Хаттон П.Х. История как искусство памяти

ОГЛАВЛЕНИЕ

Филипп Ариес: между историей и традицией

Замок как театр памяти: заколдованная память об утраченном наследстве

В книге «Ребенок и семейная жизнь при старом по-
рядке» (1960), в своей знаменитой истории детства в
культуре Запада, французский историк Филипп Ариес
изображает замок аристократической семьи семна-
дцатого столетия.1 Он характеризует его как место, где
постоянно толпится народ, где собираются вместе чле-
ны огромной семьи, куда приходят и уходят слуги, а
торговцы и вассалы появляются, не объявив заранее о
своем визите. В этом замке много комнат, каждая из
которых открыта, и нет ни одной, которая имела бы ка-
кое,нибудь специальное предназначение. В этом от-
крытом пространстве, спонтанном и непроизвольном-
жизнь семьи, объединенной идеалом общительности-
выставлена на всеобщее обозрение. Насколько отли-
чается образ жизни этой семьи от ее двойника наших
дней, маленькой, интимной группы, ограждающей
свою дневную деятельность пространством специаль-
ных комнат и скрывающейся от всего мира за стеной
уединения. Портрет замка у Ариеса многим обязан его
историческим исследованиям. Но он обязан также и
229
его столкновению в детские годы с традициями собст-
венной семьи.2 Это изображение замка на самом деле
являлось его версией театра памяти мнемотехника, в
достаточной мере близкого, чтобы узнать в нем образ
жизни его собственной семьи, и в достаточной мере
далекого, чтобы показаться странным и даже заколдо-
ванным. Оно стало конкретным выражением глубокой
традиции, в лоне которой зародилась его любовь к ис-
тории. История семьи Ариеса тянулась в глубь про-
шлого на несколько столетий. Но этот образ замка был
взят из памяти и обозначал начальную точку его увле-
чения историей.3 Он полагал, что память о своем соб-
ственном наследии является самым большим соблаз-
ном на пути к историческому исследованию. По этой
причине память и история в работах Ариеса всегда пе-
реплетены друг с другом.
Филипп Ариес (1914–84) сегодня считается одним
из важнейших основателей истории коллективных
ментальностей, истории народных нравов, которая за-
няла столь заметное положение в современной исто-
риографии.4 Он познакомил историков с областью ис-
следований, расположенной за пределами политиче-
ской территории, которая ранее была для них приори-
тетной. Он особенно известен своей историей отно-
шений к детству и семье во Франции начала Нового
времени, а позже своей историей отношений к смерти
в западном обществе начиная со средневековья. Они
послужили источником целого ряда специализирован-
ных исследований.5 Однако только эти темы делают
его работы столь интересными. В основе всех его науч-
ных разысканий лежит глубочайший интерес к приро-
де традиции, полю исследования, ранее предназначав-
шемуся изучающим фольклор и антропологию. Со-
гласно ранним критическим оценкам работы Ариеса
воспринимались как разновидность социальной исто-
рии и были похожи на модные тогда исследования
230
школы Анналов.6 Но если у него и была социальная ис-
тория, то опиралась она больше на психологическую-
чем на биологическую и материальную реальность-
так как он с самого начала интересовался традициями-
негласно принимаемыми различными социальными
группами.7 Исследовать традицию—значит, как усво-
ил историк Ариес еще в годы своего ученичества, при-
близиться к механизмам коллективной памяти, по-
скольку традиции держатся на стереотипах мышле-
ния, передаваемых от одного поколения к следующему
через огромные промежутки времени.
Следуя примеру Ариеса, сегодня историки возвра-
щаются к проблеме коллективной памяти как к глу-
бинному источнику своих интересов к коллективным
ментальностям.8 Тем не менее, стоит заметить, что ис-
следования Ариеса двигались в обратном направле-
нии. Именно обращение к природе коллективной па-
мяти позволило проложить ему дорогу в историю кол-
лективных ментальностей. Поэтому его первые рабо-
ты «Социальные традиции во Франции» (1923), и осо-
бенно «Время истории» (1954) так важны для оценки
характера его вклада в историческую науку. В этих ис-
следованиях он обращается к вопросам историогра-
фии, ставшим сегодня центральными для научного ре-
шения проблемы памяти/истории: о роли стереотипов
мышления в поддерживаемой ими традиции, о том-
как эти стереотипы меняются, об эталонах перемен-
которые демонстрируют традиции, и о методах, при
помощи которых историки могут увидеть, как тради-
ции действуют.
Личная память Ариеса о традициях его семьи с само-
го начала и увлекла его в исторические исследования.
Выходец из семьи, с головой погрязшей в роялистских
предрассудках, он с детства воспитывался на древних
легендах средневекового французского общества.9 Он
знал, что по меркам современности та роль, которую
231
такого рода фольклор все еще играл в представлениях
его семьи, была весьма необычной. Но он признавал
также, что его семья передала ему представление о
культуре, с которой огромное большинство его совре-
менников утратило контакт. Он верил, что где,то в тай-
ных альковах его семейных традиций скрывается по-
тайной ход к утраченной истории народной культуры.
Эта традиция тянулась от генеалогического древа его
ближайших предков к анонимному наследию благо-
родных владельцев замков, народных религиозных об-
рядов и отважных средневековых королей. Не было и
речи о том, где эта традиция возникла. Ее самые отда-
ленные ступени терялись в глубинах легенд. Отдель-
ные истории из его мифологического прошлого могли
быть апокрифами. Но если события в таких историях
были смесью факта и вымысла, то изображение обще-
ственных нравов представляло собой настоящий клад
сведений о ценностях и отношениях между людьми
предыдущих столетий. Исследуя фольклор такой тра-
диционалистской семьи, как его собственная, историк
сумел бы в ее представлениях о самой себе обнару-
жить давно позабытые в современном мире истины.10
Ариес изображает традиции так, словно они наслаи-
ваются на субстрат коллективной памяти, скрытый
под топографией исторической интерпретации.11 Он
знал, какой трудной задачей будет приобретение исто-
рического взгляда на традиции такого рода, так как из-
менения в поддерживающих их стереотипах мышле-
ния настолько постепенны, что ускользают от любого
наблюдения. Модификация коллективной памяти-
признавал он, происходит слишком медленно, чтобы
быть обнаруженной через три поколения, обычно со-
ставляющих период действия живой памяти.12 Кроме
того, однажды измененные истоки традиции склонны
исчезать из памяти, которая стремится отбросить все-
что не служит ее настоящим нуждам. Человеческие су-
232
щества, таким образом, живут с иллюзией, что их от-
ношение ко вчерашнему дню не меняется во времени.
И только благодаря историческому исследованию
спустя весьма длительные периоды времени измене-
ние коллективной памяти может стать доступным вос-
приятию. Традиции определяются мнемоническими
местами, которые историк обязан уметь обнаружить.
С точки зрения Ариеса история, следовательно, может
быть названа искусством памяти, искусством, являю-
щимся способностью историка раскрыть содержа-
щиеся в традиции воспоминания. Видение прошлого-
которое он приобрел в детстве, переходя от памяти к
истории, во взрослые годы стало основой его стремле-
ния уйти от этого разделения.13
Чтобы оценить, как понимает Ариес связь между
коллективной памятью и историческим познанием-
следует вернуться к его изучению истории историче-
ских сочинений во Франции, к работе «Время исто-
рии», которую он составил как серию очерков, напи-
санных в первые годы после Второй Мировой войны.
Непохожая на его более поздние исследования детства
и смерти, эта книга почти не привлекла внимания кри-
тиков, когда появилось впервые, да и сегодня это в зна-
чительной степени забытая работа.14 Тем не менее, это
важный текст для понимания концепций, лежащих в
основе его зрелых исторических сочинений. Сочетая
автобиографические воспоминания с историографи-
ческой реконструкцией, он проводит параллель между
его личным открытием истории и истоками француз-
ской историографической традиции. Работу вдохно-
вил опыт военных лет, которые оказались решающими
для его формирования как историка. Война принесла
лишения и разочарования. Но она позволила ему пе-
рейти от простодушного энтузиазма юности к более
зрелым историческим суждениям. Как он заметил в
начале своего исследования, 1940,й год ознаменовал
233
собой поворотный пункт в его жизни, так как именно
тогда он впервые столкнулся с Историей.15
Ссылаясь на Историю с заглавной буквы «И», Ариес
имел в виду концепцию прошлого, которая оказала на
него как личностное, так и интеллектуальное воздейст-
вие. На личном уровне он чувствовал, как анонимные
исторические силы вторгались в его собственный мир-
неся с собой внезапный конец комфортному образу
жизни, который его вполне устраивал. «До перемирия
1940 года,— отмечал он,— яжил в оазисе, защищенном
от внешнего мира».16 Война с Германией смешала все
его жизненные планы. Отложив в сторону свои заня-
тия в Сорбонне, где он готовился к карьере преподава-
теля, он завербовался во французскую армию млад-
шим офицером и был отправлен в тыл осенью
1939 года. Демобилизованный в августе 1940 года сразу
же после перемирия, он оказался брошенным на про-
извол судьбы, не имея ни работы, ни формальных ака-
демических занятий, ни друзей, ни знакомых по дово-
енному Парижу, которые могли бы его хоть в чем,то
поддержать.17 Предоставленный сам себе, он уединил-
ся почти на год в национальной библиотеке, где чтение
Анналов историков Марка Блока и Люсьена Февра
раскрыло ему глаза на новые подходы в социальной и
культурной истории.18 Эти занятия все же мало помог-
ли ему в квалификационном экзамене (агрегации) на
должность профессора, который он провалил во вто-
рой раз в 1941 году, закрыв себе тем самым дорогу к
карьере университетского профессора.19 Проблемы
семьи также ложились на его плечи тяжким бреме-
нем.21 Он постоянно беспокоился о здоровье своей ма-
тери, а смерть брата на войне, незадолго до ее оконча-
ния, была для него огромной потерей. Несмотря на упу-
щенные возможности и страдания от лишений, он
кое,как дожил до конца войны.Чтобы обеспечить себя-
он короткое время преподавал в поддерживаемой ре-
234
жимом Виши школе, а затем, в 1943 году нашел работу
во французском административном бюро по внешней
торговле, где мог бы прослужить до выхода на пен-
сию.23Ностолкновения сИсторией постоянно изменя-
ли течение его жизни и приземляли планы на будущее.
Тем не менее, в интеллектуальном плане военные
годы были временем роста, открывшим перед ним воз-
можность более широкого понимания истории и под-
толкнувшим его идти далее по стезе историка. Позже-
в своих автобиографических сочинениях он объяснил-
с чем было связано его формирование как историка.24
Перед войной, писал он, его социальный мир был огра-
ничен крепко спаянным кольцом университетских
друзей, разделявших его глубокую привязанность к
роялистской традиции. Во время 1930,х годов он зани-
мался политикой, присоединившись к роялистской
«Аксьон».25 Он восхищался идеологом и апологетом
этой организации Шарлем Моррасом, особенно за его
почтительность к традициям Старого Режима.26 После
падения Третьей Республики ему, возможно, хотелось
верить, что режим Виши восстановит связи с этим тра-
диционным прошлым.27 Война рассеяла такого рода
иллюзии, когда он своими глазами увидел, какую кари-
катуру на традиции старого режима создали лидеры
режима Виши в тщетных попытках умиротворить на-
цистскую Германию.28
К концу войны Ариес сам мог убедиться, какими ог-
раниченными были его привязанности 30,х годов. В
тот период, объясняет он во «Времени истории», его
представление об истории сближалось с представле-
нием о традиции. Он полагал, что роялистская исто-
риография—это эманация традиций старого режима-
ценная своими поучительными уроками о том, как
мудро прожить в мире, который слишком легко подда-
ется на ложные обещания земного спасения в совре-
менной культуре.29 Но, оценивая свой опыт военных
235
лет как историк, он признает, что его традиционалист-
ская концепция прошлого не оставляла места для впе-
чатляющего присутствия Истории в мире в целом.30
Для Ариеса война означала яростную атаку современ-
ного мира, резко и драматично разорвавшего связи его
поколения с идущими из прошлого традициями. В
страхе перед могуществом этих исторических сил он
стремился расширить свой концептуальный горизонт-
чтобы приобрести знание о целом ансамбле отноше-
ний, благоприятствующих становлению современной
культуры: глубокого преклонения перед наукой, осо-
бенно в ее позитивистских одеяниях; механистическо-
го взгляда на культуру, принесенного новыми про-
мышленными технологиями; и растущей народной
поддержки всесторонней ответственности и благотво-
рительности государства.31 В то же самое время он
стремится вновь подтвердить значение традиционали-
стской точки зрения в рамках своей более широкой
концепции истории. Оценка традиционного общества
Франции, утверждает он, не должна приноситься в
жертву позорному режиму Виши. Задача историка в
том, чтобы отделить аутентичное от вымышленного в
роялистском наследии.
Посвятив этому занятию свою книгу «Время исто-
рии», Ариес отрекся от многого, чему он научился у ис-
ториков,роялистов, бывших его наставниками в дово-
енные годы. С его послевоенной точки зрения истори-
ки,роялисты начала двадцатого столетия никогда даже
не приближались к этнографическому пониманию
традиционной французской культуры, потому что
были заняты политической историей. Такие ученые-
какЖакБэнвиль иПьер Гаксот, озабоченные стремле-
нием сохранить за роялизмом место в современной по-
литической истории, тривиально упрощали культуру-
которую брались защищать. Меняя ностальгию, дос-
тавлявшую удовольствие читающей публике, на более
236
реалистичную оценку нравов традиционного общест-
ва Франции, они утратили представление о глубинных
истоках своей собственной истории.32 Переход к язы-
ку современного мира означал, как утверждал Ариес, в
то же самое время и переход к языку того мира, кото-
рый уже был утрачен. Стремление найти место для
древних традиций в современной историографии ста-
ло, таким образом, его призванием как историка. Он
утверждал, что необходима была оценка этого насле-
дия, а не его апология.33 Поэтому, приходящийся на его
зрелые годы вклад в историю ментальностей столь ин-
тересен и привлекателен, так как он стремился объяс-
нить современному миру природу мира традиционно-
го. Об этом мире мы можем узнать еще очень многое-
даже если это тот мир, в котором нет пути назад.

Память французской истории: Ариес как историограф

Таким образом, в исторической концепции Ариеса
содержится глубокая двойственность.34 С одной сто-
роны, понятие Истории служит ему метафорой для
обозначения современности. История разрушает тра-
дицию; она вырывает коллективную память из специ-
фических условий ее существования и изменяет ее
так, чтобы она обслуживала интерпретации более об-
щего характера для более широкого круга публики.
Это была для Ариеса империалистическая сторона ис-
тории—истории, разрушающей личные связи, благо-
даря которым традиция процветает. Истории, которая
оставляет индивида одиноким и лишенным корней-
беззащитным перед требованием публичной испове-
ди, исходящим от общества в целом.35 С другой — он
подтверждает сохраняющееся значение традициона-
листской концепции истории, в рамках которой он
237
сформировался. Это субстанциальная сторона исто-
рии — истории, которая освещает инерционную силу
традиции, ее способность сопротивляться импровиза-
ции. Можно сказать, что для Ариеса существуют две
истории: одна делает прошлое универсальным и гомо-
генным, оставаясь в границах одного единственного
образца интерпретации; другая вносит в прошлое раз-
нообразие и разделяет его на мириады обособленных
традиций. Ариес допускает, что в его дни История в
первом смысле этого слова угрожает взять верх над ис-
торией во втором смысле.36 Но столкнувшись с этим
лицом к лицу, он не увидел причины, в силу которой
сама История не могла бы быть понята в рамках более
широкой концептуальной системы координат, в кото-
рой поглощенные ею отдельные традиции могли так-
же быть идентифицированы и признаны. Двигаясь за
пределы политической истории современного госу-
дарства, История сумела бы предоставить средства-
при помощи которых утраченные традиции можно
было бы восстановить, раскрывая при этом плюрализм
прошлого, множество «времен» истории, существую-
щих отдельно от тех, которым отдает предпочтение со-
временный мир.37
Поэтому книга «Время истории» представляла со-
бой в высшей степени личные воспоминания, располо-
женные на том перекрестке, где высокая оценка тра-
диции столкнулась с обязанностями историка,иссле-
дователя. Взгляд Ариеса,историка всегда был сосредо-
точен на тех мнемонических местах, где критическое
познание истории сменяло собой молчаливое призна-
ние традиции. Он понимал историческое исследова-
ние как погоню за удаляющимся горизонтом коллек-
тивной памяти.38 Перед лицом традиции, рассматри-
ваемой как хранящийся в живой памяти ансамбль че-
ловеческих переживаний, создающие историю исто-
рики выглядят как мародеры, грабители прошлого-
238
глубины которого они даже и не надеются постичь.
Преследуя горизонт памяти, они могут направить свои
исследования даже в самые тайные уголки прошлого.
Но сам горизонт останется недостижимой целью, так
как традиция всегда манит за собой в еще более дале-
кое прошлое. С обратной стороны горизонта прошлое
всегда будет окутано тайной памяти, так как коллек-
тивная память является той средой стереотипов мыш-
ления, в которой и рождается история.39 В этом смыс-
ле память является основанием истории. Это внутрен-
нее состояние сознания, из которого выводится внеш-
няя система координат истории. Для Ариеса движение
от традиции в историю означает движение из прошло-
го, сохранившегося в живой памяти, к прошлому, кри-
тически оцениваемому с точки зрения хронологиче-
ской концепции времени. По этой причине он постига-
ет запоминаемое прошлое в границах не одной, а не-
скольких линий времени. Исторические хронологии
абстрагируются из мнемонических схем, составлен-
ных из мнемонических мест, которые когда,то были
барельефом живой традиции. Такого рода схемы ме-
няются вместе с традициями, из которых выводятся.
Предпочитаемая современными историками полити-
ческая хронология могла, видимо, обеспечить их схе-
мой, необходимой для рассмотрения прошлого. Но как
схема она нестандартна переменам нашей повседнев-
ной жизни, и если это случившиеся с нами события-
личные или религиозные связи между людьми — то
они приобретают историческую форму благодаря дру-
гим средствам памяти.40
«Время истории» отражает также разочарование
Ариеса претенциозностью профессиональных исто-
риков его дней. Как только он перешел от раннего и
неупорядоченного чтения историков,роялистов, най-
денных им в детстве в семейной библиотеке, к строго-
му и формальному изучению истории в студенческие
239
годы (сначала в Гренобле, а затем в Сорбонне), абст-
ракции академических сочинений вызвали у него от-
вращение. История облачилась в мантию науки. Но ис-
тория, считавшаяся научной, казалась ему неприлично
близкой к ограниченным представлениями о про-
шлом, которых придерживались политики Третьей
республики. При всей своей профессиональной объ-
ективности научные исследования по истории Фран-
ции подкрепляли произвольный политический взгляд
на прошлое, и он бранит как левых, так и правых исто-
риков за их ограниченность. Он утверждает, что исход
любых дебатов между этими историками предопреде-
лен их идеологической позицией. Следовательно, они
не могут заметить, что все их интерпретации ютятся
внутри общепринятых представлений, сфокусирован-
ных на становлении современного государства. С кон-
ца восемнадцатого столетия, утверждает он, историки
утратили представление о том, как создавалась эта
особая историографическая традиция.41
Поэтому единственной целью книги «Время исто-
рии» была попытка показать, как современная исто-
риография отодвигает в тень некоторые традиции. Ис-
торики, овладевающие своей профессией, гордятся
скрупулезным обращением с объективными фактами.
Но они были также опутаны и незримыми нитями
субъективной историографической традиции, о чем
вообще не подозревали. Задолго до того, как проблема
памяти/истории стала предметом оживленного науч-
ного интереса, Ариес начал изучать, каким образом
всякое историческое сочинение оказывается продол-
жением отдельных традиций коллективной памяти. В
этом и заключалась оригинальность его исследования.
В то время, как историки его дней продолжали разде-
лять проблемы политики и проблемы культуры, Ариес
стремился показать, насколько все они были ограниче-
ны физическими возможностями памяти. Убедитель-
240
ность любой исторической точки зрения, предполагал
он, связана с политическим влиянием группы, от лица
которой эта точка зрения высказывается. Социальные
группы изменяют память так, чтобы она соответство-
вала их представлениям.Историческая интерпретация
сохраняет концептуальную систему координат, навя-
занную памятью, так как сама от нее же и отталкивает-
ся. В целом культура памяти создает предпосылки для
истории культуры.42
Приоритет политической истории в наше время тес-
но связан, как утверждает Ариес, с нуждами государ-
ства,нации. С его точки зрения идея государства,на-
ции является современной абстракцией. Провозгла-
шенная Французской революцией в конце восемна-
дцатого столетия и измененная ее апостолами в тече-
нии девятнадцатого века, идея государства,нации в со-
временной историографии стала доминировать во
всех концепциях общества того времени. Историки
наших дней на самом деле также отдают должное ее
власти. Так же, как государства,нации колонизирова-
ли заморские территории, так и их апологеты колони-
зировали прошлое. История старого режима, завер-
шившаяся еще раньше, чем появилась эта современ-
ная концепция общества, была реконструирована ака-
демическими историками в соответствии с их сего-
дняшней точкой зрения. История стала рассказом о
создании современного государства, постоянно повто-
ряемым на языке политических идиом.43
Ариес утверждает, что историография, рассматри-
вающая прошлое в соответствии с такими канонами-
не может не упустить из памяти значение тех малень-
ких и второстепенных общностей, которые преоблада-
ли в традиционном обществе Европы.44 Узы, связывав-
шие такие группы в единое целое, были основаны ско-
рее на личной преданности, чем на публичных дефи-
нициях обязанностей граждан. Тем не менее, совре-
241
менной историографии свойственна капризная линия-
проведенная между публичной и частной жизнью. Та-
кого рода различие характерно для духа современно-
сти, отождествляющего частную жизнь с автономией
индивида. Но такая концепция, доказывает он, просто
пародирует современные политические дефиниции.
Чтобы понять традиционный мир старого режима сле-
дует, как он утверждал, понять его особую чувствен-
ность. В этом мире линия между публичной и частной
жизнью еще не была проведена.45 Политика была об-
ластью деятельности не только королей и богачей, но
также тайных обществ и могущественных семейств.
Понятие суверенитета еще не сосредоточивалось во-
круг одной только власти, но было разбросано среди
неразберихи пересекающихся и часто конфликтую-
щих друг с другом связей личной зависимости.46 Для
Ариеса эта плюралистическая культура, упущенная из
виду современными историками, все же сохранилась в
коллективной памяти, и к ней еще смогут обратиться
историки будущего. Даже если деятельность малень-
ких сообществ ускользнула от внимания профессио-
нальных историков, эти группы продолжают переда-
вать свою культуру от поколения к поколению через
устную традицию. Скрытую историю повседневной
жизни он и хотел представить.47
Чтобы объяснить, как работы историков современ-
ности оказываются отторгнутыми от своих истоков в
традиции, Ариес обратился к истории французской
историографии. Так же, как он проследил связь своего
становления как историка с столкновением в детские
годы с традициями своей семьи, так он прослеживает и
связь становления современной французской исто-
риографии с ее укорененностью в средневековых тра-
дициях.48 В средние века, объясняет он, история осно-
вывалась на хронологиях исключительно личного ха-
рактера. Их масштабы едва ли могли далеко уйти от
242
возможностей живой памяти. Не было у них и никакой
общепринятой системы координат для измерения вре-
мени. Сложные модели историографии соответство-
вали сложности распределения культурного влияния
между политическими и церковными властями. Мона-
хи так же, как короли и графы записывали свои собст-
венные версии прошлого, и каждая группа формиро-
вала свое представление по,разному. Только через не-
сколько столетий различные линии времени, посред-
ством которых они моделировали прошлое, были сме-
шаны в рамках единой хронологии, признанной те-
перь общезначимым ориентиром. До этого соревную-
щиеся друг с другом схемы были подобны островам ис-
торического времени в море коллективной памяти.
Они составляли массу несовместимых друг с другом
линий времени, поскольку служители церкви сопер-
ничали с королями за то, чтобы выдвинуть именно
свою формулу разметки прошлого.49
Как только в ходе семнадцатого столетия короли
Франции консолидировали свою власть, они свели эти
несоизмеримые традиции в рамках одной единствен-
ной роялистской историографии. Главным событием в
историографии Франции семнадцатого столетия
было, как замечает Ариес, создание Великой Хроники-
поэмы в честь процветающей абсолютистской монар-
хии. Начиная с этого времени и впредь, исторические
сочинения во Франции строились на этом хронологи-
ческом прототипе. Таким образом, политика стала ос-
новой современных исторических сочинений. Сама
Хроника, разумеется, продолжала нести на себе пе-
чать роялистской традиции, внутри которой она и за-
родилась. Выдвигаемые ею на первый план мнемони-
ческие места связывались с самыми значительными
событиями в жизни королевской династии. По этой
причине хронология современной французской исто-
рии заимствовала систему координат, использовав-
243
шуюся для демаркации исторического времени в соот-
ветствии со сменой поколений королевской династии.
Даже когда эта Хроника перешла в девятнадцатом сто-
летии в концепцию прошлого, расширенную с целью
включить в него Французскую революцию и ее разно-
образные традиции, пристрастие к структуре демар-
кации исторического времени в соответствии со сме-
ной поколений королевской династии сохранялось по
инерции вплоть до двадцатого века.50
Создание универсальной хронологии придворными
историками королей,абсолютистов семнадцатого века
могло означать переход исторического познания на
твердую почву. Но это была триумфальная победа це-
ной вытеснения альтернативных историографических
концепций. Когда роялистская историография стала в
течении восемнадцатого столетия официальной памя-
тью о возвышении современного французского госу-
дарства, то тропинки в прошлое, которые протаптыва-
лись местными региональными историческими кон-
цепциями, были засыпаны землей и забыты. На самом
деле, в восемнадцатом веке заветным желанием исто-
риков становится стремление свести тотальность про-
шлого к одной единственной хронологии.51 Уже не
могло быть такого времени в прошлом, которое не на-
шло бы своего места в этой системе координат. Но в
своем рвении заполнить все пространство истории
своей линией времени эти историки стерли ту часть
пейзажа прошлого, которая минимально служила их
целям, даже если она и оказала в свое время макси-
мальное воздействие на жизнь простого народа. Тем
самым, возникающая тогда современная историогра-
фия разорвала свои связи с коллективной памятью, пе-
редаваемой от эпохи к эпохе множеством живых на-
родных традиций.52
В девятнадцатом веке, продолжает Ариес, такая ис-
ториографическая редукция прошлого к истории цар-
244
ствующих политических сил стала еще более ярко вы-
раженной. Девятнадцатый век открыл значение исто-
рического времени. Историки так же горячо, как и
раньше, желали укрепить связи между прошлым и на-
стоящим, но они по,новому чувствовали различие ме-
жду ними. Хотя они и осознавали неизбежность изме-
нения исторической реальности, они были, тем не ме-
нее, оптимистами в своих надеждах на будущее. Во
имя прогресса многие желали оставить традиции про-
шлого позади, забыв об их упорной инерционной силе
влияния на настоящее.53 С этого времени русло исто-
рии надолго входит в идеологические берега, так что
даже историки консервативных убеждений согласи-
лись с предпосылками их интеллектуальных оппонен-
тов относительно политических оснований историче-
ской науки. Что касается тех из них, у кого были стро-
гие политические обязательства, то они часто переде-
лывали историю в свете политических планов на буду-
щее, тогда как те, кто придерживался более беспри-
страстной точки зрения, претендовали и на научную
объективность.54 В любом случае политическая хроно-
логия современной историографии стала абсолютным
ориентиром. Прошлое, пробуждаемое мнемонически-
ми местами, сменилось прошлым, размеченным собы-
тиями на абстрактной линии времени.55
Только в наши дни, как утверждает Ариес, интерес к
коллективной памяти как к тропе в прошлое был воз-
рожден. Он верил, что то, к чему эта тропа могла при-
вести, осталось без изменений, так как коллективная
память продолжала одушевлять те приватные миры, в
которых жили и созидали ценности обычные люди.
Для большинства публичный мир политики всегда на-
ходился на втором плане. По иронии судьбы именно в
тот век, когда публичная власть угрожала глубоким
вторжением в приватные миры семейной, религиоз-
ной и общественной жизни, историки вспомнили о
245
значении этих утраченных культурных традиций.56
Поэтому 1940 год стал поворотным и для формировав-
шегося как историка Ариеса. Этот год знаменует со-
бой ту страницу его биографии, когда он, с детства на-
ходивший приют в лоне местной традиции, оказался
лицом к лицу с требованием публично отчитаться пе-
ред универсализированной историографией.

От памяти к ментальностям: Ариес как историк

Именно в таком контексте Ариес и определяет свою
задачу как историка. Если История вторгалась в част-
ную жизнь обычных людей, то ограничения современ-
ной науки рамками политики уже не могли восприни-
маться с одобрением. Это было время, когда границы
исторических сочинений расширялись, а их содержа-
ние становилось более разнообразным. Поэтому его
призванием стало стремление продемонстрировать
своему времени плюрализм прошлого — плюрализм
времен истории, протекавших в соответствии с разны-
ми ритмами перемен и бывших странными и чуждыми
духу современности. Обязанный следовать понятиям
Истории, Ариес был вынужден расширить масштаб-
ность своих рассуждений и включить в них народную
культуру. Составив книгу «Время истории» в конце
1940 года, он провел лишь предварительное исследова-
ние этой утраченной истории, которая к 70,м годам
окажется в центре интересов историографии. Так же-
как разочарование в политике режима Виши подтолк-
нуло его к исследованию неизученной истории его се-
мейной традиции, так и многие историки будут, как он
предвидел, искать возможность восстановления стро-
гих связей с другими забытыми традициями, когда со-
временное государство будет продолжать вторгаться в
область их частной жизни.57 С его точки зрения, миф о
246
политическом прогрессе, пропагандируемый государ-
ством,нацией в девятнадцатом столетии, постепенно
рассеивается в середине двадцатого. Государство, не-
когда рассматривавшееся как инструмент прогресса-
теперь, как многие признавали, представляло собой
угрозу целостности частной жизни. Для Ариеса изоля-
ция индивида в современном мире, связанная с высо-
ко индивидуализированным кодексом общественной
дисциплины, не могла не возбуждать желания вновь
открыть потерянный мир общительности, оставшийся
в прошлом.58
Ариес отнес свой подход к категории «экзистенци-
альной истории», когда делал наброски к «Времени ис-
тории».59 Однако концепция истории, которую он там
представил, с ее акцентом на субъективности любой
оценки прошлого, недалеко ушла от сегодняшних кон-
цепций, отождествляемых с историей коллективных
ментальностей.60 Такого рода историческое знание-
утверждает он, могло бы проникнуть в дух обществен-
ной жизни, чего политическая история сделать не мо-
жет. Вопрос заключался не только в предмете, но и в
контексте, в котором этот предмет следовало изучать.
Чтобы написать историю народных нравов историки-
объясняет он, должны отказаться от сдерживающих
их рамок политической истории. Хотя последняя дол-
гое время рассматривалась как главная опора истории-
ее хронология представляла собой только одну из мно-
гих возможных схем, каждая из которых могла бы ор-
ганизовать историческое время по,своему. От тенден-
ции к общепринятому политическому ориентиру исто-
рических исследований Ариес желает повернуться к
более плюралистичной системе координат культуры-
напоминающей ту, которая существовала, когда обмен
историей и памятью еще был очевидным. Таким обра-
зом, истоки истории в живой памяти, как он полагал-
можно открыть еще раз.61
247
С этой целью Ариес делает набросок своего воспри-
ятия модели перемен в истории народных нравов при
переходе от традиционной в современную европей-
скую культуру. Его движущие силы имели мало обще-
го с политикой, как обычно полагают. Во времена меж-
ду поздним средневековьем и современной эпохой-
приблизительно с шестнадцатого до девятнадцатого
столетия, происходила, как он доказывает, медленная
трансформация способа, которым люди выражали
свои чувства в общественной жизни. Смысл этой жиз-
ни в традиционной Европе был основан на идеале об-
щительности, тогда как в современной культуре его
фундаментом является идеал частной жизни.62 Кон-
венции повседневности, некогда распылявшие эмо-
цию по важнейшим социальным структурам, смени-
лись другими, усилившими внутреннее взаимодейст-
вие этих структур. В более опасном обществе Средних
Веков люди думали о том, как выжить, опираясь на ста-
бильность своих социальных обычаев. К девятнадца-
тому веку они думали уже о личной самореализации на
основе норм поведения, поощрявших и поддерживав-
ших перемены. В современном мире осмысленных со-
циальных отношений может быть меньше, но они
больше зависят от взаимной привязанности.63 Общи-
тельность, столь заметная в огромной семье традици-
онного общества Европы, свелась к интимности се-
мейной миниатюры наших дней. В свете этой револю-
ции в организации эмоциональной жизни в западной
культуре люди современной эпохи росли и воспитыва-
лись с другими требованиями и надеждами, нежели их
предки всего несколько столетий назад.64 Более того, с
иными надеждами на будущее они по,другому и вспо-
минали об этом своем росте. Историческая перестрой-
ка эмоциональной жизни в западной культуре приве-
ла, как полагает Ариес, к иному использованию памя-
ти. Коллективная память, поддерживавшая обычай в
248
традиционном обществе, открыла дорогу к личной па-
мяти, поощряющей поиск идентичности в наши дни.
То, что исследовал Ариес, представляло собой моди-
фикацию стереотипов сознания, а не последователь-
ность событий. Для этого вида истории культуры не
только темпы изменений медленнее, но они и воспри-
нимаются иначе. Ариес предлагает синхронную кон-
цепцию времени. Он на самом деле утверждал, что ста-
рые способы мышления не исчезли полностью, но про-
должают существовать вместе с новыми, хотя значе-
ние старых постоянно уменьшается. В традиции «про-
шлое прошлое» остается основанием «прошлого на-
стоящего». Время традиции нельзя изобразить как по-
следовательность дискретных состояний сознания, в
которых новые стереотипы заменяют собой старые.
Чтобы изобразить изменения ментальности историк
обязан учитывать непрекращающуюся, динамичную
связь между стереотипом и импровизацией. Стерео-
типы сознания изменяются внутри более широкой
структуры коллективных отношений. Импровизация-
следовательно, изменяет структуру памяти, когда ин-
тегрируется в нее. В этой структуре каждое изменение
стереотипа репрезентирует напряженность отноше-
ний между старым и новым. Старые и новые способы
сосуществуют в обратно пропорциональной зависи-
мости друг к другу, если структура коллективной па-
мяти рассматривается на протяжении длительного пе-
риода времени. Только в вечности самое древнее со-
стояние сознания полностью исчезнет из виду. Чтобы
измерить медленный, часто недоступный восприятию
темп перемен традиции, историки, следовательно-
должны совершить квантовый скачок в то время, кото-
рое избрали для наблюдения.65
Ариес осознавал, что его теория истории, основан-
ная на памяти, возникла не на пустом месте. Он обна-
ружил родственные настроения среди историков де-
249
вятнадцатого века, склонявшихся к романтизму, таких
как Жюль Мишле и Фюсте де Куланж.66 Оба стреми-
лись передать ментальность прошлого через его обра-
зы. Их работы, тем не менее, остались импрессионист-
скими. Их образы не смогли раскрыть структурное из-
мерение той культуры, которую они стремились изо-
бразить. Чтобы адекватно передать смысл истории
нравов, следует, как полагает Ариес, разместить эти
образы в более широком культурном контексте. На са-
мом деле его рецепты для истории ментальностей ос-
нованы на освоении методов древнего искусства памя-
ти: он закрепляет смысл прошлого скорее за образами-
чем за событиями, и размещает их внутри более широ-
ких ментальных структур. Исторические изменения
раскрываются на основе модификации этих структур
и сокращения размера образов.67 Ариес также при-
знает значительное влияние со стороны историков
школы Анналов Блока и Февра. Возможно, уроки, ус-
военные из работ Февра, частично помогли ему сфор-
мулировать свои представления о традиции в истори-
ческой перспективе. Февр постоянно обращался к по-
нятию стереотипов мышления, не проникая глубоко в
их природу, и можно сказать, что Ариес последовал его
примеру.68
Объяснение связи между памятью и историей явля-
ется у Ариеса важной предпосылкой для оценки иссле-
дований детства и семьи, которые принесли ему славу.
Он не только показывает, как изменяется традиция, он
также обнаруживает, что и сама коллективная память
при этом перестраивается. Немногие критики оцени-
ли книгу «Ребенок и семейная жизнь при старом ре-
жиме» должным образом. Критическое обсуждение
этого новаторского исследования сосредоточилось на
«открытии детства», рассматриваемого как социаль-
ная проблема.69 Некоторые критики неверно истолко-
вали предположение, что средневековые люди не име-
250
ли понятия детства.70 Точка зрения Ариеса скорее со-
стояла в том, что они не имели эволюционного пред-
ставления о жизни, на основе которого детство можно
было бы расценивать как подготовительную стадию
зрелости.71 Книга «Ребенок и семейная жизнь при ста-
ром режиме» касается исторической разработки идеи
жизненного цикла как эволюционной модели между
шестнадцатым и двадцатым столетиями. Изменение
состояло в ожиданиях психологического, а не биологи-
ческого роста. К шестнадцатому веку, утверждает он-
родители в аристократических семьях и в семьях сред-
него класса относились к своим детям с беспрецедент-
ной лаской и заботой. Течение жизни стало более спо-
койным; болезни, веками опустошавшие население
Европы, стали менее опасными. Когда нормы детской
смертности упали, и условия жизни стали чуть,чуть
более предсказуемыми, родители, с одобрения религи-
озных педагогов, все больше и больше склонялись к
тому, чтобы заранее планировать будущее своих де-
тей.72 Детство, следовательно, рассматривалось как
особая стадия жизни, предшествующая зрелости, но в
то же время и отличающаяся от нее.73 В течение сле-
дующих столетий тенденция роста ожиданий от жиз-
ни ускорилась, так как концепция эволюционного
процесса стала более отчетливой. К восемнадцатому
столетию юность признавали особым состоянием раз-
вития между детством и зрелостью.74 К концу девятна-
дцатого столетия подростковый возраст стал еще од-
ним интервалом в этой модели эволюционного процес-
са.75 Дополнительные уточнения, распространявшие-
ся на средний возраст и старость, были признаны в
конце двадцатого века, когда появилась охватываю-
щая всю человеческую жизнь модель роста, изобре-
тенная эго,психологом Эриком Эриксоном.76 Точка
зрения Ариеса заключалась в том, что психологиче-
ский рост, если он был в какой,то мере биологической
251
реальностью, стал в современном мире неотразимым
идеалом культуры.
Таким образом, книга «Ребенок и семейная жизнь
при старом режиме» давала повод для исследования
предположений о природе памяти, выдвинутых во
«Времени истории». Историческое возникновение
эволюционной концепции жизненного цикла пере-
строило коллективную память и ее воздействие на мед-
ленное изменение ожиданий от жизни и ее возможно-
стей. Люди в современном мире постепенно приобре-
ли привычку к ожиданию эволюционного роста и пла-
нировали свою жизнь и жизнь своих детей соответст-
вующим образом. Такие привычки передавались от по-
коления к поколению по мере того, как сам этот рост
фиксировался в коллективной памяти. Незаметно ста-
рая концепция жизни как цикла отделяемых друг от
друга ритуалами инициации переходов, но не имею-
щая эволюционного значения, сменилась другой кон-
цепцией, предвосхищавшей эволюционные переме-
ны. Концептуальные схемы процесса, сходные с теми-
что изобрел Эриксон, обеспечили архитектонику его
ценности.77 Модель Эриксона на самом деле была мне-
монической моделью, освещающей этапы и переходы
процесса формирования «Я», который вырабатывался
исторически в течении нескольких столетий.
Изменяющиеся ожидания в отношениижизненного
цикла подкреплялись и интегрировались с изменения-
ми концепции семьи. Когда,то сосредоточенный во-
круг социального статуса родителей, как носителей ге-
неалогического наследства, смысл семейной жизни
сместился на подготовку детей к ответственности за
их будущую жизнь в зрелости. Социальная единица-
идентичность которой прежде воспринималась в свете
прошлого, теперь была постигнута вновь в свете на-
дежд на будущее. Сфокусированная на детях, семья
постепенно отошла от своей роли публичного сообще-
252
ства с полицейскими полномочиями.78 В уменьшенной
форме семья стала убежищем от мира в целом, про-
странством частной жизни, где могли развиваться лич-
ные отношения. Разнообразные и главным образом
поверхностные отношения в огромной семье традици-
онного европейского общества сменились более глу-
бокими и более интимными отношениями внутри
атомного ядра семьи наших дней. Семья стала пере-
плетением привязанностей, отношения между родите-
лями и детьми поднялись до уровня беспрецедентной
эмоциональной интенсивности. Идеал общительности
в наши дни сменился идеалом общественной дисцип-
лины, поддерживаемой ради планов на будущее, и это
сильно способствовало углублению потребности в ин-
дивидуальной идентичности и автономии.79 Синхрон-
ная связь между новым и старым идеалами семьи оста-
валась все же нетронутой. Сознание ребенка стало ар-
хивом, в который родители помещали свои семейные
традиции, даже когда поощряли надежды своих детей
на более многообещающее будущее.80 Таким образом-
историческое измерение стало применяться к коллек-
тивной памяти, в дополнение к потребности современ-
ного мира чтить память о прошлом, отличающимся от
настоящего, а также, когда связи с этим прошлым ста-
новятся хрупкими, разыскивать его в позабытых вос-
поминаниях детства.81
Следующее исследование Ариеса об изменении от-
ношений к смерти в западной цивилизации, книга
«Человек перед лицом смерти» (1977), обнаруживает
такую же озабоченность тем фактом, что коллектив-
ная память становится достоянием истории в совре-
менном мире.82 Еще раз Ариес описывает историче-
скую последовательность смены отношений, но на
этот раз отношений к последнему в жизни переходу.
Его самым заметным достижением в этой работе было
открытие того, насколько недавно появилась потреб-
253
ность хранить память о личности простых людей.83
Чрезмерное выражение горя об утрате любимого и по-
требность сохранить память о его жизни выдвинулась
на первый план в западной культуре только в девятна-
дцатом столетии. Такие траурные обряды были связа-
ны с отношением к смерти и его медленным изменени-
ем, начало которого приходится на конец Средних Ве-
ков. Индивидуальное надгробие, замечает он, было
изобретением Нового времени. Его прототип, крошеч-
ная мемориальная доска на могиле, датируется шест-
надцатым столетием; самой впечатляющей его фор-
мой стал надгробный памятник девятнадцатого века.
Персональная коммеморация отражала потребность в
выражении чувства привязанности, воспитываемого в
жизни современной семьи. Оно предполагало также
новое осознание неизбежности перемен и уникально-
сти каждой жизни, которое, в свою очередь, делало
чувство утраты еще более глубоким.84
Так же, как существуют параллели между анализом
стадий подготовки к жизни у Эриксона и работами
Ариеса, так есть у него и соответствия в истолковании
стадий подготовки к смерти с работами американского
психиатра Элизабет Кюблер,Росс. В своей книге «Че-
ловек перед лицом смерти» Ариес представил схему
развития этого отношения на протяжении нескольких
столетий, и его пять исторических стадий демонстри-
руют поразительное сходство с психологическими ста-
диями, установленными Кюблер,Росс в ее клиниче-
ских исследованиях подготовки к смерти у индивида
современного западного мира.85 Модели, предложен-
ные Эриксоном и Кюблер,Росс в виде психологических
схем, повторяют исторические стадии эволюции отно-
шения к смерти, как они изображаются у Ариеса. Срав-
нение предполагает, что коллективная память об отно-
шении к трауру незаметно менялась в то время, как
сама память поддерживала иллюзию, что чувство тяже-
254
лой утраты всегда выражалось одним и тем же спосо-
бом. В психологических интерпретациях, предложен-
ных Эриксоном и Кюблер,Росс, коллективная память о
том, что являлось длительной исторической трансфор-
мацией, представлена в концентрированной форме.
Работы Ариеса о связи между историческим позна-
нием и коллективной памятью обладают глубоким
смыслом для историографии, которая только начинает
это признавать. Память о завещанной нам из прошлого
культуре, отвергавшаяся как иррелевантная позити-
вистскими представителями политической истории
девятнадцатого века, снова стала предметом историче-
ской интерпретации, в известной мере благодаря но-
ваторским работам Ариеса. В ходе своих исследований
он обнаружил, насколько чувствительной является ле-
жащая в основании традиции память к требованиям
политической власти в наши дни. Несмотря на свой
традиционализм, он был первым историком, который
показал, как альтернативные традиции остаются не-
изученными в тени традиций, связанных с академиче-
ским или политическим дискурсом. Он был первым-
кто высказал тревожное предположение, что наша
способность запоминать прошлое зависит от тех, кто в
настоящее время определяет официальную память на-
шей культуры. По этой причине он предвосхитил ин-
тересы историков и философов,постструктуралистов-
подчеркивавших зависимость знания от власти. Сам
он часто замечал сходство своих интерпретаций сМи-
шелем Фуко, наиболее знаменитым из этого круга уче-
ных.86 Ариес даже использовал термин «археология
истории» задолго до того, как Фуко сделал его мод-
ным.88 Ариес, тем не менее, был осторожен в отноше-
нии того, что под этим термином Фуко подразумевал.
Согласно Фуко, археология исключает живую память
из своих рассуждений. Сосредоточиваясь на формах-
в которых прошлое репрезентировано, этот метод ста-
255
вит на одну доску запоминаемое прошлое и то, что ото-
ждествляется с ним, предавая тем самым его забве-
нию.Почтительность Ариеса к тем особым традициям-
в которых он сформировался, противоположна уста-
новке постструктуралистов на осознанное отстране-
ние. Его работы подтверждают важность признания
реальности живой памяти о прошлом, даже если она
перестала служить нуждам современных политиков.
Для Ариеса проблема памяти представляет больший
интерес, чем ее археологические останки. Его обязан-
ностью как историка было стремление показать, что
при изучении прошлого силу забытых воспоминаний
нельзя отрицать, так как они являются источником как
любознательности, так и энтузиазма, одушевляющих
историческое исследование.89

Примечания

1 На английский язык эта книга была переведена под на-
званием «Столетия детства: социальная история семейной
жизни». Русский перевод — Свердловск, 1999.
2 Aries P. Un Historien du demanche. III (1982); Confessions
d`un anarchiste de droite // Conterpoint. 16. 1974. 90.
3 См. интервью с Филиппом Ариесом в «Нувель Обсер-
вер» 20 февраля 1978 года.
4 Hutton P. History of Mentalites: The New Map of Cultural
History // History and Theory. 20. 1981.
5 О влиянии «Столетий детства» см. обзор рецензий:
Vann R. The Youth of Centuries of Childhood // History and The-
ory. 21. 1982, 279–297; о работах Ариеса о смерти см.:
Chaunu P. L`Historien en cet instant. Paris, 1985. 224–242.
6 См. J.,L.Flandrin Enfance et socie?te?s // Les Annales: Eco-
nomies, socie?te?s, civilisations. 19. 1964. 322–329.
7 В начале своей карьеры историка Ариес написал книгу
об исторической демографии, в которой продемонстриро-
256
вал свое знание материальной реальности и умение пользо-
ваться количественными методами. Хотя в заключительных
замечаниях он обращает внимание на ограниченность тако-
го исследования и выражает желание описать психологиче-
скую реальность, которая не может быть схвачена посредст-
вом статистического анализа. Aries P. Histoire des populations
francaises et de leurs attitudes devant la vie depuis le XVIII,e
sie?cle. Paris, 1976.
8 Nora P. Me?moire collective // La Nouvelle Histoire. Paris-
1978. 398.
9 Aries P. Le Temp de l`Histoire. Monaco, 1954. 9–12.
10 Aries P. Le Temp de l`Histoire. 12–21; Confessions d`un
anarchiste de droite. 89–90.
11 В этом отношении первая работа: Les Traditions socials
dans les pays de France. Paris, 1943, представляет собой обзор
изменений обычаев от одного региона к другому. Книга «Le
Temp de l`Histoire» была теоретическим исследованием во-
просов, впервые там поставленных.
12 Aries P. Le Temp de l`Histoire. 45.
13 Там же, 22–24.
14 Тем не менее, недавно этот текст был переизданы:
Paris, 1986, с предисловием Р. Шартье. См. также коммента-
рии Ариеса по поводу восприятия его работ // Un Historien
du demanche. 118–120.
15 Aries P. Le Temp de l`Histoire. 9–12, 33, 63–64, 315; см.
также: Un Historien du demanche. 77–78.
16 Aries P. Le Temp de l`Histoire. 10.
17 Un Historien du demanche. 73–77.
18 Там же, 78; Le Temp de l`Histoire. 292–294, 308.
19 Un Historien du demanche. 77–78. Неудача Ариеса на
этом экзамене является загадкой. Одаренный интеллекту-
ально, он в личной жизни всегда был бунтовщиком и мог не
принять предстоящий экзамен всерьез. См. наблюдения од-
ного из его друзей в те времена: Ф. Леже Philippe Aries:
l`histoire d`un historien // La Revue universelle des faits et des
idees. 65. 1986. 65.
20 Un Historien du demanche. 79, 92–98
257
21 Эта школа была ecole des cadres, ответственной за обу-
чение учеников, посещавших молодежные лагеря Виши.
Ариес подписал протест против назначения Пьера Лаваля
премьер,министром в 1942 году. Там же, 79–80, 82.
22 Там же, 73–74
23 Ариес представлял круг своих друзей как рудимент ин-
ститута тайных обществ, возникших в восемнадцатом столе-
тии в качестве соединительного звена между персонализ-
мом семьи, политическое влияние которой падало, и импер-
сонализмом современного государства,нации, тогда еще
только начинавшего наращивать свое влияние. См.: Un
Historien du demanche. 57–71, 163; Confessions d`un
anarchiste de droite. 89.
24 Там же, 41–42, 58, 63–64, 68, 74–76, 84, 87, 208–210;
Le Temp de l`Histoire. 310.
25 Книга Ариеса: Les Traditions socials dans les pays de
France. 1943, где доказывается ценность региональных сооб-
ществ, противопоставляемых централизованному государ-
ству, может отражать его идеализированное представление
о том, чем мог бы быть традиционалистский режим. Но оце-
нивая ее спустя годы, он заявлял, что это исследование обо-
значало собой первый шаг от его ранних политических кон-
цепций истории к истории ментальностей, которой он поз-
же стал заниматься. См. его комментарии к: Un Historien du
demanche. 80–81, 84–86, 89.
26 Aries P. Un Historien du demanche. 81, 101. Тем не менее-
Ариес был напуган публичными призывами во время войны
сортировать людей по признаку их идеологической благона-
дежности. Об отношении правых интеллектуалов к режиму
Виши после войны см. интересное исследование: Rousso H.
The Vichy Syndrome: History and Memory in France since 1944.
Cambridge, 1991. 27–32.
27 Aries P. Le Temp de l`Histoire. 9–24, 49, 56–59; Confes-
sions d`un anarchiste de droite. 90–92.
28 Aries P. Le Temp de l`Histoire. 16–18.
29 Там же, 321–325.
258
30 Там же, 26–33, 46–60, 313. См. также: Un Historien du
demanche. 97–98; Confessions d`un anarchiste de droite. 92.
31 Aries P. Le Temp de l`Histoire. 45, 259, 315–318; Un
Historien du demanche. 83.
32 Ариес и сам обращает внимание на это в книге: Le Temp
de l`Histoire. 313,317–318.
33 Там же. 35–39, 61–72, 321–325.
34 Confessions d`un anarchiste de droite. 94–95; Un Histo-
rien du demanche. 109–110.
35 Aries P. Le Temp de l`Histoire. 57, 318–319.
36 Этот метод движения назад от настоящего, как проти-
воположность поиска формальных начал, непохож на кон-
цепцию генеалогии, обнародованную позже М. Фуко. См.:
FoucaultМ. Nietzsche, Genealogy, History // Language, Coun-
ter,Memory, Practice. Ithaca, 1977. 139–164.
37 Burguiere La Singuliere Histoire de Philippe Ariese. 82. См.
также рассуждения П. Нора о том, как мнемонические мес-
та возникают в пространствах памяти, предоставляя воз-
можность историкам осваивать роль конструкторов этих
мест на хронологических линиях времени: Entre me?moire et
histoire // Les Lieux de memoire. Paris, 1984. I, XVII—XXV.
38 Aries P. Un Historien du demanche. 125; Le Temp de
l`Histoire. 22–24, 43–49, 286–287.
39 Aries P. Le Temp de l`Histoire. 26–33, 50–59, 258–259;
Un Historien du demanche. 53–56, 97–98, 116–117; См. так-
же: Keyllor W. Jacques Bainville and the Renaissance of Royalist
Historiography in Twentieth,Century France. Baton Rouge-
1979. 214–218.
40 Представления Ариеса об этом предмете отражают
влияние Мориса Хальбвакса. Он отмечает влияние работ
Хальбвакса: Les Traditions socials dans les pays de France. 10–
11. См.: Hutton P. H. Colective Memory and Collective Mental-
ities: the Halbwachs,Aries Connections // Historical Reflexions.
15. 1988. 311–322.
41 Aries P. Le Temp de l`Histoire. 269–270.
42 Первое опубликованное Ариесом историческое иссле-
дование Les Traditions socials dans les pays de France пред-
259
ставляло собой кропотливое изучение природы этих групп в
традиционном обществе.
43 Aries P. Un Historien du demanche. 143, 163, 182;
44 Aries P. Le Temp de l`Histoire. 102–153. См. также:
Wilcox D. The Measure of Times Past. Chicago, 1987. 9, 153–
186; Huppert G. The Idea of Perfect History. Urbana, 1970. 12–
27, 170–182.
45 Aries P. Histoire des populations francaises et de leurs atti-
tudes devant la vie depuis le XVIII,e siecle. 399–412; Un
Historien du demanche. 112.
46 Aries P. Un Historien du dimanche. 111.
47 Aries P. Le Temp de l`Histoire. 109, 121, 133, 209.
48 Там же. См. также: Ranum O. Artisans of Glory. Chapel
Hill, N.C.,1980, 3–25; Furet F. In the Workshop of History. Chi-
cago, 1984. 77–98.
49 Aries P. Le Temp de l`Histoire. 259.
50 Ариес делает также интересные замечания о роли кол-
лекторов в инвентаризации и аутентификации текстов. С
характерным для них вниманием к документальному источ-
нику они сделали важный шаг в становлении современной
исторической науки. Там же, 158, 194–201.
51 Там же, 261–268.
52 Там же, 268–290.
53 Там же. См. также: Ranum O. Artisans of Glory. 17–21-
об использовании topoi (общих мест, или мнемонических
мест) в исторических сочинениях семнадцатого столетия.
54 Aries P. L`Histoire des mentalitie?s. 409–412, 420–423;
Confessions d`un anarchiste de droite. 95–97.
55 Aries P. Le Temp de l`Histoire. 91–93, 259.
56 Aries P. L`Histoire des mentalitie?s. 410–412; Confessions
d`un anarchiste de droite. 97–99.
57 Aries P. Le Temp de l`Histoire. 105.
58 Aries P. Un Historien du dimanche. 111, 117; Confessions
d`un anarchiste de droite. 96–97; L`Histoire des mentalitie?s.
402–423.
59 Aries P. Le Temp de l`Histoire. 90–93, 106.
260
60 Aries P. Un Historien du dimanche. 59–60, 134, 136–137-
163, 182; Confessions d`un anarchiste de droite. 92–95; Le Temp
de l`Histoire. 259.
61 Aries P. Un Historien du dimanche?. 135–136.
62 Aries P. Ребенок и семейная жизнь при cтаром порядке.
411–415.
63 Aries P. Le Temp de l`Histoire. 294–304. Его размышле-
ния на эту тему в конце жизни можно найти: Aries P. La
Sensibilite au changement dans la problematique de
l`historiodraphie contemporaine. Paris, 1987. 169–175. Рассуж-
дения Ариеса о движущих силах традиции не похожи на
рассуждения, изложенные позже // Pocock J. Politics, Lan-
guage and Time: Essays on Political Thought and History. Lon-
don, 1972. 233–272.
64 Aries P. Le Temp de l`Histoire. 263–264, 267.
65 Там же, 304–311. См. также: Hutton P. H. The Art of
Memory Reconceived: From Rhetoric to Psychoanalysis // Jour-
nal of the History of Ideas. 48. 1987.
66 Aries P. Le Temp de l`Histoire. 292–301; Confessions d`un
anarchiste de droite. 92, 97; Un Historien du demanche. 53, 78, 88.
Об ограниченности понятия стереотипов мышления см.
Friedlander S. History and Psychoanalysis. New York, 1978. 1–2.
67 См. рецензии: Brown I. Philippe Aries on Education and
Society in Seventeenth, and Eighteenth,Century France // His-
tory of Education Quarterly. 7. 1967; Stone L. The Massacre of
the Innocents // New York Review of Books. 19. 1974.
68 См. враждебную рецензию: Wilson A. The Infancy of the
History of Childhood: An Appraisal of Philippe Aries // History
and Theory. 19. 1980.
69 Ариес Ф. Ребенок и семейная жизнь при cтаром поряд-
ке. 9–10, 47, 57, 82, 128.
70 Aries P. Histoire des populations francaises et de leurs atti-
tudes devant la vie depuis le XVIII,e siecle. 322–398.
71 Ариес Ф. Ребенок и семейная жизнь при cтаром поряд-
ке. 43–44, 88–89, 110–121, 131–133, 164, 171, 174, 187-
239–240.
72 Там же, 30.
261
73 Там же, 29–30, 32.
74 См. сравнение Ариеса и Эриксона, предложенное:
Hunt D. Parents and Children in History: The Psychology of
Family Life in Early Modern France. New York, 1970. 11–51.
75 См. Pomper P. The Structure of Mind in History. New York-
1985. 81–114.
76 Donzelot J. The Policing of Families. New York, 1979. 48–
95.
77 Ариес Ф. Ребенок и семейная жизнь при cтаром поряд-
ке. 251–252, 261–264, 284–285, 333–336, 353–357, 365–
375, 398–408-
78 Там же, 71, 375, 390.
79 Koselleck R. Futures Past: On the Semantic of Historical
Time. Cambridge, 1985. 36–38, 276–288.
80 На английский название этой книги переведено как
«В час нашей смерти».
81 Ариес Ф. Человек перед лицом истории. М., 1992, 249-
271–272, 276, 308–313, 518, 524–536; Le Temp de l`Histoire.
46; Un Historien du dimanche. 168.
82 См. краткое изложение основных черт этого длитель-
ного процесса в его книге: Western Attitudes toward Death
from the Middle Ages to the Present. Baltimore, 1969. 46–50-
66–76.
83 Kubler,Ross E. On Death and Dying. New York, 1969. 38–
137.
84 Aries P. Un Historien du dimanche. 136, 149, 208.
85 Aries P. Le Temp de l`Histoire. 305.
86 Burguiere La Singuliere Histoire de Philippe Ariese. 82.

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел история