Картье Р. Тайны войны

ОГЛАВЛЕНИЕ

XI. Как Муссолини спас Москву

27 октября 1940 г. Гитлер находился во Франции, в городе Монтуар на Луаре. Он
только что виделся с маршалом Петэном и с Лавалем. Несколько дней тому назад был
в Андэй, на свидании с Франко. Он вел войну с Англией и был целиком поглощен
проектом занятия Гибралтара.

Из Рима пришло сенсационное сообщение:

"Италия решила напасть на Грецию. Сведения надежные. Война неизбежна."

Эта новость была в высшей степени неприятна для Гитлера. Его политика требовала
в данный момент мира на Балканах. Он опасался вмешательства Турции, - был еще в
той стадии благоразумия, когда боялся войны на два фронта.

Короткий приказ - и специальный поезд Гитлера, - подлинная подвижная крепость,
уставленная пулеметами, - несется полной скоростью к Флоренции. Дуче вызван
телеграммой.

Свидание состоялось утром 28 октября. Муссолини - с выпяченной грудью, с
поднятой головой, имел очень самоуверенный вид. С первых же слов Гитлера он
остановил его.

"Фюрер, слишком поздно. Дело уже в ходу. Наши войска вступили в Грецию сегодня в
шесть часов утра".

Видя недовольство на лице собеседника, он добавил:

"Не беспокойтесь, все будет кончено в несколько дней".

Эта сцена была бы невероятной, если бы ее не подтвердили три свидетеля: Геринг,
Иодль и Кайтель.

По словам Геринга, поезд Гитлера прибыл во Флоренцию между 9 и 10 часами утра;
Муссолини не прибыл на вокзал для встречи союзника. По рассказу Кайтеля, более
обстоятельному, поезд прибыл раньше, но встреча обоих вождей состоялась не
сразу. Муссолини, быть может намеренно, заставил Гитлера ожидать себя.

"Я отправился на самолете, - рассказывает Кайтель, - из Монтуара в Берлин с
приказом фюрера. Затем я вернулся в Мюнхен, где успел пересесть в его поезд. В 6
ч. утра мы прибыли во Флоренцию, Муссолини появился в 8 часов. Он приветствовал
нас и сказал: "фюрер, мы уже наступаем".

Эти мелкие различия не играют никакой роли. Геринг и Кайтель формулируют оба
одно и то же положение: "Мы опоздали на три часа".

Кайтель добавляет:

"Это была катастрофа".

Да, подтвердили мы от себя, - это была катастрофа.

Перед лицом света диктаторы обменялись клятвами дружбы и провозглашали стальную
прочность Оси. Но, когда доходило до дела, то каждый работал сам на себя.

Гитлер питал глубокое недоверие не персонально к Муссолини, но к его военному и
политическому окружению. По словам Кайтеля, он говорил:

"То, что известно Муссолини, известно и Чиано, а что известно Чиано - известно в
Лондоне". Вот почему он открывал своему боевому товарищу ровно столько, сколько
нельзя было от него утаить.

Гитлер уверял Муссолини, как и весь остальной свет, что он произведет высадку в
Англии, тогда как он уже давно отказался от этой идеи; Муссолини предлагал ему в
помощь свои войска и был оскорблен отказом Гитлера. 21 января 1941 г. Гитлер
утаил от Муссолини свои приготовления к войне против России. Дуче узнал о начале
военных действий по радио, так как личное письмо, которым Гитлер извещал его о
войне, пришло слишком поздно.

Муссолини со своей стороны тоже маскировал свою политику.

"Весьма вероятно, - сказал Иодль, - что итальянцы на несколько дней ранее срока
начали свои операции, так как они были уведомлены о том, что нам известны их
планы и они боялись нашего сопротивления этим проектам".

Поставленный перед совершившимся фактом, Гитлер вернулся в Берлин. Дуче,
провожая его, снова повторял, что в самое короткое время он вступит в Афины.

Фюрер стоически принял роль, которую заставил его сыграть его союзник. Однако,
через две недели, когда дела у Муссолини стали принимать дурной оборот, Гитлер
написал ему с тем, чтобы поставить точки над i в этом деле. Письмо это -
документ № 2. 762 P.S. Нюрнбергского архива - окончательно убеждает, что
нападение на Грецию было полною неожиданностью для Германии.

Гитлер писал:

"Дуче, когда я просил у Вас свидания во Флоренции, я предпринял путешествие в
надежде, что я могу поделиться с Вами моими мыслями еще до начала конфликта с
Грецией, о котором я имел лишь самые скудные сведения.

Я хотел просить Вас, прежде всего, отсрочить эту операцию, если возможно, до
лучшего времени года и, во всяком случае, до президентских выборов в Америке.

По крайней мере, я хотел просить Вас не предпринимать ничего до занятия острова
Крита и я рассчитывал предложить Вам воспользоваться германской дивизией
парашютистов и дивизией воздушного десанта".

Увы! Поезд прибыл во Флоренцию слишком поздно.

Через две недели после начала операции в Албании, храбрая итальянская армия
попала в затруднительное положение. Два месяца спустя она оказалась в
критическом положении и еще через несколько месяцев - в безнадежном.

Гитлер очень скоро понял, что ему не удастся избежать вмешательства.

Италия напала на Грецию 28 октября. Директива Гитлера от 12 ноября уже
предлагала главнокомандующему германской армии иметь в виду интервенцию в Греции
и занятие страны к северу от Эгейского моря. Зубцы германской агрессии
захватывали Балканы.

В январе 1941 г. генерал Гуццони, начальник итальянского Главного Штаба, изложил
ситуацию Гитлеру и его офицерам. Он заявил, что Италия держит в Албании двадцать
одну дивизию, что она туда посылает еще три и намерена произвести удар с севера
силами десяти дивизий в направлении Корицы. Комментарии к протоколу этого
совещания обнаруживают скептическое отношение немцев к этой операции.

Гуццони высказал кроме того просьбу о германской поддержке в Албании. В длинной
речи, произнесенной на последнем заседании совещания (документ S. 134), Гитлер
ответил генералу, что это не представляется удобным. "Если соединения, которые
мы вам могли бы послать, останутся в тылу, то зрелище немцев, смотрящих со
скрещенными руками на то, как итальянцы изнемогают в битвах, оказало бы плохое
действие на мораль итальянских войск. Если же наши войска примут участие в боях,
то Германия может быть преждевременно вовлечена в войну на юго-востоке. Было бы
крайне неприятно, если бы Турция объявила себя солидарной с Англией и
предоставила ей свои аэродромы".

На полях протокола - заметка карандашом, быть может, рукой Гитлера:
"Константинополь-Констанца - 380 километров". Мысль о румынской нефти, по-
видимому, не выходила из головы фюрера. Она не давала ему покоя в течении всей
войны.

Германия колебалась: ей не хотелось ввязываться в балканскую авантюру. Но она
понимала, что война, которой к ее досаде так добивался Муссолини, будет иметь
последствием возвращение англичан на континент, и она готовилась к интервенции,
так как чувствовала ее неизбежность. Это предприятие получило имя "плана
Марита".

В декабре 1940 г. Гитлер издал директиву № 20 (документ 1541 P.S.). Она
начинается следующими словами:

"Цель битвы за Албанию еще не достигнута. Вследствие опасной ситуации,
сложившейся в Албании, является вдвойне необходимым парализовать попытки
англичан создать базы под защитой балканского фронта, что было бы в высшей
степени опасно как для Италии, так и для нефтяных промыслов Румынии".

Болгария участвовала в заговоре. Она предложила свою территорию, как базу для
нападения на Грецию. 8 февраля маршал Лист от Германии и представитель
болгарского Главного Штаба выработали программу совместных действий (документ 1.
746. P.S.).

Через Венгрию и Румынию, которые также участвовали в заговоре, германские войска
должны были незаметно проскользнуть на Балканы.

Начало весны было несчастливо для итальянцев. В течении зимы грязь и непогода
мешали военным действиям; но когда небо прояснилось и почва подсохла, то греки
двинулись вперед и заняли Албанию. Этот народ, насчитывающий всего шесть
миллионов в борьбе с сорока пятимиллионной Италией нанес ей почти полное
поражение. Вообще говоря, Италия, как союзник, не имела большой цены для
Германии. Она оставалась верна своей национальной традиции, согласно которой
была неопасным врагом и опасным союзником. Но она занимала стратегические
позиции, и Германия волей неволей вынуждена была ее спасать.

В Югославии произошел переворот. Германофильское правительство Стоядиновича,
которое только что заключило пакт с Германией, было свергнуто. Это событие
явилось следствием итальянской авантюры в Греции. С того момента, как Муссолини
потерпел поражение, антигерманские силы в Европе воспрянули. Предстоящее
возвращение Англии на континент всем придавало веры и бодрости.

Гитлер решил покончить с этим.

"Я не буду ожидать, - сказал он на большой конференции Главного Штаба 27 марта
(документ 1746 P.S.), - изъявления лояльности от нового-правительства Югославии.
Никаких дипломатических шагов, никаких ультиматумов! Югославянские уверения не
будут приняты во внимание. Наступление начнется немедленно после того, как
войска и необходимые материалы будут сосредоточены на местах. Политические
соображения требуют, чтобы война велась жестоко и безжалостно и чтобы военный
разгром Югославии произошел с быстротой молнии".

Переворот в Югославии был предлогом или, если угодно, случаем. "Но, - сказал
Кайтель, - подлинной причиной нашей интервенции на Балканах была необходимость
спасти Италию от военного разгрома, перед которым она стояла. Муссолини был
"взят за горло". Геринг со своей стороны заявил: "Переворот в Югославии,
ухудшивший и так уже скверное положение Италии, сделал нашу интервенцию
необходимой". Как бы то ни было, развитие событий на Балканах в 1940-41 гг.
началось с агрессии, которую Муссолини, подготовил и начал без ведома Гитлера.

Кампания на Балканах принесла удовлетворение Гитлеру. Его танкисты,
подкрепляемые химическими препаратами, которые позволяли им в течении двух
недель обходиться без сна, завоевали полуостров, буквально, не смыкая глаз.
Югославянская армия была разгромлена. Греция - раздавлена. Английские войска,
спешно высаженные на континенте, пережили в Пирее второй Дюнкирхен. Крит был
захвачен с тем же воодушевлением, с каким германские дивизии переходили через
Дунай. Восточная часть Средиземного моря оказалась полностью под контролем
германской авиации. Александрия стала очередной целью, и морские пути, ведущие к
Суэцу, стали небезопасны. Германия одним ударом значительно улучшила свое
стратегическое положение и германская армия производила впечатление непобедимой.
Никогда Гитлер не был на такой высоте, как в тот момент.

Но в приказе фюрера, которым он бросал свои войска к новому триумфу, была также
и следующая фраза, звучащая сейчас как momento mori:

"Проведение плана Барбароссы откладывается на шесть недель".

План Барбароссы - это война с Россией, намеченная на 1 апреля 1941 г. Она должна
была начаться 15 мая, а началась 22 июня.

Войска маршала Листа, завоевавшие Балканы, были первоначально предназначены для
левого фланга германской армии. Они должны были двинуться из Румынии. Затем их
назначение было изменено. И в то время, как дивизии Листа двигались
последовательно на Белград, Ниш, Салоники, Афины и Канею, группы маршалов фон-
Лесба, фон-Бека и фон-Рунштедта должны были выжидать.

"Наступление на Россию, - сказал Кайтель, - состоялось бы гораздо раньше, не
будь нашей интервенции на Балканах. Это обстоятельство значительно ухудшило наши
шансы. Было бы несравненно выгоднее начать наступление, как только погода это
позволяла, - самое позднее в первых числах июня. Военные были того мнения, что,
раз уже война неизбежна, надо начинать ее как можно раньше, т.е. не позднее мая.
В 1917 г. я был в качестве офицера Главного Штаба на севере России и там в
начале мая еще лежал снег. Наоборот, в Крыму, в Донецком бассейне и на всем юге
России благоприятное время начинается уже в феврале или марте".

Любители исторических параллелей воображали, что Гитлер выжидал, чтобы перейти
Неман в тот самый день, что и Наполеон. Это было вовсе не так. Гитлер, наоборот,
рассчитывал и очень хорошо понимал, что кампания против России должна начаться
как можно раньше, как только земля просохнет и станет пригодной для танков. Он
прекрасно учитывал далекие расстояния и качество дорог в России. Но все его
расчеты были опрокинуты событиями, вызванными на Балканах поступком Муссолини.

Последствия этой отсрочки были безмерны.

Если бы война в России началась на шесть недель раньше, то совершенно
несомненно, что германские армии могли бы достигнуть своих целей еще в начале
зимы. Вне всякого сомнения, они взяли бы Москву. В дальнейшем мы покажем, что
судьба города зависела от нескольких дней. Отчаянное сопротивление русских не в
состоянии было остановить танки Гудериана, - они были остановлены внезапно
ударившими суровыми морозами.

Взятие Москвы не положило бы конец сопротивлению в России, это верно. Оно не
изменило бы исхода войны, - это тоже верно. Оно не доставило бы Германии
невозможную победу, и это верно. Но оно, конечно, изменило бы течении событий.
Оно избавило бы Германию от поражения, страшные последствия которого мы увидим
далее, и от потери армии. Если бы Москва была взята в октябре 1941 г., то война
продолжалась бы, может быть, на два года дольше.

Бросившись на Грецию без уведомления своего союзника, Муссолини спас Москву.
Сценический эффект, который он произвел во Флоренции ("Фюрер, мы наступаем")
стоил Оси дороже, чем самое крупное из ее поражений.

Это впрочем не единственная услуга, которую Италия оказала - правда неумышленно
- западным союзникам.

ХII. Как итальянские моряки спасли Суэц

Одной из главных ошибок Гитлера была переоценка - и страшная переоценка -
Италии.

В глубине этого заблуждения лежала личная привязанность фюрера к дуче.
Набрасывая в первой главе портрет Гитлера, я старался показать характер и силу
этой привязанности.

При допросе в Нюрнберге Кайтель рассказал следующее:

"Гинденбург сказал Гитлеру, что Муссолини может сделать все, что захочет, кроме
одного: он не может заставить итальянцев перестать быть итальянцами. Но Гитлер
не был этими словами убежден.

В 1936 г. он отправился в Италию. Муссолини показал ему в Неаполе сто подводных
лодок; я помню, как мы тогда говорили между собою: "Если бы мы имели хотя пятую
часть этого...". Мы видели в море к югу от Капри новенькие крейсера, делающие 38-
40 узлов. Гитлер заключил из этого, что Дуче значительно поднял военный
потенциал Италии. Позднейшие события показали обратное".

В 1938 г. в Риме Муссолини показал Гитлеру большие маневры. Кайтель продолжает
свой рассказ:

"От глаз германского офицера не могло укрыться, что это были не настоящие
войска, но кадры. Они должны были при мобилизации быть пополнены плохо
обученными призывными. Артиллерия не имела ни одного современного орудия. Все
пушки были еще эпохи мировой войны и для придания им подвижности поставлены на
легкие грузовики. Парад произвел на меня удручающее впечатление. Я наблюдал за
фюрером и видел по его манере качать головой, что он был также разочарован.

Он заключил, что на итальянскую армию нельзя слишком рассчитывать, но все нее
остался при мнении, что флот и авиация хороши и в случае конфликта представят
собою серьезную поддержку".

В Нюрнберге немецкие генералы были все - как свидетели, так и обвиняемые -
озлоблены против итальянцев.

"Я понимаю теперь, - сказал Иодль, - остроту генерала Гамелэна:

"Если Италия останется нейтральной, мне нужно будет восемь дивизий; если она
будет против нас - только четыре; если же она будет на нашей стороне - то не
менее двенадцати".

В сентябре 1940 г. Италия предприняла наступление в Северной Африке. Целью его
было завоевание Египта и овладение Суэцем. Германия, силы которой были тогда не
заняты, предложила свое содействие. Италия отказалась. Война в Африке была "ее"
войной, и она не хотела делиться своей славой.

"Наша интервенция в Африке, - сказал Иодль, - была задержана ревностью
итальянцев. Нужно было поражение маршала Грациани, чтобы заставить их допустить
нас туда, и то еще с огромными затруднениями. Роммель переплыл Средиземное море
во главе небольшого соединения, и для успокоения гордости итальянцев он назвал
свою экспедицию "моторизованной разведкой". Таков был скромный почин
африканского корпуса".

Кайтель рассказывает дальше:

"Роммель вначале произвел только разведку с боем. У него образовалась дивизия
только шесть недель спустя. Итальянцы были настолько самонадеянны, что не
просили у нас больше войск, и Бадольо отказался от двух танковых дивизий. Во
время нашего с ним свидания в Иннсбруке он заявил, что танки не могут
оперировать в Ливии. В действительности же, там идеальная почва для танков и
именно там Роммель составил себе репутаций, как танковый генерал".

Гордость итальянцев - пышный цветок, который быстро увядает при холодном ветре.
С января 1941 г. итальянцы обратились в попрошаек. Их наступление на Марса-
Матрук закончилось их разгромом. Англичане, захватив инициативу в свои руки,
вошли в Киренайку, осадили Тобрук и угрожали Триполитании.

20 января генерал Гуццони заявил германскому Главному Штабу, что Италия будет
пытаться сохранить западную часть Киренайки, но что она имеет в виду перенести
оборону в Триполитанию. Он просил помощи у Германии.

"Итальянцы, - говорится в германском протоколе (документ S. 134), - очень хотели
получить 5-ю танковую дивизию. Высадка войск в Триполи могла начаться между 15 и
20 февраля, но перевозка материалов могла быть произведена и ранее".

На следующий день Гитлер ответил отказом.

"Наши танки очень тяжелы, - сказал он, - и мы не смеем рисковать посылкой этих
ценных соединений в такие края, где они вероятно не смогут дать полного эффекта.
Мы не можем действовать так, как действовали англичане во Франции. Я не могу вам
дать танковую дивизию, но я пошлю вам легкое противотанковое соединение, которое
будет быстро переправлено и сможет войти в дело еще до наступления жары. Это
испытанные войска, доверяющие своему оружию, что очень важно в борьбе с танками.
Я им дал имя "охотников за танками", так как они должны выискивать
неприятельский танк и преследовать его, как охотник преследует дичь. Как наши
танки, так и противотанковое оружие, которым вооружено это соединение, одинаково
могут пробивать любую английскую бронированную машину, которая очутится перед
ними".

Затем Гитлер дал итальянским генералам урок пользования этим оружием. Он
предложил им изучить современную технику боя и брать пример с немцев. Советовал
им создать мощную противотанковую оборону и обратить внимание на силу и значение
минных полей. Внушил им даже мысль воспользоваться подводными лодками, чтобы
послать мины в Тобрук, где сопротивление начало ослабевать.

В течении следующих месяцев неспособность итальянцев проявилась настолько явно,
что Германия предвидела полную потерю Северной Африки.

"С военной точки зрения, - сказал Гитлер на конференции 2 февраля (документ 872
P.S.) - эта потеря не так уж велика, но она произвела бы сильный психологический
шок в Италии. Англия получила бы этим возможность приставить пистолет к сердцу
Италии и принудить ее к заключению мира. Это было бы для нас невыгодно.
Английские силы в Средиземном море получили бы свободу действий, и у нас
получился бы уязвимый фланг на юге Франции. У англичан освобождался бы десяток
дивизий, который мог быть применен хотя бы в Сирии, что представляло уже
серьезную опасность.

Мы должны приложить все усилия, чтобы помешать этому. Италию надо поддержать".

Гитлер предписал 10-му корпусу воздушных сил взять под свою охрану морской
транспорт итальянцев и действовать против путей сообщения англичан. Затем он
предписал главнокомандующему армией разработать вопрос о посылке в Африку одной
танковой дивизии.

Ту самую меру, в которой он отказал генералу Гуццони две недели тому назад!

Таким образом положение, сложившееся год тому назад на Балканах, теперь
повторялось в Ливии. Слабость итальянцев вынуждала Германию все более и более
усиливать свою армию на Средиземноморском театре войны. В конце концов, союз с
Италией, так высоко расцениваемый Гитлером, прибавил для Германии еще один
липший фронт.

События развивались своим чередом. Война в Северной Африке, которая легла всей
тяжестью на плечи Германии, развертывалась, в маневренную войну в силу условий
местности и относительной слабости армий. Достаточно было технической новинки,
как британский танк "Матильда" или германское орудие "88", чтобы нарушить
равновесие сил и вызвать передвижения фронта вроде прилива и отлива,
достигающего в условиях пустыни сотен километров в глубину.

В июне 1942 г. Роммель, откатившийся было до Триполи, снова перешел в
наступление. Он захватил англичан врасплох и разбил их. Киренайка была пройдена
немцами без задержки. Тобрук, в который англичане навезли всякого снабжения на
целый год, был взят приступом в один день. Германские войска вторглись в Египет.

Эти дни были одними из самых драматических за всю войну. В Лондоне, в Палате
Общин, Уинстон Черчилль, под угрозой вотума недоверия, полностью признал

поражение. Он не пытался искать извинений и в его словах не было и проблеска
надежды.

"Наши силы, - сказал он, - были значительнее, чем силы Оси. У нас было 100 тысяч
человек британской армии против 90 тысяч, из которых только 50 тысяч было
немцев. Соотношение артиллерии тоже было в нашу пользу - 8: 5 и, кроме того, мы
имели превосходство в воздухе.

Падение Тобрука повлекло за собой наше отступление до Марса-Матрук. Мы
откатились на 120 миль от неприятеля и надеялись иметь передышку, по крайней
мере, на 10-15 дней. Между тем, уже через 5 дней, 26 июня, Роммель появился со
своими танками перед нашими позициями.

Мы стоим перед самым значительным крушением наших надежд после нашего поражения
во Франции. Я не могу понять того, что произошло".

Остатки британской армии, не более 50 тысяч человек, не могли задержать
неприятеля. Дорога в Каир была открыта. Египет, казалось, потерян. Восточная
часть Средиземного моря и передняя Азия, уже находившаяся под угрозой германо-
итальянских баз - Крита и Додеканез, - теперь оказывались полностью в руках
Германии. Никогда еще Британская Империя не получала более жестокого удара.
Разгром в Киренайке был страшным дополнением тяжелых потерь, понесенных Империей
в это же время на Дальнем Востоке. Там японцы взяли Сингапур. Здесь германцы
готовились захватить Суэц.

Однако Роммель остановился.

Никто не мог понять этой задержки. Были мнения, что Германия сама не сознает
огромности своего успеха. Дошло до предположений, что Гитлер пренебрег победой
Роммеля, почувствовав к маршалу, ставшему легендарным героем Германии, нечто
вроде профессиональной ревности; что он, якобы, сам остановил его успехи,
добавив при этом, что "только победа над Россией имеет цену в его глазах".

Показания в Нюрнберге сняли покров с этой тайны.

"Каким образом, - спросили там Кайтеля, - объясняете вы остановку Роммеля?"

"Она произошла, - ответил бывший начальник ОКБ, - благодаря итальянцам.
Потребности Роммеля в снабжении - питание, снаряды, вооружение - исчислялись в
65-70 тысяч тонн в месяц, плюс 20 тысяч тонн для итальянцев. Крайний минимум был
в целом 80 тысяч тонн, между тем итальянский флот мог перевезти максимум 35
тысяч тонн в месяц.

Все мои настояния и даже письма Гитлера к Муссолини остались без результата. Я
два раза ездил в Бреннер для переговоров с маршалом Бадольо. Я его умолял
использовать быстроходные крейсера, быстроходные подводные лодки и пассажирские
пароходы, бесцельно стоявшие в итальянских портах, чтобы обеспечить снабжение
африканского корпуса. Италия имела тридцать крупных подводных лодок, которыми
она не пользовалась, так как они были настолько тяжелы, что не могли
маневрировать. Я просил Бадольо снять с этих кораблей вооружение и все, что
только было возможно, и обратить их в транспорты. Но я не мог его уговорить. Мы
не могли посылать подкрепления в Африку, потому что не могли их прокормить.
Роммель стал жертвой полной несостоятельности итальянского транспорта".

На все настояния Германии Муссолини отвечал с непоколебимым упорством:
"Единственный способ улучшить положение в Средиземном море, это взять Тунис".
Иными словами, тяжелое положение Роммеля давало ему повод к своего рода шантажу:
если вы хотите взять у англичан Египет, то начните с того, чтобы взять у
французов Тунис.

Гитлер не мог уступить. Причина известна. Он боялся, что захват Туниса, вопреки
условиям перемирия, вызовет переход всей Французской империи на сторону де
Голля.

Но зато он, наконец, оценил своих итальянцев.

"У нас был план, - говорит Иодль, - овладеть Мальтой. Приготовления были
продуманы и проведены до малейших подробностей, и опыт, приобретенный нами на
Крите, обещал нам успех. Особенно настаивали на проведении этого плана моряки,
но фюрер не соглашался предоставить маршалу Кессельрингу столько парашютистов и
частей воздушного десанта, сколько тот требовал, так как он не доверял более
итальянцам, содействие которых было необходимо для успеха операции".

Итальянский флот спас Суэц и Мальту, подобно тому, как Муссолини спас Москву.
Это были, конечно, неумышленные, но тем не менее весьма ценные "услуги",
оказанные Италией западным союзникам. На чьей бы стороне Италия ни была, она
всегда работает на победителя.

* * *

Военная история Оси заканчивается отпадением Италии в июле 1943 г. Об этом
важнейшем событии, отдавшем все Средиземное море в руки союзников, генерал Иодль
сделал в ноябре 1943 г. перед райхслайтерами и гаулайтерами Германии следующее
сообщение (документ L. 172):

"Основные факты итальянской измены известны вам из печати. В действительности
положение было еще более драматическим, чем его описывают журналы. Для
Верховного Командования это было одной из самых трудных проблем, которые перед
ним когда либо вставали. Для фюрера с первого же момента стало ясно, что
отстранение и арест дуче неизбежно повлечет за собой полное отпадение Италии от
Оси, несмотря на то, что некоторые менее прозорливые лица склонны были видеть в
этом факте улучшение нашего положения в Средиземном море и нашего военного
сотрудничества с Италией.

В этот момент многие не понимали, почему политические и военные действия фюрера
были направлены к свержению нового правительства и к освобождению Муссолини.
Только очень немногие могли быть посвящены в это предприятие. С другой стороны,
надо было принимать спешные военные меры, чтобы задержать передвижение
неприятеля возможно раньше, т.е. еще в Сицилии.

Не было ни малейшего сомнения в том, что неприятель будет пытаться перенести
свои операции дальше к северу. Распределение его флота и намеченные плацдармы
высадки ясно на это указывали. Где это произойдет? В Сардинии? На Корсике? В
Апулии? В Калабрии? А почему не в самом Риме - если действительно налицо измена
Италии - или не в Ливорно или не в Генуе?

Нашей задачей было удерживать возможно большую часть территории Италии, чтобы не
допустить высадки на севере страны, которая повлекла бы за собою потерю
германских частей в средней и южной Италии. Помимо того важно было не покидать
страну, чтобы не дать итальянцам повода довершить их измену.

Положение становилось все более и более трудным. Это была, быть может,
единственная фаза войны, когда я не знал, что посоветовать фюреру. Меры,
предназначенные на случай явной измены, были разработаны до малейших деталей.
Пароль, которым они пускались в действие, был "Ось". Дивизии, которые фюрер
приказал перевести с запада в северную Италию, оставались в бездействии, тогда
как в то же время на восточном фронте шло наступление неприятеля и резервы
требовались как никогда.

В этом тягостном положении фюрер принял решение разрубить Гордиев узел путем
политического и военного ультиматума. Утром 7 сентября неприятельский десантный
флот показался перед Салерно и на следующий день мир узнал новость о полной
капитуляции Италии. Даже в этот последний момент германское командование было
еще связано в своих действиях: итальянцы отказывались верить подлинности
радиосообщения. Поэтому пароль не был пущен в ход, войскам был только отдан
приказ быть в боевой готовности. Наконец, в 19 ч. 15 м. эта измена была
подтверждена итальянскими властями. То, что за этим последовало, было
одновременно драмой и комедией. Только впоследствии возможно будет собрать и
опубликовать все детали. Реакция германских войск и командования была в полном
соответствий с остротой разочарования в бывших союзниках".

Проще говоря, немцы с крайней яростью разоружали итальянцев, не оказывавших
никакого сопротивления. Документы, приложенные к рассказу Иодля, приводят
подробности и цифры. 80 итальянских дивизий были разоружены и переведены на
положение военнопленных. Список военной добычи, взятой немцами, заключает в
себе: 1.255.000 винтовок, 38.383 пулемета, 9.988 орудий, 970 танков, 4.5553
самолета, 287.502 тонны снарядов, 15.500 повозок, 67.600 лошадей и мулов,
196.000 тонн железной руды, 3.400 тонн ртути, 2.252.000 одеял, 1.139.000
рубашек, 352.000 метров сукна и т.д.

Этой добычи было достаточно для снабжения на некоторое время германской армии,
запасы которой уже значительно истощились; и в то же время это пополнение было,
пожалуй, наибольшей помощью, оказанной Италией своему союзнику за все время
войны.

Таким образом прекратила свое существование Ось, родившаяся при звуках фанфар
Венеции, Рима и Берлина, Ось сделавшая возможным Мюнхен и мировую войну и
приведшая сперва итальянских бомбардировщиков в Лондон, а под конец американские
"летающие крепости" в Генную.

Разочарование Гитлера было глубоким, измена итальянцев не поколебала его веры в
свою победу, но его жестоко потряс конец фашизма, этого старшего брата национал-
социализма. Он не мог примириться с тем, что итальянский народ так легко мог
опрокинуть свои алтари и что режим, вначале крепкий и могучий, мог рассыпаться в
один день.

"После ареста Муссолини, - рассказывает Иодль, - когда я доложил фюреру, что
улицы Рима усеяны сорванными фашистскими эмблемами, он пожал плечами и сказал:
"Есть только один генерал, который достаточно глуп, чтобы верить такому вздору".

XIII. Ультиматум Рудольфа Гесса

В этой главе мы имеем дело не с немецкими, но с английскими документами, которые
фигурировали в Нюрнберге под № D. 614. Они излагают наиболее романтический
эпизод всей войны: полет в Англию Рудольфа Гесса, - заместителя Гитлера по
партийной линии, министра Третьего Райха и третьей персоны гитлеровской
Германии.

Вечером в субботу 10 мая 1941 г. герцог Гамильтон, член британского парламента и
командир эскадры английского воздушного флота, находился на своем посту в
Тернгаузе, в Шотландии. Ему доложили, что германский самолет типа "Мессершмидт
110" обнаружен в 22 ч. 08 м. у берегов Нортумберлэнда.

"Это несомненно ошибка, - заметил герцог. - Никогда еще "Мессершмидт 110" на
залетал так далеко. У него не хватило бы горючего для обратного пути".

Наблюдательные посты продолжали следить за полетом немца. В 22 ч. 56 м. они
отметили его на высоте 1000 м. к северо-востоку от Андроссана. Потом самолет
повернул к югу, затем к северу и, наконец, к западу. Он блуждал. Вся
противовоздушная оборона направила к небу жерла своих орудий. Истребитель типа
"Дифайент" поднялся и с полной скоростью полетел навстречу неприятелю. В 23 ч.
03 м. этот последний был отмечен к югу от Глазго. "Дифайент" был от него всего в
4 милях, т.е. в одной минуте полета.

Как раз в этот момент наблюдательные посты донесли, что какой-то самолет только
что упал и горит на земле. "Дифайент" в свою очередь телеграфировал, что он еще
не вступал в бой. Немец упал, стало быть, сам собой.

"Я был разочарован", - сказал лорд Гамильтон.

Поступили дополнительные сведения. Самолет разбился в двух милях от Игльсхэм.
(На моем участке, - подумал Гамильтон). Это был "Мессершмидт 110".

Внезапно герцог вскочил.

"Летчик, - говорил голос в телефоне, - спрыгнул с парашютом и захвачен в плен.
Его зовут Альфред Горн. Он заявляет, что прибыл со специальной миссией и хочет
говорить с герцогом Гамильтоном".

Альфред Горн? Это имя не говорило ничего.

Британская флегма предписывала выдержку. Лорд Гамильтон прибыл на следующий день
в десять часов утра в казармы Мэрихилс в Глазго, куда поместили таинственного
летчика.

Сперва герцог осмотрел предметы, найденные на пленнике: фотоаппарат Лейка,
фотография ребенка, лекарства и две визитные карточки на имя доктора Карла
Гаусхофера и Альфреда Гаусхофера. Смутное воспоминание мелькнуло в памяти
Гамильтона. Гаусхофер... это имя как будто было ему знакомо.

Он вошел в камеру в сопровождении офицера стражи и переводчика. Он увидел перед
собой худощавого человека с землисто-бледным лицом, запавшими глазами и
судорожно искаженным лицом.

- Я хочу, - сказал пленник, - говорить с вами наедине.

Гамильтон сделал утвердительный знак. Офицер и переводчик вышли.

Лицо пленника приняло нормальный вид.

- Узнаете вы меня?

- Ничуть.

- Вы видели меня в Берлине в, 1936 г., во время Олимпиады и вы завтракали у
меня.

Итак, это было светское знакомство. Но теперь была война. Лорд Гамильтон
оставался невозмутимо холоден.

- Я - Рудольф Гесс.

Флегма Гамильтона исчезла.

- Рудольф Гесс?

- Я прибыл с миссией во имя человечности. Герцог не мог узнать пленника. Он не
мог победить недоверия. Дело казалось слишком фантастичным.

- Мой друг Гаусхофер, - сказал Гесс, - уверил меня, что вы способны понять мою
точку зрения. Он пытался устроить наше свидание в Лиссабоне; помните ли вы его
письмо от 23 декабря?

- Я не имел ни малейшего понятия о том, что дело идет о встрече с вами.

- Это уже четвертая попытка моя с декабря месяца прибыть к вам. Три раза я
вынужден был поворачивать с полпути из-за плохой погоды. Я не хотел
предпринимать путешествия в то время, когда у Англии были успехи в Ливии, потому
что это было бы принято, как знак слабости Германии. Но теперь, когда мы
восстановили ситуацию в Северной Африке и в Греции, я доволен, что мне удалось
прибыть к вам.

- Риск, который я взял на себя, я - министр Райха, должен доказать вам мою
личную искренность и желание Германии заключить мир. Фюрер убежден, что он
выиграет войну, если не сейчас, то через год, два, наконец, три года. Я хочу
предотвратить бесполезное кровопролитие.

Гамильтон слушал в изумлении. Гесс продолжал:

- Я хотел бы, чтобы вы вошли в контакт с главными членами вашей партии и
обменялись взглядами на мир.

- С начала войны - возразил герцог, - в Англии есть только одна партия.

- Я хочу вам сообщить условия, которые Гитлер предусматривает. Во-первых, он
хочет такого соглашения, которое навсегда исключило бы возможность войны между
нашими странами.

- Каким образом?

- Конечно, первое условие, это чтобы Англия отказалась от своей традиционной
политики противодействия наиболее сильной державе Европы.

- Но если мы сейчас заключим мир, то через два года вы снова начнете войну.

- Почему? -

- Мы могли заключить мирное соглашение до того, как вспыхнула война, но так как
Германия предпочла войну в тот момент, когда мы были наиболее заинтересованы в
сохранении мира, то я не вижу, к какому соглашению мы могли бы придти сейчас.

Этот ответ был не слишком ободряющим. Гесс замолчал. Помимо всего, он хотя и
довольно свободно изъяснялся по-английски, однако с трудом понимал то, что
говорил ему лорд Гамильтон. Заметив это, последний предложил ему продолжать
разговор при помощи переводчика.

- У меня к вам есть еще просьба, - добавил Гесс. - Я хотел бы, чтобы вы
испросили у короля для меня акт, подтверждающий, что я прибыл сюда добровольно и
без оружия. Ах, да: еще я просил бы вас протелеграфировать в Цюрих,
Герцогштрассе 17, Ротгехеру, что Альфред Горн жив и здоров. Это для успокоения
моей семьи, вы понимаете?...И затем: нельзя ли не раскрывать в печати моего имени?

Герцог Гамильтон не мог этого обещать от себя. Он тотчас же отправился в Лондон
для доклада о необычайном посещении.

Через два дня, 13 мая, чиновник Министерства Иностранных Дел мистер Керкпатрик
прибыл в казармы Мэрихилс. Прежде всего, он рассеял сомнения о личности
пленника. Мистер Керкпатрик служил в Берлине и лично знал Рудольфа Гесса. Он
подтвердил: это был действительно Гесс.

Гесс начал с жалоб. Он прибыл сюда, как парламентер, а с ним обращаются, как с
пленником. Его заперли в камере и приставили к нему солдата. Он хотел получить
обратно свои лекарства и просил дать ему книги, в том числе "Трое в одной лодке"
Джером К. Джерома. Он хотел также получить на память обломок своего самолета.

Затем он рассказал о своем путешествии. Оно было не легким. Он вылетел из
Аугсбурга в 17 ч. 45 м., но когда достиг берегов Англии, было еще слишком светло
для безопасного спуска. Он крутился целый час над Северным морем и, наконец,
отказался от мысли спуститься в Дандженэл, как первоначально намеревался. Но он
с трудом мог решиться на прыжок. Ему стало дурно при первой попытке. При
вторичной попытке он прыгнул, но потерял сознание в тот самый момент, когда
дернул веревку, чтобы открыть парашют. Он упал на землю в обмороке и был очень
благодарен крестьянину, который его нашел и привел в чувство. Но он никак не
ожидал, что будет заключен в камеру в Глазго.

Затем Рудольф Гесс изложил цель своего путешествия. Мысль эта впервые пришла ему
в голову, когда он читал книгу об иностранной политике Эдуарда VII. Эта
объективно написанная книга, - говорит он, - помогла ему понять основное
заблуждение Англии: принцип, ставший традицией, согласно которому Англия считала
своим главным противником наиболее сильную державу европейского континента, кто
бы она ни была. Начиная с 1904 г., Англия поддерживала Францию против Германии.
Поэтому Англия ответственна за войну 1914 года.

Далее мистер Керкпатрик должен был выслушать апологию Гитлера и его политики.
Если фюреру пришлось присоединить Австрию при помощи силы, то это только потому,
что ему не позволили сделать это легальным способом. Чехословацкий кризис возник
потому, что французский министр Пьер Кот заявил, что Чехословакия должна стать
аэродромом против Германии. Мюнхен был для Гитлера большим облегчением, но уже
две недели спустя Чемберлен заявил, что Мюнхен позволяет Англии закончить свое
перевооружение, и Гитлер понял, что он был обманут в Мюнхене. Затем Франция и
Англия вмешались в дело вооружения Чехословакии, вследствие чего Гитлер увидел
себя вынужденным покончить с этой вечной угрозой путем оккупации всей страны.
Англия, на месте Гитлера, сделала бы то же самое.

Гитлер, - продолжал Гесс, - имел доказательства, что Польша приняла бы
соглашение, которое ей предлагала Германия, если бы Англия не побуждала ее к
сопротивлению. Следовательно, Англия ответственна за войну 1939 г., как она
ответственна за войну 1914 года.

При оккупации Норвегии Гитлер имел доказательства, что он всего лишь на
несколько дней опередил англичан; также, и при занятии Бельгии и Голландии у
него были доказательства, что англичане готовились нарушить нейтралитет этих
стран, чтобы напасть на Германию и завоевать Рур. Он заключал из этого, что его
действия были всегда превентивными, следовательно, законными.

М. Керкпатрик, вероятно, был удивлен тем, что Рудольф Гесс прибыл издалека и с
таким риском лишь для того, чтобы дать детски-наивный исторический обзор
политики Гитлера и произнести обвинительную речь по адресу Англии. Но Гесс
только подходил к самому главному, к цели своей миссии:

Англия накануне гибели. Он это готов доказать.

В Германии производство самолетов достигло громадных размеров и еще продолжает
расти. Оно на много превысило продукцию Англии и Америки вместе взятых. Помимо
того, американские самолеты весьма посредственны и германский воздушный флот их
не опасается. Потери германской авиации оказались гораздо меньше ожидавшихся, к
тому же кадры германских пилотов растут быстрее, чем соединения самолетов. У
Англии нет никаких шансов нагнать свою отсталость, тем более, что потери ее
индустрии от германских налетов все возрастали.

"Когда Англия, - сказал Гесс, - в мае 1940 г. начала бомбардировать Германию,
фюрер вначале думал, что она приняла это решение по ошибке, в силу минутного
заблуждения. Он терпеливо выжидал, не желая отвечать тем же способом, - отчасти,
чтобы избавить мир от ужасов беспощадной взаимной воздушной войны, отчасти из
сентиментальной слабости к английской культуре и памятникам зодчества. Только
после большой внутренней борьбы и спустя лишь долгое время он отдал приказ
бомбардировать Англию".

Иначе говоря, если Англия покрылась развалинами и дымящимися пожарищами, то она
сама этого хотела.

Покончив с воздушной войной, Гесс перешел к подводной. Германские подводные
лодки строятся в громадном количестве. Производство их по частям распределено не
только по всей территории Германии, но и по всей оккупированной немцами Европе;
затем эти части соединяются в местах сборки, что облегчено сетью рек и каналов;
многочисленные верфи спускают в реки Германии готовые подводные лодки. Англия
должна считаться с колоссальным ростом германского подводного флота и с
соответственными потерями своего тоннажа.

В германской системе нет слабых мест. На внутреннем фронте нет ни трещин, ни
колебаний. Запасы сырья - в изобилии, так как, благодаря победам 1940 года, не
только военные, но и экономические возможности были значительно расширены. Во
Франции немцы нашли тысячи тонн зенитных снарядов, которые оказалось возможным
применить в дело. Единственное, в чем был недостаток, это в жирах, но и этот
пробел был заполнен различными способами.

Всякая надежда на революцию в Германии тщетна. "Фюрер пользуется неограниченным
и абсолютным доверием германского народа".

Наконец, Гесс перешел к третьей, заключительной части своего изложения: к тому,
что он предлагал Англии.

"Меня страшит, - сказал он, - мысль о продлении войны и о кровопролитии, которым
она угрожает. Я прилетел сюда без ведома фюрера с целью убедить ответственных
деятелей Англии в том, что Англия не может выиграть войну, а поэтому самое
благоразумное - немедленно заключить мир с Германией.

Я давно и близко знаю Гитлера, познакомился с ним 18 лет тому назад в крепости
Ландсберг. Я могу дать вам честное слово, что он никогда не питал дурных умыслов
против Великобритании и никогда не претендовал на мировое господство. Он считает
сферой германских интересов одну только Европу, полагая, что, выйдя из пределов
Европы, Германия раздробит свои силы и тем подготовит свое разрушение. Он
глубоко сожалел бы о распадении Британской Империи".

М. Керкпатрик отмечает в своем рапорте, что в этом месте Рудольф Гесс пытался
вызвать у него дрожь ужаса, изображая, как "коварные американцы" питают
намерение захватить себе Империю и для начала присоединить Канаду. Потом,
возвращаясь к своей главной теме, Гесс рассказал, что всего 10 дней тому назад,
3 мая, Гитлер заявил ему, что у него нет никаких чрезмерных требований к
Великобритании.

"Я прибыл с тем, - сказал Гесс, - чтобы предложить вам следующее соглашение:
Англия предоставляет Германии полную свободу действий в Европе, а Германия
предоставляет Англии полную свободу действий в районах ее Империи, с
единственной оговоркой. Германии должны быть возвращены ее бывшие колонии,
совершенно необходимые ей в качестве источников сырья".

М. Керкпатрик почувствовал, что они дошли до ядра всей проблемы. Он спросил:

- А что же Россия - в Европе она или в Азии?

- В Азии, - ответил Гесс, не колеблясь.

- В таком случае, так как Гитлер хочет иметь свободные руки только в Европе, он
не сможет напасть на Россию?

Гесс ответил тотчас же.

"У Германии есть некоторые требования к России. Они должны быть удовлетворены
либо путем соглашения, либо войной. Но слухи, распространяемые в настоящее время
о близком нападении Гитлера на Россию, лишены основания".

Этот разговор происходил 13 мая 1941 г. Согласно плану германского Главного
Штаба, приготовления к "плану Барбаросса" должны были быть закончены к 15 мая, и
только балканские события вынудили Гитлера отложить на несколько недель
нападение на СССР.

Тем не менее, мы не можем быть уверены в фальши Рудольфа Гесса. Он не был
военным и не имел доступа к документам ОКВ. Фаворит, первый адъютант Гитлера, он
был несомненно в курсе его общих идей, но, вероятно, даже почти наверное, не был
посвящен в детали его планов. То, что я выше отметил об особенностях разделения
власти при Гитлере, делает весьма правдоподобным предположение, что человек в
ранге Гесса не был посвящен в проект, о котором Гитлер неоднократно повторял,
что он явится величайшим сюрпризом для истории и до последнего дня он должен
быть покрыт глубочайшей тайной.

- А Италия? - спросил М. Керкпатрик, - известны ли вам ее требования?

- Нет.

- Это, однако, важно.

- Я не думаю, чтобы требования Италии были чрезмерными.

- Итальянцы не могут похвалиться успехами.

- Может быть. Но они оказали нам крупные услуги и, в конце концов. в 1919 г. вы
довольно щедро вознаградили Румынию, которая тоже была бита.

Разговор продолжался два часа с четвертью. М. Керкпатрик нашел, что этого
достаточно. "Я счел, - говорит он не без юмора, - что дальнейший разговор
бесполезен и только лишил бы нас завтрака". Он поднялся и направился к двери.

- Ах, - вскричал Рудольф Гесс, - я забыл сообщить вам нечто существенное.

- Что?

- Предложения, которые я вам сделал, не должны рассматриваться настоящим
составом вашего правительства. У. Черчилль, который с 1936 г. старался вызвать
войну, и его коллеги, ведущие воинственную политику, - это не люди, с которыми
фюрер хотел бы иметь дело.

Цель поездки выяснялась: Рудольф Гесс вылетел из Аугсбурга с тем, чтобы вызвать
министерский кризис в Англии.

В следующие дни - 14 и 15 мая - Керкпатрик имел еще два разговора с Гессом. Он
нашел его молчаливым. Добровольный посол находил, что обыкновенный чиновник
Министерства Иностранных Дел не был ему равноценным партнером. Он несколько раз
выражал желание говорить с ответственными лицами, при условии - подчеркивал
он, - если они не участвовали в разжигании войны против Германии. Он заявил с
достоинством, что он, министр Райха, не мог допустить, чтобы его ставили под
беглый огонь допросов, так как он явился в Англию для переговоров, а не для
допросов. Он требовал себе секретаря, переводчика, стенотипистку и двух
советников-юристов - доктора Земельбауэра и Курта Мааса, содержавшихся в лагере
для интернированных гражданских лиц близ Ливерпуля. Интересная деталь: Гессу
были известны их лагерные номера: 43.125 и 44.012. Быть может, его путешествие
не было импровизацией, а давно и хорошо продуманным и подготовленным шагом.

Несмотря на свое нерасположение к политическим разговорам с м. Керкпатриком,
Рудольф Гесс прибавил к своему рассказу несколько деталей.

Он забыл упомянуть об Ираке. Англия должна эвакуировать Ирак.

- Но, поскольку мне известно, - заметил м. Керкпатрик, Ирак не находится в
Европе.

- Жители Ирака взялись за оружие в нашу пользу и фюрер желает, чтобы это не было
забыто в мирном договоре.

Ирландия, напротив, не входила в расчеты Германии. Гитлер ею не интересовался.

Гесс снова заговорил об Америке. Он хотел довести до конца дело, начатое
накануне. Как могут англичане не разглядеть американской игры?

- Если мы сейчас заключим мир, американцы придут в ярость. Они хотят
унаследовать Британскую Империю.

Англия рассчитывает на Америку. Это ее единственная надежда в безнадежной
борьбе. Как она в этом ошибается!

"Мы предвидим, - сказал Гесс, - интервенцию США, но мы ее не боимся. Нам хорошо
известно состояние американского воздушного флота и его строительства. Германия
в состоянии преодолеть Америку и Англию вместе взятых".

В эти дни, 14 и 15 мая, Рудольф Гесс значительно усилил тон угрозы. Он, по-
видимому, начинал нервничать.

"Вы должны хорошенько запомнить, - сказал он, отчеканивая каждое слово, - что
Германия выиграет войну блокады. Вы не имеете представления о числе строящихся
нами подводных лодок. Гитлер все делает в гигантском масштабе, и беспощадная
подводная война при поддержке самолетов новых типов скоро приведет к полной и
самой действительной блокаде Англии".

Гесс безжалостно отнимал у своего собеседника всякую надежду.

Напрасно было бы думать, что Англия может капитулировать, а Империя будет все же
продолжать борьбу. Гитлер предвидел этот случай. Он отклонит капитуляцию Англии
и будет продолжать блокаду до той поры, когда население острова будет буквально
поставлено перед смертью от истощения.

- Но, - заметил Керкпатрик, - если дело пойдет только о поддержании жизни
англичан, то потребуется совсем немного тоннажа.

- Вы ошибаетесь. Блокада будет настолько действительной, что вам не удастся
прорвать ее; даже одно судно в день не сможет проскользнуть. Беспощадная
суровость гитлеризма шла до конца в своих расчетах. Англия должна была стать
заложником, который принудит Империю сложить оружие. - Англия должна понять, что
надо сейчас соглашаться или потерять этот случай навсегда. Благожелательности
Гитлера и его долгому великодушию по отношению к британской нации есть предел.

"Мое путешествие, - сказал Гесс, - дает вам последнюю возможность вести
переговоры, не теряя достоинства. Если вы отвергнете этот шанс, это будет
доказательством, что вы не хотите согласия с Германией. После этого Гитлер будет
вправе - более того, это будет его долгом, - раздавить вас совершенно и держать
после войны в состоянии, постоянного подчинения".

Это заявление было сказано с яростью. В тюремной камере бессильный пленник
угрожал мощной Империи, стуча кулаком по столу: сказалась натура национал-
социализма.

"Теперь, - заключил он, - я сказал вам все".

Перенесемся теперь в другой лагерь.

23 октября 1945 г. м. Томас, американский судебный следователь, спросил в
Нюрнберге маршала Кайтеля, знал ли он Рудольфа Гесса и что ему известно о его
бегстве.

"Я считал Гесса, - ответил Кайтель, - за человека разумного, спокойного и
вдумчивого. В нем не было ничего грубого. Он был очень хорошим солдатом, получил
превосходное военное воспитание и потому сохранил известное уважение к армии.

Он был крайне чувствителен, считался знатоком искусств и мог быть назван
эстетом. Я никогда не замечал в нем признаков какой либо душевной болезни и я не
в состоянии объяснить себе его потерю памяти.

Титул Гесса "заместитель фюрера" давал иногда повод к недоразумениям. Гесс
замещал Гитлера только по партийной линии. В этой роли он, конечно, должен был
знать о трениях, беспрерывно возникавших между партией и армией. Его влияние
всегда было направлено к примирению, и мы заключили с ним соглашение для
дружеского улаживания всех спорных случаев. Дело пошло совсем иначе, когда его
заместил его адъютант Борман.

В первой мировой войне Гесс служил пилотом и он всегда отчетливо понимал
громадную роль авиации в современном конфликте. Он горячо отстаивал идею
постановки мин с самолета. Я вспоминаю, как Гитлер сказал однажды: "Гесс
считает, что можно закупорить английские порты, спуская мины на парашютах. Пусть
он работает над этой идеей. Я люблю дилетантов - они одни только имеют идеи".

"Я совершенно уверен, - говорит далее Кайтель, - что Гесс имел от Геринга
разрешение пользоваться всеми самолетами, в которых он мог нуждаться. Он имел
свободный доступ во все авиационные мастерские и на все опытные и учебные поля.

Отправляясь в Англию, он стартовал с заводов Мессершмидта в Аугсбурге.
Несомненно ом взял с собою несколько запасных бидонов с бензином. Он объяснил,
что намерен совершить дальний полет над Голландией и Северным морем. Это не
могло возбудить никакого подозрения".

Гитлер узнал о бегстве своего заместителя в Берхтесгадене. Кайтель присутствовал
при этом.

"Я как сейчас вижу, - рассказал он, - фюрера, шагающего вдоль своего большого
кабинета; дотронувшись пальцем до лба, он сказал: "Гесс, очевидно, сошел с ума.
У него, должно быть, мозг был не в порядке. Это ясно из письма, которое он мне
оставил. Я его не узнаю. Можно подумать, что его писал кто-то другой".

"Я знаю, - продолжал Кайтель, - что это письмо не было потом найдено, - оно,
очевидно, было затеряно. Гесс писал в нем, что он считает продолжение войны
бедствием и что он отправляется в Англию, чтобы сделать попытку прекратить
войну, пользуясь своими знакомствами с влиятельными англичанами.

Гитлер приказал арестовать профессора Мессершмидта, но выяснилось, что тот не
подозревал "о планах Гесса и не знал о его полете. Было также установлено, что и
жена Гесса не была посвящена в планы своего мужа".

Свидетельство Кайтеля подтверждают английские документы: одиночное предприятие,
романтическая идея, возникшая в несколько неуравновешенном мозгу. Двадцать лет
ненормальной, беспорядочной истории, испещренной неожиданными событиями и
переворотами, отучили гитлеровцев распознавать возможное от невозможного и
мудрое от абсурдного.

Рудольф Гесс был одним из тех молодых людей, которых Гитлер безраздельно себе
покорил. Фюрер был для них всем - Добром, Истиной, Непогрешимым. Он отправился в
Англию, чтобы послужить, а не изменить ему. Доклады Керкпатрика показывают, что
Гесс точно излагал идеи своего господина, вплоть до фантастических наивностей
его по отношению Англии и Америки. Одной из них было ребячески дерзкое
требование переменить правительство, не угодное Гитлеру.

Единственное сомнение, которое может еще возникнуть по поводу дела Гесса,
следующее: действительно ли Гитлер ничего не знал?

Бегство Гесса вызвало в нем не ярость, а только изумление. Оно могло быть
притворным. Впрочем, гнев также мог быть притворным.

В Англии Гесс держал себя так уверенно, что нельзя избавиться от впечатления,
что он привез с собой подлинные предложения, а не собственные предположения,
т.е. что он явился с мандатом.

Беспрепятственное повиновение было законом в национал-социалистической партии.
Партия, - согласно определению, неоднократно повторенному Гитлером, - это
порядок. Ее законы и дисциплина во многих отношениях напоминали духовные ордена.
Если фюрер сказал Гессу: "ты отправишься в Англию с таким-то поручением и никто
никогда не должен узнать, что это я тебя послал", то Гесс - этот довольно
ограниченный фанатик - конечно, без всяких колебаний должен был в точности
исполнить этот приказ.

Гитлер был накануне нападения на Россию. Он сознавал риск, который брал на себя,
ведя войну на два фронта. Идея заставить Англию капитулировать при помощи
грандиозного шантажа могла отлично уместиться в его маккиавеллиевском уме.

Угрозы, брошенные Рудольфом Гессом, вовсе не казались пустыми. Англия боролась
одна. Лондон судорожно корчился под ударами германской авиации. Ковентри недавно
было разрушено одним лишь налетом. Мидлэнд - центр военной промышленности -
подвергался беспрерывным налетам; дневные и ночные тревоги были так часты, что
уже они одни были достаточны для того, чтобы парализовать производство. Караваны
английских судов, атакуемые в море стаями германских подводных лодок, несли
страшные потери. Суда с грузами, которым удавалось ускользнуть от подводных
лодок, еще не могли считать себя спасенными, так как порты назначения
подвергались бомбардировке с воздуха и часто случалось, что оудз" уцелевшие от
потопления, гибли от пожара.

Против небольшого острова, постепенно разрушаемого, стоял огромный нетронутый
континент, работавший на одного господина. Если Гесс и преувеличивал, то он, во
всяком случае, не лгал. Весной 1941 г., когда один сухопутный фронт уже не
существовал, а другой еще не появился, вся Европа была одной сплошной фабрикой
подводных лодок и бомбардировочных самолетов. Холодный расчет показывал, что
Англии не избежать гибели. И этой приговоренной стране вдруг давалась
возможность заключить почетный мир.

Миссия Гесса вовсе не была абсурдной. Скорее можно сказать, что она имела все
шансы на успех.

Слава и величие Англии в том, что она устояла перед этим страшным искушением.

Ее бесстрастие имеет в себе что-то возвышенное. Когда двери камеры в Мэрихильс
закрылись за М. Керкпатриком, Рудольф Гесс, третья персона Райха, уже не увидел
более никого из англичан, кроме своих стражей. Он ожидал министров, пэров, быть
может, даже короля. Но отныне он видел только сержантов.

10 июня, потеряв терпение, он написал меморандум-ультиматум. Он повторил слово в
слово свои аргументы и свои угрозы.

"Гессу было ясно показано, - заявил Антони Иден в Палате Общин, - что не может
быть и речи о каких-либо переговорах с Гитлером и его правительством. С момента
прибытия в Англию Гесс рассматривался как военнопленный и он будет считаться
таковым до конца войны".

Добавим от себя: а с момента окончания войны он был переведен на положение
преступника.

XIV. Зарождение войны с Россией

Когда германская армия в сентябре 1939 г. обрушилась на Польшу, на французской
границе было оставлено всего лишь пять дивизий. Ровно столько же было оставлено
на всей территории завоеванной Польши в октябре того же года, когда германская
армия перегруппировалась, чтобы обернуться к западу.

Побежденная Польша была разделена. Германские и советские войска заняли позиции
вдоль демаркационной линии, начертанной месяц тому назад Риббентропом и
Молотовым. В нескольких местах немцы, увлекшись преследованием неприятеля,
перешли демаркационную черту. Но они спокойно вернулись назад. Ни с одной
стороны не было инцидентов.

Этот раздел Польши казался символическим. Полтораста лет тому назад такой же
раздел Польши создал между Пруссией и Россией узы солидарности, которые
сохранялись больше ста лет. В наши дни история идет быстрее. Не прошло и двух
лет со дня заключения пакта между СССР и Германией, как эти страны оказались в
состояние войны.

Об этих двух годах в Нюрнберге скопилось 185 документов, как политического, так
и военного характера, найденных в архивах германского адмиралтейства. Эти
документы позволяют проследить почти день за днем постепенное ухудшение
отношений и путь к открытому конфликту.

Первый из документов помечен 21 августа 1939 г. - днем заключения пакта с
Москвой. Последний - 22 июня 1941 - днем начала войны с СССР. Начинается с
союза, кончается борьбой не на жизнь, а не смерть.

Вначале Германия была вполне удовлетворена союзом. 17 сентября начальник
оперативного отделения морских сил отмечает вступление советских войск в Польшу,
как событие, обещающее самые счастливые последствия; 23 сентября адмирал Рэдер
совещается с фюрером по поводу использования русских подводных лодок и
Мурманска, как базы для германских вспомогательных крейсеров, для стоянки, а
также для ремонта и убежища.

25 сентября германское адмиралтейство занимает позицию явно советофильскую.
Германский морской атташе в Москве доносит, что у него нет ни малейших сомнений
относительно лояльности СССР. Несколько дней спустя адмирал Рэдер предписывает
проштудировать вопрос о совместных действиях с красным флотом. Запрошенное по
этому поводу министерство иностранных дел, столь же советофильское, отвечает,
что можно рассчитывать на самое широкое содействие советских сил.

10 октября адмирал Рэдер сообщает фюреру, что германский вспомогательный крейсер
вооружается в Мурманске и что русские предлагают хорошо расположенную базу
вблизи этого порта. Сотрудничество начинается многообещающе. Рэдер надеется, что
при помощи русских удастся создать базу в Норвегии, быть может, Трондхейм.

Но уже на следующий день легкие морщины появляются на гладкой до сих пор
поверхности германо-советских отношений. СССР и Англия подписали соглашение об
обмене: русский лес за английский каучук и цинк.

Однако, германское правительство быстро оправляется от этого тревожного сигнала.
Оно даже надеется получить, обойдя русских, партии неприятельского каучука и
цинка. "Кроме того, - заявляет адмиралтейство, - так как отправка леса будет
происходить из Мурманска на нейтральных судах, то мы всегда будем иметь
возможность вмешаться."

17 октября германское правительство приходит к заключению, что ремонт германских
военных судов на русских верфях, так же как и вооружение вспомогательных
крейсеров в русских портах, нежелательны по, соображениям политического и
военного характера. Наоборот, приготовления для северной базы идут полным ходом.
Германский морской атташе в Москве требует от Берлина прекращения слежки за
СССР, дабы не портить с ним отношения.

24 октября германский посол, в свою очередь, сообщает из Москвы, что советское
правительство выполнит свои обязательства по отношению к Германии и что оно не
допустит ни прохода англо-французской эскадры через Дарданеллы, ни
антигерманской позиции Турции.

Спустя два дня, начальник оперативного отделения морских сил высказывает
следующее суждение:

"Экономическая помощь со стороны России имеет для нас решающее значение. Нам
сделаны такие щедрые предложения, что мы можем не бояться блокады Германии
британским флотом. Германия должна в свою очередь дать доказательства своей
щедрости".

31 октября - речь Молотова: он заявляет, что дружба Германии и СССР будет
длительной, при этом он сурово нападает на Англию, которая проводит морскую
блокаду с нарушением международного права.

2 ноября советский морской комиссар прибывает с визитом в Германию. "Мой
ответ, - говорит он адмиралу Рэдеру, который его принимает у себя, - будет не на
словах, а на деле".

Вот одно из этих дел: 12 декабря крейсер "Бремен", нашедший убежище в Мурманске,
появился неожиданно в устье Эльбы. Это было посрамлением британского флота,
который проглядел возвращение гигантского парохода. "Русские", - сказало по
этому поводу германское адмиралтейство, - оказали ценное содействие этому
предприятию".

В начале войны немцы оставили постройку линейных кораблей, сосредоточив все
усилия на подводном флоте. Остовы недостроенных гигантов остались на стапелях. И
тут СССР явился с неожиданным предложением: купить у Германии эти остовы, чтобы
закончить отстройку их при помощи германских техников. Он остановил свой выбор
на крейсерах "Принц Евгений" и "Зайдлиц", линейном корабле "Лютцов" и на двух
законченных башнях для сверх-крейсеров, временно означенных буквами Х и И.
Германское адмиралтейство относилось к этому предложению сочувственно, и адмирал
Рэдер рекомендует фюреру быть "щедрым".

23 ноября обзор общего положения привел к заключению, что поведение СССР
продолжает быть вполне удовлетворительным. По мнению германских моряков, влиянию
СССР Германия обязана тем, что скандинавские и юго-восточные державы сохраняют
нейтралитет. Пока Сталин жив, позиция СССР останется неизменной и, во всяком
случае, перемена ориентации возможна только после нескольких лет, необходимых
для внутренней консолидации. "Впервые за последние 50 лет Германия спокойна за
свои восточные границы и может вести войну на одном фронте".

Таким образом, после трехмесячного опыта, Адмиралтейство твердо продолжает
поддерживать союз. Министерство иностранных дел, где Риббентроп считается отцом
пакта с Москвой, еще тверже стоит на той же позиции. Экономические круги в общем
разделяют эту точку зрения. Германия ясно ощущает благие последствия соглашения
с СССР: она не боится английской блокады и ускользает от стратегических клещей
войны на два фронта.

Но под этой реальностью, заверенной официальными документами, существует другая,
более глубокая и скрытая: она таится в уме Гитлера.

Он не теряет из вида своих конечных целей. Зная, что экспансия Германии к
востоку неминуемо встретит сопротивление России, он предвидел столкновение. 23
ноября 1939 г. он признался своим генералам, что стремление России к Персидскому
заливу и к Балканам перекрещивается с линиями германской политики. Он сказал им,
что СССР будет соблюдать пакт лишь постольку, поскольку это будет ему выгодно, и
естественно, что он, Гитлер, сохраняет за собой право поступать так же.
Вооруженное столкновение, - сказал он, - рано или поздно неизбежно.

Россия и Германия теперь снова имеют общие границы. Один лишь вопрос беспокоит и
смущает фюрера: что творится за железным занавесом, которым СССР отгородился от
Германии и остальной Европы?

"Положение в Польше, - говорит Кайтель, - скоро обострилось. Русские постоянно
перелетали в нашу зону. Со своей стороны, мы организовали разведки на очень
большой высоте. Фотографии показывали большие сосредоточения войск, проведение
стратегических дорог и создание подозрительной сети аэродромов. В то же время
количество наших войск в Польше по-прежнему оставалось крайне незначительным,
так как все наши силы были на Западе.

Кроме того, экономические отношения также изменились. Русские не выполняли
условий московского соглашения. Они присылали к нам бесконечные экономические
миссии, которые предъявляли всяческие требования и в то же время занимались
разведкой. Это выводило фюрера из себя".

Однако, он должен был сдерживаться и терпеть. Он был слишком занят делами на
Западе.

Война СССР с Финляндией, начавшаяся 30 ноября, затягивалась. Она ввела всех в
заблуждение насчет военной силы Советского Союза, не потому, чтобы он умышленно
вначале дал себя бить, - как тогда необоснованно полагали, - но потому, что
советская армия не была подготовлена к горной местности Финляндии и план.
кампании был неудачно составлен. Германия не помогала ни той ни другой стороне.
Она наблюдала и делала выводы.

31 декабря 1939 г. Главный Штаб германской армии счел возможным сделать
следующее заключение:

"Количественно советская армия представляет собою гигантский военный аппарат.
Все построено на массе. Организация, снаряжение и методы командования - плохи.
Принципы командования хороши, но командный состав слишком молод и неопытен.
Части войск не одинаковы по качеству, кадрам не хватает индивидуальности.
Простой солдат хорош, грубоват, нетребователен. Боеспособность войск в серьезной
битве сомнительна. Русская армия не является равноценным противником армии,
располагающей современным вооружением и хорошо управляемой".

Фюрер увидел в этом заключении подтверждение своего мнения. Он неоднократно
говорил: "Русская армия сильно ослаблена внутренним кризисом. Россия еще
несколько раз не будет способна к наступательной войне".

Начинался 1940 год. Кроме Финляндии нигде не было боев. Германо-советские
отношения оставались в общем неизменными, с легкой тенденцией к ухудшению.

Достойно внимания, что угрозы войной, высказанные Францией и Англией по адресу
СССР, не вызвали никакого сближения между Германией и Советским Союзом.
Наоборот, именно с этого момента сотрудничество их морских сил слабеет и
замирает.

Вина за это ложится на Гитлера, который затормозил рвение Адмиралтейства. Он
запретил передавать русским планы корабля "Бисмарк", которые он им раньше
обещал. Он рекомендует затягивать продажу недостроенных линейных кораблей. "Если
мы будем иметь быстрые успехи на театре войны, - сказал он 26 января, - то мы
сможем совсем отделаться от этого обещания".

Далее Гитлер противится постройке подводных лодок для Германии на русских
верфях. "Эти лодки, - говорит он, - вероятно будут никуда не годны, и помимо
того не следует давать русским повода считать нас слабыми".

Экспедиция в Норвегии могла вызвать кризис в германо-советских отношениях.
Германия отрезала России путь к Северной Скандинавии, на которую та всегда имела
виды. Тем не менее СССР заявил, что он не заинтересован в конфликте, и
германские документы доказывают, что Советский Союз проявил "понятливость".

В деле Норвегии Главный Морской Штаб возымел дьявольскую мысль. Он внушил фюреру
(документ S. VII 40. 103) не занимать Тромзе и объявить советскому
правительству, что Германия признает особые интересы СССР в этом районе.
Приманка была соблазнительной для державы, стремившейся к океану. Моряки
высказали Гитлеру свое соображение: "лучше видеть в Тромзе русских, чем
англичан". "Еще лучше, - сказал фюрер, - видеть там немцев. Мы сами займем
Тромзе".

10 мая 1940 г. началось наступление на Францию. Первый отклик Москвы на
германские победы пришел в Берлин 21 мая, в тот самый день, когда танки
Гудериана достигли Аббевилля. Германский посол Шулленберг сообщил, что успехи
немцев не вызвали в Москве никакого неприятного чувства.

У посла не было хорошей информации, или, быть может, он слепо усвоил точку
зрения своего министра Риббентропа. Сталин построил всю свою политику в расчете
на долгую войну, и темпы германской армии могли причинить ему только жестокое
разочарование и серьезные опасения. Другие немецкие наблюдатели не замедлили это
обнаружить и сообщить.

"Россия, - пишет начальник морского оперативного отдела 5 июня, - признает
военные успехи Германии, но она опасается, что в случае решительной победы,
Германия затем обратится против нее. Победа союзников для СССР еще более
нежелательна. Активное участие России в войне не приходит в соображение в виду
ее военной слабости и неустойчивой внутренней политики. Сталин не захочет
жертвовать собою для дела союзников. Официальная политика Советского Союза по
отношению к Германии все время вполне корректна, но не исключена возможность
постепенного саботажа экономического сотрудничества. Вследствие своих опасений
по поводу будущих отношений с Германией, Россия думает о занятии балтийских
стран".

Пять дней спустя морской атташе отмечает "значительное охлаждение и материальные
затруднения". Он упоминает также, что Россия опасается нападения Германии, после
ее победы над западными державами.

Однако, с виду согласие еще не существует. 29 мая советское правительство
отказалось принять уполномоченного Великобритании, присланного для переговоров о
торговом договоре. Наоборот, Риббентроп едет в следующем месяце в Москву для
дополнения экономических пунктов пакта 23 августа. Он возвращается довольный
успехом и привозит в чемодане договор на сумму в один миллиард марок. Однако не
прошло и 48 часов, как телеграмма посла Шулленбурга приносит на Вильгельмштрассе
(министерство иностранных дел) неожиданную новость: "Завтра русские занимают
Бесарабию".

Это "завтра" совпало с днем перемирия во Франции. Поэтому выступление русских не
вызвало большого шума в Европе. Румыны, однако, обратились к Германии, прося ее
поддержки. Германия отвечала: "надо уступить".

Но Риббентропу Гитлер сказал с глазу на глаз следующее:

"Я не позволю русским распускаться. Мой пакт с ними был заключен в предвидении
долгой войны; но так как война оказалась короткой, я в нем больше не нуждаюсь".

Эти слова объясняют все. Германская победа на Западе фактически расторгала союз
СССР с Германией. Советско-германский конфликт начался с Дюнкирхена.

Однако 4 июля фюрер в военном совещании подчеркнул некоторые последствия победы
над Францией. Он объявил о своем намерении уменьшить наличный состав армии и
демобилизовать старшие призывные сроки. О России он не сказал в этот раз ни
слова.

На следующей конференции 21 июля Гитлер заявил:

"Хотя Россия созерцает наши успехи со слезами на глазах, однако она не имеет
намерения воевать с Германией. Нашей естественной обязанностью является серьезно
взвесить угрозу со стороны СССР, как и угрозу со стороны США. Германия
заинтересована в короткой войне, но эта война не является необходимостью. Сырья
у нас достаточно и питанием мы обеспечены. С источниками энергии дело несколько
труднее, но пока продолжаются поставки нефти из России и Румынии и пока
гидроэлектрические установки защищены с воздуха, положение не является
угрожающим".

На небосклоне появились тучи. СССР захватил Балтийские страны, как раньше
захватил Бесарабию и Буковину. Присоединение Прибалтики, исторически и культурно
столь связанной с Германией, вызвало в Райхе глухое возмущение. Немцы находили,
что русские слишком уж поспешно стремятся использовать победы при Седане и
Дюнкирхене, в которых они не принимали участия.

Англия действовала. Она была не в таком положении, чтобы обижаться на
оскорбления и грубости, которыми Молотов осыпал ее в своих речах. Она послала в
Москву в качестве посла самого красного из своих аристократов - проницательного
сэра Стэфорд Крипса. Он получил аудиенцию у Сталина. Германия обеспокоилась.

Она успокоилась 23 июля. Аудиенция Крипса получила следующее объяснение на
Вильгельмштрассе:

"Попытка Англии отделить Германию от России потерпела полную неудачу. По мнению
Сталина, успехи Германии не представляют угрозы для СССР. Отношения между обеими
странами по-прежнему основаны на их взаимных интересах. СССР не допускает
вмешательства Англии в свою внешнюю торговлю. Ни одна из держав не может
претендовать на исключительное влияние в балканских делах и СССР также не имеет
этой претензии. Он не признает исключительной роли Турции в Черном море и в
проливах".

В августе морское сотрудничество еще продолжалось. Таинственное германское
грузовое судно, "корабль 45", прошло на Дальний Восток вдоль берегов Сибири и
через Берингов пролив. Но больше уже не возникало вопроса об уступке Германией
своих линейных кораблей, ни об уступке Россией своих морских баз. Германия, -
владычица всего побережья Европы от Тромзе до Андэй, - не нуждалась более в
Мурманске.

Гитлер, однако, стал нервничать. 13 августа он отдал приказ укрепить фиорды на
севере Норвегии "таким образом, чтобы русское нападение было обречено на
неудачу". Помимо того, он начал интересоваться Финляндией, которая просила
Германию о поддержке, чувствуя себя снова под угрозой.

20 августа Главный Морской Штаб следующим образом определил цели советской
политики:

"Приобретение незамерзающего порта в северной Атлантике. Продвижение на Балканах
с целью аннексии Дарданелл и господства в Черном море. Движение через Ирак к
Персидскому заливу. Сильный натиск на Финляндию. Панславянская пропаганда в
Болгарии, Румынии и Югославии. Агитация в Греции.

В ближайшее время СССР вряд ли прибегнет к оружию. Дальнейшая его позиция будет
зависеть от оборота, который примут события".

Почти в то же время - в последних числах августа или первых числах сентября -
Гитлер созвал в Райхенгальте генералов Кайтеля, Иодля и Варлимонта.

"Он просил нас, - рассказали они в Нюрнберге, - подумать над войной с Россией.
Но он приказал нам держать это в абсолютном секрете. Было запрещено писать что
либо по этому вопросу".

Кайтель добавляет, что Гитлер хотел знать, можно ли предпринять что либо
немедленно же. Ответ генералов был отрицательным. "Война с Россией осенью 1940
года была невозможна, - говорит Кайтель. - Заставить армию сражаться в Польше,
перебросить ее на запад, сражаться там, и теперь перебросить ее опять в Польшу,
чтобы снова начинать бои - это было абсолютно невозможно. Армия должна отдохнуть
и быть заново снаряженной".

Но вопрос, поставленный Гитлером, указывал на направление работы его ума. "Я был
встревожен", - говорит Кайтель, и то же самое повторяют другие два генерала.

Варлимонт спросил Риббентропа о положении. "Он ответил мне, что отношения с
Россией по-прежнему хорошие и даже был поднят вопрос о расширении пакта с
Москвой. Я почувствовал себя успокоенным".

Перегруппировка германской армии, возвещенная приказом Гитлера от 22 июня,
началась. Войска, победившие на западе, возвращались на восток, к местам их
первых успехов. Танкисты и пехота снова очутились на равнинах, где происходили
битвы, снова увидели реки, которые они уже однажды переходили. Они получили
новые машины, новое вооружение.

В первом томе документов ОКБ содержится следующий приказ, датированный 27
апреля:

"Переброска десяти пехотных дивизий и двух танковых в Генерал-Губернаторство
(Польша) в виду возможной в близком времени операции по охране румынских
нефтяных промыслов".

Промыслы, о которых шла речь, могли быть угрожаемы только со стороны русских,
которые приблизились к ним по занятии Буковины и Бесарабии.

12 сентября германский морской атташе в Москве сообщил, что отношение русских,
пройдя через период охлаждения, снова стало вполне дружественным, хотя причины
этого изменения неизвестны. Вильгельмштрассе со своей стороны опровергало все
слухи о растущей враждебности со стороны России. Но другие источники говорили о
сильной антигерманской пропаганде в Красной армии и о важных военных
приготовлениях.

26 сентября адмирал Рэдер сделал в присутствии фюрера анализ общего положения.
Следовало овладеть Суэцем, продвинуться в Палестину и в Сирию и поставить Турцию
в зависимость от Германии. "Русская проблема таким образом была бы совершенно
видоизменена. СССР прежде всего боится Германии, и операция, которая предвидится
на севере (охрана Финляндии) станет быть может излишней".

Фюрер изъявил согласие.

"Я думаю, - сказал он, - что СССР испытывает серьезный страх перед Германией, но
я считаю маловероятным, чтобы в Финляндии еще в этом году произошли новые
осложнения. Мы должны направить СССР к Персии и Индии; там он найдет выход к
океану, более значительный, чем Балтийское море".

Пакт трех держав - Германии, Италии и Японии - был подписан 27 сентября. Этот
союз трех великих антикоммунистических держав мира должен был серьезно
обеспокоить СССР. Однако, он не проявил внешне никакого беспокойства и даже
выразил удовлетворение тем фактом, что его нейтралитет был признан.

11 октября немцы вошли в Румынию. Это повлекло за собою, - как выразился
германский посол в Москве, - "легкое охлаждение" германо-советских отношений.
Становилось все более очевидным, что направления экспансии обеих держав взаимно
перекрещиваются. Кроме того в Польше все учащались международные инциденты.
Действие московского пакта сходило на нет.

Риббентроп, чувствительный к этому охлаждению, старался, поправить дело. Он
предложил фюреру свидание со Сталиным. "Вы бредите, - отвечал ему Гитлер, - вы
отлично знаете, что Сталин никогда не согласится приехать в Берлин; не захотите
же вы, чтобы я ехал к нему в Москву".

"Я получил только разрешение, - говорит Риббентроп, - написать Сталину просьбу о
командировке Молотова в Берлин".

Этот визит представляет собою одно из наиболее важных событий в наступившей
короткой дипломатической войне.

Молотов приехал 10 ноября. Официально Германия и Россия были еще добрыми
друзьями. Прием советского министра был обставлен с одной стороны военной
показной пышностью, с другой - тем несколько грубоватым радушием, которое так
характерно для церемоний тоталитарных держав. Сохранилась фотография: Риббентроп
весело хохочет, а молотов со своим непроницаемо лукавым лицом протягивает
ладони, как будто говорит: "Вот видите, я ничего не взял".

Германские дипломатические документы заявляют, что результат поездки Молотова
был удовлетворительный. "СССР, - говорит документ А. 15.199, - по-видимому
склонен примкнуть к тройственному пакту после улажения нескольких вопросов,
перечень которых следует".

Вот эти вопросы:

В вопросе Финляндии Молотов осторожно нащупывал почву. Германия отказалась
допустить простую аннексию всей страны Советским Союзом, но выразила готовность
сделать кое-какие уступки.

Молотов был посвящен в проект действий против Греции для поддержания Италии. Он
согласился. Со своей стороны он потребовал признания советских интересов в
Болгарии, аналогичных германским интересам в Румынии. Немцы не возражали.

По поводу проливов немцы заявили, что они вполне понимают стремление России
стать там твердой ногой и они вовсе не отстаивают господства Турции над
Дарданеллами; равным образом они поддерживают притязания России на район Карса и
соглашаются оказать общее давление на Турцию.

Наконец немцы заявили, что они не заинтересованы в Персии, а русские выразили
готовность уладить свои недоразумения с японцами.

В общем это было почти соглашение. Две агрессивные державы еще находили
достаточное поле для мирных захватов, откладывая свою схватку на будущее время.
Тот, кто брал бы этот документ буквально, нашел бы в нем больше шансов на мир,
чем на войну.

Однако это была лишь официальная, так сказать поверхностная истина. Подлинную,
глубинную истину мы найдем в том впечатлении, которое приезд Молотова оставил в
душе Адольфа Гитлера. Историческую реальность гораздо вернее передают живые
свидетели, чем документы.

Вот что сказал Кайтель:

"Требования Молотова встревожили фюрера. Молотов имел в виду возобновление войны
с Финляндией, для того чтобы захватить всю страну; он стремился к экспансии на
Балканах и в Дарданеллах. Фюрер видел в этих планах контуры большого маневра с
целью охвата Германии.

В то же время он был сильно обеспокоен полученными сведениями о гигантском
развитии советской военной промышленности".

Гитлер упрощал. Эта способность упрощения была его природным дарованием. Из всей
политики, намеченной Молотовым, богатой нюансами и основанной в сущности на
классической базе дипломатии - на идее компенсации, - Гитлер зафиксировал в
памяти самое главное: окружение Германии.

Реакция его была быстрой. Три недели спустя, 18 декабря 1940 г., Гитлер составил
то, что представляет собою один из самых замечательных документов войны и
истории - свою директиву №21, известную под именем "план Барбаросса" и
фигурировавшую в Нюрнберге под № 446 P.S.

Эта директива начинается так:

"Необходимо, чтобы вооруженные силы Германии были в состоянии сокрушить Россию в
течении короткой кампании.

Если обстоятельства позволят, я отдам приказ о сосредоточении войск, по крайней
мере, за восемь недель до начала операций".

Приготовления, требующие более долгого времени, должны быть начаты немедленно, с
таким расчетом, чтобы они могли быть закончены к 15 мая.

Должны быть приняты самые строгие предосторожности, чтобы не возбудить никаких
подозрений".

После этого вступления директива №21 намечает стратегические идеи кампании:

"Главная масса русской армии должна быть раздавлена ударом наших танков; путь к
отступлению остальной части армии в глубь России должен быть отрезан.

Быстрое преследование отступающей армии позволит нам достигнуть той черты,
откуда русский воздушный флот уже не сможет угрожать территории Великой
Германии. Первой целью является захват и удержание территории, лежащей к западу
он линии Волга-Архангельск. В случае необходимости, последний промышленный район
России, - Урал, - будет ликвидирован авиацией".

"В виду того, что болота Припяти разрезают театр военных действий на две части,
центр тяжести наших армий - две армейские группы - будет находиться к северу от
болот.

Из этих двух групп южная будет иметь главной задачей уничтожение боевой силы
русской армии. Северная группа возьмет Ленинград и Кронштадт. Затем наши силы
будут сосредоточены против Москвы, - важного центра сообщений и вооружения.

Группа армий, действующая к югу от Припяти, займет Украину.

Только полный разгром русской армии сделает возможным одновременное достижение
этих целей.

Финляндия и Румыния прикрывают фланги".

Знаменательное совпадение: три полководца, в разное время напавшие на Россию,
были все три великими стратегами. План Карла XII был хорош. План Наполеона -
хорош. План Гитлера - хорош.

Директива №21 содержит только основные принципы, но они верны, они классически
построены и они сильны. Гитлер отлично понял своего главного неприятеля:
пространство. Следовательно, надо было захватить неприятельскую армию раньше,
чем она сможет уйти в необозримые просторы России. Надо было не сражаться, но
уничтожать. Точно так же понимали свои задачи и Карл XII и Наполеон. Гитлер,
конечно, изучил их кампании и он точно установил причину их поражения. Эти
великие полководцы не смогли схватить неприятеля, так как они были бессильны
против пространства.

Он, Гитлер, обладал нужным для этого оружием: скоростью. Тот самый маневр,
который не удался Карлу XII вследствие медлительности Левенгаупта и не удался
Наполеону из-за чрезмерного расстояния между флангами Великой Армии - этот
маневр Гитлер рассчитывал провести успешно при помощи танковых армий. Он
предполагал прорвать центр неприятельской армии, предупредить ее отступление
глубоким проникновением в тыл неприятеля и, наконец, захватить русскую армию в
плен по частям. Цели географические он считал второстепенными и, в согласии с
Клаузевицем, давал предпочтение задачам стратегическим. Когда генерал Гальдер
высказал мнение, что главными целями кампании должны быть Украина, Москва и
Ленинград, Гитлер ему возразил, что главная цель - это помешать русской армии
отступить и тем избежать уничтожения. "Самое существенное, - сказал он, - это
чтобы русские не смогли восстановить свои силы в тылу, создав новый фронт".

Задача прорыва русского фронта возложена была на группу армии центра, вверенную
фон Беку. Ему придали большую часть танков и в частности весь боевой корпус,
который совершил прорыв французской армии под Седаном. Но было предусмотрено,
что после прорыва русского фронта эта группа будет разделена, и части ее будут
присоединены к крайним группам. Левое крыло будет помогать фон Леебу при взятии
Ленинграда, а правое - фон Рундштедту при завоевании Украины. Центр задержится
перед Москвой до того момента, когда будут достигнуты цели на севере, и тогда
германские силы сомкнут вокруг столицы гигантское кольцо.

Таким образом война против СССР, как ее замышлял Гитлер, должна была стать
триумфом маневра - кампания сводилась к одной гигантской битве. Как легкий
боксер, Гитлер хотел избежать долгой изнурительной борьбы с тяжеловесом СССР; он
должен был поразить противника уже в первом кругу силой и точностью удара своей
правой руки. Но в двух пунктах Гитлер ошибся: во-первых, эшелонирование русской
обороны в глубину и во времени превысило его расчеты; во-вторых, он недостаточно
учел еще одного неприятеля, который парализовал скорость его танков: местные
условия, почву и дороги России.

Директива №21 заканчивалась следующими словами:

"Нужно иметь в виду, что все приказания, которые будут отданы главнокомандующими
на основании этой инструкции, суть лишь меры предосторожности на тот случай,
если бы СССР изменил свое отношение к нам. Число офицеров, которые будут вначале
вести подготовительную работу, должно быть минимальным. Дальнейшие, сотрудники
должны быть намечены возможно позже и лишь постольку, поскольку они будут
совершенно необходимы для данной задачи. Иначе мы рискуем, что наши планы будут
обнаружены (момент проведения плана еще не назначен), из чего для нас возникнут
серьезные политические и военные невыгоды".

Этот параграф не простая формальность. В декабре 1940 г., когда война с Англией
еще не была окончена, решение начать в следующем году войну против России еще не
окончательно утвердилось в уме Гитлера. Он мечтал, как мы видели, о Гибралтаре,
о Северной Африке, об островах в Атлантике. Он снова колебался между Западом и
Востоком и имел в виду на всякий случай обе комбинации. Но фатальным для него
было то, что Россия представляла для каждого подобного ему ума неотразимую
привлекательность. Ее безмерность манила завоевателей, они видели в ней страну
для эпопеи.

В 1707 году Карл XII находился в том же положении, что и Гитлер. Герцог
Мальборо, которого Англия послала к нему, чтобы отвратить его от союза с
Францией, войдя в кабинет короля Швеции, увидел большую карту России. "А! -
воскликнул он, - Россия, какое великолепное поле битвы для такого полководца,
как Ваше Величество". Эти слова, быть может, были решающими.

Гитлер не имел возле себя соблазнителя. Наоборот, те немногие, кто смел давать
ему советы, пытались отговорить его от русской авантюры. Но эти робкие
предостережения, подобно советам Коленкура Наполеону, могли только укрепить его
в принятом решении. Таким образом он привык всегда чувствовать себя правым.

27 декабря адмирал Рэдер представил свои возражения. "Главнокомандующий морскими
силами, - говорится в протоколе, - снова требует самой полной концентрации наших
сил против главного нашего неприятеля - Англии. С одной стороны, Англия улучшила
свое положение благодаря военным неудачам итальянцев в восточной части
Средиземного моря и благодаря помощи США. С другой стороны, она может получить
смертельный удар из-за прекращения ее заокеанской торговли. Наши усилия по
постройке подводных лодок и созданию мощной гидроавиации далеко недостаточны.
Наш военный потенциал целиком должен быть посвящен борьбе с Англией; всякое
распыление сил в ущерб флоту и авиации затягивает войну и ставит под удар
конечный успех. Поэтому главнокомандующий морскими силами выдвигает самые
серьезные возражения против кампании в России до поражения Англии".

Фюрер ответил, что темп постройки подводных лодок (от 16 до 18 в месяц) был
действительно очень слаб. "Тем не менее, - сказал он, - последний
континентальный противник должен быть сокрушен прежде, чем мы будем готовы с
Англией. Поэтому армия должна, получить необходимое. После этого мы сосредоточим
все наши усилия на авиации и флоте".

Конец 1940 и начало 1941 годов были трагическими для Великобритании.

Лондон постепенно разрушался бомбами германских самолетов и его измученное
население каждую ночь наполняло галереи подземной дороги, причем усталость и
страх делали его все более похожим на полудикие орды Востока. Ковентри было
разрушено в один налет, и Мидлэнд, этот британский Рур, сердце всей индустрии, в
особенности военной, начинал зиять страшными ранами. Воздушные тревоги были так
часты, что они могли совершенно парализовать производство, если бы не был отдан
приказ продолжать работы и во время налета, несмотря на опасность. В гавани, уже
полуразрушенные и разрушаемые все далее, приходили разгружаться только подводные
лодки, действовавшие стаями, по "тактике волков". Англия шаталась под ударами,
которые она не могла возвращать и тем не менее ее воля к борьбе не ослабевала.

Гитлер изумлялся; потом ему показалось, что он понял. Англия была тверда, потому
что она надеялась на помощь. Надежда не помощь Америки, которая раскачивалась
так медленно, не могла быть достаточной для того, чтобы так стойко держаться.
Единственно реальной могучей военной поддержкой, которую она ожидала, была
помощь России.

Геринг, Кайтель, Иодль и Риббентроп подтвердили в Нюрнберге эту версию
совершенно единогласно. "Гитлер проникся в начале 1941 г. убеждением, что между
Англией и СССР существовало тайное соглашение. Он не мог иначе объяснить
ожесточенное и по-видимому безнадежное сопротивление англичан...".

Заключение вытекало само собой: когда Россия будет разбита, - Англия
капитулирует.

8 января 1941 года Гитлер заявил Риббентропу:

"Англия держится только надеждой на помощь Америки и России. Дипломатическая
подготовка англичан в Москве ясна: цель Англии - это бросить СССР на нас.
Одновременная интервенция России и Америки была бы слишком тяжела для нас.
Поэтому надо уничтожить угрозу еще в зародыше".

Кайтель приводит еще другой довод, который побудил фюрера напасть на Россию.

"Наша сухопутная армия, - сказал он, - стояла без дела. После поражения Франции
у нее "не было противника в Европе и было очевидно, что мы не могли ее держать
бесконечно в состоянии мобилизации, но без употребления. Это показалось фюреру
исключительно благоприятным случаем для того, чтобы покончить с большевизмом. Он
сказал, что после того, как советская опасность будет устранена, он демобилизует
армию и будет продолжать войну исключительно силами морского и воздушного
флота".

Решение было принято Гитлером в феврале - это засвидетельствовано Герингом.

"Фюрер, - сказал он, - сообщил мне, что он решил предупредить нападение русских,
нанеся Советскому Союзу решительное поражение".

"Он изложил мне свои доводы в виде пяти пунктов:

1) Сосредоточение советских войск в Польше продолжается безостановочно.

2) Воздушные силы в западных областях СССР становятся все более многочисленными.

3) Сведения, полученные ОКБ о росте военной промышленности СССР, принимают
угрожающий характер.

4) Экономическое давление Советского Союза также непрерывно растет.

5) Требования Молотова в Берлине по поводу Финляндии и Балкан раскрывают план
экспансии СССР и окружения Германии, для нас нестерпимый.

"Я просил времени на размышление, - продолжает Геринг, - а на другой день
представил фюреру мои возражения. Он выслушал их спокойно.

Я подчеркнул, что мы уже находимся в войне с мировой державой - Великобританией;
что вторая мировая держава - Соединенные Штаты несомненно вступят - рано или
поздно - в войну, и что было бы весьма неблагоразумно идти одновременно против
третьей мировой державы - России.

Я не сомневался в том, что германские армии победят русскую армию. Но я заявил
фюреру, что занятие такой громадной страны, как Россия, потребует таких усилий,
которые нас значительно и надолго ослабят.

Я отметил также, что война на востоке принудит воздушные силы Германии
прекратить или по крайней мере сократить налеты на Англию как раз в тот момент,
когда они достигли полной силы и когда неприятель выказывает явные признаки
истощения.

Я предложил фюреру обратный план. Он состоял в том, чтобы укрепить наш союз с
Москвой, обратить его в военное сотрудничество и толкнуть СССР на Индию. Фюрер
ответил мне, что вводить большевизм в нищие и голодные массы индусов
представляет собой такую ответственность, которую он никогда на себя не возьмет.

Ни один из моих аргументов не мог поколебать фюрера". 3 февраля 1941 года, в
Берлине состоялся военный совет. В архивах Нюрнберга есть протокол его под
номером 872 P.S. Присутствовали: Гитлер, Кайтель, Иодль, Браухич, Гальдер и
несколько офицеров Главного Штаба.

Гальдер дал картину, - впрочем, крайне элементарную - Красной армии. Он
определил ее силу в 100 пехотных дивизий, 25 конных и 30 танковых. "Нашу силы, -
сказал Гальдер, - почти таковы же по численности, но значительно выше по
качеству. Советские пехотные дивизии имеют несколько больших танков, но эти
танки посредственного качества. Русская артиллерия многочисленна, но
материальная часть и командование стоят на низком уровне. Укрепления спешно
возводятся. Стратегические планы советского командования неизвестны, но надо
считаться с тем, что отступление Красной армии из Украины и из Прибалтики
сомнительно в виду того, что эти районы имеют большое значение".

Затем заговорил Гитлер. Он энергично настаивал на необходимости полного
окружения главных сил советской армии.

"Важно, - сказал он, - уничтожить большую часть неприятельской армии, а не
обратить ее в бегство. Нужного результата мы можем достигнуть, маневрируя на
флангах возможно большими силами".

Генералы не возражали. Не было ничего похожего на дебаты, происходившие во время
обсуждения плана кампании во Франции. Главный Штаб стал мягким и податливым.
Когда Браухич сделал робкое замечание о мерах предосторожности, какие необходимо
будет принять на западе. Гитлер обрезал его словами:

"Когда Барбаросса начнется, весь свет затаит дыхание и будет выжидать".

В уме Гитлера война с Россией была уже решена. Но Англия еще не знала, что она
спасена. Ожидание нашествия немцев становилось все более напряженным, и каждый
вечер солдаты Домашней Обороны перед сном повторяли наставления для борьбы с
парашютистами и танками. В Германии были даны приказы продолжать приготовления к
высадке; войскам внушалось, что удар по Англии предстоит в самом скором времени.
Более того: Гитлер приказал распространять слухи, что сосредоточение германских
сил на востоке является ловушкой, чтобы уверить Англию, будто готовится конфликт
с Россией: "Я хочу, - заявил Гитлер, - чтобы операция Барбаросса была самой
большой неожиданностью в истории. Она должна во всех отношениях превзойти все
предшествующее".

Дипломатические события продолжали идти своим чередом. Документы Нюрнберга
периодически отмечают признаки натянутых отношений, и для внимательного
наблюдателя было очевидно, что германо-советское сотрудничество угасает. Однако,
официально отношения оставались по-прежнему дружественными. Это было необходимым
условием для сюрприза, который подготовлял Гитлер.

11 января 1941 года было подписано экономическое соглашение - последний листок
на дереве эфемерной дружбы, взращенном Московским пактом 23 августа 1939 г. Как
русская, так и германская печать одинаково подчеркивали по этому случаю, что
англосаксам не удалось испортить отношений между Германией и СССР. И 22 января в
британской Палате Общин государственный вице-секретарь Батлер признал, что
правительство Его Величества потерпело неудачу в своих попытках установить
политическое сотрудничество с Советским Союзом.

Несколько дней спустя возник новый кризис в советско-финляндских отношениях.
СССР известил Финляндию, что он не допустит ее союза с какой либо державой,
помимо СССР. Берлин не реагировал.

1 марта немцы вступили в Болгарию. СССР холодно заявил, что это произошло без
его согласия и что вопрос этот никогда не затрагивался в советско-германских
переговорах. В действительности этот новый шаг Германии был пощечиной Советскому
Союзу, так как Молотов в Берлине заявил о включении Болгарии в зону влияния
СССР.

В течении марта германская разведка получила два донесения о мобилизации
советских сил на западе Союза; третье донесение сообщало о значительном
улучшении отношений между Англией и СССР.

В Балканских государствах русско-германское соперничество происходило открыто.
20 марта Германия заявила о своем крупном успехе: Югославия примкнула к пакту
трех держав. Но спустя неделю правительство Стоядиновича было свергнуто военным
переворотом, поддержанным общественным мнением.

Гитлер снова разрубил узел. Он решился на войну на Балканах. Следствием этого
была, как мы видели, отсрочка плана Барбаросса. Наступление на Россию должно
было начаться 15 мая, теперь оно было отложено на шесть недель. Документ А. 20-
27 гласит: "Все меры, которые могут рассматриваться как агрессивные, отменяются
по приказу фюрера".

Если бы СССР хотел войны или чувствовал себя готовым, то германо-советский
конфликт разразился бы в этот момент. Однако, несмотря на пакт дружбы,
подписанный Москвой с новым югославянским правительством, она предоставила
германским армиям захватить весь Балканский полуостров, на который Молотов в
ноябре 1940 года возлагал столько надежд.

Бездействие Москвы сильно ободрило Гитлера. Это было доказательством
неподготовленности, слабости или страха. "Страх перед Германией, - говорится в
документе А 20.99, - всегда является доминирующим фактором советской политики.
Положение это может измениться только в условиях серьезного ослабления
Германии". Другой документ, датированный 13 апреля, добавляет: "Успехи Германии
заставляют СССР вернуться к корректному отношению к ней".

В то же время Германия договаривалась с Японией. Министр иностранных дел Японии
Матсуока прибыл в Берлин 29 марта, и один из наиболее любопытных документов
Нюрнберга - № 1877 P. S. - описывает его свидание с Риббентропом...

Германия хотела натравить Японию на Сингапур. Матсуока отвечал, что он опасается
ответного выступления Америки и, "как благоразумный министр иностранных дел", он
сомневается в том, что японским морякам удастся взять Сингапур в течении 3-х
месяцев. "Я удваиваю этот срок, - сказал он, - но, если завоевание Сингапура
продлится дольше, может быть целый год, то мы очутимся в критическом положении".
Риббентроп отвечал на это, что Рузвельт должен дважды взвесить все раньше, чем
решиться принять меры против Японии. Затем он добавил: "Фюрер, являющийся,
вероятно, величайшим военным экспертом нашей эпохи, мог бы вам наметить
наилучший способ взятия Сингапура. Методы, которые он применил при взятии линии
Мажино и форта Эбен-Эмаэль, могли бы и вам пригодиться".

По поводу России Риббентроп заявил:

"Одно несомненно, и я могу дать вам в этом полную гарантию: если Россия нападет
на Японию, Германия тотчас же вмешается. Вот почему вы можете безбоязненно
заняться Сингапуром. Большая часть германской армии сейчас на востоке и она
готова к военным действиям в любой момент. Лично я верю, что СССР будет
стараться избежать войны, но если она возникнет, то Советский Союз будет
ликвидирован в несколько месяцев".

И Риббентроп настаивает упорно и неотступно, наперед разрушая свою систему
защиты в Нюрнберге, которая состояла в том, что он, якобы, не был в курсе
агрессивных планов своего фюрера.

"Я не знаю, будет ли Сталин упорствовать в своей сегодняшней неприязненной
политике в отношении Германии. Но могу вас уверить, что конфликт наш с Россией
не исключен. Вы не должны уверять вашего Императора, что война между Германией и
Россией невозможна. Наоборот, ситуация такова, что конфликт должен считаться
возможным, а, может быть, даже и вероятным".

Дипломаты прежних времен понимали с полуслова... 13 апреля, после своего
путешествия в Европу, Матсуока подписал с СССР пакт о нейтралитете. Это было
сюрпризом. Документы Нюрнберга объясняют и этот акт.

20 апреля адмирал Рэдер, который не был тонким знатоком дипломатии, запросил
объяснения у фюрера. В архивах германского адмиралтейства сохранился ответ
современного Маккиавелли:

"Русско-японский пакт заключен с нашего одобрения, для того, чтобы отвратить
аппетиты Японии от Владивостока и направить их на Сингапур. Я заявил Матсуоке,
что Советскому Союзу нечего опасаться, если он будет соблюдать Московский пакт и
вести себя корректно в отношении Германии. Для обратного случая я оставил свое
решение при себе. Мое заявление подействовало и теперь СССР совсем прилично
держит себя по отношению к нам и не ожидает нашего нападения".

Эта утонченная хитрость имела чисто военную цель: Гитлер знал, что в СССР
мобилизация идет медленно и что Германия будет иметь громадное преимущество,
если ее наступление произойдет неожиданно. Основная идея его плана - не дать
русской армии оправиться от первого удара - целиком владела им и он заставлял
дипломатию служить стратегии.

Но массовое передвижение войск и гигантские приготовления к плану Барбаросса не
могли остаться в тайне. Москва учуяла и осознала опасность. 24 апреля телеграмма
германского морского атташе из Москвы извещала, что вопрос войны становится все
актуальнее и что английский посол сэр Стэфорд Крипс даже наметил начало войны на
22 июня. Это еще раз доказывает, что случай бывает угадчиком, так как 24 апреля,
день наступления, еще не был назначен.

Москва не хотела войны, - она страшилась ее. Германские документы
свидетельствуют, что Россия не могла ни избежать, ни даже задержать войну.
"Приказы Сталина и Тимошенко к дню 1 мая, - говорится в германском рапорте № А
21.1, - показывают, что СССР пытался всеми имеющимися средствами избежать
войны".

"Назначение Сталина на пост председателя Совета Народных Комиссаров, - говорится
в документе А 21-66, - означает: сосредоточение исполнительной власти,
укрепление правительства, желание продолжить прежнюю линию иностранной политики
и избежать конфликта с Германией".

10 мая Москва делает знаменательный жест: дипломатические представители
Норвегии, Бельгии и Югославии извещаются, что правительство СССР их больше не
признает. Это было исполнением давнишнего желания Германии.

4 июня рапорт доносит, что советские поставки Германии выполняются вполне
удовлетворительно и правительство употребляет все усилия, чтобы избежать войны.
6 июня германский посол пишет из Москвы: "Россия будет воевать только в случае
нападения на нее. Все военные приготовления сохраняют умеренность и, поскольку
можно судить, носят характер оборонительный. Советская политика старается, как и
прежде, поддерживать наилучшие отношения с Германией".

7 июня рапорт А 22-65 полностью подтверждает это мнение. "Все наблюдения
показывают, что Сталин и Молотов - единственно ответственные за иностранную
политику СССР, - делают все, что могут для избежания конфликта с Германией.
Общая линия поведения правительства, так же, как и тон прессы, которая
безупречно передает все события, могущие интересовать Германию, подтверждают это
положение. Лояльное соблюдение экономического договора с Германией доказывает то
же самое".

Наконец, 15 июня документ А 22-161 утверждает: "Сталин готов на крайние
уступки".

Итак, Германия не имела повода к немедленному разрыву. Ничто не вынуждало ее к
действию. Все события, происшедшие за последние три месяца, были в ее пользу.
Она захватила Балканы, и Россия не сказала ничего. Она послала войска в
Финляндию, и Россия опять не протестовала. Даже возможный конфликт между СССР и
Германией на представлял для последней никакой угрозы. Наоборот. Если бы она
захотела расширить пакт в свою пользу, ей достаточно было бы выразить это
желание. Страх, который она внушала, ставил ее в наилучшее положение для
переговоров. "Сталин готов на крайние уступки"...

Но Гитлер, со своей стороны, был готов на крайние решения. 14 июня он собрал у
своего стола высших генералов Германии. Он говорил перед ними полтора часа.
"Война неизбежна, - сказал он, - и поэтому мы должны избрать войну превентивную
и наступательную, чтобы не дать возможности Советскому Союзу начать ее в тот
момент, когда он будет лучше подготовлен, а мы, наоборот, будем заняты в других
секторах".

Германские генералы слушали и молчали. Ни один из них не осмелился подняться и
спросить фюрера - на какие секторы, на какие далекие предприятия он намекает?
Европа завоевана. Англия почти сокрушена. Настроение России доказывало, что
Германия имела достаточно времени, чтобы покончить с Британией еще раньше, чем
возникнет опасность на Востоке. Она могла взять Мальту и Суэц, как просил Рэдер.
Могла взять Гибралтар, как советовал Геринг. Она могла сбросить на британские
острова вдвое больше бомб и окружить их двойным числом подводных лодок. Теперь,
после опыта на Крите, она могла решиться - с большим шансом на успех - на
высадку в Англии. Но Гитлер был загипнотизирован: Россия, необозримая Россия,
гигантское поле битвы, на котором гений стратегии, подобно ему, может развернуть
величайшую в истории человечества кампанию...

В германской армии было еще много генералов и старших офицеров, сражавшихся в
России в 1914-1917 гг. Они помнили ее необозримые просторы, ее болота, ее зиму.
Помимо того, в армию просочились некоторые сведения от германского военного
атташе в Москве и, судя по ним, сила Красной армии больше, чем думали наверху.
Но, с другой стороны, немцы уже привыкли побеждать. Россия, как театр военных
действий, не труднее Норвегии, где грозные рельефы Альп сочетались с холодом
северного полюса.

ОКВ, в своем плане кампании (документ 873 P.S.) предусматривало четыре недели
упорных битв на границах, затем сопротивление должно было постепенно ослабевать.
Гитлер заявил, что он рассчитывает на кампанию в несколько месяцев.

Это значит, что СССР должен был быть покорен еще до зимы.

22 июня 1941 года, без предварительного обострения в политике, без пограничных
инцидентов, без обмена нотами, без ультиматума, без всякого предлога, войска
Гитлера ринулись на СССР.

XV. Поражение немцев под Москвой

Есть в архивах Нюрнберга драматическая повесть: рассказ генерала Гудериана о
битве зимой 1941 г. за Москву.

К началу войны с Россией Гудериан был уже знаменит. Его славу мог оспаривать
только Роммель. Гудериан осуществил прорыв у Седана. Во главе 19-го танкового
корпуса, лично управляя своим танком, он пробился через Люксембург, перешел
Маас, пересек полной скоростью север Франции, достиг Булони и навел панику в
Дюнкирхене; затем он проломил фронт французов в Шампани и, наконец, оставленный
без указаний, по личной инициативе дошел до швейцарской границы, замыкая мешок,
в котором очутилась целая группа французских армий. Гудериан - тип нового
солдата, одновременно лихой рубака и инженер, смесь механика с гусаром.

"Я ощутил, - говорит он, - первые признаки войны с Россией осенью 1940 г. после
приезда Молотова в Берлин. Начальник Главного Штаба Гальдер говорил мне об одной
подготовляемой операции, в которой должны были участвовать три группы армий -
две к северу и одна к югу от Припяти. Дело держалось в такой тайне, что было
запрещено что либо писать об этом.

Я был встревожен. Я думал, что нам следовало бы вести войну только на одном
фронте и что наша дружба с советской Россией могла быть сохранена".

Гудериан получил в командование танковую армию, входящую в группу фон Бока. Он
оказался в центре германского расположения, - там, где техническое превосходство
германской армии было наибольшим. Роль, предоставленная победителю при Седане,
была все тою же - острие копья.

Он должен был ринуться из района Брест-Литовска по направлению к Борисову и
Смоленску, разрезать русскую армию надвое и взять Москву.

Начало кампании развивалось легко. Боеспособность русских армий была слабой.
Целые соединения сдавались в плен почти без сопротивления. Один из подчиненных
Гудериана, генерал Шалль, докладывает, что пленные говорили с радостью: "Вы
пришли освободить нас от большевиков" и они горько жаловались на политических
комиссаров. Потери в машинах были незначительны, благодаря сухой погоде, а
потери в людях - невелики, так как русские не хотели сражаться.

15 июля, менее чем за месяц с начала войны, немцы достигли Ельни, в трехстах
километрах от Москвы.

Гудериан потребовал бензин и запасные моторы, но получил лишь приказ
остановиться.

"Это было, - говорит он, - большой неожиданностью. Перед нами был разбитый и
дезорганизованный неприятель. Наступила сильная жара, но почва была хороша для
танков и войска горели воодушевлением. Они рвались к Москве.

"Я видел Гитлера дважды, 3 и 25 апреля, но наш разговор касался только
технических вопросов. Я встретил Гальдера в Рославле и мы говорили о ходе войны.
Он объяснил мне причину нашей остановки. Командование армией хотело овладеть
Москвой, - узлом коммуникации и политическим центром врага. Но фюрер хотел иметь
сперва Киев и Украину. Целый месяц ушел на совещания о целях кампании".

Успех большой битвы в районе Минск - Барановичи ввел Гитлера в заблуждение.
Удачная операция, десятки тысяч пленных и захваченная несметная добыча внушили
ему мысль, что стратегическая цель уже достигнута: боевая мощь русской армии
сломлена. Москва, географическая цель, являлась плодом, с которым не было
надобности спешить. Точно так же рассуждал он в июне 1940 г., когда дал приказ
пренебречь Парижем в том случае, если бы французы пытались его защищать.

Остановка в районе Смоленск - Ельня была ознаменована, - по свидетельству
генерала Шалля, - изменением поведения русских. Они перешли к контратакам. Эта
реакция была слабой, несвязной, неловкой, но яростной. Тон военнопленных тоже
изменился: "мы, - говорили они, - патриоты и защищаем нашу землю". Затем они
добавляли: "у нас нет больше комиссаров. Теперь дело пойдет лучше".

Центральная группа армий двинулась дальше только в начале октября. Начались
дожди. Земля, твердая летом, обратилась в море грязи. Люди и моторы изнемогали
от усилий. Продвижение вперед требовало подчас от танковой армии половины
запасов горючего.

Армия достигла Брянска и подошла к Орлу. И вдруг 30 ноября внезапно пришла зима.
Термометр показывал 20° ниже нуля.

"В этот день, 30 ноября, - рассказывает Гудериан, - Гальдер принес нам приказы.
Высшее командование, несмотря на крутой мороз, все еще называло кампанию
"осенней". Были указаны цели: Москва и Волга у Горького. Это означало поход в
400 километров по ужасным дорогам. Материальные условия, в которых в это время
находилась армия, не позволяли выполнить такой поход. Зимняя одежда еще не была
получена; снабжение питанием не было обеспечено, так как в тылу хозяйничали
партизаны; люди были изнурены.

Все генералы, присутствовавшие на конференции, были в ужасе и смятении.

Я отправился к фон Боку. Он разделял мои опасения. Он вызвал к телефону Браухича
и изложил ему мои и его собственные возражения. Я присутствовал при разговоре и
вынес впечатление, что Браухич был не один и говорил не от себя.

Наступление было назначено на 2 декабря. Оно было отложено на 2 дня из-за
морозов и состояния дорог и началось 4 декабря. Танковые армии Рейнгардта и
Гепнера вели наступление к северу от Москвы, моя армия - к югу от нее. К
несчастью, в центре 4-я армия не двинулась вперед, может быть, вследствие своего
состояния.

В самый день наступления термометр упал с минус 20 на минус 40 градусов.

Страдания войск были невыносимы. Масло в орудиях замерзло и они перестали
действовать. 5-го декабря после полудня все армии без приказания и без сговора
прекратили движение".

Нет ничего более драматического в военной истории, чем этот страшный удар мороза
по движущейся армии. Германская армия была одета в свои обычные шинели и сапоги
и не имела к этому ничего, кроме шарфа на шею и перчаток. В тылу армии все
паровозы замерзли. На фронте орудия и ручное оружие отказывались служить. По
словам генерала Шалля, танковые моторы приходилось целыми часами разогревать,
чтобы пустить их в ход.

Русские солдаты были одеты в полушубки и валенки и имели все необходимые
средства против замерзания оружия. И тем не менее они тоже страдали... Контратака,
предпринятая ими 7 декабря, не имела успеха, несмотря на то, что германская
армия была заморожена. Гитлер, находившийся в Восточной Пруссии, в сотнях
километров от поля битвы, приказал возобновить движение на Москву.

"12 или 14 декабря,- рассказывает Гудериан, - я отправился к Браухичу. Я был в
подавленном состоянии. Умолял его поставить фюрера в известность о подлинном
состоянии армии. Браухич обещал, но у меня создалось впечатление, что он впал в
немилость и что ему было просто невозможно передать мои сообщения Гитлеру.

16 декабря я просил генерала Шмундта, первого адъютанта фюрера, навестить меня в
моей главной квартире в Орле. Шмундт был поклонником Гитлера, но честным и
добросовестным человеком. Я сказал ему всю правду и мне удалось его убедить. Он
взял телефонную трубку и несколько раз пытался соединиться с Гитлером. Но
расстояние было слишком велико и линии были в плохом состоянии. Разговор не мог
состояться.

Тогда я решил сам отправиться к Гитлеру. Я был одним из немногих генералов,
которые могли себе позволить такую смелость. Гитлер несколько раз давал мне
аудиенции и он меня всегда выслушивал, даже когда и не следовал моим советам.

Я отправился самолетом в Восточную Пруссию в страшный холод и прибыл туда 20
декабря. У меня было с фюрером три разговора, которые длились в общем пять
часов. Я описал ему состояние армии перед Москвой и пытался убедить его, что
армии не в состоянии сделать то усилие, которое от них требовалось. Я ему
сказал, что мы стоим перед разгромом, не от неприятеля, но от холода. Я убеждал
его отменить наступление, очистить занятую территорию, ибо мы не могли ее
удержать, и отвести войска на зимние квартиры, обратив танки в блокгаузы. Я
уверял его, что это единственный способ спасти армию и обещал ему, что мы
возьмем Москву весной.

Гитлер отказался верить картине, которую я ему нарисовал. Он упрекал меня в том,
что я веду себя, как все остальные генералы: слишком забочусь о своих людях и
своих танках. Он был впрочем сильно раздражен против высшего командования и не
скупился на злобные выражения по адресу Браухича. Но, сказал он, он хочет Москву
и он будет ее иметь.

Он продиктовал мне новые приказы о наступлении, которые я привез с собою.

Морозы так дезорганизовали армию, что приказы фюрера не могли быть исполнены.
Русские производили контратаки, поскольку могли; хотя они сами сильно страдали
от холода, однако, им удалось поставить в опасное положение наши передовые
части, которые были отброшены и окружены. Наши связи были прерваны и аппараты
передачи выведены из действия, вследствие снега и холода. Потери наши были
огромны, так как самое легкое ранение означало смерть. Битва повсюду
остановилась сама собою, без приказания несмотря на усилия начальников.

Браухич был смещен с командования накануне Рождества. Его преемник, маршал фон
Крюгер, сообщил ОКВ 25-го декабря, что я отказался выполнить приказы фюрера и я
был тотчас же отставлен от командования моей армией. Пять дней спустя Шмундт
прибыл в Орел и привел доказательства, что я сделал все возможное, чтобы
выполнить мой долг. Он сделал доклад Гитлеру, но это было слишком поздно: я уже
вернулся домой.

Приказ об отступлении, который я тщетно просил у фюрера 20 декабря, был дан в
начале января. Армия отступила на сотню километров, но потери, которые она
понесла, никогда не могли быть восстановлены".

Таков рассказ Гудериана. Кайтель заявляет со своей стороны, что остановка
германской армии была вызвана внезапным наступлением резких холодов, и Иодль
также говорит об атмосферической катастрофе, которая разбила все твердые
решения.

С тех пор как существуют военные, они охотнее признают победу стихий, чем
противника. Германские генералы придают очень много значения тому факту, что
русские войска ободрились, а также прибытию на фронт 7 декабря сибирских войск.
И тем не менее правда, что главным победителем под Москвой был мороз. Термометр
спускался до минус 50°. Для германской армии, так плохо одетой, мороз был самым
убийственным противником и самым непреодолимым препятствием.

Эта битва за Москву была кульминационным пунктом всей войны, Сталинграду
ошибочно приписывается эта роль. Ибо Сталинград, несмотря на все свое значение,
был лишь следствием. Причиной всего была Москва.

В декабре 1941 г., при этом драматическом вмешательстве морозов, Адольф Гитлер
потерял не только победу, но и орудие своих побед. Это не было сразу понято,
недостаточно оценено еще и сейчас. Но история этой войны, конечно, в свое время
осветит этот факт, который объясняет все последующее.

Германские силы, наступавшие на Москву, - армии Гудериана, Рейнгардта и Гепнера
- представляли собой тот страшный боевой таран, который в 18 дней раздавил
Польшу и в один месяц Францию. Это была чудесная элита, не только в смысле
машин, но, главным образом, людей. В истории войны ее можно сравнить с такими
тактическими нововведениями, какими были в момент их появления македонская
фаланга и римский легион. В течении двух лет она была исключительным орудием
побед Гитлера. Пехотные дивизии, которые составляли главную массу германской
армии, ограничивались в битвах занятием территории, выравниванием фронта и
приемом военнопленных.

Это революционное орудие победы, соединение мощи со скоростью было Гитлером
потеряно в декабре 1941 г. из-за его неистового желания взять Москву, несмотря
на морозы. И в течении всей войны Германия не в состоянии была восстановить
потерянное. Она вновь сформировала танковые дивизии. Но это были уже не танки
Гудериана.

По мере продолжения и развития войны в России, германскому командованию пришлось
на необозримых фронтах двинуть постепенно в первую линию ту массу дивизий,
которые до тех пор только следовали за танковым тараном. Многие из этих дивизий
не отличались прекрасным качеством. Они были импровизированы, - слабые кадры,
недостаточное вооружение, моторизация незначительная. Многие германские полки
дошли до Кавказа, таща свои боевые машины на лошадях; людям пришлось сделать
громадный путь пешком (а уцелевшим, и обратный путь).

Ослабление военного механизма повлекло за собой падение тактики. Развитие войны
в России характеризуется, быть может, скорее постепенным упадком германской
армии, чем непрерывным ростом русской армии. "Мы все больше теряли, - говорят
германские генералы, - чувство маневра. Война становилась примитивной. Никто не
занимался больше нащупыванием центра тяжести или фокуса операции. Мы не получали
больше тактических задач, от нас не требовалось застигнуть неприятеля врасплох,
повернуть, отрезать и уничтожить его. Нам приказывали только одно: "Вы будете
держать фронт от такого-то до такого-то пункта", или: "вы продвинетесь до такой-
то линии". И добавляли: "Вы за это отвечаете вашим местом".

История наполеоновских войн представляет такую же картину, как и история
гитлеровских кампаний. Против неприятеля, армии которого прогрессировали,
император выигрывал битвы все с большим трудом, так как его армии постепенно
теряли в качестве. Аустерлиц - это шедевр военного искусства; Ваграм - лишь
грубый мордобой; Бородино - слепая бойня. Поражения начались, когда исчезла
ощутительная разница между, батальоном австрийским и батальоном французским.
Тогда стала решающей численность.

Начало падения наполеоновской армии известно: это - расчленение Великой Армии,
вызванное войной в Испании. Начало упадка армии Гитлера также определенно
известно: это битва за Москву.

Неудача проистекала из двух ошибок Гитлера: слишком позднего начала войны и -
новая разительная аналогия с походом Наполеона - долгой задержкой у Смоленска.
Но наибольшей ошибкой, грубой и непоправимой, было наступление на Москву,
начатое необдуманно и продолжавшееся безрассудно, даже безумно.

Когда, год спустя, Гитлеру понадобились его танковые кадры, их уже не было. Его
самонадеянность и презрение к человеческому страданию убило их.

XVI. Что Гитлер хотел сделать из России

Ни одна победа не была так хорошо продумана, как та, которую Гитлеру не удалось
одержать: его победа над Россией.

План эксплуатации завоеванной территории был выработан одновременно с планом
самого завоевания. Архивы Нюрнберга располагают целой кипой документов, из
которых некоторые относятся к началу 1941 г., и раскрывают проекты Гитлера,
касающиеся громадной территории между Вислой и Уралом.

В первую очередь, намечено было систематическое ограбление материальных
богатств. Гитлер поручил это дело выдающемуся специалисту - маршалу Райха,
Герингу. Этот организованный грандиозный грабеж получил, подобно военным
операциям, особое имя: это был "план Ольденбург".

"Вся организация - говорится в документе 1317 P.S., помеченном 1-м марта 1941
г., - подчинена райхсмаршалу. Она ведала всеми отраслями хозяйства, за
исключением пищевых продуктов, которые были поручены специальной комиссии,
возглавляемой статс-секретарем Баке. Главная задача организации, вверенной
Герингу, состояла в овладении всеми запасами сырья и всеми крупными
промышленными предприятиями".

Через два месяца план Ольденбурга был разработан до мельчайших деталей. Документ
1157 P.S. от 29 апреля, разделяет Россию на четыре больших экономических
инспектората: 1) Ленинград (условное имя Голштиния), 2) Москва (Саксония), 3)
Киев (Баден) и 4) Баку (Вестфалия). Пятый инспекторат держался в резерве,
очевидно, в ожидании новых завоеваний.

23 экономических комендатуры и 12 бюро предназначались для разработки и
проведения мер, предписываемых инспекторатами. Одна из комендатур предполагалась
в Сталинграде. Этот пост остался незанятым.

Министр Баке должен был хозяйничать пищевыми продуктами. Принципы его
деятельности изложены в документе 2718 P. S.:

1) В течении четвертого года войны (1942) германские вооруженные силы должны
быть питаемы целиком за счет России, это необходимо для продолжения войны.

2) Неважно, что миллионы людей умрут от голода, если мы возьмем из этой страны
то, что нам необходимо для себя...

Третьей личностью, призванной Гитлером играть роль в России, был шеф СС,
начальник Гестапо, - Генрих Гиммлер.

"В зоне операций, - говорит особая директива от 13 марта 1941 г., - райхсфюреру
СС поручается приказом фюрера специальная миссия, которая вытекает из борьбы
двух противоположных политических систем. В пределах этой миссии райхсфюрер СС
действует совершенно независимо и на свою собственную ответственность".

Это чудовище - Гиммлер - становится палачом России. В момент, когда поражение
Германии уже стало намечаться, 4 октября 1943 г., он с неподражаемым цинизмом
излагает своим коллегам, генералам СС, принципы своей политики и своей морали
(речь в Познани, документ 1919 P. S.). Вот этот памятник варварства:

"Мы, СС, руководимся следующими принципами: мы должны относиться лояльно, честно
и по-братски к тем, кто принадлежит к нашей расе и только к ним. То, что
происходит с русскими, меня абсолютно не трогает. Процветание или страдания
других наций меня интересует лишь поскольку эти нации являются рабами нашей
культуры. Если десять тысяч русских женщин умирают от изнурения, копая
противотанковый ров, то меня это интересует лишь поскольку этот ров нужен для
Германии. Ясно, что мы не должны быть жестоки и бесчеловечны без необходимости:
мы, немцы, единственный народ, который культурно относится к животным и мы
должны так же относиться и к людям. Но было бы преступлением против нашей крови
давать людям чужой расы идеалы, так как этим мы готовим бедствия нашим детям и
внукам. Если кто либо придет и скажет мне: "Я не могу заставлять женщин и детей
копать этот противотанковый ров, они умрут и это бесчеловечно", - то я отвечу
ему: "вы преступник. Если этот ров не будет выкопан, то результатом этого будет
смерть германских солдат. А они вашей крови". Вот что я хочу внушить СС, как
один из наиболее священных законов их поведения. Я требую от них применения
этого правила ко всем не-германским народам, и особенно к русским".

Кроме этого человека-зверя, Гитлер одарил Россию теоретиком, холодным палачом в
лице Альфреда Розенберга. Он сделал его министром Восточных Областей. Розенберг
был вероятно ненормальным. Его отрывистая, несвязная, безостановочная речь, его
нескладные жесты, тяжелый, неподвижный взгляд - показывали, что он живет в
каком-то ином, нереальном мире. За его речью трудно было следить. Его
рассуждения были огромными скоплениями тумана, изредка прорезываемыми
просветами, как бы молниями. Гитлер, - сам полунормальный, - с беспокойством
смотрел на Розенберга и не подпускал его к активной деятельности. Наконец, он
нашел ему подходящую роль: дал ему самое обширное поле для экспериментов -
Россию.

За два дня до начала войны с Россией, 20 июня, Розенберг изложил свои идеи перед
главными своими помощниками, предназначенными для организации завоеванной России
(документ 1058 P.S.).

"Главной задачей Востока в этом году является питание германского народа. Юг
России должен нам поставить необходимое пополнение питательного баланса
Германии. Но мы не видим абсолютно никакого основания, обязывающего нас питать
также и русский народ из продукции этих областей. Конечно, необходимо будет
произвести широкую эвакуацию населения и нет сомнения, что русских ожидает ряд
очень трудных лет.

Германию ждет гигантская задача, но эта задача отнюдь не только негативная, как
могло бы казаться, если иметь в виду лишь жестокую необходимость эвакуации.
Направление русского динамизма к востоку - вот задача, которую надо проводить со
всей твердостью. Быть может, это решение будет одобрено будущей Россией, если не
через 30 лет, то через сто. Если мы закроем Запад для русских, то они осознают
свой истинный гений, свои подлинные силы и свою географическую принадлежность.
Наше решение иначе будет расцениваться историками через сотни лет, чем оно
расценивается русскими сегодня".

Фанатик, обрекавший живую Россию на голод, смерть и обезлюдение, шутовски
изображал себя создателем счастья и благоденствия будущей России. Он окружал
себя людьми, похожими на себя. "Розенберг, - говорится в протоколе одного
собрания, состоявшегося 16 июля 1941 г., - заявил, что он хочет взять к себе
капитана фон Петерсдорфа в виду его исключительных достоинств. Заявление это
вызвало всеобщий ужас и возражения. И фюрер и райхсмаршал заявили, что они
считают Петерсдорфа сумасшедшим".

Фюрер сам отобрал гауляйтеров, которых он хотел поставить во главе больших
частей России. Лозе для Прибалтики, Каше в Москве, Кох на Украине, Фрауенфельд в
Крыму, Тербовен на Кольском полуострове. Все "старая гвардия", твердые люди.

Задачей их было подготовить будущее. Какое?

Меморандум от 2 апреля 1941 г. (документ 1017 P. S.) дает ответ на этот вопрос.
Россию ожидало расчленение на семь государств.

Германские геополитики, бывшие в этом вопросе советниками Гитлера,
предусматривали в первую очередь Великороссию, т.е. центральную область, сердцем
которой была Москва. Это - историческое ядро России, центр ее могущества,
ячейка, откуда вышел панславизм. Ее необходимо было ослабить. К этому приводили
три средства:

1) полное упразднение еврейско-большевистского управления без всякой попытки
заменить его каким-нибудь более разумным и гуманным;

2) экономическое ослабление, путем конфискации наличных запасов, промышленных
предприятий и средств передвижения;

3) отторжение значительных территорий и присоединение их к соседним политическим
образованиям: Украине, Белоруссии и Донецкому Краю.

"Белоруссия и Дон, - говорится в немецком документе, - края бедные и отсталые.
Они не опасны для Райха, их можно увеличить и усилить, при условии бдительности.
Поэтому к Белоруссии следует придать Калининскую область, а к Дону -
Саратовскую. Таким образом, Москва была бы в 250 километрах от границ
Великороссии".

Украина должна была получить самую широкую национальную автономию. Она
становилась экономическим и политическим вассалом Райха и была бы включена в
союз Черноморских держав. Ей предоставлялись двойная миссия: почетная
обязанность кормить Райх и доверительная обязанность быть постоянной угрозой для
Москвы.

Пятой державой был намечен Кавказ. Его этническое и лингвистическое разнообразие
исключительно богато. Поэтому его легко раздробить на ряд мелких суверенных
образований, составляющих в целом федерацию. Но район Баку с его нефтяными
промыслами должен был так или иначе остаться под контролем Германии.

Из Средней Азии и Туркестана советники Гитлера хотели сделать мусульманское
государство в качестве вспомогательного союзника Великого Райха. Это
государство, - говорится в документе 1017 P. S., - явится операционной базой и
средством давления на Индию.

Остаются балтийские провинции, т.е. Литва, Латвия и Эстония.

"Нужно будет, - говорит меморандум, - организовать переброску в центральные
области России значительной части городского населения Латвии и низшие группы
населения Литвы. Затем будут предприняты шаги к заселению этих стран народами
германской расы. Большой контингент могут дать немцы с Поволжья, очищенные от
нежелательных элементов. Следует далее иметь в виду датчан, норвежцев,
голландцев и даже - после победоносного исхода войны - англичан. В течение
одного или двух поколений этот новый район колонизации может быть присоединен к
Райху".

Таким образом, победа Германии должна была привести к полному разрушению
политической мощи славян. Далее она должна была привести к колоссальной
перестройке политических образований и к грандиозным переброскам населения.
Запад Европы тоже не был пощажен. Германия собиралась очистить мелкие
государства, населенные народами германской расы, как Голландия и Дания, и
перебросить их население в степи Восточной Европы. И англичане, конечно, могли
не сомневаться в том, что им предстояло участвовать в насаждении германизма в
Литве и Эстонии.

Для характеристики германских амбиций существует свидетельство, еще более
ценное, чем документ 1017 P.S.: собственные слова Гитлера.

Это было 16 июля 1941 г., во время большого совещания по вопросам реорганизации
Восточных областей (документ L. 221). Германские танки были уже в Ельце, -
приближаясь к Москве. Русские армии поспешно отступали. Победа была почти в
руках и фюрер говорил с авторитетом триумфатора.

Он начал с того, что разнес один французский журнал правительства Вищи за его
"бесстыдную наглость": журнал осмелился написать, что война в России должна
вестись ко благу всей Европы, как целого. Он, Гитлер, хотел, чтобы война велась
ко благу Германии и больше никого.

"Мы не должны, - сказал он, - опубликовывать действительные наши цели, но мы
должны знать точно, чего хотим.

Надо действовать так, как мы действовали в Норвегии, Дании, в Бельгии и в
Голландии. Мы объявим, что мы вынуждены оккупировать, управлять и умиротворять;
что это делается для блага населения; что мы обеспечиваем порядок, сообщение,
питание. Мы должны изображать себя освободителями.

Никто не должен догадываться, что мы подготовляем окончательное устройство, но
это не мешает нам принимать необходимые меры - высылать, расстреливать - и эти
меры мы будем принимать.

Мы будем действовать так, как будто мы здесь только временно. Но мы-то хорошо
будем знать, что мы никогда не покинем этой страны".

Прежде всего надо было окончательно укрепить прочность Великого Райха.

"Никогда в будущем, - заявил Гитлер, - не должно быть допущено образования
военного могущества к западу от Урала, даже если бы нам пришлось бороться 100
лет, чтобы помешать этому. Все мои преемники должны знать, что положение
Германии прочно лишь постольку, поскольку к западу от Урала нет иной военной
державы. Наш железный принцип отныне навсегда будет заключаться в том, что никто
другой, кроме немцев, не должен носить оружие.

Это главное. Даже если мы найдем нужным призвать подчиненные народы к несению
военной службы, - мы должны от этого воздержаться. Одни немцы смеют носить
оружие и никто больше: ни славяне, ни чехи, ни казаки, ни украинцы".

Затем Гитлер перечислил те земли, которые по праву военной добычи должны
принадлежать Германии.

Крым:

"Крым должен быть очищен полностью от своего теперешнего населения и заселен
исключительно немцами. К нему должна быть присоединена Северная Таврия, которая
также войдет в состав Райха".

Часть Украины:

"Галиция, принадлежавшая бывшей Австрийской Империи, должна стать частью Райха".

Прибалтика:

"Все балтийские страны должны быть включены в состав Райха".

Часть Поволжья:

"Область Поволжья, заселенная немцами, также будет присоединена к Райху".

Часть Закавказья:

"В Баку мы образуем германскую военную колонию".

Кольский полуостров:

"Мы сохраним за собой Кольский полуостров ради рудников, которые там находятся".

Никто не осмелился возражать, даже Геринг. Три месяца назад он обратил внимание
фюрера на то, что долгая оккупация столь обширной страны, как Россия, явится
непосильным бременем для Германии. Теперь он молча принимал этот безумный план
экспансии и завоеваний. Итак, Прибалтика, Галиция, Крым с Северной Таврией,
Баку, низовье Волги, Кольский полуостров - входят в состав Германии; вся
остальная Россия, в том числе и Азиатская, разделена на вассальные государства,
которые должны держаться в повиновении при помощи военной силы Германии. Далее -
вся центральная Европа. Все побережье Северного моря с Данией, Голландией,
Бельгией и Северной Францией. Затем колонии. К этому еще цепь баз и опорных
пунктов, список которых найден в одном из документов Министерства Иностранных
Дел: Трондхейм и Брест, которые должны были навсегда остаться германскими
военными портами, Дакар, Канарские острова, Святая Елена, Коморские и
Сейшельские острова, Св. Маврикии, Занзибар... Такая империя превосходила все
самые безумные и эфемерные образования, какие знает история. Она далеко
превышала силы Германии, даже победоносной, и не могла быть прочной в силу
закона природы, который не допускает чудовищ. И окружение Гитлера, - среди
которого были и люди интеллигентные, образованные и со здравым умом, - слушало,
соглашалось и аплодировало.

Геринг, однако, хотел знать, какие территории обещаны союзникам Германии. Гитлер
нахмурил брови. Ему не хотелось что-либо уступать. Ему казалось, что у него это
крадут.

"Ничего определенного не обещано ни словакам, ни венграм, ни туркам. Антонеску
заявляет претензии на Бесарабию и Одессу. Наши отношения с Румынией хороши, но
никто не может знать будущего и мы не должны преждевременно намечать границы.

Финны хотят Восточную Карелию, но они не получат Кольского полуострова, который
мы оставляем себе. Они также требуют район Ленинграда: я снесу до основания
Ленинград и отдам им территорию".

И он прибавил, как бы грезя:

"Я сделаю из завоеванных стран земной рай".

* * *

Земной рай! Гитлер хотел придти к нему, начав с установления ада. Незадолго до
начала войны, в мае 1941 г., - рассказывает Гальдер, - фюрер собрал старших
генералов армии. В этот день он снова был возбужден и раздражен.

"Война с Россией, - сказал он, - не может вестись с соблюдением закона чести.
Она является одновременно борьбой идеологий и борьбой рас; и она должна вестись
с небывалой до сих пор беспощадностью. Господа офицеры должны позабыть на этот
раз свои рыцарские традиции. Я хорошо знаю, что такой образ мыслей плохо
умещается в представлениях гг. генералов и меня это очень огорчает, но тем не
менее мои приказания должны быть выполнены неукоснительно.

Я знаю, что мои СС не будут рассматриваться Советским Союзом как комбатанты. Я
вывожу из этого следствие, что советские политические комиссары должны быть
расстреливаемы.

СССР не присоединился к Гаагской конвенции. Благодаря этому, нарушения нашими
войсками международного права должны оставаться безнаказанными, кроме тех
случаев, когда нарушаются законы уголовные, как убийство и изнасилование".

"Докончив свою речь, - продолжает Гальдер, - Гитлер вышел из комнаты, не добавив
ни слова. Присутствовавшие чувствовали себя оскорбленными и обратились к
Браухичу с протестом. Маршал заявил, что он будет с этим бороться и он добьется
того, что приказы фюрера по этому пункту будут изменены. Он тут же составил
текст приказа об обращении с пленными политическими комиссарами и послал его в
ОКВ, подчеркнув, что армия не должна выполнять никаких иных приказов".

Иодль заявил следующее:

"Между фюрером и генералами существовало основное расхождение во взглядах на
войну с Россией. Генералы видели в ней войну двух армий, в то время как фюрер
настаивал на том, что это борьба на истребление двух взаимно исключающих форм
цивилизации. "Вы смотрите на войну так, - говорил он, - как если бы вы думали,
что на другой день после перемирия победитель и побежденный могут подать друг
другу руки. Вы не понимаете, что законы, управляющие другими войнами,
неприменимы в нашей борьбе с Россией. Ваши рыцарские представления здесь
неуместны и просто смешны".

"Во время осады Ленинграда, - рассказал дальше Иодль, - генерал фон Лееб,
командующий северной группой армий, сообщил ОКВ, что потоки гражданских беженцев
из Ленинграда ищут убежища в германских окопах и что у него нет возможности их
кормить и заботиться о них. Фюрер тотчас отдал приказ не принимать беженцев и
выталкивать их обратно на неприятельскую территорию".

Этот приказ сохранился - документ S. 123, датированный 7 октября 1941 года,
гласит следующее:

"Фюрер решил, что капитуляция Ленинграда, как и позднейшая капитуляция Москвы,
не будут приняты, если даже неприятель будет о ней просить.

Моральное оправдание этой меры должно быть понятно миру. В Киеве наши войска
подвергались большой опасности от взрывов замедленных мин. Такая же опасность,
но еще в большей степени, ожидает нас в Ленинграде и в Москве. Советское радио
само оповещало, что Ленинград будет защищаться до последнего человека и что
город минирован.

Вот почему ни один немецкий солдат не должен вступать в город. Всякий, кто будет
пытаться покинуть город, перейдя через наши линии, будет огнем принужден к
возвращению.

Нужно позволить населению выход из города только через узкие проходы, ведущие в
еще незанятые области России. Население нужно принудить к бегству из города при
помощи артиллерийского обстрела и воздушной бомбардировки.

Чем многочисленнее будет население городов, бегущее вглубь России, тем больше
будет хаос у неприятеля и тем легче будет для нас задача управления и
использования оккупированных областей. Все высшие офицеры должны быть
осведомлены об этом желании фюрера".

Фон Лееб, - говорит Иодль, - протестовал. Браухич заявил, что он не отдаст
приказа стрелять в гражданское население и что войска даже не исполнили бы
такого приказа. Но Гитлер настаивал на своих инструкциях.

Эти протесты отдельных начальников не могли помешать невероятным преступлениям,
совершенным в России в гигантских масштабах. Но тем не менее они выводили фюрера
из себя. Он видел в них доказательства непонятливости, дряблости и враждебности
к себе. Он находил в них то, что он называл вечной оппозицией военной касты
своим желаниям. Никогда еще германские генералы не видели к себе такого
нескрываемого презрения и подозрения, как во время кампании в России.

"Наша роль, - говорили они, - была невероятно сужена и ограничена. Армия,
собственно говоря, почти не имела тылов. Власть гражданских чинов и партийных
органов начиналась непосредственно за линией огня. Увеличение числа соединений
СС ставило командование в крайне щекотливое положение и приводило к бесконечным
инцидентам. Военная полиция не подлежала нашему контролю и даже безопасность
наших линий этапов не зависела от нас. В результате обстановка для армии
складывалась весьма трудная, тем более, что армия должна была усмирять волнения,
вызываемые жестокостями гражданского управления".

Зато Гитлер, - говорят военные, - всецело доверял диким фанатикам партии,
чудовищам вроде Гиммлера. "Русский народ, - говорил этот последний, (документ
1919. P.S.), - должен быть истреблен на поле битвы, или же поодиночке. Он должен
истечь кровью". И еще: "Мы вначале не считались с ценностью человеческого
материала. С точки зрения интересов будущего об этом жалеть не приходится, но,
учитывая недостаток у нас рабочих рук, в настоящее время приходится пожалеть о
том, что военнопленные умирали сотнями тысяч от голода и истощения".

Возмездием за это варварство явилась смертоносная партизанская война, которая
стоила германской армии таких же жертв, как и регулярная кампания.

"В течении трех летних месяцев 1943 г., - говорит Иодль, - нападения партизан на
железнодорожные поезда выражались в следующих цифрах: июль - 1560; август -
2121; сентябрь - 2000".

Для германских генералов кампания в России была гекатомбой. "Один за другим, -
говорит Гудериан, - лучшие начальники армии были отставлены. Браухич, Рунштедт,
Бок, Гепнер, Лееб, сам Гудериан - исчезли. Когда фюрер отставил маршала Листа,
Кайтель спросил его о причинах и напомнил блестящую кампанию маршала на
Балканах. "Я не могу терпеть, - отвечал Гитлер, - генерала, который приезжает ко
мне без карты с обозначением движения его армии". И в то же время Гитлер сам
строго воспрещал брать с собою на самолет военные документы, так как они могли
попасть в руки партизан.

Чем больше увеличивались затруднения, тем больше Гитлер, подобно Наполеону,
терял ощущение границ возможного и реального. Генерал Иодль убедился в этом. Его
фанатическая преданность фюреру и его несомненные способности с трудом спасли
его от немилости: он также совершил преступление, позволив себе не согласиться
со стратегическими идеями Гитлера.

"Мой конфликт с фюрером, - пишет он в своей длинной записке, предназначенной для
судей в Нюрнберге, - начался осенью 1942 года, в Винище. Гитлер, который в то
время был, по-видимому, нездоров, резко критиковал приказания, отданные им же
самим устно либо генералу Гальдеру, начальнику Главного Штаба, либо другим
генералам. Я составил записку, протестующую против такого обращения с высшими
начальниками армии. Гитлер на меня за это рассердился.

Несколько позднее, после встречи в Сталине с маршалом Листом и генералом
Конрадом, я просил Гитлера о пересмотре плана операций на Кавказе. Я ему
высказал мнение, что намеченная попытка неминуемо окончится неудачей по причине
труднопроходимой горной местности. Мне казалось рискованным проводить
одновременно две операции - наступление у Сталинграда и завоевание Кавказа, и я
подчеркивал, что армии ставилось одновременно слишком много задач, которые она
не имела возможности успешно выполнить. Гитлер вспылил. Им овладел приступ
жестокого гнева и он дошел до обвинения меня в неповиновении.

Вследствие этого инцидента наши отношения стали крайне холодными, крайне
затрудненными. Фюрер перестал появляться в столовой Главного Штаба и начал
обедать и ужинать в своем вагоне. Он делал вид, что меня не замечает и избегал
подавать мне руку. Ежедневные рапорты, которые раньше происходили в комнате для
игры в карты, были перенесены в салон-вагон фюрера и при них неизменно
присутствовал высший офицер войск СС. Восемь стенографов, поставленных
секретарем партии, т.е. Мартином Борманом, записывали все мои слова.

Кайтель сообщил мне, что фюрер имел намерение заместить меня маршалом Паулусом,
после того, как он возьмет Сталинград".

Паулус не взял Сталинграда, но сам был взят в плен. Но и помимо этого выбор
фюрера был ошибочным. Паулус, как и адмирал Канарис, начальник службы разведки,
участвовал в заговоре против Гитлера. Попав в плен, он присоединился к движению
"Свободной Германии", основанному в СССР, и призывал по радио немцев к восстанию
против фюрера. Такова была с 1943 года истинная подоплека армии Третьего Райха.

"Мои отношения с Гитлером, - продолжал Иодль, - понемногу улучшились. Примирение
состоялось совершенно неожиданно для меня 30 января 1944 года. Гитлер публично
заявил, что он по-прежнему убежден в том, что я ему давал плохой совет, но что,
тем не менее, он считает меня за отличного офицера. Потом он вручил мне золотой
значок партии. Но мое доверие к чувству справедливости фюрера больше не
возвращалось".

Несправедливость и суровость фюрера ускорили падение качеств высшего командного
состава армии. Начатая победителями под Млавой и Седаном, русская кампания
заканчивалась посредственностями. Гитлер не терпел военачальников с характером и
отказывался верить, что характер обычно сочетается с талантом.

"В Мондорфе, - рассказывает Кайтель, - меня в течении двух дней допрашивала
русская комиссия. В конце допроса русский генерал отвел меня. в сторону и
спросил: "Объясните мне, почему вы сместили всех ваших лучших генералов? Нам
ведь тоже случалось смещать генералов за проигранные битвы, но если они были
вообще хороши, то мы их снова пускали в дело. Посмотрите, Тимошенко был разбит
под Харьковом, но потом он снова встал во главе армий. Вы же кончали войну с
людьми даже не второго, а третьего сорта".

XVII. Сообщение генерала Иодля

Генерал-полковник Альфред Иодль представлял собою в Нюрнбергском процессе
гораздо более значительную фигуру, чем маршал Кайтель - типичный бюрократ
Главного Штаба.

Иодль был настоящим стратегом и теоретиком военного искусств" Его военное
образование было построено на солидном историческом фундаменте: он считался в
германской армии лучшим знатоком наполеоновских войн и доктрин. В течении всей
войны, он был начальником оперативного отделения ОКВ. Он может считаться главным
советником Гитлера в полном смысле этого слова.

Иодль, как и Кайтель, был чужим человеком среди аристократов, занимавших еще
главные командные посты в германской армии. Большая часть генералитета говорила
о нем в тоне снисхождения, почти презрения. "Пара Кайтель-Иодль, - говорили
генералы, - не пользовалась уважением в армии, которая видела в них послушное
орудие фюрера". Такое отношение, вероятно, способствовало укреплению национал-
социалистических симпатий Иодля. Он ополчился против традиционных генералов,
которые не хотели признавать его за равного себе. Помимо того он искренне
восхищался военным гением Гитлера. Профессионал преклонялся перед превосходством
любителя.

Иодль, однако, проявил больше прозорливости, чем его повелитель. "Первые
сомнения в нашей победе, - сказал он в Нюрнберге, - зародились во мне зимой
1941-42 гг.". Мы уже видели, как в 1942 и 1943 г. г. он пытался протестовать
против мании военного величия Гитлера. Он отмечал его стратегические ошибки.
"Фюрер, - сознается он, - постепенно терял правильное представление о
действительном положении вещей. Он упорно хотел держаться на всех фронтах,
независимо от общего хода войны. Он цеплялся до самого конца за свои завоевания
только из соображений престижа и в конце концов преследовал одну цель: вести
возможно дольше военные действия вдали от границ Райха".

"Весной 1944 г., - говорит Иодль, - я подал фюреру записку, в которой проводил
идею, что единственный наш шанс добиться почетного мира это - отразить
неизбежную попытку англо-американцев высадиться на континенте. Я предлагал
пожертвовать, если нужно, остальными фронтами для того, чтобы сосредоточить во
Франции необходимые силы. Гитлер меня не слушал".

В архивах Нюрнберга имеется под шрифтом L. 172 обширный документ, составленный
генералом Иодлем. Это запись о совещании, состоявшемся в Мюнхене 7. 11. 1943 г.,
на котором присутствовали райхслайтеры и гаулайтеры Райха, т.е. самые высшие
партийцы. Этот протокол, и в особенности пояснительные таблицы, составленные ОКВ
и частично использованные Иодлем, являются драгоценным материалом для истории.
Они дают полную картину стратегического положения Германии в начале пятого года
войны, незадолго до высадки союзников и поражения Германии.

Я уже цитировал частично этот документ. Теперь я хочу рассмотреть его целиком и
дать общий анализ.

Характерны уже первые фразы. Они свидетельствуют о повреждении германской
морали, о дрогнувшем внутреннем фронте. "Демон разложения, - говорит Иодль
собравшимся, - приближается шаг за шагом. Все трусы ищут выход в том, что они
называют "политическим решением". Они советуют договариваться, вместо того,
чтобы биться. Капитуляция была бы концом Германии. Против волны неприятельской
пропаганды и против трусости, которая охватывает ваши области, вы бессильны.
Поэтому я хочу дать вам объективное и правдивое представление о состоянии наших
дел, чтобы вы почерпнули в нем необходимые элементы для поднятия морали нации".

Затем Иодль сделал исторический обзор, начав с прихода национал-социализма к
власти. Он оправдывал решения Гитлера и перечислил его победы - блестящие, но
всегда недовершенные.

"Должны ли мы были, - спросил он, - перенести войну в Англию и сделать попытку
высадки в крупном масштабе? Далее, в виду перспективы вступления в войну США,
было необходимо принять в соображение оккупацию некоторых островов
Атлантического океана, как например Исландии и Азорских островов. Из этих
опорных пунктов мы были бы в состоянии наносить особенно чувствительные удары
английской морской торговле и защищать территорию Европы, подобно тому, как
сейчас Япония защищает Азию, опираясь на свои базы в Тихом океане. Однако фюрер
вполне разумно отказался от этих целей. Не только завоевание, но и оборона и
удержание этих пунктов и морских путей к ним потребовали бы таких воздушных и
морских сил, которыми мы не располагали.

В течении первого периода войны, когда наше превосходство на суше было
тотальным, полная победа была нам недоступна из-за безнадежной слабости нашего
флота. Высадка в Англии, подготовленная до малейших деталей, но с
импровизированными транспортными средствами, не могла быть осуществлена потому,
что нам не удалось подавить английскую авиацию".

Рассказав о крушении плана захвата Гибралтара и неудачах в Средиземном море,
вызванных неспособностью итальянцев, Иодль перешел ко второму жгучему вопросу
войны:

"Сегодня, после наших повторных неудач 1943 года, перед нами все время встает
вопрос: не сделали ли мы крупной ошибки в оценке силы большевиков? Если
рассматривать детали военных операций, то ответ должен быть, невидимому,
положительный: да, ошиблись. Если же брать поход на Россию в целом, то не
остается более никаких сомнений в нашей ошибке. Война, как и политика, не
поддается арифметическому учету; один из самых важных уроков, какие дает опыт
войны, это - сознание трудности оценить силу противника. Даже когда все элементы
правильно оценены и взвешены, еще невесомые факторы и целей становится ясным
только в течении самой борьбы".

"Тем не менее ситуация все же выясняется. В течении нашего продвижения в
громадную неизвестность, которая зовется Россией, мы были вынуждены не только
увеличить численность нашей армии, но также и улучшить наше вооружение; таким
образом, сейчас мы привели нашу армию в такое состояние, какое было бы для нас
недостижимо, если бы мы оставались в покое. Сейчас нас приводит в дрожь одна
мысль о том, что ожидало бы нас, если бы мы перед лицом опасности остались
пассивными. Рано или поздно, мы были бы захвачены врасплох.

Хотя ни в 1941, ни в 1942 г. г. нам не удалось сломить боевую силу неприятеля и
поставить Россию на колени, однако мы можем считать положительным результатом
уже то, что мы отбросили большевизм далеко от наших границ".

Но 1943 год был свидетелем неудач и скопившихся угроз, которые Иодль не мог
отрицать. Хотя, очевидно, не могло быть и речи о критике действий Гитлера,
однако Иодль позволил себе наметить допущенные ошибки.

"После первых неудач зимы 1941 года на восточном фронте и в Северной Африке,
Германия и ее союзники собрали силы, чтобы разбить Россию в новом наступлении и
чтобы вырвать у англичан их базы в западной части Средиземного моря. Крупные
операции, предпринятые на Кавказе и на дельте Нила, потерпели неудачу из-за
недостатка сил и несовершенного снаряжения. В Средиземном море наши западные
противники впервые оказались сильнее нас в воздухе, как количественно, так и
качественно. России удалось стабилизировать фронт у Сталинграда и на Кавказе и,
при помощи зимних холодов, ее новые армии успели проломить фронт на участках
Волги и Дона, где наши линии были заняты частично нашими союзниками. 6-я армия,
состоявшая из лучших германских частей, но измученная недостатком снабжения и
жестокой зимой, не выдержала борьбы с превосходными силами неприятеля".

Высадка неприятеля в Северной Африке и кампания в Тунисе также стоили Германии
тяжелых потерь.

"В конце зимы 1942-43 гг., - говорит Иодль, - германские силы были напряжены до
крайнего предела. Возможно было восстановить 6-ю армию и 5-ю танковую армию, но
четыре армии наших союзников были окончательно потеряны".

Генерал Иодль не дал своим слушателям никакой надежды на улучшение военного
положения в будущем.

"Наши тактические резервы на востоке, - сказал он, - исключительно хорошо
снаряжены, но наличный состав их таков, что исключает возможность крупных
операций. Пришел конец подвижности нашей армии и конец - за исключением
восточного фронта - нашего превосходства в воздухе. Экономическая мощь наших
противников и подавляющее их превосходство в человеческом фонде уже дают себя
чувствовать. Полное банкротство Италии во всех областях и отсутствие военной
промышленности у остальных союзников Германии не могут быть возмещены усилиями
одной Германии".

"Вот почему инициатива перешла к противникам Германии и почему мы и наши
союзники, которые борются плечом к плечу с нами, вынуждены были перейти к
обороне".

Затем Иодль описал отпадение Италии и его бедственные последствия. Он признал,
что сейчас Германия не в состоянии производить стратегические переброски сил,
которым она была обязана своими крупными успехами 1917 и начала 1918 годов, так
как теперь неприятель повсюду имеет превосходство в силах. Он отметил кризис
наличного состава армии, кризис рабочих рук, кризис сырья, все эти глубокие
язвы, которыми покрылось тело истомленной Германии.

"Но, - сказал он, - что тяжелее всего воздействует на наш внутренний фронт и
передается и на боевой фронт, это террористические налеты неприятеля, которые
обрушиваются на наши дома, на наших жен и детей. По вине Англии война приняла
вновь такие формы, какие она имела в эпоху расовых и религиозных войн и какие в
наше время считались уже невозможными.

Психологические, моральные и материальные результаты этих налетов таковы, что
эти налеты безусловно должны быть ограничены, если не полностью исключены.
Правда, что эти налеты - как и все крупные несчастья - имеют и некоторые
благоприятные последствия. Перед лицом руин бледнеют все социальные комплексы;
всякая зависть, скупость, все мещанские чувства исчезают из человеческой души.
Но для нас это слабое утешение. Чрезмерные требования, которые мы предъявляем к
нашим летчикам, наша неспособность держаться на уровне наших неприятелей в
области авиационной промышленности, и в частности в истребительной авиации,
привели нас к тому положению, в каком мы сейчас находимся.

Но усилия фюрера и райхсмаршала преодолеют этот кризис. Первые результаты уже
дают себя чувствовать. Мы выровняем баланс и противопоставим четырехмоторным
бомбардировщикам англо-саксов дальнобойную зенитную артиллерию. Достаточно,
чтобы неприятель терял 10-12% своих самолетов за каждый налет. Быть может, он
будет в состоянии возместить эти потери в материале, но никоим образом не в
летном составе. Сверх того, при этих потерях мораль экипажа неизбежно падает,
особенно у американцев, которые не имеют ни малейшего понятия о том, во имя чего
они сражаются. Я совершенно уверен, что благодаря нашему новому оружию и нашим
новым техническим изобретениям, налеты сплоченных соединений, разрушающих наши
города своими "коврами из бомб", будут ликвидированы".

Это была первая надежда, которою Иодль порадовал райхслайтеров и гаулайтеров. За
нею следовала другая.

"Однако, - сказал он, - наибольшие надежды командование и народ Германии
возлагают на подводную войну. Она является единственным сектором, где мы ведем
наступление. Правда, в течение последних месяцев мы потерпели в этой области
крупные неудачи, и общая цифра потопленного тоннажа не превышала вновь
построенного неприятелем. Эта неудача явилась результатом мер, принятых
противником: усиленной охраны караванов авиацией, введения усовершенствованных
аппаратов для обнаружения подводных лодок и пользования глубинными бомбами
большой силы. Но этот кризис должен быть преодолен и он будет преодолен. С нашей
стороны уже приняты меры, чтобы сломить неприятельскую оборону и восстановить
боевое превосходство, наших подводных лодок".

Сообщение Иодля было равносильно признанию своего поражения. Оно доказывало
неопровержимо, что Германия превзойдена своими неприятелями на всех секторах
борьбы и что баланс сил все более склоняется против нее. В каждой нации, не
охваченной безумием, оно должно было привести к заключению, что следует
попытаться вступить в переговоры, быть может даже подумать о капитуляции, чтобы
избежать бесполезной бойни и колоссальных бесцельных жертв. Но Иодль закончил
свое катастрофическое сообщение гимном фюреру: "Моя глубокая вера в победу, -
сказал он, - основана на том факте, что Германия возглавлена человеком,
предназначенным вести свой народ к славному будущему. Я могу
засвидетельствовать, что он является душой как военного, так и политического
руководства, и что сила его воли, как и его творческие способности, воодушевляют
и движут всю германскую армию. Моя преданность фюреру и моя вера в него
безграничны".

Так говорил тогда Иодль, тот самый Иодль, который пытался уверить судей в
Нюрнберге, что он был в то время почти в немилости и что его вера в дух
справедливости Гитлера была потрясена.

Речь Иодля была дополнена цифрами и таблицами, изготовленными ОКВ. Они дают
полное и точное представление о германских силах в этой фазе войны и об их
распределении.

В Финляндии немцы держали 176.800 человек первоклассных войск. В Норвегии они
имели 380.000, всего 13 дивизий и 1000 орудий калибра 10 мм и больше. В Дании
стояло всего три дивизии невысоких боевых качеств, всего 106.500 человек.

На Западе Германия ожидала наступления, Побережье, - гласит пояснение Главного
Штаба, - почти повсюду не представляет затруднения для высадки и обладает сетью
шоссейных и железных дорог, позволяющей неприятелю быстрое продвижение. Быстрое
и опасное!

"Овладение нашими оборонительными сооружениями предоставило бы противнику
Бельгию, Голландию, север Франции и промышленные районы Западной Германии. Это
было бы фатальным для Германии.

Даже частичный успех, например, создание предмостного укрепления, представлял бы
серьезную опасность. Неприятелю, благодаря его превосходству в численности и в
материале, не трудно было бы расширить предмостное укрепление и прорвать наш
фронт.

Поэтому необходимо отразить и разбить неприятеля раньше, чем он достигнет
берега".

С этой целью немцы выстроили Атлантический вал. "Невозможно, - говорит сообщение
Главного Штаба, - укрепить все побережье, длиной в 2600 километров, непрерывной
системой укреплений одинаковой глубины. Тем не менее число сооруженных фортов и
опорных пунктов превышает все до сих пор построенные сооружения, в том числе и
линию Мажино".

5.300.000 кубических метров бетона было употреблено на Атлантический вал,
сооружено 8.449 фортов, опорных пунктов, батарей и отдельных орудийных позиций;
2.692 орудия крупного и среднего калибра и 2.354 противотанковых орудия были
установлены в этих казематах. 27 дивизий были предназначены для обороны
побережья; 21 дивизия, в том числе 11 танковых, были наготове для контратаки, и
7 новых дивизий, в том числе 3 парашютистов были в периоде формирования. Общее
количество людей, числившихся на продовольствии, равнялось 1.708.990, в том
числе 1.370.780 бойцов.

Против них, на другой стороне Ламанша, в ожидании посадки на суда, союзное
командовали сосредоточило 40 или 41 дивизию пехоты, в том числе 4 или 5
американских; 9,5 танковых дивизий; 2 дивизии воздушного десанта и 7 батальонов
парашютистов. Общая вместимость транспортного флота достигала 11-12 пехотных
дивизий и 1-2 танковых дивизий. "Силы и ресурсы неприятеля, - говорил германский
Главный Штаб, в настоящее время достаточны для операции большого стиля, -
вторжения на континент Европы. Вероятно они будут еще усилены в течение
ближайших месяцев". Главный Штаб выводил следующее заключение:

"Для отражения нашествия с Запада наши наличные силы - даже включая все наши
тактические резервы - будут недостаточны. Для этой битвы, которая решит исход
войны, необходимо будет призвать всех немцев, способных носить оружие, оставив
тыл Германии почти без мужчин".

Эти документы доказывают, что инвазия англо-американцев в июне 1944 г. не
застала германскую армию врасплох. Если отдать себе отчет в технических
трудностях предприятия, то следует признать высадку англосаксов в Нормандии
одним из самых блестящих военных успехов в истории.

В Италии, на второстепенном фронте, германское командование держало 396.000
человек. Балканы, где не было открытой войны, требовали от Германии еще больше
сил. В экономике истощенной Германии Балканы занимали одно из первых мест: они
поглощали 50% всего потребления нефти, 100% хрома, 60% боксита, 29% антимония,
21%, меди. Там надо было держать сильные гарнизоны на случай высадки и против
многочисленных партизан, захвативших все горные районы. Германский Главный Штаб
определял силы партизан Тито в 90.000, Драже Михайловича - в 30.000 и число
греческих повстанцев Зерваса в 20-25.000. Против этих сил Германия держала на
Балканах 24 дивизии, всего 612.000 человек.

Итак: 600.000 на Балканах, 400.000 в Италии, 1.300.000 во Франции, 500.000 в
Дании и Норвегии! Второй фронт существовал для Германии еще прежде, чем первый
англо-сакс вступил на берег Нормандии. Вся Европа обратилась в ожидании
нашествия в одну сплошную крепость и высасывала силы Германии, ослабляя ее на
главном и решающем фронте - восточном.

Записка германского Главного Штаба о положении на востоке говорит следующее:

"Протяжение фронта - 1.200 километров. Развитие войны было таково, что исключало
возможность создания постоянного фронта и вызвало необходимость применения
системы подвижной обороны, которая давала неприятелю возможность маневрировать и
наносить неожиданные удары. "Вследствие этого нашему командованию трудно
сосредоточивать крупные массы войск, и, таким образом, наши силы почти всегда
уступают неприятелю в численности".

Германское командование расценивало своего противника следующим образом:

"Боеспособность русской пехоты постепенно уменьшается, хотя обучение ее заметно
улучшилось. С другой стороны, качество вооружения быстро прогрессирует
(автоматы, минометы и т. п.). Артиллерийское дело поставлено на широкую ногу.
"Ежемесячно выпускается 1.200 орудий.

Принцип пользования артиллерией состоит в сосредоточении огня на узких секторах,
по германскому методу. С этой целью созданы артиллерийские корпуса. Расходование
снарядов максимальное.

Соединения специального назначения (противотанковые полки, мортирные полки)
формируются в большом масштабе.

В начале войны советская армия имела 21.000 танков, большей частью легких и
устарелых. К 1 октября 1943 года она имела уже 9.000 тяжелых танков последней
модели. С июня 1941 по октябрь 1943 года советская армия потеряла 52.000 танков.
Месячная продукция - 1.700 танков. Создаются тактические соединения для действий
на далеком расстоянии (проникновение в глубину и операции окружения).
Использование центров тяжести.

Советская авиация значительно уступает нашей, но надо признать, что ее
командование, организация и материальная часть значительно улучшились. Появление
в большом количестве новых советских штурмовиков особенно досаждает нашим
войскам.

После 1941 года советское командование восприняло германские методы. Лозунг
1941: "Шаг за шагом назад" больше не существует, и тактические движения при
отступлении теперь стали правилом. Командование стало более гибким. Оно умеет
схватить момент слабости противника и искусно использовать начальный успех.

Несмотря на первоначальные потери, Красная армия сейчас значительно усилилась,
благодаря новым мобилизациям и непрестанным пополнениям. Состав армии был
минимальным 1 января 1942 года - всего лишь 2.300.000 человек. Сейчас он достиг
максимума - 5.500.000 человек. Сверх того сейчас идут новые призывы и
формируются тактические резервы для зимней кампании (около 50 дивизий).

В настоящий момент Красная армия насчитывает 327 дивизий пехотных и 51
танковую".

Это картина армии, постепенно усиливающейся, армии, все время пополняемой из
неисчерпаемых ресурсов огромной неистощенной страны, армии могущественной,
несмотря на все потери. Образ армии, которая прошла суровую школу поражений, но
сумела их использовать для своего усиления.

Против этой армии Германия имела 200 своих дивизий плюс 10 дивизий румынских и 6
венгерских. 4.183.000 человек, из них 3.900.000 немцев.

Сила еще огромная и сила полноценная. Но уже клонящаяся к упадку. Само по себе
численное превосходство советской армии не было решающим, но неравенство
непрерывно росло в ее пользу. Германская армия была утомлена. Она опиралась на
истощенную страну, разоряемую непрерывными налетами англо-саксов. Армия не
пополнялась. В ее громадном теле уже были зародыши гибели и они размножились.

В конце 1943 г., как на востоке, так и на западе, анализ ситуации, произведенный
самими немцами, ближайшими сотрудниками фюрера, приводил к роковому выводу:
Германия обречена на поражение и спасения нет.

Самое изумительное это то, что она сопротивлялась еще полтора года. Эти месяцы
агонии прошли под трагическим лозунгом, данным Гитлером:

"Я не капитулирую!" Этот человек в своем неистовстве продолжал наполнять мир
руинами и преступлениями, без всякой жалости к своему народу, который он ввергал
в бездну и подвергал проклятиям всего мира.

Величайшим из всех преступлений Гитлера было то, которое он совершил против
германского народа.

XVIII. Как Гитлер принял решение умереть в Берлине

В течение осени 1944 года, - рассказал Кайтель, - здоровье Гитлера пошатнулось.

Он находился в это время в Растенбурге, в Восточной Пруссии. Он отчаянно
цеплялся за эту область. Русские наступали. Теряя из виду общий ход войны, фюрер
яростно защищал исторические земли Тевтонского ордена.

"Если я уеду отсюда, - сказал он, - Восточная Пруссия будет потеряна". Голос его
стал глухим. Он беспрерывно отхаркивал. Его мучили боли желудка и глисты. Его
окружение, после 20 июля непрестанно опасавшееся нового покушения, подозревало,
что он отравлен.

"Случалось, - говорит Кайтель, - что он по два-три дня оставался в постели. Он
вставал, однако, чтобы принять дневной рапорт и не позволял входить в свою
комнату, пока он не был вполне одет. "Смотрите только, - говорил он мне, - чтобы
посетители не оставались у меня больше получаса; это слишком утомляет мой
голос".

Кайтель советовал ему вернуться в Берлин. Сперва он отказывался, повторяя, что
его отъезд вызовет падение Восточной Пруссии. Затем он заявил:

"Мне нужно вернуть свой голос: я должен говорить к немецкому народу". В начале
декабря он вернулся в свою Новую Канцелярию, стоявшую среди руин, в которые
обратилась столица Германии.

В его убежище ему была сделана операция горла. В течение восьми дней он писал
свои приказания на листке бумаги. Он подготовлял тогда наступление в Арденнах,
последнюю вспышку былого духа германской армии, последний бросок затравленного
зверя. Для этой операции Гитлер вызвал из отставки маршала Рундштедта, уже
дважды впадавшего, в немилость. Перед отправлением на фронт маршал явился к
фюреру. Надежда на повторение триумфа 1940 года вернула молодость старому
солдату. "Какой человек! - сказал Гитлер Кайтелю, - это именно то, что мне
сейчас нужно".

В день Рождества Гитлер говорил по радио. Его речь, полная темных и страшных
угроз, подействовала на полураздавленную Германию, как освежающая буря. "Мы
теряли веру, - говорили многие немцы, - Рождественская речь вернула нам ее на
некоторое время". Гитлер обещал новое страшное оружие и ожидание этого оружия
поддерживало агонию Германии.

"Целью наступления в Арденнах, - сказал Иодль, - был Антверпен. В течение
нескольких дней танки Рундштедта продвигались в Бельгию под прикрытием новых
реактивных (беспропеллерных) самолетов. Паника охватила страны, только что
освобожденные англо-американцами. Им казалось, что Германия возродилась, но в
действительности это была умирающая Германия. Наступление, веденное слабыми
силами и на узком фронте, выдохлось.

"Рундштедт, - сказал Гитлер Кайтелю, - слишком стар. У него уже нет необходимой
энергии, чтобы поспеть из одной части фронта в другую". До последнего момента
человек, погубивший германскую армию, взваливал все неудачи на своих генералов.

Тем не менее, он обошелся с Рундштедтом прилично. Он его освободил от
командования с выражением благодарности. Он призвал его к себе, дал ему орден
Железного Креста с мечами и дубовыми ветвями и сказал: "Отдыхайте пока; вы мне
еще будете нужны".

С этого момента Германия была лишь терзаемой добычей. Мертвое кольцо вокруг нее
сомкнулось. С воздуха ее бомбили день и ночь. С запада союзники перешли Рейн -
этот исторический барьер Германии. С востока русские форсировали Одер. Развалины
городов пылали. Заводы останавливались; поезда перестали ходить. Угрюмое
население с тоской слушало немолчный рокот неприятельских моторов, доносившийся
с неба. В фольксштурм (народное ополчение) забирали стариков, детей и даже
инвалидов, являвшихся на учение на костылях. Все понимали, что надежды больше
нет никакой и все ждали конца, поражения, как избавления. Тем не менее дикая и
упрямая воля фюрера еще поднимала на борьбу этот народ, привыкший к
беспрекословному повиновению. Придя к власти, он сказал: "Я никогда не
капитулирую". Теперь, чтобы сдержать свое слово, он заставил народ истекать
кровью.

Он не хотел даже отказаться от остатков своих завоеваний. "Мы держали еще
Балканы, Италию, Венгрию и Норвегию. Вместе с западным фронтом, - говорит
Кайтель, - это поглощало три четверти наших сил".

И в то же время Германия была захвачена врагами почти вплоть до Берлина.

В середине апреля Кайтель и Иодль заявили Гитлеру, что невозможно помешать
соединению американцев с русскими. Они добавили, что дни Берлина сочтены. Гитлер
ответил, что война будет продолжаться.

В своей послушности, доходящей до преступления, ОКВ разработало новую
организацию обороны. Остатки Великого Райха, незанятые еще неприятелем, -
побережье Балтийского моря, часть Восточной Пруссии, Норвегия, Ганновер, район
Гамбурга - были соединены под начальством адмирала Дёнитца. Вторая зона была
создана из Баварии, Австрии и части Северной Италии. Горный характер южных
районов позволял еще дальнейшее сопротивление, продление фикции гитлеровского
государства. Было условлено, что фюрер лично примет там командование.

Когда Кайтель и Иодль предложили этот план Гитлеру, он сперва ответил отказом.
Пришлось его умолять об этом; под влиянием трагического оборота событий он,
наконец, согласился. Он взял свое согласие обратно, когда ему представили на
бумаге картину раздела... "Я не подпишу этого никогда, никогда. Прочь с этим..."
Взор его упал на обозначения, которые Иодль дал этим двум зонам: север и юг. "Я
не хочу этих названий, - сказал он. - Поставьте "зона А" и "зона Б".

В принципе, однако, он в конце концов согласился. Решено было принести Берлин в
жертву. Начались приготовления к переходу правительства в новую столицу -
Берхтесгаден.

20 апреля был день рождения фюрера. В календарях 1945 года этот день был отмечен
крупными красными буквами, но германские города, еще не занятые неприятелем, уже
не имели окон, чтобы вывесить из них красные флаги.

Тем не менее, в Канцелярии состоялся прием. К Гитлеру привели группу берлинских
мальчиков, отличившихся во время бомбардировки. Потом Геринг, Дёнитц, Борман,
Кайтель, Иодль, несколько офицеров и несколько чиновников выстроились в ряд.
Гитлер прошел перед ними, пожимая им руки. Когда он подошел к Кайтелю, он сказал
ему: "Вы меня спасли. Решение, которое вы заставили меня принять в Растенбурге,
было правильно. Благодарю вас". В ответ Кайтель выразил радость, что видит снова
фюрера здоровым и бодрым. Никто не заметил по этому поводу, что каждый день
этого здоровья стоит Германии тысяч жизней.

Когда это невеселое празднество закончилось, Гитлер приказал прочесть рапорт о
военных событиях. Рапорт был длинный и нерадостный. Затем Гитлер говорил с глазу
на глаз с Герингом. Когда Кайтель подошел к ним, фюрер сказал ему: "Райхсмаршал
выражает желание отправиться в Берхтесгаден; я не вижу к этому препятствий".

"В этот момент, - говорит Кайтель, - было ровно семь часов вечера. Мы едва имели
время спуститься в бомбоубежище. Американская авиация помогла ему отметила день
рождения фюрера".

Через два дня - 22 апреля - Гитлер был в нервном и подавленном состоянии. Он
подозвал к себе Геббельса, потом его жену и детей. Военный рапорт он принял с
отсутствующим видом. Когда все встали, чтобы разойтись, Гитлер задержал Бормана
и Кайтеля. Он смотрел на них некоторое время молча, сумрачным, потерянным
взглядом. Потом он произнес:

"Я не покину Берлина".

"Я был ошеломлен...", - говорит Кайтель.

Самолеты были готовы. Часть Главного Штаба была уже в Берхтесгадене. И, самое
главное, последняя стратегическая комбинация, последняя битва за Германию была
построена на оставлении Берлина. Ибо оставалась еще одна надежда, это армия
Венка. "Гитлер, - сказал Кайтель, - сам сформировал ее. Он отобрал в нее лучшие
дивизии, взятые с различных фронтов. Армия была расположена к югу от Гамбурга, в
центральном пункте, прикрытая с востока Эльбой. Гитлер имел намерение бросить ее
на сравнительно слабые американские колонны, продвигающиеся из Гарца".

Этот маневр мог иметь успех. Быстрый удар армии Венка мог дезорганизовать
американцев, так как их северный фланг был оголен и беззащитен. Инвазия англо-
саксов могла быть задержана. Но, конечно, при этом отпадал вариант ожесточенной
обороны Берлина.

В этот момент явился служащий отдела печати, вызванный по приказанию фюрера.
Гитлер спросил его - распространяется ли на улицах его прокламация и дана ли она
для оглашения в радио. Человек отвечал утвердительно.

- Что за прокламация? - спросил Кайтель.

Гитлер скрестил руки.

- Фюрер в Берлине - ответил он. - Он останется в Берлине. Он никогда не покинет
Берлина. Он будет защищать Берлин до последнего момента.

Он обратился к Кайтелю:

- Вы отправляетесь завтра в Берхтесгаден.

- Слушаюсь. Когда вы туда приедете?

- Я останусь в Берлине.

- В таком случае я не еду в Берхтесгаден.

- Вы должны подчиняться моим приказам. Где Иодль?

Иодль подошел. Гитлер повторил ему то, что он сказал Кайтелю, и прибавил:

- Вы будете сопровождать маршала в Берхтесгаден.

- Но, - возразил Иодль, - вы не можете руководить операциями из Берлина. Вы не
можете командовать без вашего Главного Штаба.

- Райхсмаршал (Геринг) будет командовать за меня. Спор продолжался три часа.
Генералы без конца повторяли свои доводы. Если бы они знали, что фюрер хочет
защищать Берлин, они приняли бы иные меры, но теперь уже поздно менять планы.
Армия Венка ожидала сигнала к наступлению и, быть может, победа еще возможна и
не так далека. Защищать Берлин - это значит пожертвовать последним шансом к
спасению. Это равносильно самоубийству.

Гитлер не возражал. Он не прерывая генералов. Он не сердился. Он только повторял
время от времени глухим голосом:

- Я принял окончательное решение... Я принял окончательное решение... Я его не
изменю.

Наконец, они поняли. До самого последнего момента, до абсурда он верил в свою
победу. "Он верил, - утверждает Кайтель, - что он спасет Германию силой своего
гения". Внезапно он увидел, что все потеряно и что он сам погиб. Все
стратегические комбинации бессильны против Судьбы. Не оставалось ни времени, ни
места, чтобы закончить новое страшное оружие, которое он готовил втайне -
ураниевую бомбу; подземные мастерские, где шли работы по ее изготовлению, были
разрушены англо-американской авиацией. Оставалось одно - достойный конец. И он
должен был быть здесь, в Берлине, а не в каком-то Берхтесгадене.

Было уже восемь часов вечера. Видя бесплодность своих усилий, Кайтель уступил.

- Я поеду в армию Венка, - сказал он, - чтобы объяснить ему новую ситуацию и
обсудить, что можно сделать для спасения Берлина. Я надеюсь дать Вам ответ
завтра утром. Иодль останется в моей главной квартире. Я отправлюсь тотчас же.

-Хорошо, - сказал Гитлер. - Но Вам надо перед отъездом поесть.

Он вдруг стал спокойным, как человек, принявший последнее решение. "Он сам
принялся хлопотать, - говорит Кайтель, - чтобы мне подали бутерброды, шоколад и
полбутылки коньяку".

Кайтель отправился вместе с Иодлем. Они ехали вместе до главной квартиры,
расположенной в Крампнице, на западной окраине Берлина. В темноте автомобиля
Иодль произнес медленно:

"Сейчас дело идет только о битве за Берлин. Это совсем новая задача; я буду
работать над ней всю ночь".

В Фонтенебло маршалы Наполеона имели мужество пожалеть Францию - историки их в
этом несправедливо упрекали. Кайтель и Иодль эти автоматы из Главного Штаба - не
имели мужества сказать Гитлеру, что пора прекратить бесполезную бойню.

Через Магдебург - вернее, развалины Магдебурга - Кайтель проехал к генералу
Венку. По его словам, он не рассказал Венку обо всем, что происходило в
Канцелярии, но лишь известил его о новой задаче - спасти Берлин. Он ему тут же
продиктовал приказ, потом он отправился взглянуть на войска. Он говорил в
течение ночи с начальниками дивизий и с командирами полков Впечатление было
очень хорошее.

На следующий день, 23 апреля, около часу дня Кайтель был уже снова в Крампнице,
В сопровождении Иодля он направился в Канцелярию.

Тишина полумертвого города нарушалась отдельными сухими выстрелами. Иодль пожал
плечами. "Это русские дальнобойные орудия начинают обстрел Берлина".

Гитлер казался спокойным. Кайтель наклонился к Иодлю и прошептал ему на ухо:
"По-видимому, дела поправляются. Вчера был душевный кризис, сегодня снова все в
порядке". В силу долгой привычки, Кайтель судил об общем положении по выражению
лица своего повелителя.

Сведения об армии Венка, по-видимому, доставили удовольствие фюреру. Так, по
крайней мере, показалось Кайтелю. Быть может, он не заметил, что отчаяние
наложило на лицо Гитлера маску, которой еще никогда не бывало: спокойствие.

- Я иду уснуть часа на два, - сказал Кайтель. Затем я отправлюсь в армию Венка.
Я осмотрю наши позиции на севере Берлина, затем группу генерала Гейнрици на
северо-западе. Я постараюсь двинуть весь фронт вперед и дам вам ответ завтра.

- Вы не успеете, - отвечал Гитлер, - сделать все это за один день. Вы могли бы
отправиться к группе Гейнрици завтра или послезавтра.

Фраза неслыханная в устах Гитлера. Человек, который всегда подгонял время и
мучил подчиненных своим нетерпением, теперь вдруг заявлял: это не спешно.

Кайтель уехал. 24-го, на обратном пути его автомобиль был остановлен: русские
окружали Берлин. ОКБ было уже не в Крампнице, но в бараках в Фюрстенбергском
лесу. В полдень Кайтель встретился там с Иодлем. Тот рассказал ему, что он
говорил по телефону с фюрером и сделал последнюю попытку склонить его к отъезду
из Берлина. Он снова потерпел неудачу.

"Я потребовал самолет на аэродроме в Рехлине, - рассказывает Кайтель. - Я хотел
попытаться спуститься в Берлине вечером. Мне сказали, что густой туман окутывает
город и что полет надо отложить.

Я попытался тогда собрать несколько батальонов и боевые припасы и переправить их
в Берлин по воздуху. Запросил по этому поводу фюрера по телефону. Я припоминаю,
что он сказал мне: "Пришлите сперва подкрепления и потом прибывайте сами".

Но на следующий день, 25 апреля, адъютант фюрера фон Белов сообщил мне, что
посадочная площадка перед Бранденбургскими воротами изрыта воронками от снарядов
и что пристать самолету невозможно. Затем телефон замолк совсем.

"Мы пытались, - говорит Кайтель, - поддержать сношение с Берлином при помощи
радиофонии. Мы подняли привязной воздушный шар с антенной. Передача была
отлична, но 28 апреля в полдень, в тот самый момент, когда нам давали
Канцелярию, шар был сбит русскими".

За стенами убежища, где протекали последние часы фюрера, никто и никогда больше
не услышал голоса, который заставлял трепетать Европу - голоса Гитлера.

Один человек вышел из ада, именуемого Берлином, и успел присоединиться к
Кайтелю. Это был генерал авиации Грейм. В тот момент, когда его аэроплан
подымался с импровизированной дорожки у Бранденбургских ворот, осколок снаряда
раздробил ему ногу. Он сообщил Кайтелю, что между фюрером и Герингом произошла
крупная ссора. Геринг, прибыв в Берхтесгаден, телеграфировал, что он принял на
себя верховное командование и что он намерен вступить в переговоры о мире.
Гитлер ответил смертным приговором Герингу, но, принимая во внимание его
долголетние заслуги, он смягчил наказание и ограничился тем, что освободил его
от всех его функций. Он, Грейм, назначен был главнокомандующим воздушных сил. Он
отправился в Берхтесгаден, но прибыл туда лишь для того, чтобы там умереть, так
как во время перелета у него началось заражение крови.

Тем временем Кайтель старался осуществить свой план освобождения Берлина. Армия
Венка начала наступление с юго-запада. Она пыталась установить единый фронт,
заполнив брешь между группой армий Гейнрици на севере и 9-ой армией на юге. Она
подвигалась в полном порядке, приближаясь к Крампницу и Потсдаму. В главной
квартире, ютившейся в Фюрстенбергском лесу, был еще проблеск надежды.

И вдруг разнеслась паническая весть: русские подходят! Войска Гейнрици дрогнули
и остановились. Солдаты начинали понимать, что их ведут на безнадежное
предприятие.

"Я отрешил Гейнрици от командования", - говорит Кайтель. (Жалкая комедия!).
Фельдмаршал, бывший всегда лишь безмолвной тенью Гитлера, в последнюю минуту
хотел проявить свой авторитет. Он пытался командовать. Как будто поражение
автоматически не отрешало от командования всех германских генералов, начиная с
него самого!

"Иодль, - продолжает он, - торопил меня с отъездом. Русские приближались. Я еще
медлил, так как я надеялся установить сообщение с фюрером. Наконец, нам пора
было спасаться. Мы отступили за полчаса до прихода русских".

Вечером в Ваарене, где в большой ферме нашли убежище остатки ОКВ, Кайтелю
принесли телеграмму фюрера:

"Это не была, - вспоминает он, - радио-телефонограмма, но настоящая телеграмма.
Я дословно помню ее содержание: "Ожидаю помощи Берлину. Что делает группа
Гейнрици? Где Венк? Что с 9-ой армией? Почему нет удара танков на севере
Берлина?".

Вопросы спешные, тревожные. Быть может, в своем подземном убежище, сотрясаемом
разрывами русских снарядов, Гитлер переходил от надежды к отчаянию?

"Иодль, - говорит Кайтель, - приготовил ночью ответ и передал мне. Это было
приблизительно следующее:

"У нас нет сведений о 9-ой армии. Венк успешно продвигается к Потсдаму, его
части уже достигли озера. Атака танков на Крампниц не имена успеха. Южное крыло
Гейнрици отступило к западу". Я прибавил к донесению от себя еще фразу "Я и
офицеры вашего Главного Штаба день и ночь с войсками, объясняя им, в чем их
задача и что поставлено на карту".

Затем походная главная квартира продолжала свой путь к западу. Она остановилась
у Любека. Кайтель снова получил телеграмму от Гитлера, извещавшую, что к нему
послан адъютант с новыми приказаниями. Этот адъютант не прибыл.

29- го апреля адмирал Денитц вызвал к себе Кайтеля. Он показал ему телеграмму
Гитлера, которою он назначался преемником фюрера. Наконец, 30-го пришла
последняя телеграмма, посланная, по мнению Кайтеля, Геббельсом.

В ней стояло:

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел история