

Экономическая изоляция Западной Европы не была абсолютной. Деньги, этот питательный элемент торговли, по-прежнему действовали на международном уровне. Около 700 г. все три региона – Византия, арабский мир и христианский Запад – чеканили золотую и серебряную монеты. Объявленная стоимость золотых монет франков, однако, была неоправданно занижена, и купцы на рынках Средиземноморья за эти монеты получали больше серебра, чем в Европе. В силу этого золото экспортировалось с Запада в обмен на серебро. Со временем в Европе осталось так мало золота, что франкским королям пришлось отказаться от чеканки золотых монет. Но поскольку серебра было еще сравнительно много, они начали чеканить новую серебряную монету (denarius); 12 таких монет составляли solidus , а 20 «солидов», или 240 «денариев», – 1 фунт (libra). В то время не выпускали монет в 1 солид или 1 фунт, и поэтому эти единицы называли расчетными. Англосаксонское королевство Мерсия последовало примеру франков (ок. 785), и введенные в Англии «фунты», «шиллинги» и «пенсы» оставались основными денежными единицами в течение 12 веков – вплоть до 1971 г. «Фунт» сохраняется до сих пор, но состоит из 100 пенсов.
Постоянный приток серебра с Востока привел к тому, что его цена в VIII в. упала. Серебряный динарий, который уже чеканили разрезанным на части, стал использоваться в повседневных расчетах. Постепенно, хотя и неравномерно, в Европе начинает развиваться денежная экономика. Во многих местах вошли в обычай еженедельные рынки, а землевладельцы предпочитали получать от крестьян денежные платежи. Эти перемены повлекли за собой соответствующую рационализацию в управлении большими поместьями, позволили владельцам лучше контролировать свое хозяйство и управляющих, а также стали причиной появления отчетов перед королевской и церковной администрациями, характерных для каролингской эпохи. Одновременно более прибыльной становится торговля, постепенно складываются постоянные торговые пути: из Средиземноморья через перевалы Западных Альп и вверх по Роне в Центральную Францию; из Англии во Фризию и Дорштадт в устье Рейна; из Швеции и датского Хедебю – в Киев, а оттуда в Византию и Персию. Были также сухопутные маршруты от Западных и Северных Альп во Франкфурт, Регенсбург, Прагу и далее на Восток. Но самые важные торговые пути между Востоком и Западом пролегали между Константинополем или Александрией с одной стороны и Венецией с другой.
Все эти дороги были опасны, а многие оставались попросту недоступными в течение долгого времени. Во второй половине VIII в. Дорштадт и многие другие города Западной Европы страдали от вымогательств и грабежей викингов. В начале IX в. венгры перекрыли сухопутные маршруты на Восток. В Средиземноморье североафриканские пираты закрепились на побережье Южной Франции и контролировали часть альпийских перевалов. Передвижение по побережью между Тибром и Эбро фактически полностью прекратилось. Прежде чем активно развивать торговлю, Европе пришлось нейтрализовать захватчиков. В конце IX–X вв. эта задача была выполнена.
Не все экономические последствия вторжений оказались отрицательными, хотя люди, страдавшие от набегов, разумеется, не оценивали их с такой точки зрения. Церкви и монастыри так же, как и местные вельможи, тратили деньги на строительство укреплений и содержание солдат. Деньги и сокровища, награбленные викингами или полученные ими в виде дани, вывозились в Скандинавию, откуда они нередко вновь возвращались в континентальную Европу и – уже в виде скандинавской монеты – попадали в экономическое обращение. Набеги, вероятно, многих заставляли покидать исконные места жительства и, таким образом, способствовали превращению миграции и процесса создания новых поселений в динамический элемент европейского развития последующих столетий.

Королевство франков

Как мы видели (гл. 1), история Меровингских королей являла собой удручающую и отталкивающую картину взаимной борьбы, вероломства и внутренних войн. Чтобы вести эти войны, королям нужно было награждать своих сторонников. К началу VIII в. франкские короли растратили все достояние – королевскую казну и огромные личные владения Хлодвига. Реальная власть перешла в руки майордомов (управителей королевского дворца), представителей семьи, которая вошла в историю под именем династии Каролингов. Расточение королевских поместий было на руку Каролингам, завладевшим большей частью этих земель. Теперь, чтобы получить новую должность или награду за королевскую службу, обращались к майордомам.
Таким образом, великому франкскому королевству со всех сторон грозила политическая катастрофа: раскол среди подданных и, возможно, разделение самого королевства или, еще хуже, чужеземное завоевание. Вплоть до этого времени франки счастливо пользовались выгодами своего географического положения: ни одно варварское государство на территории бывшей Римской империи даже в отдаленной перспективе не было способно сколько-нибудь серьезно угрожать им, а Византия была слишком далеко, чтобы попытаться возвратить Галлию, как она возвратила Италию. Но в начале VIII в. геополитическая ситуация изменилась. Сарацины, то есть арабы и североафриканские мусульмане, легко покорили вестготскую Испанию и вскоре перешли через Пиренеи в Галлию. Нет сомнения в том, что их коммуникации оказались чрезмерно растянутыми, но захват, по крайней мере Южной Галлии, был вполне реальной возможностью. С огромными усилиями франкам, под предводительством майордома Карла Мартелла («Молот»), удалось в 732 г. разгромить мусульман между Туром и Пуатье и обратить их вспять. Двадцать лет спустя сын Карла Мартелла, Пипин, отвоевал Ним, а в 759 г. был уничтожен последний арабский гарнизон в Южной Галлии.
Победа над мусульманами, в которой Меровингские короли не принимали никакого участия, необычайно подняла авторитет Каролингов. В 750 г. посланник Пипина отправился в Рим, чтобы спросить у папы, может ли человек, не имеющий власти, называть себя королем. Папа ответил, что титул короля принадлежит тому, кто обладает властью. Это решение папы соответствовало и римским традициям, и учению св. Августина о надлежащем порядке великой цепи бытия. В результате меровингского короля Хильдерика III вместе с сыном заточили в монастырь, а в 751 г. франкские епископы помазали Пипина на царство, – подобно тому, как Самуил помазал Давида, чтобы он мог заменить на царстве Саула. Это была новая церемония, во всяком случае для франков, задуманная с явной целью подчеркнуть библейские параллели: разве франки не были теперь избранным народом Господа?
В начале 754 г. священный характер, одновременно и христианский, и римский, новой королевской власти и новой династии был подтвержден вторично. Папа Стефан II сам приехал к франкскому двору, вновь помазал Пипина и его сыновей и пожаловал им имперский титул «патриций». На это путешествие (вполне возможно, одобренное в Константинополе) его вынудило сильное давление лангобардских королей, которые расширяли свое господство в Италии и за счет Византийской империи, и за счет пап.
Альянс франкских королей и папства оказался в высшей степени эффективным. В 755 г. и позже Пипин водил франкские войска в Италию. Лангобардам пришлось обещать мир и дружбу, вернуть заложников и значительные ценности, а также передать папе 22 города и крепости (вошедшие как северная часть в Папскую область).
Пипин, первый за долгое время франкский король, стяжавший известность за пределами своего королевства, умер в 768 г. В соответствии с франкской традицией он разделил свои владения между двумя сыновьями, Карлом и Карломаном. Трудно сказать, как развивалась бы европейская история, если бы они оба остались живы. Но Карломан умер три года спустя, и судьба улыбнулась Карлу, известному под именем Карла Великого.

Карл Великий (768–814)

В историческом значении личности Карла Великого сомневаться не приходится, ибо тогда, как, впрочем, и во все времена, способность эффективно руководить зависела от личных качеств в такой же мере, как от ресурсов и возможностей. Мы кое-что знаем о Карле как о человеке благодаря его биографу Эйнхарду, ученому франкскому мирянину, который жил при королевском дворе и после смерти Карла написал его жизнеописание по образцу римского биографа Светония. Карл был высок, имел короткую толстую шею и зычный голос. В Лувре (Париж) можно видеть бронзовую мужскую фигуру IX в. на лошади XV в. Если, как считают некоторые историки, эта статуэтка изображает Карла Великого, то он носил висячие усы, а не бороду (с которой его обычно изображали впоследствии). Несомненны во всяком случае невероятная физическая и духовная энергия этого человека, а также его пытливый, по меркам той эпохи, ум. По словам Эйнхарда, во время трапез Карлу читали исторические хроники и рассказы о великих деяниях прошлого, и, что удивительнее всего, этот король-воин особенно любил сочинение св. Августина «О Граде Божьем». Карл с трудом писал, выучившись грамоте уже в зрелом возрасте, но знал латынь и немного даже греческий, интересовался астрономией.
Сорокапятилетнее правление Карла было заполнено войнами и походами. Некоторые из них он вел против мятежных подданных (например, против герцога Баварии) или против аристократов-заговорщиков, включая одного из своих незаконных сыновей.
Самые знаменитые кампании Карла прошли за пределами его королевства. Наиболее тяжелым и долгим было покорение саксов, языческого германского племени, жившего в междуречье Везера и Эльбы. Война началась с взаимных набегов, затем переросла в карательные экспедиции франков и закончилась присоединением саксонских земель к франкскому королевству в 785 г. С обеих сторон она велась с большим ожесточением. Однажды король приказал убить 4500 саксонских пленников. Для франков это была война за распространение христианства, и свою окончательную победу они связывали с введением христианства у саксов и разрушением древних языческих святилищ. Сопротивление саксов тем не менее продолжалось вплоть до начала IX в.
Почти столь же трудными оказались экспедиция в Северную Испанию и создание Испанской марки, пограничной территории между Пиренеями и рекой Эбро. В ходе кампании Карлу пришлось отступать, и его арьергард был уничтожен басками-христианами в пиренейском ущелье Ронсеваль. Мы не знаем, почему баски напали на своих братьев-христиан, но можем со всеми основаниями предположить, что франкская армия, как и большинство армий захватчиков, не очень разбирала, где друг, а где враг. В народном сознании битва при Ронсевале, однако, скоро приобрела облик героического сражения против неверных, и этот эпизод лег в основу великого французского средневекового эпоса «Песнь о Роланде», который стал частью французской национальной мифологии и активно использовался в пропаганде крестовых походов. Вот как описывается героическая смерть христианского героя, графа Роланда:

Граф под сосною на холме лежит.
К Испании лицом он обратился,
Стал вспоминать о подвигах своих,
О землях, что когда-то покорил,
О милой Франции и о родных,
О Карле, ибо тот его вскормил.
Он плачет – слезы удержать нет сил,
Но помнит о спасении души,
Вновь просит отпустить ему грехи:
«Царю от века чужды лжи,
Кто Лазаря из мертвых воскресил,
Кем был от львов избавлен Даниил,
Помилуй мою душу и спаси,
Прости мне прегрешения мои».
Он правую перчатку поднял вновь.
Принял ее архангел Гавриил.
Граф головою на плечо поник
И, руки на груди сложив, почил.
К нему слетели с неба херувим,
И на водах спаситель Михаил,
И Гавриил-архангел в помощь им.
В рай душу графа понесли они .

Конечно, перевод дает лишь отдаленное представление о художественной мощи старофранцузской поэзии, но все же позволяет судить о том эмоциональном воздействии, которое испытывали читатели и слушатели; именно в этом и состоит историческое значение эпоса.
В другой, восточной, части своих обширных владений Карл предпринял поход против авар, которые вслед за другими народами вышли из Центральной Азии, вторглись в Европу и, покорив славянские племена на среднем Дунае и его притоках, создали обширную, но аморфную империю. В 791 г. франки продвинулись на восток до реки Рабы, а в следующем году продолжили кампанию, намереваясь разгромить авар и отобрать у них огромные ценности, которые те награбили у покоренных племен. Потерпев поражение, авары, сравнительно небольшой народ, по-видимому, быстро растворились в местном населении. Отныне франкская миссионерская деятельность, центром которой были епископская кафедра в Регенсбурге и только что учрежденная Зальцбургская епархия, могла соперничать с греческими миссионерами из Константинополя в деле обращения придунайских славян.

Императорская коронация

После удачных походов Пипина в Италию отношения лангобардов с папами оставались весьма напряженными. В 773 г. новоизбранный папа Адриан I открыто порвал с королем Дезидерием под тем предлогом, что лангобарды нарушили свои обязательства. Когда Дезидерий напал на папские города, Адриан – точно так же, как двадцатью годами ранее папа Стефан II, – позвал на помощь франкского короля. Франкская армия в последний раз выступила против лангобардов. Дезидерий, которого, по-видимому, предали приближенные, сдался в 774 г. и признал власть Карла Великого как «короля франков и лангобардов, а также патриция римлян».
Союз франков и папства, вне всякого сомнения, принес огромные выгоды обеим сторонам, а потому имелись все основания укреплять его. Поскольку успехи Карла на протяжении последней четверти VIII в. только возрастали, клирики при его дворе и в Риме, то есть люди образованные и имевшие некоторое представление об истории, стали поговаривать о возрождении Римской империи на Западе. Возможность воплотить эти мечты в жизнь появилась почти случайно в начале зимы 800 г. В то время Карл находился в Риме, чтобы разрешить острый конфликт между папой Львом III и его политическими противниками, которые дурно обошлись с папой и вынудили его покинуть город. Для Карла было принципиально важно восстановить в Риме и собственное влияние, и авторитет папы. Момент представлялся ему исключительно удачным, так как в Константинополе взошла на престол византийская императрица Ирина, низложив в 797 г. собственного сына. О том, что происходило в Риме, мы узнаем из хроники, написанной близко к тем временам.

И поскольку титул императора теперь перестал существовать в землях греков, у которых вместо императора правит женщина, то его апостольское святейшество Лев и все святые отцы при нем… и прочий народ решили, что им нужно поименовать императором Карла, короля франков, который владеет Римом, где всегда находилась резиденция цезарей… Поэтому они сочли, что Карл, с помощью Божьей и по просьбе христианского народа, должен получить этот титул. Король Карл не отказался удовлетворить их просьбу и со всем смирением, подчиняясь воле Божьей, прошению святых отцов и всего христианского народа, принял титул императора, будучи коронован владыкой папой Львом на Рождество Господа нашего .

Возможно (как утверждал впоследствии Эйнхард), действия папы во время рождественской литургии в 800 г. оказались полной неожиданностью для Карла. Столь же по крайней мере вероятно и то, что Карл прекрасно отдавал себе отчет в происходящем и рассчитывал таким образом укрепить свое влияние в Римской церкови. Константинополь, естественно, чувствовал себя оскорбленным, и в течение некоторого времени отношения оставались весьма напряженными, включая военные столкновения из-за контроля над Венецией и землями на среднем Дунае. Для большинства франков новый титул Карла мало что значил. Это был личный титул их короля, который не давал нового статуса его владениям, а эти владения нужно было к тому же разделить между сыновьями по традиционному франкскому обычаю. Но после смерти двух сыновей единственным наследником остался третий сын, Людовик (получивший прозвище «Благочестивый»), и Карл в соответствии с римской традицией короновал его со-императором. Лишь со временем было признано, что только папа обладает правом пожаловать императорское достоинство; но действия Льва III в 800 г. послужили, несомненно, самым значительным прецедентом.
После Людовика Благочестивого (813–840) императорская корона в течение нескольких поколений принадлежала слабым правителям, но само императорское достоинство уже никогда не исчезало на Западе. Хотя на протяжении следующей тысячи лет представления об императорской власти и ее реальные полномочия значительно изменялись, титул императора никогда не был пустым звуком, и европейские владыки никогда не прекращали бороться за него, в том числе и в эпохи крайней слабости императорской власти – в начале X, в XV и XVIII вв. Наполеон, человек, который в 1806 г. без колебаний ликвидировал Священную Римскую империю, несколькими годами ранее короновался императорской короной в присутствии папы, сознательно подражая старинной римской традиции.  В свете всех этих обстоятельств не удивительно, что Австрийские Габсбурги, лишившись титула римских императоров, так и не нашли другого действенного символа власти, способного сплотить вокруг них многонациональных подданных государства.

Крах империи Карла Великого

Людовик Благочестивый столь же хорошо представлял себе значение императорского титула, как и его великий отец. В этом убеждении его укрепляли многочисленные служители церкви, которыми он окружил себя. Клирики также сформировали отрицательное отношение Людовика к свободным нравам, царившим при дворе его отца, и к той щедрости, с которой Карл Великий награждал своих приближенных, особенно если эта щедрость, как нередко бывало, поддерживалась за счет церковного имущества. Решившись вернуть церкви ее достояние, Людовик вызвал вполне понятное недовольство крупных светских магнатов. Последнее обстоятельство было тем более опасно, что Франкская империя достигла своих предельных границ еще до смерти Карла Великого. Поэтому Людовик больше не мог пополнять казну военными трофеями и вновь захваченными землями. При этом ему все же приходилось награждать своих главных сторонников; в результате имущество императора, а вместе с ним и его власть начали стремительно таять.
Людовик хотел передать всю империю и титул императора своему старшему сыну, Лотарю, однако младшие сыновья решительно воспротивились такому решению, явно противоречившему франкскому обычаю. В последнее десятилетие жизни Людовика, а особенно после его смерти в 840 г. братья боролись за то, чтобы обеспечить себе наибольшую часть наследства. Им опять пришлось вербовать сторонников щедрыми раздачами земель и сокровищ, и эти расточительные траты окончательно подорвали власть Каролингского дома.
В 843 г. три сына Людовика заключили в Вердене соглашение, по которому младший из них, Карл Лысый, получил земли к западу от рек Шельда, Маас и Рона; среднему, Людовику Немецкому, достались земли к востоку от Рейна и к северу от Альп, старшему, Лотарю, – так называемые «срединные» земли – полоса территорий, протянувшаяся от Фризии на севере до древних лангобардских герцогств Сполето и Беневент к югу от Рима, а также титул императора. Договор был составлен на западнофранкском (старофранцузском) и восточнофранкском (древневерхненемецком) языках.  Однако его отнюдь нельзя считать попыткой разделить империю по языковому или национальному принципу – подобные соображения были абсолютно чужды той эпохе. Скорее, наоборот, принятые в Вердене политические границы с течением времени стали основой для формирования национального самосознания двух отделившихся друг от друга королевств. Но даже решение спора братьев в Вердене не спасло династию Каролингов от печальных последствий расточения ресурсов. В Германии преемники Людовика были способны лишь поддерживать территориальную целостность королевства. В 911 г. династия Каролингов здесь прервалась, и восточнофранкские князья, самые могущественные герцоги и графы, выбрали из своих рядов нового короля, которым стал герцог Франконии под именем Конрада I. Во Франции преемники Карла Лысого были еще слабее, чем восточные Каролинги. Под давлением французских магнатов и викингов королевская власть и само королевство пришли в полный упадок. К концу IX в. великой франкской монархии уже не существовало. В 987 г. на трон взошел Гуго Капет, основатель новой династии. Но его положение сильно отличалось от положения Пипина, которому нужно было только легализовать свою реальную власть в королевстве. Власть Гуго фактически была ограничена пределами Иль-де-Франса, области вокруг Парижа. Династии Капетингов удалось удержаться на троне, но лишь через несколько столетий ее представители смогли объединить под своей властью всю Францию.
«Срединное» королевство Лотаря, крайне уязвимое в военно-стратегическом отношении, рухнуло еще быстрее, чем власть французских Каролингов. Его разрозненные остатки стали желанной добычей, за которую французы и немцы вели борьбу вплоть до конца Второй мировой войны в 1945 г.

Британия и Англия

Послеримская история Британских островов во многом отличалась от истории бывших римских провинций континентальной Европы. В V и VI вв. в Британию вторгались не только англы и саксы с востока, но и обитатели Ирландии с запада. Эти кельтские народности занимались земледелием и скотоводством; они еще сохраняли племенную организацию общества с присущими ей законами и обычаями, в том числе с наследственной властью королей или вождей. Скотты из Ольстера, например, настолько основательно заселили Северную Британию, что эта область получила название от их имени – Шотландия (Scotland). Археологические свидетельства подтверждают, что затем кельты двинулись на юг, в Уэльс, Девон и Корнуолл, а оттуда переправились на континент, осев в Арморике, названной впоследствии Бретанью. Кельтские племена проникли даже на такой далекий юг, как Галисия в Северо-Западной Испании.
И англосаксы, и кельты испытывали неприязнь к городам. Их вожди жили в деревянных домах, а простой народ – в хижинах или землянках, так что остатки римских городов были для них «творением гигантов», недоступным и ненужным. Из камня строились только монастыри и церкви, которые в конце VI и VII вв. стали появляться на мысах и островах шотландского и английского побережий. Тем не менее раннеанглийское общество не было примитивным и совершенно отрезанным от континентальной Европы. Среди многочисленных англосаксонских захоронений, открытых археологами, самое знаменитое – погребение в Саттон Ху (Суффолк), обнаруженное в 1939 г. Сгнившие балки 24-метровой ладьи оставили в песчаной почве четкие отпечатки, позволяющие восстановить первоначальный облик этого прочного мореходного судна: у него не было мачты, хотя в то время парусные суда, несомненно, существовали. В ладье не нашли никаких останков, но зато обнаружили сокровища, которые ныне хранятся в Британском музее (Лондон). В их числе – декоративные детали шлемов и другого оружия, броши, пряжки, украшенная гранатами застежка кошелька, серебряные ложки, монеты и не менее сорока изделий из чистого золота. Многие из этих предметов происходили, вероятно, из континентальной Европы; по крайней мере одна монета, несомненно, византийского производства. Погребение или памятное захоронение, определенно принадлежавшее королю, датируется первой половиной VII в.
Христианство в Ирландию, согласно преданию, принес в середине V в. св. Патрик, романизированный бритт. Возможно, впрочем, что он обнаружил в Ирландии ранее сложившиеся христианские общины. Постепенно ирландские монастыри превратились в христианские центры, объединявшие образованных людей с высоким уровнем самосознания и миссионерскими наклонностями; ирландские миссии начали проникать в Англию и континентальную Европу.
В Англии в VI в. христианство почти полностью исчезло. Для его возрождения из Рима в конце VI в. была направлена миссия св. Августина, и в 601 г. основаны епископские кафедры в Кентербери и других местах. Из знаменитой «Церковной истории Англии» Беды Достопочтенного (ок. 671–735) мы знаем о ходе христианизации Англии и о конфликте, возникшем между проримской и прокельтской партиями внутри английской церкви. Конфликт разрешил собор в Уитби в 663 г., на котором был принят римский способ расчета дня Пасхи взамен прежнего кельтского. Такое решение было чрезвычайно важным, поскольку английская церковь тем самым сознательно вошла в тесные отношения с Римом. Эти отношения неизменно укреплялись английскими паломничествами в Рим, в том числе благочестивыми путешествиями некоторых англосаксонских королей и практикой папских назначений английских епископов.
В то время как английская церковь была едина и придерживалась строго пропапской ориентации, сама страна оставалась разделенной на множество королевств. Англия не имела своего Хлодвига, короля, объединившего всю страну и принявшего христианство, а потому здесь не сложилась традиция территориального единства. Не удивительно, что «История» Беды наполнена рассказами о войнах между разными королями и о периодических попытках самого сильного, энергичного или удачливого распространить свою власть на более слабых соседей. Подобно Франкскому королевству, Англия счастливо пользовалась выгодами своего географического положения и по крайней мере в течение трех столетий могла самостоятельно и свободно решать свою судьбу. К концу V11I в. большую часть мелких королевств поглотили более крупные, а в центральной части Англии король Мерсии Оффа, дочери которого стали женами сыновей Карла Великого, объявил себя – чересчур самонадеянно – равным правителю франкскому.
По всей вероятности, внутренние условия развития Англии – ее островное положение, отсутствие сколько-нибудь значительных внутренних географических барьеров, этническая и культурная однородность населения и объединяющее влияние церкви – стали факторами постепенного развития тенденции политической интеграции. В то же время природные условия Франкского королевства, его огромные размеры, этнические и культурные различия и нестабильность королевской власти способствовали крушению империи Карла Великого. Эти процессы как в Англии, так и в империи Каролингов были ускорены, но не изменены по существу внешними факторами: вторжениями викингов и венгров, завоевательными походами и пиратскими набегами североафриканских сарацин.

Викинги

Происхождение слова «викинг» до сих пор не имеет удовлетворительного объяснения. Так обычно называли скандинавов, обитателей Скандинавского полуострова, которые занимались земледелием и рыболовством. Их жизнь была трудной и суровой; они не знали каменных построек и книг, но приспособили греческий алфавит для своих нужд, прежде всего для того, чтобы высекать на камнях религиозные и магические тексты. В скандинавских кладах находят много средиземноморских предметов, особенно монет, добытых торговлей или грабежом. Жители Скандинавии были в первую очередь воинами; они почитали богов войны – Одина, верховного бога, носителя магической силы, и Тора, громовержца, мечущего волшебный молот, а их земля была богата железом для изготовления оружия.
Все это не имело бы особого значения для остальной Европы, не будь викинги к тому же превосходными кораблестроителями и мореходами. Несколько кораблей викингов почти целиком сохранились в датских болотах. Эти суда, длинные и узкие, с загнутым носом, часто украшались искусной резьбой. Они могли идти на веслах или под парусом и обладали столь мелкой осадкой, что свободно швартовались к песчаным отмелям и поднимались по рекам. К концу VIII в. конструкция судов достигла такого совершенства, что они начали выходить в открытое море. Именно тогда, в силу улучшения климата, море перестало казаться столь опасным, как в предыдущие столетия.
В этот период и начались набеги викингов. Во время первой экспедиции был разграблен монастырь Линдисфарн на небольшом острове у побережья Нортумбрии (793). До того момента, когда португальские карраки вышли в Индийский океан (ок. 1500), ни один европейский народ после викингов не пользовался таким ошеломляющим военным преимуществом благодаря превосходству в морской технике.  Норвежцы, страдавшие от перенаселения и, возможно, стремившиеся уйти из-под усиливающейся власти своих королей, открыли и заселили Шетландские и Оркнейские острова. Отсюда легко было совершать внезапные набеги на Ирландию и создавать укрепленные пункты, позволявшие грабить окрестности при каждом удобном случае. С 870 г. викинги поселились в Исландии, а в X в. – в некоторых местах Гренландского побережья. Они достигали, вероятно, и Северной Америки, а также берегов Ньюфаундленда (Винланд), но так и не поселились там. Археологические находки, которые, как предполагали, свидетельствуют о пребывании викингов в Америке, например Кенсингтонский камень в Миннесоте, в настоящее время большинством ученых считаются современными подделками. Тем не менее в Исландии норвежцы действительно были независимы от власти правителей. Свободные землевладельцы острова (среди жителей были, конечно, и рабы) – преимущественно ирландцы – собирались на большой совет (альтинг), где обсуждали общие дела, разрешали кровные конфликты и другие споры.
Дальше к югу, в Англии и в континентальной Европе, набеги совершали преимущественно датчане, которые захватывали добычу, а иногда и земли, подобно франкским воинам, ходившим с Карлом Великим против саксов и авар. Благодаря своим кораблям датчане были исключительно подвижны и почти неуязвимы: они могли напасть совершенно неожиданно и тут же отойти далеко от берега, но могли быстро отступить, если встречали превосходящую силу. Наиболее притягательными объектами нападения служили церкви и монастыри: многие из них находились в удобной близости от берега и были полны ценностей, собранных в течение столетий и сохраненных от разграбления благоговейным отношением христиан. Не удивительно, что язычники-викинги вызывали у хронистов ужас, и их записи порой побуждали историков преувеличивать численность нападавших и размеры причиненного ими ущерба.
Вместе с тем даже если считать, что викингов были десятки или сотни, а не тысячи, как думали раньше, то их набеги не становились от этого менее реальной угрозой. Во Франции они привели к тому, что население отвернулось от королей, неспособных защитить от нападений, и отдало свою верность тем магнатам, которые смогли обеспечить их безопасность. Тем самым викинги содействовали росту крупных феодальных владений. В Англии завоеватели первое время создавали укрепленные пункты для дальнейших походов, а затем стали селиться на этой земле и даже вести сельское хозяйство. Под контроль викингов перешла почти половина Англии – от Восточной Англии через восточную часть Центральной Англии до Йоркшира и Ланкашира. В этих областях распространились датские топонимы, в частности с окончаниями на – by и – thorpe (Grimsby, Althorpe), а в английский язык вошло немало скандинавских слов, например take (брать), call (звать), window (окно), sky (небо), ugly (безобразный), happy (счастливый). Датские предводители либо вводили собственное управление, либо брали под свой контроль деятельность и доходы местной администрации. Хотя вся область, пребывавшая под датским управлением, стала называться Денло (Danelaw), численность датчан там вряд ли была очень велика.
Обзаведясь хозяйством, датчане становились уязвимыми для нападений с суши. С конца IX в. король Уэссекса Альфред Великий (871–899) и его сыновья неустанно строили укрепления для защиты от датчан и для эффективного нападения на них. Альфред – единственный англосаксонский король, о котором мы имеем полноценные сведения, почерпнутые из биографии написанной его другом и знатоком латыни, валлийским монахом Ассером. Нарисованный им портрет выглядит весьма привлекательно: Альфред предстает храбрым и умелым правителем, способным военачальником, понимающим необходимость борьбы с датчанами, в том числе и на море. В эпоху, когда образованность была достоянием по преимуществу церковных кругов, Альфред обладал широкими познаниями и, подобно Карлу Великому, находил удовольствие в чтении художественных и исторических сочинений. Вместе с тем он пошел дальше великого франкского короля, ибо поощрял всех свободнорожденных молодых людей своего королевства к чтению на родном языке. Для этой цели он заказывал переводы латинских текстов (например, «Церковной истории» Беды), а некоторые сочинения даже перевел сам. Конечно, и Ассер, и другие добавили к жизнеописанию Альфреда немало легенд, которые сделали его облик более человечным и романтичным. Рассказывается, например, о том, как Альфред, спасаясь от датчан, жил в крестьянской хижине и, задумавшись о судьбах государства, сжег пироги, за которыми его приставили смотреть; или как он, переодевшись бродячим певцом, проник с целью разведки в лагерь датчан.
Таким образом, в Англии Альфред стал национальным героем, как, значительно позже, Людовик Святой во Франции, Фридрих Великий – «Старый Фриц» – в Пруссии и Джордж Вашингтон в Америке.

Датская империя

В 980 г. набеги викингов возобновились, но теперь их устраивали короли Дании и Норвегии, которые обрели достаточное могущество, чтобы пресекать несанкционированную частную инициативу своих подданных. По сравнению с прежними эти походы были организованы более масштабно и профессионально, и целью служили уже не случайные грабежи, а систематическое получение выкупов и захват земель. В 1016 г. Кнут Датский был признан королем Англии. В ходе войн, приведших к такому итогу, английские и датские вожди сражались по обе стороны; в конце концов английские, датские и англодатские вельможи сочли, что их вполне устраивает власть могущественного датского короля, который готов соблюдать законы всех своих королевств. Однако этот союз оказался крайне непрочным. Ранняя смерть Кнута (1035) и его сыновей (1042) привела к реставрации английской королевской линии. В континентальной Европе набеги викингов прекратились несколькими поколениями ранее.

Развитие феодальной системы

Чтобы в полной мере понять, насколько набеги викингов способствовали разрушению империи Каролингов, нужно вернуться назад и представить себе, как управлялась эта империя и как складывались отношения в среде новой социальной элиты.
К тому времени, когда в середине VIII в. Меровингских королей сменили Каролинги, прежняя профессиональная римская администрация Галлии уже давно исчезла. В силу этого столь обширным государством, как империя Каролингов, можно было управлять лишь опираясь на систему личных отношений между сувереном и наиболее влиятельными людьми королевства: только они обеспечивали поддержку короля и выполнение его приказов.
Эти отношения Каролинги создавали двумя путями. Во-первых, используя старую систему «наместников» (лат. comes, франц. comte, англ. count, нем. Graf – граф): от имени короля они управляли графствами, на которые было поделено королевство. Графы назначались на время: во власти короля было сместить их или перевести в другое место. В правление Карла Великого постоянно насчитывалось от 200 до 300 графов, в большинстве своем представителей франкской знати. Во-вторых, суверен связывал людей отношениями личной верности – «вассалитетом» (термин происходит от кельтского слова в латинизированной форме «vassus» – вассал) – с помощью клятвы или присяги. Взамен он был обязан кормить вассалов за своим столом (этот обычай долго сохранялся, особенно в практике воспитания юношей из знатных семей при королевском дворе) и во все больших размерах одаривать их бенефициями, то есть почестями, привилегиями и, в первую очередь, землями. Эти земли стали называться фьефами – ленными владениями. В свою очередь вассал обязывался служить своему господину прежде всего во время войн.
Эта система вряд ли развилась в известных нам формах, если бы она не покоилась на гораздо более древних германских традициях «господства» и «верности». Такого рода отношения уже в I в. н. э. описывал римский историк Тацит.

А выйти живым из боя, в котором пал вождь, – бесчестье и позор на всю жизнь; защищать его, оберегать, совершать доблестные деяния, помышляя только о его славе, – первейшая их обязанность: вожди сражаются ради победы, дружинники – за своего вождя… От щедрости своего вождя они требуют боевого коня, той же жаждущей крови и победоносной фрамеи .

Верность, особенно в сражении, оставалась главной мужской доблестью, а неверность или измена господину – величайшим бесчестьем. Через пять с лишним веков после Тацита англосаксонская поэма «Беовульф» так описывает бесчестье воинов Беовульфа, бежавших во время последнего и рокового сражения героя с огнедышащим драконом.

Тогда уж из лесу, из рощи вышли
клятвопреступники, – те десять бесславных,
бежавших в страхе, копья в испуге
поднять не посмевших, меча в защиту ратеначальника, –
и вот, покрывшие щиты позором,
они приблизились к одру героя, глядя на Виглафа:
сидел скорбящий над телом старца,
достойный копейщик кропил водою лицо владыки,
но бесполезно – ничто не смогло бы
дружиноводителя вернуть к жизни!
…Суровой речью их встретил воин,
мужей трусливых, бежавших от битвы;
на них, бесчестных, глядя презрительно,
так молвил Виглаф, сын Веохстана:
«Правдоречивый сказал бы: воистину
вождь, наделивший вас, нестоящих,
кольцами золота, ратными сбруями…
зря отличил он мечами острыми
вас, дрожащих при виде недруга.
Не мог он похвастаться вашей помощью
в сражении…
За то отныне и вам не будет даров сокровищных,
нарядов ратных, ни радостей бражных;
и вы утратите, землевладельцы, наделы наследные,
когда услышат дружиноводители в краях сопредельных
о том, как в битве вы обесславились!
Уж лучше воину уйти из жизни, чем жить с позором!

Отношения верности между господином и вассалом составляли психологическую основу раннесредневекового общества; но эта тонкая субстанция нередко страдала от еще более фундаментальных человеческих инстинктов – эгоизма, алчности, честолюбия и в первую очередь страха. Важным условием верности была щедрость господина, то есть необходимость вознаграждать своих вассалов. Именно это обязательство и послужило определяющим фактором политической истории европейских монархий.
В VIII и IX вв. отношения вассалитета не только между королями и могущественными представителями власти, но и в среде землевладельцев различного ранга обрели законченную форму и распространились почти по всей Европе. В отличие от отношений земельного сеньора и крестьянина, вассалитет всегда устанавливался только между свободными людьми. Жизнь, полная превратностей, побуждала людей невысокого положения искать покровительства более сильных, а честолюбие побуждало этих последних преумножать свое могущество. В этом смысле важнейшую роль в формировании отношений такого рода сыграли нападения викингов и венгров, а также гражданские войны между поздними Каролингами.
Столь же большое значение имели перемены в военной технике. В войсках Карла Великого все еще преобладали пешие воины, которые побеждали не в последнюю очередь благодаря превосходству франкских мечей и кольчуг. С середины VIII в. возрастает роль всадников, а нести такую службу мог только состоятельный землевладелец. Соответственно в обществе с ярко выраженными военными идеалами социальный престиж все больше ассоциировался со службой конного воина. Примерно с середины IX в. в Европе начали регулярно использовать стремена – китайское изобретение V в., восходящее, возможно, к еще более раннему индийскому прототипу. Стремена совершенно изменили способ действия кавалерии: прежде всадник был в первую очередь подвижным лучником и метателем легких копий; теперь он стал конным тараном. Тяжеловооруженный, верхом на коне, покрытом такой же тяжелой броней, всадник вкладывал всю эту совокупную массу в удар длинного и жестко укрепленного копья, а стремена удерживали его в седле в момент столкновения. В течение пяти с лишним столетий тяжеловооруженная кавалерия царила на европейских полях сражений, что определило престиж рыцарства в обществе. В то же самое время пехота, этот стержень прежних варварских армий, неуклонно теряла свое значение.
Сочетание бенефициев и вассалитета – та система отношений, которая стала называться феодализмом, – оказалось весьма эффективным инструментом социальной и политической организации; именно ей ранние Каролинги были в значительной мере обязаны своими успехами. Разумеется, эта система не отличалась абсолютной стабильностью. Графы и другие вассалы по вполне понятным причинам стремились слить фьефы со своими личными владениями, превратить их в наследственную собственность. Поздние Каролинги были вынуждены идти на уступки аристократии. Во-первых, они нуждались в ее лояльности, во-вторых, монархи просто не имели возможности противодействовать такой практике. В свою очередь вассалы могущественных региональных князей перед лицом слабой королевской власти, угрозы набегов и гражданских войн стремились укрепить отношения со своими непосредственными сеньорами и так же, как последние, пытались сделать свои фьефы наследственными владениями.
Кроме того, мелкие землевладельцы могли стать вассалами сеньоров различного ранга на условии держания фьефов, как правило земельных. Распространение этой практики порождало трудноразрешимые конфликты, обусловленные пересечением отношений верности. Модель вассалитета, в которой фьефы стали наследственными и могли быть отобраны только за крупное преступление (например, мятеж против господина), превратила феодальную систему в гибкий механизм организации социальных отношений в аристократической среде. Отдельные элементы этой общеевропейской системы значительно отличались друг от друга в разных регионах континента и в разные периоды истории. Центром становления феодализма были исходные области Каролингской империи: земли между Рейном и Луарой. Именно отсюда феодальные отношения с теми или иными трансформациями распространились в Англию, Италию, Германию и новые славянские государства Центральной Европы. Однако в Скандинавии и Испании влияние феодализма на политические и социальные структуры оказалось относительно слабым, и даже в Центральной и Западной Европе остались области (например, Фрисландия и некоторые альпийские районы), где он так никогда и не укоренился.

Новые государства Западной Европы

Фактическое крушение Каролингской монархии во Франции и в «срединном» королевстве Лотаря, а также динамичное развитие феодальных отношений позволили нескольким крупнейшим каролингским вассалам стать полусуверенными владыками. Графы объявляли себя наследственными властителями, особенно если им удавалось сосредоточить в своих руках несколько графств или марок, что, например, и произошло во Фландрии, в графстве Отен (Северная Бургундия) и в Бретонской марке. В конце IX в. викинги поселились в устье Сены, а в 911 г. их предводитель Роллон (Хрольф) получил от короля титул герцога Нормандского. Аквитания, всегда сохранявшая некоторую обособленность от Франкского королевства, стала фактически независимым герцогством (ок. 880), правитель которого тем не менее продолжал признавать сюзеренитет, то есть формальную власть и иерархическое верховенство франкского короля. Правители Прованса и Италии не признавали даже и таких отношений, самовольно объявив себя независимыми королями.

Германия

Саксонская династия и венгры

В Восточно-Франкском королевстве процессы политической дезинтеграции шли не так быстро. Четыре герцога – Саксонии, Франконии, Швабии и Баварии, изначально являвшиеся наместниками каролингских императоров, – сохраняли значительную власть в своих обширных герцогствах, границы которых, приблизительно совпадая с прежним племенным и языковым делением, оставались относительно целостностными.
После смерти Конрада I германские князья избрали королем герцога Саксонии Генриха I (919–936), ставшего, как считали современники, королем «восточных франков». С течением времени, преодолевая трудности, Генрих укрепил свою власть, даже заявлял претензии на верховенство над Западно-Франкским королевством. Однако главным его достижением была организация эффективной обороны против венгров.
Венгры стали последним из кочевых племен Центральной Азии, которые в течение первого тысячелетия новой эры вторгались на великую Венгерскую равнину – эту самую западную оконечность азиатских степей. Они подчинили славян и другие жившие здесь народы и разгромили Великую Моравию, (государство на территории современных Чехии и Словакии). Одновременно, начиная с последней четверти IX в., венгры начали совершать вторжения в глубь Европы: в Италию, Германию и даже во Францию, сея, как и викинги, разрушение и ужас.
В качестве ответной меры Генрих I принялся за строительство крепостей: аналогичное средство обороны использовали против датчан и англосаксы. Продолжая стратегию Генриха, его сын Оттон I в 955 г. собрал достаточные силы, чтобы нанести венграм сокрушительное поражение у реки Лех. Так был положен конец набегам венгров, с которым вообще завершилась эпоха передвижения народов из Азии в Европу, вплоть до монгольского нашествия XIII в. В скором времени, подобно скандинавам в Нормандии, венгры осели в Паннонии и стали там правящим классом, сохранив, в отличие от скандинавов, свой язык.

Оттон Великий

Оттон I сам назначил свою коронацию в Ахене (936), в резиденции Карла Великого, демонстрируя намерения укрепить франкские традиции власти. Двадцать пять лет ему пришлось заниматься подавлением мятежей непокорных родственников и распространением своей власти на славянские земли в нижнем течении Эльбы. В германских землях Оттон в большей мере, чем Карл Великий, опирался на поддержку высшего духовенства, епископов и аббатов, которым он и его сыновья даровали светскую власть, ранее принадлежавшую каролингским графам. Эта мера была действенной реакцией на центробежные тенденции каролингского феодализма. Епископы нуждались в поддержке короля против светских феодалов, всегда готовых посягнуть на церковное имущество. Они назначались королем из числа его приближенных, а иногда и родственников; высшее духовенство, поскольку оно давало обет безбрачия, не могло сделать свои епископства наследственными.
В условиях X в. созданная Оттоном I система «имперской церкви» была наиболее эффективной мерой политической консолидации, ее внутренние противоречия проявились только в следующем столетии, когда папство начало оспаривать право короля назначать германских епископов, а перед епископами встала мучительная проблема приоритета светского или церковного подчинения. Вероятно, и сам Оттон догадывался, что при подобной системе управления ему необходимо установить действенный контроль над папством. Для похода на Рим были, впрочем, самые разные причины. В Бургундии, Провансе и Северной Италии сложилась неустойчивая политическая обстановка, и эти обстоятельства заставляли самого могущественного короля христианского мира вмешаться в ход событий. Важнейшим стимулом, однако, послужило то, что Оттон видел себя преемником Карла Великого: подобно своему предшественнику, он активно вмешался в римские политические дела и был коронован императором (962).
Титул императора, который в течение нескольких поколений принадлежал слабым итальянским королям или вообще был вакантен, теперь вновь передавался папой самому могущественному правителю Запада – саксу, ставшему повелителем франков, или, как начали говорить с течением времени, немцев. На несколько столетий судьбы немцев, итальянцев и римских пап оказались тесно переплетены. Французам, англичанам и испанцам оставалось лишь сетовать на то, что Священная Римская империя «передана» немцам или, скорее, узурпирована ими, но воспрепятствовать случившемуся они не могли.

Оттон II и Оттон III

Свое долгое и успешное царствование Оттон I увенчал женитьбой сына Оттона II (годы правления 973–983) на византийской принцессе. Оттон II и его сын Оттон III (983-1002) умерли молодыми и не успели выработать собственную политику. Оттон II вынужден был в течение нескольких лет замирять немецких князей, а в Южной Италии потерпел сокрушительное поражение от сарацин. Тем не менее оттоновская монархия уже достаточно окрепла, чтобы пережить длительный период несовершеннолетия Оттона III. Этот высокообразованный правитель, полугрек, полунемец, поместил на своей печати надпись Renovatio imperii Romanorum («Возрождение Римской империи»). Разумеется, имелась в виду христианская империя, в которой, однако, церковь и папа должны были служить послушными орудиями власти императора. Оттон смещал и назначал пап, руководствуясь нуждами имперской политики. В 999 г. он инициировал избрание на папский престол своего друга, ученого и математика, Герберта Орильякского (который принял имя Сильвестра II), сочтя, что тот более других подойдет на роль соратника императора, фигура которого должна была воплощать образ второго Констатина. Выбор Гербертом имени Сильвестр имело символическое значение: папа Сильвестр I (314–335), согласно преданию, обратил в христианство императора Константина Великого (312–337).
Несомненно, Оттон III мыслил имперскими категориями. Он посетил Польшу, где местный князь Болеслав Храбрый признал его сюзеренитет, и основал новое епископство в Гнезно, где находилась могила его друга, чешского епископа и святого Адальберта (Войтела) Пражского, мученически погибшего от рук язычников-пруссов, основал архиепископство в Венгрии и пожаловал королевскую корону ее первому христианскому королю Стефану. Весьма показательно, что поездка Оттона III по Восточной Европе завершилась в Ахене, где он вскрыл гробницу Карла Великого и снял с его шеи золотой крест, после чего останки, как сообщает хронист, были «вновь погребены со многими молитвами».
Что это было? Неразумное расточение германских ресурсов? Мечты, которым суждено было разрушиться, даже если бы император не умер в ранней молодости? Мы не знаем. Но современники Оттона не ведали подобных сомнений. Национальных государств в те времена не представляли себе даже теоретически. Зато идея христианской империи, имевшая реальный прецедент в правление Карла Великого, владела умами и казалась практически достижимой. Вместе с тем возникло осознание привычной реальности, в частности хрупкости политической организации, зависящей почти исключительно от личных качеств и физического здоровья правителя. Это осознание наступило в то самое время, когда итальянский климат стал оказывать свое печально известное губительное воздействие на войска северян.

Восточная Европа

К востоку от Каролингской Европы и к северу от Византийской империи простиралась обширная низменная равнина. Южную ее часть занимали открытые травянистые пастбища, широкие евразийские степи, тянувшиеся на восток до самой Сибири. Степи представляли собой идеальное пространство для кочевников, которые передвигались верхом, перегоняя скот, терроризируя и эксплуатируя оседлые сообщества земледельцев. Дальше к северу располагался широкий пояс лесов, менявшихся от смешанных к хвойным (сосновым) и обрывавшихся перед пустынными пространствами тундры и вечной мерзлоты, северной окраины Евразийского континента. Климат этого региона был и остается резкоконтинентальным, с большими перепадами температур, что до известной степени напоминает американский Средний Запад, и кратким вегетационным периодом. Вместе с тем именно здесь многочисленные реки, текущие на север и на юг, существенно облегчали перемещение людей и товаров.
Таковы географические условия, которые во многом определяли историю Восточной Европы в период Средних веков. По сравнению со Средиземноморской и Западной Европой крестьянские поселения там были мелкими, рассеянными на широких пространствах и изолированными. Торговлю вели небольшие группы профессиональных купцов и искателей приключений, которые преодолевали огромные расстояния от Балтийского до Черного или Каспийского морей и дальше до Константинополя или Персии. В основном торговали предметами роскоши, и лишь немногие постоянные торговые пункты близ удобных речных переправ или у слияния рек превратились в крупные города.
Таким образом, Восточная Европа была открыта для захватчиков, которые столь же легко завоевали здесь обширные области, сколь трудно контролировали и защищали их от вторжений. Лишь когда оседлые крестьянские общины оказались в силах организовать свою политическую и военную защиту, то есть создать собственные государства, они смогли противостоять непрерывным вторжениям кочевников. Но это был длительный процесс, занявший почти тысячу лет.

Славяне

Оседлые крестьянские общества Восточной Европы издревле состояли из племен, говоривших на различных славянских языках, принадлежащих к семье индоевропейских языков. В Центральной Европе, в районе верхней Вислы, Одера и Эльбы, западнославянские языки развились в современные польский и чешский. На Балканском полуострове возникли сербохорватский и македонский, а языки восточных славян в конце концов стали основой русского языка.
Первое независимое славянское государство – Болгарское царство. Болгары, азиатский народ, в конце VI в. двинулись от берегов Волги в пределы Византийской империи к югу от Дуная. Уже через столетие они неплохо усвоили язык и обычаи покоренного ими славянского населения, а Византия признала их самостоятельным государством. Христианство болгары приняли лишь во второй половине IX в., в основном благодаря усилиям византийских братьев-миссионеров, св. Кирилла и Мефодия. Кирилл и Мефодий вели службы на славянском языке, перевели на него значительную часть Библии и изобрели кириллицу – измененную форму греческого алфавита, которая до сих пор используется в болгарском, сербохорватском и русском языках. Значение этих деяний вовсе не ограничивалось введением христианства и письменности: отныне многие стороны религиозной и, следовательно, культурной жизни славяне связали с Византией. Только западнославянские княжества Польша и Чехия, обращенные западными миссионерами, установили тесные связи с Римской церковью и включились в круг латинского культурного развития.

Киевская Русь, первое государство на территории России

С конца VIII в. небольшие группы скандинавских викингов начали заниматься торговлей и грабежом, продвигаясь по крупным рекам от Балтийского до Каспийского морей. Этих скандинавов называли русы или росы, и отсюда пошло название всего обширного региона – Россия. Отважные, как и все викинги, воины, росы вмешались в междоусобные войны славянских вождей, и в конце концов они или их потомки, происходившие обычно от славянских матерей (поскольку викинги не брали женщин в походы), основали собственные княжества и, подобно норманнам в Западной Европе, – правящие династии. Наиболее влиятельной из них была династия полулегендарного Рюрика, которая правила в Новгороде, Киеве и позже в Москве вплоть до XVI в.
Первоначально самым главным было княжество русов в Киеве. Этот город, стоявший в месте впадения нескольких мелких притоков в Днепр, быстро развивался как перекресток торговых путей между севером и югом, западом и востоком. Доходы от торговли давали киевским князьям достаточно средств, чтобы награждать приближенных и платить воинам. Киевские князья подчинили своей власти другие русские княжества, расположенные к северу, и различные кочевые племена на востоке. Именно в эпоху этих походов родились сказания о великих русских героях, подобно тому, как столетием ранее на Западе походы Карла Великого породили легенды о Роланде и его воинах.
Рост и процветание Киевского княжества привлекали внимание не только соседних правителей и купцов, но и духовных владык. Греческая церковь начала отправлять на Русь свои миссии; ее примеру последовала, правда менее решительно, и Римская церковь. Кроме них, Русью заинтересовались мусульмане из Персии и сравнительно недавно обращенные в ислам жители земель между Черным и Каспийским морями; не меньшую активность проявляли и иудеи. Область к северу от Черного моря, простиравшаяся на восток до самой Волги, в течение двух столетий принадлежала хазарам, группе тюркских и иранских племен. Многие представители хазарской знати приняли иудаизм, и это обстоятельство послужило основой в высшей степени уязвимой теории, согласно которой хазарские иудеи, не являвшиеся семитами по крови, стали предками ашкенази – восточноевропейских и немецких евреев Средневековья и Нового времени. Как бы то ни было, именно греческие миссионеры возобладали в Киеве. Княгиня Ольга, правившая за своего малолетнего сына, обратилась в христианство тайно в 955 г. и открыто в 957 г. во время своего визита в Византию. Но только в 988 г. внук Ольги Владимир (правил ок. 980-1015) ввел христианство как государственную религию. Владимир женился на сестре византийского императора, и с этого времени именно византийская церковная обрядность и византийский стиль в церковной архитектуре определяли характер русской религиозной жизни, равным образом как и византийский образ правления стал, по крайней мере внешне, образцом для русской политической жизни.

Ислам и арабские завоевания

К северу от Средиземноморья все народы, последовательно вторгавшиеся в пределы Римской империи, раньше или позже обращались в христианство и при всех этнических и языковых различиях были ассимилированы (в большей или меньшей степени) либо латинским, либо греческим христианским сообществом. Но вторжения из юго-восточной части Средиземноморья имели совсем другие последствия: большинство областей, завоеванных арабами, оказались навсегда потерянными для христианства.
Аравия была тем регионом, которому никто в Римской империи не придавал особого значения. Ее пустыни и оазисы, где обитали полукочевые племена бедуинов, справедливо считались нищими и не затронутыми цивилизацией. Вместе с тем арабы были хорошими солдатами, которых охотно, как и северных варваров, брали в свои войска и византийцы, и персы. Города Аравии, расположенные на восточном побережье Красного моря или вблизи него, находились под культурным влиянием Сирии, Египта и Эфиопии, то есть под влиянием христианства различных толков и иудаизма диаспоры – евреев, живших вне Палестины. Византийские или персидские правители не могли даже представить себе, что арабы когда-то смогут серьезно угрожать их могучим государствам.
В 622 г. купец по имени Мухаммед из Мекки отправился на север в Медину, где и основал религиозное движение. Именно это переселение, или тайный отъезд, пророка, так называемую хиджру, впоследствии стали считать началом мусульманской эры. Ко времени смерти Мухаммеда в 632 г. основанное им движение распространилось по всей Аравии. Религия, которую он проповедовал, была строго монотеистической; в ее основе лежали иудейские, христианские и исконные арабские традиции. Признавая Библию (Ветхий завет) священным текстом, Мухаммед вместе с тем заявлял, что выступает как пророк Бога (Аллаха), вдохновленный свыше объявить истинную и окончательную веру, и что эту веру, ислам, надлежит распространить по всему миру, если необходимо, силой меча. Речения Мухаммеда собраны в священной книге мусульман Коране (al-Qur'an – букв, чтение вслух, наизусть).
Преемники пророка, называемые халифами, Абу Бакр (632–634) и Омар (634–644), были выдающимися вождями; им удалось убедить своих сторонников, что те сражаются за Аллаха. В течение десяти лет арабы завоевали Сирию, Персию и Египет. Ни византийская, ни персидская армии не смогли противостоять яростному натиску арабских воинов. «Вы веруете в Аллаха и Его посланника, боретесь на пути Аллаха своим имуществом и своими душами… Он простит тогда вам ваши грехи и введет вас в сады, где внизу текут реки, и в жилища благие в садах вечности».  Конечно, огромные богатства, захваченные во время молниеносных походов, тоже служили хорошим стимулом: они приносили богатство воинам и вместе с тем свидетельствовали, что Аллах выполняет обещания, данные пророку: «Обещал вам Аллах обильную добычу, которую вы возьмете, и ускорил Он вам это… чтобы это было знамением для верующих и Он вывел бы вас на прямую дорогу».
Население Сирии и Египта не оказало арабам почти никакого противодействия – как в прежние годы оно не сопротивлялось сменявшим друг друга нашествиям персидских и византийских армий. Почти все крупные города быстро сдались и практически избежали разрушений. Представители светской и церковной христианских элит, а также еврейское население спокойно приняли новых правителей, которые обещали, что не будут вмешиваться вдела чужой веры. Для крестьян было совершенно безразлично, кому платить налоги; эти налоги продолжали взиматься со всей строгостью, поскольку арабы тщательно сохраняли эффективные налоговые системы византийцев и персов. И лишь когда арабы, оторвавшиеся от своих баз, стали угрожать Анатолии с ее преобладавшим греческим населением, островам Эгейского моря и самому Константинополю, жители этих областей сплотились для отпора.
Изначально социальной базой новой арабской империи служили крупные города. Этим она резко отличалась от варварских германских государств на территории Римской империи. Арабы сами основали несколько городов: Басру и Куфу в Месопотамии, несколько позже – Багдад на Тигре, затем Каир в Египте и Кайруан в Северной Африке (Тунис). Однако население завоеванных городов и областей принимало ислам очень медленно, и этот процесс занял несколько столетий. Еврейские общины, за единичными исключениями, вообще отказывались принимать ислам точно так же, как раньше в большинстве своем сопротивлялись обращению в христианство. С конца VII в. местные власти использовали арабский язык как официальный, но разговорным на Среднем Востоке и в Северной Африке он тоже стал лишь по прошествии долгого времени, а в Иране так и не смог вытеснить фарси.
Основные внутриполитические проблемы исламской империи сводились к борьбе вокруг вопроса, кого считать истинным преемником пророка. Религиозные споры, новые секты и течения, появлявшиеся в исламе, вероятно, оказывали такое же воздействие на чувства простых верующих, как в свое время влиятельные ереси или споры об истинной природе Христа на христиан восточной части Римской империи, хотя, разумеется, и по форме, и по содержанию эти споры не имели почти ничего общего. Но в обоих случаях они крайне затрудняли решение вопроса о личном спасении для массы верующих, которые жаждали абсолютной ясности в своем представлении об истинном «мессии», посреднике между Богом и людьми. Конечно, в отличие от Христа халиф всегда считался только человеком, но вместе с тем он выступал как духовный и политический вождь, поэтому изначально жизнь исламского общества была чревата расколом. К середине VIII в. Омейядских халифов, великих завоевателей ранней исламской эпохи, сделавших своей столицей Дамаск в Сирии, сменили Аббасиды, которые вели свое происхождение по другой линии – от дяди пророка Мухаммеда. Основную поддержку Аббасиды имели в Северной Персии и Месопотамии и потому перенесли столицу в Багдад. Это событие знаменовало очередную победу, правда, на сей раз специфически религиозного свойства, Персии и Месопотамии в тысячелетней борьбе за господство над Ближним и Средним Востоком.

Арабское завоевание Испании

Халифы считали себя наследниками персидских царей и римских императоров. Очень скоро, подражая своим «предшественникам», они стали строить величественные дворцы и вводить пышные придворные церемонии. Естественно, они стремились властвовать над всеми прежними великими империями, поэтому завоевательные походы были направлены не только на север или восток, но и на запад. К 670 г. арабы достигли Северо-Западной Африки и вышли к Атлантическому океану. Для арабов, как ранее для византийцев, массу хлопот на захваченных землях доставляли берберские племена, яростно боровшиеся за свою независимость. К концу VII в. по крайней мере часть из них была обращена в ислам, и в 711 г. берберы-мусульмане и арабы пересекли Гибралтарский пролив и вторглись в Испанию. Через семь лет они уже контролировали весь полуостров, за исключением нескольких небольших христианских общин в горных северных и северо-западных районах. Основная масса христианского и еврейского населения Испании имела не больше желания сражаться за вестготского короля, чем сирийцы и египтяне за византийских императоров. Арабы столкнулись с серьезным сопротивлением, лишь перевалив через Пиренеи и глубоко вторгшись во франкские земли. В 732 г., потерпев сокрушительное поражение в битве с армией Карла Мартелла близ Тура и Пуатье, в Центральной Галлии, они вернулись в Испанию. Считалось, что арабы легко достигали успеха только в тех районах Средиземноморья, которые по географическим и климатическим условиям напоминали их родную Аравию.
В самой Испании этнические арабы всегда оставались небольшой правящей элитой, тогда как берберы-мусульмане, перебравшиеся из Северной Африки, были куда более многочисленны. В 756 г. наследник дома Омейядов, избежавший резни, в которой Аббасиды уничтожили весь его род, основал в Испании эмират (княжество) со столицей в Кордове. Этот эмир, Абдаррахман, формально признавал власть халифата Аббасидов в Багдаде, но мусульманская Испания (которую называли аль-Андалус) фактически была независимым государством. Абдаррахман приступил к строительству мечети в Кордове, со множеством колонн, увенчанных двойными арками, которая должна была затмить другую величайшую мечеть ислама в Дамаске. Грандиозные мечети в такой же мере символизировали величие ислама, как собор Св. Софии в Константинополе – величие христианства. Насмешка истории, а их было немало, состоит в том, что из трех великолепных построек, в которые было вложено столько мастерства, сил и денег, лишь одна – в Дамаске – осталась достоянием своей религии. И Кордова, и Константинополь стали фронтовыми столицами и в конце концов попали в руки религиозных противников: Кордову захватили испанские христиане, а Константинополь – турки-мусульмане.
Процветавшая, веротерпимая, мусульманская Андалусия была открыта влиянию любого из регионов Средиземноморья. Ее арабоязычные купцы и ученые свободно путешествовали по всему необозримому пространству исламского мира. При этом связи с северным латинским миром никогда полностью не прерывались. Однако спустя столетия Испания вновь стала ареной борьбы между христианами и мусульманами.

Византия

Со времени своего основания в качестве имперской столицы Константинополь служил форпостом на пути вторжений варваров с севера. После потери Египта и Сирии ему пришлось отражать нападения с юга и с востока. Арабы смогли окончательно присоединить Сирию, только объединив действия сирийско-арабского флота против Византии. Они напали на остров Кипр и на Родос, где окончательно разрушили к тому времени уже рухнувшую 35-метровую статую Колосса родосского. В 653 г. ее – одно из Семи чудес света  – продали как металлический лом еврейскому купцу. С 674 по 678 г. и второй раз в 717–718 гг. арабы осаждали сам Константинополь, но могучие стены, возведенные Феодосием II, выстояли. На море арабский флот был заперт в заливе и в конце концов сожжен греческим огнем – составом из нефти, серы и негашеной извести, – который сильно горел даже под водой.  Византийские корабли метали этот состав из специальных труб, напоминавших огнеметы; попадая на деревянные поверхности, он производил опустошительное действие. Византийцы хранили секрет греческого огня в такой тайне, что арабы так никогда и не узнали о нем, да и сейчас мы лишь приблизительно представляем себе его состав.
Однако, сколь бы велико ни было техническое превосходство этого секретного оружия надо всем, что имели в своем распоряжении враги Византии до начала применения пороха и огнестрельного оружия в XV в., вероятно, еще большую роль в жизнестойкости Византии сыграло реформирование социальной и военной организации государства. Во времена Юстиниана империя все еще сохраняла по преимуществу гражданскую организацию – с центральным правительством и провинциальной администрацией, которая набиралась из гражданских лиц. Профессиональная, в основном наемная, армия была совершенно самостоятельным институтом. Но с конца VI в. в Африке и в Италии, а затем и в сердце империи – в Греции и Анатолии гражданская и военная администрации стали объединяться в масштабах имперских территориальных единиц («фема») под началом военного губернатора. Потеря богатых провинций – Сирии и Египта – ускорила этот процесс, поскольку была утрачена значительная часть государственных поступлений от налогов, на которые содержалась большая профессиональная армия. Теперь солдаты жили на земле и получали плату натурой, за что им вменялось проводить в армии хотя бы часть года. Такая система оказалась весьма эффективной. Многие столетия Византийскую империю успешно защищали свободные и вооруженные крестьяне, жившие по большей части в самоуправляющихся деревнях. Их поддерживали отряды профессиональных войск, профессиональный флот с его замечательной огневой мощью, а также взвешенная и гибкая дипломатическая политика. Подобная организация послужила залогом долголетия восточной части Римской империи.
Вместе с тем крупные землевладельцы позднеримских времен не исчезли полностью. Напротив, с конца IX в. они вновь стали испрашивать владения и полномочия – преимущественно за счет свободных крестьян. Некоторые императоры поддерживали их из соображений политической тактики. Однако социальные и военные последствия этого процесса вполне проявились только в XI в.
Потеря Сирии и Египта означала также утрату большинства крупных городов империи. Тем не менее старая римская бюрократия продолжала функционировать и пополнялась, как это было всегда, представителями образованных городских классов, светской элиты. На Западе, прежде всего за пределами Италии, ничего подобного уже давно не осталось. Византийская администрация, безусловно, была коррумпирована, и ее лабиринты вкупе со сложностями дворцового церемониала и хитросплетениями придворной политики вошли в поговорку, сделав само слово «византийский» синонимом изощренной запутанности и изменчивости. При этом Византийская империя управлялась гораздо эффективнее, чем окружавшие ее и часто враждебные ей государства или любое западное государство на территории Римской империи.
Константинополь, единственный большой город, оставшийся в Византии, был как никогда богат и великолепен. Путешественников ослепляли своим блеском храм Св. Софии, необозримый императорский дворец, обращенный и к Босфору, и к побережью Малой Азии, сотни церквей и прежде всего несчетное, казавшееся бесконечным множество христианских святынь в этих церквях. А император в украшенной жемчугом короне, облаченный в отделанные драгоценными камнями пурпурные шелковые одежды, которые дозволялось носить лишь ему самому и его ближайшим родственникам, казался наместником Бога на земле, поставленным высшей волей надо всеми королями и правителями. Византийский придворный церемониал имел такое же ритуальное значение, как богослужение. Власть императора была абсолютной и в государстве, и в церкви: он издавал законы, вводил налоги, регулировал торговлю, назначал епископов и патриархов и даже трактовал вопросы вероучения. Тем не менее его власть не имела деспотического характера; римское право оставалось в силе, а христианская ортодоксия была необходимым условием императорской мощи. Если император давал повод усомниться в своей верности этим незыблемым основам, если даже он просто проявлял некомпетентность или терял популярность, придворные группировки или армия вполне могли сместить или убить его, как они часто поступали еще с римскими императорами, если вспомнить расправу с Калигулой в 41 г. н. э.
Наследование власти по принципу первородства, то есть ее переход к старшему сыну правителя, так и не стало в Римской империи безоговорочным правилом. Показательно, что в государстве халифов, во многом следовавших римским традициям, такого закона тоже не было. Тем не менее считалось вполне естественным, что власть наследует член императорской семьи. Чтобы укрепить свое положение, императоры нередко назначали соправителями родственников или способных военачальников – именно так поступали Диоклетиан и другие римские императоры предшествующих столетий. С 867 по 1065 г. Византией правила сильная Македонская династия, и императоры этой династии в X в. опирались на ряд выдающихся полководцев – в качестве соправителей или полномочных наместников.
Арабская экспансия, от Кавказа до Франкского королевства, была приостановлена в первой половине VIII в. Только на Сицилии, отнятой у Византии после 875 г., мусульмане все еще одерживали крупные победы над христианами. В IX в. великая империя Аббасидов распалась на несколько фактически независимых государств. Для Византии открылись благоприятные возможности, и в X в. ее войска отвоевали Армению и достигли верховьев Евфрата. Крупные города Сирии – Алеппо, Бейрут и даже Дамаск, бывшая столица Омейядов, – перешли в руки христиан. Совсем близко, казалось, был и Иерусалим. Византийцы высадились на Крите и Кипре и вновь захватили эти острова. Столь же важными стали успехи на севере. К концу X в. было задержано продвижение русских к черноморскому побережью и начато обращение Руси в христианство. На Балканском полуострове болгары, к тому времени усвоившие славянский язык и принявшие христианство, создали мощное государство, которое не раз угрожало самому Константинополю. Но теперь и болгары потерпели решительное поражение, разгромленные императором Василием II «Болгаробойцей» (976-1025). Граница империи вновь шла вдоль нижнего Дуная. Незадолго до своей смерти Василий планировал возвращение Сицилии; в конце концов ему не хватило времени, но никогда еще со времен Юстиниана и Ираклия Византийская империя не была так сильна, а ее земли – так обширны: и всего этого удалось добиться после ожесточенной борьбы с арабами, аварами, славянами и болгарами. Вряд ли можно было привести более впечатляющее доказательство неслабеющей жизнеспособности и гибкости римских имперских традиций.

Иконоборческий спор

Если политическое единство Римской империи было разрушено в V в. и уже не возродилось, то церковь сохранила свое единство. Арабские завоевания, отрезавшие церкви Сирии и Египта, долгое время служившие источником смут и ересей, способствовали укреплению единства Греческой и Латинской церквей. Однако постепенно, а для современников почти неощутимо обе церкви стали отходить друг от друга. Первое открытое разногласие случилось в VIII в. В 726 г. император Лев III (717–741), спаситель Константинополя во время второй арабской осады (717–718), приказал удалить изображение Христа с двери императорского дворца. Четыре года спустя он довел свой замысел до конца, издав указ, запрещавший почитание всех религиозных изображений. Иконы Христа, Девы Марии и святых, представлявшие собой объекты почитания и преклонения, были распространены повсеместно: в частных домах, в церквях, в общественных зданиях. Их помещали на городских стенах, брали в боевые походы, чтобы знаменовать победу Христа, которая, по всеобщему убеждению, и была предназначением Византии. Особо почитали священные изображения, которые считались божественным, нерукотворным творением, например Эдесский плат, кусок ткани с отпечатком распятого человека: якобы саван Христа. Впоследствии некоторые стали отождествлять его с Туринской плащаницей: на ней было похожее изображение, но в остальном она не имеет ничего общего с Эдесским платом и относится, самое раннее, к XIV в.
Почему же, если священные изображения были так популярны, император Лев III издал подобный указ? Историки много спорили по этому вопросу, ибо источники не дают на него определенного ответа. Несомненно по крайней мере одно: среди евреев и мусульман того времени была сильна тенденция к строгому соблюдению второй заповеди: «Не делай себе кумира и никакого изображения того, что на небе вверху и что на земле внизу…» (Исход 20, 4). Эта традиция находила отклики и среди христиан. Весьма возможно, что они, и в том числе сам император Лев III, полагали обрушившиеся на империю невзгоды знаком Божьего гнева, вызванного повсеместным и публичным пренебрежением Его строгой заповедью. Почитание священных изображений было связано прежде всего с монастырями. Несмотря на все преклонение византийцев перед монахами и священнослужителями, кричащее богатство монастырей вызывало возмущение в обществе, а иконы символизировали это богатство. Итак, иконы начали снимать, закрашивать или просто уничтожать; лишь немногие церкви избежали ярости иконоборцев, разбивавших священные образы, заклеймивших своих противников как идолопоклонников и начавших преследовать их.
На Западе такого неприятия икон не было – нечто подобное случилось лишь спустя 800 лет.  В Риме посчитали, что духовная независимость церкви поставлена под угрозу. Папа Григорий II (715–731) выразил протест против вмешательства императора в дела веры и наложил арест на императорские доходы в Италии. Его преемник Григорий III (731–740) созвал собор в Риме, который осудил иконоборчество. Император в качестве ответной меры заключил в тюрьму папского легата, вывел итальянские епархии Византии из-под юрисдикции папы и передал их патриарху Константинопольскому.
Разрыв Рима с Константинополем был подтвержден на соборе греческих епископов, вновь провозгласившем осуждение икон (754). Именно этот разрыв фактически подтолкнул папство к судьбоносному союзу с франками, поскольку отныне папы лишились помощи императора в борьбе с лангобардами.
В 780 г. вдовствующая императрица Ирина стала регентшей и соправительницей при своем несовершеннолетнем сыне, Константине IV. Как и большинство честолюбивых и властных женщин, она не удостоилась лестных отзывов историков: черты характера, которые в мужчине считаются само собой разумеющимися, представлялись совершенно неподобающими для женщины. Мягкосердечие, безусловно, не входило в число добродетелей византийской придворной политики; Ирина безжалостно противодействовала столь же безжалостным усилиям своего сына и других придворных избавиться от нее. В 797 г. она приказала ослепить сына – обычный византийский способ расправы с противниками, даже в том случае, если ими были ближайшие родственники. Затем объявила себя императором (но не императрицей!), и именно это обстоятельство дало папе законный повод короновать Карла Великого римским императором: поскольку, рассуждал папа, женщина не может быть императором и, следовательно, титул императора не принадлежит никому. Следуя соображениям политической целесообразности, Ирина не сразу, но согласилась признать титул Карла Великого, по крайней мере на время: в конце концов, существование двух императоров – одного в Риме, а другого в Константинополе – не было чем-то новым или необычным. Ирина нуждалась в поддержке Запада, а также, возможно, и в силу личных религиозных убеждений, она решила положить конец иконоборчеству: Никейский собор 787 г. восстановил почитание священных изображений. За отмену иконоборчества Ирину посмертно канонизировали, хотя трудно найти более сомнительного святого даже в обширном православном календаре. Современники Ирины, однако, не страдали такой забывчивостью: в 802 г. она была свергнута и умерла в изгнании на острове Лесбос.
В IX в., когда болгары расширили свои владения на Балканах, а византийцы потерпели ряд военных неудач, император Лев V вновь запретил почитание священных изображений. И вновь Латинская церковь осудила этот запрет. Наконец, в 843 г., и опять по инициативе вдовствующей императрицы, Феодоры, почитание икон окончательно восстановили. Открытый разрыв между Греческой и Римской церквями тем самым был ликвидирован. Но иконоборческие споры высветили серьезные расхождения между Римом и Константинополем в понимании христианской веры, а также в отношении к участию императора в религиозных и церковных делах. Взаимные чувства оставались напряженными, но прошло еще два столетия, прежде чем наконец произошел окончательный разрыв между Восточной и Западной церквями.
Но даже более важным, чем теологические разногласия, обстоятельством было стремление пап политически ориентироваться на Запад. Союз с франками не только освободил их от опасности оказаться под властью лангобардов, но и дал возможность выдвигать политические притязания, далеко превышавшие все возможное прежде. Основой папских притязаний служил так называемый «Константинов дар», грамота, согласно которой император Константин даровал папе Сильвестру I первенство перед всеми другими патриархами и наделял его императорской властью над Римом, Италией и всеми западными провинциями Римской империи.
Хотя реальный документ был подделкой VIII в., его подлинность признавали почти все, вероятно, даже сами изготовители подделки, которые могли считать, что они лишь восстановили истинное положение вещей. Именно этот документ служил основанием притязаний средневековых пап на роль судьи королей и императоров и даже светских властителей всего Запада; именно из этой традиции они выводили свое право короновать западных императоров и требовать полного повиновения от всей Западной церкви.
В достижении этих целей папы имели огромное преимущество: они могли выступать как преемники св. Петра. Например, на соборе в Уитби точка зрения папы взяла верх над ирландской традицией, когда сторонник папы сказал: «И даже если этот ваш Колумбан… был святым человеком и изрекал великие слова, разве можно предпочесть его святейшему предводителю всех апостолов, которому Господь сказал: Ты Петр, и на сем камне Я создам церковь Мою?»
В течение долгого времени папство довольствовалось тем, что ему даровали Пипин и Карл Великий. Эти дары были щедрыми, так как позволяли твердо держать в руках власть над Римом и Центральной Италией. Вместе с тем в самом Франкском королевстве власть над церковью по-прежнему принадлежала королям. Папы не могли контролировать даже христианизацию языческих стран: св. Виллиброрд, св. Бонифаций и другие английские и ирландские миссионеры, приходившие в земли фризов и саксов, были убежденными сторонниками папства, но им так и не удалось обратить основную массу языческого населения. Зато это удалось Карлу Великому и его солдатам, которые силой насаждали христианство в захваченных областях и вводили там франкскую церковную систему с ее духовными санкциями: деятельность, совмещавшая как политическое, так и религиозное измерение.
С ослаблением Каролингской империи папство превратилось в пешку в политической игре влиятельных римских семей. И только германские правители – Оттон Великий, его сын и внук – вызволили папство из этого плачевного состояния и вернули ему уважение западного христианского сообщества. Показательно, что Оттон III отдал церковные организации новооснованных королевств и восточных княжеств Венгрии, Чехии  и Польши под прямую власть пап, игнорируя традиционные притязания германского епископата.
Естественно, за императорское благоволение папство должно было заплатить определенную цену – согласиться со своей фактической зависимостью от германских императоров. Но со временем оно – что было столь же естественно – пришло к выводу, что цена слишком высока.

Церковная организация и монашество

Политическое положение папства оставалось весьма неопределенным на протяжении трех последних веков первого тысячелетия, но именно в этот период произошло становление важнейших церковных институтов и традиций. Окончательно сложились иерархия архиепископов, епископов и священников, а также организация диоцезов и приходов; установился и размер церковного налога (десятины), теоретически определенного в десятую часть урожая и назначенного на содержание приходского духовенства. Столь же важным было распространение бенедиктинских монастырей, устав которых предписывал обеты бедности, послушания, целомудрия и трудолюбия.
Монашеский образ жизни был наилучшим выходом для тех, кто считал окружающую повседневную жизнь неподходящей либо чересчур греховной для своих духовных устремлений и поэтому затворялся от нее – в одиночестве или в некотором сообществе, чтобы осуществлять свои религиозные искания более ревностно, чем остальные люди. Феномен монашества был характерен для целого ряда развитых религий в Европе и Азии, включая иудаизм, индуизм и буддизм. Христианство совершенно естественным образом унаследовало монашеские идеалы, духовные, интеллектуальные и психологические корни которых лежали в традициях Ближнего Востока. В IV в. греческий теолог св. Василий Великий разработал монастырский устав, ставший основой организации монашеской жизни в рамках Восточной христианской церкви. На Западе соответствующие правила ок. 540 г. сформулировал Бенедикт Нурсийский; его устав был положен в основу монастырской жизни в католической церкви, и по сей день им руководствуются члены Бенедиктинского ордена.
Бенедикт, наследник римских традиций с их навыками практической организации, решил отойти от слишком созерцательного стиля жизни египетских и сирийских отшельников, многие из которых, как говорилось выше, жили в пустыне или совершенствовали свою святость, сидя на столпах. Многие пункты правил св. Бенедикта посвящены организации монастырей, и в особенности роли настоятеля, который пожизненно избирается из числа монахов и управляет ими самовластно, но руководствуясь правилами. Бедность была личным обетом монахов и не распространялась на монастырь в целом либо на весь орден как организацию. Послушание считалось «первым шагом смирения» на пути, ведущем к «славе небесной». День монаха был тщательно расписан между молитвой, физическим трудом, чтением Писания и переписыванием религиозных текстов. На практике устав применялся, конечно, с известной гибкостью, сообразно возрасту и здоровью монахов.
Правила св. Бенедикта современные исследователи называли, не без явного преувеличения, первым трудовым законодательством в Европе. Но они действительно сыграли важную роль в утверждении в обществе, где нередко властвовали хаос и варварские привычки, навыков упорядоченного и регулярного труда и традиции грамотности, из которой фактически развилась практика образования и сохранения знаний. Устав ордена подчеркивал важность смирения; но и здесь монашество, как и в других своих проявлениях, сохраняло откровенно элитарный характер: монахи и монахини считались (по крайней мере в идеале) более святыми, чем остальные люди. Подобная двойственность составляла, вне сомнения, одну из привлекательных сторон монашеской жизни и вызывала со стороны мирян столь же двойственное отношение к обитателям монастырей. В Позднее Средневековье эти чувства нередко перерождались в открытую враждебность или презрение: в бесчисленных литературных сатирах монахи изображались жирными алчными циниками, и эти сатиры во многом питали тот критический настрой по отношению к Римской церкви, который нашел свое полнокровное выражение в Реформации.
Монастыри служили убежищем и пристанищем для тех, кто в поисках Бога желал удалиться от мирских невзгод. Но монашество было и особым образом жизни, часто весьма аристократического свойства, для мужчин и женщин, наделенных склонностью к созерцанию, интеллектуальными способностями или художественным вкусом. Однако это обстоятельство само по себе вряд ли может объяснить, почему миряне столь охотно делали богатые пожертвования многочисленным монастырям. Скорее это связано с тем, что монахи и монахини считались посредниками между Богом и людьми; их неустанные молитвы воспринимались верующими как залог того, что Бог не оставит их своей помощью в этом грешном мире. Но слишком часто епископы и священники выглядели недостойными такой высокой миссии.
Во время своих набегов викинги разрушили немало английских, ирландских и западно-франкских монастырей. Но сколь бы ни были значительны эти бедствия, они происходили, по-видимому, на фоне общего упадка монастырской жизни в позднекаролингский период. Политический и социальный хаос в Западной Европе IX–X вв. привел к тому, что состояние монастырей стало совершенно невыносимым. Не удивительно, что в X в. именно во Франции, в аббатстве Клюни, возникло движение за монастырские реформы. Величественная литургия, молитвенное сосредоточение (в котором монахи пребывали непрерывно по 6–7 часов), облагороженный образ жизни, рассчитанный на чтение или переписывание рукописей (а не на более прозаический физический труд, предписанный св. Бенедиктом), – все это вкупе с демонстрацией чудотворных реликвий должно было уверить людей, от короля до простого крестьянина, что истинно христианская жизнь действительно возможна. Религиозное сознание неизбежно зависело от жизненного опыта. Со времен Римской империи люди пребывали в убеждении, что гораздо лучше иметь сильного покровителя, который будет представлять их интересы перед более высокой властью, чем делать это самим. Развитие феодальных отношений только укрепило эту практику. Но что было более естественно для человека, чем обращаться за духовным посредничеством перед Богом или Христом к Деве Марии, святым или к тем людям, которые показали себя истинными христианами, то есть к монахам?
Клюнийская реформа постепенно распространялась по Европе и в XI в. достигла Рима, что имело далеко идущие последствия для отношений между Империей и папством.

Каролингское возрождение

«Изо всех королей Карл Великий прилагал более всего стараний, чтобы отыскивать мудрых людей и снабжать их всем необходимым для жизни, дабы они могли искать знание в подобающей обстановке. Именно таким путем Карлу удалось возродить жажду человеческого познания в королевстве, которое Бог вручил ему, – на землях, лишенных образованности и, можно сказать, почти совершенно непросвещенных». Так в середине IX в. писал Валахфрид Страбон, аббат монастыря Рейхенау на Боденском озере, в своем вступлении к «Жизни Карла Великого» Эйнхарда.
В этих словах мы находим характеристику «ренессанса», возрождения учености и литературного творчества, – процесса, который повторялся в XII, XIV и XV вв. Возрождение имело своей целью хотя бы частичное достижение той цивилизации, которая считалась наиболее передовой. Непременным условием было наличие определенных знаний об этой цивилизации, хотя многое в ней понималось неправильно, и сохранение преемственности культурной традиции – временами едва заметной, но все же не прерывавшейся окончательно. Невозможно переоценить значение, какое эта осведомленность о классической цивилизации имела для формирования европейского сознания. Она побуждала людей подражать древним и соперничать с ними, а процесс соперничества неизбежно открывал путь к новым достижениям. Подобный результат был следствием не только интеллектуальных усилий, но, как ни странно, крайне отрывочного представления о достижениях древних. Показательно, что византийцы, которые сохранили непрерывную традицию, восходившую к самому классическому миру, а также свободный доступ к гораздо более полному своду интеллектуальных достижений этого мира, никогда не ощущали потребности ни в «возрождении», ни даже в сознательном соперничестве со своими великими предшественниками.
Нужно признать, что интеллектуальные достижения первого «возрождения» были весьма скромными. В течение двух веков, предшествовавших правлению Карла Великого, в Европе к северу от Альп исчезли практически все римские школы и развитые центры интеллектуальной жизни. Кроме Италии и Испании, только в Англии, прежде всего в монастырях Нортумбрии, все еще процветала классическая образованность, прекраснейшим плодом которой явилась «Церковная история» Беды.
Английские миссионеры стали учреждать монастырские школы в новообращенных землях Франкского королевства, а отсюда они распространялись на запад через Рейн. Изучение латинского языка и латинской литературы, как церковной, так и светской, стало главным достижением Каролингского возрождения и основной целью деятельности «ученого кружка» при дворе Карла Великого. «Писать духовные книги лучше, чем возделывать землю под виноградник, ибо первое доставляет пропитание душе, а второе – только желудку», – писал Алкуин Йоркский, самый влиятельный представитель этого круга придворных интеллектуалов. Следует отметить, что нам почти неизвестны религиозные сочинения, написанные в те времена. Гораздо более важны латинские хроники, жизнеописания королей и святых, а также литературные упражнения самого Алкуина и других ученых людей. С точки зрения современности, самый весомый вклад Каролингской эпохи состоял в копировании классических текстов, которые переписывали в монастырях. За небольшими исключениями, это самые древние рукописи латинских классиков, дошедшие до нас. Кроме того, они выполнены прекрасным четким письмом, которое получило вторую жизнь в эпоху Итальянского Возрождения и послужило образцом для современных печатных шрифтов.
Эйнхард сообщает, что Карл Великий любил слушать германские саги и приказывал записывать их. Эти записи не сохранились, хотя нам известно, что некоторые эпические произведения, ставшие знаменитыми в последующие столетия, уже в ту эпоху распространились почти по всему германоязычному миру, а первые версии «Песни о Роланде» с конца IX в. стали известны в романоязычных странах. Немногие эпические поэмы, дошедшие до нашего времени, имеют гораздо большую литературную ценность, чем все, что писалось тогда по-латыни. В этом ряду первое место принадлежит, несомненно, староанглийской поэме «Беовульф», которая повествует о борьбе новообращенного скандинавского героя с различными силами зла.

Строительство и архитектура

В предыдущей главе мы отметили, что римское строительное мастерство пережило крушение Западной Римской империи. Однако бедное общество, в котором, по крайней мере за пределами Италии и Испании, отсутствовали города и настоящая городская жизнь, не давало квалифицированным строителям и каменщикам почти никакой возможности проявить свое мастерство. Даже богатые люди обычно жили в деревянных домах, в качестве укреплений возводили земляные валы с палисадами, и лишь немногие церкви были построены из камня; поэтому построек до середины VIII в. сохранилось крайне мало.
Монументальное церковное строительство в камне возродилось лишь с появлением крупных каролингских монастырей, но даже в то время крыши нефов часто крыли деревом. Стиль построек был заимствован из римской традиции, но испытал влияние византийской и сирийской церковной архитектуры, а также воздействие местных германских, кельтских и славянских традиций деревянного зодчества. Наиболее заметным и оригинальным отличием новой архитектуры от римских образцов было растущее внимание к мощным вертикалям, то есть к башням. Характерным примером можно считать монастырскую церковь Сен-Рикье близ Аббвиля – массивное строение более 80 м в длину, над которым возвышалось девять башен (самая высокая достигала почти 60 м). Эта постройка послужила образцом для возникшей несколько позднее романской архитектуры и, возможно, способствовала развитию той страсти к строительству башен, которая придала средневековым городам характерный «остроконечный» облик.
Несколько иным был специфический «имперский» стиль, который предпочитали при дворе Карла Великого и во владениях крупных феодалов, усвоивших имперские идеалы. Типичным произведением этого стиля является дворцовая церковь в Ахене, в которой центральное восьмиугольное пространство завершается куполом над тремя ярусами колонн и арок, – искусная вариация на мотивы византийской церкви Сан-Витале в Равенне. Сама церковь сравнительно невелика, но она составляла органическую часть обширного комплекса с дворцом, банями и другими зданиями. К северу от Альп теперь господствовало убеждение в том, что королевство должно управляться из центральной резиденции, даже если практически это осуществлялось лишь в течение коротких периодов.

Живопись и книжная иллюстрация

Каменное строительство всегда стоило дорого: нередко приходилось выписывать издалека не только искусных каменщиков, но и сам камень: в Ахен, например, мраморные колонны везли из Италии. Но тем, что в целом, хотя и не всегда оправданно, называют «малыми» («прикладными») искусствами, могли заниматься местные мастера, используя, как правило, местные же материалы. О присущих человеческому существу творческих способностях и о фундаментальной потребности в их художественном выражении свидетельствует то обстоятельство, что, как только условия жизни приобрели относительную стабильность, почти по всей Европе появилось множество искусных изделий различных ремесел. По сравнению с относительным единообразием стиля поздней Римской империи более всего впечатляет богатейшее разнообразие художественной продукции Европы с VII по X в. Этому сопутствовала виртуозная техника владения различными художественными формами, далеко превосходившая все достижения раннего варварского искусства: от украшенных резьбой ладьей викингов, функциональных и вместе с тем художественно совершенных, до больших ирландских каменных крестов и восходившей к ним ирландской, шотландской и английской алтарной резьбы. Можно упомянуть и монументальную, подражающую античным классическим образцам скульптуру лангобардских и постлангобардских церквей Италии, каменную резьбу капителей, распространенную от Астурии до Баварии, и причудливую резьбу по слоновой кости и китовому усу в Каролингскую и Оттоновскую эпохи. Старинное германское мастерство в изготовлении дорогих мечей, шлемов и самых разнообразных ювелирных изделий повсюду стало более совершенным и более изощренным, а сами изделия приобретали все большую ценность.
Но, пожалуй, самым характерным видом искусства той эпохи была книжная иллюстрация. Это искусство существовало в обществе, которое сохранило некоторые навыки грамотности, однако уже не считало грамотность чем-то обыденным, в отличие от образованных римлян. Книги, по большей части религиозного содержания, сами по себе стали считаться ценными, почти священными предметами; ими дорожили, их почитали, сохраняли с помощью сложных и, как правило, дорогих переплетов. К счастью, их переписывали, причем самым роскошным образом. Ни одна другая сфера искусства не позволяет с такой ясностью увидеть, насколько отдельные части Европы были открыты художественному влиянию различных народов, сменявших здесь друг друга, а также влиянию византийских, сирийских, армянских, арабских и даже центральноазиатских традиций. В каждом случае эти влияния усваивались на протяжении нескольких веков и трансформировались в самостоятельные, совершенно непохожие стили, так что выявить их общие особенности способен лишь квалифицированный историко-искусствоведческий анализ. По счастью, все стили хорошо представлены сохранившимися манускриптами, и лучше всего рассматривать их по отдельности. Подчеркнутая монументальность, например, свойственна испано-христианским миниатюрам «Комментария к Апокалипсису» Беата Лиебанского: этот в высшей степени своеобразный художественный язык, основанный на классических, вестготских и исламских традициях, создали христиане, жившие в мусульманской Испании. В отличие от них, кельты и англосаксы выработали невероятно замысловатый орнаментальный стиль, с причудливо извивающимися и переплетающимися кругами, завитками и драконоподобными существами, лучшими образцами которого служат шотландско-ирландская «Книга из Келлса»  и нортумбрийское «Линдисфарнское Евангелие».
Франкская миниатюра, также имевшая свои особенности, претерпела с течением времени наиболее заметные изменения. В VIII в. франкские художники выработали поразительно нарядную манеру изображения заглавных букв алфавита, декоративных колонок или арочек, а также пересекающихся букв в виде ярко окрашенных рыб, птиц и животных. В эпоху Каролингского возрождения произошло сознательное возвращение к классическим образцам, прежде всего к изображению фигур Христа, апостолов или франкских королей. Впервые королевский двор не только покровительствовал художественному творчеству, но и определял содержание и стиль изображения. В Оттоновскую эпоху, с середины X в., стиль книжной миниатюры вновь начал меняться. В Германии художники в такой мере усвоили классический стиль, что смогли отказаться от прямого подражания ему и выработать совершенно новую, исполненную драматизма манеру изображения библейских сцен и религиозной символики. Однако период расцвета этого стиля относится уже к новой художественной эпохе – эпохе развитого романского искусства.

Заключение

В 20-30-х годах XX в. выдающийся бельгийский историк Анри Пиренн высказал мнение о том, что и экономика, и культура Европы остались в значительной мере не затронутыми варварскими нашествиями V в., а культурное и экономическое единство Средиземноморья сохранялось вплоть до VII–VIII вв., когда арабские завоевания разрушили торговые связи Западной Европы с Восточным Средиземноморьем. Вследствие этого города и торговые поселения стали приходить в упадок, и с VIII по X в. европейская экономика опустилась до уровня натурального хозяйства.
Историки, критиковавшие эту теорию, убеждали, что арабы не могли разрушить средиземноморскую торговлю христианской Европы, во всяком случае им это удавалось лишь на весьма непродолжительное время. Они утверждали также, что в VIII–X вв. торговля Европы с окружающим миром была значительно более активной, чем это представлялось Пиренну. Все критические замечания вполне справедливы; однако в последнее время историки начали воспринимать эту проблему иначе. Арабские завоевания, несомненно, нарушили культурное единство средиземноморского региона Римской империи. Несмотря на то, что и арабская, и христианская культуры восходили к Греции и Риму, а культурные и торговые связи между христианским и мусульманским мирами никогда не прерывались полностью, эти два мира демонстрировали почти абсолютное нежелание понимать друг друга. Причины такого сознательного взаимоотталкивания носили по преимуществу религиозный характер. Купцы (многие из них были евреями, которых не любили обе стороны), торговавшие немногочисленными предметами роскоши и способствовавшие установлению взаимных связей между двумя мирами, были не в состоянии преодолеть взаимное недоверие и неприятие. Впоследствии, начиная с XII в., в Испании и Сирийско-Палестинском регионе возникли две зоны активных межкультурных контактов и появились возможности для взаимопонимания, интеллектуальных и культурных заимствований. Но в центральных областях обоих миров продолжало сохраняться по преимуществу исходное, враждебное, отношение друг к другу. А еще позже, начиная с XVI в., техническое и военное превосходство христиан и их последующая экспансия привели к тому, что углубленное изучение ислама стало уделом немногих ученых и политиков.
В отличие от связей с исламским миром, в отношениях Западной Европы с Византией в рассматриваемую эпоху еще не наблюдалось открытого религиозного раскола. Однако восточный и западный христианские миры тоже начинали отходить друг от друга. Вековой конфликт по поводу византийского иконоборчества был зловещим предзнаменованием грядущих перемен, а вызванная им взаимная неприязнь забывалась нелегко. Ученые и политики при дворах Карла Великого и саксонских Оттонов восхищались Византией и стремились перенести ее величие на Запад. Но в подавляющем большинстве жители Западной Европы были далеки от подобных помыслов, а византийцы смотрели на Запад с глубоким и отчасти небезосновательным подозрением. Использование двух языков, латинского и греческого, которое все еще было обычным явлением в Риме и Константинополе во времена Юстиниана и даже Григория Великого, к концу эпохи сохранилось лишь в пограничных районах Южной Италии, где соседствовали владения византийцев, лангобардов или франков, либо же стало личным делом отдельных купцов или ученых. Император Лев VI (886–912), считавшийся образованным человеком, наградил, как рассказывают, 30 фунтами золота одного итальянца, который смог прочесть ему латинскую надпись. Трудно сказать, насколько эта история правда, но, во всяком случае, ее охотно пересказывали.

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел история