Гюйонварх К., Леру Ф. Кельтская цивилизация

ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава третья. ДУХОВНЫЙ МИР КЕЛЬТОВ

I. Традиция и религия

1. Метафизика, философия и друидизм

В своем труде «Кельты и кельтская цивилизация» (Les Celtes et la civilisation celtique), выпущенном в 1932 г., при том, что концепция, организация и основа редакции которого относятся ко времени до 1914 г., Анри Юбер рассматривал религию как элемент, и не самый определяющий элемент, социальной организации. Ничем иным, как современной точкой зрения, было обусловлено содержание этого труда, посвященного материальной цивилизации и ее культурным следствиям или приложениям. Анри Юбер считал себя поочередно археологом, этнологом, социологом, лингвистом, а также и главным образом историком, но не историком религий, в том смысле, в каком это понимал Жорж Дюмезиль поколением позже, и как мы понимаем сейчас. Юбер не посвятил ни строчки изучению метафизики (конечно проблематичной темы, если судить по сохранившимся документам) или философии (еще более сомнительной темы!). Между 1900 и 1950 гг., когда работы Жоржа Дюмезиля не были признаны – или просто известны, столь велико было общее неведение, – ни археологу, ни даже специалисту по кельтской лингвистике, ни a fortiori кому-либо другому, не могло прийти в голову, что древние кельты могли быть хранителями высокой мысли. «Философия» друидов была – и в известной степени остается до сих пор – предосудительным увлечением кельтоманов (см ниже стр. 174-183). Сейчас верят, подобно Бергсону, что религия образуется обществом, а не общество организуется по религиозным принципам. Тут есть элементарное противоречие в методе и отсутствие смысла.
В целях нашего исследования необходимо поменять местами отправные понятия хотя бы для того, чтобы проявить уважение к самым элементарным традиционным и религиозным принципам и усмотреть в кельтском обществе отражение метафизических взглядов друидов, создавших человеческое общество по образу общества божественного, земными представителями которого они являлись. В любом случае, уточним нашу формулировку: совершенно неважно, удалось ли им это или нет в материальном смысле. Важна не материальность факта, а соотношение между религиозной концепцией и человеческой организацией, и наше осмысление этого соотношения. Открытие соответствий в религиозном словаре кельтских языков и санскрита, сделанное Вандриесом в 1918 г., на самом деле, ни к чему не приведет, если эти соответствия не присутствуют в религиозной идеологии. Для историка важна не фантазия, а строжайший исторический метод, позволяющий ему не только изучать факты, – и ничего кроме фактов – но и постигать современную им идеологию.
Поэтому воздержимся от утверждения, что кельтская традиция есть «философия». Ибо если последний термин как нельзя лучше подходит к определению греческой мысли, распространившемуся на весь Запад, то он не адекватен по отношению к кельтам, потому что у них просто не было кельтской философии. Кельтская традиция, которая начинает приоткрываться для нас благодаря целому ряду сравнительных исследований, несводима к какой бы то ни было системе, поскольку ее «активность» всеобъемлюща и универсальна. Пытаясь дать ей приблизительное определение в современных терминах, мы сказали бы, что это не аристотелевская философия, что это форма рассуждения, независимого от логики греческой мысли и доступного для нас лишь в той мере, в какой мы способны истолковать изобразительные и письменные символы, на которых оно основывается. С другой стороны, мы можем углубить их понимание посредством внутреннего сравнения, а затем сравнения внешнего, сопоставляя их с другими мифологическими, религиозными или метафизическими данными, прежде всего индийскими. Затем может последовать сравнительный синтез лингвистических и, в случае надобности, археологических данных, что является нелегким трудом.
Читатель не встретит здесь всего необходимого аппарата, так как, отрицая письменность, друиды не записали свои «Веды» и «Упанишады». Работа по сравнению долга, трудна и кропотлива. Скажем, не говоря о результате, что так нам удастся достичь хоть какого-то представления о ритуалах, хоть каких-то понятий о доктринах. Только поостережемся приписывать друидам те догматы, о которых они наверняка и не подозревали, например, учение о богооткровенной истине, поскольку оно является христианским нововведением, чуждым для иных верований. Наконец, нужно быть глубоко убежденными в том, что эта тема не проста, и что всякая традиционная идея, рассмотренная в своем собственном значении, или даже ясно объясненная, не является ipso facto доступной любому интеллекту.

2. ЗНАЧЕНИЕ КЕЛЬТСКОЙ ТРАДИЦИИ

Из всего вышесказанного следует, что невозможно изучать кельтскую религию (или традицию) как исторический факт, предполагающий отправную точку во времени и дальнейшую эволюцию, чьи фазы можно проследить при помощи соответствующих текстов, раскрывающих ее стадии или точки разрыва.
С одной стороны, кельтская традиция постижима для нас лишь посредством ее символики и смысловой ценности мифов, эту символику излагающих, с другой стороны, ни на одном из этапов изучения невозможно выявить ни малейших в ней изменений. Вкусы, материальные возможности могли развиваться, изменяться, влиять друг на друга. Однако религия не изменялась, что было так же невозможно представить человеку первого тысячелетия до н.э., как индийскому брахману, верования, корпус основных понятий, не были подвержены какой-либо эволюции или адаптации. Ибо эволюция кельтской традиции заключалась не во внутренних переменах, а в том, что она сначала уступила место официальной римской религии, затем христианству и, наконец, прекратила свое существование. Начиная с того момента, когда она осознала свое место в историческом времени, т.е. когда тексты, излагающие ее скрыто или явно, целиком или частично, обрели письменную форму в Ирландии, обращенной в христианство, она могла продолжать свое существование лишь в качестве мертвой традиции. И в этом смысле документальные и теоретические основы наших исследований не представляют никакой тайны.
Поскольку миф не сводим к определенному времени, становится понятным бессилие исследователей, использующих исторический метод для достижения сколько-нибудь убедительных результатов, и мы не злословим здесь о истории и историках, а констатируем факт. Вот почему кельтов упрекали за то, что они не оставили письменных документов. При этом забывалось, что, согласно их традиционным концепциям, письменность может служить только магическим целям. Она использовалась для передачи учения – эта передача должна была оставаться исключительно устной и живой. Словно в неком социальном и интеллектуальном пороке их упрекали еще и за то, что они не сумели образовать государственность и не имели отчетливых политических понятий, таких, какие в ходу у нас, то есть, во всей Европе. Но при их понимании мира подобные упреки остались бы мертвой буквой, поскольку они основываются на полном непонимании. Ведь здесь не только не учитывается расстояние, отделяющее нашу современную ментальность и наши теперешние понятия от духовной жизни людей античности и средневековья. Здесь не принимается во внимание еще и то обстоятельство, что мифы вовсе не были забавой человека, оторванного от реальности, что их нельзя считать чем-то вроде запутанного и бессвязного сновидения в некой сверхъестественной и фантастической вселенной. Миф не имеет со всем этим ничего общего: он – способ объяснения мира, обладающий собственной истинностью и цельностью, которые прекращают существовать, если изменить что бы то ни было в традиционном предании, в самом незначительном традиционном варианте. И если мы не в состоянии понять смысл мифа, вина за это лежит только на нас, и здесь без какой-либо тайны кельтская традиция является показательной, потому что она существует вне истории.
Вполне понятно, что при желании можно вписать любое историческое событие, как Галльская война, французская революция или первая и вторая мировая война, в мифическую символику, что докажет неизбежность этого события. Но было бы опасно и бесполезно соблазняться этой возможностью. Проще простого было бы, например, назвать социальное и политическое состояние Галлии в эпоху завоевания «восстанием кшатриев» по аналогии с индийским понятием, обозначающим стремление некоторых представителей воинской касты овладеть высшими функциями, к которым они вовсе не предназначены, – «восстанием», из которого друиды, будучи не в силах его подавить, будто бы извлекли необходимые выводы.
Однако если Рим не стоял за этим прямо или косвенно, мы не знаем, почему своевольная галльская аристократия повсюду пришла на смену олигархическим формам правления. В кельтском обществе, таком, как мы его себе представляем, историческое событие в конечном счете играет куда меньшую роль, нежели мифологическая структура, служащая его фоном, приложением и повторением которой в полном соответствии с религиозными представлениями было само это общество. История случайна, миф вечен. Ирландия никогда не перемещала по времени своего юного героя Кухулина подобно тому, как это случилось с Роландом, племянником Карла Великого; и точно так же в силу чисто символической связи, согласно одной из версий «Смерти Конхобара» (Aided Conchobuir), этот король уладов умер в одно время с Христом, что очевидно было данью почтения к Христу и реабилитацией короля, который, с христианской точки зрения, в ней действительно нуждался.
Кроме того, если мы попытаемся установить историческую достоверность такого рода персонажей, то окажется легче всего прийти к выводу, что они никогда не существовали. Около 1950 г. подобный опыт был произведен целой школой ирландских ученых: они с очевидностью доказали, что королевская Тара существовала в гораздо более скромном виде, чем ей приписывали легенды. Увы! Никто никогда не утверждал, основываясь на археологии, и не предполагал на основании исторических выводов, что Тара была в действительности великой столицей. Точно также простого обращения к Титу Ливию достаточно, чтобы убедиться в том, что рассказанная им история о «империи» Амбигата и двух его племянников, Белловеза и Сеговеза, несовместима с обычными данными римской историографии, не говоря уже об истории как таковой. Эти три персонажа являются великолепной галльской (или континентальной кельтской) параллелью восточного сюжета о Царе Мира и двух его сподвижниках. Подобные примеры нетрудно умножить.

II. Иллюзии и оплошности современных научных изысканий

На основании исторического факта завоевания и его непосредственных последствий, таких как римское присутствие в Галлии, очень часто делают рискованные выводы о желании римлян ассимировать кельтские культы или о галльской тенденции к собственной интерпретации элементов римской религии. Так, говорят о множестве так называемых «народных» культов, не отличая их от религии независимой Галлии, не могут отличить миф от простого случайно сохранившегося фольклорного свидетельства или от агиографических данных. На самом деле мы знаем благодаря нескольким разрозненным указаниям, что галльская мифология существовала, но необходимо тут же добавить, что эта мифология нам недоступна в романизированной иконографии римской эпохи, которая за редкими исключениями (речь идет практически только об изображении Эпоны) не содержит эпиграфики. Римское присутствие привело к разрыву кельтской традиции и галльская культура существует скорее скрыто, чем явно. Вовсе не реалии выражают ее существование, а теонимы и следы в фольклоре.
Мы не можем поверить, что друиды полагались на на политическую и религиозную систему, которая отрицала само их существование. Мы не можем также признать реконструкцию мифологии, основанной исключительно на котле из Гундеструпа (до завоевания), и мифологии колонны парижских моряков (эпохи Тиберия). Смешение вымышленного мифа иконографии римской эпохи и фольклора – путаница, а не объяснение. На деле достаточно посетить несколько музеев или археологических раскопок, чтобы понять, что мы ночти ничего не знаем об истории Галлии, галльской или римской, и еще меньше о ее религии, для нас абстракции, созданной на основании всевозможных гипотез.
Потому что при первом же взгляде на принципы научных изысканий бросаются в глаза нижеследующие неразрешимые неувязки:

- прежде всего, неувязка географическая, состоящая в том, что при изучении религиозных верований какой-либо страны она дробится на отдельные области, когда Галлия трактуется как некий изолированный остров в океане, когда в силу странного предубеждения считается, будто цизальпинские кельты обладали верованиями, культами и доктринами, в корне отличными от тех, которых придерживались жители Британии, Ирландии или Испании;
- неувязка хронологическая, предполагающая одно или несколько местных различий, обусловленных иноземными или субстратными влияниями, как если бы религия была столь же вариативной и изменчивой, как современные экономические теории; считали даже, что появление веры в бессмертие души можно отнести к периоду Ла Тена; мы не отрицаем того, что Галлия была местом встречи разного рода мыслей, религий или сект; скорее хотелось бы знать, в какой степени, больше или меньше, кельтская религия в римскую эпоху была затронута внешними влияниями, из которых влияние официальной римской имперской религии было не последним;

1. неувязка методологическая, дробящая единое исследование и превращающая его в частные изыскания по поводу каких-либо богов, вырванных из общего теологического или доктринального контекста; неувязка со множеством последствий и историцизирующей тенденцией видеть везде историю там, где преобладает миф;
2. наконец, научная бессмыслица, заставляющая археологию служить истории религий так же, как собственно истории. Ни один историк древнего мира не имеет права пренебрегать вкладом и опытом археологии, поскольку материальная цивилизация всегда, во всех условиях, служит естественным дополнением культуры, без чего социальное тройственное деление и тройственная идеология индоевропейцев не имела бы никакого смысла. Археологи же знают, что археология – это еще не вся история.

1. КЕЛЬТСКАЯ ИЛИ ГАЛЛО-РИМСКАЯ РЕЛИГИЯ?

Ограничимся всего одним примером: в той мере, в какой мы имеем о них понятие, галльские боги, пусть под иными именами, в общем смысле неотделимы от соответствующих божеств Ирландии, даже средневековой. Ибо исследование, базирующееся исключительно на галло-римской иконографии и эпиграфике, неизбежно опирается на синкретический (или считающийся таковым) политеизм, в котором нет уже ничего кельтского, кроме тонкой оболочки, состоящей из нескольких теонимов, покрытых прахом cognomina . По сути, единственная эволюция, различимая как в культах, так и в судьбе галльских богов и теонимов, это переход – чьи причины и результат нам известны, хотя мы не знаем о его подробностях – кельтской религии, имевшей монотеистическую тенденцию, в официальную и политеистическую галло-римскую религию. Следовало бы многое сказать об определении «монотеизма», противоположного «политеизму», в древних дохристианских религиозных традициях, и мы еще вернемся к этой теме. Однако нелепостью будет считать «кельтскими» поверхностные и синкретические признаки, и другой нелепостью – исправлять «кельтское» (схему галльского пантеона, представленную Цезарем) в соответствии с «галло-римскими» пережитками, иногда архаичными, но чаще романизированными, не продолжающими кельтскую традицию систематически и структурированно.
Возрождение кельтских теонимов и антропонимов в Галлии во II и III веках нашей эры, таким образом, не было их воскрешением или пробуждением (надписи составлены на латыни!), но лишь стойким пережитком, признаком того, что кельтоязычные жители Галлии адаптировались или смирились с новым положением вещей в политической, административной, культурной и религиозной областях.
Мы не ставим своей целью критиковать недостаток образования кельтологов прошлого и нынешнего века. К тому же недостаток этот не всегда объясняется причинами личного порядка. Но там, где потребовались бы усилия философов, знакомых с традиционными доктринами Востока и Запада, европейская система образования (наследие Ренессанса) способствовала лишь появлению филологов и лингвистов классического направления, для которых кельтские языки лишь изредка являются родными языками. К тому же, большинство филологов видело в текстах лишь их лексическую или грамматическую оболочку, тогда как у большинства археологов была тенденция реконструировать кельтскую религию согласно своим собственным идеям. Следствием всего этого явились те неувязки и нелепости, о которых говорилось выше, а также гнетущее засилие буквальных и позитивистских толкований, противоречия которых свидетельствуют об их непригодности. Еще серьезнее тот факт, что бoльшая часть авторов, пишущих о религии и истории кельтов, очень редко располагает серьезным знанием кельтских языков. Они не в состоянии противостоять потоку несерьезных работ.
Робота по теме, которая иногда неверно обозначается во множественном числе, как «религии Галлии», обычно представляет собой эссе из хронологической, морфологической и прочих классификаций, из изолированных фактов замеченных, порой с противоречиями в деталях, античными писателями, к которым иногда добавляют результаты недавних раскопок. Отсутствие единства и связности приводит к множеству возможных концепций, тогда как все методы исследования разрабатываются на основе документов или иногда противоречивых утверждений, почти всегда недостаточных. И все, что противоречит этой методологической путанице чаще всего плохо встречается публикой. Такой изветный германист как Ян де Фрис, заблудившись в чужой для себя области исследований, в 1961 г. в своей книге «Кельтская религия» (Keltische Religion, S. 71) нехотя процитировал важную статью «Кельтский бог с цепями. От Огмия Лукиана до Огмия Дюрера» (Le dieu celtique aux liens. De l’Ogmios de Lucien a l’Ogmios de Durer), опубликованную в журнале Ogam 12 за 1960 г., стр. 209-234, общий смысл которой он не понял. Некоторые стараются приписать себе открытия, другие вспоминают текст Лукиана Самосатского, даже не упомянув имя Огмия, или теряются в догадках о богах Галлии на основе одной лишь иконографии. Схожим образом некоторые упорно отрицают возможность сравнения с ирландским материалом по причине относительной и нерегулярной христианизации ирландских текстов, забывая, что благодаря этой христианизации тексты существуют и сохранили свою архаику, потому что первая запись несомненно зафиксировала их в изначальной устной форме, в какой они бытовали, когда филиды, ответственные за их передачу, были обращены в христианство.

2. ПОЛИТЕИЗМ И АНТРОПОМОРФИЗМ

Первое из таких буквальных и превратных толкований не делает никакого раличия между кельтской религией ранней эпохи, эпохи независимости, и галло-римской религией поздней эпохи, и называет и ту и другую кельтской или галльской. Оно также ставит богов континентальных кельтов в зависимость от римских религиозных концепций. Поскольку Цезарь говорит о существовании в Галлии пяти великих божеств, которым он дает имена из классического пантеона, исследователи принялись выискивать Юпитера, Меркурия, Аполлона, Марса и Минерву в любом изображении и любой надписи. При таком подходе проще простого отыскать их сотнями и тысячами. И так как есть любые варианты Меркуриев, Аполлонов, Юпитеров, Марсов и Минерв, от самых грубоватых и неумелых статуй до самых искусных, приближающихся к классическому искусству, создавались всякого рода типологические классификации, соответствующие религиозным «уровням».
Но Юпитер галло-римского ваятеля нередко имеет в качестве атрибута не пучок молний, а колесо, да к тому же трудно подыскать окончательное объяснение змееногому гиганту. Сотни местных прозвищ встречаются лишь по одному разу, сопровождаемые божественным именем или эпитетом, иной раз служащим подписью к какому-нибудь изображению, а иной раз и нет; при таких обстоятельствах не всегда можно утверждать, относятся ли они к Меркурию, Марсу или Юпитеру. Синкретизм в таких случаях является слишком удобным объяснением, чтобы быть принятым: он существует только в современных интерпретациях религии континентальных кельтов и никогда мы не находим ни малейшего следа его в документах, которые являются нашими обычными источниками.
Еще хуже обстоит дело, когда кто-то, не прибегая к помощи описательного комментария, пытается определить функцию того или иного бога исходя из его классических аналогий, норовит порассуждать о его одеянии, физическом обличье или позе. В колесе Юпитера-Тараниса усматривают солнечный символ, даже и не думая о космическом колесе владыки мира. Галло-римский Марс, открытый посреди поля или поблизости от термального источника, будет считаться покровителем урожая или богом-целителем. Таким образом появляется на свет аграрный, водный и медицинский Марс. А за неимением технического или типологического описания, служащего верным и полезным указанием для археологических исследований, о находке можно сказать что угодно. Так обстоит дело с котлом из Гундеструпа, который, не имея надписи, не может ничему противоречить и ничего подтверждать; он является своего рода сборником комиксов на темы галльской мифологии – его можно истолковывать самым произвольным и фантастическим образом. Можно даже описать кельтскую космогонию (в сложной традиции существует не одна, а несколько космогоний!) на нескольких сотнях маленьких страниц, где центральной темой – злоключения Бога Отца и Богини Матери, то женщины, то кобылы.
Сотни книг и журнальных статей, противореча друг другу, пытаются таким образом обрисовать контуры религии столь же туманной, сколь и изменчивой. Нет ничего легче подобных толкований; сравнивая их между собой, поражаешься лишь их многочисленности и нелепости. Самый же хитроумный и распространенный метод состоит в том, чтобы напрямую сопоставить континентальные изображения с островными мифами. Речь идет не о самом принципе сравнения, а о его ошибочном применении. Именно этим некогда самонадеянно занималась М.-Л. Шёстед, объяснявшая ирландскую легенду о Кухулине, привлекая на помощь изображения на галльских монетах. Но можно ли датировать легенду историческим временем? Когда дохристианские ирландцы импортировали или имитировали галльские монеты, если они вообще не принимали использование монет? И какое собрание галльских монет настолько детализировано, чтобы содержать или ясно отображать все эпизоды легенды о Кухулине? Можно ли представить ирландцев конца античности или начала средневековья, или даже их дальних предшественников, друидов и филидов эпохи Юлия Цезаря, предающихся рискованным и изощренным играм подобных произвольных толкований?
Повторим еще раз, что сравнение должно основываться на целокупности, а не на деталях, не имеющих между собой органической связи. Теория Шёстед была обречена на неудачу. Но она послужила питательной средой для многих кельтоманских заблуждений. Ибо такой путь неизбежно приводил к заключениям, в конечном счете нелепым или донельзя плоским. Из них следовало, что кельты были политеистами на греко-римский манер, но их политеизм забавно усугублялся сотнями и тысячами божественных сущностей, местных или племенных, а то и корпоративных или семейных. Так как причины отсутствия большого объединенного кельтского государства были не ясны, политическое дробление переносилось на религиозную сферу. И поскольку социальную структуру понимали не лучше, рассматривали обычно самый элементарный племенной уровень. Поскольку же все эти галльские божества были вполне взаимозаменяемы и ни одно из них не обладало какой-то определенной, четко ограниченной функцией, как в Греции и Риме, было решено, что кельтская религия пребывала на примитивной стадии разработки и становления, а ее божества оставались недифференцированными. Это позволило эрудитам заявить, что кельты не знали никакого божества и обладали неотчетливой и бедной религиозностью.
Затем, когда были рассмотрены загадки этого синтеза, политеизм, понятие весьма удобное в том смысле, что в него, как в одну корзинку, укладывалось множество разнородных деталей, был парадоксальным образом сведен к монотеизму «Великого Бога», иногда сопровождаемого «великой богиней», которые не имели определенных очертаний и имен, и архетипом которых мог служить любой памятник, изображающий человеческую фигуру. Сделав такой вывод, забыли также, что основа теологии, или же религиозной доктрины – это не просто галерея портретов, пусть даже божественных. В этом смысле умножение археологических открытий бесконечно умножило трудности их интерпретации, ибо с каждым разом становилось все сложнее осуществлять синтез теорий или гипотез, далеко между собою не совпадающих. Есть, кстати, весьма известные научные труды, также оставляющие впечатление подобранной наугад картотеки. Другие работы являются фантастическими интерпретациями конкретных фактов: кинжал, найденный в могиле, станет ножом для жертвоприношегний, а выгребная яма послужит хтоническому культу. Как же анализировать религиозную доктрину, управляющую жертвоприношением, отталкиваясь только от содержания мусорного ящика?
Поскольку, и неспроста, в схеме Цезаря не обнаружилось никаких следов такого сонмища божеств – ведь схема эта не являлась справочником, – то принялись для начала исправлять проконсула, упрекая его в легковесности, неточности, почти в тупоумии, поскольку он ничего не понимал в том, что пытался описывать; потом снова заговорили о синкретизме: во время и по завершении «благодеяний» pax romana несколько тысяч галльских божеств или numina были с грехом пополам распределены по полочкам, соответствующим римской типологии. Но поскольку каждый верующий и каждый регион питал к своему любимцу среди божеств особое и всепоглощающее чувство, то этот бог удостаивался многообразной роли, обретал многозначные свойства, синтезирующие в себе свойства всех остальных богов.
Для тех, кто видит религию в таком одеянии Арлекина, она меняется от кантона к кантону, а религиозные верования Галлии, например эдуев и гельветов, имеют мало общего с религией Британии и тем более Ирландии. Между прочим это дает достаточное основание для того, чтобы отвергать проверку ирландским и валлийским и, следовательно, с чистой совестью избавиться от необходимости читать тексты столь же маловразумительные, как китайская грамота. При таком подходе основные и важные сами по себе факты подменяются мелкими местными фактиками, аналогичными региональному своеобразию в религиозном христианском искусстве: никто не будет спорить, что ирландский крест выполнен в ином стиле, нежели русская икона.
К тому же в сравнении с греко-римской скульптурой изобразительное искусство латинизированной Галлии – это обширный музей имитаций. В римской Галлии были и прекрасные памятники искусства. Однако иногда необходима сентиментальная предвзятость, чтобы распознать в этих уродливых телах, в этих невыразительных лицах, в этих застывших позах нечто подобное искусству Праксителя. А то, что кельтское галло-римское искусство является некой волшебной квинтэссенцией абстракции, – это скорее плод интересов и предвзятых идей современной художественной критики, нежели то, к чему стремились древние художники, целиком погруженные в конкретику.
Тем не менее, «галло-римское» искусство – это несомненно продолжение собственно галльского искусства. Возможные недостатки появляются как следствие смены материала: начинают использовать камень, а не только дерево и металл. Иногда искусствоведы не понимают, что религиозное искусство кельтов не было немотивированным, а тем более фантастическим или личностным. Необходимо осознать, что галльские художники, скульпторы, граверы или литейщики могли создавать эстетически совершенные вещи (торевтика, или резьба по металлу, предоставляет нам достаточно неоспоримых свидетельств), однако натуралистическое совершенство не всегда было желаемым или необходимым. Внешний вид вотивных статуэток из святилища у истоков Сены больше вызван религиозной необходимостью, чем техническим несовершенством. Писатели античности, в особенности Лукан в «Фарсалии», очевидно тоже не понимали эту особенность («Богов кровожадных кумиры будто обрубки торчат, не украшены силой искусства.» «Фарсалия», III, 412-413 ).
Не в меньшей степени, чем политеизм, антропоморфизм не является нормальным религиозным фактом, и это в достаточной степени объясняет изначальную «необразность» кельтского искусства: антропоморфизм – это отклонение, причиной которого можно считать греко-римское религиозное сознание. В изначальных кельтских представлениях боги как метафизические «принципы» принадлежат к области бесконечного и несводимы к конечному. Низвести их до человеческого состояния – значит уничтожить их, в то время как их скульптурное или линейное изображение иногда соответствует выражению совершенства, в котором каждый жест и поза, как в индийском искусстве, имеет вполне определенный смысл. По этой причине «необразность», свойственная древнейшей художественной традиции Ла Тена, чураясь поверхностного подражания, передавала действительность в виде линейного узора. В своих многочисленных трудах Фернан Бенуа показал, что галло-римская скульптура была пронизана классическими влияниями, весьма рано принесенными из Средиземноморья. Так оно и есть. Но пропасть между этой скульптурой и кельтскими первоначальными концепциями так и не была преодолена, это было невозможно...

Стало быть, именно вследствие романизации Галлии и христианизации Ирландии кельтские боги облачились в человеческие одеяния и приняли человеческое или, по крайней мере антропоморфное, обличье. Не имея более возможности рассматривать их как божеств, ирландские монахи и все переписчики вынуждены были сделаться эвгемеристами и, не желая превращать их в демонов (как это было услужливо объяснено в «Книге взятия Ирландии»), вырядили их в людей, а точнее – в псевдоисторических королей, князей и воителей. Поздняя историзирующая тенденция сама собой бросается в глаза: когда анализируешь вечное повторение мифологических схем и антропонимических вариаций, обнаруживаешь божественную сущность под антропоморфной оболочкой. И невольно вспоминаешь библейскую формулу, согласно которой человек был создан по образу и подобию Божьему, а никак не наоборот. Бог смог сотворить человека, а человеку не под силу не только сотворить Бога, но даже взглянуть Ему в лицо.

3. ПРИРОДНЫЕ И АГРАРНЫЕ КУЛЬТЫ

С «современной» точки зрения существует поразительный контраст между необычайным прогрессом в филологии и лингвистике с начала XIX века и застоем в исследовании сравнительной мифологии. Насколько первые дисциплины были приличными и уважаемыми в двадцатых и тридцатых годах нашего века, настолько к второй относились с подозрением и недоверием. Сложные пути древних теологий плохо соответствуют упрощенной прямолинейности современных выводов. Действительно, когда рассматриваешь работы Джорджа Джеймса Фрэзера, поражаешься внутреннему убеждению современного европейца в своем собственном превосходстве над всеми окружающими и над своими предшественниками в Европе или вне ее. Справедливости ради скажем, что «Золотая ветвь» Фрэзера содержит значительную информацию, лишенную однако теоретического обоснования; ей трудно пользоваться. Начиная с работ Жоржа Дюмезиля история религий, мало очищенная от своих комплексов и недостатков, была предоставлена самой себе. Кельтологи-лингвисты, в особенности, полностью пренебрегали этой областью исследований, и даже, когда они ей занимались, история религий вряд ли ценилась больше, чем если бы они ей пренебрегали. Большую выгоду из этого интеллектуальнного и научного пробела извлекли природные или аграрные культы, на долгое время возведенные в ранг настоящих идолов.
Бергсоновская концепция религии, постепенно вырабатываемой, как бы секретируемой обществом, отдавала себе отчет в явной путанице, царящей среди галльского пантеона по сравнению с упорядоченным политеизмом и элегантным антропоморфизмом античных богов. Поскольку политеизм и антропоморфизм принято считать рациональными нормами, детищами светлой греческой мысли, сам собой напрашивается вывод, что мы имеем дело, с одной стороны, с цивилизацией, а с другой – с варварством...
Уже западные интеллектуалы XVIII века по большей части затруднялись определить минимальное различие между религией, в том смысле, в каком Цезарь писал о religiones, и традицией в метафизическом смысле, как мы ее сейчас понимаем. В представлении эрудитов нового времени, местных или «официальных» (и не только современных) религия, от которой остались только боги в виде посвященных изображений, немотствующие статуи да загадочные имена, религия, от которой не сохранилось никаких письменных текстов касательно ее доктрины, обрядов, литургии и догм, религия, в которой не сквозит ни систематическая мысль, ни упорядоченная философия, и, которая, кроме того, должна изучаться с помощью ирландских текстов, которые почти никто не умеет читать – такая религия не может быть ничем иным, кроме природной религиозности, почитающей на основе воображения то или иное божество из своей простой теологии. Стало быть, это состояние отсталости, предающейся поклонению природным стихийным силам: ветру, воде, земле, солнцу, буре, не говоря уже о репродуктивных органах человека.
На таком уровне смешения твари и Творца нет никакой необходимости в доктринальных ухищрениях и тщательно разработанных обрядах: достаточно народных суеверий вкупе с несколькими фетишами и амулетами, оберегающими от сглаза. Что же касается друидов, то это просто-напросто шаманы или колдуны, а вовсе не организованное жреческое сословие. Сколько раз уже ссылались, доказывая это упрощенное понимание, на значение новоирландского слова draoi «колдун»? Как будто современное значение не является семантической деградацией древнего значения.
Представляемая таким образом религия обладает огромными преимуществами, так как она доступна пониманию кого угодно, а для ее обоснования требуется скудный минимум знаний и доказательств. Ибо религия тогда сводится к серии различных типологий, способных войти в любую классификационную систему, типологий, в которых в итоге находятся хорошо известные боги и богини. Другие божества, по своей слабости, остаются почти элементарными numina. Но самое главное – такая религия покорно согласуется с любыми археологическими и лингвистическими открытиями, какими бы они ни были, а также с любым фольклором, будь он даже на двадцать веков моложе ее.
Такое положение вещей не является абсолютной привилегией одних только кельтов; так же обстоит дело с религиями, распространенными за пределами индоевропейского мира – американскими, африканскими, полинезийскими: отношение к ним зачастую было столь же незавидным. Сколько заключений этнографического или психоаналитического характера можно сделать, исходя из предполагаемой человеческой дикости! Но, что касается как кельтов, так и других народов, мы только потеряли бы время, пытаясь высмеять все модные увлечения мифами солярными и мифами, касающимися гроз и бурь, культами аграрными и звездными, а также теми, что относятся к плодородию: забвение того, что основа каждой религии, да и каждой культуры является по определению ученой (что подтверждается самим названием друидов!), а не народной, неизбежно обрекает нас на ложные определения, вынуждает, несмотря на подкрепленную археологией хронологию и прочие достоверные факты, смешивать древнюю кельтскую религию, схематическое описание которой оставил Цезарь, с религией позднего времени, разложившейся, смутно различимой, представляющей из себя с трудом поддающееся анализу кишение народных культов, где предрассудки неотличимы от фольклора. Когда в том есть необходимость, мы призываем на помощь Плиния Старшего и с ученым видом доказываем, что окаменелые морские ежи не могут плавать на поверхности воды. Нет нужды заглядывать в почтенные и дорогостоящие научные журналы, чтобы в этом убедиться. Но ведь там не объясняется, что Плиний всего-навсего дал ошибочное материалистическое толкование символики окаменелого морского ежа!
Впрочем, в целом, символика, очевидная и важная для всех древних религий, менее всего осознается современными авторами (в особенности мы имеем в виду катастрофическую «Кельтскую религию» Яна де Фриса), которые ошибочно объясняют ее в самом буквальном смысле. Слово «друид» объясняется с помощью названия дуба без уточнения, что «дуб» и «друид» в кельтском предполагают два разных корня (соответсвенно *dervo- и *dru-uid- < *d(o)-r(o)-wid-), забывается также, что дуб – это растительная поддержка знания, а не знание, как таковое, одно из орудий ритуала, а не движущая сила и объект религиозной церемонии.
Подобные культы, разумеется, нашли свое оправдание лишь в наличии божеств-покровителей урожая или плодородия. Но чему мог покровительствовать воинственный Марс в Галлии в эпоху поздней империи? Выходило, что Цезарь солгал, и нашелся весьма почтенный эрудит, доказавший в одной из своих книг, что галльский Марс был целителем и покровителем вод. Доказательство этой гипотезы благодаря обильной иконографической жатве на полях «Сборника» Эсперандьё, а подчас и вопреки ей, не составило автору особого труда. Ему не удалось лишь придать достаточно убедительности образу галльского вояки, превратившегося в миротворца и водохлёба.
Богини-матери превосходно вписываются в тот же контекст: ведь каждая богиня – это мать, неизвестно только, от кого она родила. Они неизменно предстают напарницами бога-покровителя или целителя; у них не испрашивают ничего иного, кроме дождя и солнца, плодов, скота, детей. И только правила приличия не позволяли официально испросить у них хорошенькую куртизанку.
Все эти женские божества также систематически сводятся к самому нижнему уровню «третьей производительной функции», но никогда и никому не приходило в голову предположить, что контроль и управление производством и рождаемостью осуществлялись гораздо сложнее, и не являлись ли ирландские «богини-матери» (сравниваемые иногда с чужих слов с галльскими женскими божествами) верховными богинями – ведь у них было всего по одному-два ребенка, а то и ни одного.
Незнание островных текстов приводило к результатам одновременно смехотворным и занудливым. Но достаточно было того, что в 1870 году В.Хеннеси в короткой статье в Revue Celtique, напечатанном скромным тиражом в триста экземпляров, написал о кельтской богине войны, процитировав почти все отрывки из ирландских текстов, относящиеся к этой теме, как она, можно сказать, стала навсегда запретной. Поскольку изолированная глосса называет Морриган lamia , ее можно назвать богиней наваждения с корнем *mori-, который засвидетельствован только в германских и славянских языках. (См. по этому поводу нашу работу: La souverainete guerriere de l’Irlande, Celticum 25, Rennes, 1983, которая содержит цитаты во всех необходимых местах.)

4. ЗООМОРФИЗМ И ТОТЕМИЗМ

Эрудитов повергали в великое замешательство бесчисленные изображения животных в галльской скульптуре, а также связанные с животными имена людей и топонимы. Самое расхожее и самое непосредственное объяснение этого факта сводилось к тому, что кельты, обожествляя стихийные силы природы, заодно обожествляли и животных. Хорошенькие божества, которых человек насаживал на вертел к обеду, безжалостно травил на охоте или держал в стойлах! Поскольку, например, ворон считался в Ирландии птицей, посвященной богу Лугу, а также неслучайно послужил предзнаменованием для основания города Лиона (Lugu-dunum), некий эрудит самым серьезным образом задался вопросом, не был ли ворон первоначальной формой бога Луга. Этой гипотезе противоречила второстепенная деталь – ведь ворон черен, а Луг – божество света, но и тут нашлось подходящее объяснение, а что хуже всего, оно часто повторяется.
А поскольку никто не пытался вдумчиво проанализировать индийский обряд ашвамедха – жертвоприношение коня, совершаемое царем высокого ранга, – то больше полувека назад, необдуманно и невозмутимо доверясь недоброжелательному описанию валлийского монаха Гиральда Камбрийского, с этим обрядом была сопоставлена церемония королевской интронизации, практиковавшаяся в одном из районов Ольстера в XII веке (см. ниже стр. 168-169).
Тем же сравнительным методом объясняется желание любой ценой сблизить между собой галльскую богиню Эпону, валлийскую Рианнон и ирландскую Маху. Эпона, судя по своему имени и иконографии, является относительно поздней континентальной адаптацией эллинистической «хозяйки лошадей» или «хозяйки животных», в отношении которой мы располагаем лишь весьма смутными следами мифа, переданного Псевдо-Плутархом (некий Фульвий Стелл, женоненавистник, сошелся с кобылой, породившей ему дочь, Эпону, впоследствии правившую третью италийских племен). Никогда не считаясь с необычайной иконографической и эпиграфической важностью этого галльского божества римской эпохи, в ней хотели видеть богиню лошадей или богиню-кобылу. В этом качестве она могла быть всем понемножку: покровительницей лошадей и ослов, хранительницей конюшен (ключи от которых ей порой доверяли!), водительницей душ, богиней без определенного ремесла. Хорошо еще, что она не считалась ездовым животным Пречистой Девы, спасавшейся бегством от преследования Ирода... Валлийская Рианнон, судя по этимологии своего имени, была «королевой» или «госпожой». В ветви «Мабиноги» о Пуйлле (написанной добрую дюжину веков спустя после текстов Псевдо-Плутарха) она становится супругой этого владыки. Подобно многим людям, жившим до изобретения велосипеда и автомобиля, Пуйлл и Рианнон ездили верхом. Так стоит ли возводить в ранг божеств с конским обличьем всех средневековых персонажей, мифических или реальных, которые передвигались таким же образом? К тому же Пуйлл, как и другие владыки, валлийские, ирландские, бретонские и вообще кельтские, и не думал жениться на кобыле... Наконец Маха, – эпоним равнины и древней столицы Улада (Эмайн Маха, что ирландцы объясняли, как «Близнецы Махи»), – имела к лошадям лишь косвенное отношение: она состязалась в беге с конями короля Конхобара и выиграла это состязание. А близнецы, коих она произвела на свет в конце состязаний, отнюдь не были жеребятами. Кроме того, забывают, что другие ее имена, Морриган («Великая владычица») и Бодб («Ворона») придают ей черты царственной воительницы. Ибо Власть бывает двойственной: конечно, она бывает жреческой, но она также и воинская, и серьезная современная ощибка в объяснении и оценке кельтского религиозного фактора – это недооценка его воинского аспекта. Практика войны зависит от «страстных» аспектов женственности, и, следовательно, она сохраняет женскому и воинскому божеству все условия для элементарной и пассивной плодовитости. Нужно ли напоминать, что соблюдение плодородия и достатка, их гарантия были обязанностями исключительно царя, под контролем друида? И далеко не хранительницы конюшен.
По сходным причинам Мулло (прозвище Марса-хранителя военных трофеев) был превращен в покровителя погонщиков мулов. Кернунн стал богом-оленем, Эпона – богиней-кобылой или богиней кобыл, а Артио – богиней-медведицей. Список таких приземленных истолкований можно продолжать до бесконечности; беда лишь в том, что после того, как они предложены, никто не знает, что с ними делать дальше.
У зооморфизма был довесок в виде тотемизма, теории, пользовавшейся большим успехом у некоторых авторов первой половины ХХ века, – она была заимствована из этнографии Северной Америки: если галлы – и весь народ целиком, и отдельные люди – охотно принимали имена животных, то не происходило ли это потому, что то или иное животное, конь, бык, вепрь, олень, ворон, было тотемом или мифическим предком народа?
С античности до средневековья обо всем этом не говорится ни в одном тексте какой бы то ни было местности и какого бы ни было автора. Но такая теория как нельзя лучше согласуется с понятием примитивной религии, культа природы. За последний век никто, кажется, не задумывался над тем, что если в Берне известна богиня по имени Артио («Медведица»), то это объясняется вовсе не тем, что местные древние гельветы считали себя потомками медведя или думали, будто их божество покровительствует косолапым, но просто-напросто потому, что медведь, как о том свидетельствует имя короля Артура, является символом царской власти (а вепрь – власти жреческой). Вольки носили имя «волка», а ирландец Кухулин носил имя «пса», это надо иметь в виду, чтобы не путать людей с животными. Христианские символы четырех евангелистов никогда не рассматривались учителями Церкви как доказательство или след христианского зооморфизма или тотемизма.
Мы не говорим здесь ничего о галльской мифологии, выдуманной от начала до конца и основанной на фантастических толкованиях изображений на котле из Гундеструпа. Мы уже касались этой проблемы и здесь не место вдаваться в ее детали. Слишком многое нужно о ней сказать и исправить, начиная с самого принципа существования такой мифологии, как ее представляют. Разработанная на основании нескольких предвзятых идей и следующая общему синкретизму всякого психоанализа, она сводит богов Галлии к нескольким гротескным марионеткам, играющим в потешном театре несколько человеческих и современных фабул.

БОГИ И МИФОЛОГИЯ

1. БОГИ И ТРЕХЧАСТНАЯ СХЕМА

Сразу же уточним, что мы в случае необходимости употребляем здесь слово пантеон лишь в приблизительном значении, за неимением другого термина, который лучше подошел бы для обозначения совокупности кельтских богов. Слово пантеон естественным образом должно прилагаться лишь к греческой религии, по сути своей политеистической, тогда как кельтская традиция тяготеет к монотеизму: кельтские боги суть различные аспекты одного великого высшего божества, пребывающего вне любых разрядов и функций, поскольку оно превосходит все разряды и совмещает в себе все функции.
Сделав эту оговорку, осмелимся утверждать, что наилучшее определение богов Галлии было дано Цезарем в кратком пассаже из De Bello Gallico. Там объясняется, что галлы знали богов, соответствующих пяти функциям и представленных в Риме посредством

МЕРКУРИЯ,

ЮПИТЕРА,

МАРСА,

АПОЛЛОНА,

МИНЕРВЫ.

Но он не приводит ни одного местного теонима, за что его ядовито упрекают наши современники. Если бы он сделал это, полагают они, сравнительный анализ был бы гораздо легче. Тогда, между прочим, мы достоверным образом узнали бы, был ли или не был Луг, засвидетельствованный в названии Lugu-dunum (Лион), великим богом, аналогичным ирландскому Лугу. Мы узнали бы также, был ли галльский Юпитер *dago-devo-s «добрым богом», соответствующим ирландскому Дагде, и точно ли Марс назывался Огмием.
Вполне возможно, что мы это и узнали бы, но намного ли это продвинуло бы нас вперед? Кроме того, что совершенное сходство теонимов, каким бы оно желательным ни было, далеко не необходимо, точное доказательство не свегда находится с помощью таких примитивных средств. Римский фламин, который носил то же название, что и брахман, не имел ни такой же значимости, ни такой же религиозной власти.
То, что проконсул посвятил все же несколько параграфов галльской религии и несколько строк – ее богам, это уже много. К тому же в первую очередь следует задаться вопросом, какие именно теонимы он мог бы назвать: каждое галльское божество в своем обширном регионе обладало многими десятками имен, функциональных, локальных или ситуативных, которые являются лишь самой ничтожной частью реальных галльских теонимов, ведь каждое божество без сомнения, как в Индии, имело несколько десятков миллиардов возможных имен. Даже если он назвал всего нескольких из них, Цезаря, должно быть, привел в замешательство столь широкий выбор.
Так что у него были основания ограничить простым наброском эту первую попытку объяснения (которое не является исключительно interpretatio romana). Впрочем Цезарь лишь отчасти доверял точности собственных определений, поскольку он добавляет, что кельты имели о богах «почти» (fere) такие же понятия, как и другие народы, то есть, короче говоря, что их понятия, несмотря на некоторое общее сходство, все-таки отличались от взглядов римлян. И в этом, добавляет он еще чуть дальше, они отличаются от германцев, которые чтут только тех богов, что у них перед глазами, то есть, Вулкана, солнце и луну.
Особенности кельтской религиозной системы, по сути своей несводимой к классической, приводит к тому, что ее поверхностное римское объяснение оказывается редко применяемым. Но Цезарь, обращаясь к римлянам, был вынужден употреблять выражения, которые они способны были понять. Кельтский Аполлон, например, носил в Галлии добрую дюжину имен, а Цезарь пишет, что он «изгоняет болезни» (Appollinem morbos depellere). Но «Аполлон» занимается не только этим, в Ирландии, например, известны два аспекта этого божества:

• один, Дианкехт, соответствует определению Цезаря;
• другой, Мак Ок, «юный сын» – это Аполлон, воплощающий в себе понятие молодости.
• Таким образом, это кельтское божество оказывается более многозначным, чем считал Цезарь. У кельтского Марса тоже были два обличья:
• первое – Нодонс/Нуаду из Британии и Ирландии, воплощение царственного достоинства и света;
• второе – печальный воитель Огмий в Галлии и Огма в Ирландии;
• эта дуальность не выходит за пределы воинской функции и показывает пустоту всех противоречивых теорий, касающихся природы этого галльского божества. Цезарь запросто расправился со всеми подобными трудностями, предложив свою простую схему, и мало кто понял, что схема эта была единственно возможной, поскольку она показывает нам, что внимание должно быть направлено не на теоним, а на его функцию. Некоторые «редкие» божества, такие как Esus, [C]ernunnos, Smertrios,будут объяснены таким же образом.
•   Соблюдая это условие, мы обнаруживаем у кельтов структуру развитой религии. Галлы римской эпохи зачастую колебались между между Юпитером и Марсом, между Марсом и Меркурием, между Меркурием и Геркулесом, поскольку бог, которого они хотели почитать официально, был схож со всеми этими иноземными божествами. Но мы извратили бы факты, желая по причине компромисса такого рода отстаивать существование в галло-римскую эпоху подобных «смешанных» божеств, принадлежавших обеим нациям, кельтской и римской. Галло-римский Юпитер, даже называемый Таранисом и снабженный своим колесом, все равно оставался Юпитером. Ни одна надпись на памятниках не называла его Таранисом. Ассимиляция постоянно шла в латинско-римскую пользу, наподобие того, что происходит при двуязычии, которое для большинства населения свидетельствует о неком переходном состоянии. Галло-римские боги, если они не были римскими божествами, чувствующими себя чужаками не в своем мире и временно усвоившими кое-какие из местных обычаев, были сильно романизированными кельтскими богами, неспособными однако к полной романизации. Ситуация, при равных условиях, сравнима с той, которая появится позже, при зарождении кельтского христианства, свидетельствуя о неприспособленности островных кельтов к административным структурам Церкви, – неприспособленности, которая, конечно же, не была предумышленной.
•   Обладай мы достаточной информацией, мы были бы вправе сравнить схему Цезаря и ее пять важнейших теологических функций с ирландским описанием богов из Племен богини Дану. Имена отличны – что понятно само собой – от тех, которые были известны в Галлии, кроме имени Огмия/Огмы (Марса), но функции строго идентичны:                              
• МЕРКУРИЙ:
•  
• Согласно Цезарю, это величайший из галльских богов, изобретатель всех искусств (inventor omnium artium), покровитель торговцев и странников. В Ирландии ему соответствует Луг Савилданах («Многоискусный», а не «Искусный во многих ремеслах», как неправильно понимают его прозвище, ибо ремесла – это только малая часть искусств). Он наделен способностями всех остальных богов, как говорится об этом в ирландском предании «Битва при Маг Туред» (Cath Maige Tuired). Поэтому Луг не входит ни в какие разряды, пребывает вне пантеона и над ним, чем объясняется множественное число Lugoves в галло-римской надписи из Аванша (Швейцария) и дательный падеж множественного числа Lugovibus в двух других надписях – из Осмы в Таррагоне (Испания) и из Бонна. Lug(us) – это «все боги», объединенные одним теонимом. Луг, однако, является также и в первую очередь светоносным богом, во многих отношениях напоминающим Аполлона. Это имя не засвидетельствовано в Галлии в простой форме, но его можно найти в нескольких антропонимах типа Luguselua «Принадлежащая Лугу», и конечно в топониме Lugudunum «Город Луга», который известен в полутора десятках вариантов. Широкое распространение культа Меркурия в Галлии, отразившееся в топонимах, надписях и скульптурах, подтверждает сообщение Цезаря. Не нужно только думать, что теология этого бога была простой: ирландский Луг обладает ярко выраженными «одиническими» чертами, сближающими его в определенном смысле с мрачным аспектом германских воинских божеств. Это отнюдь не кроткий бог, он не из тех, с кем люди без труда общаются или призывают по всяким пустяшным поводам. Однако этот мрачный аспект не был изначальным: Луг был прежде всего солнечным и светлым божеством. Он отнюдь не был, как про него ошибочно пишут, «люциферическим» божеством, предполагая за этим подразумеваемым качеством существование особой традиции. Кельтская традиция, которой он принадлежит была достаточно архаической, чтобы не лежать вне доброй дороги. Не всегда легко найти Луга среди различных прозвищ, когда они не приложимы к нему очевидным образом. Есть все шансы, что ирландское имя Мананнан было одним из прозвищ Луга, но у нас есть только два доказательства для такого отождествления: роль Мананнана в предании о рождении короля Монгана и ремесленная функция соответствующего ему валлийского Манавидана в мабиноги о Манавидане, сыне Лира.
•                                
• ЮПИТЕР:
   
• Цезарь приписывает ему власть над небом (imperium c?lestium tenere). Его ирландским соответствием является Дагда, «добрый бог» или бог-друид, обладающий тремя примечательными атрибутами и еще четвертым, не менее примечательным, но прямо ему не приписывавшимся:
•   - котлом изобилия, или дохристианским прототипом средневекового Грааля (обнаруживший его утоляет свой голод; котел, кроме того, служит орудием воскрешения: в него бросают мертвых – и они выходят из него живыми);
•   - палицей, чудовищным оружием, убивающим людей одним своим концом (в этом мире) и воскрешающим их другим (в Ином мире): след, оставляемый ею на земле, столь глубок, что может служить границей между двумя провинциями;
• арфой, в которой заключены все мелодии и все возможные инструменты, из которой Дагда извлекает три классических мотива ирландской музыки: мотив сна (всякая добрая музыка убаюкивает тех, кто ее слушает), веселья и печали.
• колесом, хранитель которого – «аватар» Дагды, слепой друид Мог Руйт («слуга колеса»). Это космическое колесо ирландского апокалипсиса: «Оглохнет тот, кто его услышит, ослепнет тот, кто его увидит, и погибнет тот, на кого оно упадет».
•  
• Дагда – это еще и отец ирландской «Минервы», Бригиты, и кельтского «Аполлона» в его юном обличье, Ойнгуса («Единственный Выбор») или Мак Ока («Юный Сын»), рожденного под вечер дня, продолжавшегося девять месяцев; если Дагда считался символом Вечности, и чтобы породить сына, остановил ход солнца, то его сын символизирует Время.
•   И хотя не существовало в Галлии божественного персонажа, обладавшего столь же характерными чертами (несмотря на несомненное отсутствие документов, подтверждающих его реальность), с римским Юпитером обычно сравнивали Тараниса, основным атрибутом которого считалось колесо. Колесо Тараниса, изображающее космическое колесо, служит также, как мы видим, атрибутом мифического ирландского друида Мог Руйта. Молния среди атрибутов Тараниса не упоминается, но в самом теониме заключено слово «гром» (tarann по-валлийски и бретонски). Палицу Дагды можно узнать в молоте галльского Сукелла («добрый молотобоец»), чье имя не имеет ирландского соответствия, но встречается в середине XIX века в mell benniget,«благословенном молоте», бретонского фольклора, которым добивали умирающего, облегчая его переход в мир иной.
• Дагда, называемый также Eochaid Ollathir («Эохайд Могучий Отец») или Ruadh Rofhessa («Красный Совершенного Знания»), является примордиальным богом, покровителем науки, поборником дружбы и дружеских соглашений (которые он сам с легкостью нарушает). Наконец, будучи богом Вечности, он является богом-владыкой хронологического и атмосферного времени, и в этом смысле он предстает господином элементов, воздуха, воды, земли и огня.
•   
• МАРС:        
•  
• Цезарь вполне закономерно приписывает ему воинскую функцию (Martem bella regere); у него имеются два островных соответствия:
•  
•   - На королевском уровне:
•  Нуаду, король ирландских Племен богини Дану: он сам не участвует в битвах, но, согласно известному присловью, «сражение нельзя выиграть без короля» (ni gebthar cath cen rig). Присутствующий король действует как «неподвижная движущая сила», регулирующая и успокаивающая воинскую функцию. В предании «Битва при Маг Туред» рассказывается, что Нуаду потерял правую руку в битве против Фир Болг, и что вследствие этого дисквалифицирующего увечья вожди Племен богини Данубыли вынуждены избрать среди фоморов его временного заместителя, можно сказать узурпатора. Этот заместитель, которого звали Брес, правил вплоть до того дня, когда его ненасытная алчность и самодурство вызвали бурю возмущения. Некий поэт подверг его поношению, вследствие чего он вынужден был отказаться от власти. Нуаду, обзаведшийся серебряным протезом руки, вернул себе королевский титул. Его атрибутом является «меч света», хотя функционально он прежде всего «даритель» и гарант благосостояния страны. Имя его происходит от основы *nod-, также как имя британского Марса Нодонса (Nodenti или Nodonti в дательном падеже), засвидетельствованного в IV в. нашей эры в надписях храма в Лидни Парк возле устья реки Северн.
•   - На воинском уровне:
•   Огма, герой Племен богини Дану, был известен в Галлии под именем Огмий, бог уз, аналогичный ведическому божеству Варуне. Греческий писатель Лукиан Самосатский оставил единственное в своем роде описание этого бога: Огмий у него относится к типологии Геракла, а не Марса. Напомним, что в классической мифологии Геракл – это не бог, а полубог, то есть «герой» в том смысле, каком этот титул понимался в Ирландии. Этой разницей объясняются все заблуждения по поводу галльского Марса, свойственные как древним, так и современным авторам. Само имя Огмия кажется не кельтским, а греческим или заимствованным из греческого (ogmoV «путь»). Стало быть, Огмий является владыкой мертвых, «проводником душ», чье имя нельзя было произносить (что объясняет заимствование из греческого), отдаленным прототипом средневековых плясок смерти и эквивалентом описанного Цезарем «Меркурия» в роли покровителя странников и купцов (средневековый «великий дьявол денег»). Огмию в его разновиднности Mars Mullo («из куч (трофеев)») галлы посвящали оружие побежденного врага, наступательное (копья, мечи, дротики) и оборонительное (шлемы, щиты, доспехи), в форме куч, которые нагромождали на поле битвы, или в форме ритуально разрушаемых в святилище даров, как в Гурне-сюр-Аронд (Уаза). Огмий/Огма предстает «темной» стороной верховного божества, «светлым» аспектом которого в Ирландии является Дагда. В Ирландии ему приписывалось изобретение магического огамического письма, а также покровительство красноречию, о чем упоминает и Лукиан Самосатский. В некоторых преданиях он именуется Элкмаром («Завистник» или «Великий
  Злодей»), персонажем, наделенным магическими способностями, но малодушным и трусливым, что соответствует его воинской символике и напоминает некоторые черты греческого Ареса.
• Огма – это бог войны, но он не вершит ее сам; он руководит ее ходом и контролирует ее, это объясняет, почему воинская деятельность, требующая много энергии была уделом героев (в Ирландии Кухулина), а не правителя, и что воинская функция разделяется на два уровня:
•  уровень героя, активного, но не действенного;
•   – уровень короля, неактивного в том смысле, что он не сражается сам, но «действенного», поскольку его присутствия достаточно для гарантии успеха (он «регулирует» все общество, включая «третью функцию», король, в отличие от героя, распределяет энергию).                             
•  
• АПОЛЛОН:
•  
•   Цезарь говорит о нем только как об Аполлоне-целителе. Подобно «Марсу», он имеет два островных соответствия:
•   - В роли целителя:
•   Дианкехт и трое его детей: два сына, Миах («Горбун») и Октриул, и дочь Айрмед («Мера»). Дианкехт («Быстрый Захват») был изготовителем серебряного протеза для короля Нуаду, отчего этот последний получил прозвище Аргетлав («Среброрукий»). Однако, согласно преданию «Битва при Маг Туред», Миах заменяет этот протез настоящей рукой и завистливый бог-врачеватель убивает своего сына. Согласно той же саге, четверо «друидов», сошедшихся у «Молодильного источника», в который были брошены лекарственные травы, возвращают к жизни погибших воителей из Племен богини Дану, погружая их в этот источник. В мифологических генеалогиях Дианкехт является также дедом верховного бога Луга.
•   - В качестве бога юности:
•   Ойнгус («Единственный Выбор») или Мак Ок («Юный сын»), зачатый и рожденный в один день (равный девяти месяцам), плод «прелюбодеяния» Дагды и Боанн (*Bo Vinda «Белая Корова», р. Бойн) жены Элкмара (Огмы), брата Дагды. В ирландской мифологии он прославился тем, что хитростью похитил у Дагды его волшебный дворец Бруг-на-Бойнне («Крепость на Бойне»): юный бог попросил себе этот дворец на одни сутки, но поскольку символически этот отрезок времени равен вечности, дворец остался его собственностью навсегда. Ойнгус является также героем архаического повествования Aislinge Oengusso («Видение Ойнгуса»), разъясняющего понимание времени в кельтском мире.
•   Проблемы, возникающие в связи с «Меркурием» и «Марсом», в совокупности своей являются достаточно сложными, ибо оба этих божества разделяют между собой в кельтском регионе многочисленные аполлонические черты. Каринтийский бог войны Марс Латобий также предстает в облике юноши, как о том свидетельствует бронзовая статуя, открытая в Магдаленсберге (рядом с Клагенфуртом в Каринтии). Это изваяние греческой работы, снабженное надписью в честь Марса.                    
•  
•   МИНЕРВА:
  
• Непосредственным ирландским соответствием галльской «Минервы» является Бригита, дочь Дагды, матерь искусств (и «художников», aes dana, считавшихся сведущими в тайнах ремесла или в духовных знаниях) и древнейших богов (то есть четырех богов из нашего списка): именно ее считали своей покровительницей ирландские поэты-филиды, она считалась матерью поэтов, кузнецов и целетилей. Ее имя упоминается в мифологических текстах лишь вскользь, ибо она была полностью христианизирована. Но и в агиографических текстах указания на нее также малочисленны, за исключением того многозначительного факта, что святая Бригита нередко приравнивается к Деве Марии. Ее имя на материке закреплено в одном из древнейших слоев кельтской топонимики с корнем brig- (Brigantia>Bregenz). Она носила также прозвища Белисама («Ярко Сияющая») или, во множественном числе, Suleviae (sul- «солнце» во всех кельтских языках, за исключением ирландского, где suil «глаз»). Однако скульптурные изображения Минервы в римской Галлии не должны автоматически называться «Бригита»: невозможно дать кельтское имя неподписанной скульптуре.
• Особенностью этого великого женского божества кельтов является то, что она – единственная богиня в ряду четырех богов. Напрашивается параллель с индийскими Пандавами, которые впятером владели одной-единственной супругой, Драупади. Именно поэтому у кельтов не было божеств, соответствующих Юноне, Диане или Венере. Бригита является одновременно дочерью великого бога друидов, матерью древнейших богов (один из которых – Дагда!) и супругой или сестрой их всех. Эта божественная генеалогия, переведенная в термины, доступные человеческому сознанию очевидно абсурдна, но генеалогия бессмертных богов нужна только, чтобы определить отношение одних богов к другим. Уточним также раз и навсегда, чтобы рассеять все возможные недоразумения, что у Цезаря Меркурий, изобретатель всех искусств, отнюдь не является дубликатом Минервы, преподающим людям лишь основные начала ремесел.
• Сравнение с островными параллелями позволяет внести непосредственную коррективу: ирландский Луг занимается теми «искусствами» (материальными и интеллектуальными), которые инициирует Бригита в качестве матери поэтов, кузнецов и целителей, поскольку воинская и ремесленная инициации были женскимми, только жреческая инициация является мужской. В той же Ирландии мы всегда встречаем Бригиту под самыми различными и разнообразными именами, такими, как Боанн, Этайн, Этне (от род.п. Etain, Etaine), Тальтиу («Земля»), или даже Эриу, Банба, Фодла, разными именами Ирландии,в соответствии с аспектом рассматриваемого мифа. Под именем Морриган («Великая Королева»), как богиня войны, она считается женой Дагды. Но была ли она матерью, дочерью, женой и сестрой, подобное сочетание противоречий или нелепостей только точнейшим образом соответствует ее теологическому определению. Неудивительно, что после христианизации Ирландии святая Бригита почиталась почти так же высоко, как святой Патрик, и что фольклор, связанный с ней, ее праздник 1 февраля, были очень важны, тогда как документы, относящиеся к дохристианскому празднику Имболк очень бедны.
• Присмотримся теперь к некоторым сложностям этого схематического описания. Подведем краткий итог упомянутых выше соответствий:
•  
•   МЕРКУРИЙ ЛУГ многофункциональный бог,
•   ЮПИТЕР ДАГДА бог-друид,
•   МАРС НУАДУ бог-царь,
•   *** ОГМА воин и волшебник,
•   АПОЛЛОН ДИАНКЕХТ бог-целитель,
•   *** МАК ОК бог юности,
•   МИНЕРВА БРИГИТА единственное женское божество.
•  
• Задача состоит в том, чтобы определить функции этих пяти великих сущностей в соответствии с тремя функциональными индоевропейскими категориями:
•  
•   - первая функция, жреческая,
•   - вторая функция, воинская,
•   - третья функция, ремесленная и производительная.
•  
• Меркурий / Луг превосходит все остальные классы и осуществляет все их функции. Он, стало быть, находится «вне классов» и сам по себе равнозначен «всем» богам. Его положение ясно и к нему незачем возвращаться.
• Юпитер / Дагда осуществляет первую функцию, надзирает за первым, жреческим классом.
• Марс / Огма (Нуаду) осуществляет вторую функцию, надзирает за вторым, воинским классом.
• Три этих божества или группы божеств, взаимно обязанные и дополняющие друг друга, составляют то, что мы назовем верховными богами кельтов, не совсем адекватным термином, но другого у нас нет. Они вместе осуществляют союз духовной власти и мирского могущества (см. ниже стр. 188 и далее).
• Первая классификационная трудность возникает в связи с Минервой / Бригитой, которую очевидно невозможно причислить к третьему классу, ремесленному и производительному, даже памятуя о том, что она – матерь или покровительница ремесленников (она также покровительница поэтов и целителей, которые были друидами), ведь она к тому же – жена, мать, сестра или дочь каждого из верховных богов, и она же была аллегорией или воплощением Власти как «королева». Однако обращение к ирландской архаике способно разрешить эту проблему: Бригита (Боанн, Этне, Этайн, Эриу и т.д.) представляет собой женский аспект жреческой и воинской власти и на этом основании «надзирает» за третьей функцией, наличие которой необходимо для жрецов и воинов. По этой же причине воинская инициация осуществлялась также с помощью королев, которые, так же как изначальные друиды, жили на севере Британии.
•   Вторая трудность связана с тем, что Цезарь не упоминает ремесленников, соответствующих ирландским Гойбниу (кузнец),Лухта (плотник) и Кредне(литейщик бронзы). Тем не менее ясно, что, не найдя для божества, ответственного за всю третью функцию ремесленников и крестьян, он препоручил заботу о ремеслах Минерве. Из этого вовсе не следует, что эта богиня сама является «третьей функцией».
•   Третья, и не малая, классификационная трудность касается Аполлона / Дианкехта (Мак Ока). Какую из функций следует ему приписать или доверить? Разумеется, не третью, поскольку медицина была искусством друидического уровня, и друиды, занимавшиеся этим искусством, не переставали оставаться друидами. Медицину, на самом деле, тоже можно разделить на три функциональных уровня:
• жреческий – медицина заклинаний;
• воинский – кровавая медицина или хирургия;
• ремесленный – медицина трав.
• К тому же, Мак Ок, бог юности, был сыном Дагды. Решение и на этот раз находится довольно просто: Цезарь установил и определил поприща функциональной компетенции галльских богов, пользуясь латинскими теонимами. Его определения достаточно ясны, однако он не соотносит их с индоевропейской трехчастной системой по той причине, что не подозревал о ее существовании и принципах. Не приписывая Дианкехту контроля над первой, жреческой функцией, находившейся вне его компетенции, мы не можем отказать ему в жреческом звании друида-целителя. Он занимался тем же, чем и все друиды/специалисты.
• Заметим также, что касается кузнеца, уважаемого члена кельтского общества, что бог-металлург создавал и орудия жертвоприношения, и оружие для воинов, и сельскохозяйственные орудия. На деле, исследования показывают, что в кельтском мире, по крайней мере, «третья» функция существует только по отношению к двум другим. Она включает в себя все, что не содержится в двух остальных функциях, это соответствует архаике «Манавадхармашастры», которая помимо производства средств к существованию говорит также о главном долге вайшьев,или держателей материальных богатств – почитать, уважать и кормить жреческий класс брахманов и воинский класс кшатриев.
• Наконец, становится очевидным, что эти трудности разрешимы и что наша основная цель достигнута. Галлия, со своей стороны, располагала множеством теонимов, которые тем или иным образом укладываются в пятичастную классификацию, вполне обоснованно предложенную Цезарем. А когда данное распределение оказывается чересчур сложным или невозможным, причину этого следует искать лишь в нашей недостаточной осведомленности. Это также часто происходит, поскольку не учитывается различие между классом и функцией. Суть такого различия очень проста: все боги принадлежат к первому жреческому классу, потому что они – боги. В этом качестве они надзирают и покровительствуют различным функциям в той мере, в какой они вмешиваются в человеческие дела, поскольку последние нуждаются в управлении. Мир богов, совершенный по определению, не нуждается ни в каком управлении или надзоре над функциями.
•   Еще одна трудность, в сущности не такая уж значительная, должна быть упомянута в дополнение к выше сказанному: она связана с тем, что галльские cognomina в интерпретации римского времени нередко приписываются то одному, то другому божеству:
•  
• - Iovantucarus («любящий молодость») колеблется между Марсом и Меркурием;
• - Virotutis («вождь, муж из народа») – это одно из прозвищ Аполлона, но окончание его имени – tutis – является более поздним вариантом корня touta-, зафиксированным еще в одном из прозвищ Аполлона, Toutiorix, а в своей обычной форме – в прозвище Марса, Toutatis (которого не следует считать «национальным богом» или, как полагал Вандриес, гаплологией *touto-tatis «отец племени», которая больше соответствовала бы Юпитеру, эквиваленту Дагды Оллатира).
•   Эти флуктуации косвенным образом подтверждают определения Цезаря, поскольку объясняются неспособностью верующих римской эпохи свести кельтские божества к классическим нормам. Подобная неспособность характерна также для современных эрудитов. Вовсе неочевидно, например, что триада Лукана из «Фарсалии» – Эсус-Таранис-Тевтат, ставшая объектом стольких ученых толкований, верно толковалась. Если эта триада не является совокупностью имен, объясняющейся лишь тягой латинского автора ко всему необычному и экзотическому (и это предположение не кажется соответствующим действительности), ее следует проанализировать прежде всего исходя из значения теонимов:
•  
•   ЭСУС «лучший»,
•  
•   ТЕВТАТ «(вождь) народа»,
•  
•   ТАРАНИС«молния, гром».
•  
• Это – три прозвища Юпитера (Дагды), а вся триада, таким образом, остается сама собой, то есть не «тройным усилением», а выражением множественности в единстве. В другом плане она дает понятие о неисчислимом множестве божественных имен, как и Lugoves, о которых говорилось выше (cм. стр. 32). Однако можно сказать, что эта триада трехфункциональна, и, что она выражает одновременно социальную и божественную реальность:
•  
• Эсус как «лучший» является прямым эквивалентом галльского Jupiter Optimus Maximus, то есть, если можно так сказать, самым «жреческим» аспектом Юпитера.
• Тевтат гораздо меньше ассоциируется с войной, чем с touta, иначе называемой Цезарем в Галлии civitas.
• Таранис своим именем напоминает об «ужасном» или «устрашающем» аспекте Юпитера. Он мог соотноситься с военной составляющей власти.

В таком случае мы имеем поздний галльский аналог (римской эпохи, если не созданный под римским влиянием) капитолийской триады, собирающей все общество под защиту верховного бога (Таранис покровительствует галльским milites, а Тевтат – quirites).
Эти весьма точные классификации божеств являются в то же время чрезвычайно гибкими. Ниже мы позволим себе то же замечание относительно человеческого общества. У кельтов совсем не замечается функционального перекоса, свойственного германцам, отводившим главную роль в своем пантеоне богу-воителю. Божественная и человеческая власть поддерживает равновесие между «миром» и «войной»: воинственные черты Дагды, о которых не следует забывать, не являются все же главными, а если бог Луг, по праву и фактически, является всемогущим, он никогда не подменяет никого из подчиненных ему божеств. Будучи предводителем богов, он вмешивается в битву при Маг Туред лишь для того, чтобы свершить решающее деяние – оцепенить своей воинской магией воинство фоморов и поразить камнем из пращи великана Балора, своего деда, что мог сделать только он.

2. БОГИ, ГЕРОИ И ВОИНЫ

Было бы трудно говорить о кельтских полубогах в том же смысле, какой придает им греческая мифология. Впрочем, в Ирландии, когда речь заходит о сколько-нибудь значительных персонажах, легендарных или псевдоисторических, действие переносится в область мифа, где разница между человеческим и божественным теряет всякое значение, поскольку кельтская традиция почти не интересуется «обычными» людьми. Герои не являются богами, поскольку для них не нашлось никакого места в пантеоне, а легенды чаще всего устанавливают лишь общую хронологию их существования: рождение, детство, юность, жизнь, наполненная подвигами, героическая и насильственная смерть.
  Но герои – не обычные люди, поскольку им открыт доступ в Иной Мир, а наималейший из их подвигов превышает возможности человеческого существа. Другое отличие «бога» от «героя» присутствует на функциональном уровне. Явные воинские качества героя мешают ему принимать какое-либо участие в осуществлении управления (отношения Кухулина и Морриган, богиней войны и власти, были сложными и порой враждебными, отмеченными постоянной неприязнью со стороны героя и несколькими предательствами со стороны богини). Герой должен только совершить воинский подвиг. Кроме того, Кухулин, одновременно архетип и прототип, – это единственный герой такого масштаба во всех ирландских легендах, другие воины были слабее его или были его подражателями. Неслучайно, что некоторые греческие авторы описывали Геракла как героя-основателя Галлии.
  Таким образом, никогда не утверждалось, что Кухулин – это бог: он героический воин, умирающий стоя, лицом к неприятелю. В то же время он сын Луга. Его рождение произошло троекратно, а зачатие свершилось в Ином Мире. Здесь все обстоит совсем не так, как в Греции, где боги нисходили на землю, чтобы породить полубогов, одарив своей любовью смертных избранниц, здесь частица человеческого общества, жреческого, королевского или воинского, внезапно переносится на уровень богов и обретает их способности.
  Если не принимать во внимание некоторую разницу в измерениях времени и пространства, между посюсторонним и потусторонним мирами существует тесная связь, неоспоримое сходство. Уладский цикл, который наряду с циклом мифологическим является наиглавнейшим источником наших сведений, отмечен яркой мифологической окраской: перенесенные в область мифа человеческие персонажи ведут себя как боги, типологическим воплощением и функцией которых они чаще всего предстают.
  Мифический мир кельтов соткан из неустанных повторений, не полностью скрывающих изменений имен: Дагда повторяется отчасти в короле Конхобаре и друиде Мог Руйте, прошедшем высшую инициацию, остановив, как Дагда, ход солнца (за что он поплатился сверхъестественной слепотой). Кухулин – сын Луга, но под своим первым именем, Шетанта («идущий»), он имеет много общего с Огмой («проводником»). Сам Огма предстает в образе «оскопленного» хитреца Келтхара, хранителя волшебного и убийственного копья, которое сопровождает котел Дагды. Друид Финген, подобно Дианкехту, описывается как чудесный врачеватель: ему достаточно взглянуть на дым, поднимающийся над крышей какого-нибудь дома, чтобы определить, какими болезнями страдают его жильцы; когда король Конхобар получает смертельную рану от камня, пущенного из пращи, он спасает его путем искусной трепанации черепа.
При необходимости божественная функция или личность могут фрагментироваться, дробиться на триады или на множество персонажей, которые в случае надобности становятся братьями и сестрами: было три королевы Медб, но у той из них, что правила Коннахтом, подчас насчитывалось пять сестер. У Дагды – два брата, Мананнан и Мидир; один из них – бог Иного Мира, другой является владыкой и судьей «нижнего мира» и, согласно некоторым преданиям, одно и то же приключение приписывается то одному, то другому из трех братьев. Насчитывается множество богинь-эпонимов Ирландии (столько же, сколько имен у этого острова) и у всех одна и та же история. Ирландия и в самом деле носит немало мифологических или символических имен, а ее героические персонажи нередко троятся, как и боги: три Махи, три Морриган, три Бодб, три эпонима Ирландии – ведь это число, при всей своей множественности, является одним из символов совершенного божественного единства. Из этого следует, что у кельтов была весьма сложная типология богов.

1. ЕДИНСТВО КЕЛЬТСКОЙ МИФОЛОГИИ

В целом, когда в современной работе заходит речь о кельтах и их мифологии, редко не упоминают о красочном, почти экзотическом характере литературы, в которой она заключена. Именно это, в некотором смысле, является предлогом для фантазий и ошибочных суждений. Персонажи этих произведений очень колоритны, и хотя они обладают лишь зачаточной психологией, их характеры очень типичны. У них яркие и четко обрисованные черты, движущие силы действия элементарны и легко объяснимы. Стиль повествования чаще всего несложный; словарный состав всегда прост. И если мораль не всегда соблюдена, ложь и лицемерие, эти два порока нашей технически развитой цивилизации, встречаются очень редко, так же редко, как воровство. Кодекс чести всегда очень строгий, даже жесткий. Мы вспоминаем Финна, который во время пира, откуда один из сотрапезников стащил яйцо на блюде, говорит пригласившему его: «Вы можете есть все: я никогда не ем остатки краденого».
В этой литературе также пытаются искать образ доброго островного дикаря, достаточно разумного, чтобы цивилизованному человеку рассматривать его с благосклонной симпатией. И если это никогда не удается, кроме, может быть, некоторых французских литературных кругов, после Макферсона и нескольких других авторов для переводов текстов и объяснения кельтских литературных сюжетов мифология всегда считается божественным хаосом, в любой выдержке из которого, взятой наугад, интересны только несколько отрывков. Что касается галлов и их посмертного становления, несколько комиксов, как некий псевдоисторический роман, смогли поддержать образ Эпиналя и иллюзию, что мы все знаем о самых тайных мыслях галлов.
В выше изложенных главах мы могли представить только несколько фрагментарных идей для первоначального синтеза. Однако мы должны с уверенностью подтвердить единство кельтской мифологии, которую сохранила Ирландия, пусть и просеяв сквозь сито христианизации. От происхождения богов, Племен богини Дану, до происхождения гойделов, от обустройства Ирландии, от потопа до прибытия святого Патрика; от существования жреческого класса до существования традиционной королевской власти в Таре – все это остается, все это рационально объясняется, все это связно, во всем этом есть смысл. «Книга взятия» (Lebor Gabala), будучи далеко не гигантской грудой хлама, как ее видел издатель, А. Макалистер, и не «мутным потоком», пересекающим всю историю Ирландии, как считал Ж. Вандриес, является, несмотря на библейские компиляции в ней, неисчерпаемым кладезем чистой мифологии, тогда как предания мифологического и эпического циклов соответствуют двум основным осям:

ЭТИОЛОГИЯ: творение мира и рождение или прибытие богов и людей, а затем апокалипсис конца цикла.

БОРЬБА ЗА ВЛАСТЬ: сначала между Племенами богини Дану и их предшественниками, затем между богами и людьми и, наконец, между дохристианскими богами Ирландии и Христом Царем, представленным, почти «персонифицированным» (ирландским образом) святым Патриком и его первыми последователями.

Добавим к этому почти неразрушимое и массивное строение ирландских законов, которыми во Франции почти никто не занимался, начиная с д’Арбуа де Жюбенвиля, в течение ста с лишним лет; добавим к этому также прочное основание функциональной трехчастной системы, религиозной и традиционной идеологии, очевидной и эффективной на всех уровнях кельтского общества, островного и континентального, и, наконец, признаемся, что самое существенное из того, что представляет интерес в кельтской традицией, часто плохо понимается теми, кто должен ее исследовать.

В этом переизбытке фактов и персонажей, если вглядеться в него повнимательней, все подчинено полномочиям и функциям, классификации и типологии, сюжету, схеме или теологеме. Короче говоря, первые поборники евангелизации Ирландии передали нам из глубины веков дохристианскую традицию, за что мы должны быть им весьма признательны. В обмен или в благодарность за эту неоценимую услугу – еще не признанную современной наукой – постараемся не упрекать их за то, что они не выявили до конца характер Луга: Кухулин и Конхобар были им больше по сердцу, хотя ирландские монахи раннего средневековья, точно так же , как их собратья XV в. и последующие поколения эрудитов, будучи искренними христианами, никогда не подозревались в язычестве и ереси.

IV. ЖРЕЧЕСКИЙ КЛАСС: ДРУИДЫ, ПОЭТЫ, БАРДЫ И ПРОРИЦАТЕЛИ

Отличительной особенностью кельтской религии можно считать то, что она, в отличие от религии греческой, римской или германской, располагала не только священнослужителями, но и иерархизированным, организованным и глубоко структурированным жреческим классом, во многом сравнимым с классом индийских брахманов.

Мы имеем в виду друидов, которые, по правде говоря, являются совсем иным, чем просто духовенство. Однако и это последнее наименование мы будем употреблять время от времени, чтобы дать ясное понятие о том, что сущность их функций относилась к религиозному порядку. В древних текстах нигде не указывается, что друиды были священнослужителями. Но они занимались жертвоприношениями, и уже одно это говорит о том, что их жреческое достоинство не подлежит сомнению. Было бы заблуждением видеть в них только «философов», а в «друидизме» – лишь собрание метафизических доктрин. Также было бы пустой тратой времени – заниматься исследованием несуществующей друидической иконографии.

Все это нужно уточнить до мельчайших деталей. Ибо, как брахман в Индии, друид был гораздо бoльшим, чем «священнослужитель» в современном смысле этого слова, потому что средневековый и современный мир понемногу удалился от мира священного в литургических, обрядовых и богословских проявлениях. В обществе же, в котором не существовало никакой разницы между «священным» и «профанным» из-за отсутствия профанного, друид был гораздо выше короля или воина, занимая первое по важности и достоинству место. Символизм цветов довольно верно передает социальное превосходство друидов:

белый – это универсальный жреческий цвет индоевропейцев: во всех кельтских языках *vindo-s, ирл. find, валлийск. gwyn, бретонск. gwenn, обозначает «белый, добрый». И нету друида ни у Плиния, ни в ирландских преданиях, который бы не носил белых одеяний. Красный – это воинский цвет, а также цвет знания (Дагда был назван Ruadh Rofhessa «Красный Совершенного Знания»). Другие основные цвета, синий, зеленый и желтый, относятся к классу производителей, однако как функциональные цвета они редко появляются в кельтских преданиях. Атрибуция синего бардам, а зеленого прорицателям (vates) является ошибкой неодруидизма. Во-первых, синий и зеленый – это один и тот же цвет, а, во-вторых, этот цвет не был жреческим, так как единственным жреческим цветом являлся белый. Во всех живых кельтских языках, ирландском, валлийском и бретонском, glas обозначает одновременно «синий», «зеленый» и «серый».

Существование друидов имело смысл и было реальным в рамках живого кельтского общества, где все основывалось на понятии о священном. Название «философия» может в полной мере относиться лишь к греческой мудрости вне зависимости от любых религиозных понятий, и говорить о «философии» у индийцев или кельтов – это очевидная бессмыслица. Другое доказательство жреческого достоинства друидов является косвенным, но от того не менее убедительным: Цезарь употребил галльское слово druides, поскольку латинское слово sacerdos (используемое им два или три раза) имело более узкий и неполный смысл (для обозначения воинского класса латинского термина equites ему было достаточно). Напомним еще раз, что древний друид существовал только в рамках независимого кельтского общества, не обращенного в другую религию, он пользовался кельтским языком как языком священным. Этого достаточно, чтобы относиться к любому возрождению «друидизма», претендующему на древнее кельтское происхождение, как к ничтожной пародии. Брахманы лучше нас знают, что санскрит церемоний или обрядов, размышлений или гимнов возник не для того, чтобы переводиться на другие языки.

1. УПРАВЛЕНИЕ СФЕРОЙ СВЯЩЕННОГО

Универсальный характер друидического священства подтверждается одновременно его географическим распространением (территория распространения кельтов) и наличием центра, к которому оно себя привязывает. В Галлии и Британии, до римского завоевания, и Ирландии вплоть до введения христианства существовали полные жреческие иерархии. Нет никаких свидетельств относительно их наличия у цизальпинских галлов (за исключением короткого пассажа у Тита Ливия, который использовал слово antistites в описании смерти консула Постумия в 216 г. до н.э.), в Галатии и долине Дуная, но из этого вовсе не следует, что они не совершали какого-либо служения. Ощутимый след их присутствия сохранился в латинском слове из религиозной сферы – vates «прорицатели», которое могло быть заимствовано только у цизальпинских галлов. А кельтские vates составляли часть класса друидов.
Друиды, однако, не представляли собой теократию или иерократию: не подчиняясь ни чьему принуждению, они имели право вмешиваться в военные и политические дела, хотя им было чем заняться и в области духовной (что постоянно подтверждает поведение ирландских друидов). Кельтская жреческая структура является достаточно древней, так как в ней друиды имели право как на священство, так и на участие в войне, тогда как воины не имели права на священство, – достаточно древней для того, чтобы в ней можно было видеть воспоминание (не столько историческое) об изначальной неразделенности, об «эдемическом» состоянии общества, состоящего из людей мыслящих и мудрых и не имеющего надобности ни в классах, специализирующихся на определенной функции, ни в правителях, действующих посредством законного принуждения.
Не восходя столь далеко в мифическое время, их происхождение было предметом борьбы мнений ученых. Цезарь говорит, что их учение (disciplina) было найдено в Британии и что те, кто хотел лучше его постичь, отправлялись туда для совершенствования своих знаний. Тут возникает вопрос, почему галльские друиды посещали Британию, хотя бритты были менее развиты, чем галлы. А отсюда всего один шаг до упрека Цезаря в неточности.
Но подобные путешествия совершали и ирландские друиды, и цель этих поездок не зависела от уровня материального, технического или социального развития (впрочем не так уж очевидно, что бритты I в. до н.э. были такими отсталыми и дикими!): Британия, как реально, так и символически, является островом, а всякий остров, по традиционному определению, это сакральный центр. Из этого вовсе не следует, что «друидизм» (данное слово – это неверное современное наименование жреческого класса), панкельтский институт, зародился в Британии и стал впоследствии предметом экспорта, как современная политическая или религиозная доктрина. Просто немыслимо, что какая-то из кельтских групп могла обходиться без друидов, так же немыслимо, чтобы существовали кельтские жрецы, которые бы не были друидами, и чтобы друиды не были глубоко интегрированы в кельтское общество.
По той же причине абсурдно предполагать, что друиды имеют докельтское происхождение. Ничто не доказывает, будто, появившись в Западной Европе, кельты нашли уже сложившуюся организацию друидов. Друиды не были и строителями мегалитов – они разве что продолжали их использовать, в основном в легендах. Такие ученые, как д’Арбуа де Жюбенвиль, Турнайзен или, если брать более близкое к нам время, Вандриес, плохо поняли внутреннюю структуру жреческого класса: все они были введены в заблуждение запутанными классификациями, пущенными в ход ирландцами.
Необходимо также в деталях изучить несколько относительно поздних текстов, которые рассматривают близость друидов к монотеизму, с одной стороны, и к пифагорейской доктрине, с другой стороны. Кельтская тенденция к монотеизму открыто упомянута блаженным Августином, De Civitate Dei, VIII, 9 (Zwicker, Fontes Religionis Celticae II, S. 124). Что касается отношений друидов и пифагорейцев, они были рассмотрены как с точки зрения друидического влияния на пифагорейцев (Александр Полихистор, De Pythagoricis symbolis, у Климента Александрийского, Stromata I, 15, 70, 1; Zwicker, op. cit., S. 21, 4-7), так и касательно пифагорейского образования, заимствованного друидами (Hippolytus Romanus, Refutatio omnium heresium I, 2, 17; Zwicker, op. cit., S. 88, 21-25; 89, 2-10).
Сопоставление текстов показывает что в жреческую иерархию, основанную на знании, а не на какой-либо административной власти, входили многочисленные степени и разделы специализации, исключающие любую двусмысленность:
Первая категория – это друиды-теологи. Согласно Цезарю, они предавались умозрительным построениям, делясь ими с молодым поколением. Они занимались не только проблемами религии, но и вопросами правосудия и образования, не считая надзора над политической властью. Но здесь необходимо одно уточнение: Цезарь предлагает для жреческого класса всеобъемлющее определение, противопоставляющее его остальной части общества, а вовсе не установление различных жреческих категорий или специализаций. «Друид» – это общий термин, и специфического названия для друидов, совершавших жертвоприношения, не существовало (его напрасно в течение долгого времени пытались найти): все друиды, какова ни была бы их специализация, имели право, хотя бы теоретическое, совершать жертвоприношения.
Вторая жреческая категория занималась поэзией и «литературой», если можно называть этими словами предания или поэмы, которые исключительно декламировали наизусть или пели. Цезарь не упоминает о ней по той простой причине, что указана нами выше, но греческие авторы, Страбон и Диодор Сицилийский, говорят о ней достаточно подробно. К этим категориям в Галлии причислялись барды, а в Ирландии – филиды, или «поэты». Их занятия включали в себя немалую часть функций, перечисленных Цезарем:

история и генеалогия (которые представляли по сути одну и ту же дисциплину, которая занималась составлением генеалогии правящего царя, уходящей как можно дальше вглубь веков),
литература (чтение наизусть мифологических и эпических легенд и поэм),
предсказания и сатира (которые являлись для царя и друида средствами управления или давления на царскую власть), правосудие (свершаемое царем, но возвещаемое друидом, который обычно был законником: царь-судья – это исключение),
обучение (организованное до самых глубин доктрины, подобно обучению у индийских гуру, первые уровни которого, однако, были доступны для любого),
дипломатия (разнообразные посольства и переговоры, заключение договоров о дружбе и союзе),
музыка (арфа, струнный инструмент, но отнюдь не духовые и ударные инструменты),
медицина (ее три аспекта: заклинания, хирургия и лечение травами),
распределение напитков (виночерпий: он разделял доли сотрапезников, но разливала напитки в кубки царица),
информация (друид-привратник, опрашивающий гостей),
архитектура (строительство домов или крепостей).

Преобладающая роль филидов в преданиях, записанных после христианизации, в свое время навела д’Арбуа де Жюбэнвиля на мысль, что они составляли параллельную «корпорацию», соперничавшую и конкурировавшую с друидами. Фактически же такого противопоставления никогда не существовало. Филиды входили в жреческую категорию, чья деятельность не противоречила христианскому учению, так как они давно уже не совершали жертвоприношений: именно они в первые же века христианства сделали возможным передачу – так же как и формальную фиксацию – легендарного наследия. Во многих преданиях термины филид и друид являются эквивалентными и взаимозаменяемыми. По определению филид (и все его разновидности) равнозначен «ясновидящему»и является полноправным участником жертвоприношений.
Третья категория включает в себя прорицателей(др.-ирл. faith; галльск. vatis, мн. ч. vates). В их ведении находились все «практические» приложения религии, в частности, две их главные области:
прорицание (искусство авгуров),
медицина (магическая, хирургическая и растительная).
Из специальных трактатов нам известно, какие именно требования предъявлялись к филиду: двенадцать лет обучения, овладение грамматикой и сложным техническим языком, использующимся жрецами, знание и практическое употребление многих десятков поэтических размеров, точное воспроизведение по памяти (без каких-либо вариаций) многих сотен преданий. Все это напоминает о двадцати годах обучения, упомянутых Цезарем. Иерархические различия в этой категории проступают достаточно отчетливо: от fochlocon, или ученика, знавшего наизусть всего семь историй и довольствовавшегося на пирах случайным куском, до «ученого» ollam (превосходная степень от oll «могучий»), знавшего триста пятьдесят больших историй и сто пятьдесят малых, и имевшим право на свиту из двадцати четырех человек.

2. ИРЛАНДСКОЕ ОТКЛОНЕНИЕ

Ирландские трактаты по метрике донесли до нас память о тех временах, когда барды великого острова, распределенные, как и филиды, по степеням сложной иерархии, проходили долгие и трудные учебные занятия и слагали поэмы, следуя соответствующим метрическим правилам. Эти следы позволяют нам восстановить, посредством сравнения с ситуацией в бриттских и галльских областях, первоначальное состояние вещей в Ирландии: поскольку письменность употреблялась исключительно для магических целей, бард слагал свои песни и поэмы, но не записывал их (основа bardo- этимологически означает «слагать (песни) похвалы»). Записями на огамическом алфавите ведали ирландские филиды, чье наименование («ясновидящие») указывает на их причастность к категории магов-предсказателей.
Но магия обрела особенное значение – возможно больше посмертное, чем реальное, под влиянием христианства – во времена упадка кельтской традиции, когда при дворах ирландских королей, еще до начала рукописной традиции, филид вытесняет барда (который продолжал существовать как придворный поэт только в Уэльсе), оставляя за прорицателем как таковым лишь практическую и материальную часть жреческих обязанностей (уменьшенную христианизацией), то есть, предсказания и целительство, и сохраняя за собой прибыльные занятия устрашающей сатирой.
Иначе невозможно истолковать Диодора Сицилийского, называвшего «бардами» мудрецов, которые в Галлии могли помешать воинствам, сошедшимся для сражения, вступить в схватку, тогда как подобная функция в Ирландии перешла к друидам. Что же касается уклонения в сторону письменности, то оно уже было предрешено исключением бардов из жреческого класса.
Поскольку, повторяем, «друиды» были общим наименованием для всех членов жреческого класса, внутренние категории распределения по специальностям, которые мы должны определить, выглядели так:

теолог, умозрительная религиозная роль которого включала в себя размышления, объяснения и комментарии к священным доктринам;
бард, или «поэт», замененный в Ирландии разновидностью прорицателя (филидом).
прорицатель (vatis в Галлии, faith в Ирландии), занимавшийся всей практической стороной жреческого знания: гаданием, магией.

Жертвоприношение, название которого в Ирландии и во всем островном кельтском мире стало обозначать евхаристию (ирл. iobart<idpart<*ate-berta- “жертвоприношение”), было общей привилегией всех друидов.
Таким образом, распределение обязанностей прочерчивается вполне отчетливо и соответствует линиям, разграничивающим различные области специализации. Столь же отчетливы и уровни иерархии, и не существует никакой общей мерки, как мы это уже говорили, но повторим еще раз, для достоинства «ученого» и неясного положения ученика, находящегося на самых нижних ступенях жреческого класса. Но все они чувствовали свою солидарность и причастность к «друидам», противопоставлявшую их equites и ремесленникам, которых Цезарь, находясь в Галлии, спутал с плебсом. Именно в этом смысле и надлежит толковать фразу Цезаря, сказавшего, что в Галлии только два сословия идут в счет и пользуются уважением – это друиды и всадники.

1. РЕЛИГИОЗНЫЕ КОНЦЕПЦИИ И КУЛЬТ

1. ОБЪЯСНЕНИЕ НАЗВАНИЯ ДРУИДОВ

Первейшее и, быть может, самое важное учение друидов вписано в этимологию их названия, dru-uid-es «ученейшие», причем наука должна пониматься здесь в тройственном значении: мудрость, священная наука и познание. Мы уже писали о деталях этой этимологии (см. выше стр. 169-170), но эта этимология двойственна, поскольку наряду с буквальным истолкованием корня *uid- существует другая – символическая – интерпретация, осннованная на омонимии *uid- «знание» и *uid- «дерево» (ирл. fid, валлийск. gwydd, бретонск. gwez). Дерево и впрямь во всем индоевропейском регионе служит символом силы (ср. латинск. robur «каменный дуб» и происходящее отсюда прилагательное robustus «крепкий, сильный»). Наименование друидов сочетает в себе мудрость, познание и знание в соответствии с реальной этимологией – и силу (то есть способность применять свои знания на практике) в соответствии с этимологией символической.
В качестве приложения или следствия этой символики можно вспомнить, что друиды иногда участвовали в войне или носили оружие. За примерами ходить недалеко, начиная с Дивикиака в Галлии, единственного исторического друида, современника Цезаря, и Катбада, великого друида уладов во многих эпических преданиях. Галльские друиды, согласно Цезарю, решали исключительно силой оружия исход выборов своего верховного вождя, а в некоторых ирландских текстах описываются случаи соперничества – личного, ученого, но не функционального – между друидами или филидами. И все же «вождь» галльских друидов обладал превосходством в силу своего знания и авторитета: Цезарь использует в своем рассказе фразу praeest unus вместо imperat .
Друиды иллюстрируют, таким образом, крайне архаичные соответствия между изначальными верховными божествами: Огма (герой) может рассматриваться как раздвоение или «расщепление» Дагды, но он никогда не заменяет его. Подобная архаическая черта уникальна для индоевропейского мира:

Дагда – дружественность,
согласие,
все, что ясно,
улажено,
согласовано,
приятно.

 Огма – война и насилие,
магия,
все, что темно,
разнузданно,
хаотично,
 зловеще.

Точные соответствия этим богам мы находим в верховной паре Митра-Варуна, когда Митра в Индии был богом согласия, а Варуна – богом войны и магии. Именно потому, что он является богом соглашений, бог-друид пускает в ход самые коварные уловки и не соблюдает своих обещаний; именно потому, что Огма – бог силы и насилия, он, под именем Элкмара предстает жалким трусом. Самая возвышенная символика сублимируется в его двойственной сути: это смехотворный мудрец, безрукий даритель благ, косноязычный учитель красноречия, кастрированный производитель и т.д.
Сообразно обстоятельствам боги и друиды предлагают людям то одну, то другую створку этого диптиха.

2. ПИСЬМЕННОСТЬ

Употребление письменности обусловлено кельтским понятием об истинной мудрости. К сожалению, мы сегодня судим о ней сообразно с теперешними критериями, которые необратимо искажают оценку фактов. Вопреки нашим привычкам, кельты никогда не пользовались письменностью для передачи последующим поколениям какого бы то ни было знания. Но это вовсе не значит, что они были бесписьменными. Они просто-напросто не употребляли для архивирования и запоминания ни одну из известных им систем письменности, за исключением позднего факта, связанного с ирландским огамом. Уровень материальной цивилизации, достигнутый кельтами эпох Гальштатта и Ла Тена не дает права считать их «варварами», отставшими с технической точки зрения от греков и римлян, в то же самое время археологи и филологи плачут от зависти к последним, поскольку вся кельтская протоистория является бесписьменной.
Континентальные кельты в Южной Галлии пользовались сначала греческими буквами; в Цизальпинской Галлии усвоили лепонтийский алфавит этрусского происхождения; кельты пиренейских и испанских регионов употребляли иберийскую азбуку. Позднее им на смену пришел латинский алфавит, от красивого августовского письма до почти нечитаемого курсива III века, распространенный по всей Римской империи и Ирландии, сохранившей упрямую приверженность к буквам, происходящим по прямой линии от каролингского унциала. Этот ирландский «алфавит» конечно очень древний, однако является кельтским только после заимствования.
Однако избранная алфавитная система, со всеми ее недостатками и достоинствами, остается независимой от высшего духовного принципа. И нужно не только полагать, но признавать как аксиому, что друиды не запрещали употребления письменности. Сами же они, без сомнения, были лучшими знатоками чтения и письма, как на островах, так и на континенте. Но их соображения по этому вопросу отличались от наших. В продолжение всей древнейшей эпохи письменность была не запрещенной, а исключительной, предназначенной для обстоятельств, строго и четко определенных. В Ирландии сама природа огамической письменности (поперечные горизонтальные и наклонные линии, с одной и с другой стороны грани камня) препятствовала записи сколько-нибудь пространного текста и любому быстрому чтению: имя, высеченное на погребальной стеле, или вызов, обращенный к противнику; заклинали несколько букв – этим все и ограничивалось. В любом случае, в качестве материальных, археологических доказательств существования огамической письменности мы располагаем только надгробными надписями христианской эпохи: этот тип письменности был возобновлен христианами, которые сочли его безобидным, так как огамические надписи на камнях служили лишь для того, чтобы назвать покойного в его последнем жилище.
Когда в легендарных текстах речь идет об огамической письменности, она всегда используется с магическими целями: так друид Даллан пишет огамом на тисовых палочках, чтобы найти жену короля Эохайда, а в другой раз Кухулин пишет огамом на большой дубовой ветви, которой он окружает мегалит, для того, чтобы остановить войско Медб на границе Улада. Иное использование письменности не засвидетельствовано. В преданиях очень часто идет речь о вестниках и посланниках: их миссии всегда были чисто устными; условия, которые они предлагали, договоры, которые они заключали, гарантировались не запечатанными текстами, а свидетелями, слову которых верили без сомнения.
Письмо не является вариантом запоминания или передачи знания, это практическое приложение магии и букв, подвластных богу-вязателю Огме: письмо, фиксация в материи формулы или имени, запечатлевается навеки, придает действенность проклятию или заклинанию на столько, сколько будет существовать материал надписи, дерево, камень или металл. Отсюда можно понять, какую угрозу и какое благо оно может представлять. Записанное проклятие было еще более серьезным, чем устная сатира, которой достаточно было всего-навсего умертвить того, кто стал ее жертвой.
Форма ирландских текстов, древнейшие из которых суть куски прозы вперемешку со стихами и «реторическими» пассажами, искаженными, непонятыми, кое-как переписанными, – эта форма служит объяснением вышесказанного: стихи представляют собой фиксированную часть устной традиции. Прозаический текст – это часть гибкая, живая, которую каждый толкователь волен представить на свой манер, лишь бы она не противоречила содержанию. Таким образом, вместе с каждым поколением обновляется знание и происходит передача традиции. Доверить все это незыблемым текстам, не одушевленным никакой жизнью, значит убить живую мысль, коверкая ее в угоду недопустимым обстоятельствам. Устное обучение было необходимостью. Отнюдь не устная культура привела к исчезновению и забвению кельтской традиции. Из всех работ, написанных в эпоху классической античности, сколько дошло до нас, и сколько безвозвратно уничтожено? И каков начиная с эпохи Возрождения коэффициент порчи печатных книг за век?
Это ограниченное употребление письменности находит параллель в другой особенности жреческого культа, которая касается участия в нем женщин. Многие ломали себе голову над этим вопросом – да можно ли говорить о существовании «друидесс» в Галлии (ср. знаменитую германскую Велледу, носившую кельтское имя, родственное ирл. file и обозначающее «ясновидящую, пророчицу»), а тем более в Ирландии, исходя из терминологической путаницы текстов, то и дело упоминающих о banfile «женщине-поэте» или bandrui «женщине-друиде»? Но их деятельность не имела ничего общего с жертвоприношениями, равно как и с обучением или правосудием. Они были связаны с прорицаниями и пророческими видениями. У женщин не было собственно жреческих обязанностей, им также не пристало заниматься писаниной.

3. БЕССМЕРТИЕ ДУШИ И МЕТЕМПСИХОЗ

Бессмертие души и метемпсихоз являются двумя другими положениями друидической доктрины, которые чаще всего – и совершенно понапрасну – рассматриваются в одной рубрике. По единодушному мнению античных авторов от Лукана до Страбона и от Помпония Мелы до Тимагена, не говоря уже о Цезаре, друиды учили о бессмертии души лишь для того, чтоб поддержать воинскую доблесть и ослабить страх перед смертью. Но не следует принимать за чистую монету эту уловку, заменяющую цель следствием, показывающую в полной мере непонимание, которое со времени своего распространения, должно было уже давно заинтриговать исследователей. Ибо проповедуя свое учение, друиды никогда не руководствовались психологическими аргументами или средствами. Ирландец, а тем более галл, просто ответил бы миру, не понимающему его храбрость: она врожденная. Трусливый воин, после не знающего друида и солгавшего короля, – это третье бедствие Ирландии.
И тем более не стоит повторять ошибку Анри Юбера, который, толкуя изложение Цезаря, говорил о неком вместилище душ, неизменном и разделенном между двумя мирами, в котором происходит обмен жизни на жизнь и души на душу. Эта теория не основана ни на каких кельтских данных: «обмен» жизнями между этим и иным мирами происходит постоянно и неизменно, можно было бы подумать об организованной доктрине реинкарнации, что просто нельзя признать.
Бессмертие души есть реальность, утверждаемая всеми традициями. Достаточно поразмыслить над простой смысловой разницей между латинскими словами animus и anima , чтобы понять, о чем идет речь. Героям никогда не внушалось, что после славной смерти на поле битвы они обретут в волшебном Инобытии иные отрады и иные поля битв, это не должно было чрезмерно удивить: женщина была обычным вознаграждением воина, и не военному человеку, победоносному или побежденному, предаваться метафизическим и теоретическим размышлениям, отказываясь от редких наслаждений этого мира. Это ничего не меняет в таком утверждении: бессмертие души предполагает существование индивида в посмертном состоянии, о котором мало кто что-нибудь знает или верит, что знает. Речь вовсе не идет о каком бы то ни было возвращении покойного на землю или его возрождении в собственном теле.
Бессмертие души, стало быть, не является совершенно оригинальной чертой кельтской традиции и, таким образом, отличается от доктрины о реинкарнации, о которой, вопреки нескольким древним и многим новейшим авторам, можно сказать, что в друидическом учении она отсутствует.
Реинкарнацию (которую следует считать скорее наказанием, чем воздаянием: что если богатый и культурный человек счастливой Европы XX века возродится среди скорбей «третьего мира»? или даже в «периферийном» животнном или растительном состоянии? или же в состоянии простейшего одноклеточного организма?) почти всегда путали с метемпсихозом, который на основании поспешных выводов принято считать понятием, весьма распространенным в кельтском мире. Но два единственных случая метемпсихоза, описанных в ирландской литературе, касаются двух исключительных персонажей, перволюдей Туана мак Карилла и Финтана (*Vindo-seno-s «Белый-Древний»), продлевающих свое существование в различных животных формах (волк, орел, олень, вепрь, лосось), чтобы в конце концов обрести высшую, человеческую форму; этот процесс тянется со времен потопа до пришествия св. Патрика, обеспечивая тем самым непрерывную передачу традиционного знания. Здесь показателен сам выбор хронологических вех.
Что же касается превращений, на которые способны все божества и некоторые из друидов, касаются ли они их самих или кого-то другого, то они осуществляются в строго определенных целях, не имеющих ничего общего со случайностью или прихотью, и являются временными. Изменения обличий верховной богини Ирландии Этайн, предстающей последовательно в виде владычицы Иного Мира, червя, мухи или бабочки, снова владычицы, но на этот раз земной, суть всего лишь изменения состояний одного и того же существа на различных уровнях существования.
Бессмертие души, напротив, обеспечено всем покойным, переходящим в Мир Иной, какими бы они ни были. Одним из распространеннейших сюжетов, наилучшим образом сохранившихся в христианизированной литературе раннего средневековья, можно считать тему чудесных странствий по дальним морям в поисках страны вечного счастья, древнего сида богов. «Плавание святого Брендана» было одним из крупных литературных успехов западного средневековья. Более или менее отчетливые воспоминания об этом более или мене понятном Ином Мире, с их более или менее скрытым язычеством, и составляют волшебную основу кельтских легенд.

4. ИНОЙ МИР, ИЛИ СИД

Мы не располагаем описанием Иного Мира, каким его могли представлять себе кельты античной эпохи. Один поздний греческий текст говорит о рыбацких лодках, служащих для перевозки душ, но это скорее легенда, – впрочем интересная — чем теологическое свидетельство. В островных текстах, напротив, имеются бесчисленные описания этого мира или развернутые аллюзии на него. Но ирландское средневековье, находясь под влиянием христианских идей о рае и небесном Иеросалиме, смешивало посмертное Инобытие с волшебным Иным Миром богов.
Однако в этимологическом смысле слово sid «мир», в самом деле обозначало некий мир, параллельный нашему, который, будучи отличным и отдаленным от него, тем не менее соприкасается или смыкается с ним, позволяя избранным или призванным существам в любой момент проникнуть в Инобытие. Его обитателями, по определению, являются боги и обожествленные герои.
Во всех ирландских преданиях, мифологических или эпических, оно располагается или локализуется на трех уровнях:

  -за морем, на западе(совпадающим со значением левизны и севера), на огромных счастливых островах, которых можно достичь только после морского плавания;
- на дне моря или озер, во дворцах из золота и хрусталя, доступ к которым открывается порой случайно;
- в полых холмах или насыпях: после прибытия современных жителей Ирландии, или гойделов, их божественные предшественники, Племена богини Дану, не в силах противиться захватчикам, предпочли укрыться под землей. Там они продолжали ту же жизнь, что и раньше, по временам появляясь среди людей.

Позволительно сказать, что сидприсутствует в Ирландии повсюду. Это облегчает переписчикам и пересказчикам некую постоянную «актуализацию» мифологии и преданий, которая всякий раз подсказывает им новые объяснения многочисленных топонимов или комментарии к ним. Так, огромный доисторический курган в Ньюгрейндже превратился в резиденцию бога Дагды под названием Бруг-на-Бойнне («Крепость на Бойне»). А если сидрасполагается повсюду, то у каждого божества может быть свой собственный сид. Не сыщется предания, в котором под тем или иным предлогом не выводился бы Иной Мир. Но где бы он не располагался – за морем, на дне озера или под землей, обычный доступ к нему осуществляется водным путем.
Как бы там ни было, кельтский Иной Мир, каким он нам представляется, не имеет почти ничего общего с христианским раем, но, полный женщин, по концепции своей он весьма близок к германской Вальгалле и мусульманскому раю. Его обитатели ведут жизнь, полную радостей и наслаждений: они вкушают изысканную и изобильную пищу, их любят женщины необыкновенной красоты, все они принадлежат к одному и тому же высокому социальному рангу. Им неведомы ни грехи (понятие христианское), ни преступления (понятие дохристианское).
Но все это – стереотипная картина, не меняющаяся от текста к тексту, которую христианство еще более упростило: immrama «мореплавания» стали предлогом для нескончаемых странствий монахов, полагающихся на волю Божию, превращающих средство (морское путешествие) в цель и, понятное дело, выживающих женщин-искусительниц со всех этих островов. Важной, однако, остается одна деталь: Иной Мир – это, разумеется, рай, но ни ада, ни чистилища в этой картине не предусмотрено. Наказание злодеев решается их отсутствием.
Для обитателей сидахарактерны две основные черты:
они неподвластны ни законам времени,
ни условиям пространства.
Попавшие в их владения люди нередко только диву даются: либо они проводят там день за днем, реально отсутствуя на земле всего несколько часов, либо – и это случается чаще всего – думают, что гостили там несколько месяцев или лет, тогда как на самом деле их пребывание затянулось на долгие века. Но все это не имеет значения для тех, кому нет доступа в Мир Иной, – ведь это милость, даруемая лишь таким героям, как Кухулин, и прочим редким избранникам, которых перевозит за море прекрасная вестница в ладье из стекла или хрусталя.   В легендах эта прекрасная вестница часто, а то и почти всегда, превращается в возлюбленную, и эта подробность стала отправным пунктом очаровательной темы в литературе, фольклоре и сновидениях. Именно кельтским легендам было предназначено оставить в наследии современного мира этот прекрасный эквивалент легенды об Эроте и Психее.
Главным вопросом, следовательно, остается природа сида. Попадающие туда простые смертные (это всегда мужчины) изменяются и в смысле состояния, и в смысле положения. Возврат в мир людей для них запрещен: один из спутников Брана, истосковавшись по Ирландии и вернувшись на родину, рассыпается в прах, как только опрометчиво сходит со своего корабля и касается ногой земли. Дети Лира живут девятьсот лет в обличье лебедей; снова обретя человеческий облик, они обращаются в христианство и умирают от старости, распространяя вокруг себя благоухание святости.
Ведь и в самом деле невозможен никакой контакт между конечным (человеческое пространство и время) и бесконечным (божественная вечность и бесконечность). Ибо Иной Мир не только вечен (а человеческое сознание неспособно отчетливо представить себе вечность, в которой нет ни прошлого, ни настоящего, ни будущего, а одно лишь бесконечное «теперь»), но он и не ограничен тремя измерениями: некий бог может очутиться внутри дома, не воспользовавшись ни дверью, ни каким-либо другим входом: такое случилось, например, с Мидиром, явившимся к королю Эохайду за своей женой Этайн. Другое божество может ранним утром появиться в Ольстере, а ближе к полудню – в Шотландии, как Мананнан в легенде о Монгане. Равным образом совершенство Иного Мира делает поверхностными и ненужными социальную иерархию и чехарду функций: мир, счастье и довольство, порождаемые третьей, производительной функцией, наиболее полным образом выявляются в первой, жреческой функции. Нет больше надобности в управлении сферой священного, ибо оно представлено совершенно, и это является причиной, по которой в Ином Мире все боги – друиды, и, наоборот, в этом мире все друиды – боги. И если в эпических преданиях сид чаще всего оказывается местом сражений и войн, происходит это потому, что легенды адресовались в первую очередь членам воинского сословия, для которых было непривычным мирное времяпрепровождение. Могли ли соратники Кухулина вообразить себе Иной Мир без битв и побед? Поэтому христианская и монашеская трансформация «плаваний» была столь двусмысленной.

5. ВРЕМЯ И КАЛЕНДАРЬ. ПРАЗДНИКИ

Самобытность кельтской мифологии в значительной мере зависит от ее усилий по переводу бесконечного в конечные термины. Ибо временнoй макрокосм построен по образу божественной космологии и космогонии: друид-человек имеет своим прототипом друида божественного, каковым является Дагда; воитель – это копия бога Огмы, а герой Кухулин считается одновременно сыном бога Луга, короля Конхобара и «приемного отца» Суалтава. Этот вопрос невозможно решить на нескольких страницах, как мы иногда видим в некоторых вульгаризациях. Однако при всем своем несовершенстве дольний мир есть отражение, отблеск Мира Иного. Не следует, стало быть, удивляться тому, что Иной Мир время от времени вторгается в мир людей или притягивает к себе некоторых тщательно отобранных героев.
Эти контакты ограничиваются, однако, кратким символическим периодом, празднеством Самайн, приходящимся на первое ноября. Но этот период краток лишь в силу необходимого условия, и сначала стоило бы определить понятие «праздник», чтобы точно знать, о чем идет речь. Самый примечательный факт заключается в том, что ни в одном кельтском языке, ни в ирландском, ни в валлийском, ни в бретонском, не было автохтонного слова для обозначения «праздника». В целом мы встречаем два слова: одно заимствовано из латинск. vigilia, и обозначает религиозный праздник, ирл. feil, валлийск. gwyl, бретонск. gouel; другое же было заимствованием из романских языков, французского или английского для обозначения мирского пира, ирл. feasta, бретонск. fest (в валлийском было другое слово: gwledd, буквально, «пир»). Причем в современном лексическом употреблении религиозный и светский праздник никогда не совмещаются. Использование же бретонск. gouel для обозначения не религиозного праздника является чудовищной современной нелепостью. Иначе говоря, древние кельтские праздники, которые сохранились только в Ирландии, имели лишь календарные названия: понятие «праздника» включалось в это название, которое обозначало момент священного времени, противостоящего времени мирскому. Кельтский «праздник» представляет собой то, что можно назвать «замкнутой фазой», в которой полный цикл событий свершается без посягательств на внешнее время.
Ирландские сказания по большей части имеют своим временным центром праздник Самайн, даже если в них не содержится никаких отсылок на календарную дату. «Священное время» покрывает некий строго определенный, можно сказать концентрированный период, который, исходя из обстоятельств, может быть равновелик суткам, году или вечности. События, совершающиеся на протяжении нескольких дней, растягиваются от одного праздника до другого или происходят во время нескольких последовательных празднеств.
Понятие времени, таким образом, соотносимо с понятием Иного Мира. Оно возвращает людей к легендарным гиперборейским первоистокам, а четыре главных праздника ирландского календаря служат ему наилучшей иллюстрацией:

САМАЙН («собрание») – первого ноября:
Засвидетельствованный в Галлии как SAMONIОS из календаря из Колиньи, Самайн является наиважнейшим праздником, поскольку он соединяет между собой два мира и два года: он ограничивается тем исключительным моментом, когда мир человеческий сообщается с сидом, ибо этот момент не принадлежит ни году уходящему, ни году наступающему. Этот праздник предстает с помощью паронимической игры одновременно «итогом» лета (sam) и началом зимы, праздником верховного божества, предстающего в обоих своих аспектах – темном и светлом. Это понятие календарного времени можно сопоставить с галльским обыкновением, засвидетельствованным у Цезаря, отсчитывать время не по дням, а по ночам. Праздник сопровождался грандиозными пиршествами, призванными напомнить пиршества в Ином Мире. Cамайн был христианизован как день всех святых и праздник мертвых, в англоязычных странах его называют Хэллоуин.

БЕЛТАНЕ («огонь Бела») – первого мая:
Белтане – начало светлого сезона, праздник бога Луга в его светлом аспекте. Согласно некоторым текстам, это время великих друидических собраний, во время которых зажигались огромные костры. Мы не знаем названия этого праздника в континентальном кельтском, однако он сохранился в фольклоре, связанном с первым мая, который имеет широкое распространение по всей Европе и, по крайней мере, в Западной Европе связан с кельтским субстратом.

ЛУГНАСАД («собрание Луга») – первого августа:
Это праздник Луга в его королевском аспекте, праздник короля-раздатчика благ и поддержателя равновесия, праздник осени и урожая. Он отмечался играми, состязаниями, скачками и собраниями законоведов и судей. Галльский эквивалент этого праздника назывался Concilium Galliarum («Собрание галлов») и проводился в Лионе; римская политика превратила его в праздник, связанный с культом императора. Лугнасад в ирландском фольклоре стал силой обстоятельств (потери политического и религиозного значения) сельскохозяйственным праздником. Он отличается от старого бретонского паломничества в Локронан, которое называется «Тромени».

ИМБОЛК («омовение») – первого февраля:
Очистительный праздник конца зимы, Имболк, едва засвидетельствован: будучи праздником «третьей функции», он не получил достаточного освещения в нескольких документах, где появляется его название. Он является всего лишь архаической календарной датой и заменяется в фольклоре христианским праздником св. Бригиты, следующим за Сретением. Объем современного ирландского фольклора, связанного с этой датой и святой, поистене потрясает. Средневековая ирландская этимология Имболка, «кормление грудью» или «овечье молоко», построена на аналогии: она основана на переосмыслении сложного слова oi-melc, которое встречается в «Словаре Кормака» X века.
Здесь следует сделать несколько общих замечаний по поводу этих четырех праздников, три названия которых сохранились в новоирландском:
Во-первых, разрыв между кельтскими праздниками и реальным началом соответствующего времени года в Западной Европе составляет шесть-семь недель, что необъяснимо особыми климатическими условиями Ирландии.
Во-вторых, календарь фактически основывался на трех праздниках, третий из которых, Лугнасад (новоирл. Lunasa), располагался посередине временнoго отрезка между двумя другими. Это и впрямь «промежуточный» праздник, праздник короля, посредника между друидами и народом, поскольку друиды являются представителями богов. Луг в этот момент выступал представителем королевской власти, одновременно «космической» и человеческой.
В-третьих, из предыдущего замечания следует, что два полюса календарного времени являются началом зимы (Самайн)илета(Белтане). Ирландский календарь, следовательно, состоит из двух четко обозначенных сезонов, светлого и теплого, с одной стороны, и темного и холодного, с другой, что подобает народу, имеющему северное происхождение.
В-четвертых, причина затушевывания праздника Имболк состоит в том, что в результате христианизации он стал праздником святой Бригиты, наследницы дохристианской Бригиты, а затем был согласован с культом Пресвятой Девы.
Основные современные следы этого календаря, общего для всех кельтов, если судить об этом по некоторым соответствиям из календаря Колиньи, присутствуют в двух его ключевых моментах:

это праздник первого ноября, ставший днем всех святых или днем поминовения мертвых (его следы особенно отчетливы в бретонском фольклоре, в представлениях об Anaon, мертвых, возвращающихся к живым в эту ночь);

и праздник первого мая, отмеченный бесчисленными фольклорными фактами и завершивший свою карьеру в качестве «Праздника труда».

Важно отметить, что соответствия континентальной и островной календарной терминологии ограничиваются названиями Samonios / Samain. Использование ирландских названий для обозначения континентальных праздников было бы анахронизмом и неточностью, поскольку в любом случае, все галльские праздники, кроме Samonios, носили названия, не соответствующие ирландским основам.

6. ОРИЕНТАЦИЯ

Ориентация основана на «нордических» понятиях, идентичных для этих праздников и календаря в целом: одни и те же ирландские слова обозначают низ и север (ichtar) и, как соединение противоположностей, верх и юг (tuas).

Север располагался слева, а юг – справа:

солнце, движущееся с востока на запад, светит весь день с юга: это светлая половина мира, обитель светоносных богов и живых людей;

солнце, движущееся ночью с запада на восток, находится на севере: это область сида, обитель таинственных и мрачных богов, а также область мертвых.

Ирландцы (и все остальные кельты) соблюдали большую предосторожность, когда им случалось идти по кругу (к такого рода хождению относился ежегодный круговой обход ирландских королей), они шагали вслед за солнцем, вправо, произнося заклятия против дурного глаза и стараясь не упустить добрых предзнаменований.

Появление с левой стороны означало, напротив, знак враждебности или вызова. Ворота в галльские oppida иногда располагались таким образом, чтобы въезжающие в них колесницы появлялись с правой стороны. Когда юный ольстерский герой Кухулин, возвращаясь со своей первой битвы, появился перед укреплениями Эмайн Махи слева, королем Конхобаром овладело настоящее смятение: он послал навстречу мальчику королеву в сопровождении пятидесяти голых женщин, которые должны были смутить детскую невинность героя. Затем, воспользовавшись замешательством героя, его схватили и окунули в три чана с ледяной водой, чтобы тем самым умерить его воинственный пыл. В кельтском фольклоре сохранились многочисленные упоминания о благодетельном dextratio (хождении вправо), а судя по некоторым источникам, оно существовало у всех древних кельтов.

7. ОСТРОВА НА СЕВЕРЕ МИРА

Исходя из всего этого, мы можем понять, почему и каким образом кельты считали «острова на Севере Мира» мифическим местом происхождения института друидов. С этих четырех островов, где обитали четыре друида, и происходят боги или Племена богини Дану.

Кроме того, герои-воители, подобно описанным у Цезаря галльским друидам, завершали свое воинское или духовное посвящение в Британии или на севере Шотландии. Если хорошенько вдуматься, то окажется, что было бы бесполезной затеей искать эти острова на географической карте, как это пытались делать греческие путешественники, а вслед за ними и Цезарь: остров – это прежде всего символ места, где посвящаемый и посвятитель оказываются теоретически изолированными от остального мира, и, чем бы ни являлось это место и где бы оно ни находилось, оно предстает неким духовным центром. Это могло бы объяснить настойчивость римлян, с которой они в I в. н.э. стремились разрушить святилище бриттов на острове Англси

С островов на Севере Мира происходят также четыре главных «талисмана» кельтской мифологии:

1. Лиа Фаль, или «Камень власти»,
2. копье Луга,
3. меч Нуаду,
4. котел Дагды.

За исключением первого, этим талисманам приписывалась теологическая функция бога, то есть у них не было своей собственной функции, как у безжизненных объектов. Эти талисманы обладали функцией постоянных и неизменных символов, которыми не сможет воспользоваться никто, кроме богов. Поскольку он является символом власти и своим криком указывает на законного короля, Лиа Фаль вероятно иногда выполнял питательную и «фаллическую» функцию (соответствуя неверной игре слов самих ирландцев: Fal и phallus), которая не может быть изначальной и уникальной. Камень легитимизировал все аспекты королевской власти, а не только те, которые относились к “третьей функции”. Поэтому королевская символика связана с камнем у всех кельтов. Друид же был связан не с камнем, а с деревом (в основном с дубом).

Равным образом, четыре острова служат прообразом деления Ирландии на четыре главные провинции:

1.  Коннахт (Connacht),
2. Ольстер(Ulad),
3.  Мунстер(Mumu),
4.  Лейнстер (Lagin).

начальствует (латинск.) – Г.Б.

8. ОМФАЛ И ПОНЯТИЕ ЦЕНТРА

Итак, мы встречаемся здесь с кельтским понятием святилища, рассматриваемого не столько как храм, сколько как некий центр, омфал, пространственный эквивалент праздника во времени, место, наделенное сакральной ценностью. Таким местом была дохристианская столица Ирландии, Тара, резиденция верховного короля, а также – в меньшей степени – Эмайн Маха, столица Ольстера, и Круахан, столица Коннахта, упоминаемые во многих эпических повествованиях. Примечательно, что наряду с частым упоминанием друидов короля Конхобара никогда не указывается местонахождение их святилища: подобное умолчание вряд ли можно объяснить только влиянием христианства. В некотором смысле, святилище находится там, где живет друид. Там, где находятся друиды, присутствуют и боги, преимущественно в необычном природнном окружении, чаще всего на возвышенности. Многие крупные кельтские святилища – это вершины, подобно Магдаленсбергу или Донону.

У кельтов не было ни настоящих городов, ни храмов в классическом смысле этого слова. У них были святилища (nemeton), священные рощи, известные инициатические или духовные центры, не считая тех центров, которые не должны были быть известны никому, кроме нескольких друидов высокого ранга.

Цезарь слышал об освященном месте(locus consecratus), считавшемся духовным центром Галлии, оно располагалось в области карнутов, где собирались друиды для выборов своего верховного вождя. Но он, судя по всему, не знал о существовании каких-либо храмов, а Лукан, живший веком позже, считал, что святилищем друидов является священная роща. Так или иначе, но галлы римской эпохи использовали бесчисленные храмы (fana), и четырехугольный план этих галло-римских святилищ, построенных из камня, приводит археологов в замешательство, поскольку он не мог быть заимствован из классических форм греко-римской архитектуры.

9. ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЕ И СЛЕДЫ ОБРЯДОВ

Кельтские воззрения на бессмертие души помогают уяснить суть жертвоприношений, в частности, человеческих, кровавых и бескровных. Было бы опрометчиво отрицать существование таких жертвоприношений, исходя из восхищения перед кельтами, или, напротив, доказывать их реальность, стараясь таким образом тех же кельтов очернить.

Любому мало-мальски осведомленному человеку известно, что никакая религия не может существовать без жертвы, человеческой или животной. Нелепо, однако, полагать, что эти жертвоприношения были чем-то вроде бойни, как воображают некоторые авторы. Человек есть жертва жреца и, следовательно, жертва исключительная. По этой же причине жертвопринношение и размышление теолога являются необходимыми и важнейшими факторами религиозной деятельности. Друид, совершающий жертвовприношение не может быть второстепенным служителем.

Напомним старое определение латинского слова sacer: «то, чего нельзя коснуться, не осквернившись и не осквернив того, к чему прикасаешься». Sacer – будь то существо, животное или предмет – поставлено в особые условия. Жертва становится козлом отпущения для общества, берущим на себя все его проступки и провинности, чтобы, очистившись от них, общество могло существовать и дальше. Но объект жертвоприношения, нередко добровольного, становится, кроме того, особым существом, которому уготована необычная посмертная участь. Сутью жертвоприношения является поддержание космического равновесия, и мы не думаем, чтобы это понятие было неизвестно кельтам, как, впрочем, и всем остальным народам. Это понимал и Цезарь, писавший, что во время жертвоприношения богам предлагают человеческую жизнь в обмен на другую человеческую жизнь.

Следует, наконец, предостеречь от буквального понимания некоторых ирландских агиографических текстов: бесконечные упоминания о языческих жертвоприношениях служат лишь паллиативом отсутствия мучеников в той стране, которой предстояло называться Островом Святых.

Но мы довольно скудно осведомлены о ритуальной стороне кельтской религии, поскольку ни один из наших источников, континентальных и островных, не касается религиозной практики. О собираемых по крохам упоминаниях такого рода можно сказать лишь, что они весьма неравноценны. Археология несомненно сможет через некоторое время привести конкретные данные. В то же время их исследование будет нуждаться в тесном междисциплинарном сотрудничестве, к которому мы еще не привыкли.

Мы уже упоминали gutuatri, «тех, кто молится, творит заклинания», – в их названии опознается ирландский корень guth «голос». Общий же смысл слова иногда ставится под сомнение, поскольку галльский суффикс -ater (латинизированный или только считающийся таковым) не особенно ясен. Кроме того, четыре галло-римских надписи и один краткий пассаж из «Записок о Галльской войне» не могут служить достаточной основой для возможных толкований. Но есть немало галльских слов, в отношении которых мы не располагаем и такой малостью, и только островные параллели подсказывают нам, что gutuater можно считать эквивалентом индийского пурохиты .

Напомним также сделанное валлийским монахом Гиральдом Камбрийским около 1185 г. описание ритуала интронизации короля в одной из областей Ольстера, в который входило жертвоприношение белой кобылы (мы уже вкратце касались этой темы, см. выше стр. 205). Поскольку Гиральд Камбрийский недолюбливал ирландцев и в своем преувеличенно негативном описании употребил слово jumentum («вьючное животное»!), это слово было переведено как «кобыла», а весь обряд сравнили с индийской ащвамедхой, придав ему иллюзорный аспект «обряда плодородия». В реальности же эта церемония является чем-то вроде второй створки диптиха, первая створка которого – жертвоприношение быка, которому посвящена одна из знаменитых страниц Плиния, видевшего в нем всего лишь вторичный или частичный аспект обряда срезания омелы. Мы достаточно осведомлены на сей счет, поскольку принесение в жертву быка подробно описано в Ирландии, в предании «Недуг Кухулина» (Serglige Conculaind).

Исходя из всего этого, мы вправе рассматривать с точки зрения ритуальной техники многочисленные археологические находки:

во-первых, относящиеся к расположению кельтских могильников и содержащейся в них погребальной утвари: ориентацию тел, оружие, керамику, драгоценности, остатки животных или растительных жертв, средства передвижения (боевые или парадные колесницы);

во-вторых, остатки жертвоприношений, найденные в святилищах: кости людей и животных (лошадей, коров, овец, собак и т.д.), умышленно испорченное оружие.

Ни одна из этих деталей не обязана своим происхождением случайности, хотя, к сожалению, не делалось никаких попыток сведения их воедино, с помощью исторического и археологического синтеза, которые могли бы привести к определенному заключению. Цезарь пишет – и это единственное точное сообщение, – что похороны у галлов были обставлены с пышностью и что в более древние времена на костре сжигались не только останки вождя, но и все, чем он владел, все, что любил: драгоценности, одежды, оружие, кони, любимые слуги и женщины (кроме законной супруги, несомненно это были любовницы). Помимо этого, несомненно, Цезарь забыл упомянуть предметы для любимых игр. Согласно текстам, погребальный обряд в Ирландии неизменно включал в себя следующие компоненты:

- погребальную песнь, слагавшуюся и исполнявшуюся филидом,

в известных случаях – погребальные игры,

предание земле,

воздвижение надгробной стелы,

запечатление на ней имени покойного огамическим письмом.

Единственный уникальный текст, «Видение Ойнгуса» (Aislinge Oengusso), прибавляет ко всему этому архаическую подробность: во время погребального обряда забивали весь скот покойного короля или воителя. Негласное противоречие с Цезарем: ни в одном из островных текстов не встречается упоминания или описания кремации. И в какой мере в данном пункте сообщения Цезаря подтверждают или опровергают данные доисторической археологии?

В любом случае, жертвоприношение является основным обрядом кельтской религии, так же как и всех остальных религий, включая христианство, и нужно признать, что обряд жертвоприношения совершался строго определенным способом. Существуют множество разновидностей возможных жертв, человеческих и животных, это чувствуется уже в простом семантическом различии латинск. hostia и victima, искупительной жертвы и жертвы, которая должна снискать благосклонность богов. Немаловажен способ жертвоприношения:

бескровное жертвоприношение (в интересах жреческого класса): повешение, утопление, захоронение;

кровавое жертвоприношение (в интересах воинского класса): убийство, кремация.

растительная жертва или жертвенное возлияние (в интересах производительного или ремесленного класса): молоко, вода или брага.

К этому можно добавить, что человеческие жертвоприношения не были монополией кельтов. Греки и римляне также совершали их: что мы узнаем из Илиады в рассказе о похоронах Патрокла (когда двенадцать воинов противника были оскоплены и принесены в жертву) или у Тита Ливия в описании обряда, совершенного в 216 г. до н. э. для защиты Рима от пунического завоевания, тогда две пары – грек и гречанка, и мужчина и женщина из галлов – были торжественно погребены живыми на Бычьем Форуме. «Жестокость» или «дикость» кельтов являются их устойчивыми атрибутами, от манипуляции которыми не могут избавиться современные исследователи, если они ограничиваются ложными посылками нескольких оставшихся кельтофобов. Замечательно и необычно в этом случае то, что кельтское слово, обозначающее жертвоприношение, сохранившись во всех островных кельтских языках, стало самым христианским словом, обозначающим евхаристию (см. стр. 248).

10. ПРОРИЦАНИЕ, САТИРА И ЗАКЛИНАНИЯ

Кельтское прорицание трудно определимо, поскольку, несмотря на прорицателей-профессионалов (галльск. vates, ирл. faith), оно, как все сопровождающие его техники, судя по всему являлось неделимым достоянием всех членов жреческого класса. Быть может, это всего лишь обманчивое впечатление, коренящееся в самой природе островных текстов; по крайней мере на первый взгляд оно противоречит скрупулезному разделению сфер компетенции и видов специализации, являющемуся незыблемым законом для ирландской жреческой иерархии. Но в этом противоречии, мнимом или реальном, нет ничего абсурдного: в каком из современных европейских университетов специалист по французскому языку не знает хотя бы азов латыни, и обратно?

druidecht «друидизм»,

filidecht «поэтическая наука»,

eicse «прорицание, знание, поэзия»,

faitsine «предсказание».

Очень маловероятно, что кельтская древность знала или использовала некий эквивалент ирландского druidecht, ведь древние друиды по определению отвечали и за «друидизм», и за «поэзию», и за «прорицание». К сожалению, до нас не дошло ни одного трактата по прорицанию, если только таковые существовали, и нам приходится довольствоваться обрывочными указаниями, подчас довольно фантастичными, как это имеет место в «Книге из Баллимота», содержащей совершенно невероятное – да к тому же христианизированное – описание glam dicinn, «великого проклятия», крайне трудно согласуемого с буквой и духом Евангелия. Если верить древнему тексту, требовалось тридцать мирян, тридцать епископов и тридцать поэтов, чтобы произнести полную формулу этой сатиры! В действительности все обстояло куда проще, ибо это проклятие, вкупе с недостающими подробностями, относится к сатире, произносимой поэтом, друидом или прорицателем, который должен принять угрожающую позу, «стоя на одной ноге, смотря одним глазом и действуя одной рукой». Известные нам термины соответствуют всевозможным техникам и методам, тем или иным обстоятельствам, при которых они использовались:  
  imbas forosnai «величайшее озаряющее знание»,  
glam dicinn «великое проклятие»,
teinm laegda «озарение песни»,  
dichetal do chennaib cnaime  «заклинание кончиками костей (пальцев)» 

Нам неизвестно, какие тонкости содержания или исполнения, не говоря уже о формулировках, различают эти разновидности сатиры. Мы не знаем даже, в какой мере неполон наш перечень. Но все в конечном счете сводится к цели сатиры (aer), которая нам хорошо известна: это речи друида, одного произнесения коих достаточно, чтобы вызвать возвещаемое в них событие со всеми его последствиями. Важность сатиры в социальной и религиозной жизни Ирландии, – такой, как она описана в легендарных текстах и, быть может, еще внушительней, в юридических сочинениях, написанных после христианизации и пытающихся преуменьшить действенность сатиры, тем самым уточняя множество деталей, – эта важность засвидетельствована в прозвищах друидов или филидов, специализировавшихся на сатире: cainte (от слова «песнь») или corrguinech («ранящее острие»).

Люди были устрашены: сатира обрушивалась без разбора на кого угодно, воина, короля, королеву, любого человека, отказывающегося подчиниться воле заклинателя. Жертва оказывается бессильной: против нее оборачиваются и случай и судьба, все естественные стихии – воздух, земля, огонь, небо, море – сообща ополчаются на нее; люди отворачиваются от такой жертвы, которую постигает упадок телесных сил, выражающийся внешне в трех язвах, нарывах или болячках, которые обезображивают ее и побуждают в предчувствии скорой смерти прятаться от стыда.    Роль женщин во всем этом магическом комплексе весьма велика, а подчас и является преобладающей. Не потому, что они имели доступ к священству или жертвоприношениям: упоминания «поэтесс», «друидесс» или «жриц» всегда являются следствием терминологической неопределенности, двусмысленности. Но женщины одарены способностями к магии и предсказанию, им свойственна интуитивность и талант предчувствия. Каждому знаком один из начальных эпизодов «Похищения быка из Куальнге», где королева Медб вопрошает пророчицу Федельм о ближайшей участи ирландского войска. На каждый ее вопрос Федельм отвечает одной и той же фразой : «Красное вижу на нем, алое вижу», а вслед за тем затягивает хвалебную пророческую песнь в честь грядущих подвигов Кухулина. Неудивительно, что богиня войны Морриган тоже провидица. Недаром, она не только жена Дагды, но в то же время и жена его «брата» Элкмара, иначе говоря, Огмы. Он олицетворяет женскую символику войны как аллегория и воплощение Власти над Ирландией.

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел история