Картье Р. Тайны войны

ОГЛАВЛЕНИЕ

I. Что нюренбергские документы сообщают нам о Гитлере

До 1945 года мир мало и плохо знал Гитлера. К рассказам эмигрантов, вроде
Германа Раушнига, надо было относиться осторожно. Германским издателям было
запрещено опубликовывать биографию фюрера. Редкие иностранные журналисты,
которым удавалось к нему приблизиться, все были, - сознательно или нет, -
орудиями политической игры и не могли разглядеть подлинной личности Гитлера.
Родственники, друзья - обязаны были молчать. Единственным источником являлась
книга "Моя борьба", где Гитлер говорит сам о себе.

В противоположность Муссолини, который охотно давал знать о себе все подробно,
Гитлер не раскрывал себя, он окружил себя тайной. Рассказывали о его несчастной
юности, о четырех годах, проведенных на войне в качестве простого солдата, о его
вегетарианстве, об отвращении к табаку, о его бессонице, о вспышках гнева, о
действии его взгляда - и это все, что о нем было известно.

И тем не менее знакомство с Гитлером совершенно необходимо для понимания мировых
событий на протяжении 15 лет. Он в центре драмы. Почти все находит свое
объяснение в его личности. Нюрнберг срывает с него покрывало.

Наиболее полным свидетельством о нем являются показания Кайтеля, начальника его
личного штаба. Они жили вместе все годы войны. Кайтель знал Гитлера, как лакей
знает своего господина. Он видел его за работой, за едой, в постели, в минуты
гнева и неистовства. Он не все рассказал, так как его не обо всем спрашивали, -
и это очень жаль. Но в следственных материалах имеется опросник, заполненный
Кайтелем, посвященный исключительно Гитлеру. Сущность его приведена в
нижеследующих отрывках.

Простота Гитлера, говорит Кайтель, была подлинной. Его вегетарианство,
воздержание от алкоголя, скромность в одежде - не были аффектацией. Он не был
аскет, но он был человек с умеренными потребностями.

Он сохранил за собой то помещение, которое он снимал в Мюнхене в ту пору, когда
он начинал свою карьеру, как агитатор. Квартирка из трех маленьких, низких
комнат в третьем этаже, на углу Принцрегентенштрассе. Она служила впоследствии
Гитлеру, как приватное его помещение. Он приходил туда время от времени со
старыми друзьями, провести вечер и поболтать. Один полицейский дежурил в это
время на лестнице, а второй гулял перед домом. Другой охраны не было.

Дом был скромный, населенный трудовым людом. Жильцы жили тут по много лет, а за
это время их сосед по квартире "герр Гитлер" стал владыкой Германии и бичом
всего мира.

Однажды Мартин Борман купил этот дом и поднес его в подарок Гитлеру. Фюрер
радовался как ребенок.

О своей берлинской резиденции Гитлер говорил:

"В старом здании Государственной Канцелярии у меня есть спальня, столовая,
рабочий кабинет и музыкальный салон для моих приемов. Я знаю, что это скромно,
но мне там хорошо и никто не заставит меня оттуда выехать".

Тем не менее он приказал строить Новую Канцелярию. В течении десяти месяцев на
Вильгельмштрассе вырос мраморный дворец, которому суждено было через шесть лет
рассыпаться в прах. Торжественное открытие дворца было приурочено к новогоднему
дипломатическому приему. Накануне 1 января 1939 года Гитлер осмотрел последний
раз великолепные помещения, остановился перед грандиозной перспективой зал и
лестниц, скрестил руки и улыбнулся:

"Сегодня, - сказал он, - мне, по крайней мере, не придется краснеть перед
Франсуа Понсе, когда он будет оглядывать все своим пренебрежительным взглядом.
Теперь я действительно хорошо устроен и я покажу этим господам, что я тоже умею
быть представительным, когда это нужно".

Изумительный комплекс менее-ценности! Насмешливая улыбка французского посла
смущала того, перед кем трепетал целый свет.

Гитлер любил женское общество. Женщины умеют слушать. Они умеют восхищаться. Они
составляли часть той аудитории, перед которой он, страдая бессонницей, по ночам
развивал свои сумасбродные идеи и свои фантастические проекты.

В Бергхофе, - рассказывает Кайтель, - всегда жило четыре, пять женщин. Фрау
Шпеер приезжала очень часто, также как и фрау фон Белов, жена одного из
адъютантов Гитлера. Другие приезжали нерегулярно. Гитлер приглашал их в
Берхтесгаден, когда он предполагал провести там некоторое время, чтобы дать им
возможность увидеться со своими мужьями.

Кайтель знал также и Еву Браун. Здесь не было никакой тайны. Ева Браун работала
как фотограф-репортер у Гофмана и была личным фотографом фюрера. Гитлер знал ее
уже давно, еще с первых лет борьбы за власть, и возможно, что в те годы она была
его подругой. Но все, что касается любовных дел Гитлера, покрыто строгой тайной.

Кайтель так описывает Еву Браун:

"Несколько ниже среднего роста. Очень стройная и элегантная светлая шатенка. У
нее были очень красивые ноги и это бросалось в глаза. Очень мила и красива. Она
была, если не застенчива, то во всяком случае, очень сдержанна. Всегда держалась
в тени и в Бергхофе бывала не часто".

Кайтель опровергает слухи, будто у Евы Браун было двое детей от Гитлера. Он
опровергает и еще одну легенду: будто существовала таинственная комната, всегда
запертая, где Гитлер хранил сувениры своей большой любви, пресеченной смертью.
Такой комнаты не было.

Гитлер не был ни ненормальным, ни импотентом; но его сексуальные импульсы были
отодвинуты на задний план, заслонены стремлением к власти и проявлялись слабо и
порывами.

Атмосфера, в которой протекала его жизнь, была тосклива. На него находили иногда
порывы радости, но они всегда были вызваны политическим успехом или победой на
фронте. И они носили такой же неистовый характер, как и его приступы ярости. Он
топал ногами и весь налился кровью, когда узнал, что его танки захватили
Аббевиль; и чуть не упал в обморок от радости при известии о капитуляции
Франции. Он никогда не знал ни в чем удержу. Он не был большим работником, но он
не знал и развлечений. Он не играл в карты, не охотился, не ловил рыбу, не
управлял автомобилем, не плавал, ничего не коллекционировал и, так как он к тому
же почти не спал и мало ел, жизнь его сводилась к двум занятиям: он говорил или
размышлял.

Здесь мы касаемся самой феноменальной стороны Гитлера, его подлинной тайны: его
абсолютной сосредоточенности и устремленности к одной цели. Это был неиссякаемый
духовный поток, который ничем нельзя было остановить или задержать. Он жил
всецело и исключительно одной мыслью, одной заботой, одной мечтой - своей
миссией. Он был той же породы, что маньяки с их навязчивой идеей или тюремные
узники, одержимые мечтой о побеге.

Эта темная, пожирающая страсть поглощала его целиком и лишала его всякого
контакта с людьми; она его герметически изолировала. Он мог быть любезным и даже
улыбаться, но между ним и теми, кто к нему подходил по двадцать раз в день,
перегородки службы и иерархии никогда не исчезали. Маршал Ланн до самой смерти
говорил "ты" Наполеону, но никто и никогда не говорил "ты" фюреру.

"Он знал обо мне, - сказал в Нюрнберге Иодль, - что меня зовут Иодль, что я
генерал и может быть угадывал по моему имени, что я баварец... И это все".

Ничто не умеряло суровости в окружающей его обстановке, и те, кто ему служили,
должны были заранее проститься с личной жизнью.

"Ставка фюрера, - говорит Иодль, - представляла собою нечто среднее между
монастырем и концлагерем. Мы не были оцеплены колючей проволокой, но для входа и
выхода нужен был специальный пропуск, которым из моих офицеров обладал лишь один
мой адъютант генерал Варлимонт. Никакой шум света не достигал до нас".

Вокруг Гитлера не смеялись, не шутили, не курили, не пели. Вся жизнь сведена
была к службе и скуке.

"Я делал все возможное, чтобы уйти, - говорит Кайтель. - Двадцать раз просил я
маршала Геринга дать мне назначение на фронт. Я - фельдмаршал, - удовлетворился
бы дивизией".

Иодль говорит то же самое:

"Я пустил в ход все средства, чтобы быть посланным в Финляндию, к горным
войскам. Но фюрер не любил новых лиц вокруг себя".

Это правда. За все годы войны у него одни и те же адъютанты: Шмундт, Гольцбах,
Белов. Не то, чтобы Гитлер их любил - он не любил никого; но он был человек
привычки, и те, кто удостоился чести быть около него, должны были нести свой
крест до конца.

Гитлер не был усидчивым работником. Он не просиживал долгие часы за своим
письменным столом, как Муссолини. Он высмеивал своего предшественника канцлера
Брюнинга за то, что тот сам составлял законопроекты, представляемые в Райхстаг.
Он ненавидел длинные доклады. Беспокойность его ума не допускала серьезного
чтения (за одним исключением, о чем будет речь впереди), но он особенно любил
детективные романы, которые он поглощал с молниеносной быстротой.

Единственная вещь, которую он лично подготовлял с большой тщательностью, были
его речи. "Он их сперва диктовал, - говорит Кайтель, - потом перечитывал,
изменял и переделывал по два, три раза.

Ударные места речей, потрясавшие весь мир и производившие впечатление
вдохновенной импровизации, заучивались им наизусть".

"Было необыкновенно трудно, - говорит далее Кайтель, - делать ему самый
обыкновенный доклад. Он вас прерывал на первой же фразе и начинал говорить сам
вместо вас. Сотни идей рождались непрерывно в его мозгу. Нет в мире человека,
который имел бы столько идей, сколько Гитлер"

Он приписывал себе исключительную силу интуиции и синтеза. Он верил в свою
способность схватывать налету смысл событий и явлений. В то время, как другие
должны были идти путем кропотливого анализа, его интуиция сразу освещала ему все
дело. Он был убежден также, что он умеет сразу безошибочно разгадывать и
оценивать людей.

"Мне достаточно, - говорил он, - часу разговора с любым человеком, чтобы его
доподлинно изучить и знать точно, чего надо в нем опасаться и чего можно ожидать
от него".

Кайтель неоднократно предостерегал его от опрометчивых суждений, которые он
составлял о генералах. Гитлер даже не слушал его.

Он обладал недюжинными познаниями, которые позволяли ему сходить за гения в
глазах тех, кто его видел случайно. Он питал пристрастие к проблемам
наследственности и способен был часами говорить о сифилисе или о подборе рас. Он
никогда не сидел за рулем автомобиля, но точно знал все типы машин; он сравнивал
их качества, чертил схемы моторов, намечал усовершенствования. Благодаря
богатству воображения, он был сродни изобретателям.

И в то же время он глубоко презирал профессию техников.

"Техники, - говорил он, - это люди, которые знают лишь одно слово: нет. Что бы
вы от них ни захотели, они всегда начнут вам объяснять, почему это невозможно.
Никогда творческая искра не сверкает в голове техника. Я предпочитаю аматеров и
дилетантов: у них одних есть идеи".

На этом систематическом презрении к препятствиям Гитлер построил всю свою
систему командования.

"Я знаю, - говорил он, - что я требую невозможного. Это единственный способ
получить возможное, и то далеко не всегда. Если бы я требовал только возможного,
я не получал бы почти ничего".

Кайтель приводит примеры;

"Фюрер спросил меня однажды: Сколько мы выпускаем ежемесячно легких полевых
гаубиц? - Около 100. - Я приказываю производить 900. Сколько производим мы
зенитных снарядов? - Около 200.000. - Я хочу 2.000.000. - Но каждый снаряд
снабжен сложным детонатором, а у нас всего несколько заводов, изготовляющих эти
детонаторы. - Я поговорю со Шпеером. Он нам построит новые заводы и через шесть
месяцев я буду иметь два миллиона снарядов".

"В другой раз, в конце 1944 года он спросил Шпеера: сколько пулеметов выпускаем
мы ежемесячно? - 3.500. - Вы мне сделаете рождественский подарок, с Нового Года
я хочу иметь 7.000...Нет, нет, мой милый Шпеер, не говорите мне, что это
невозможно. Мне не надо вашего ответа, мне нужны пулеметы. Ведь вы не откажете в
рождественском подарке вашему фюреру?"

Когда финансисты говорили Гитлеру: "Нет денег", - он отвечал: "Вы здесь на то,
чтобы их найти". Когда промышленники ему говорили: "Не хватает времени", он
отвечал: "А вы поторопитесь, и тогда хватит". Когда генералы докладывали: "Не
хватает людей", он готов был ответить: "Так сделайте их".

"После высадки в Нормандии, - рассказывает далее Кайтель, - фюрер сказал мне: -
Так как у нас появился новый фронт, то нам нужно еще несколько дивизий. Сколько
вы можете сформировать из запасных частей? - Я думаю, десять. - Он вспылил:
Чепуха. Мне нужно сорок. - Мы спорили до изнеможения и сошлись на компромиссе -
двадцать пять дивизий. Но он на этом не успокоился. Он обратился к Иодлю,
начальнику Главного Штаба Армии, к командующему резервными частями, к
командующему Ландштурмом. Он произнес перед ними своего рода пропагандную речь и
дал им восемь дней для разработки конкретных мер. В конце концов мы сформировали
двадцать пять пехотных дивизий и пять танковых, итого тридцать дивизий. После
этого Гитлер сказал мне: - Видите, как я был прав. Если бы я вас послушался, я
имел бы всего десять дивизий. Надо всегда требовать невозможного. - Но в
действительности мы могли его успокоить лишь тем способом, что сняли несколько
полков с фронта, переформировали их и окрестили дивизиями".

Эта неумолимая требовательность, это отрицание невозможного, подкрепленные
бешеным гневом и страшными угрозами, без сомнения позволили Гитлеру выжать из
Германии гигантские усилия, подлинные подвиги, как в боях, так и в индустрии. Но
с другой стороны это вело к самообману и иллюзиям. "Мои генералы, - говорил
Гитлер с удовлетворениям, - никогда не заявляют мне, что им не хватает орудий,
снарядов или танков". Да, они остерегались этого. Но зато они подавали часто
фальшивые рапорты, и не раз вместо реальной силы, на которую Гитлер рассчитывал
на основании рапортов, он находил лишь фикции.

"И между тем, - говорит Кайтель, - Гитлер был крайне недоверчив".

"Я знаю, - говорил он, - что рапорты, которые мне подаются, всегда приноровлены
к моим идеям. Поэтому я должен дважды проверить, раньше чем поверить".

Недоверчивость была врожденным качеством Гитлера, существенной чертой этого
дикого, сумрачного характера. И она все усиливалась в течении всей его жизни,
начиная с его бедной, безрадостной юности, затем в течении его тяжелой борьбы за
власть. Несколько раз он чуть не был сметен водоворотом политических сил. Он
долго вел беспокойную, неуверенную жизнь, среди сомнительных людей, как Рем и
Грегор Штрассер. Достигнув вершины могущества, по-видимому несокрушимого, он и
там сохранил хмурый и беспокойный вид, свойственный тиранам. Полное
сосредоточение командования в его руках было не только следствием его абсолютной
авторитарности, но в то же время и мерой предосторожности.

Нюрнбергский процесс полностью и окончательно осветил сущность и природу
национал-социалистического режима. Режим - это был Гитлер и все сводилось к нему
одному.

У него не было советников. У него не было друзей. У него не было даже доверенных
людей. За ним не стоял "некто в сером", кто был бы тайной пружиной всех событий;
никакого Ришелье или Сюлли, не было даже Талейрана или Фушэ. Гитлер был в
трагическом одиночестве. "Третий Райх" состоял из сверхъестественного гения и
коленопреклоненных подданных.

В Нюрнберге Геринг делал отчаянные усилия, чтобы сохранить за собою свое
значение. Даже на скамье подсудимых, с ощущением веревки на шее, он продолжал
вызывающе отстаивать свое второе место в "Третьем Райхе". Но его собственные
показания опровергают его претензии. Он был, как и все, далек Гитлеру. Он не
принимал абсолютно никакого участия в его решениях.

"В марта 1939 года, - заявляет Геринг, - я проводил свой отпуск на Ривьере,
когда я получил письмо от Гитлера, с извещением, что Чехословакия становится
невыносимой угрозой и что он решил ее ликвидировать. Я тотчас вернулся в Берлин.
Гитлер показал мне документ из разведывательного отделения и сказал мне, что
Чехословакия готова стать плацдармом Европы для нападения на Германию.

Я рекомендовал ему терпения и подчеркнул, что нарушение Мюнхенского соглашения
явилось бы сильным ударом по престижу Чемберлена и привело бы, вероятнее всего,
к власти Черчилля. Гитлер меня не слушал.

Я прибыл в Берлин всего за несколько часов до приезда президента Гахи. Я был
возмущен, так как вся атмосфера была мне поперек горла Я показал это Гитлеру,
отказавшись сопровождать его в Прагу".

На Гитлера это возмущение его первого заместителя не произвело ровно никакого
впечатления. В дальнейшем он по-прежнему не интересовался его мнением. Когда он
принял решение воевать с СССР, - наиболее судьбоносное решение всей германской
истории, - он только протелефонировал Герингу: "Я решил объявить войну России".

Геббельс был марионеткой, послушной каждому слову Гитлера. Гесс - лишь старшим
его адъютантом. Борман был просто грубое животное. Гиммлера никогда не
спрашивали о его мнении. Наконец и Риббентроп имел тоже лишь минимальное
значение. Никаких таинственных личностей, которые шептали бы свои советы фюреру
на ухо - не было и в помине. Главный Штаб был совершенно беспомощен, как видно
из показания Геринга.

"Никогда, - говорит Геринг, - ни одного генерала не спросили, одобряет ли он ту
или иную политику. Когда Гитлер излагал свои военные планы, ему и в голову не
приходило задавать такой вопрос. Невозможно себе даже представить, чтобы какой-
нибудь генерал поднялся и сказал:

"Мой фюрер, я считаю, что вы ошибаетесь; я не согласен с пактом, который вы
заключили и с теми мерами, которые вы хотите принять". Такой генерал был бы
немедленно расстрелян, а все остальные сочли бы его за сумасшедшего".

Ни один из политических шагов Третьего Райха не подвергался предварительному
обсуждению. Государственный Совет, которого номинальным президентом был Шахт, не
собрался ни разу. Совещания собирались только по вопросам выполнения уже
принятых решений, но не для обсуждения и решения проблем. Самые же решения
принимались следующим образом: Гитлер призывал трех, четырех приближенных, ближе
всего стоявших к данному вопросу, излагал им свой проект и говорил: "Вот чего я
хочу. Что вы предлагаете?" В начале своей карьеры он еще выслушивал возражения.
В конце ее он не слушал уже ничего.

Он не терпел, чтобы кто либо имел общее суждение о его политике и его замыслах.
Он говорил:

"Каждый должен знать только то, что его непосредственно касается и только в
нужный момент, т.е., вообще говоря, как можно позже".

Поэтому его дипломаты не имели понятия о его военных планах, а его генералы - о
политических замыслах. Те, что ковали оружие, не знали, для чего это оружие
предназначается.

Кайтель свидетельствует, что ОКВ, т.е. Верховное командование вооруженными
силами, не смело давать министерству иностранных дел хотя бы малейшие сведения о
военных операциях. А Риббентроп заявляет, что министерству иностранных дел было
запрещено давать Верховному Командованию хотя бы малейшие сведения о ходе
дипломатических дел. Шпеер, министр вооружения член кабинета министров,
утверждает, что он узнал о вступлении германских войск в Польшу только по радио.
Это кажется безумием, но это факт.

Но эти слепые сподвижники фюрера мирились со своей слепотой. Почти до самого
Нюрнберга они оправдывали эту систему управления, которая сводила их
деятельность к роли зубчатых колее машины и все же, в конце концов, привела их
на скамью подсудимых и на виселицу.

"Демократия, - сказал Геринг, - привела Германию к катастрофе. Только принцип
вождя мог ее спасти".

Справедливость требует отметить, что среди массы людей, увлеченных этой
чудовищной системой, нашлись все же немногие, которые уже очень скоро были
охвачены серьезным беспокойством. Мы дальше встретимся с такими примерами. Тем
не менее, даже те, кто не были "наци", даже те, кто отворачивались от их
идеологии, все же повиновались и служили режиму.

Привычка к повиновению, всегда особенно сильная на вершинах иерархии и сознание,
что судьба Германии волей-неволей связана с национал-социализмом, - объясняют
многое, но далеко не все. История несомненно должна будет исследовать то
необычайное влияние, которое Гитлер оказывал на ум и волю всех своих соратников.
Материалы Нюрнберга, показания обвиняемых и свидетелей и рассказы людей, знавших
фюрера, помогут раскрыть ту атмосферу почти колдовского наваждения, в которой
развертывалась трагедия Германии.

Наибольшее впечатление производит свидетельство человека, ныне уже умершего,
который по своему рождению и по своему прошлому был далек от национал-
социализма, человека, который пытался сдержать Гитлера, но которого Гитлер
обманул, сломил и выбросил, - маршала фон Бломберга.

"Было невозможно, - рассказывал Бломберг, - противоречить Гитлеру; и не только
потому, что он говорил всегда с огромной убедительностью и страстностью, но
также и потому, что от него исходило какое-то излучение, что-то магнетическое,
что заставляло людей следовать за ним и принимать его идеи. Он овладевал вами и
увлекал вас помимо вашей воли. Он обладал огромным личным магнетизмом,
колоссальной властью внушения".

Кайтель, который был не очень интеллигентен и не шел дальше простых сравнений,
сказал: "Гитлер был страшный мотор".

Да, настолько страшный, что он швырнул Германию в пропасть.

* * *

"Одной из самых замечательных черт Гитлера, - говорит Кайтель, - была его
необыкновенная привязанность к "старой гвардии" партии".

"Старая гвардия" - это первые члены партии, собиравшиеся в пивных Мюнхена,
участники "путча" в Фельдгеррнхалле. Все они были авантюристы, люди без
профессии, бездельники, готовые на все, из которых политика сделала убийц. Они
все стали впоследствии райхслайтерами и гаулайтерами, т.е. правителями и
губернаторами, новой аристократией Германии. Некоторые из них очутились на
скамье подсудимых в Нюрнберге: матрос Заукель, учитель Штрайхер, полицейский
Кальтенбруннер. Большая часть их принадлежала к низшим классам общества и почти
все были родом не из Пруссии, - которая дала очень мало партийцев, - но из южных
и западных областей Германии.

Они все сказочно разбогатели. Они мстили обществу за свои годы нищеты. Гитлер
знал это и одобрял. "Почему, - говорил он, - мои старые соратники должны
оставаться с пустыми руками? Они боролись, они страдали и справедливость
требует, чтобы они были вознаграждены. Ведь они сами себя сделали".

Аскет защищал чревоугодников.

"Ничто, - говорит Кайтель, - не могло оторвать фюрера от его "старой гвардии".
Он сохранял к ним дружеские чувства даже в тех случаях, когда он вынужден был
снимать их с должностей за повторные ошибки или за полную неспособность, и даже
в тех случаях, когда они вступали в конфликт с уголовными законами".

Это верно: для такого прохвоста, как Штрайхер, которого Гитлер должен был убрать
с поста гаулайтера Франконии, двери и рука фюрера до конца остались открытыми.
Ибо Штрайхер был рядом с Гитлером во время путча в Мюнхене и он был одним из
тех, кто ему помог в борьбе с Ремом.

Гитлер чувствовал себя как бы главою клана или вернее шайки, и в его глазах
наибольшей доблестью была верность ему, его особе. Те, кто блюли эту верность,
имели взамен право на его протекцию и на систематическую безнаказанность,
которая ставила их выше всех законов. Те, кто нарушали верность, - умирали.
Товарищество, это братство бездомных, было пожалуй наиболее сильным человеческим
чувством в сердце Гитлера.

Муссолини принадлежит к той же категории. На последующих страницах мы
познакомимся с чувством глубокого уважения и восхищения, какое фюрер питал к
дуче. К этому присоединялась еще и подлинная личная привязанность. Несколько раз
итальянская политика и военная неспособность Италии ставили Германию в серьезное
и даже ужасное положение; и тем не менее ни разу слово досады или упрека не
вырвалось у Гитлера: Муссолини был его соратник, его боевой товарищ. Они оба
родились и выросли среди бедняков, оба служили и страдали, как простые солдаты,
в окопах. Сходство их частной жизни и карьеры поражало Гитлера, он видел в этом
знамение.

"Мы живем, - говорил он, - под одним знаком судьбы". Зато Гитлер ненавидел
всякую наследственную элиту. Он говорил, что роль родовой аристократии кончена и
ей остается только красиво умереть. Он постоянно предупреждал буржуазию, что ей,
не будет места в реорганизованной Германии. Он ненавидел дипломатов и называл
министерство иностранных дел "клубом пораженцев". Но особенно он ненавидел
генералов. Он их всячески третировал, оскорблял, издевался над ними и, наконец,
прогонял их. Он, по-видимому, ударил собственноручно одного из маршалов. В свете
разоблачений Нюрнберга покушение 20 июля представляется логическим ответом на
это отношение фюрера, актом самозащиты и мести оскорбленной и униженной касты.
Но оно дало Гитлеру повод к деянию, которое заставило побледнеть от зависти
самых неистовых анархистов: он приказал повесить генералов на крюках для мясных
туш из лавки мясника.

Факты, сообщенные Кайтелем, доказывают систематическую несправедливость Гитлера
к своим военачальникам. Он искал случаев поймать их на промахе, чтобы
немилосердно смещать их с командования. Он заставлял их расплачиваться за
ошибки, которые делал он сам. Он сам это сознавал и признавал. "Нужно, - говорил
он, - чтобы генералы расплачивались за неудачи, потому что их можно заменить,
тогда как мой престиж является единственным, незаменимым капиталом; его ни в
коем случае нельзя трогать или расшатывать".

Немецкие генералы проделали всю войну под вечной угрозой отрешения от
командования, предоставленные произволу жестокого и капризного тирана, под
непрерывным контролем и слежкой партии. В германской армии не было политических
комиссаров, но было нечто худшее: агенты Гиммлера.

"Никто и никогда не мог понять, - рассказывает Кайтель, - почему фюрер отставил
такого блестящего военачальника, как маршал Лист. Ему нельзя было поставить в
вину ни одной профессиональной ошибки, и он с исключительным успехом провел
кампанию на Балканах. Сам Гитлер неоднократно высказывал свое удовлетворение им.
В этом деле несомненно таится какая-то темная махинация, работа подземных сил -
может быть Гиммлера - которые успели занести имя Листа на черную доску".

Фалькенхорст завоевал Норвегию. Покрытый славою, он имел неосторожность
пожаловаться на один из полков СС, входивших в его армию. Гитлера это взорвало:
"Не мои СС плохи, а командование Фалькенхорста". И генерал исчез.

Гитлер исключительно высоко расценивал маршала фон Рунштедта. Он говорил: "Если
бы Рунштедт был на десять лет моложе, я бы ему вверил главное командование всей
армией. Я хорошо знаю, что это генерал старого прусского образца и что он не
любит национал-социализма; но это превосходный офицер, и я хочу, чтобы история
признала, что в выборе генералов я не руководился никакими иными соображениями".
Но это не помещало Гитлеру освободиться от Рунштедта в три приема, приговаривая
каждый раз: "Он стареет и теряет нервы. Я его больше не хочу".

Враждебное отношение Гитлера к генералам имело как принципиальные, так и личные
причины. "Он видел в армии, - говорит Кайтель, - тот старый буржуазный дух,
против которого он боролся 15 лет. Когда Рем пытался заменить Райхсвер
соединениями СА, то Гитлер восстал против этой идеи, так как он признавал за
старой армией большой опыт и знания, но тем не менее он не любил ее". Простой
солдат первой мировой войны, проведший четыре года в окопах и блиндажах, сводил
теперь счеты с военной иерархией, которая подавляла его так долго. Теперь он
мстил тем, кто носил серебряные погоны, кто свысока смотрел на жалкого
пехотинца. В Гитлере, - завоевателе и верховном главнокомандующем, - таился
антимилитаризм известного типа: злоба рядового к золотопогонникам.

Главный Штаб долго противился проектам фюрера. И Гитлер сохранил в сердце жгучую
обиду, неутолимую ненависть и неугасимый гнев. Он был непогрешимым, которому
нанесли оскорбление, Богом, в котором позволили себе сомневаться.

"Фюрер, - заявил на процессе Кайтель, - был болезненно чувствителен к мысли, что
генералы недостаточно его признавали".

Судьи просили маршала пояснить, что он разумел под этими словами.

"Конечно Гитлер никогда об этом не говорил вслух, но про себя он должен был
говорить так: "Генералы все еще смотрят на меня, как на бывшего ефрейтора первой
войны и, когда я говорю о военных делах, они спрашивают себя: "Откуда он может
это все знать?" Я повторяю, что Гитлер мне этого никогда не говорил, но мне,
молчаливому наблюдателю, всегда казалось, что это ощущение глубоко сидит в нем.
К сожалению, я был не единственный, кто замечал это. Другие это тоже подмечали и
они пользовались этим, чтобы возбуждать фюрера против неугодных им лиц. Всем
было известно, что существует верное средство, чтобы погубить любого генерала в
глазах Гитлера: это донести, что он, получив приказ фюрера, встретил его
словами: "Это невозможно. Это нелепо". - Такой человек был конченный".

На безмолвную сдержанность, немой отпор, который он ощущал в отношении себя,
Гитлер отвечал либо безудержным гневом, либо уничтожающим презрением.

Можно почти без преувеличения сказать, что он считал всех вообще генералов за
ископаемых и дураков. Он упрекал их в полном отсутствии воображении, в отказе
принять идеологию национал-социализма, в презрении к партии и ее вождям, в
идейной закоснелости и рутине, - например в рыцарских представлениях о войне,
которые приводили его в ярость. Он говорил: "Я не могу ожидать от моих
генералов, чтобы они меня понимали, но я могу требовать, чтобы они меня
слушались". Перед высшими чинами армии он держал такие речи: "Эти идеи слишком
высоки для вас; они вам не по плечу, но имейте ввиду, что я ожидаю от вас
повиновения".

Особенно велика была его ненависть к Сухопутной армии, в которой он находил
наибольшее выражение старого прусского духа. "У меня, - говорил он по словам
Иодля, - национал-социалистическая авиация, христианский флот и реакционная
армия". В устах Гитлера "реакционный" было бранным словом, почти равносильным
тупому, полускотскому. Поэтому он обращался с авиаторами дружески, с моряками
снисходительно, а с армейскими генералами - как с собаками.

Но при этом надо признать, что Гитлер действительно далеко превышал этих
профессиональных военных в их области.

Это для нас неожиданность, поразительный сюрприз. Но доказательства налицо.
Свидетельские показания, документы и прения в Нюрнберге обнаруживают обширные
познания и поразительные способности Гитлера в военном деле. Они совершенно
бесспорно устанавливают, что он был одновременно создателем и подлинным
руководителем новой германской армии. И притом он один! Напрасно искали бы мы
подле него советника, наставника, скрытого гения. Мы найдем лишь помощников, да
иногда противников. Кайтель и Иодль вместе взятые были для него тем же, чем
Бертье был для Наполеона. Остальные - Браухич, Рунштедт, Роммель, Гудериан -
могут быть поставлены рядом с такими фигурами, как Ожеро и Мюрат, но далеко
ниже, чем Даву или Массена. И я глубоко убежден что в историю этот мрачный
человек войдет более всего как полководец, и что будущие слушатели военных
академий (если такие будут в эпоху атомной энергии) будут изучать его кампании
так же, как они изучали походы Густава Адольфа и Фридриха II.

"Фюрер - говорит Геринг, - лично оказал глубокое влияние на перевооружение
армии. Он обладал обширными военными познаниями. Его интерес был всегда
направлен к морским силам и к артиллерии. Очень часто он сам определял
количество и тип орудий, пулеметов и т.д., подлежавших изготовлению. Главным его
делом была армия, авиацией он начал интересоваться с 1944 года. Вначале он не
проявлял большого интереса к танкам, но он быстро оценил их значение и это
благодаря ему германская армия завела тяжелые танки. Он настоял на них вопреки
мнению Главного Штаба Армии, который их не хотел. Он построил все кампании в
Польше и во Франции на использовании танковых дивизий".

"Его манера командования была следующей: он давал общие директивы получал
соображения отдельных главнокомандующих, согласовывал их и составлял один общий
план, который он комментировал перед главными начальниками. Он советовался и
собирал мнения, но я должен признать, что все главные стратегические идеи
принадлежали лично ему. Он обладал большим дарованием в области стратегии".

То же самое подтверждает и Кайтель:

"Фюрер, - говорит он, - не получил никакого военного образования, но у него была
гениальная интуиция. Он создал сам себя, он в одиночестве изучал тактику и
стратегию. Мы, генералы, чувствовали себя перед ним не как учителя, но как
ученики".

"Все офицеры, знавшие его, могут подтвердить, что он был настолько осведомлен об
организации, вооружении, снабжении и командовании всех армий и. - что еще более
изумительно - всех флотов, что было абсолютно невозможно поймать его на ошибке,
хотя бы в одном пункте. В течении тех лет, что я провел подле него в его ставке,
я мог констатировать, что он посвящал свои ночи изучению таких военных
авторитетов, как Клаузевиц, Мольтке, Шлиффен. Там черпал он те познания и идеи,
которые повергали нас в остолбенение".

Единственным диссонансом является показание Браухича. "Гитлер, - говорит он, -
считал себя великим военным гением, но он ошибался". Но Браухич лично вынес так
много грубости и несправедливости от Гитлера, что его суждение является, быть
может, не вполне объективным. Наоборот, Иодль, начальник Главного Штаба, хорошо
знакомый с военной историей, признает, что он был восхищен гениальной простотой
и смелостью стратегических идей Гитлера.

Мы стоим перед фактом необыкновенной природной одаренности, исключительного
призвания. Оно вполне отвечает характеру личности. Этот человек, который с того
момента, когда он осознал самого себя, жил только для власти, для господства,
естественно искал в военном деле выхода для своих инстинктов и средства для
осуществления своих целей. Первым его чтением была история франко-прусской войны
1870 года, - старая связка иллюстрированных выпусков, которую он нашел в шкафу
отцовского дома. Он зачитывался ею до потери сознания. Он говорил сам о себе: "Я
всегда был солдатом. Мою карьеру можно понять только с этой точки зрения". И
дальше: "Самым тяжелым решением в моей жизни было то, которое я принял в 1919
году, - это бросить армию и стать политиком".

Само по себе, это заявление, сделанное перед собранием генералов 22 августа 1939
года и значащееся в материалах Нюрнберга как 798 Р.S. - звучит по меньшей мере
странно. Гитлер попал в армию в 1914 году, как и десятки миллионов других людей,
и в грандиозном вихре событий он был ничтожной букашкой, жизнь которой зависела
от полета пули или снаряда. Он был некоторое время в службе связи при штабе
пехотного полка, и странно, что ни один из офицеров, с которыми ему приходилось
встречаться, не заметил в нем качеств, достаточных для его повышения. В 1919
году, когда демобилизация выкинула его на мостовую, его взял к себе Райхсвер. Он
сделался офицером-пропагандистом, - двусмысленная и даже сомнительная
профессия, - полуразведчик, полусолдат. Она однако давала ему возможность сносно
питаться и занимать фельдфебельское помещение в казармах 4-го пехотного полка в
Мюнхене. Таким образом ему не приходилось принимать решения покинуть армию, так
как он к ней никогда не принадлежал. Впрочем, его заявление, что он всегда был
солдатом, не лишено основания. Доказательством является то, что он непрерывно
изучал военные науки, необходимые не только солдату, но и военачальнику.

Его технические познания (в деле вооружения, организации, автомобильном деле и
т.д.) объясняются его изумительной способностью усвоения. Стратегию он усвоил, -
как свидетельствует Кайтель, - изучая Шлиффена, Мольтке, Клаузевица и историю
походов, в особенности Фридриха Великого.

Это заслуживает внимания. Великая война всегда проста, она постигается не из
ученых исследований Генеральных Штабов, но лишь знакомством с великими вождями
всех времен. Гитлер является примером этому. Через головы генералов-рутинеров,
не оправившихся от своего поражения 1918 года, этот дилетант обновил военное
искусство. Он один из первых оценил огромные преимущества танков - этих
подвижных крепостей, и авиаций - этой летающей артиллерии. Он снова нашел
маневренные принципы, которые были утеряны Генеральными Штабами. На немногих
простых, но верных принципах он построил серию кампаний, которые войдут в
военную историю как классические: Польша, Норвегия, Франция, Балканы.

Потом, как бы обезумев, он утерял чувство меры возможного. Он даже потерял
точное представление о характере той военной силы, которую он сам создал. Он был
захвачен и раздавлен теми великими событиями, теми мировыми силами, которые он
сам разбудил, вызвал к жизни и сплотил против себя. В течении своих войн он
совершил огромные ошибки, которые все объясняются тем, что люди, подобные ему,
неспособны примириться с неуспехом, чтобы этой ценой избежать катастрофы. Гитлер
не первый пример этого положения. Таким же точно был до него Наполеон.

Военное дарование Гитлера является необходимым элементом для понимания событий.
Гитлер не мог избегнуть войны, так как он носил в себе роковой дар войны. Только
в ней одной он искал и мог найти осуществление, разрешение и успокоение своего
я. Он чувствовал себя рожденным для командования армиями. "Я не для того создал
наш военный аппарат, - говорил он (документ 1915 Р.S.), - чтобы оставить его без
употребления". Он принадлежал к трагической, но вероятно неизбежной породе
мировых палачей. Ему расточают проклятия. Быть может достаточно сказать, что он
был великим полководцем - этим сказано все.

Как он рассматривал сам себя?

Среди материалов Нюрнбергского процесса находятся протоколы двух совещаний
Гитлера с его главными военачальниками, один от 22 апреля 1939 года (документ
798 Р.S.), другой от 23 ноября того же года (документ 789 Р.S.).

В этих двух совещаниях Гитлер раскрыл себя.

"В сущности, - говорит он 22 апреля, - все покоится на мне; все зависит от моего
существования. Вероятно никто и никогда не будет в такой степени, как я,
пользоваться доверием германского народа. Вероятно никогда в будущем не будет
человека, располагающего такой властью, как я. Вот почему мое существование
является политическим фактором наибольшего значения. Но я могу быть устранен в
каждый момент каким-нибудь сумасшедшим или идиотом".

Второе совещание было выговором, вернее "разносом". Гитлер не мог сдержать
своего раздражения и гнева против тех, кто недостаточно доверял ему. Здесь он
вынужден был подробнее говорить о самом себе.

"Цель этой конференции, - начал он, - дать вам понятие о моем мире идей и
высказать вам мои желания. Когда в 1919 году я начал мою политическую работу,
моя твердая вера в конечный успех была основана на внимательном наблюдении
событий и изучении их последовательности. Поэтому я никогда не терял веры,
несмотря на ряд неудач, выпавших на мою долю. Провидению принадлежало последнее
слово, и оно привело меня к успеху. Помимо всего, я имел ясное представление о
развертывании исторических событий и достаточно воли для принятия суровых
решений. Меня никогда не покидала уверенность в достижении мною цели.

Когда в 1933 году я пришел к власти, передо мной раскрывался период трудной
борьбы. Мне предстояло все реорганизовать, начиная с народных масс и продолжая
армией. Одновременно я предпринял освобождение Германии от ее цепей. Я вышел из
Лиги Наций и отверг конференцию по разоружению. Это было не легкое решение.
Число тех, кто предсказывал, что это повлечет за собою новую оккупацию Рейнской
области французами, - было велико, а число тех, что верило в меня - ничтожно.

Затем пришло решение о восстановлении военной мощи Германии.

Снова было много пророчеств о катастрофе и мало верующих. Тем не менее я
сохранил и вооружил Рейнскую область, что в условиях того Бремени считалось
невозможным".

Перечень достижений продолжается, и заключение повторяется как магическое
заклинание: "Я хотел, мне не верили, но я был прав". Главной претензией Гитлера
была непогрешимость.

Он продолжал:

"Среди благоприятных факторов настоящего положения я должен упомянуть
собственную особу и квалифицировать ее при всей скромности так: я - незаменим.
Ни военный, ни штатский не могут меня заменить. Я знаю свои способности и свою
силу воли. Я не кончу войны, пока не сокрушу противника. Я не принимаю
компромиссов. Я буду наносить удары и не капитулирую. Судьба Райха зависит от
меня и только от меня".

Эти последние слова как нельзя лучше обрисовывают Гитлера. В его мрачном мозгу,
полном страшных абстракций, рождались картины фатальной борьбы между великими
силами и великими страстями, оспаривающими власть над миром. И он считал одного
себя способным провести Германию через испытания, которые ее ожидали.

"Фюрер, - говорит Геринг, - часто говорил о неизбежной войне между национал-
социализмом и большевизмом. Иногда он допускал, что этот конфликт может быть
отложен еще на годы и признавал, что он мог бы за этот промежуток времени
получить существенные выгоды для Германии мирным путем. Но чаще он говорил иное:
"Нужно, чтобы эта война разразилась еще при моей жизни".

Гитлер был суеверен: "Хотя он это и отрицал, - говорит Кайтель, - однако все
замечали, что он верит старой немецкой поговорке: "Что предпримешь в пятницу -
не продержится и недели". Еще больше верил он своему гороскопу. Звезды и линии
руки в полном согласии предвещали ему блестящую удачу, головокружительный взлет,
но карьера его преждевременно обрывалась. Из этого он заключил, что, умрет
молодым и это не давало ему покоя.

Пророки обычно должны платить за свои пророчества. Профессия предсказателей была
Гитлером запрещена в Германии и пророки, которые упорствовали в своем ремесле,
отправлялись в концлагеря. Но эти строгости не могли рассеять в уме Гитлера
впечатление, произведенное на него его гороскопом. Он был уверен, что время,
отпущенное ему судьбой для выполнения его гигантских задач, было очень
ограничено.

Кроме того, недостаточно, чтобы война разразилась при его жизни, надо, чтобы она
пришла раньше, чем он состарится.

Он достиг власти в 44 года. Внутренняя реорганизация Германии поглотила добрых
шесть лет из того короткого срока, который был ему отпущен судьбой. Ему
предстояло еще дать Германии необходимый "жизненный простор", а германскому
народу - господство над миром. Он был совершенно уверен, что эти цели могут быть
достигнуты только силой. Итак, в свои 60 лет он стоял на пороге карьеры
полководца и завоевателя, которую Карл XII начал в 17 лет, Александр Македонский
в 20, а Фридрих II и Наполеон в 26.

Время пришпоривало диктатора. Нюрнбергские документы содержат несколько
указаний, подтверждающих боязнь Гитлера упустить время. 5 ноября 1937 года,
когда он изложил своим генералам обширный план агрессии, о котором будет речь
впереди, он сказал им: "Надо принять в соображение одну вещь: надо считаться с
тем, что партия и глава ее стареют".

Бесполезно далее искать объяснения той безумной поспешности, с которой он
ринулся в войну. Он пренебрег теми важными выгодами, которые он мог получить при
некотором терпении и хитрости. Он вооружился слишком быстро и, как мы увидим
далее, лишь поверхностно. Он вызвал всеобщую враждебность раньше, чем Германия
достигла полного могущества, приблизительно за пять лет до того наиболее
выгодного момента. который был ему указан лучшими экспертами и который он сам
признавал за наилучший.

Он совершил кардинальные ошибки по трем причинам:

Во- первых, потому что он считал себя единственным человеком, способным вести
Германию к победе.

Во- вторых, потому что военный гений, который он чувствовал в себе, неудержимо
толкал его к немедленному действию.

В- третьих, потому что он боялся умереть раньше, чем успеет выполнить свое
назначение или, по крайней мере, оказаться в решительный момент стариком.

Представление Гитлера о внешнем мире также находит отражение в документах
Нюрнбергского процесса. Они показывают, как Гитлер расценивал и взвешивал своих
партнеров и противников, с которыми ему приходилось считаться, и как в
результате он учитывал свои шансы на успех.

Прежде всего у него было колоссальное представление о Германии. В силу своего
характера, он подходил к каждой проблеме с военной точки зрения и в конечном
итоге сводил все суждения и оценки к подсчету военной силы. И потому воинская
доблесть германского народа была для него решающим фактором. "Мы, немцы, не
только наиболее многочисленны (в Европе), но мы и качественно лучшие, - говорит
он. - Каждый германский пехотинец лучше любого французского".

Поражение Германии в 1918 году было, - по мнению Гитлера, - случайностью и он
приписывал его непрочности и глупости императорского режима. Он всегда говорил о
Вильгельме II и его политике с оттенком презрения. Но Германия с Гитлером во
главе, - по его убеждению, - была способна победить весь мир.

Он считал за ничто второстепенные государства Средней Европы, включая и Польшу.

"Польская армия, - сказал он 12 апреля 1939 года графу Чиано, - имеет лишь
несколько парадных дивизий, а остальная масса войск - весьма низкого уровня.
Противотанковая и противовоздушная оборона ничтожны и ни Франция ни Англия не
могут в этом помочь Польше. Надо также принять во внимание структуру польского
государства. Из 31 миллиона населения - 2,5 миллиона немцев, 4 миллиона евреев и
9 миллионов украинцев. В противоположность фанатически настроенной Варшаве, весь
остальной народ в целом апатичен и индифферентен".

Японии Гитлер не доверял: "Нельзя, - говорил он, - слишком полагаться на Японию.
Надо остерегаться ее измены". И при этом он был невысокого мнения о качестве
японской армии. Он послал в Токио свои советы насчет осады Сингапура. "Император
Японии, - добавлял Гитлер, - мягкое, безвольное существо, лишенное авторитета;
он напоминает последнего русского царя, и его может ожидать та же участь".

Зато Гитлер переоценивал Италию. Мы увидим в дальнейшем, почему и каковы были,
роковые для Германии, последствия этой ошибки.

Но он был далек от недооценки русской мощи. Наоборот. Громадность пространств и
неисчерпаемость ресурсов России ему импонировали. "Главная опасность, - повторял
он неоднократно, - заключается в колоссальной массе России". Он отлично сознавал
преимущества России в воздушной войне, благодаря дальности дистанций и
рассеянности ее объектов. И он очень опасался массовых налетов русской авиации
на скученные города и индустриальные центры Германии, прежде всего на Берлин и
на румынские нефтяные промыслы.

"Если бы дело шло только о наземных армиях, то можно бы не бояться СССР, но при
сильной авиации он представляет серьезную опасность".

Однако эти соображения больше касались будущего. В 1937 году Сталин был занят
ликвидацией маршала Тухачевского, обвиненного в сношениях с Германией, и вместе
с ним была ликвидирована большая часть высшего командного состава армии. На
основании этого Гитлер заключал. что Красная Армия переживает кризис. Он много
раз повторял: "Россия будет беспомощна еще несколько лет".

Что касается Франции, то Гитлер был убежден в ее крайней слабости. Он наблюдал
ее внутренние волнения и успехи коммунизма. Со злобной радостью он следил за
всеми фазами долгого социального кризиса 1936 года, за стачками и занятием
рабочими заводов. Он наблюдал, как распадались партии и падали правительства. Он
предрекал: "Франция идет к революции".

Гитлер лучше своих генералов знал слабость французской армии. Он знал о кризисе
ее постоянного состава в следствии падения рождаемости во Франции. Ему была
известна остановка в развитии и устарелость французской авиации. Он был в курсе
духовного упадка Главного Штаба и победы пассивной стратегии, как раз обратной
той, которую он внушал своим генералам. Он говорил: "Армия Франции в упадке.
Только флот ее на высоте современности".

Кроме того Гитлер считал, что Франция потеряла свою самостоятельность и стала
зависимой державой.

"Фюрер, - сообщает Геринг, - часто говорил, что Франция ничего не предпримет без
одобрения Англии и что Париж сделался дипломатическим филиалом Лондона.
Следовательно достаточно было уладить дело с Англией и тогда на Западе все в
порядке".

Что думал Гитлер об Англии, которой он приписывал такое значение?

Он относился к английскому народу с большим уважением. В своей речи 5 ноября
1937 года (документ 1871 Р.S.) он говорит: "Это народ твердый, упорный и
мужественный. Это опасный противник, особенно в обороне. Он способен к
организации, любит рисковать и имеет вкус к авантюре. Это народ германской расы,
который обладает всеми ее качествами".

Дебаты в Нюрнберге показали, что Гитлер, верный принципам своей книги "Моя
борьба", долгое время старался не вступать в конфликт с Англией.

"Фюрер, - говорит Геринг, приложил в 1936 году все усилия, чтобы придти к
соглашению с Англией".

Риббентроп рассказывает следующую историю:

"В первом же нашем политическом разговоре в феврале или марте 1933 года Гитлер
сказал мне: "Риббентроп, главной основой европейской политики является англо-
германская дружба". Я видел Гитлера в последний раз в апреле 1945 года, за
неделю до его смерти, в его убежище в Берлине. Он мне повторил тогда буквально
свои фразы 1933 года и прибавил: "Попробуйте, нельзя ли что-нибудь сделать,
чтобы договориться с англичанами".

Иодль передает, что Гитлер готов был заключить с Англией мир в момент
Дюнкирхена. Теперь мы видим, что он был готов к этому и на развалинах Берлина.

По показаниям Геринга и Риббентропа, Гитлер был убежден, что Англия в конце
концов примет его точку зрения. Мы встретимся с этой точкой зрения в рассказе о
миссии Рудольфа Гесса, о которой речь будет впереди. В основном Гитлер полагал,
что интересы Германии и Англии совпадают. Он не хотел разрушать Британскую
Империю, быть может из тех соображений, что это политическое сооружение охраняло
массы полуголодного нищенского населения Азии от большевизма. Но он требовал,
чтобы за это Англия признала за ним исключительное право на реорганизацию
Центральной Европы, свободу выкроить себе жизненное пространство и возможности
свести счеты с СССР.

"Я тщетно уверял его, - утверждает Риббентроп, - что Англия не будет без конца
терпеть нашу экспансию".

Гитлер искал способа сблизиться с Англией...

"Чтобы добиться союза с ней, - говорит Геринг, - он готов был гарантировать
территориальную неприкосновенность Голландии, Бельгии и Франции. Он даже
допускал возможность отказаться от Эльзас-Лотарингии. Он не очень интересовался
колониями и он окончательно оставил идею колониальной империи. Наконец, он не
прочь был подписать азиатский пакт, гарантирующий Индию от покушений со стороны
СССР".

Такие условия казались фюреру необыкновенной щедростью. Успокоенная в Западной
Европе, упроченная в Азии, избавленная от соперничества Германии на всех
перекрестках мира, Англия, - думал Гитлер, - не имела более никаких оснований
противиться расширению, укреплению и расцвету Германии. Следовательно, англо-
германский союз был в порядке вещей, так как его требовали интересы Англии.

Здесь уместно напомнить тот любопытный и фантастический анализ Британской
Империи, который Гитлер дал на совещании 5 ноября 1937 г.:

"Я не разделяю мнения, - сказал он тогда, что Империя непоколебима. Опасность,
которая ей угрожает, исходит не столько от сопротивления покоренных народов,
сколько от существования соперников. Британскую Империю нельзя сравнивать с
Римской в смысле длительности их существования. После Пунических войн у Римской
Империи не осталось серьезных политических соперников и это обеспечивало ей
долголетие. Только разлагающее влияние христианства и процесс старения, которому
подвержены все государства, позволили древним германцам покорить античный Рим.
Наоборот, современная Британская Империя окружена государствами, более сильными,
чем она сама. Метрополия Империи может защищать свои владения только при
содействии других держав, но не собственными силами Каким образом, например,
Англия может защищать одна свои интересы на Дальнем Востоке от нападения Японии,
или Канаду от нападения Соединенных Штатов?

Из этого следует заключить, что мировая Британская Империя не может держаться
вечно одними силами 45 миллионов островитян, каковы бы ни были их спайка и сила
их идеалов".

Итак, Англия нуждается в военной поддержке. Наиболее сильным и удобным союзником
была бы Германия, ибо она ни в чем не является соперницей Англии. И Гитлер
предлагал этот союз.

"Он имел ввиду, - рассказывает Риббентроп, - включить в договор о союзе с
Англией пункт, предоставляющий для защиты Империи треть германского флота, более
12 боевых судов".

Смешное предложение! И, однако, нельзя сомневаться в его искренности. В
последний момент переговоров, накануне разрыва, оно было еще расширено. Как
последнюю, неотразимую приманку Гитлер предложил Англии свою помощь в защите
Канады от Соединенных Штатов.

Эти стремления Гитлера к союзу с Англией не встретили в ней сочувствия и
отклика. Англичане проявили полное отсутствие интереса к тому проекту раздела
мира, который Гитлер им великодушно предлагал. Каждый раз, когда фюрер встречал
человека, знающего Англию, он обращался к нему: "Объясните же мне, почему
англичане не хотят меня понять". Неразделенный флирт переходил, в ненависть.

"Если Англия упорно не хочет меня понимать, то я ее поставлю на колени".

Тем не менее Гитлер не терял надежды на то, что Англия не будет воевать. Он
примирился с крушением своих проектов союза и дружбы; но он все еще не допускал
мысли, что они станут врагами.

В момент чешской аферы он сказал: "Перспектива новой долгой войны на континенте
отвратит Англию от вмешательства". Меры вооружения, принятые английским
правительством и даже набор армии не произвели на Гитлера должного впечатления,
так как он счел это за демонстрацию, а не за доказательство решимости. Еще в
1939 году он сомневался в интервенции Англии. И, когда Англия наконец объявила
войну, он еще две недели не принимал ее всерьез, как рассказывает Кайтель.

Гитлер рассчитывал так: Англия подвела итоги своего участия в первой мировой
войне и баланс оказался далеко не утешительным. Она увидела, что работала для
восстановления французского империализма. Англия обеднела. Она допустила Америку
перегнать себя. Ее Империя зашаталась. Она потеряла Ирландию. Она теряла Египет.
Ей грозила потеря Индии. Новая война ускорила бы ее упадок и углубила бы зияющие
трещины. Империя бы распалась. Южная Африка наверное, а Австралия и Канада
вероятно отказались бы пуститься вслед за метрополией в новую авантюру, где им
еще раз пришлось бы проливать свою кровь за чужие интересы. Америка - циничная,
жадная, хищная - соберет обильную жатву. Англия это знает. Вот почему она не
будет воевать, если только не будет к этому абсолютно вынуждена.

Доказательство этому Гитлер видел в ее разоружении. Для него, по складу его ума,
разоружение было равносильно отречению. Он лучше, чем кто либо знал состояние
английского флота. Кроме двух линейных кораблей "Родней" и Нельсон", уже не
новых, у них не было крупных модерных кораблей. Крейсера были не в достаточном
числе и порядком изношены. Армия была сокращена до минимума. Авиация устарела.
Что это все доказывало, как не то, что Англия решила оставаться нейтральной?

О США Гитлер мало думал. Всецело поглощенный мыслью об одном гиганте - СССР, он
как-то остался незаинтересованным другим гигантом. Иногда в своих фантастических
импровизациях, которым он предавался в интимном кругу, он рисовал себе новую
войну за раздел Америки, выставляя против "янки" - американских немцев. Завоевав
Европу, он несомненно предпринял бы какой-то выпад против Нового Света,
предъявив ему счет за германский человеческий материал и труд, которым были
оплодотворены и возделаны как Северная, так и Южная Америка. Но это было
туманное будущее. Фактически Соединенные Штаты почти отсутствовали в мире идей
фюрера. Для него это была сумасбродная, несерьезная страна, пожираемая
капитализмом, раздираемая экономическими кризисами, отравленная еврейством,
искушенная материализмом, одураченная своим кино, своей погоней за комфортом и
своим спортом и управляемая врагами Германии, неистовыми, но бессильными.

"Америка, - говорил он, - в 1917 году имела слишком плохой опыт с войной, чтобы
еще раз ввязываться в европейский конфликт".

"Я часто говорил фюреру, - заявляет Геринг, - и даже перед свидетелями, что,
если Англия вступит в войну против Германии, то Америка рано или поздно придет
ей на помощь. Фюрер не разделял моего взгляда. Он утверждал, что Америка не
примет участи в войне, если только ей не будет грозить непосредственная
опасность. Он основывал свое убеждение на разговоре своем с Ллойд Джорджем; этот
разговор дал Гитлеру совершенно ложное представление о состоянии умов англо-
американцев. Кроме того фюрер преувеличивал значение американских
изоляционистов".

Этот человек, так точно осведомленный о военных силах европейских стран, имел
лишь смутное представление о военном потенциале Соединенных Штатов. Их
приготовления и вооружения совершенно ускользнули от его прозорливости.
Медленность, с которой Англия производила свои приготовления к войне, еще
утвердила Гитлера в его мысли о беспомощности Америки. Он думал, что нация,
расслабленная демократией и богатством, неспособна принести жертвы, необходимые
для ведения войны, и в особенности, что она неспособна будет найти людей,
готовых умирать за нее.

Вот почему Гитлер отрицал опасность с упрямством настоящего глупца. Документы
Нюрнберга дают этому много доказательств. Вот один пример:

21 января 1941 года он сказал Муссолини (документ S. 134): "Даже если
Соединенные Штаты и вступят в войну, нам нечего бояться их".

Еще одно соображение оказало сильное влияние на суждения Гитлера: Гитлер создал
вокруг себя героический мир. Сильные, жестокие люди руководили и направляли
пассивные массы. Одни эти люди делали историю. Их основным качеством была воля,
их внешним выражением - твердость. Они освободили себя от предписаний религии,
морали и гуманности, которые наложены как путы на подчиненные массы. Они были
ответственны за свои действия только перед Провидением, - туманным и
снисходительным к избранным, Провидением для полубогов.

Гитлер опирался на этот слой избранных. Изолированный от людей, он жил в мире
фантастических гигантских теней. Легко себе представить, что он говорил с ними в
свои долгие бессонные ночи. Он сам выбирал свои тени: он не общался с
Наполеоном, несмотря на сходство судьбы. Но несомненно его собеседниками были
Бисмарк и особенно Фридрих II. "Риск, который я беру на себя, - говорил он, -
тот же самый, которому подвергался великий Фридрих, когда он захватил Силезию.
Подобно ему, я соединяю в своих руках гражданскую и военную власть; я воплощаю
государство".

Помимо знаменитого короля Пруссии, Гитлер находил несколько равных себе среди
варваров и эти его особенно прельщали. Он давал особое предпочтение дружбе
Чингис-Хана. Он восхищался им и усвоил его принципы. "Кровь, - говорил он своим
генералам, посылая их на войну, - не зачитывается тем, кто создает Империи.
Чингис-Хан намеренно истреблял миллионы женщин и детей. Кто теперь об этом
вспоминает?"

Среди современных ему политиков Гитлер искал сверх-людей. Он судил о народах по
их вождям, которых они выдвигали.

"В наши дни, - говорил он, - есть три государственных человека: Муссолини,
Сталин и я".

Среди этих избранных он различал еще две категории:

"Муссолини наиболее слабый, так как он не мог справиться с реакционной
оппозицией королевского дома и церкви. Только Сталин и я являемся полными
хозяевами наших решений и можем смотреть в будущее".

Хвалебные речи Сталину были ежедневным мотивом, Гитлера. Но - любопытная вещь:
он видел в исключительных качествах советского вождя основания для ободрения и
успокоения, но не для беспокойства. Он знал, что Сталин боится Германии и
соглашение предпочитает конфликту.

"Сталин, - повторял Гитлер неоднократно, - рассудителен, осторожен и хитер. Пока
он жив, - опасаться нечего. Но ситуация изменится, как только он умрет, так как
евреи, сейчас оттесненные на вторые и третьи места, тотчас же вновь пролезут
вперед".

В 1939 году Гитлер сказал: "Когда Сталин умрет, я раздавлю СССР".

Жизнь Муссолини гарантировала союз с Италией. Жизнь Сталина обеспечивала
благоразумие СССР. Оба были не только главами государств, но хозяевами страны.
Оба вели свои народы по праву гения. Они не были связаны ни демократической
оппозицией, ни непрошеными советниками. Они ввели строгие, даже суровые законы.
Гитлер признавал их если и не за равных, то за подобных себе.

Кроме них, после смерти Кемаль-Ататюрка, не было крупных людей.

Ни подлинных вождей, ни подлинных хозяев. Только личности второго и третьего
разряда, демократические марионетки. Бессильные правители, которые зависели от
"хорошего пищеварения их утомленных народов" и валились от одного парламентского
голосования или от всеобщих выборов. И главное, люди без воли и без
темперамента. "Даладье... Чемберлен... эти болтуны, эти несчастные черви". Они
неспособны были на риск. Они не в состоянии были принять мужественное решение. И
конечно они никогда не стали бы воевать. По крайней мере не стали бы воевать
серьезно.

Нюрнбергские документы доказывают, что это презрение к противникам было одной из
тех сил, которые наиболее подстегивали решимость Гитлера. Он никогда не
подозревал (несмотря на опыт прошлой войны, на Клемансо и Ллойд Джорджа), что
демократии могут иметь в запасе людей, которые в минуты опасности могут
оказаться столь же энергичными и сильными, как и прирожденные диктаторы. Он не
предчувствовал Черчилля и не понял Рузвельта.

Он не в состоянии был их понять, так как он не знал тех народов, из которых они
вышли. Здесь предел интеллигентности и аналитической способности Гитлера.

Он происходил из центральной Европы, из мира Австро-Венгерской монархии,
раздираемой национальными вопросами, страны, где все народы ссорились и
сталкивались. Он жил в Вене, столице пестрого, мозаичного государства.

Он был беден и несчастен. Он, немец, проводил свою жизнь на рынках, среди
словенских каменщиков, чешских бетонщиков и хорватских чернорабочих. Он стоял в
очереди у дверей ночлежного дома в Меймлинге, среди сброда всех национальностей.

Он читал. Он открыл своих героев: Фридриха II, Бисмарка - его земляков; людей,
карьера которых развертывалась на пространстве между Рейном и Вислой, чаяния и
мечты которых никогда не переступали берегов Европы, но которые благодаря своей
энергии основательно перемешали месиво европейских народов.

Гитлер был, подобно им, европейцем. Он отлично знал проблемы национальностей,
выдвинутые демократией на первый план. Он познал их уже при рождении и изучал их
в течении всей своей жизни.

До сих пор не доказано, что Гитлер был чисто немецкого происхождения. Скорее
можно предполагать обратное. Его предки не были связаны с землей, они были
бродячие пролетарии и почти несомненно смешанной расы. Вполне возможно, что в
жилах величайшего антисемита всех времен была даже примесь еврейской крови. Но,
будучи немцем по языку, он уверенно причислял себя к германской расе,
многочисленной и сильной. И это наполняло его гордостью.

Пока дело шло о Европе, Гитлер был как у себя дома. Его фантазия, хитрость и
дикая воля в соединении с точным знанием народов и обстановки позволяли ему
проводить свои политические маневры с полным успехом. Он умел разъединять своих
противников, поддерживать и растравлять их старые конфликты. Он мастерски
натравливал судетских немцев на чехов, чехов на словаков, словаков на венгров,
венгров на румын. Он сумел толкнуть Польшу на ложный путь с тем, чтобы ее
изолировать, а затем разбить. Сумел стакнуться с СССР, чтобы затем неожиданно
напасть на него. Он отлично оценил ослабление Франции. Его взгляд, неомраченный
никаким сомнением, был быстрым, острым и ясным.

Но за пределами Европы было иное: весь огромный англо-саксонский мир совершенно
ускользнул от его анализа.

Гитлер не знал ни одного иностранного языка. У него не было никакой культуры.
Его университетом был прилавок уличного букиниста. За весь период формирования
его идей он не встречал ни одного англичанина или американца.

Природа английской или американской силы, эта мощь без солдатчины, ему была
совершенно незнакома. Структура гигантского содружества народов британской
нации, которая держится только общностью культуры и интересов, была ему чужда и
непонятна. Он и не подозревал о том мире идей, который существовал за пределами
Европы. Традиции и учреждения Лондона и Вашингтона для него не существовали. И
сверх того он отрицал у противников всякие идеальные побуждения; он видел лишь
грубый материализм там, где в действительности большую роль играли факторы
моральные и религиозные.

К англо-саксонскому миру Гитлер прилагал те самые мерки силы и силовых
отношений, которые он выработал в своем мозгу. Потому и следствия получались
смехотворные. США, нападающие на Канаду или Англия, отстаивающая Южную Америку
при содействии германского флота!

Он верил, что Англия не будет воевать. Он верил, что США не вмешаются в
конфликт. Он воображал, что англичане позволят ему взять Варшаву и царить в
Москве при условии, что он обещает оставить им Индию, и что американцы настолько
заняты своим бейсболом и звездами Холливуда, что они прикроют глаза на
разрушение Лондона - колыбели их цивилизации.

Тот факт, что Гитлер так безрассудно ринулся в войну, объясняется только этим
пробелом в его представлениях. Ибо во всем остальном он был реалист, и он
несомненно не взялся бы за оружие, если бы правильно учел свои шансы на
поражение.

Он видел перед собой центральную Европу раздробленной и наполовину сочувствующей
себе, видел несамостоятельную и слабую Францию, неорганизованный и временно
ослабленный Советский Союз, нейтральную и склонную к соглашению Англию и далекие
и безразличные ко всему Соединенные Штаты.

Риск был по-видимому невелик. В 1939 году он верил, что ему удастся совершить
все то, что он наметил в 1937 году: достигнуть своих целей за наименьшую цену.

Он не играл, как многие думают, ва-банк. Наоборот, он думал, что ведет
благоразумную игру.

"Я был бы сумасшедшим, - сказал он генералу Гальдеру, - если бы ради такого
вопроса, как Данциг и коридор, бросился бы в общую войну наподобие 1914 года".

Он представлял себе, что завоевание мира пойдет гладко. Но он не знал англичан и

II . Гитлер занимает Рейнскую область тремя батальонами

Указ о возрождении германской армии был подписан Гитлером 11 марта 1935. Указом
восстанавливалась обязательная военная служба и численность армии мирного
времени определялась в 36 дивизий.

Генерал Иодль свидетельствует, что военачальники германской армии были
встревожены этим указом: цифра дивизий могла вызвать протесты, она оказалась
чрезмерной; они считали непосильным создание такой армии в ближайшее время.
"Фон-Фрич, - сказал Иодль, - просил Фюрера ограничиться 24 дивизиями." Гитлер
отказал.

Верховным начальником вооруженных сил Германии был в это время маршал Вернер
фон-Бломберг. Этот типичный прусский офицер был живым воплощением, - доходящим
до карикатуры, - старой германской армии. Ему было в это время 58 лет; с 1911 г.
он служил в Генеральном Штабе; в 1918 г. был начальником Штаба 8-й армии.
Гинденбург рекомендовал его Гитлеру в качестве военного министра и Бломбергу
были даны самые широкие полномочия в сухопутной и морской обороне страны. Он был
как бы военным завещанием старого президента и пользовался огромным уважением
всей Германии.

Бломберг уже умер. Но незадолго до смерти он успел дать в Нюрнберге длинное
показание специальным военным следователям.

"Через несколько дней по восстановлении обязательной военной службы, - рассказал
он, - Гитлер призвал к себе Геринга, Редера, Фрича и меня. "Господа, - сказал он
нам, - мои военные авантюры кончены. Вы можете теперь спокойно заняться нашей
нормальной работой по организации наших вооруженных сил".

Получив это заверение, Главный Штаб выработал план перевооружения Германии.

Исходным пунктом был Рейхсвер, установленный в Версале. Семь пехотных дивизий,
из которых он состоял, решено было сперва удвоить, потом утроить. Это должно
было быть закончено к 1939 г. Затем предстояло создать новых 15 дивизий, чтобы
довести общее число их до 36. Комплектование армии должно было быть закончено в
1943 г., но флот и укрепления - только в 1945 г.

Итак для восстановления военной мощи Германии Главный Штаб требовал десять лет.
И в течении этих десяти лет Главный Штаб требовал для Германии мира.

"Генералы, - говорит Иодль, - никогда не оказывали на Гитлера никакого давления
в пользу войны. Наоборот, в этом вопросе Бломберг, Фрич, Бок, Браухич, по
очереди, лишь уступали Фюреру, т.к. это был их долг. Мы, военные, противились
всякой политике, которая могла бы повести к войне. В этом мы были единодушны. В
1937 г. мы сказали фюреру: "Наш Фюрер, вы можете делать, что вам угодно, но мы
не в состоянии воевать раньше, чем через семь-восемь лет".

"Мы все знали, - говорит Бломберг, - что вопрос о восточных границах остается
открытым и рано или поздно он должен быть решен. Но мы не могли отважиться на
какое либо выступление, пока мы еще не были готовы."

Маршал Мильх, генеральный инспектор воздушного флота, дал на следствии и на суде
подробные объяснения. "Воздушный флот, - сказал он, - был создан только в 1935
г. Он подготовил кадры истребителей, для чего потребовалось 18 месяцев, и кадры
бомбардировщиков, что заняло два года. Но у нас совершенно не было опытных
офицеров для командования эскадрильями и крупными соединениями. Нужно было ждать
еще 10 лет, чтобы молодые офицеры стали достаточно квалифицированными для
занятия высших должностей в авиации".

Даты эти и здесь приводят к 1945 году. Сам Геринг на совещании начальников
авиации 2 декабря 1936 г. заявил: "Желателен мирный период, по крайней мере до
1945 г."

Но десять лет - это была вечность для нетерпения Гитлера. "В феврале 1936 г., -
рассказывает Бломберг, - в Гармиш-Партен-кирхен происходила зимняя Олимпиада.
Гитлер отвел меня в сторону и сказал: "Я решил ввести войска в Рейнскую область.
Это будет большим "сюрпризом".

Пункты соглашения о Рейнской области, утвержденные договором в Локарно,
представляли для Франции лучшую гарантию безопасности. Они были приняты
Германией и скреплены Англией и Италией. Решение Гитлера было дерзким вызовом
всему европейскому миру.

"Я был в ужасе, - говорит Бломберг. - Мне казалось несомненным, что на занятие
Рейнской области германскими войсками Франция будет немедленно реагировать
военной силой. Редер и Геринг разделяли мои опасения и Геринг принял на себя
миссию убедить фюрера, что мы не можем рисковать войной. Но во время их
разговора Гитлер переубедил Геринга и привлек его на свою сторону.

"Фюрер нас уверял, что Франция не выступит. Наконец, - прибавил он, - если ваши
опасения оправдаются, если ситуация станет действительно серьезной, я прикажу
дать отбой и наши войска уйдут обратно за Рейн".

Вся операция была проведена крайне просто. Вечером 10 марта пять полков из
состава 6, 9 и 13 армейских корпусов были посажены в поезда. Люди были в полном
походном снаряжении, но они думали, что дело идет о маневрах и ни морально, ни
технически не были подготовлены к бою. Когда командиры полков сели в вагоны, они
вскрыли запечатанные приказы и узнали, что едут занимать Рейнскую область.

Поезда катились к западу. Почти все они остановились на правом берегу Рейна
против Кельна, Кобленца и Майнца. Только три поезда, каждый с одним батальоном,
переехали Рейн. Один направился к Аахену, другой к Триру, третий к Саарбрюкену.

Накануне в Берлине состоялся военный совет. В сердцах генералов была тревога.
"Фрич, - рассказывает Иодль, - предложил фюреру издать декларацию, в которой он
обязался бы не укреплять Рейнскую область. Гитлер пожал плечами и ничего не
ответил."

"Было условлено, однако, - говорит Бломберг, - что при первой же реакции
французов слабые немецкие части, переправившиеся на левый берег, будут
немедленно отведены обратно. Мы спросили фюрера, что надо понимать под "реакцией
французов". Он пояснил, что разумеет под этим военные действия в виде перехода
границы, независимо, впрочем, от формы и размеров сил. "Наоборот, - сказал
фюрер, - дипломатические протесты, как бы резки они ни были, не заставят меня
отступить ни на шаг."

Это значило, что одна французская рота, появившаяся у пограничного столба,
вызвала бы автоматически отступление германских войск, а вслед за тем, возможно,
и падение Гитлера. Но в совете министров Франции генерал Гамелэн высказался за
всеобщую мобилизацию. Только три министра поддержали это требование: Морис
Сарро, Жорж Мандель и Фланден.

"Мы были, - говорит Иодль, - в положении игрока, который поставил все свое
состояние на одну карту. Германская армия была в этот момент наиболее слаба, так
как сто тысяч солдат Рейхсвера были распределены в качестве инструкторов ко
вновь формируемым частям и не представляли собой организованной силы".

А вот показание Бломберга:

"Мы были убеждены, что французы не оставят нашего шага без ответа. В этом случае
самое большее, что мы могли сделать, это пытаться задержать их на Рейне. Армия
была очень слаба и она не могла рассчитывать на поддержку авиации. Единственный
самолет, способный нести бомбы, был "Юнкерс-52", но он обладал чрезвычайно малой
скоростью.

Тревога Германии длилась одну неделю. Затем Гитлер мог обернуться к своим
генералам и сказать:

"Ну, господа, кто был прав?".

III. План агрессии 5 ноября 1937 г.

Гитлер любил театральность. Он окутывал себя загадочностью. Он удалялся в
Берхтесгаден, ложился на склоне горы созерцал Германию распростертую у его ног;
а в это время фотограф Гофман, притаившись за камнем, увековечивал для толпы эти
моменты уединенных размышлений гения. Потом, одним резким движением, Гитлер
разрывал завесу своей мысли. Он сообщал свои откровения.

5 ноября 1937 г. он вызвал в свою Канцелярию маршала фон-Бломберга,
главнокомандующего армией фон-Фрича, главнокомандующего морскими силами Редера и
министра иностранных дел фон-Нейрата.

"Мы не имели никакого понятия, - говорит Бломберг, - о причинам этого внезапного
собрания."

Полковник генерального штаба Гоцбах исполнял обязанности секретаря. Составленный
им протокол явился под №386. P. S. одним из главных документов обвинения в
Нюрнберге.

Заседание началось в патетическом тоне. "Дело, о котором я буду с вами
говорить, - сказал Гитлер, - настолько важно, что оно не может обсуждаться в
таком широком кругу, как кабинет министров. То, что я вам сейчас скажу, есть
результат моих размышлений и моего опыта четырехлетней власти. Если мне суждено
умереть, я прошу вас считать эти заявления моей последней волей и моим
завещанием". Настроение было создано.

Гитлер начал с того, что сформулировал основной принцип: цель германской
политики - обеспечить безопасность и развитие государства и народа. "Прежде
всего, - сказал он, - дело идет о проблеме жизненного пространства 85 миллионов
населения. Чрезвычайная плотность, ибо территория слишком мала. Такова картина
Германии. В будущем это угрожает задержкой в развитии, постепенным обеднением и
упадком нации.

"Посмотрим сначала, - сказал Гитлер, - не дает ли нам выхода автаркия".

Угля Германия имеет достаточно. Строго говоря, она могла бы удовлетвориться и
своими запасами железа, легких металлов и жиров. Но ей не хватает леса и она
совсем не имеет меди и олова. Итак, в самом необходимом сырье автаркия сильно
ограничена. Тем не менее, это еще не самое главное.

Драматическая проблема - хлеб.

Почва Германии доведена до предела использования. В результате злоупотребления
химическим удобрением, она обнаруживает уже признак истощения. Она устала. И в
то же время население ежегодно увеличивается на 586.000 душ, которые появляясь
на свет, заявляют о своих правах на хлеб.

Встает вопрос: может ли это необходимое добавочное питание быть получено
Германией путем увеличения ее внешней торговли? Ответ - отрицательный.
"Колебания мирового рынка, - заявляет Гитлер, - не дают возможности утвердить
будущее Германии на прочных основаниях. Кроме того, страны, вывозившие ранее
пищевые продукты, завели после мировой воины собственную индустрию. Мир
эволюционирует в сторону империй с замкнутой экономикой."

Фюрер подчеркнул также, что нации, экономика которых зависит от ввоза попадают в
опасную ситуацию в случае войны, в особенности это относится к Германии, т.к. ее
внешняя торговля зависит от морских путей, контролируемых Англией. Таким
образом, увеличение количества пищевых продуктов путем развития внешней торговли
- не представляется для Германии ни возможным, ни желательным.

"Неужели я должен, - воскликнул Гитлер, - согласиться на снижение стандарта
жизни германского народа и потерять территории, которые я с таким трудом
приобрел с 1938 года? Нет! Никогда!".

Единственным выходом оставалось расширение жизненного пространства (Lebensraum).

Это стремление к расширению жизненного пространства, - продолжал Гитлер, - было
во все эпохи истории причиной образования государств и передвижения наций.
Естественно, что тенденция не встречает сочувствия в Женеве (Лиге Нации) и у
сытых народов. Жизненное пространство, которое нам необходимо, надо искать
только в Европе, так как мы не будем брать примера с либерально-
капиталистических держав, которые строят свое благополучие на эксплуатации
заморских колоний. Речь идет не о завоевании народов, но о приобретении
территорий, пригодных для земледелия. Естественно искать эти территории по
соседству с Райхом, а не за морем. Решение этой проблемы - дело одного или двух
поколений. Дальнейшие задачи надо предоставить будущим поколениям".

Что касается риска, Гитлер его признавал и не боялся его.

"История всех времен, - говорит он, - как Римской Империи, так и Британской
Империи показывает, что каждое расширение пределов могло быть осуществлено
только теми, кто шел на риск и не останавливался перед сопротивлением.
Столкновения неизбежны. Земли никогда не были ничьими, они всегда кому-то
принадлежали. Тот, кто хочет их взять, всегда наталкивается на собственника.

"Вопрос в том, чтобы определить, где могут быть сделаны наибольшие приобретения
и притом с наименьшими затратами."

Далее фюрер пустился в длинные рассуждения о "двух ненавистных врагах", Франции
и Англии, которых Германия должна была встретить на своем пути. Я уже привел
этот его анализ, когда сделал попытку очертить представления Гитлера о мире и
мировой политике: Франция - в упадке и под угрозой революции, Великобритания-
безоружна, стеснена своей Империей и приняла решение: больше не воевать. О
Соединенных Штатах и о России фюрер не говорил.

"Германская проблема, - повторил он снова. - может быть решена только силой, а
это всегда связано с риском. Битва Фридриха II за Силезию и войны Бисмарка
против Австрии и Франции также были сопряжены с огромным риском. Если мы решаем
употребить силу, идя на риск, то нам остается только ответить на два вопроса:

Когда? Как?

Первой целью явится, во всяком случае, одновременное занятие Австрии и
Чехословакии. Эта операция устранит угрозу, которая висела бы над флангом
Германии в случае ее войны с Западом. Она облегчит достижение нейтралитета
Польши, со стороны которой всегда надо опасаться, в случае неудачи Германии, -
удара на Восточную Пруссию и Силезию.

"Хотя, - сказал Гитлер, - население в Чехии и густое, тем не менее присоединение
ее и Австрии даст нам пропитание для пяти-шести миллионов немцев, благодаря
вынужденной эмиграции двух миллионов чехов и миллиона австрийцев. Политическая и
военная аннексия этих двух государств Германией принесет нам значительное
облегчение: сократит и улучшит наши границы, освободит военные силы для других
задач и позволит сформировать новую армию в 12 дивизий, считая по одной дивизии
на миллион населения".

Оставался вопрос: "Когда?". Фюрер предвидел три возможных варианта. Первый
намечал осуществление программы в период 1943-45 годов. Германия была бы к этому
времени вполне вооружена, но, с другой стороны, контрмеры со стороны противников
могли уменьшить ее относительное могущество. Кроме того, надо было считаться с
тем, что национал-социалистическая партия и ее вождь стареют. Во всяком случае
1943-45 годы были крайним сроком. "Мое неизменное решение - разрешить проблему
германского пространства до 1943 - 45 г.", - заявил Гитлер.

"Я лично убежден, - продолжал он, - что Англия, а может быть даже и Франция,
втайне поставили крест над Чехословакией и что они молча допустят, чтобы
Германия, в один прекрасный день, разрубила этот узел. Внутренние затруднения
Британской Империи и боязнь ее быть вовлеченной снова в долгую войну в Европе
будут решающими соображениями, которые принудят Англию воздержаться от
вмешательства. Выступление же одной без английской поддержки мало вероятно, тем
более, что ее атака разобьется о наши укрепления. Во всяком случае, наступление
Франции через бельгийскую территорию невероятно в случае неучастия Англии.

"Со стороны Италии нельзя опасаться какой либо оппозиции, по крайней мере, пока
жив дуче. Быстрота наших действий определит позицию Польши; она наверно не
захочет выступить против Германии, имея в тылу Россию. Что касается самой
России, то ее военная интервенция будет предотвращена быстротой наших операций."

Это был вариант 1943-45 гг., самый отдаленный и самый невыгодный. Два другие
варианта лучше отвечали нетерпению Гитлера.

Один из них был построен на революцию во Франции. "Если социальные затруднения
Франции создадут такую политическую ситуацию, что французская армия не будет в
состоянии выступить против Германии, то это будет наилучшим моментом для
действий против Чехословакии".

И наконец третий вариант наступал в случае войны Франции с третьей державой,
которая как и в предыдущем случае, связывала бы французскую армию. Эту войну
Гитлер предсказывал. Он указал на возможного противника Франции: Италию. Он даже
назначил срок: лето 1938. И указал причину: трения в Средиземном море в
результате гражданской войны в Испании. Он заявил мимоходом, что быстрая победа
Франко не соответствовало интересам Германии т.к. продолжение борьбы позволяло
Италии укрепиться на Балеарских островах, - главной коммуникационной линии
Франции.

Затем Гитлер набросал картину операций. Высадка англо-французских сил на
итальянском берегу казалась ему исключенной, а наступление французской армии на
фронте Альп - невозможным. Действия итальянского флота воспрепятствовали бы
подвозу войск из Северной Африки, так что на германском и итальянском фронтах
Франция располагала бы только территориальными дивизиями.

"Если, - сказал Гитлер, - Германия использует эту войну для разрешения
австрийской и чешской проблем, то надо полагать, что Англия - будучи занята
войной с Италией - не начнет операций против Германии. А без поддержки Англии
Франция не предпримет военных действий на Рейне.

"Момент нашего выступления против Чехии будет зависеть от хода итало-англо-
французской войны. Он не совпадет с началом войны, а будет совершенно
независимым. Оккупация Чехии произойдет молниеносно".

Таково было это историческое заседание 5 ноября 1937 г. В Нюрнберге обвинение
основательно усмотрело в нем явное доказательство предумышленности гитлеровской
агрессии. Воля к войне здесь проявлена ясно и последовательно. Геринг тщетно
пытался опровергнуть это и представить дело так, будто Гитлер хотел лишь
разбудить рвение Бломберга и Фрича, которые проявляли слишком мало энергии и
задерживали вооружение Германии. После перекрестного допроса, подкрепленного
уличающим документом 386 P.S., Геринг должен был признать, что протокол
заседания, составленный полковником Гоцбахом, выражал подлинные идеи и замыслы
Гитлера.

Были ли эти идеи полностью изложены в протоколе? Являлись эти замыслы
окончательными? Есть очевидное расхождение между предпосылками и заключением
протокола. Несмотря на проект принудительной эмиграции миллиона австрийцев и
двух миллионов чехов, включение в Райх двух стран с развитой индустрией и
огромным городским населением, как Австрия и Чехия, не могло доставить Германии
требуемой сельскохозяйственной территории и притока пищевых продуктов. Это
очевидно было лишь предварительной операцией, с целью улучшить исходную базу для
дальнейших действий. Программа 5 ноября была лишь увертюрой, за которой должна
была последовать настоящая крупная экспансия в сторону Запада.

Протокол дает интересные указания на расчеты фюрера в смысле сроков выступления.
В то время Гитлер еще не имел достаточно смелости, чтобы игнорировать даты,
представленные ему Генеральным Штабом. Он вынужден был считаться с намеченным
сроком 1943-45. Но эта оттяжка казалась ему вечностью. Вот для чего ему
понадобился фантастический план средиземноморского конфликта. Эта франко-англо-
итальянская война должна была развязать ему руки в центральной Европе.
Гипотетическую возможность он обращал в твердую уверенность. Гитлер строил свой
план, как мечтатели строят воздушные замки.

Война за Средиземное море летом 1938 г. не состоялась. Франко выиграл свою войну
в начале 1939 г., несмотря на прекращение помощи со стороны немцев, принятое на
конференции 5 ноября по предложению Геринга. Ситуация складывалась не так, как
хотел Гитлер. Но это его не остановило Он не мог ждать.

____________________

"Генералы, - рассказывает Бломберг, - нашли идеи фюрера слишком фантастичными и
его речь была встречена ледяным молчанием".

"Я знаю, - сообщил генерал Гальдер, - что Фрич признался своему другу генералу
Беку, сказав: "Я находился в обществе сумасшедшего".

Нойрат, Бломберг и Фрич пробовали провести дискуссию. Документ 356 P.S. приводит
в общих чертах возражения, которые они представили фюреру.

Нойрат, этот крупный, мягкий и нерешительный человек, заметил Робко, что франко-
англо-итальянский конфликт не представляется им ни таким неизбежным, ни близким,
как полагает фюрер. Гитлер повторил с уверенностью, что конфликт разразится
летом 1938 года.

Генералы были более резки. Фельдмаршал фон-Бломберг и генерал-полковник фон-
Фрич, - говорится в протоколе, - подчеркнули несколько раз, что Англия и Франция
не представляются им врагами. Они заявили однако, что конфликт с Италией не
помешает французской армии выставить превосходные силы на германском фронте.
Генерал-полковник фон-Фрич полагал, что французам достаточно сосредоточить
против Италии на альпийском фронте до двадцати дивизий и что, следовательно, они
будут иметь еще значительный перевес в силах против Германии. Французы,
очевидно, попытаются продвинуться в Рейнскую область. Надо принять в расчет
преимущество, которое дает Франции быстрота ее мобилизации, а такая учесть
слабость германской укрепленной линии, что было особенно подчеркнуто
фельдмаршалом фон-Бломбергом.

Генералы заявили также Гитлеру, что молниеносный захват Чехословакии будет не
таким легким делом, как он полагает.

"Фельдмаршал фон-Бломберг обратил особенное внимание на сильные укрепления
Чехии, построенные по образцу линии Мажино; взятие этих укреплений представляло
исключительную трудность".

Гитлер слушал эти возражения с нетерпением. Он ограничился повторением, что
Англия не примет участия в войне и, вследствие этого, сине верит в то, что
Франция выступит против Германии. Его начинали уже бесить эти генералы, которые
спорили вместо того, чтобы отвечать "jawohl"

IV. Как Гитлер избавился от Бломберга и Фрича и
сделался верховным главнокомандующим

Содержание этого документа не было оглашено на суде, Геринг, как джентльменом,
не хотел говорить о нем вслух и сообщил свои показания следователю с глазу на
глаз. Но маршал Гальдер не был так галантен и сказал о жене Бломберга прямо и
грубо: "Она занималась проституцией в нескольких городах". Сам Бломберг
выразился иначе: "Ее поведение давало повод к известной критике. Но это было уже
очень давно, когда она была еще совсем молода".

Оба имели в виду одно и то же, но второй выразил ту же мысль с мягкой
снисходительностью пожилого супруга.

Кайтель прибавляет, что Эрна Грюбер была несколько раз арестована полицией
нравственности и приговорена к наказанию.

"Я должен был, - говорит Геринг, - доложить это фюреру. Он заявил, что ему
нанесли оскорбление, заставив его участвовать в качестве свидетеля в таком
скандальном браке. Он послал меня к Бломбергу, чтобы потребовать у него прошения
об отставке.

Это было тяжелое поручение. Я сделал что мог. Предлагал Бломбергу разлуку или
развод. Он отказался".

Совсем иную версию дает сам Бломберг.

"Я спросил у Геринга, - говорит он, - не будет ли достаточно разлуки или развода
для того, чтобы успокоить фюрера и позволить мне сохранить мою должность. Он
ответил, что это не поможет и советовал мне от имени Гитлера покинуть Германию
на некоторое время".

Вслед затем маршал фон-Бломберг уехал в Италию; эта вынужденная свадебная
поездка была, естественно, несколько горькой.

Полицейский рапорт, полученный Герингом, исходил от Гиммлера. В течении всей
истории нацизма политическая полиция вела надзор над генералами с рьяным
усердием, доходящим до ненависти. Если рассказ Геринга правдив, то Гиммлер
нарочно выждал свадьбу Бломберга, чтобы вернее потом уничтожить его. Иными
словами, он умышленно допустил Гитлера скомпрометировать себя участием в брачной
церемонии. Эта поразительная дерзость заставляет предполагать, что власть
Гиммлера и Гестапо была еще больше, чем до сих пор полагали.

Другая гипотеза: сам Гитлер знал обо всем еще до свадьбы и подставил маршалу
западню. Он был на это способен и последующие события делают это предположение
вероятным.

Через месяц после аферы Бломберга разразился скандал с Фричем. Его можно было
считать продолжением скандального дела графа Эйленбурга. Третий Райх шел по
стопам второго: один из самых видных людей Германии, главнокомандующий армией,
был обвинен в гомосексуализме.

В начале 1938 года фельдмаршал фон-Бломберг сообщил Гитлеру, что он собирается
жениться.

"Я явился к фюреру, - рассказал Бломберг в Нюрнберге, - и не скрыл от него, что
моя невеста очень скромного происхождения. Она служила у меня секретаршей и в
течении долгих лет была моей подругой, Гитлер ответил мне: "Абсолютно согласен
и, если нужно, я вас поддержу". Он присутствовал на моей свадьбе вместе с
Герингом".

До сих пор считалось, что в результате своей женитьбы Бломберг должен был
покинуть пост военного министра. Полагали, что он был смещен вследствие
протестов других сановников, возмущенных таким неравным браком. Документы
Нюрнберга проявляют новый свет на это дело.

"На другой день после свадьбы, которая была в воскресенье, - рассказал Геринг, -
мне вручили "дело". Я провел три часа за его изучением. Это был полицейский
рапорт из пригородного комиссариата и речь шла о жене маршала Бломберга,
рожденной Эрне Грюбер...". Гитлер тотчас же подписал отставку Фрича.

"Обвинение, - заявил Геринг в Нюрнберге, - было ложно и подстроено весьма грубо.
Гиммлер и Гейдрих поставили лжесвидетеля, который утверждал, будто он был
очевидцем неестественных сношений Фрича с третьим лицом. Как только я
познакомился с делом, я убедился, что это фальшь. Доносчик был жалким орудием в
руках полиции; я его разоблачил и вынудил признание. Он отговорился сходством
фамилий генерала Фрича и одного подполковника". Фрич потребовал суда чести.

"Я председательствовал в этом суде, - говорит Геринг, - как старший в чине
офицер армии. Суд полностью реабилитировал Фрича от возведенного на него
позорного обвинения".

После оправдания, Фрич обратился к Гитлеру с просьбой о восстановлении его в
должности. Для него это было бы единственной окончательной реабилитацией, а для
Гитлера почетной санкцией приговора суда чести.

Гитлер отказал Фричу.

"Он питал к Фричу, - признал Геринг, - личную ненависть. Он никогда не был до
конца убежден в его невиновности и всегда подозревал, что армия подставила
подполковника, чтобы спасти генерала".

Личная ненависть! В этих словах заключается объяснение всего дела Фрича. Если в
деле Бломберга закулисная махинация не вполне выяснена, то в случае Фрича она
ясна, как день. Совершенно недопустимо, даже невероятно для каждого, кто хоть
немного знаком с гитлеровским режимом чтобы два шефа Гестапо - Гиммлер и Гейдрих
- составили этот грубый заговор с целью обесчестить главнокомандующего
германской армией без ведома, вернее, без указания самого фюрера.

Свидетельство Фрича отсутствует: генерал был убит во время польской кампании в
рядах полка, которого он был шефом и где числился, не занимая должности. И
возможно, что он пал не от польской пули.

Дело Бломберга и дело Фрича являются частями одного общего замысла и объясняются
всецело им. В тот же период времени 80 генералов и высших офицеров, не уличенные
в женитьбе на кокотках и не подозреваемые в гомосексуализме, были удалены из
армии. Гитлер производил чистку, изгоняя все, что называл буржуазным духом, а
также то, что Геринг назвал миролюбием Главного Штаба. Он избавлялся от той
категории офицеров, которые были исполнены чувства личной ответственности,
стояли за независимость Верховного Командования и считали себя вправе иметь и
высказывать свое мнение.

"Бломберг, - сказал в Нюрнберге маршал авиации Мильх, - был единственным
офицером, умевшим разбираться как в политических, так и в чисто военных вопросах
и способным противостоять Гитлеру, что он не раз и доказал. Люди, пришедшие
после него, были слишком слабы, чтобы сопротивляться настояниям Гитлера и,
вероятно, именно поэтому фюрер их и выбирал".

30 июня 1934 г. фон-Бломберг поддержал Гитлера против Рема и тем предрешил
падение и смерть последнего. Он считал, что играет при этом роль, назначенную
ему его старым начальником Гинденбургом: умерять и направлять революционный пыл
нацизма. Его поведение, поздравления, которые он принес фюреру после расправы в
Берлине и Мюнхене, скрепили на некоторое время союз между Гитлером и армией. Но
с тех пор, как Бломберг противопоставил намерениям Гитлера свои собственные
взгляды на вооружением внешнюю политику, как только армия начала играть роль
тормоза во всей авантюре, фюрер сломил Бломберга и скрутил армию.

Военная каста, влияние которой в Германии стояло так недостижимо высоко, -
всемогущий когда-то Райхсвер теперь склонился и смолк.

"После ухода Бломберга, Фрича и (немного позднее) Века, - сказал генерал
Гудериан, - Гитлер был окружен людьми, которые произносили только одно: "jawohl"

Гитлер заменил Фрича фон-Браухичем. А место Бломберга занял он сам.

Через несколько дней по устранении бывших начальников появился указ об
учреждении ОКВ., т.е. Верховного Командования всеми вооруженными силами,
возглавлявшего армию, флот, авиацию, военную промышленность, организацию страны
во время войны, пропаганду и т. д. И возглавителем этого верховного учреждения
стал фюрер.

Реформа эта в свое время прошла почти незамеченной. Тем не менее, она была
многозначительна и угрожающа, сосредоточив в руках одного человека неслыханную
военную мощь. Германия фактически вступила на путь войны в тот день, когда, во
главе ее встало ОКВ, а во главе ОКВ Гитлер.

Реформа эта была революционной, ибо она означала падение прусской военной касты
юнкеров, традиционной ролью которой было ведение войны. Руководство германским
народом в случае вооруженного конфликта переходило от владельцев замков
Бранденбурга и Пруссии к авантюристу, вышедшему из подонков Вены.

В материалах Нюрнберга имеется любопытный документ, датированный 19-м апреля
1938 г. и озаглавленный: "Ведение войны, как проблема организации". Он подписан
Кайтелем, но несомненно сочинен, а может быть и продиктован Гитлером. Здесь все
характерные черты речей и писаний фюрера: многословие, пафос и сбивчивость. Это
ответ Главному Штабу армии, который критиковал новую организацию. В нем фюрер
изложил свои взгляды на подчиненность армии центральному руководству.

"Было бы противоречием с основным принципом тотальной войны, - говорится в этом
документе, - полагать, что борьба на фронте может быть отделена от
приспособления хозяйственной жизни тыла и пропаганды к потребностям войны. Эти
задачи должны быть, наоборот, как можно теснее соединены. Но Верховный Вождь,
объединяющий все эти задачи, явится лишь тенью начальника, подобно Кайзеру в
последней войне, если при нем не будет Верховного Главного Штаба, подчиненного
только ему одному.

"Армия требует, чтобы ОКВ было подчинено ей на том основании, что она-де
является наиболее значительной частью вооруженных сил. Но эта претензия в равной
мере могла бы быть предъявлена флотом или авиацией в случае конфликта с
державами, не имеющими сухопутных границ с Германией, каковы Англия и СССР.

Всякий прогресс в мире требует жертв. Не было бы единого германского Райха, если
б составные части государства не отказались от своей суверенности. Нельзя иметь
единого ОКВ, если армия, флот и авиация будут себя рассматривать не как части
единого целого, а как самостоятельные единицы, и если они не подчинятся
добровольно единому верховному командованию.

Если появляется утверждение, что нельзя требовать от военачальника, чтобы он
побеждал по идеям другого, то на это следует ответ, что долг наш, солдат,
побеждать согласно политическим идеям Верховного Главы Государства".

И в конце документа фраза, которая объясняет все:

"Ведение тотальной войны - дело фюрера".

Ефрейтор 1918 г., офицер-пропагандист 1919 г., одинокий чтец Клаузевица, достиг
своей заветной цели: он стал главнокомандующим армией.

V. Гитлер вызвал чехословацкий кризис вопреки совету своих генералов

Присоединение Австрии, - или так называемый "Аншлюс", - последовало вскоре после
отставки Бломберга и Фрича.

В этой афере Нюрнбергские документы не открывают никаких новых фактов. Но они
содержат признание военачальников Германской армии: западным державам достаточно
было поднять палец, чтобы остановить Гитлера.

"Германская армия, - говорит Кайтель, - была очень слаба. Она была еще в
процессе развертывания первоначальных семи дивизий Райхсвера, У нее не было
резервов. План создания армии в 36 дивизий должен был быть выполнен только в
1939 г.".

"Мое мнение, так же как и мнение маршала Бломберга и генерала фон-Фрича, было,
что мы не можем пускаться ни в какую войну. Но я рассчитывал, что присоединение
Австрии было вопросом лишь дипломатии, и что ситуация, не представляла для нас
никакой опасности".

10 марта, узнав о плебисците, назначенном Шушнигом, Гитлер спросил, какие части
войск могут быть немедленно двинуты в поход. 11 марта он подписал приказ о
занятии Австрии (документ Г. 102) и приказал, чтобы приготовления были"
закончены на следующий день до полудня. "Операцией - стояло в приказе, - буду
руководить я".

Приготовления были крайне просты. Они касались только 8-го армейского корпуса,
расположенного вблизи австрийской границы. Не было никакой мобилизации. Ее и не
могло быть - мобилизационный механизм не был еще готов.

Приказ 11 марта содержит в себе многозначительную фразу: "На прочих германских
границах в настоящий момент никаких мер безопасности не принимать". Гитлер
отказывался от попытки оградить свою операцию от возможной иностранной
интервенции. Он знал, что он не в состоянии этого сделать и предпочитал
действовать в открытую.

Поход на Вену напоминал увеселительную прогулку. Австрия, которая и сейчас
проявляет изумительную снисходительность, отдалась тогда Гитлеру в порыве
энтузиазма. "Пришлось, - говорит Иодль, - отдать приказ, чтобы шоферы не снимали
своих очков, иначе они могли бы быть ранены букетами цветов, которые им
беспрерывно бросали".

Этот триумф скрывал ничтожество германской армии. Сам Иодль признает, что
большинство шоферов, которых забрасывали цветами, еще не умели как следует
управлять своими машинами. Только 60% из них могли доехать до Вены. Войска,
присоединившие Австрию к Германии, не были способны к серьезной битве.

"Интервенция в Чехословакии, - сказал Кайтель, - могла бы привести к катастрофе.
Мы опасались ее в течении целой недели".

Чехословакия! На пути в Вену, Гитлер иронизировал по адресу этого народа.
"Чехи, - сказал он Гальдеру, который сопровождал его в роли офицера для связи от
Главного Штаба, - держатся очень спокойно. У них нечиста совесть".

После "аншлюсса" Гитлер имел вероятно намерение сделать передышку, Политическая
ситуация была неясна. Гражданская война в Испании шла к концу. Шансы на конфликт
в области Средиземного моря уменьшались. Условия, поставленные 5 ноября 1937 г.
для одновременного захвата Австрии и Чехословакии, не осуществлялись. "Зеленый
план", т.е. план захвата Чехословакии, повис в воздухе.

"После присоединения Австрии, - пишет Иодль в своем журнале, - фюрер объявил,
что чешская проблема не является срочной, т.к. надо, сперва "переварить"
Австрию. Тем не менее приготовления к "зеленому плану" должны вестись энергично.
В этот план должны быть внесены изменения, вытекающие из новой политической
ситуации в результате аннексии Австрии".

Майор Шмундт, адъютант фюрера, записал события этого периода. Он отмечает
разговор, происшедший 21 апреля 1938 г. между Гитлером и Кайтелем. "Фюрер, -
пишет он, - исключает беспричинное нападение на Чехию. Он допускает постепенное
ухудшение отношений, могущее завершиться войной, но он предпочел бы внезапный
инцидент, - например, убийство нашего посланника. Первые четыре дня будут иметь
решающее значение. В эти дни нам нужно добиться значительных успехов, чтобы
обескуражить друзей Чехии".

20 мая Гитлер дает указания для выполнения "зеленого плана". Они совпадают с
записью в журнале Иодля. "В мои намерения не входит разгром Чехословакии в
ближайшее время посредством военной интервенции...".

30 мая вышла новая директива. Она начинается фразой, которая слово в слово
обратна заявлению 20-го мая: "Моим неизменным решением является военный разгром
Чехословакии в ближайшем будущем".

Таким образом, в течении 10 дней Гитлер повернул на 180 градусов. 20 мая - стоп,
30 мая - вперед! Что случилось? Случилось следующее.

В воскресенье 21 мая два мотоциклиста, пытавшиеся перейти чешскую границу у
Эгера, были убиты чешской пограничной стражей. Убитые оказались немцами из Судет
(провинция, населенная немцами и с 1920 г. входившая в состав Чехословацкой
республики); они везли с собой пропагандную литературу, призывавшую судетских
немцев к восстанию. Потеряв терпение, вследствие повторных пограничных
инцидентов, быть может, введенное в заблуждение ложными или тенденциозными
сведениями, чешское правительство тотчас же объявило мобилизацию.

Теперь уже установлено, что Прага испугалась тени. Никакого передвижения
германских войск не было. Жест Чехии был чрезмерен и бесполезен. Энергия,
которой Чехии во всей этой плачевной истории почти всегда не хватало, на этот
раз была проявлена не во время.

Германия не отвечала на мобилизацию. Во всем мире создалось впечатление, что
фюрер отступил. Но мир еще не имел представления о гневе Гитлера.

"Намерение фюрера не приступать немедленно к разрешению чешской проблемы, -
писал Иодль в своем журнале, - изменилось вследствие стратегической
концентрации, произведенной чехами 21 мая без всякой угрозы с нашей стороны и
без всякого повода".

"Так как Германия не отвечала, то престижу фюрера нанесен ущерб, повторения
которого он не намерен терпеть. Вот почему издан новый приказ до поводу
"зеленого плана".

Эта "зеленая тетрадь", этот план кампании против Чехословакии, был начат зимой
1937-38 гг.; генерал фон-Фрич составил теоретический военный этюд на эту тему.
После "аншлюсса" был выполнен ряд подготовительных работ. После 30 мая 1938 г.
эти работы вылились в форму точного и подробного проекта захвата Чехословакии.

Генералы встревожились.

"Чистка" в начале 1938 г. была недостаточна для приведения Главного Штаба к
покорности. Дух Бломберга и Фрича жил еще в оставшихся. Принципиальная позиция
генералов оставалась прежнею: никакого риска войны, пока Германия не будет
готова, т.е. до 1943-45 г. Впрочем из трех, которых Гитлер застал при своем
приходе к власти, оставался всего один: генерал Бек.

Он занимал должность начальника Главного Штаба армии. Это был человек
мужественный, с ясным умом и упорный, который отзывался о Гитлере с откровенной
суровостью: "Сумасшедший", - говорил он.

"Все обостряется, - пишет Иодль в своем журнале, - противоречие между убеждением
фюрера, согласно которому мы должны что-то предпринять еще в этом году, и
мнением армии, что мы не можем ничего предпринять, так как западные державы
вмешаются, а у нас нет равных с ними сил".

В июне Гитлер сделал сцену Браухичу и Беку. Он приказал им ускорить
приготовления к нападению на Чехословакию и иметь в виду полную оккупацию всей
страны. Он отказался слушать их советы благоразумия и передал им новую директиву
от 18 июня.

"Германии, - сказал он, - нечего бояться опасностей превентивной войны. С другой
стороны, она не входит ни в какой союз, который мог бы автоматически привести ее
к войне. Поэтому она свободна в своих решениях.

Моей непосредственной целью является разрешение чешской проблемы согласно моему
собственному мнению. Это явится осуществлением первого этапа моих политических
замыслов. Я решил использовать нее мои возможности в этом деле.

Тем не менее, я предприму акцию против Чехословакии лишь в том случае, если я
буду твердо убежден, - как это было при занятии Рейнской области и Австрии, - в
том, что Франция не выступит, а следовательно и Англия не вмешается".

Это заверение было, в общем, успокаивающим для Главного Штаба. Оно устраняло
опасение всеобщей войны. Оно допускало возможность лишь малой - локальной -
войны, которую Германия летом 1938 г. уже могла выдержать. И тем не менее
опасения начальников армии не были рассеяны.

На проекты и упреки фюрера генерал Бек ответил меморандумом.

Текст этого меморандума не находится в числе документов Нюрнберга и возможно,
что он утерян. Но существование его не подлежит сомнению и содержание его
известно. Кайтель и Браухич припоминают, что читали его. Гальдер, который занял
место Бека, нашел его в своих бумагах; как он говорит, Бек сам намекнул ему на
существование документа, сказав: "Вы найдете в моем шкафу что-то, что вас может
заинтересовать".

"Я знаю, - сказал Гальдер, - что фюрер ознакомился с меморандумом, ибо когда я
заместил генерала Бека, Гитлер постоянно цитировал этот документ как
доказательство неспособности и интеллектуальной слабости Начальника Главного
Штаба. Бек уверял Гитлера, что Германия, пытаясь осуществить свои цели при
помощи силы, сама породит, против себя коалицию и потерпит новое поражение".

"Меморандум Бека, - говорит Браухич, - вполне отвечал мнению старших генералов
армии. Все его одобряли". Это был, таким образом, коллективный акт самозащиты
всего высшего командования, предостережение военачальников авантюристу, шедшему
навстречу гибели, как лунатик, идущий по карнизу дома.

Никто не был свидетелем сцены, последовавшей между фюрером и генералом Беком.
Она была ужасна. Бек подал в отставку. Гитлер ее принял, но приказал генералу
держать ее пока в секрете, чтобы не вызывать кризиса в командовании германской
армии.

Секрет не был сохранен. В начале сентября, за месяц до Мюнхенского совещания,
французский журналист Андрэ Пиронно раскрыл, что начальник Главного Штаба
германской армии ушел в отставку, так как он порицал авантюрную политику своего
фюрера. Поразительно, что такой значительный факт остался без влияния на
поведение западных держав. Он являлся доказательством шантажа Гитлера.

Покидая свой пост, Бек сказал своему преемнику Гальдеру: "Режим, основанный на
грубой силе, может быть свержен только силой. Вы не сделаете ничего отставками и
меморандумами".

Верный своим словам, Бек пытался составить заговор против диктатора. 20 июля
1944 г. он пал под пулями Гестапо.

Почти в то же время Гитлер получил еще одно предостережение - от своего министра
финансов - графа фон-Шверин-Кросиг.

Подобно Бломбергу, Шверин-Кросиг был завещан Гитлеру Гинденбургом. Он
принадлежал к той группе государственных людей, которыми мудрый престарелый
маршал пытался окружить авантюриста. Это был германский националист старого
закала, вовсе не пацифист, но реалист. Он обладал тем знанием света и заграницы,
которого аристократы достигают без специального изучения, благодаря
наследственности и воспитанию.

1 сентября он послал Гитлеру длинный рапорт, фигурировавший в Нюрнберге, как
документ Е. S. 419.

"Мой фюрер, - писал он, - я считаю своим настоятельным долгом выразить Вам мою
глубокую тревогу по поводу будущего Германии.

От Англии зависит, чтобы война с Чехословакией была или не была локализована.
Весь мой долголетний опыт и знание Англии и английского народа подсказывают мне,
что неоднократно высказанное Англией решение действовать не является пустым
блефом.

Тот факт, что Англия в военном отношении еще не готова к войне, не помешает ей
вступить в войну, т.к. она обладает двумя козырями. Первый, это то, что вслед за
ее вступлением надо ожидать и вступления США; второй - это явственные признаки
экономической и финансовой слабости Германии.

Мне кажутся утопией все расчеты на то, что мы сможем обеспечить себя предметами
первой необходимости для ведения войны путем ввоза из юго-восточной Европы и
интенсивной эксплуатации нашей собственной земли. Западные державы не бросятся
на "3ападный Вал": они предоставят германской экономике слабеть, так что после
начальных успехов мы мало помалу потеряем наши военные преимущества в виду
подвоза вооружения, снабжения и авиации из США.

Столь же решающим пунктом является положение и мораль нашего народа. Трудно
народу, который уже проиграл одну великую войну, на протяжении одного поколения
найти в себе силы, как моральные, так и физические для победы. Когда дело шло о
том, чтобы вернуть себе военную свободу, т.е. армию, заняв Рейнскую область или
освободить Австрию, вся нация как один человек, была глубоко убеждена в наших
правах и законности наших поступков. Но в случае с Чехословакией положение иное,
и если оно выльется в мировую войну, то вера в Вас, мой фюрер, будет потрясена
до самых корней".

Эти предостережения были мужественны. Они были зловещи. События, подтвердившие
мрачные предсказания Бека и Шверин-Кросига, пришли слишком поздно. Гитлер в
долгом, непрерывном ряде своих побед увидел доказательство того, что те, кто
проповедовал ему благоразумие - ошибались. Его уверенность в себе развилась в
чудовищное чувство собственной непогрешимости. Он дошел до того, что в самом
одиночестве своем видел гарантию и доказательство своей правоты.

Кризис Судетских земель продолжался и сотрясал Чехию. Тень войны легла над
Европой. Начался ряд скрытых мобилизации. Попытка умиротворения рушились одна за
другой. Архивы Нюрнберга свидетельствуют, что Гитлер почти не следил за
попытками дипломатии и сосредоточивал все внимание на приготовлениях к войне. И
в то же время он не изменил своей точки зрения, которая к сожалению была
правильной: он все еще верил тому, что он сказал 5 ноября 1937 г., а именно, что
Франция и Англия в душе уже поставили крест над Чехословакией и вычеркнули ее из
числа независимых государств. Вот почему он вел себя так, как будто вовсе не
страшился общего конфликта, тогда как на деле он считался в худшем случае с
поединком со страной, насчитывавшей всего 14 миллионов жителей.

10 августа он созвал в Бергхоф командиров армейских корпусов и командующих
воздушными соединениями, а также полковников Иешонека и Иодля. Последний описал
в своем журнале это совещание.

"После обеда, - пишет Иодль, - фюрер произнес речь, которая продолжалась три
часа и в которой он развил свои политические взгляды. Вслед затем некоторые из
генералов пытались обратить внимание фюрера на дефекты нашей подготовки. Попытки
эти были неудачны; в частности это относится к выступлению генерала Витерсхайма,
который, ссылаясь на мнение генерала Адама, считал, что укрепления Западного
Вала не удержатся и трех недель. Фюрер страшно возмутился и закричал, что если
это так, то вся армия ни к чему не годится".

"А я, генерал, - кричал он, - заверяю вас, что наша позиция удержится не только
три недели, но три года". Иодль по этому поводу вздыхает:

"Эти пессимистические взгляды, к сожалению весьма распространенные в армии и в
Главном Штабе, держатся по многим причинам. Во-первых, в силу старых
воспоминаний. Затем идут политические соображения, тогда как каждый должен был
бы только слушаться и выполнять свою военную задачу. Это делается конечно с
традиционной старательностью, но при этом не хватает остроты ума; в конце концов
критики просто не верят гению фюрера. Его сравнивают, самое большее, с Карлом
XII. Это пораженчество не только рискует причинить огромный ущерб политически, -
т.к. оппозиция, генералов фюреру всем известна, - оно может также отразиться
неблагоприятно на морали войск. Но я не сомневаюсь, что в нужный момент фюрер
окажется способным поднять мораль германского народа самым неожиданным
способом".

На сдержанность, которую он чувствовал в военных кругах, Гитлер отвечал
ненавистью и презрением. Он все больше и больше отдалялся от Главного Штаба и
работал с небольшой группой преданных ему офицеров из ОКБ. Приходилось опасаться
предательства со стороны людей, правом которых было все знать, а долгом - все
скрывать.

8 сентября Иодля посетил фон-Штульпнагель - генерал-квартирмейстер армии. Он
просил у Иодля письменного заверения, что Главный Штаб будет уведомлен о
предстоящем выполнении "зеленого плана", по крайней мере, за 5 дней до начала
операций. Иодль согласился в принципе, но заметил при этом, что
метеорологические условия могут еще в последний момент опрокинуть все
предположения.

Потом генерал и полковник разговорились.

"Генерал Штульпнагель, - рассказывает Иодль, - мне признался, что он в первый
раз задает себе вопрос, не изменились ли основы нашего плана. До сих пор все
было построено на том предположении, что западные державы не будут вмешиваться.
Постепенно выясняется, что фюрер по-видимому склонен напасть на Чехословакию
даже и в том случае, если это предположение отпадает. Надо добавить, что позиция
Венгрии нам неблагоприятна, а Италия ведет себя сдержанно."

"Я должен признаться, что я также ощущаю беспокойство, когда я учитываю перемены
взглядов на военно-политические возможности я когда я сравниваю последние
инструкции с директивами 24 июня, 5 ноября и 7 декабря 1937 и 30 мая 1938 гг."

"Надо принять во внимание, что другие государства не остановятся ни перед чем,
чтобы оказать на нас давление. Мы должны будем выдержать это испытание нервов;
но так как мало кто обладает достаточной выдержкой и сопротивляемостью, то
единственно возможное решение, - как можно строже держать про себя эти новости,
которые нам причиняют столько беспокойства, а не разглашать их повсюду, как было
до сих пор".

Таким образом, даже в непосредственном военном окружении Гитлера, даже в самом
ОКБ, даже в уме Иодля, - этого восторженного поклонника фюрера, - гнездились
сомнение и беспокойство.

Съезд национал-социалистической партии в Нюрнберге выявил новое обострение
кризиса. Собрания проходили в душной, напряженной атмосфере, которая охватывала
всех сейчас же, как только замолкали ликующие фанфары. Холодный дождь заливал
гигантский стадион, а страх будущего сжимал сердца партийцев. Если был момент,
когда Германия сомневалась в своем фюрере, когда перед ней мелькала та пропасть,
к которой она близилась, - то это было именно в эти дни, непосредственно перед
Мюнхеном. Никогда, быть может, положение Гитлера не было более шатким. Но
Западные державы этого не знали.

9 сентября в Нюрнберге Гитлер вызвал к себе из Берлина генералов Браухича,
Кайтеля и Гальдера. Полковник Шмундт, присутствовавший на этом военном совете,
записал краткий протокол его и документ этот фигурировал на Нюрнбергском
процессе.

Гальдер, начальник Главного Штаба, изложил план кампании против Чехословакии.
Наступление должно вестись 2-й и 14-й армиями; цель его - захватить в клещи
чешскую армию и не допустить ее отступления вглубь Чехии. Силы противника надо
считать слабыми. Укрепления его имеют бреши. Некоторые бункера - без купольных
перекрытий. Плотность обороны - одна дивизия на 10 километров фронта. Ольмюц
должен быть занят 2-й армией уже на другой день. Наоборот, перед Пильзеном
германская армия должна выжидать. Задача германской стратегии - охват и захват
главных сил неприятеля.

О западных державах - ни слова. Единственной мерой, принятой в этом направлении,
было спешное и демонстративное сооружение линии Зигфрида. Это значит, что Гитлер
не считался с возможностью интервенции Франции. И приказ о мобилизации западных
дивизий - 26-й, 34-й, 36-й, 32-й и 35-й, всего пяти дивизий против всей Франции
- был отдан только вечером 27 сентября, т.е. за несколько часов до Мюнхенской
конференции.

Съезд партии в Нюрнберге возобновился. Гитлер вернулся на трибуну и продолжал
свои речи.

Однако в Берлине, куда генералы вернулись после совещания 9 сентября
подготовлялось сенсационное событие.

"Мы решили, - рассказал Гальдер в Нюрнберге, - избавиться от Гитлера. Мы не
имели в виду его убивать, т.к. убийство несовместимо с нашим понятием о воинской
чести, но мы хотели лишить его возможности продолжать свою безумную политику.

Душой заговора был генерал Бек. В последний день Нюрнбергского съезда
заговорщики сошлись у меня в Берлине. Теперь все они мертвы, кроме подполковника
Бем-Тательбаха. Начальник гарнизона Берлина заявил, что на следующий день, по
приезде Гитлера в Берлин, он будет арестован вооруженной силой.

Мы тотчас составили прокламацию к германскому народу, в которой говорилось, что
фюрер вовлекал Германию в гибельную войну и что долгом нас - генералов - было
предотвратить эту войну.

Наше совещание еще продолжалось, когда радио, которое непрерывно давало сведения
о ходе кризиса, известило, что премьер-министр Англии Невиль Чемберлен испросил
свидания у Гитлера и что он летит в Берхтесгаден.

Это сведение опрокинуло наши планы: вместо того, чтобы приехать в Берлин, Гитлер
отправлялся в Берхтесгаден, чтобы там принять Чемберлена. К тому же это изменяло
психологическую картину. Мы могли арестовать человека, который очертя голову
бросался в военную авантюру, но не было никакого основания арестовывать
человека, который вел переговоры.

Мы решили все отложить. Но престиж Гитлера настолько возрос после Мюнхенского
совещания, настолько укрепил его позицию, что подходящий случай уже больше не
представился".

Ирония истории! Чемберлен, думая спасти мир, спас быть может Гитлера, так как
путч генералов, в той атмосфере тревоги, в которой находилась Германия, имел все
шансы на успех.

Потом пришли свидания в Берхтесгадене, Годесберге, Мюнхене...

Один вопрос остается и навсегда останется открытым. Что стал бы делать Гитлер,
если бы западные державы проявили упорство? Если бы они запретили Германии, под
угрозой войны, расчленение Чехословакии?

Что отвечают на это документы Нюрнберга?

Вот что сказал генерал Гальдер:

"Для тех, кто был в курсе дел, наши стратегические планы в отношении
Чехословакии были ничем иным, как пустым блефом".

Вот что сказал Иодль:

"Я уверен в одном: если бы политическая ситуация не сложилась благоприятно после
Годесберга и Мюнхена, то мы никогда не захватили бы Чехословакии, я твердо
убежден, что если бы Даладье и Чемберлен сказали в Мюнхене: "Мы будем
реагировать", то мы ни в коем случае не выступили бы с военной силой. Мы не
могли бы этого сделать. У нас не было средств прорвать чешскую "линию Мажино" и
у нас не было войск на Западе".

Вот, наконец, свидетельство, имеющее двойную ценность, ибо оно исходит от самого
Гитлера и относится ко времени самого события. Это одна из драгоценных записок
карандашом, оставленных адъютантом Гитлера Шмундтом, ныне покойным. Вероятно,
она была написана во время путешествия Гитлера в Мюнхен. Вот ее текст:

"Все зависит от того, считает ли Муссолини свое дело законченным или нет. Если
да, то с чешской проблемой придется подождать; мы вернемся с пустыми руками.
Если же нет, то, - поскольку итальянская империя в Африке невозможна без помощи
Германии, - мы сделаем из Чехословакии предварительное вступление и вернемся в
Берлин с Чехословакией в кармане."

"Муссолини - реалист, - он должен учесть военные возможности Германии. И
сообразно этому он поступит."

"Имея против себя Францию и Англию, мы можем выиграть Чехию только в том случае,
если Италия будет с нами. Тогда Франция и Англия не выступят".

Вернуться с пустыми руками!... Итак, отправляясь в Мюнхен, Гитлер все же считался
с возможностью неудачи.

С другой стороны известно, что Муссолини не собирался воевать в октябре 1938 г.
Он был слаб, утомлен войной в Абиссинии и участием в гражданской войне в
Испании. У него не хватало сырья, не хватало иностранных девизов. Он нетерпеливо
ожидал международной выставки в Риме, которая должна была открыться в 1941 г.; у
него были огромные расходы и он жаждал вернуть свои издержки. В 1939 г., за две
недели до начала войны с Польшей, он послал своего зятя Чиано в Оберзальцберг,
чтобы изложить фюреру затруднительное положение Италии и упросить его подождать
немного.

В дни Мюнхена итальянская империя в Африке сильно беспокоила Муссолини. Он хотел
передышки. Инициатива примирения четырех держав, которую он принял на себя без
сговора с Гитлером, является доказательством его мирных намерений. Он хотел
избежать войны, не хотел рисковать.

Но благожелательные политики - Чемберлен и Даладье - сами поднесли Гитлеру
победу.

VI. Война с Польшей была решена 23 мая 1939 года.

Проекты Гитлера осуществлялись не по твердому плану. Документы Нюрнберга
доказывают, что в его политике, как и в его стратегии, всегда была большая доля
импровизации. Ход событий зависел от его настроения.

После Мюнхена, как и после Аншлюсса, он собирался сделать передышку.
Единственная найденная его директива, относящаяся к осени 1938 г.,
предусматривала ликвидацию остальной Чехии, т.е. операцию, осуществленную в
марте 1939 г. С военной точки зрения, это была простая задача, выполнение
которой требовало только пограничных войск и всего лишь несколько часов времени.
Чехословакия, ампутированная в Мюнхене, не являлась больше противником, - это
была легкая добыча.

"В декабре 1938 г. или в январе 1939 г., - говорит Браухич, - Гитлер отдал
приказ армии готовиться к войне, которая должна была начаться не позже 1944-45
гг.".

Итак фюрер возвращался к датам, указанным Главным Штабом. Он возвращался к
военной мудрости, которая требует тщательной подготовки. Впрочем, неприятель,
которого он имел в виду, была не Польша, а Франция.

Эта программа согласовывалась с основной идеей книги "Моя борьба". Расширение
Германии направлялось к востоку, но решение лежало на Западе. Ядром всей
проблемы было военное превосходство Германии над всей Европой; как только это
превосходство оказалось достигнутым, у Германии были развязаны руки. Восток и
Запад принадлежали ей.

Таким образом, после Мюнхена немедленный приговор Польше еще не был произнесен.
Эта страна не заслуживала чести специальной экзекуции. Она должна была пасть
позднее, вместе с остальными, после поражения французской армии...

Нет необходимости искать где-то далеко глубокие причины, которые побудили
Гитлера изменить это решение. Как и все остальные, они - в самом Гитлере. Четыре
или пять лет ожидания казались невыносимыми для этого человека, дрожавшего от
нетерпения. Он был подобен морфинисту, который не может жить без своего
наркотика: его потребностью было потрясать мир каждые три месяца.

"Для меня было ясно, - сказал он своим генералам 23 апреля 1939 г. (документ 798
P.S.), - что, рано или поздно, но конфликт с Польшей должен произойти. Я принял
решение уже год тому назад, но я полагал сперва обратиться к Западу, и только
спустя несколько лет обернуться к Востоку. Но течении событий не может быть
предусмотрено. Я хотел сперва установить приемлемые отношения с Польшей, чтобы
иметь развязанные руки для борьбы с Западом. Но этот мой план не мог быть
осуществлен. Мне стало ясно, что Польша нападет на нас сзади в то время, когда
мы будем заняты на Западе и что таким образом нам придется воевать с ней в
невыгодный для час момент".

Решение ликвидировать сперва Польшу было принято Гитлером весной 1939 г.

23 мая он назначил в Новой Канцелярии большое военное совещание. Протокол
совещания, заверенный подполковником Шмундтом, перечисляет присутствовавших
генералов: Геринг, Редер, Браухич, Кайтель, Мильх, Гальдер, Боденшац, Шнивиндт,
также как и группу офицеров от ОКБ: Варлимонт, Иешонек, Шмундт, фон-Белов.
Отсутствовал только верный Иодль, отбывавший свой стая; командования в Вене, во
главе дивизионной артиллерии.

Речь Гитлера была фантастической сумятицей. Там было все: мечты о жизненном
пространстве, идеологические декламации о национал-социализме, анализ мирового
развития, исторические рассуждения о возникновении и упадке империй. В
продолжении нескольких часов Гитлер разглагольствовал, анализировал, кричал и
рычал.

Общий тон был резко антибританский. Фюрер признавал, что англичане горды,
мужественны, упорны, стойки в обороне, прекрасные организаторы, склонны к
авантюрам. Не достигая уровня немцев, они обладают качествами северной расы.
Однако, он заявил, что не уверен в достижении с ними мирного соглашения, т.к.
они ведут себя, как смертельные враги Райха.

"Англия, сказал он, - это двигатель антигерманских сил. Она видит в нашем
развитии зарождение новой гегемонии, которая ее ослабит. Мы должны подготовиться
к борьбе с ней. и это будет борьба не на жизнь, а на смерть. Наша конечная цель
- поставить Англию на колени".

В устах Гитлера это были новые мотивы. Отныне они чередуются с мотивами
соглашения и союза. Буйным и непостоянным умом диктатора овладевают,
попеременно, то надежда, то досада.

Между тем польская проблема была актуальна, конкретна и неотложна. Она явно
казалась предпочтительнее большой и сложной западной проблемы.

"Польша, - сказал Гитлер, - вовсе не "случайный неприятель". Она всегда будет на
стороне наших противников. У нее всегда тайное желаний использовать все
возможности, чтобы нас уничтожить.

"Дело вовсе не в Данциге. Речь идет о расширении нашего жизненного пространства
к Востоку, приобретении базы питания и урегулировании Балтийской проблемы".

"Польская проблема неотделима от конфликта с Западом".

"Внутреннее сопротивление Польши большевизму сомнительно. Поэтому Польша
является ненадежным барьером против СССР".

"Польша не может оказать сопротивления натиску СССР. В победе Германии на
Западе, она видит угрозу для себя и попытаемся лишить нас этой победы".

"Поэтому не может быть вопроса о пощаде и это приводит нас к следующему решению:
атаковать Польшу при первой же возможности".

Гитлер предупредил своих слушателей:

"Не ожидайте простого повторения чешской аферы. На этот раз, господа, это будет
настоящая война..."

Далее он заявил:

"Мысль, будто мы можем добиться наших целей дешевой ценой, является опасным
заблуждением. Такой возможности не существует. Мы должны сжечь наши корабли и
дело пойдет не о справедливости или несправедливости, но о жизни и смерти
народа, численностью в 80 миллионов".

На этот раз Гитлер допускал войну на два фронта.

"Англия, - сказал он, - не будет щадить французскую кровь и не задумается
бросить французскую армию на Западный Вал. Важно, чтобы война была перенесена
как можно ближе к Рурскому бассейну, владение которого определит длительность
нашего сопротивления. Бельгия и Голландия будут заняты, несмотря на заявления о
нейтралитете".

"Если Англия попытается вмешаться в войну против Польши, то мы будем действовать
с быстротою молнии. Мы должны обеспечить себе линию обороны на Зюдерзее".

"Все правительства, все армии ищут способа сделать войну короткой. Тем не менее,
мы должны приготовиться к войне на 10-15 лет".

За этот последний год Гитлер в корне переменил свое решение. В 1938 г. ой
говорил: "Если Англия и Франция решат воевать, я подожду". В 1939 г. он
заявляет: "Что бы ни делали Англия и Франция, я разрешу польскую проблему силой
оружия".

Тем не менее, в его сбивчивой, почти сумасбродной речи, которую трудно было
понять и еще труднее восстановить, проглядывала все же надежда, что, быть может,
удастся свести с Польшей счеты один на один.

"Наша задача - изолировать Польшу. Это вопрос дипломатической ловкости".

И, наконец, вот фраза, в которой намечалась будущая политика:

"Не исключена возможность, что Россия будет не заинтересована в сохранении
польского государства".

Когда генералы несколько опомнились от этого неожиданного потока красноречия,
обрушившегося на них, они, по-видимому, не знали, что от них ожидается: занять
ли Голландию, атаковать линию Мажино, перешагнуть Ламанш или идти походом на
Варшаву? Но, по крайней мере, одно было ясно, определенно и неизбежно: война.

По- видимому, после речи фюрера не было никакой дискуссии. Протокол совещания,
во всяком случае, не упоминает о ней. Адмирал Редер, перед которым Гитлер только
что развивал ослепительные замыслы уничтожения британского флота -молчал.
Генерал-полковник фон-Браухич, главнокомандующий армией, - молчал. Поразительный
контраст! В 1937 и 1938 гг. генералы позволяли себе высказывать свое мнение; В
1939 г. - они были немы. Аферы Бломберга, Фрича, Бека сломили их сопротивление,
и Мюнхен был не только победой Германии над Чехословакии, но также победой
Гитлера над Главным Штабом.

Военные планы Германии на различных ее границах рисовались тогда на подобие
радуги. Против Чехословакии был зеленый план, против Франции - желтый; против
Польши - белый.

Гитлер приказал армии деятельно готовиться. К августу все должно было быть
готово. При этом он поставил еще два условия.

Во- первых, армия должна быть готовой к наступлению без предварительной
мобилизации. Во-вторых, приготовления должны вестись таким образом, чтобы их
можно было в любой момент задержать или даже совсем прекратить в последние 24
часа.

Начать наступление без мобилизации - значило опрокинуть все традиции, свято
соблюдавшиеся во всех армиях в течении двухсот лет.

"Это обстоятельство, - сказал Кайтель, - крайне стесняло Главный Штаб. Браухич
несколько раз просил об его отмене, но Гитлер всегда отказывал".

Основой стратегии Гитлера была неожиданность. Фюрер так старался хранить все в
тайне, что 22 июня он отменил приказ по армии, предписывавший эвакуацию
госпиталей из восточной зоны. Комфорт больных был не так важен, как сохранение
тайны.

"Армия, - говорит Кайтель, - была усилена тем, что задержали солдат, которые
должны были выйти в запас еще в октябре прошлого года. Помимо того, было
призвано большое количество запасных (резервистов)".

Но Гитлер и на этом не успокоился. Приказ по ОКБ от 22 июня предписывал отвечать
на вопросы работодателей или частных лиц, что резервисты призваны для участия в
осенних маневрах и для пополнения воинских частей, принимающих в них участие.

Второе условие, поставленное Гитлером, также опрокидывало классические традиции
Главного Штаба. В приготовлениях к войне установленные сроки считались
неприкосновенными. Раз решение принято, то военные меры также трудно остановить,
как задержать движение солнца. В августе 1914 г., на основании ложного слуха о
нейтралитете Франции, Вильгельм II созвал свой генералитет и радостно сказал:
"Необходимо изменить планы войны: нам предстоит драться на одном фронте". На это
Мольтке поднялся и сказал: "В таком случае, Ваше Величество, я имею честь
просить об отставке".

Гитлер изучал военную историю. Он не хотел подчиняться военному механизму. До
последнего момента он старался оставить себе свободный выход.

Дипломатическая подготовка войны шла одновременно с военной подготовкой. Цель,
которую поставил себе Гитлер 23 мая, была изоляция Польши.

Он все еще, до самого конца, надеялся, что западные державы не вступятся за
Польшу.

В Нюрнберге фигурировал за № 1871 P.S. длинный отчет о разговорах между фюрером
и графом Чиано 12 августа 1939 г. в Оберзальцберге. Чиано, от имени Италии,
настаивал на том, чтобы подождать. Гитлер - на том, чтобы действовать без
промедления. Этот документ впервые показывает, насколько политика двух партнеров
Оси была мало согласована. Чиано высказал, в частности, удивление, что Италия
так неожиданно оказалась поставленной в такое серьезное положение. Беседа
вылилась в форму поочередного монолога: Гитлер подчеркивал силу Германии, Чиано
указывал на слабость Италии.

"Я лично глубоко убежден, - сказал Гитлер, - что западные державы в последнюю
минуту отступят перед перспективой всеобщей войны".

"От всей души желаю, чтобы Вы оказались правы, - отвечал Чиано, - но я в этом
совсем не убежден".

"Как бы эхом этого диалога - притом окрашенным в минорный тон - звучит
относящийся к тому же времени разговор между Кайтелем и адмиралом Канарисом,
начальником германской разведки (документ P.S. 795).

"Интересно отметить, - сказал Кайтель, - до какой степени итальянская диктатура
оказывается нерешительной в вопросе войны. И, несомненно, такое отношение должно
быть еще сильнее у демократических стран. Я убежден, что Англия не выступит".

"Вы ошибаетесь, - возразил Канарис, - Англия тотчас же заключит союз, организует
блокаду и парализует нашу морскую торговлю".

"Блокада нам не страшна. Мы будем получать нефть из Румынии".

"Да, но англичане будут бороться всеми средствами, если только мы нападем на
Польшу".

В своих расчетах на воздержание западных держав от участия в конфликте, Гитлер
основывался, главным образом, на впечатлениях своей победы в Мюнхене: война
внушала Западу страх. И для того, чтобы изолировать Польшу от Запада, нужна была
только ловкость.

"Это я, - сказал в Нюрнберге Риббентроп, - внушил фюреру идею заключить пакт с
Россией. Сначала он отказался, но потом присоединился к моей мысли".

12 августа, в момент разговора Гитлера с Чиано в присутствии Риббентропа,
принесли телеграмму из Москвы. Протокол гласит следующее:

"Разговор был на короткое время прерван, потом текст телеграммы сообщен Чиано.
Русские соглашались на приезд германского уполномоченного для переговоров в
Москву. Риббентроп добавил, что русские были вполне в курсе германских намерений
относительно Польши. Он сам, по поручению фюрера, информировал советского
уполномоченного. Фюрер заявил что по его мнению СССР не намерен "таскать из огня
каштаны" для западных держав. Положение Сталина было бы одинаково опасным как в
случае победы русской армии, так и в случае ее поражения. СССР хотел прежде
всего расширить свои выходы к Балтийскому морю и Германия не возражала против
этого. Кроме того, Россия вряд ли выступила бы на стороне Польши, ибо между ними
была глубокая взаимная ненависть. Посылка англо-французской миссии имела целью
исключительно предотвратить катастрофические последствия политических
переговоров.

Спустя 9 дней был заключен германо-советский пакт о разделе Польши. По вполне
понятным причинам, документ этот, столь важный для разъяснения причин войны, не
фигурировал в Нюрнберге.

План кампании против Польши, выработанный Главным Штабом, был представлен
Гитлеру в конце июля. Так как генералы располагали лишь ограниченными силами
(сорок дивизий, из них пять танковых), то они рассчитывали на скромную,
сравнительно, операцию, продиктованную благоразумием. Они хотели сосредоточить
свои силы в Силезии и предпринять всего лишь одну операцию в направлении к
северо-востоку, - на Лодзь и Пилицу. Они не отваживались идти на Варшаву в
течении этого первого наступления, довольствуясь выигрышем битвы на границах, и
тем, что польскую армию принуждали к отступлению.

Гитлер, - по словам Кайтеля и Геринга, - изменил этот план.

Он знал, что польское командование сосредоточило свои силы в районе Познани и
что оно намеревалось вести наступление. Там не менее, он не колебался обнажить
германскую границу между Силезией и Вислой. Но он создал сильное левое крыло,
которому поручена была задача перерезать "коридор" в направлении на Торн и
Грауденц, соединиться с Восточной Пруссии и ударить в тыл полякам. План операции
у Млавы, взятия ее и выхода в тыл Варшаве - принадлежит Гитлеру. Это было его
дебютом в стратегии.

Браухич и его офицеры взяли обратно свой план с пометками Гитлера и переделали
его согласно указаниям фюрера.

При этом Гитлер назначил срок войны. "Наступление, - сказал он, - начнется 25
августа. Что касается срока победы, то он его указал графу Чиано во время их
беседы. Он считал необходимым срок в две недели, чтобы сломить сопротивление
польской армии и, сверх того, четыре недели Для завершения всей операции. Таким
образом, он рассчитывал закончить кампанию раньше, чем осень превратит польскую
равнину в непроходимое море грязи.

Германо-советский пакт был объявлен Москвой 21 августа. На следующий день Гитлер
собрал в Оберзальцберге высших германских генералов. Их собралось, по словам
Кайтеля, 15 или 20, - все командующие армиями и единениями авиации и танков.

Никогда, вероятно, не будет установлен точный текст речи, произнесенной Гитлером
на этом собрании. Существуют две различные версии, и бесконечные дискуссии в
Нюрнберге оказались бессильны установить, какая из этих версий - подлинная.

"Мое решение напасть на Польшу было принято прошлой весной. Вначале я опасался,
чтобы политическая ситуация не вынудила меня к одновременной войне против
Англии, Франции, России и Польши. Но даже и этот риск надо было принять".

"С осени 1938 г., - зная, что Япония не вмешается и что Муссолини связан своим
безрассудным королем и бесчестным наследным принцем, - я решил договориться со
Сталиным".

"В конце концов, на свете есть только три государственных человека: Сталин,
Муссолини и я. Муссолини - самый слабый из трех, так как он не был в состоянии
сломить оппозицию королевского дома и церкви. Вот почему я решил столковаться со
Сталиным. Через несколько недель я протяну руку Сталину на новой, общей русско-
германской границе и мы совместно займемся перераспределением мира".

"Наша сила - в быстроте и суровости. Чингис-хан истребил миллионы женщин и
детей, - умышленно и с легким сердцем. Однако, история видит в нем только
основателя великой империи. Что скажет обо мне расслабленная цивилизация - мне
безразлично".

"Я решил - и я пошлю на казнь каждого, кто осмелится выступить с критикой, - что
наши цели в войне состоят не в достижении той или иной линии, но в физическом
истреблении неприятеля".

"Поэтому я отдал приказ моим отрядам "Мертвой головы" истреблять без сожаления и
без пощады мужчин, женщин и детей польского происхождения. Только таким способом
мы можем обеспечить себе необходимое жизненное пространство. В конце концов, кто
вспоминает сейчас об истреблении армян?".

"Генерал-полковник фон-Браухич обещал мне завоевать Польшу в несколько недель.
Если бы дело шло о двух годах или даже об одном годе войны, я не дал бы приказа
о наступлении. Я заключил бы союз с Англией против России, так как мы не в
состоянии выдержать долгую войну".

"Я мог оценить в Мюнхене этих жалких болтунов - Даладье и Чемберлена. Они
слишком трусливы, чтобы напасть на кого-либо. Они ограничатся блокадой, но с
помощью сырья, которое нам доставит Россия, мы ее выдержим".

"Польша будет обезлюднена и колонизирована. И то же самое произойдет с Россией.
Когда Сталин умрет, я раздавлю Советский Союз, и тогда взойдет заря германского
господства".

"Малые государства для нас не опасны. После смерти Кемаля Ататюрка, Турция
управляется полу-идиотами. Карл Румынский стал совершенно рабом своих плотских
страстей. Король Бельгийский и северные короли - мягкотелые слизняки и всецело
зависят от расположения духа своих народов".

"Мы должны считаться с возможной изменой Японии. Император Японии - копия
последнего русского царя: слабый, нерешительный, робкий. Он может стать жертвой
революции".

"Мы должны чувствовать себя господами мира и видеть в народах только обезьян,
которых нужно подгонять хлыстом".

"Ситуация нам благоприятна. Единственно, чего я опасаюсь, это - что в последнюю
минуту появится Чемберлен, или какой-нибудь другой шут с мирными предложениями".

"Наступление на Польшу с целью ее уничтожения начнется в субботу утром. Вас,
господа, ждет слава, какой свет не видел уже в течении веков. Будьте тверды. Не
имейте жалости. Действуйте быстро и жестоко. Народы Западной Европы должны
содрогнуться от ужаса, узнав о ваших деяниях. Это самый гуманный способ ведения
войны, так как он ее сокращает".

Геринг часто прерывал чтение и неоднократно отрицал неистовые мысли и выражения,
приписываемые Гитлеру первой версией. Браухич, Кайтель и Гальдер так же заявили,
что они не узнают слов фюрера. С другой стороны, речь была восстановлена по
записи офицера, присутствовавшего на собрании, и секретарша фюрера фрау Вольф
признала ее подлинность. Речь, без сомнения, выражает общие взгляды Гитлера. И
отрицания генералов не представляются убедительными, т.к. соучастие, - хотя бы и
не добровольное, - в таких замыслах уже само по себе является преступлением.

Вторая версия, официальный протокол, изложена в документе 798 P.S. Это -
типичная гитлеровская речь, со всеми ее длиннотами, которая приобретает особое
значение в силу драматических обстоятельств, при которых она была произнесена.

Гитлер возлагает на Англию ответственность за начинающуюся войну. Только
английское вмешательство, - говорит он, - сделало Польшу такой непримиримой;
только благодаря ему все германские попытки мирного разрешения вопроса о Данциге
потерпели неудачу. "В конце концов, - говорит он, - политика, которую я вел до
сих пор в отношении Польши, была в противоречии с идеями германского народа".

Отметим мимоходом, что на обвинения Гитлера по адресу Англии в Нюрнберге была
построена общая защита всех обвиняемых и, в частности, защита Риббентропа.

* * *

"Требования фюрера, - сказал Риббентроп, - сводились к следующему: 1) в
политическом отношении Данциг переходил под суверенитет Германии, оставаясь в
экономическом отношении по-прежнему в рамках Польского суверенитета; 2) Данциг
соединялся с Восточной Пруссией подземным коридором с железнодорожной колеёй и
автомобильной дорогой. И это было все. Но поддержка, оказанная Англией, сделала
Польшу неуступчивой и непримиримой".

Однако, по этому специальному вопросу мы имеем в протоколе совещания 23 мая 1939
г. такую фразу: "Дело вовсе не в Данциге". Защиту Риббентропа опровергает
документ 2987 P.S. - выдержка из дневника Чиано, датированная августом 1939 г.:

"Ну хорошо, скажите, Риббентроп, - спросил я его, когда мы прогуливались по
саду, - что Вы, в сущности, хотите: Данциг или коридор?".

"Нет, - отвечал он, пристально глядя на меня своими холодными глазами, - мы
хотим войну".

Обвиняя Англию (12 августа 1939 г.), Гитлер долго распространялся о ее слабости,
"у нее нет настоящего вооружения, - говорил он, - одна только пропаганда.
Морская программа 1938 года не выполнена. Все ограничивается мобилизацией
резервного флота и покупкой нескольких вспомогательных крейсеров. На суше
вооружение ограничилось пустяками. Англия будет способна послать на континент
максимум три дивизии. Некоторый прогресс Достигнут в области авиации, но это
только зачатки. В настоящий момент Англия обладает всего лишь 150 зенитными
орудиями. Новое орудие Д.С.А. заказано, но заказ еще не скоро будет выполнен.
Англия уязвима с воздуха".

"А Франции, - добавил фюрер, - не хватает людей вследствие падения рождаемости.
Ее артиллерия устарела".

Что касается тактических возможностей западных держав, то Гитлер заявил, что
блокада будет недействительна и что он считает невозможны) овладение линией
Зигфрида.

"В настоящий момент, - сказал он, - еще весьма возможно, что западные державы не
выступят. Но мы должны с полной решимостью приняв весь риск в случае их
выступления. Политик должен идти на риск так же как и военный".

Анализ личностей также ободрял фюрера. На одной стороне - он и Муссолини.

"Никто и никогда не будет обладать доверием германского народа в такой мере, как
я. Вероятно, в будущем никогда не появится человек, обладающий таким
авторитетом, как я. Поэтому мое существование - фактор большого значения".

"Второй персональный фактор - это Дуче. Его существование имеет решающее
значение. Если б что-нибудь с ним случилось, итальянская дружба стала бы
сомнительной. Муссолини обладает самыми крепкими нервами во всей Италии".

На другой стороне - ничтожества:

"Ни в Англии, ни во Франции нет ни одной выдающейся личности. Наши неприятели
имеют людей лишь ниже среднего уровня. Нет ни повелителей, ни волевых людей".

И еще:

"Наши неприятели - черви. Я их видел в Мюнхене".

И, наконец, Гитлер провозгласил короткую войну:

"Если бы Браухич потребовал у меня четыре года на завоевание Польши, - я ему
ответил бы: невозможно".

Подобно тексту речи Гитлера, впечатление, произведенное ею, также спорно.
Согласно одной версии, она была принята с выражением энтузиазма. Геринг вскочил,
якобы, на стол и произнес зажигательную речь. Это утверждение Геринг
опровергает.

"Бергхоф, - говорит он, - частное жилище и не в моих привычках вскакивать на
столы в частных квартирах. Я просто, по своему обыкновению, произнес несколько
слов, чтобы уверить фюрера в преданности армии".

По словам Гальдера, речь была выслушана в атмосфере подавленности и беспокойства
и не вызвала никакой манифестации.

Прошли томительные 24 часа. Вся Европа принимала военные меры. Война должна была
начаться через два дня.

Правительства - в растерянности. Радио захлебываются. Германия, призвавшая своих
резервистов для осенних маневров, заверяет, что она не производила мобилизации.

24 августа, после полудня, в бюро Геринга затрещал телефон. "Я услышал, -
рассказывает Геринг, - голос фюрера, который сказал":

"Я останавливаю все".

"Это серьезно?"

"Нет, я хочу только посмотреть, нет ли средства избежать выступления Англии".

Со своей стороны, Кайтель рассказывает, что Гитлер призвал его и приказал
остановить приготовления потому, что он хотел выиграть время для переговоров.

В полдень Англия дала свои гарантии Польше. Накануне, - как Чиано и предвидел 12
августа, - Муссолини известил Германию, что по недостатку снабжения он в данный
момент не готов к выступлению. Это создавало новую ситуацию: с одной стороны,
Германия оставалась в одиночестве; с другой - против нее составлялась коалиция
из Польши, Франции и Англии. Гитлер хотел обдумать положение и выиграть время
для нового маневра.

Война оставалась висеть в воздухе.

Попытки, сделанные во время этой отсрочки, описаны английским послом
Гендерсоном. Нюрнбергский процесс добавил к этому показания Далеруса. Это был
шведский промышленник, преисполненный благих намерений. Предстоящая война
наполняла его ужасом, - она ему казалась гибелью всей цивилизации и он поставил
своей задачей во чтобы то ни стало помешать ей.

Он был занят этой миссией с начала весны. Будучи знаком с Герингом, первая жена
которого была шведка, он свел его с английскими промышленниками. Он пытался
добиться посредничества Шведского короля для устройства англо-германской
конференции, но Густав V, осторожный как лисица, уклонился от этой роли. Далерус
не был обескуражен этим неуспехом, и понимание, которое он нашел у Геринга,
поддержало его надежды. Он организовал частное дипломатическое объединение в
одном из замков Голштинии. Успел открыть себе многие двери, в частности у лорда
Галифакса. Летал беспрестанно из Лондона в Берлин за собственный счет. Среди
персонажей этой трагедии, подлинные пружины и рычаги которой были ему
неизвестны, он являл собою безупречную фигуру, смесь неосведомленности и доброго
сердца.

26 августа Далерус был в Берлине, имея в кармане довольно туманный проект англо-
германской конференции в Голландии. Ровно в полночь с 26 на 27 фюрер вызвал его
в Канцелярию.

Далерус взял такси, убежденный, что в этот момент он входит в историю.

Гитлер был возбужден и говорлив. В этот день у него был неудачный разговор с
Гендерсоном и это его раззадорило.

"В течении двадцати минут, - рассказывает Далерус, - он мне излагал свои идеи,
так что я уже начинал думать, что этим и ограничится вся аудиенция. Он ходил
взад и вперед, все более возбуждаясь, и в конце концов пришел в подлинную
ярость. "Если война разразится, - кричал он - я буду строить подводные лодки.
Да, подводные лодки, подводные лодки". И через минуту: "Я буду строить самолеты,
самолеты, самолеты. И я выиграю войну".

"Успокоившись немного, - продолжает Далерус, - он просил меня, как хорошо
знающего Англию и англичан, объяснить ему, почему, несмотря на все свои усилия,
он никогда не мог сговориться и англичанами. После некоторого колебания я заявил
ему, что по моему мнению причина лежит в том, что англичане не питают
достаточного доверия к нему и его правительству".

Этот ответ не взорвал Гитлера. Разговор продолжался, вернее, монолог. По
прошествии полутора часа, фюрер попросил Далеруса вернуться в Лондон и передать
Британскому Кабинету его последние предложения.

Гитлер изложил их в шести пунктах. Они сводились к следующему:

Англия должна помочь Германии в получении Данцига и Коридора, причем
экономические права Польши остаются неприкосновенными. Затем Англия должна
согласиться на разумное разрешение вопроса бывших германских колоний. Взамен
этого, Германия обязывается защищать Британскую Империю всеми своими
вооруженными силами и повсюду, где потребуется.

Защищать Империю! Я уже говорил об этой шутовской идее Гитлера. Он воображал,
что протягивает Англии необычайную приманку, беря ее под защиту своих армий.

Далерус вернулся в Лондон. При отъезде Геринг пожелал ему счастливого пути.
Впоследствии из этого путешествия создали легенду. Рассказывали, будто
Риббентроп хотел вызвать аварию самолета, чтобы в корне пресечь этот последний
шанс мирного исхода. "В действительности, - говорит Геринг, - ситуация была уже
настолько напряженной, что полет германского самолета в Англию был далеко не
безопасен"

В Лондоне страх перед войной открыл Далерусу все двери. Он виделся с
Чемберленом, Галифаксом, Кадоганом. Бравирование Гендерсона по отношению к
фюреру признавалось опасным. На один момент казалось, что миссия Далеруса может
оказаться удачной.

Однако, ответ, с которым он вернулся в Берлин, оказался недостаточным для
предотвращения войны. Англия допускала установление новых границ Польши на
конференции пяти великих держав: Франции, Великобритании, Италии, Германии и
России.

Быть может, в этой уступке скрывалась перспектива нового Мюнхена. Гитлер мог бы
воспользоваться ею, как средством психологического давления на Польшу и при
некотором терпении повторить историю захвата Судет. Приняв предложение Англии,
он мог бы разрядить напряжение и выиграть время. Но его обуял демон войны. Его
армии были готовы и вождь сгорал от нетерпения осуществить свои планы. Ведь он
сам сказал две недели тому назад графу Чиано, что военные действия должны
начаться не позднее 30 августа, чтобы закончиться до осенней распутицы.

В Берлине Далерус тщетно ожидал аудиенции у Гитлера. Время уходило, а с ним и
шансы на мир.

"1- го сентября в 8 часов утра, -рассказывает Далерус, - я встретил Геринга в
Министерстве Авиации. Он объявил мне с некоторым смущением, что неприязненные
действия уже начались: поляки напали на радиостанцию в Глайвице и взорвали мост
у Диршау.

"Я встретился с Гитлером только после обеда в кулуарах Райхстага. Он только что
закончил свою речь, в которой объявил о начале военных действий с Польшей. Он
был крайне возбужден и нервен. Сказал, что он давно уже знал, что Англия хочет
войны, но теперь он разобьет Польшу и завоюет всю. Геринг, вмешавшись в
разговор, пытался сказать, что германская армия займет только определенные
пункты. Но Гитлер совершенно потерял самообладание. Он начал кричать, что будет
воевать год, два года и, возбуждаясь все больше и больше, закончил заявлением,
что он будет воевать десять лет".

В этот день уже с утра германские самолеты разрушали бомбами города, пути
сообщения, штабы и аэродромы Польши.

VII. Как Гитлер составил план Седана

Бросая свои армии против Польши, Гитлер оставил на французских границах только
пять дивизий.

Кайтель показал на следствии и повторил на суде следующее:

"Со строго военной точки зрения мы, солдаты, ожидали наступления западных армий
во время польской кампании. Мы были очень удивлены тем что не последовало
никаких действий, если не считать нескольких незначительных стычек между линией
Мажино и линией Зигфрида. Мы заключили из этого, что Франция и Англия не имели
серьезного намерения вести войну. Весь фронт вдоль западных границ Германии был
защищен только пятью дивизиями, занимавшими Западный Вал. Если б франко-
британские армии начали наступление, мы не могли бы оказать им сколько-нибудь
серьезного сопротивления".

В течении сентября германские силы на Западе возросли. Операции в Польше быстро
приняли такой оборот, что несколько новых дивизий, предназначенных для
восточного фронта, были направлены на Рейн. Тем не менее положение оставалось
критическим до того момента, пока главные силы германской армии могли быть
переведены на Запад.

"Катастрофа не произошла только потому, - говорит Иодль, - что 110 дивизий,
которыми располагали французы и англичане, оставались совершенно пассивными
против наших 23 дивизий, стоявших на Западном фронте"

В сентябре 1939 г. германская армия еще только создавалась. Она еще не обладала
той спайкой и стойкостью, которые даются лишь долгой подготовкой и опытом.

Это было только внешним фасадом могущества, за которым шла лихорадочная
импровизация. Это была армия азартного игрока.

"Наши запасы снаряжения, - говорит Иодль, - были до смешного ничтожны и мы
вылезли из беды единственно благодаря тому, что на Запада не было боев".

Флот, подобно армии, был также лишь фасадом.

"Флот был, - сказал адмирал Денитц, - захвачен врасплох объявлением войны. Вновь
строящиеся суда были еще далеки от окончания; но даже если б они и были
достроены, то все же германский флот составлял бы не более трети британского. В
моем распоряжении было всего лишь 42 подводных лодки, годных к действию".

Авиация, это быстро строящееся и быстро стареющее оружие, была в наилучшем
положении по сравнению с силами противника. Тем не менее Геринг считал, что и в
этой области была желательна отсрочка войны, по крайней мере, до 1947 года. 15
апреля 1939 г. Геринг сказал графу Чиано (документ 1874 P.S.): "Ситуация в
воздухе станет для держав Оси благоприятной через девять месяцев".

"В 1939, как и в 1938 гг., - заявил маршал Мильх, генерал-инспектор воздушных
сил, - все требования Главного Штаба на изготовление воздушных бомб были
зачеркнуты лично Гитлером. Он хотел сберечь наши запасы стали и легких металлов
для нужд артиллерии и постройки самолетов. В начале войны наших запасов бомб
хватило бы всего на пять недель активных операций. В течении 18 дней польской
кампании мы израсходовали половину запаса, хотя в деле была только часть наших
бомбардировочных самолетов. Все бомбы, сброшенные нами в 1940 г. на Францию,
были изготовлены в течении зимы".

Иодль обобщает это положение:

"Все наше вооружение, - говорит он, - было создано уже после начала военных
действий".

Не только вооружение, но и сама армия. В начале сентября 1939 г. Германия имела
максимум 50 дивизий. В конце октября их было уже 75, а в мае 1940 г. - 120.
Против Польши действовало пять танковых дивизий, против Франции - десять.

Документы Нюрнберга категорически подтверждают, что в 1939 году Германия не была
в состоянии вести войну на два фронта. Но Гитлер строил свои планы на
психологическом расчете - этой наивысшей форме стратегического расчета. Он
говорил: - "Я знаю Чемберлена и Даладье. Я их оценил в Мюнхене. Это - трусы. Они
не посмеют выступить".

Французские стратеги полагали, - теоретически вполне правильно, - что долгая
война окажется гибельной для Германии. Из этого они заключили, что единственно
правильная стратегия была - выжидать. Но при этом они не учли, что долгая война
будет вестись на территории самой Франции, что тактика выжидания дает Германии
возможность раздавить сперва союзников Франции, а затем накопить силы, чтобы
сокрушить и ее. Франция же имела возможность победить Германию только в сентябре
1939 г. - никак не позже.

Но французская армия была создана для обороны. Таким же был и дух французов.

"Фюрер, - сказал Кайтель, - вначале не принял в серьез объявления войны Францией
и Англией. Только в течении сентября он убедился, что это не шутка".

Тогда он тотчас же принял решение: раздавить западного противника, как он только
что раздавил восточного.

Исход польской кампании укрепил решение Гитлера. Он рассчитывал на четыре недели
боевых действий, а в действительности уже на 18-ый день Варшава была взята и
армия противника полностью уничтожена. Германские генералы были поражены
легкостью их триумфа и сам Гитлер был удивлен. Хотя германская пехота местами
выказала признаки слабости, происходившей от недостаточной подготовки (документ
789 P.S.), однако германские танки оказались непреодолимой, всесокрушающей
силой. Принципы использования танковых дивизий, - личный вклад Гитлера в план
кампании, - были блестяще подтверждены практикой, несмотря на их неслыханную
смелость и на некоторые материальные затруднения, как например снабжение
горючим. "Гитлеровская" война оказывалась успешной и выгодной: она сберегала
время и немецкую кровь.

Французский Генеральный Штаб изучил польскую кампанию. Второе Бюро описало ее
совершенно точно и сделало правильные заключения о доктрине и структуре новой
германской армии. Но Третье Бюро объявило, что события на востоке не могут
повториться на западе вследствие различия между армией, хорошо управляемой
(французской) и хорошо снабженной, и армией, плохо управляемой, в которой
отсутствует современное вооружение; наконец, вследствие различия между
плацдармом открытым и незащищенным (на востоке) и плацдармом закрытым и
укрепленным (на западе).

"В то время, как во Франции шли эти рассуждения, т.е. в декабре 1939 г. Гитлер
уже твердо решил атаковать эту "хорошо управляемую и хорошо снабженную армию" на
ее укрепленном плацдарме.

"Операции в Польше еще не были закончены, - говорит Браухич, - когда Гитлер мне
говорил о своем намерении напасть в ближайшем будущем на Францию и просил меня
подумать над этим вопросом".

Плана кампании еще не было. В этой войне все было импровизацией, включая и
стратегию. В 1914 г. германские армии наступали на Францию по плану, над которым
трудились поколения офицеров Генерального Штаба. В 1939 г. Гитлер говорил своим
генералам: "Через шесть недель - через две недели - принесите мне план".

9 октября 1939 г. Гитлер подписал свою директиву №6 о ведении войны во Франции
(документ Г. 62), устанавливающую основы наступления на Запад. Вот сущность этой
директивы: "

1. Если в ближайшем будущем станет очевидным, что Англия и, по ее наущению,
Франция не намерены положить конец войне, то я решаю взять инициативу в свои
руки и, не теряя времени, начну наступательные операции.

2. Долгий период выжидания не только приведет к концу нейтралитет Бельгии, - а
быть может также и Голландии, - в пользу западных держав, но также послужит все
возрастающему военному усилению наших неприятелей: он подорвет доверие
нейтральных держав к победе Германии и, в частности, остановит Италию от
присоединения к нам в качестве союзника.

3. Поэтому я отдаю следующие приказания по поводу предстоящих операций.

a) Приготовиться к наступлению на северном крыле западного фронта через
территорию Люксембурга, Бельгии и Голландии. Наступление должно быть проведено
как можно быстрее и возможно большими силами:

b) Цель этого наступления: разбить возможно большую часть полевой армии Франции
и ее союзника и в то же время захватить возможно большую часть Северной Франции,
Бельгии и Голландии и создать базу, необходимую для ведения дальнейших морских и
воздушных операций против Англии и для обеспечения безопасности важного Рурского
округа.

c) Начало наступления будет зависеть от подготовки танковых и моторизованных
дивизий, число которых должно быть доведено до максимума, а также от состояния
погоды - от метеорологических предсказаний.

Прошу командующих армиями представить мне в кратчайший срок свои соображения по
этому поводу и держать верховного главнокомандующего вооруженными силами
Германии в курсе их приготовлений.

Подписано:

Адольф Гитлер".

Это решение - начать наступление на западном фронте - вызвало жестокое
столкновение между Гитлером и маршалом фон-Браухичем.

Победа над Полыней, эта блестящая 18-ти дневная кампания, не примирила Гитлера с
его генералами. Или, лучше сказать, она не рассеяла предубеждения Гитлера против
них.

Генерал Гудериан рассказал в Нюрнберге следующую историю:

"Вскоре после польской кампании фюрер обратился к офицерам Главного Штаба со
следующим заявлением: "Я питаю полное доверие к генералам авиации: райхсмаршал
Геринг - член партии и он отвечает мне за них. Я питаю доверие к адмиралам:
старший адмирал Редер отвечает мне за них. Но у меня нет доверия к генералам
армии".

"Я почувствовал себя оскорбленным, - говорит Гудериан. - Вместе с маршалом фон-
Манштейном, который разделял мои ощущения, я отправился к маршалу фон-Рунштедту
и просил его, как старшего из генералов, обратиться к фюреру за разъяснением
точного смысла его слов. Рунштедт уклонился от этого и его поведение произвело
впечатление на Манштейна, который также отказался от этой идеи.

Я решил сам испросить аудиенции у фюрера. Он принял меня, выслушал спокойно и
ответил мне, что я лично не должен чувствовать себя задетым его словами. Он имел
в виду прежде всего главнокомандующего армией, маршала фон-Браухича.

Гитлер изложил мне причины своего нерасположения к Браухичу. Он включал его в
категорию тех, кого он ненавидел - Бломберга, Фрича и Бека - ибо Браухич
постоянно пытался давать ему неуместные советы и противился всем его замыслам".

Очередное столкновение Гитлера с Браухичем произошло по поводу стратегии в войне
против Франции.

"Командование армии, - говорит Кайтель, - противилось наступлению на западном
фронте".

"Я советовал Гитлеру, - подтверждает Браухич, - держаться на Западе
оборонительной тактики и использовать зимний перерыв военных действий для
попытки разрешить конфликт дипломатическим путем. Начиная с 1938 г., я обращал
внимание на тот факт, что ни армия, ни народ не хотели войны.

Это миролюбивое настроение первого германского генерала, непосредственно после
блестящей победы в Польше, нас поражает. Мы привыкли к иным речам этих затянутых
пруссаков с моноклями. Но факт остается фактом.

На Нюрнбергском процессе Геринг, с обычной для него грубостью авантюриста,
характеризовал начальников армии.

"Они были, - говорит он, - слишком боязливы, чтобы взять на себя риск войны. Они
никогда не могли подавить в себе впечатления, оставленного в них поражением 1918
г. и трепетали перед французами. Если верить этим господам, то французы могли
дойти до Берлина. Наш Главный Штаб, по сравнению с прошлыми, состоял сплошь из
пацифистов".

Действительно, германские генералы не чувствовали себя в силах разбить Францию.
Хотя они были и выше своих противников, но они не проделали той внутренней
интеллектуальной революции, которой требовало создание и развитие новой стальной
кавалерии - танков и новой летающей артиллерии - авиации. Они по-прежнему
склонялись к тактике обороны и укреплений, с которой проиграли уже в 1918 году,
не были уверены в новой, наспех созданной армии, которою командовали и, в
сравнении с революционным стратегом, каким был Гитлер, они были боязливыми
военачальниками.

"В октябре, - рассказывает генерал Гальдер, - Гитлер вызвал к себе ночью
Браухича и меня. Он принял нас в салоне своей канцелярии и попросил изложить
положение на западном фронте. Я начал с описания местности, но с первых же слов
он прервал меня и резко с нами попрощался.

Это было только прелюдией к сцене, происшедшей 5 ноября между Гитлером и
Браухичем.

Эта сцена происходила без свидетелей, но все, кто находился по близости кабинета
фюрера, слышали рычание разъяренного зверя. "Когда Браухич появился, - говорит
Гальдер, - он дрожал и был так потрясен, что не мог мне рассказать о том, что
произошло. Он тотчас же ушел и только позднее я узнал от него некоторые детали.
Браухич пытался добиться отсрочки наступления на западе. Гитлер закричал, вырвал
у него бумаги, которые тот держал в руке, изорвал их на мелкие клочки и с ревом
топтал их ногами. Потом отшвырнул маршала к двери своего кабинета".

"Сцена, - признался Браухич, - была безобразная. Гитлер вспылил, когда я ему
заявил, что у меня нет достаточно артиллерии, чтобы овладеть французскими
укреплениями. После этого он не хотел меня видеть целых шесть недель. Я
предложил свою отставку, но он приказал мне сохранить мои функции".

В тот же день - 5 ноября - Гитлер назначил наступление против Франции на 12
ноября. "Это было, - говорит Гальдер, - вызовом. Приказ был отменен два дня
спустя". Мы увидим, как и почему.

Гитлер решил дать предостережение высшему командованию армии, которое не верило
в его гений. 23 ноября в полдень, он собрал в Канцелярии всех командующих
армиями. Перед этими победителями Польши он предстал с лицом разъяренного тигра.

"Он облаял генералов, - рассказывает Гальдер, - я не могу иначе выразиться. Он
упрекал нас в том, что мы являемся представителями того духа, который доказал
свою неспособность в течении последней войны. Понятие о рыцарской чести, которое
еще было живо в нас, не имело для него никакого значения. Мы, по его словам,
дали доказательства этой ложной идеологии в течении польской кампании. Высшее
командование, - продолжал он, - всегда противоречило ему во всех его начинаниях,
закончившихся успешно: в Рейнской области, в Австрии, в Чехословакии, в Польше.
Он, он один, создал новую армию, вопреки мнению высшего командования, и только
ему одному Германия обязана победой над Польшей. Теперь находят новые доводы,
чтобы помешать его планам наступления на Запад, но он не позволит сбить себя с
пути и теперь собрал нас для того, чтобы преподать нам основные принципы ведения
войны".

В протоколе этой речи (документ 789 P.S.) это вступление отсутствует, и все
грубые и оскорбительные выражения Гитлера смягчены. И тем не менее это
значительный документ. Я уже пользовался им, чтобы обрисовать фюрера. Но и
политическая часть этого длинного, едкого монолога заслуживает внимания. Она
позволяет предвидеть развитие дальнейших событий, в частности тех, которые
касаются России.

"Россия, - сказал Гитлер, - в действительности не опасна. Она ослаблена многими
факторами. Кроме того, у нас с ней заключен пакт; впрочем, пакт этот имеет силу
лишь до тех пор, пока он выгоден русским. Россия имеет более далекие виды, чем
только укрепление своего положения в Прибалтике. Она хочет проникнуть на Балканы
и продвинуться к Персидскому Заливу. Это же является целью и нашей политики, но
мы можем противостоять России лишь после того, как мы будем свободны на Западе.
В настоящее время Россия не вмешивается в международную политику; если она ею
займется, то она может разбудить панславизм. Никто не может предвидеть
будущего".

Кажется, что генералы, зная Гитлера, могли, наоборот, хорошо предвидеть свое
будущее. "Борьба, - сказал фюрер в начале своей речи, - является судьбой всех
живых существ". Германские генералы после 23 ноября 1939 г. знали, что их борьба
не будет иметь близкого конца.

Но нужно было сперва победить Запад.

Гитлер сразу признал, что нейтралитет Бельгии не является препятствием. "В
действительности, - сказал он, - никакого нейтралитета нет. Бельгия укреплена
только против Германии, и у меня есть доказательства, что она находится в тайном
соглашении с англо-французами".

Голландия больше смущала Гитлера. Расовая теория признавала голландцев за
приморских немцев, и поэтому идеальным решением была бы мирная оккупация страны.
"Во время предварительных совещаний, - говорит Браухич, - Гитлер заявил, что он
будет считать территорию Голландии неприкосновенной, за исключением южного
отростка у Маастрихта, о котором он надеялся договориться с правительством
королевы. В октябре он простер свои аппетиты до линии Гебра. Наконец он включил
в свой план нападения понятие "крепость Голландия", иными словами, всю страну".

После того, как территория была определена, предстояло определить план действий.
Гитлер отказался от услуг Браухича и Главного Штаба и потребовал план от ОКВ.

"Иодль и я, - рассказывает Кайтель, - приготовили план к концу октября. Мы
предполагали вести наступление левым крылом и дать решительную битву в Бельгии.
Гитлер выслушал нас молча и потом заметил: "Вы пошли по стопам Шлиффена". Затем
он отпустил нас, добавив, что он подумает над планом.

Через несколько дней он нам объявил свое решение":

С военной точки зрения, решение Гитлера было гениальным. Это был план нового
Седана.

Личности, обновляющие методы войны, родятся редко. ОКВ поступили в этом случае
как большинство Генеральных Штабов: оно мыслило по готовым образцам, главным
образом, придерживаясь германской кампании 1914 г. Образцом послужил, быть может
бессознательно, грандиозный фланговый маневр, который чуть было не доставил
победу армии Вильгельма. Но теперь ситуация была совершенно иная. Наступление
через Бельгию уже не могло быть неожиданностью. Французы сосредотачивали свое
внимание не на востоке, а на севере. Лучшие англо-французские части были
расположены между морем и крепостью Мобеж. Повторение маневра Шлиффена приводило
к фронтальной битве, а не к окружению.

Наоборот, план Гитлера - внезапный прорыв фронта в центре при посредстве
наступления через Люксембург - имел все шансы захватить врасплох Французский
штаб, который был еще консервативнее, чем германский.

"Иодль и я, - говорит Кайтель, - были поражены и пленены оригинальностью и
смелостью стратегического замысла фюрера".

Ни один из германских генералов, - ни в Нюрнберге, ни в другом случае, - не
заявил о своем участии в составлении этого плана. Все признавали, что он целиком
принадлежал одному Гитлеру.

"Фюрер, - сказал Геринг, - вел войну следующим образом: он давал общие
директивы, а потом, когда он получал предложения от главнокомандующих, он их
координировал, составлял общий план и комментировал его перед главными
исполнителями.

"План кампании на Западе принадлежит исключительно ему. Он советовался с
другими, но я должен сказать, что основная стратегическая идея была всецело его.
Ему одному пришла в голову мысль прорыва в центре выигрыша всей кампании одной
битвой. Он был очень одарен в стратегии."

"Главный Штаб армии приготовил гораздо более посредственный план фронтальной
битвы на Маасе."

"Гитлеру также принадлежит идея применения парашютистов и воздушного десанта. -
впервые в битве у Гента, потом у мостов на Маасе, у Мордрайка, Дортрехта и
Роттердама. Он сам разработал операции внезапного захвата канала Альберта и
форта Эбен Эмаель".

С самой юности он прилежно и даже страстно изучал великих классиков военного
искусства: Мольтке, Шлиффена и, в особенности, Клаузевица. Он проштудировал все
знаменитые кампании, в частности походы Фридриха II. Способность к схематизации
и ориентации, которою он был наделен в высшей степени, помогла ему из множества
деталей схватывать подлинный, простой и вечный смысл битв и кампаний. Он обладал
интуицией, этим основным даром стратега. Он, единственный из германских
военачальников, имел правильное представление о слабости противников и об упадке
военной доктрины. И, наконец, его мощное воображение рисовало ему конкретно,
живо и красочно возможности новейшей техники - танков и самолетов.

План Седана, - этот шедевр военного искусства, созданный штатским человеком, -
явился зрелым плодом изучения, размышлений и дарования.

Кайтель, Иодль и Геринг дают несколько деталей того плана, который явился
развитием идеи Гитлера. Главные силы германской армии были перемещены от Льежа
по направлению к Седану. Единственная танковая дивизия, расположенная против
Люксембурга, была усилена группой Гудериана и другими соединениями, что вместе
составило три с половиной дивизии. Главный удар авиации был перемещен с севера
Бельгии на равнину среднего течения Мааса. Несколько раз в течении зимы
диспозиция была пересмотрена и переделана, но общий характер изменений был
всегда один и от же: усиление центра, района Люксембурга и Седана.

"Мы достигли того, - говорит Иодль, - что к югу от линии Льеж-Намюр располагали
в пять раз большими силами, чем к северу от нее". В мае девять танковых дивизий
прорвались к Седану и только одна была в Голландии"

Гитлер сам установил конечную цель наступления: Аббевиль. Германские танки,
сопровождаемые четырьмя единственными моторизованными пехотными дивизиями,
должны были сделать этот пробег без остановки, не заботясь о тех частях, которые
следовали за ними.

"Была, - говорит Иодль, - и возможность неудачи. Если б французская армия, не
ввязываясь в бои в Бельгии, оставалась на месте и обернулась для контратаки к
югу, то вся операция могла бы рухнуть". Гитлер пошел на риск, т.к. находил
французскую армию неспособною к маневрам, необходимым для перемены фронта и
выигрыша битвы.

Сверх того, он подготовил операцию, которая для своей эпохи явилась
революционной. Седьмая дивизия, отборная часть, составленная из фанатиков
гитлеровцев, должна была при начале наступления, быть высажена в качестве
воздушного десанта у Гента, в центре расположения франко-англо-бельгийских
войск. Она должна была овладеть городом, образовать там центр сопротивления и
вызвать расстройство и дезорганизацию вражеских сил. До той поры парашютисты
были использованы только в Польше и притом только малыми группами. Гитлер
рассчитывал на неожиданный эффект, произведенный появлением целой дивизии,
падающей с неба. Расчет был правилен. Французское командование никогда еще не
стояло перед подобным явлением и в таких размерах.

Но план Гитлера устрашил в первую очередь германских генералов.

"Пришлось, - говорит Иодль, - в несколько приемов укреплять доверие участников".
"Один за другим, - рассказывает Геринг, - генералы, вплоть до начальников
дивизий, приходили ко мне и просили моего ходатайства перед фюрером об отмене
этого плана. Они предсказывали катастрофу, считая французскую армию очень
сильной, а генерала Гамелена очень искусным. Я не разделял этого взгляда. Я
находил французскую армию чрезвычайно слабой".

Генералы были особенно устрашены быстротой передвижения, предписанной им при
переходе равнины северной Франции. Идея пустить танковые дивизии вперед полной
скоростью, без поддержки пехотой и артиллерией, казалась им безумной. Странная
вещь: подобно своим французским противникам, они не извлекли уроков из Польской
кампании, которую сами же выиграли. Их опасения привели к тем же заключениям,
что и самонадеянность французского Генерального Штаба. "То, что удалось на
востоке, - думали они, - не может повториться на Западе". Им уже представлялось,
что они отрезаны от тыла, окружены и погибают.

Несмотря на все неблагоприятные прецеденты, Главный Штаб армии осмелился подать
фюреру меморандум. Он просил, по крайней мере, остановку для наступающей армии
после перехода ею Мааса, чтобы дать время пехоте присоединиться. Гитлер отверг
меморандум.

Он был нетерпелив и нервничал. Он хотел начать наступление, как только армия
закончит свои передвижения, чтобы завершить войну еще до Рождества. Великолепная
сеть германских автострад позволяла переброску войск с Вислы на Рейн в
невероятно короткое время. В начале ноября наступление на Францию должно было
начаться, 5 ноября Гитлер подписал приказ, назначающий наступление на 12 ноября.

Этот приказ, так же как и те, о которых будет речь впереди, находится в архивах
Нюрнберга. Весь механизм передачи приказа был, согласно требованию Гитлера,
настолько гибким, что давал возможность верховному командованию отменять данный
приказ и изменять его за несколько часов до вступления в силу.

Дело в том, что для проведения операции наступления Гитлеру нужна была, по
крайней мере, неделя хорошей погоды.

"Ежедневно в полдень, - рассказывает Кайтель, - заведующий метеорологическими
станциями являлся в кабинет фюрера для доклада. Гитлер принимал решение в
зависимости от приносимых ему предсказаний".

Осенью 1939 г. была исключительно дождливой. 7 ноября потоки воды заливали
Западную Европу. Приказ от 5 числа был изменен и наступление назначено на три
дня раньше, на 9 ноября.

На следующий день предсказания были еще хуже. Приказ был снова отменен.

Наступление назначалось последовательно на 13, 16, 20, 27 и 29 ноября. Наступил
декабрь, но погода не улучшалась. Приказы следуют далее: 4, 6, 12, 27 декабря, с
примечаниями Иодля и Кайтеля: "Войскам оставаться в убежищах".

Метеорологи торжествовали над стратегией. До сих пор ничто не противилось
проектам Гитлера. Теперь впервые он встретил противника: небо. И небо побеждало.

Эта осень 1939 г., казавшаяся нам такой спокойной, была полна нависшей
неотвратимой угрозой, которую только дурная погода временно отвращала.

Однако, время это не было потеряно для Германии. Военные заводы спешно пополняли
недостающее вооружение. Новые рекруты обучались. Новые дивизии создавались с
такой быстротой, что французская разведка была совершенно сбита с толку.

Гитлер кипел от нетерпения и ярости. Он становился опасным даже для своего
окружения. Ученый метеоролог входил в его кабинет на цыпочках, чувствуя себя
виновным за поведение неба.

Наконец, 9 января, он появился с сияющим лицом: погода улучшалась.

Зима наступила сразу, морозная и суровая. Но холод не был врагом Гитлера.
Наоборот: он разогнал туманы, сковал реки и укрепил мягкую землю. Сверх того, он
запрятал французскую армию в ее хорошо натопленные зимние квартиры.

11 января ОКВ выпустило следующий приказ за подписью маршала Кайтеля:

"Фюрер и Верховный Главнокомандующий Вооруженными Силами, после совещания с
главнокомандующими авиации и армии и с начальником Главного Штаба, отдал 10
января следующий приказ:

"День - А и час - Z.

"День А - среда 17 января 1940 г.

"Час Z - 15 минут после восхода солнца в Аахене, т.е. 8.16 утра.

"Пароль - "Рейн" или "Эльба" - будет дан, в зависимости от атмосферных условий,
не позднее дня А. 1, в 23 часа".

Пароль "Рейн" означал наступление. Пароль "Эльба" означал отсрочку.

Итак Гитлер решил начать общее наступление на западном фронте 17 января 1940 г.,
в середине зимы. Мороз ликвидировал невыгоды дождя и грязи, но оставалась еще
невыгода коротких дней. Самолеты "Штука" и танки, очевидно, не могли дать в эти
дни того, на что они были способны в ясные утра и долгие вечера мая месяца. Но,
с другой стороны, кто мог предсказать последствия нападения на армию,
расположенную на зимних квартирах и бегства гражданского населения по
обледеневшим дорогам?

Простой случай избавил Францию от этого испытания.

12 января германский разведывательный самолет произвел в Бельгии вынужденную
посадку. На нем летел офицер, имевший при себе секретные документы и карты, на
которых были нанесены будущие движения 6-ой армии и операции 7-й дивизии -
воздушного десанта над Гентом. Слишком уверенный в своих моторах, Главный Штаб
совершил безумную неосторожность, доверив случайностям полета над нейтральной
страной документы, раскрывавшие все его замыслы.

Гнев Гитлера был неописуем. "Это была, - говорит Кайтель, - самая страшная
гроза, какую я когда либо видел". С пеной у рта фюрер колотил кулаками по
стенам, изрыгал ужасные проклятия бездарному и предательскому Главному Штабу.
Надвинулась тень смертной казни.

Потом он собрал генералов и анализировал ситуацию.

"Мы не знали, - говорит Геринг, - имели ли летчики время уничтожить документы и
карты. То есть мы не знали, известны ли бельгийцам, а следовательно и французам
планы нашего наступления. Благоразумие требовало предполагать наихудшую версию и
допустить, что планы стали известны. В этом случае два решения были возможны:
наступать немедленно, раньше, чем неприятель успеет принять контрмеры, или
отложить наступление с тем, чтобы переделать ту часть плана, которая могла
попасть в руки неприятеля".

Поставленный в необходимость выбирать между риском и благоразумием, Гитлер
колебался.

Он призвал снова своего ученого метеоролога и спросил его, может ли он ему
гарантировать неделю хорошей погоды.

Этот бедняга, подавленный ответственностью, которая на него возлагалась, глотал
слюну. "Мой фюрер, - сказал он, наконец, заикаясь, - в это время года я не могу
Вам гарантировать абсолютную уверенность".

Этот ответ разрешил проблему.

"Господа, - сказал Гитлер, - мы подождем весны".

* * *

Добавим следующее:

Летчики, упавшие в Бельгии, не уничтожили документов. Они были захвачены
бельгийцами, которые их отослали во французский штаб.

Штаб заподозрил ловушку.

Планы германского нападения, свалившиеся с неба, показались подозрительными.
Дерзость замыслов, которую проявляли планы, была так необычна, что с трудом
могла быть принята в серьез. Наконец, наступление в разгар зимы, когда камни
трескались от мороза, было просто невероятно.

Цель немцев была ясна. Они пытались сбить французов с толку и спровоцировать:
завлечь их в Бельгию, чтобы заставить первыми нарушить нейтралитет ее.

Мы, французы, сотни раз недооценивали маккиавелизм Гитлера. Но в этот раз мы
приписали его фюреру напрасно.

Меры предосторожности были приняты, но без всякой уверенности в их
необходимость. И когда день 17 января прошел так же тускло и незаметно, как и
предыдущие 135 дней войны, скептики имели полное основание сказать:

Вот видите, это был только трюк!

VIII. Операция в Норвегии была "Войной Гитлера"

20 февраля 1940 г. Гитлер вызвал из Кобленца в Берлин генерала фон-
Фалькенгорста, командира 21-го армейского корпуса.

"Я не имел никакого понятия, - рассказал Фалькенгорст в Нюрнберге - о причинах
моего вызова. Я явился в Канцелярию 21 февраля и в 11 часов я был принят
Гитлером. Тут же были Кайтель и Иодль.

В 1918 году я принимал участие в высадке в Финляндии. Гитлер напомнил мне это и
сказал: "садитесь и расскажите, как это там было".

Через несколько минут фюрер прервал меня и подвел к столу, на котором были
разложены карты. "Я имею в виду, - сказал он мне, - нечто подобное: оккупацию
Норвегии, так как я имею сведения, что англичане намереваются высадиться там и я
хочу их предупредить".

Потом, расхаживая взад и вперед по кабинету, он изложил мне свои доводы.
"Оккупация Норвегии англичанами, - сказал он мне, - была бы стратегическим
маневром, который открыл бы им доступ в Балтийское море, где у нас нет ни войск,
ни побережных укреплений. Наш успех в Польше и наши будущие успехи на Западе
были бы этим маневром сведены на нет, так как неприятель был бы в состоянии
произвести высадку в тылу, двинуться на Берлин и разрезать Германию пополам.

С другой стороны, - продолжал Гитлер, - оккупация Норвегии нами обеспечит
свободу передвижения нашего флота из Вильгельмсгафена и облегчит доставку в
Германию железной руды из Швеции".

Фюрер настаивал со все возрастающей силой на важности экспедиции. "Это важно для
ведения войны... это необходимо... это имеет решающее значение...".

"Наконец он заявил мне: "Я поручаю вам начальствование экспедицией".

"Фалькенгорст, - говорит Иодль, - принял назначение с радостью. Он был
рекомендован Гитлеру Кайтелем. Гитлер сказал на это: "Я его не знаю, но я позову
его и поговорю с ним часок, чтобы составить о нем понятие".

Фалькенгорст ему понравился. Гитлер отпустил его и просил снова придти после
обеда для обсуждения некоторых деталей. Идя по Вильгельмштрассе, Фалькенгорст
вспомнил, что он ничего не знает о Норвегии, в которой никогда не бывал. Он
зашел в книжный магазин и купил путеводитель по Норвегии.

До пяти часов дня, - рассказывает он, - я изучал очертания берегов, прибрежные
города и пути сообщения".

Забавное совпадение: в то же самое время автор этой книги во втором Бюро
французского G.Q.G. получил в свое заведывание север Европы. Он нашел свои папки
пустыми - Главный Штаб никогда не предвидел операций в Скандинавии; и ему тоже
пришлось прибегнуть к Бедекеру, чтобы получить первоначальные сведения об этих
странах.

В 5 часов Фалькенгорст уже снова был у стола с картами в обществе Гитлера,
Кайтеля и Иодля. Гитлер сообщил ему, что план операции разработан ОКВ.
Экспедиционный корпус должен был состоять из пяти дивизий. Высадка - только в
портах. Дело шло только о занятии побережья, но отнюдь не о завоевании страны и
не о войне против норвежского народа.

Гитлер, по словам Фалькенгорста, непрестанно повторял свои опасения, что
англичане могут его опередить. Он неоднократно напоминал о необходимости
строжайшего секрета и распорядился, чтобы Фалькенгорст с ближайшими офицерами
был помещен в Военном Министерстве под специальной охраной. Условное обозначение
высадки в Норвегии было "Везерюбунг" (занятия на Везере).

Об этих "занятиях на Везере" дневник Иодля содержит несколько упоминаний.
Приготовления начались 5 февраля. 26-го Гитлер поручил генералу Варлимонту
исследовать два варианта: согласно одному "занятия на Везере" должны начаться
после выполнения "желтого плана", т.е. после нападения на Францию; согласно
второму они должны были произойти до "желтого плана". 3 марта он принял решение;
сперва занятия на Везере. В календаре завоеваний Норвегия становилась впереди
Франции.

Фалькенгорст, как корректный службист, счел необходимым доложить, о порученной
ему миссии своему прямому начальнику - маршалу Браухичу. Маршал ответил, что его
роль, очевидно, сводится к тому, чтобы, выделить и экипировать эти пять дивизий.
"В то время, - сказал он, - как сотня офицеров авиации уже была опрошена по
этому вопросу, мне еще не оказали чести спросить моего мнения". Гальдер,
начальник Главного Штаба, дал такой же ответ.

Иодль в своем дневнике отмечает, что Браухич наконец вспылил: "Фельдмаршал в
ярости, так как до сих пор еще не спросили его совета". Наконец, 5 марта он был
приглашен на совещание, во время которого он резко критиковал все предположения,
какие ему были сообщены.

20 марта Фалькенгорст доложил, что все приготовления закончены.

Гитлер прождал еще несколько дней. Он искал, - говорит Иодль, - предлога".
Наконец он назначил день высадки на 9 апреля.

Это была опасная, щекотливая и трудная операция. Английский флот сторожил моря.
Посылка кораблей в столь отдаленные порты, как Берген, Трондхейм и особенно
Нарвик, казалась дерзкой авантюрой. Моряки дрожали Адмирал Редер тщетно просил
об отсрочке операции и о том, чтобы сна последовала за сухопутной кампанией на
Западе, "Морские офицеры, - пишет Иодль в своем дневнике, - вялы и нуждаются в
подбодрении".

Первоначальная идея послать все суда одним караваном была оставлена. Это было бы
вызовом судьбе. Было установлено, что войска будут переправлены по мере
возможности на военных кораблях.которые пойдут по одиночке, стараясь
незамеченными проскользнуть на север. Завоевание Норвегии подготовлялось на
подобие кражи со взломом.

Нарвик в особенности озабочивал из-за своей отдаленности. Для него было
приготовлено десять истребителей, низких быстроходных судов, набитых войсками и
снаряжением Но они должны были проплыть вдоль всего берега Норвегии под носом у
английских ищеек.

При холодном расчете выходило не более одного шанса против десяти за то, что
удастся обмануть бдительность неприятеля. Этим и объяснялась тревога моряков.

1 апреля Гитлер собрал в Берлине всех старших офицеров экспедиции. Он их
расставил перед огромными, специально изготовленными планами, каждого на его
участок. Затем он заставил их повторить до мельчайших деталей их задачи на месте
высадки. Он обсуждал с ними все действия вплоть до мелочей "Он углублялся, -
говорит Фалькенгорст, - настолько, что хотел знать, высадится ли такая-то часть
правее или левее такого-то объекта на берегу. Это была целиком его идея, его
план, его воля". Эта репетиция, начатая в 11 часов утра, закончилась только в 7
часов вечера.

Установление точного момента высадки потребовало большого предварительного
изучения. Метеорологи - их роль в течении всей войны была огромна и крайне
ответственна - изготовили тщательный и подробный доклад. 9 апреля было выбрано
потому, что к этому дню на широте Нарвика уже прекращаются северные сияния,
которых Гитлер очень опасался.

2 апреля, в три часа ночи, первый корабль - истребитель, предназначенный для
Нарвика, - вышел в море.

Вся последующая неделя была полна тревоги. Море постепенно наполнялось
германскими судами и опасность быть открытыми все возрастала. 3 апреля шведское
правительство было обеспокоено скоплением вооруженных сил в Штетине. 5-го апреля
адмирал Редер получил донесение, что английская подводная лодка по-видимому
опознала одно из судов экспедиции. 8-го апреля англичане начали ставить мины в
территориальных водах Норвегии.

ОКВ решило, что тайна уже открыта.

Но она не была открыта. Союзникам не хватило бдительности. И Адольф Гитлер
выиграл свой единственный шанс, шанс авантюриста.

Известие о высадке в Норвегии поразило весь мир. Особенно невероятным казалось
присутствие десяти германских истребителей, наполненных войсками, перед
Нарвиком, в 500 километрах севернее полярного круга. Британское Адмиралтейство
было уверено вначале, что произошла путаница имен и что дело идет о Ларвике
возле Осло.

"Войска, - рассказывает Фалькенгорст, - получили специальные указания по поводу
Норвегии. Им прочли краткую характеристику норвежского народа: он любит, -
говорилось там, - свободу и надо считаться с этим чувством. Норвежцев не следует
обижать и надо им объяснить, что Германия хочет лишь охранять берега от
англичан". Далее шла выдержка из Гаагской конвенции о воспрещении грабежей,
установления о реквизициях и так далее.

Идеей Гитлера было заставить завоеванные народы принять свое завоевание и
признать его. В тот самый момент, когда германские войска переходили границы или
вступали на берег, германские посланники в Дании и в Норвегии входили к главам
местных правительств и предлагали им признать совершившийся факт и согласиться с
ним. Эта дипломатия имела успех в Копенгагене и потерпела неудачу в Осло.

"Причиной неудачи, - говорит Фалькенгорст, - было требование Гитлера, который
хотел навязать норвежскому правительству Квислинга. Когда я прибыл в Осло 10
апреля в 5 ч. дня, наш посланник Брауэр скачал мне, что он предполагает
посоветовать фюреру отказаться от требования Квислинга. Я согласился. Брауэр
телефонировал в Берлин, и в ответ, через несколько дней, был освобожден от своих
полномочий".

Норвегия защищалась. Чувства Гитлера к этому народу, который так странно любил
свою свободу, тотчас же изменились.

Он послал в Осло своего гауляйтера из Эссена, Тербовена, "старого борца", т.е.
человека из низов общества. "По мнению фюрера, - пишет в дневнике Иодль, - роль
дипломатии кончена и теперь на смену приходит сила".

Кайтель добавляет: "С населением поступали не достаточно энергично".

Высадка английских войск в Андальснес, быстрое продвижение их к Гудбрансдалю и
появление их в Лилиенграммер поразили немцев. Хотя бои скоро обернулись в пользу
Германии, тем не менее Гитлер был встревожен. Историограф Иодль отмечает это изо
дня в день. "Фюрер нервничает... Фюрер беспокоен...". Когда, 30 апреля, он узнал о
соединении войск, высадившихся в Трондгейме, с частями, продвинувшимися с юга,
он выказал, по словам Иодля, безмерную радость. Кампания в южной Норвегии была
закончена. В числе захваченных трофеев оказался архив одной английской бригады,
в котором нашлись доказательства того, что немцы только едва опередили англичан
в Норвегии: среди захваченных бумаг оказался план размещения английских войск в
Ставангере и сообщения о том, что английский десантный флот уже был в море,
когда британское Адмиралтейство узнало о высадке немцев. Всего каких нибудь три
дня сыграли решающею роль в борьбе за Норвегию.

Оставался Нарвик.

Там дело оборачивалось плохо. Десять истребителей, укрывшихся в фиорде Лофотен,
были расстреляны английским броненосцем "Уойрспайт", ветераном Ютландского боя
(1917), который через 23 года таким образом отомстил Германии за ложное сведение
о его гибели во время знаменитого сражения; 6-я норвежская дивизия была
полностью мобилизована. Английские войска, французские альпийские стрелки,
батальоны иностранного легиона, польские части - все это высадилось вокруг
Нарвика и осаждало его со всех сторон. Гитлер думал, что в Норвегии дело
проиграно.

"14 апреля, - говорит Иодль, - он хотел передать генералу Дитлю приказание
отступать к югу. Я доказывал невозможность этого маневра в крутых горах. Вызвали
из Иннсбрука профессора, знавшего норвежские горы. Он полностью подтвердил мое
мнение. Тогда фюрер надумал эвакуацию морским путем, но он убедился, что это
было бы верной гибелью всего отряда Дитля. 17 апреля оп послал ему приказ
держаться до последней возможности".

Фалькенгорст со своей стороны рассказывает следующее:

"Положение группы Дитля становилось трудным. Гибель десяти истребителей и смерть
командовавшего ими капитана Бонте произошли вследствие небрежности моряков. Я
настаивал, чтобы флотилия предприняла активные действия, но моряки подчинялись
только адмиралу Редеру и кроме того им не хватало отваги. Транспортные суда не
могли подойти к Нарвику. Питание и снаряжение доставлялось Дитлю только по
воздуху. Условия местности и туманы значительно затрудняли всякие действия и
вызывали значительные потери материала. Дитль оказался прижатым к шведской
границе.

В начале июня я предпринял сухопутную экспедицию, чтобы облегчить его положение.
Горные войска соорудили цепь питательных пунктов, которые они со всей возможной
скоростью продвигали к северу. Это был скорее альпинизм, чем военная операция,
нечто подобное восхождению на недоступные вершины".

"Фактически, германская группа в Нарвике была в безнадежном положении.
Вытесненная из города, она растянулась вдоль линии железной дороги по
направлению к шведской границе, и у ней был только один выход: интернирование в
Швеции.

Дюнкирхен спас положение.

"9- го июня, -рассказывает Фалькенгорст, - Дитль сигнализировал мне, что он
слышал сильные взрывы, доносившиеся со стороны Нарвика.

Я подумал, что это наши военные корабли, наконец, отважились на долгожданную
экспедицию. Но потом я узнал, что это французы и англичане взрывали военные
сооружения перед своей эвакуацией".

В тот же день генерал Руге, главнокомандующий норвежскими силами получил
извещение от своего Главного Штаба, что экспедиционный корпус союзников
производит посадку на суда. Не веря своим ушам, генерал руге телефонировал в
Лондон. Там ему это подтвердили.

И альпийские стрелки Дитля, спасенные танками Гудериана, спустились вновь к
Нарвику.

IX. Кампания во Франции

Операция в Норвегии на целый месяц поглотила внимание Гитлера. 26 апреля он
вернулся к теме наступления на Францию.

"Фюрер, - записывает Иодль в своем дневнике, - имеет намерение приступить к
выполнению "желтого плана" между 1-м и 7-м мая".

Спустя четыре дня новая заметка:

"Фюрер приказал, чтобы начиная с 4 мая все было в полной готовности, т.к.
выполнение желтого плана может начаться на следующий же день по отдании
приказа".

Благодаря неустанным работам, механизм развития военных операций был значительно
усовершенствован. Промежуток времени между отданием приказа и началом операции,
который в ноябре равнялся 6 дням, теперь был сокращен до нескольких часов, так
что военные действия могли начаться уже на следующий день.

Диспозиции были также постепенно изменены. Количество и качество войск,
расположенных против Арденн, были постепенно усилены.

"13 февраля, - гласит запись в дневнике Иодля, - рапорт из армии относительно
распределения резервов побудили фюрера снова пересмотреть вопрос о центре
тяжести операции. Он заметил, что на второстепенных участках фронта
сосредоточено слишком много танков и, в частности, танковые дивизии 4-й армии
будут стеснены в своих действиях в сильно укрепленной зоне. Наоборот, 12-й и 14-
й армиям не хватает танков".

Поэтому Гитлер решил снова переделать диспозицию и еще более усилить армии,
расположенные на участке Седана. "Неприятель, - сказал он, - не ожидает, что
главный наш удар последует в этом направлении. Документы, захваченные у наших
летчиков, спустившихся в Бельгии, должны утвердить его в убеждении, что мы
намерены только захватить голландско-бельгийское побережье".

Главный штаб погрузился в работу. Правое крыло германской армии состояло из
группы Б под начальством маршала фон-Бека, и из группы А под командой маршала
фон-Рунштедта. Первая должна была действовать к северу от Льежа, а вторая должна
была пройти через Люксембург. Теперь 1-я и 5-я танковые дивизии отнимались от
первой группы и придавались второй, которая получала еще 9-ю танковую дивизию,
предназначавшуюся ранее для резерва.

Эти изменения, подписанные 18-м февраля, довели план Гитлера до его крайнего
развития. Против главных англо-французских сил, расположенных между крепостью
Мобеж и морем, стояли сравнительно слабые германские части. Наоборот, на фланге
этого фронта в Арденнах против Мааса был помещен колоссальный таран: лучшие
германские дивизии и целая танковая армия.

"Я представил фюреру, - пишет Иодль, - рапорт, из которого было видно, что к югу
от линии Льеж-Намюр у нас сосредоточено в пять раз больше войск, чем к северу от
нее. При этом я обратил его внимание на то, что прорыв у Седана - очень
рискованная операция.

Фюрер был другого мнения. Он считал возможным, что неприятель даже не примет
битвы. Во всяком случае, будет выжидать. Но уже в первый день новости из Бельгии
могут быть настолько серьезны, что он будет вынужден оставаться на месте".

Гитлер основывал свое убеждение на операциях, которые он предписал на северном
крыле армии. Соединяя классическую стратегию с революционной тактикой, он
держался принципа, что там, где нужно скрыть свою слабость, необходимо дерзать.
Битва должна была начаться серией коротких эффектных ударов в Голландии и
Бельгии, в то время, как танки Гудериана тихо двинутся через Арденны, где им
вначале не придется преодолевать иного сопротивления, кроме горных дорог.

Эту диспозицию Гитлер разработал сам. Еще в январе он отказался от воздушного
десанта в Генте и заменил его десантом в Голландии. Целью его был захват мостов
через Маас в Дордрехте и Мурдайке, а также городов Гааги и Ротердама. 7-я
воздушная дивизия получила приказание овладеть переходами через канал Альберта и
фортом Эбен-Эмаель. Французский Главный Штаб определял значение этого форта в
следующих выражениях:

"Главнейший пункт всей защиты Льежа, равняющийся самым крупным сооружением линии
Мажино". Гитлер наметил против него операцию, в которой должны были состязаться
пикирующие бомбардировщики (Штука). Планеры должны были высадить на его
перекрытия ударные группы и сапер, задачей которых было забрасывать в амбразуры
форта подрывные заряды.

Расчет оправдался. Воздушный налет на Голландию и взятие в течении нескольких
часов "неприступного" форта Эбен-Эмаель убедили французское командование, что
главное наступление германской армии ведется через Голландию. Оно предписало
спешный марш в Бельгию и в течении трех решающих дней внимание союзников было
отвлечено от Седана.

Первой задачей кампании было: вывести из строя возможно большую часть
французской армии и выйти к Северному морю. Вторая фаза должна была закончить
разгром союзной армии и окончательно вывести Францию из борьбы. При этом
ожидалось содействие Италии.

В марте Гитлер встретился в Бреннере с Муссолини. Он вернулся, рассказывает
Иодль, "весьма довольным". Дуче казался очень твердым, - он сказал в присутствии
Чиано: "Мое решение принято. Вы понимаете, фюрер?". Было условлено, что
итальянская интервенция произойдет после первых успехов германской армии, 18
итальянских дивизий будут переброшены через Рейн, перейдут Вогезы Бельфорским
проходом и ворвутся на плоскогорье Лангр. Руководство операцией немцы оставили
за собою и Гитлер поручил его генералу Штульпнагель.

Все было готово.

Только погода продолжала противиться Гитлеру. Весна не хотела установиться, и
метеорологи не могли обещать фюреру неделю ясной погоды, столь необходимой ему.
Иодль пишет 3 мая: "После тщательного изучения атмосферных условий фюрер решил,
что желанный день может настать не ранее 6 мая".

Это сопротивление стихий возмущало Гитлера. Быть может, оно даже порождало в нем
суеверный страх. В Германии создалась легенда, что Гитлер - любимец солнца.
Ясное небо считалось "погодой Гитлера". Но, начиная с осени, небо восстало
против него.

5 мая был подписан приказ, назначающий наступление на 8-е. Спустя несколько
часов он был отменен, т.к. бюллетень предвещал дождь.

8 мая Гитлер ощутил беспокойство за сохранение тайны. "Из Голландии поступают
тревожные вести", - пишет Иодль. Запрещение отпусков, эвакуации, контроль на
дорогах. По сведениям разведки, англичане потребовали от голландского
правительства права передвижения по территории Нидерланд, но голландцы отказали.

Голландские мероприятия приняты вдоль нашей границы и на побережье. Неизвестно,
действуют ли голландцы в согласии с англичанами или они, действительно, решили
защищать свой нейтралитет против всякого вторжения.

Метеорологи также были в нерешимости.

"На основании изучения атмосферных условий, - пишет Иодль, - можно ожидать
постепенного улучшения погоды, но надо считаться с периодом туманов в ближайшие
дни".

Браухич высказался за отсрочку наступления, по крайней мере, до 10-го. Гитлер
был очень возбужден и нервен. Он сперва, отказал, но потом согласился на просьбу
главнокомандующего, добавив, что делает это против внутреннего убеждения и не
будет ждать ни одного дня далее.

Наконец, 9-го мая Гитлер подписал приказ о наступлении, заявив при этом: "Это
уже окончательно. Больше отсрочек не будет".

Я видел этот приказ. Это - простой листок с заголовком ОКБ, написанный на
машинке. Но француз не может видеть его без глубокого волнения. Результат этих
нескольких строк: нашествие, поражение, пять лет небытия Франции.

Вот его текст:

"Берлин, 9. 5.40

W. FA/ Abt. L № 22 - 180/40 g k CHEFS

Фюрер и Верховный Главнокомандующий решил:

День А 10. 5.

Час Z 5 ч. 35

Пароль "Данциг" или "Аугсбург" будут даны частям Вооруженных Сил 9. 5. до 21 ч.
30. Начальник Главного Командования Вооруженных Сил:

Кайтель"

Вечером фюрер в специальном поезде покинул Берлин.

* * *

В течении последующих драматических дней дневник Иодля сохраняет свой
бесстрастный тон. Даже победа не может нарушить рутину Главного Штаба.

11 мая Иодль отмечает, что голландцы оказывают безнадежное сопротивление. Все
мосты в районе Маастрихта, кроме одного, разрушены и операции 7-й воздушной
дивизии генерала Шпонека встречают сильное сопротивление. Тем не менее, части
воздушного десанта держатся и большие мосты через Маас захвачены
неповрежденными. Форт Эбен-Эмаель взят и канал Альберта форсирован. "Операции
принимают благоприятный оборот свыше всех ожиданий".

Спустя два дня главные действия развиваются Уже на Маасе между Намюром и
Седаном.

18 мая Гитлер дает спешное приказание: отделить от группы Б последние танковые
соединения, создать из них новую группу под командованием Гепнера и придать ее в
качестве резерва к группе А.

В тот же день он вспылил против Браухича, который задержал на юге в бездействии
2-ю танковую и 29-ю моторизованную дивизии. Приказав образовать на реке Эн
оборонительный фронт из второочередных частей, он снова подчеркнул свое
непреклонное намерение бросить к западу, несмотря на прочие соображения, все
механизированные и танковые соединения.

20 мая Иодль пишет: "Мы бросаем в образовавшийся прорыв все наши танковые
дивизии, кроме 9-й. Вопреки нашим опасениям, становится все более очевидным, что
главные силы англо-французской армии не успели отступить и к северу от Соммы
находится еще, по крайней мере, 20 дивизий".

Вечером в главной квартире была получена весть о взятии Аббевилля. "Фюрер, -
говорит Иодль, - вне себя от радости". Цель, которую он указал, была достигнута
в 10 дней. Его стратегия торжествовала. Он уже предвидел победу и мир.

"Переговоры о перемирии, - сказал он, - будут происходить в лесу у Компьен, как
и в 1918 г., и знаменитый вагон будет перевезен в Берлин. Мирный договор должен
вернуть Германии все территории, которые были от нее отторгнуты за последние 400
лет. Что касается Англии, то она получит мир когда ей угодно, при условии, что
она вернет нам наши бывшие колонии".

Успех был столь быстрым, что участие Италии становилось излишним. Гитлер отменил
задуманную операцию на плоскогорье Лангр. С целью избежания излишних потерь, он
отменил также предположенную атаку 10-й армии на линию Мажино.

На следующий день настроение Гитлера несколько омрачилось. Он жалуется, что
пехотные дивизии отстают от танков и снова делает замечание Браухичу. Тем не
менее он заявляет, что считает битву на севере законченной и что теперь надо
готовиться к новой битве, которая должна будет заставить Францию сложить оружие.
Его желанием было свести к минимуму промежуток времени между двумя операциями.

Браухич тотчас же предложил свой план. Он полагал собрать на западном крыле
фронта "кулак" из 16 моторизованных и танковых дивизий, обойти Париж с Запада и
разбить французские войска на Сене и Луаре, в то время как 18 пехотных дивизий
(германских, не итальянских) захватят врасплох верхнее течении Рейна.

Гитлер согласился, но к вечеру изменил мнение. Прорыв должен быть произведен в
центре, в провинции Шампань, силами 9-й, 4-й, 6-й и 12-й армий, подкрепленных
двумя танковыми корпусами и двадцатью резервными дивизиями Если Париж будет
обороняться, то его обойдут с обеих сторон; если нет, или же там вспыхнет
революция, то германские войска войдут в него.

Таким образом, Браухич со своими стратегическими идеями снова потерпел
поражение. Даже победа не могла смягчить нерасположения Гитлера к нему. Фюрер
предписывает скромное празднование военного юбилея маршала, совпадающего с
триумфом германской армии. 24 мая фюрер жестоко упрекает Браухича за то, что тот
перевел 4-ю армию из группы А в группу Б. Группа А, оперирующая против Седана,
пользуется особым расположением фюрера, - он отправляется в штаб группы в
Шарлевилль и осыпает поздравлениями и любезностями Рундштедта и его офицеров.
"Вы, - говорит он им, - великолепно поняли мою идею". Высшая похвала в устах
Гитлера.

25 мая Браухич предлагает удар танковыми соединениями в направлении Виши - Сент-
Омер-Гравелен, с целью раздавить англо-французские войска, которые держатся еще
в районе Дюнкирхена. Гитлер хмурит брови:

"Я не согласен с вашей идеей, - говорит он Браухичу, - надо беречь танки для
новой большой битвы. Во всяком случае, я не хочу решать этого вопроса сам и
предоставляю решение Рунштедту".

Этот прием - обратиться к подчиненному Браухича, как к арбитру, - был новым
оскорблением для Браухича. Рунштедт, конечно, тотчас же согласился с мнением
фюрера.

Это была ошибка. Она дала возможность части англо-французских сил спастись из
мышеловки Дюнкирхена. Еще и теперь германские генералы оплакивают потерянную
возможность.

"Как жаль, - сказал Гудериан, - что меня остановили перед Булонью".

"Мы надеялись, - сказал Кайтель, - захватить всю британскую армию. Но силы наши
в Аббевилле были недостаточны, а те, что подходили с востока, вступили в дело
слишком поздно, так что образовалась брешь, через которую неприятель успел
проскочить.

Эвакуация Дюнкирхена была поразительной удачей На один истребитель было взято до
2000 человек и подчас англичане брали с собой и французов. Правда, из всего
своего снаряжения они могли захватить с собою только пистолеты. Я никогда еще не
видел такого количества оружия, автомобилей, горючего и т. д. как в Дюнкирхене".

Гитлер еще раз поплатился за свое нетерпение. Он слишком рано счел битву на
севере Франции оконченной и преждевременно повернул свои главные силы на юг для
прорыва слабого фронта, который генерал Вейган успел наскоро создать на Сомме и
Эне. 26 мая, когда англо-французские силы оказывали у Калэ отчаянное
сопротивление, чтобы прикрыть эвакуацию Дюнкирхена, Гитлер назначил новое
наступление на 31-е. Отсрочка на 5 дней вызывалась необходимостью привести в
порядок танковые части, расстроенные непрерывными походами и боями в течении
трех недель.

Несмотря на все, победа была блестяща и решительна.

"Передвижения, - говорит Кайтель, - были так хорошо рассчитаны и организованы,
что по прибытии в Аббевилль, наши танковые дивизии еще имели запасы горючего".

И Иодль добавляет:

"Как солдат, я никогда, не принимал в расчет внутренние затруднения, которые
могли бы ослабить Францию и был не мало удивлен слабым сопротивлением
французской армии".

X. Почему Гитлер не высадился в Англии и не взял Гибралтара

Этот пункт всегда вызывал удивление: почему Гитлер, после своей победы в
Дюнкирхене, не высадился в Англии?

Англия не имела никакой сухопутной обороны. Она послала во Францию в начале
войны все силы, какими располагала. Гитлер рассчитывал, что Англия пошлет на
континент максимум три дивизии. В мае 1940 г. их было там уже десять.

Утверждать, будто Англия недостаточно помогала Франции - было бы клеветой и
извращением фактов. Еще после Дюнкирхена Англия совершила непростительную
неосторожность, послав за Ла-Манш свое последнее танковое соединение - бригаду
легких танков, которая была выгружена в устье Сены и погибла без малейшей пользы
в безнадежной битве.

Также неверно утверждение, будто англичане слишком поспешно ретировались из
Дюнкирхена. Напротив, они выбрались оттуда слишком поздно. Если бы британское
правительство и командование лучше знали действительную обстановку, то они
приняли бы решение об эвакуации в тот самый день, когда пришло известие о
прорыве у Седана, самое позднее - 17 или 18 мая. Уже в тот момент было ясно, что
игра проиграна, битва за Францию потеряна и франко-английская армия разгромлена.
Англия должна была отныне думать, в интересах коалиции, только о собственной
обороне; и французское командование первое должно было подать ей этот совет
вместо того, чтобы пытаться - как оно сделало - выпросить у своего союзника
эскадрильи истребителей, которые четыре месяца спустя остановили налеты Гитлера.

Слепое доверие, которое англичане питали к нашим генералам, стоило им их армии.
В июне 1940 г. на территории Великобритании оставалось всего лишь несколько
полков, не считая "домашней гвардии".

Гитлер знал это.

И тем не менее он не воспользовался этим случаем. Дойдя до пункта, откуда мог
видеть берега Англии, он повернул на юг, прежде чем обратиться к востоку, где
нашел поражение и смерть.

В этом видят его главную ошибку. Ищут объяснения этому.

Что отвечают документы Нюрнберга?

Они открывают странную вещь, - почти невероятную и тем не менее истинную. До
июня 1940 г. Адольф Гитлер никогда не думал о завоевании Англии.

Этот "вулкан идей" изготовил в своем уме всевозможные проекты, - кроме одного.
Он мечтал о завоевании Южной Америки, о новой гражданской войне в Северной
Америке и о помощи американским немцам. Но он никогда не мечтал о своем
вступлении в Лондон в качестве победителя.

Первая причина - высокое мнение, какого он был об Англии. Эта страна ему глубоко
импонировала, была для него как бы запретным плодом. Даже в те моменты, когда он
произносил против нее свои патетические громовые речи, он втайне ощущал ее
превосходство. Это был дерзкий революционер, робко склонявшийся перед маркизой.

Помимо того Гитлер был убежден, что победа над Англией может быть достигнута на
континенте.

Он думал, что после разгрома Франции Англия пойдет на сделку. Ее реализм должен
был ей это подсказать, а те условия, которые он, Гитлер, ей предложит,
окончательно склонят ее к этому акту мудрости. Ведь он сказал Иодлю 20 мая:
"Англия получит мир, когда она его захочет". И Иодль в одном из своих показаний
в Нюрнберге утверждал: "фюрер был готов заключить мир с Англией на песке
Дюнкирхена".

У Гитлера не было намерения разрушить Британскую Империю. Он считал ее
необходимой для мировой системы - быть может, для того, чтобы удержать население
Азии от большевизма. Он упорно лелеял мечту о союзе с Англией, который
представлялся ему необходимым условием и верной гарантией гигантской экспансии
Германии к востоку. Перенести войну на территорию Англии, взять Лондон,
заклеймить самое сердце Англии позором поражения - это значило убить свою мечту.

Зачем брать Лондон, если достаточно взять Калэ?

Гитлер находил Англию уязвимою с воздуха и с моря. Вторжение войск не было
необходимым, чтобы принудить ее к покорности.

Вот что говорят документы Нюрнберга.

В своей неистовой антианглийской речи 23 мая 1939 г. Гитлер сказал:

"Если бы в первой мировой войне мы имели на два линейных корабля и на два
крейсера больше, и если бы Ютландская битва началась утром, то британский флот
был бы разбит, и Англия поставлена на колени. Это означало бы конец войны. В
прежние времена недостаточно было разбить британский флот. необходима была
высадка, т.к. Англия была в состоянии сама себя прокормить. Сейчас это уже
миновало.

В тот момент, когда ее пути снабжения будут перерезаны, Англия окажется
вынужденной капитулировать".

Представьте себе Гитлера менее нетерпеливым, не в такой степени подгоняемым
временем, избавленным от страха преждевременной смерти. Прежде чем начать войну,
он, конечно, построил бы сильный флот, как орудие воздействия, а в случае нужды
- и борьбы. Момент был благоприятен. Англия, морское могущество которой упало
сейчас на самую низкую ступень в ее истории, вряд ли была способна состязаться в
морских вооружениях. Гитлер знал это. "Английский флот, - говорил он, - обладает
сейчас всего двумя современными линейными кораблями, - это "Родней" и "Нельсон".
Новые крейсера типа "Вашингтон" - неудачны".

Но постройка сильного флота требует времени, а у Гитлера его не было. Поэтому он
вынужден был заменить флот средствами, которые сам считал второразрядными, но
все же достаточными: минами, подводными лодками и авиацией.

"Эти средства, - сказал он своим генералам 23 ноября 1939 г., - могут поразить
Англию весьма существенно, если только нам удастся обеспечить себе лучшую базу
для операций. Изобретение нового типа мин (магнетическая мина) имеет громадное
значение. Непрестанным минированием берегов Англии мы поставим ее на колени.
Отныне мины будут опускаться, главным образом, с самолетов. Но воздушный флот
нуждается в аэродромах вблизи Англии. А для этого мы должны занять Бельгию и
Голландию".

Директива, изданная 10 октября 1939 г., упоминает в числе прочих целей
наступления на Западе, "овладеть базой, необходимой и достаточной для будущих
морских и воздушных операций против Англии". Слово "сухопутных" отсутствует.
Идеи высадки не было в уме Гитлера.

Наступление на Францию имело в виду Англию, но не вторжение в нее сухопутных
войск. В июне 1940 г. среди бумаг и проектов ОКВ не было никакого плана или даже
намека на план высадки.

Операция против Англии была поставлена на рассмотрение после поражения Франции,
когда Гитлеру стало ясно, что Англия не хочет идти на мировую. Но высадка - не
легкая и щекотливая операция. Высадка требует громадных средств и тщательной
предварительной работы. Небольшая высадка в Норвегии потребовала от Главного
Штаба недель подготовки. Большая высадка в Англии требовала месяцев.

Работа начиналась в июле - слишком поздно для этого сезона. Слишком поздно для
1940 года. Слишком поздно для истории.

"Проблема, - говорит Иодль, - рисовалась следующим образом: не имея
превосходства на море, Германия должна была обеспечить себе, по крайней мере,
превосходство в воздухе. Значит, предстояло уничтожить сперва британский
воздушный флот."

Воздушные операции в сентябре доказали, что эта задача не могла быть выполнена.
Английские истребители пострадали так мало, что немцы вынуждены были прекратить
дневные налеты на Лондон. С этого момента высадка становилась невозможной:
нельзя делать высадку, когда неприятель имеет превосходство и на море и в
воздухе.

"Идея высадки, - говорит Иодль, - была оставлена 12 ноября, когда я представил
фюреру рапорт, показывающий невозможность операции".

К этой идее больше никогда не возвращались. Налеты на Англию весной 1941 г. были
безрезультатны. Показательные скопления судов в бухте Антверпена и в других
"базах инвазии" были только блефом для отвода глаз.

Сам Гитлер изложил свою точку зрения на германо-итальянском совещании 21 января
1941 г, протокол которого находился среди документов Нюрнберга.

"По отношению к Англии, - заявил он, - я нахожусь в положении чело века, у
которого всего один патрон в ружье. Пока я его сохраняю, он имеет силу; но если,
выстрелив, я промахнусь, то положение станет серьезным. Неудачная высадка
представляла бы такую потерю людей и материала, что надолго успокоила бы
англичан и дала бы им возможность применять на других театрах, в частности в
Средиземном море, те силы, которые сейчас они вынуждены держать дома. Держа их
под угрозой высадки, я связываю эти силы. Вот почему для вида я должен
подготовить высадку".

Это бросает свет на тот период войны: фактически Англия никогда не была под
угрозой высадки.

Конечно, высадка имела шансы на успех летом 1940 г. Колоссальный разгром
Дюнкирхена сделал ее возможной. Но для этого нужен был готовый план уже в тот
момент.

Его свободно можно было изготовить в течении зимы. Гитлер имел для этого время.
У него были к этому и средства. Он обладал силой фантазии, необходимой для того,
чтобы представить себе и зафиксировать комбинированную операцию нового стиля,
успех которой был бы построен на неожиданности и на перевесе воздушных сил. Но,
вместо того, чтобы составить план инвазии в Англии, как естественного следствия
победы над Францией, он занялся планом оккупации Норвегии, как необходимого
предварительного условия продолжения воздушной и морской войны против Англии.

Быть может, в подсознательных глубинах, где прядутся тайные нити войны, Норвегия
и Англия были иначе связаны между собою: Осло и Норвегия спасли Лондон.

* * *

12 ноября, по словам Иодля, Гитлер оставил мысль о высадке в Англии. В тот же
день он подписал директиву № 18 (документ 444 P.S. Нюрнберга) о продолжении
враждебных действий.

Первый пункт касается Франции. Вот его точный текст:

"Цель моей политики в отношении Франции, - самое тесное сотрудничество с этой
страной для продолжения войны против Англии. В данный момент Франция входит в
роль не воюющей державы: она должна будет терпеть на своей территории германские
военные мероприятия - в особенности в своих африканских колониях - и оказывать
им самую широкую поддержку, пуская в ход даже собственные средства обороны.
Наиболее насущная задача Франции это пассивная и активная защита своих владений
(западной и экваториальной Африки) от англичан и движения де Голля. Начиная с
этой основной задачи, участие Франции в войне против Англии может развиваться
далее все полнее и шире.

В настоящее время переговоры с Францией ведутся на основе моего свидания с
маршалом Петэном, - помимо текущей работы комиссии по перемирию, - исключительно
министром иностранных дел в согласии с ОКВ. По окончании этих переговоров будут
даны детальные директивы".

Такова была исходная точка Гитлера: вовлечь постепенно Францию в войну с
Англией. К сожалению, документы, собранные в Нюрнберге, не дали возможности
проследить развитие надежд Гитлера, - с одной стороны и действительных фактов -
с другой.

Прочие пункты, к которым мы еще вернемся, касались России, Ливии и Балкан. Но
большая часть директивы посвящена Испании и Гибралтару, т.к. Гитлер наметил себе
новую цель: он решил взять Гибралтар.

"Предприняты политические шаги с целью вовлечь в будущем в войну и Испанию -
говорит директива № 18. Цель интервенции на пиренейском полуострове (шифр -
Феликс) - изгнание Англии из Средиземного моря. Поэтому:

a) Гибралтар будет взят и пролив закрыт;

b) англичанам не будет позволено утвердиться в каком либо ином пункте
полуострова или на островах Атлантического Океана".

Гитлер наметил этапы завоевания Гибралтара, - он предвидел четыре этапа.

Первый - разведка и собирание средств. Офицеры в штатском должны были изучить
подступы к Гибралтару и в тайном сотрудничестве с испанцами принять меры к тому,
чтобы помешать англичанам создать оборонительный фронт на территории впереди
утеса.

Второй этап должен был стать неожиданностью. Германские воздушные силы, снявшись
с аэродромов Франции, должны атаковать британский флот, стоящий в Гибралтаре.
Одновременно германские войска, собранные на юге Франции, переходят Пиренеи.

Третий этап предусматривал взятие Гибралтара приступом и, в случае, если
англичане попытались бы захватить Португалию, - занятие германской армией этой
страны.

Четвертый этап состоял в проникновении в испанское Марокко, вследствие чего
Гибралтарский пролив оказывался наглухо закупоренным.

Гитлер предписывал максимальное использование в экспедиции моторизованных войск
в виду слабой пропускной способности испанских железных дорог. Он приказывал
сосредоточение подводных лодок в Средиземном море с целью нападения на
английскую эскадру, когда она будет прогнана с Гибралтарского рейда воздушными
силами. Он предусматривал, что германские сухопутные силы должны быть достаточно
сильны для взятия укреплений Гибралтара без содействия испанской армии. Наконец,
он решил, что Италия не будет принимать участия в экспедиции.

Интервенция в Испании должна была повлечь за собою более далекие последствия.

"Вследствие оккупации Гибралтара, - говорит директива № 18, - острова в
Атлантическом океане (в особенности Канарские и Зеленого Мыса) приобретают, как
для англичан, так и для нас, особенное значение для ведения морской войны.
Главнокомандующие воздушных и морских сил должны представить свои соображения о
способах укрепления испанской защиты Канарских Островов и о занятии островов
Зеленого Мыса.

"Равным образом прошу рассмотреть вопрос об оккупации Мадеры и Азорских
островов, - все выгоды и невыгоды ее. Результаты рассмотрения представить мне в
возможно кратчайший срок".

"Оккупация островов Канарских и Зеленого Мыса, - сказал Иодль следователям в
Нюрнберге, - была одной из излюбленных идей Гитлера. Он постоянно к ней
возвращался. Летчики и моряки ей противились, так как они были убеждены, что
отдаленность островов и превосходство британского флота делали эти позиции для
Германии бесполезными".

Сама операция, сводившаяся к взятию Гибралтара, была нетрудной. Условный шифр,
выбранный для нее, был символичен: "Феликс" значит счастливый, счастливая
операция. В Гибралтаре грозного осталось немного - только имя. Старая цитадель,
конечно, не могла сопротивляться бомбам германских "Штука", которые в одно утро
сравняли с землей неприступный форт Эбен-Эмаель. Ничтожный клочок земли без
аэродрома, - последний оплот британского владычества на континенте, - был в
сущности беззащитен. Молниеносное взятие Сингапура японской армией, которая была
на много ниже германской армии 1940 года, показало слабость этих баз, лишенных
территории.

Геринг, стоявший за операцию, говорил о ней в Нюрнберге меланхоличным тоном.
"Она нам позволила бы, - сказал он, - укрепиться в Африке и союзники не могли бы
там высадиться, как они это сделали". Кайтель заявил: "Занятие Гибралтара нам,
быть может, не доставило бы победы, т.к. англичане сохраняли за собою восточную
часть Средиземного моря со своей базой в Александрии, но эта операция
значительно изменила бы положение в нашу пользу".

Почему же план не был приведен в исполнение?

Иодль дал точный ответ: "Мы не заняли Гибралтара только потому, что не имели
согласия испанцев".

Три года тому назад тот же Иодль, меланхолично перечисляя перед гауляйтерами
Третьего Райха упущенные возможности, сказал следующее документ L. 172):

"Наша третья цель на западе - склонить Испанию на нашу сторону и создать, таким
образом, возможность занять Гибралтар - не была достигнута из-за сопротивления
испанцев, или точнее, по вине их иезуитского министра иностранных дел Серрано
Суньера".

Наконец есть и главный свидетель: сам Гитлер. Протокол германо-итальянского
совещания 21 января 1941 г. (документ S. 134) так передает часть речи Гитлера,
касающуюся Гибралтара:

"Оборона Сицилийского пролива нашими воздушными силами является жалкой заменой
занятия Гибралтара. Мы сделали столько приготовлений, что успех был обеспечен.
Завладев Гибралтаром, мы были бы в состоянии сосредоточить в Африке значительные
силы и положить конец шантажу генерала Вейгана. Если бы Италии удалось убедить
Франко вступить в войну, то это было бы крупным успехом. Положение в Средиземном
море в течении короткого времени совершенно бы изменилось".

В действительности, Гитлер был еще настойчивее, чем его рисует этот протокол. Он
обратился к Муссолини со следующими, словами: "Если бы Вы могли использовать
Ваши личные отношения с Франко, чтобы добиться от него изменения его точки
зрения, Вы оказали бы громадную услугу нашей коалиции".

Полная история этого важного эпизода войны может быть написана лишь после того,
как станут известны переговоры, которые несомненно велись между Мадридом и
Лондоном, а, может быть, и между Мадридом и Вашингтоном. Тогда мы узнаем, какие
обещания были даны Франко или какое давление было на него оказано. И те и другие
должны были быть весьма значительны, чтобы уравновесить угрозу, победоносной
германской армии, стянутой к подножию Пиренеи.

"В конце сентября, - говорит Иодль, - фюрер встретился с Франко на французской
границе, но соглашение не было достигнуто". Речь идет о свидании в Андай
(Хендай), для которого - характерная деталь! - фюрер сам проехал половину пути,
тогда как обычно он призывал к себе своих сателлитов. Но директива 12 ноября
появилась через месяц после этого свидания. Следовательно, Гитлер еще не терял
надежды добиться успеха у диктатора Испании. Возможно, что в это же время какая-
то англо-саксонская интервенция укрепила сопротивление Франко.

Быть может, в этом был акт высшей справедливости. Три года тому назад Гитлер
искусственно затягивал гражданскую войну в Испании, т.к. видел в ней источник
возрастающих осложнений в Средиземном море. 5 ноября 1937 г. он заявил своим
военным сотрудникам, что полная победа Франко не является желательной. Геринг
заключил из этого, что надо сократить или даже прекратить помощь националистам,
и Гитлер утвердил его предложение. Он действовал как реалист. Франко отплатил
ему той же монетой.

Еще последний вопрос: почему Гитлер не провел свой план вопреки сопротивлению
Каудильо?

Он мог занять Испанию силой. Испанцы не могли сопротивляться.

Быть может, Гитлер отступил перед следующей перспективой: тоталитарное
государство нападает на другое тоталитарное государство, которому оно же помогло
стать на ноги. Гитлер - сложная натура, в нем много неожиданного и, несмотря на
свойственный ему цинизм, у него бывали странные колебания. Из дневника Иодля
видно, что он чуть было не дал опередить себя в Норвегии только потому, что
искал предлога для интервенции и не находил его.

Возможно, что он тщетно искал его против Испании. Также вероятно, что он не
решался заплатить за Гибралтар ценою еще одной войны. Или даже, что его
останавливали воспоминания о неудачах Наполеона в этой стране.

Во всяком случае, отказ Франко имел огромное влияние на развертывание
последующих событий. Мы увидим далее, что осенью 1940 г. идея войны с Россией
еще неясно мелькала в уме Гитлера. Крушение планов, связанных с Гибралтаром,
несомненно содействовало обращению его к востоку. Это крушение имело своим
косвенным последствием поражение немцев в России, а также и высадку англо-
американцев в северной Африке.

"История пошла бы совсем иначе, - меланхолически заявил Кайтель, - если бы мы
взяли Гибралтар и если бы фюрер не оставил Франции ее флот, ее колониальные

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел история