Гумилев Л. Этногенез и биосфера Земли

ОГЛАВЛЕНИЕ

Часть четвертая

ЭТНОС В ГЕОГРАФИИ
В КОТОРОЙ ОПИСЫВАЕТСЯ ПОСТОЯННОЕ ВЗАИМОДЕЙСТВИЕ ЭТНОСА С
ПРИРОДОЙ, ОКРУЖАЮЩЕЙ ЧЕЛОВЕКА, И ВЫРАЖАЕТСЯ ОГОРЧЕНИЕ ПО ПОВОДУ
ТОГО, ЧТО ВСЕГО ПЕРЕЧИСЛЕННОГО ДЛЯ РЕШЕНИЯ ЗАДАЧИ НЕДОСТАТОЧНО

XIV. Перевернутая задача

ЭТНОС - ЯВЛЕНИЕ ПРИРОДЫ

Итак, все доселе рассмотренные нами научные дисциплины, имеющие отношение к
поставленной проблеме, не могут не только дать толкового ответа, но даже
наметить путь дальнейшего поиска истины. Значит ли это, что следует "умыть
руки"? Нет, не так-то все просто! Мы ведь можем найти новый путь
исследования, пригодный для решения поставленных вопросов. И начало этому
уже положено: в проблему соотношения человека как носителя цивилизации с
природной средой введено понятие "этнос" как устойчивый коллектив особей,
противопоставляющий себя всем прочим аналогичным коллективам, имеющий
внутреннюю структуру, в каждом случае своеобразную, и динамический
стереотип поведения. Именно через этнические коллективы осуществляется
связь человечества с природной средой, так как сам этнос - явление природы.

Как таковой этнос, казалось бы, должен возникать, развиваться и пропадать
вследствие изменений вмещающей его географической среды. Эта среда весьма
подвижна. Длительные засухи или, наоборот, повышенные увлажнения отмечены в
различных регионах, причем интенсивность климатических перепадов,
определяющих изменения ландшафтов и их соотношения друг с другом, в разных
районах Земли различны. Стремление установить непосредственную связь
исторических событий с колебаниями климата обречено на неудачу, что показал
Э. Леруа Ладюри, сосредоточивший внимание на Франции и окрестных
странах[1]. Но связь, опосредствованную и сложную, установить можно,
избегнув гиперкритицизма французского историка, применив методику, уже
предложенную нами.

В мягком климате Европы ландшафтные различия несколько скрадываются, а в
условиях континентального климата и широких пространств выступают резко.
Здесь мы можем в качестве индикатора использовать характер политического
строя у групп кочевого населения разных географических ареалов. Это уже
было нами однажды сделано для выяснения динамики климатических процессов
ландшафтообразования[2]. Теперь мы обратим внимание на
историко-географическое районирование, т.е. классификацию политических
систем насельников Евразии как форм существования бытовавших там этносов.

Отметим, что политические системы народов были тесно связаны с системой
хозяйства населяемых этими народами стран. Но тут возникает первое
затруднение: начиная с IX в. до н.э. и до XVIII в. н.э. в евразийской степи
бытовал один способ производства - кочевое скотоводство. Если применить
общую закономерность без поправок, то мы должны полагать, что все кочевые
общества были устроены единообразно и чужды всякому прогрессу настолько,
что их можно охарактеризовать суммарно, а детали отнести за счет племенных
различий. Такое мнение действительно считалось в XIX и начале XX в.
аксиомой, но накопление фактического материала позволяет его отвергнуть[3].
Несмотря на устойчивое соотношение между площадью пастбищ, поголовья скота
и численностью населения, в евразийской степи не было и тени единообразия
общественно-политической системы, а за 3 тыс. лет своего существования
кочевая культура прошла творческую эволюцию, не менее яркую и красочную,
чем страны Средиземноморья или Дальнего Востока. Но местные условия дали
истории кочевников несколько иную окраску, и наша задача состоит в том,
чтобы уловить не столько элементы сходства между кочевыми и
земледельческими общественными системами, сколько различия, и указать на их
возможные причины.

Прежде всего отметим, что география (за исключением, пожалуй,
экономической), а следовательно, и входящая в нее этнология - наука
естественная, а история - наука гуманитарная. Значит, изучая этногенез
(возникновение и исчезновение этносов) как природный процесс, протекающий в
биосфере (одной из оболочек планеты Земля), исследователь применяет методы
географии, а составляя этническую историю региона, он пользуется
традиционными методами исторической науки, лишь добавляя к ним данные
географии, разумеется, не школьной, а современной, научной, где ставятся
вопросы о локальных особенностях антропогенных биоценозов, микромутациях,
изменяющих только поведенческие признаки человека, и сукцессиях, связанных
с миграционными процессами. Если же рассматривать этнос как "социальную
категорию", то это будет означать, что географические факторы для развития
этносов "не могут иметь значения" [4]. Абсурдность тезиса очевидна самому
автору, который ниже пишет, что "они могли сильно замедлить или, напротив,
ускорить развитие отдельных этнических общностей"[5].. Если принять это
последнее, верное суждение, то, согласно предварительному условию, этнос не
социальная общность.

Напомним, что в письме Й. Блоху от 21-22 сентября 1890 г. Ф. Энгельс писал:
"...согласно материалистическому пониманию истории в историческом процессе
определяющим моментом в конечном счете является производство действительной
жизни. Ни я, ни Маркс большего никогда не утверждали. Если же кто-нибудь
искажает это положение в том смысле, что экономический момент является
будто единственно определяющим моментом, то он превращает это утверждение в
ничего не говорящую, абстрактную, бессмысленную фразу"[6]. В согласии с
этим тезисом мы полагаем, что любой непосредственно наблюдаемый процесс
этногенеза имеет наряду с социальным природный аспект.

ЧЕЛОВЕК В БИОЦЕНОЗЕ

Всем видам позвоночных свойственны: инстинкт личного и видового
самосохранения, проявляющийся в размножении и заботе о потомстве,
стремление распространиться на возможно большую площадь и способность
приспособления к среде (адаптация). Однако последняя не безгранична. Чаще
всего животное обитает на определенном участке земной поверхности, к
которому приспособились его предки. Медведь не пойдет в пустыню, выдра не
полезет на высокую гору, заяц не прыгнет в реку за рыбой.

Но еще большие ограничения накладывают зональность и климатические различия
разных поясов. Тропические виды не могут существовать в полярных широтах, и
наоборот. Даже когда происходят сезонные миграции, они направлены по
определенным маршрутам, связанным с характером природных условий.

Человек в этом отношении - исключение. Принадлежит к единому виду, он
распространился по всей суше планеты. Это показывает наличие чрезвычайно
высоких способностей к адаптации. Но тут возникает первая трудность: если
первобытный человек приспособился к условиям, скажем, лесной зоны
умеренного пояса, то чего ради его потянуло в пустыни и тропические
джунгли, где не было привычной пищи и благоприятных условий, ибо каждый
зверь входит в свой геобиоценоз (букв. - жизненное хозяйство), т.е.
"закономерный комплекс форм, исторически, экологически и физиологически
связанных в одно целое общностью условий существования"[7]? Образно говоря,
биоценоз - это дом животного; зачем же уходить из родного дома?

Биогеоценоз - система сложная; он складывается из растений и животных,
связанных друг с другом "цепью питания" и другими видами деятельности, где
одни виды питаются другими. а верхнее, завершающее звено - крупный хищник,
или человек, умирая, отдает свой прах растениям, его вскормившим. По
высокой степени адаптации в данном биоценозе вид накапливает ряд признаков,
от которых не может избавиться согласно закону о необратимости эволюции.
Все это относится и к человеку, который тем не менее эти трудности миновал
и распространился по всей Земле. А ведь нельзя сказать, что человек
обладает по сравнению с другими видами большей пластичностью вследствие
низкой степени адаптации. Она у него велика.

Нет, в каждом большом биоценозе человек занимает твердое положение, а
заселяя новый регион, меняет не анатомию или физиологию своего организма, а
стереотип поведения. Но ведь это значит, что он создает новый этнос!
Правильно, но для чего это ему нужно? Или, точнее, что его на это толкает?
Если бы можно было просто ответить на этот вопрос, то наша задача была бы
решена. Но мы вынуждены ограничиться не-гативными ответами, смысл коих в
том, чтобы ограничить проблему.

Биологические, точнее - зоологические причины отпадают, ибо если бы
функционировали они, то и другие животные поступали бы так же. Сознательные
решения об изменении своей природы - нонсенс. Социальные поводы, будь они
тому причиной, были бы обязательно связаны с изменением способа
производства, т.е. со сменой общественных формаций, а этого нет. Более
того, обязательное приспособление к привычному, обжитому "вмещающему"
ландшафту отмечено К. Марксом в статье "Вынужденная эмиграция". В
частности, о кочевниках там сказано следующее: "Чтобы продолжать быть
варварами, последние должны были оставаться немногочисленными. То были
племена, занимавшиеся скотоводством, охотой и войной, и их способ
производства требовал обширного пространства для каждого отдельного члена
племени, как это имеет место еще и поныне (в середине XIX в. - Л. Г.) у
индейских племен Северной Америки. Рост численности у этих племен приводил
к тому, что они сокращали друг другу территорию, необходимую для
производства"[8]. Энгельс развивает мысль Маркса, указывая на прямую связь
пищи с уровнем развития разных племен. По его мнению, "обильному мясному и
молочному питанию арийцев и семитов и особенно благоприятному влиянию его
на развитие детей следует, быть может, приписать более успешное развитие
обеих этих рас. Действительно, у индейцев пуэбло Новой Мексики, вынужденных
кормиться почти исключительно растительной пищей, мозг меньше, чем у
индейцев, стоящих на низшей ступени варварства и больше питающихся мясом и
рыбой"[9].

ГЕОГРАФИЧЕСКАЯ СРЕДА НА СМЕНУ ФОРМАЦИЙ НЕ ВЛИЯЕТ

Итак, прямое и косвенное воздействие ландшафта на этнос не вызывает
сомнений, но на глобальное саморазвитие - общественную форму движения
материи оно не оказывает решающего влияния. Зато на этнические процессы
ландшафт влияет принудительно[10]. Все народы, селившиеся в Италии:
этруски, латины, галлы, греки, сирийцы, лангобарды, арабы, норманны, швабы,
французы, - постепенно, за два-три поколения, теряли прежний облик и
сливались в массу итальянцев, своеобразный, хотя и мозаичный этнос со
специфическими чертами характера, поведения и структурой,
эволюционизировавшей в историческом времени. И так везде, с большей или
меньшей отчетливостью, прямо пропорциональной изученности сюжета.
Следовательно, мы должны изучать этносы не как функцию социального
прогресса, а как самостоятельный феномен.

Становление человечества связано не только с природными воздействиями" как
у прочих животных, но и с особым спонтанным развитием техники и социальных
институтов[11]. На практике мы наблюдаем интерференцию обеих линий
развития. Следовательно, общественно-экономическое развитие через формации
не тождественно этногенезам, дискретным процессам, протекающим в
географической среде. С. В. Калесник отчетливо показал различие между
географической и техногенной средой, в которых люди живут одновременно.
Географическая среда возникла без вмешательства человека и сохранила
естественные элементы, обладающие способностью к саморазвитию. Техногенная
среда создана трудом и волей человека. Ее элементы не имеют аналогов в
девственной природе и к саморазвитию не способны. Они могут только
разрушаться. Техно- и социосфера вообще не относятся к географической
среде, хотя постоянно взаимодействуют с ней[12]. Этот принцип был положен
нами в фундамент исследования.

ВОЙНА ЧЕЛОВЕКА С ПРИРОДОЙ

Отмеченные адаптивные способности человека не просто повышены сравнительно
с его предками, а связаны с особенностью, отличающей человека от прочих
млекопитающих. Человек не только приспосабливается к ландшафту, но и
приспосабливает ландшафт к своим нуждам и потребностям. Значит, пути через
разные ландшафты ему проложили не адаптивные, а творческие возможности. Это
само по себе известно, но часто упускалось из виду, что творческие порывы
человечества, как и отдельного человека, эпизодичны и не всегда приводят к
желаемому результату, а следовательно, влияние человека на ландшафт далеко
не всегда бывало благотворным. Шумерийцы провели каналы, осушив междуречье
Тигра и Евфрата в III тыс. до н.э., китайцы начали строить дамбы вокруг
Хуанхэ 4 тыс. лет назад. Восточные иранцы научились использовать грунтовые
воды для орошения на рубеже новой эры. Полинезийцы привезли на острова
сладкий картофель (кумара) из Америки. Европейцы оттуда же получили
картофель, помидоры и табак, а также бледную спирохету - возбудитель
сифилиса. В степях Евразии мамонта истребили палеолитические охотники на
крупных травоядных[13]. Эскимосы расправились со стеллеровой коровой в
Беринговом море; маорийцы прикончили птицу моа в Новой Зеландии; арабы и
персы путем постоянных охот уничтожили львов в Передней Азии; американские
колонисты всего за полвека (1830-1880) перебили бизонов и странствующих
голубей [14], а австралийские - несколько видов сумчатых. В XIX-XX вв.
истребление живо-тных уже превратилось в бедствие, о котором пишут зоологи
и зоогеографы столько, что нам нет необходимости останавливаться дальше на
этом предмете. Отметим, однако, что хищническое обращение человека с
природой может иметь место при всех формациях и, следовательно, вряд ли
может рассматриваться как результат особенностей социального прогресса. При
всех формациях человек деформирует природу. Очевидно, это ему свойственно.
Хотя делает он это каждый раз по-разному, но различия касаются деталей, а
не направления процессов.

Природа умеет постоять за себя. Не только некоторые растения, разрушающие
своими стебельками каменную кладку и с милой непосредственностью
взламывающие асфальтовые дороги, но и отдельные виды животных используют
антропосферу для своего процветания. Так, истребление бизонов и замена их в
биоценозе прерии овцами и лошадьми (мустангами) повели к сокращению числа
больших серых волков, которые питались больными бизонами, оленями и
грызунами. Поэтому уменьшитесь поголовье оленей, среди которых стали
свирепствовать эпидемии, и увеличилось число грызунов, разделявших с овцами
оставшийся после бизонов корм, а это, в свою очередь, создало благоприятные
условия для размножения койотов, питающихся как грызунами, так и
беззащитными овцами. Природа прерий восстановилась, но с упущение структуры
биоценоза.

Распространение монокультуры картофеля дало толчок к размножению
колорадского жука, который победным маршем прошел от Кордильер до
Атлантики, пересек ее и бодро завоевал Европу. Английские торговые корабли
завезли на острова Полинезии крыс и, хуже того, - комаров, что ограничило
район обитания самого человека песчаными побережьями, где всегда дует
морской ветер. А эксперименты с переселением кроликов в Австралию или коз
на Мадейру столь трагична, что хорошо известны. Но и факты регенерации
природы не совпадают с переломными датами социальной истории человечества.
Так есть ли между этими двумя цепочками закономерностей каузальная или
функциональная зависимость? По-видимому, нет, ибо "наскоки" человека на
ландшафт называть "прогрессом" нельзя ни в обывательском смысле (стремление
к лучшему), ни в научном (развитие от низших форм к высшим). А если так, то
в частных искажениях природы повинны те самые динамические стереотипы
поведения, которые характеризуют разные этносы. Видимо, мы приблизились к
нашему сюжету, хотя и шли на ощупь.

СОЦИУМ, ПОЛИТИЙЯ И ЭТНОС

То, что каждый человек входит в ту или иную общественную группу,
-бесспорно. Но как не было, нет и, вероятно, не будет ни одного человека,
который бы не находился на определенной ступени социального развития, не
состоял бы членом племени, орды, государства, общины, дружины и тому
подобных объединений, так нет и человека, который бы не принадлежал у
какому-либо этносу. Соотношение между социальными, политическими и
этническими коллективами можно уподобить соотношению между мерами длины,
веса и температуры. Иными словами, эти явления параллельны, но
несоизмеримы.

Область компетенции исторической географии ограничена. Бесплодно пытаться
отыскивать географические причины в действиях полководцев, реформаторов и
дипломатов. Зато этнические коллективы полностью отвечают требованиям,
предъявляемым к поставленной проблеме. Взаимодействие людей с природой
отчетливо прослеживается не только на ранних ступенях развития, но вплоть
до XX в.

Соотношение трех отмеченных линий развития легче всего показать на примере,
допустим, Англии и Франции, прошлое которых известно настолько полно, что
не требует специальных экскурсов в источниковедение и дебри библиографии. В
социальном аспекте обе страны пережили ряд формаций: родовой строй - кельты
до римского завоевания; рабовладение - в составе Римской империи, хотя
Британия на три века отстала от Галлии; феодализм и, наконец, капитализм,
причем на этот раз лет на сто отстала Франция. В политическом аспекте людям
XX в. кажется, что две эти нации, разделенные Ла-Маншем, - классические
этнотерриториальные целостности, что Так было всегда и иначе быть не могло.

Интересующая нас территория включает три ландшафтных зоны: субтропическую -
на юге Франции, лесную - северная Франция и южная Англия, и суббореальную -
вересковые поля Шотландии и Нортумберленда. Каждый ландшафт заставляет
людей, в него попадающих, приспосабливаться к его особенностям, и таким
образом возникает определенная общность. Например, кельты в низовьях Роны
выращивали виноград; попавшие туда римские колонисты 1-IV вв., воинственные
бургунды V в., арабы VII в., каталонцы XI в. делали то же самое, и общность
быта, определяемая общностью труда, нивелировала языки и нравы. В XII в.
образовался единый народ из ныне разобщенных каталонцев, провансальцев и
лигурийцев. Потребовалась истребительная Альбигойская война, чтобы
разорвать это единство, но вплоть до XIX в. южные французы говорили на
провансальском языке и за редким исключением не знали французского.

Норвежские викинги, дети рыбаков, попав в Нормандию, за два поколения
превратились в земледельцев-французов, сохранив лишь антропологический тип.
Те же норвежцы в долине Твида стали овцеводами-шотландцами-лоулендерами, но
они не проникли в горы северной Шотландии, где кельты -
шотландцы-гайлендеры сохранили клановый строй. Не для политических, а для
этнических границ оказался решающим фактором ландшафт, включая рельеф.

Что касается северной половины Франции, ее сердца, то здесь ландшафт, путем
конвергентного развития, преобразовал огромное количество пришельцев с
востока и с юго-запада. Бельги, аквитаны и кельты - в древности; латиняне и
германцы - в начале новой эры; франки, бургунды, аланы, бритты - в начале
Средневековья: английские, итальянские, испанские и голландские иммигранты
эпохи Реформации и т.д. - все они сселились в однородную массу французских
крестьян, блестяще описанных не столько этнографами, сколько Бальзаком,
Золя и другими писателями-реалистами.

Но тогда встает вопрос: почему этносы двух территорий, умеющих сходные
ландшафты, одинаковый социальный строй и разделенные только морским
проливом, который и в древности легко пересекали на утлых лодках, не
объединились в единый комплекс, что было бы выгодно тем и другим?
Средневековые короли это прекрасно понимали и трижды предпринимали попытки
к объединению. В 1066 г. вассал французского короля герцог Нормандии Гийом
завоевал англосаксонскую часть Британии, которая после пресечения
нормандской династии перешла к другому французскому феодалу - Генриху
Плантагенету. Итак, в 1154 г. снова произошло объединение Нормандии с
Англией, а вслед за тем с Пуату, Аквитанией и Овернью: возникло королевство
Генриха Плантагенета. Сочетание с этнографической точки зрения причудливое,
но оно продержалось до 1205 г., когда французский король Филипп II Август
отнял у английского короля Нормандию, Пуату, Турень и Анжу, а затем, в 1216
г., попытался вновь завоевать Англию, но потерпел неудачу. За Англией
остались только Бордо и Байонна, где Плантагенетов поддержали гасконские
бароны, но в 1339 г. началась Столетняя война за объединение обеих стран,
причем на этот раз инициатива исходила из Англии. После долгой войны, в
1415 г., Генрих V Ланкастер короновался французской короной, но Жанна д'Арк
оказалась сильнее Англии, и больше попытки объединить обе страны не
предпринимались.

Искать объяснение очерченных изменений в физической географии - бесплодно,
а вот привлечь экономическую географию можно, что, впрочем, уже давно
делают все историки. Политические образования - в частном случае
государства - для устойчивости и развития нуждались не в единообразном, а
разнообразном хозяйстве, где разные экономические провинции дополняли бы
друг друга. Плантагенеты крепко держались тогда, когда у них была овечья
шерсть из северной Англии, хлеб из Кента и Нормандии, вино из Оверни, ткани
из Турции. Экономические связи вели к оживленному общению, обогащали
правителя, но этнического слияния не возникло. Почему? Для ответа
рассмотрим третий аспект - этнический.

У НАРОДОВ ЕСТЬ РОДИНА!

Власть Рима пала. Племена, заселявшие Францию, в момент своего появления на
территории между Рейном и Бискайским заливом были столь различны по языку,
нравам, традициям, что Огюстен Тьерри предложил племенную концепцию
сложения современной Франции, и был прав. "Действительно ли является
история Франции с V до XVII в. историей одного и того же народа, имеющего
одинаковое происхождение, одинаковые нравы, одинаковый язык и одинаковые
гражданские и политические интересы? Ничего подобного! Когда задним числом
название "французы" применяют, я уже не говорю к зарейнским племенам, но
даже к периоду первой династии, то получается настоящий анахронизм", -
пишет он и поясняет свою мысль примерами: "Разве для бретонца будет
национальной историей биография потомков Хлодвига или Карла Великого, когда
его предки... вели переговоры с франками как самостоятельный народ? От VI
до Х в. и даже позже герои Северной Франции были бичом для Юга"[15]. Лишь в
XIV в. французы присоединили Дофине, Бургундию и Прованс, бывшие домены
Священной Римской империи германцев, к королевству Франция. Однако Бордо,
Байонна и полоса побережья Бискайского залива сохраняли независимость, имея
сюзереном английского короля из династии Плантагенетов. Это было не
господством Англии над Гасконью, а способом, которым гасконцы защищали себя
от французских захватов.

Вспыхнувшая в 1339 г. Столетняя война между Францией и Англией, несмотря на
разительное неравенство сил (в 1327- 1418 гг. во Франции - 18 млн[16], а в
Англии - 3 млн[17], и в тылу - Шотландия), протекала успешно для Англии
только потому, что ее активно поддержали гасконцы, бретонцы и королевство
Наварра. После смерти Иоанна Доброго его старший сын Карл стал королем, а
другой - Филипп - бургундским герцогом. Казалось бы, братья должны были
ладить, но ведь они больше зависели от своих баронов, чем те от них.
Династия бургундских Валуа встала во главе восточных областей Франции,
присоединила к Бургундии Артуа, Фландрию и Франшконте и, пользуясь
симпатиями парижан, претендовала на господство над Францией. Против
бургундцев выступили жители запада и юга страны под руководством графа
Арманьяка. Война между ними открыла дорогу англичанам, которые вступили в
союз с бургундцами и парижанами, считавшими, что "арманьяки", уроженцы юга
и Бретани, "не принадлежали к французскому королевству"[18], т.е. были не
французами. Францию спасла Жанна д'Арк, говорившая по-французски с немецким
акцентом. Изолированная Бургундия была разгромлена швейцарцами и снова
досталась французам параду с Бретанью и другими окраинами. Причину ее
долгого сопротивления объяснил последний герцог - Карл Смелый. "Мы - другие
португальцы", - сказал он[19], приравняв различие между бургундцами и
французами к различию португальцев с испанцами. Ему не мешало то, что он
сам носил фамилию Валуа и по происхождению был французом.

И все же этническое разнообразие уступило место теории "естественных
границ", сформулированной в "Великом замысле", который министр Сюлли
приписал своему королю Генриху IV. "Естественными границами" Франции были
объявлены Пиренеи, Альпы и Рейн, т.е. территория древней кельтской Галлии,
которую король и министр ради этих целей объявили предшественницей Франции.
На этом, весьма зыбком в научном отношении, основании Бурбоны стремились
вернуть Франции ее былую славу, т.е. аннексировать земли, заселенные
басками, итальянцами и немцами, несмотря на заявление Генриха IV: "Я ничего
не имею против того, чтобы там, где говорят по-испански, правил испанский
король, а там, где по-немецки - австрийский император. Но там, где говорят
по-французски, править должен я" [20]. Несмотря на этот принцип, Франция
оккупировала Наварру, Савойю и Эльзас, ибо география перевесила филологию.

Тот же процесс прошел в Англии, где французские феодалы частью погибли во
время войны Алой и Белой розы, частью слились с англосаксонским
дворянством, а затем королевство в XVIII в. раздвинулось до естественных
границ-берегов своего острова. Англия включила в себя земледельческий Кент,
населенный англосаксами, скотоводческую Шотландию, Уэльс и Нортумберленд,
населенные кельтами и скандинавами - потомками викингов, как Франция
присоединила Прованс, Бретань и Гасконь, где жили народы, говорившие на
своих языках, имевшие свой быт и свою систему хозяйства.

Можно ли называть описанный процесс "этнической интеграцией"? Вряд ли, ибо
в обоих случаях имело место прямое завоевание, проведенное со всей
возможной жестокостью, и, кроме того, завоеванные этносы сохранились до
нашего времени. Но являются ли современные Англия и Франция
физико-географическими регионами? Безусловно, иначе они давно распались бы
при существующей этнической пестроте. Значит, географические и
этнологические категории не совпадают, а следовательно, связь ландшафта и
этноса опосредствована историей этносов, осваивавших ландшафты и
перестраивавших геобиоценозы. Это явление называется сукцессией, в нашем
случае - антропогенной. Адаптация в новых условиях - это географический
аспект этногенеза, в результате которого не произошло взаимной ассимиляции
и нивеляции. а возникли этнические системные целостности, где побежденные
оказались на положении субэтносов. Однако века соседства с
этносом-завоевателем не прошли даром: кельты Бретани сдружились с
французами, а кельты Уэльса - с англичанами. Но этнологу следует помнить,
что сегодняшняя дружба этих народов сменила недавнюю вражду, а что будет
дальше - покажет этническая история, которой география в этом вопросе
передает эстафету.

В отличие от концепции исторической дискретности О. Тьерри, Фюстель де
Куланж усматривал в быте французских крестьян черты институтов римской
эпохи. И он был тоже прав. Первый отметил характер миграции, второй -
влияние ландшафта. Но как характер миграций в целом, так и степень
адаптации могут и должны рассматриваться как явления, относящиеся к
географической науке, тому ее разделу, который именуется этнологией, ибо
именно здесь сосредоточены связи человечества с географической средой,
посредством которых они и влияют друг на друга.

Итак, не только у отдельных людей, но и у этносов есть родина. Родиной
этноса является сочетание ландшафтов, где он впервые сложился в новую
систему. И с этой точки зрения березовые рощи, ополья, тихие реки
Волго-Окского междуречья были такими же элементами складывавшегося в
XIII-XIV вв. великорусского этноса, как и угро-славянская и
татаро-славянская метисация, принесенная из Византии архитектура храмов,
былинный эпос и сказки о волшебных волках и лисицах. И куда бы ни
забрасывала судьба русского человека, он знал, что у него есть "свое место"
- Родина.

И про англичан Р.Киплинг писал: "Но матери нас научили, что старая Англия -
дом". И арабы, тибетцы, ирокезы - все имеют свою исходную территорию,
определяемую неповторимым сочетанием элементов ландшафта. И как таковая
"родина" является одним из компонентов системы, именуемой "этнос".

МЕСТОРАЗВИТИЕ

Приведенных нами примеров достаточно, чтобы сделать вывод о влиянии
географического ландшафта на этнические сообщества как коллективы вида Homo
sapiens. Но спешу оговориться: этот вывод уже сделан в 1922 г. Л. С. Бергом
для всех организмов, в том числе и людей. "Географический ландшафт
воздействует на организм принудительно, заставляя все особи варьировать в
определенном направлении, насколько это допускает организация вида. Тундра,
лес, степь, пустыня, горы, водная среда, жизнь на островах и т.д. - все это
накладывает особый отпечаток на организмы. Те виды, которые не в состоянии
приспособиться, должны переселиться в другой географический ландшафт или
вымереть"[21]. А под "ландшафтом" понимается "участок земной поверхности,
качественно отличный от других участков, окаймленный естественными
границами и представляющий собой целостную и взаимно обусловленную
закономерную совокупность предметов и явлений, которая типически выражена
на значительном пространстве и неразрывно связана во всех отношениях с
ландшафтной оболочкой"[22]. Назовем это понятие удачным термином П. Н.
Савицкого - "месторазвитие"[23], подобно аналогичному понятию -
"месторождение".

Читателя может удивить и даже обидеть, что автор, начав сравнивать людей с
животными, дошел до минералов. Но не надо обижаться! К любой закономерности
природы каждый из нас прикасается какой-то одной стороной, а личность
человека многогранна, останется место и для эстетики, и для этики, и для
всего того, что сейчас принято называть "информацией" или "ноосферой". Но
мы пока вернемся к земным делам, ибо разговор о ландшафтах не закончен.

XV. Роль сочетания ландшафтов

МОНОТОННОСТЬ И РАЗНОРОДНОСТЬ ЛАНДШАФТОВ

Далеко не всякая территория может оказаться месторазвитием. Так, на
пространстве Евразии на всей полосе сплошных лесов - тайги от Онежского
озера до Охотского моря - не возникло ни одного народа, ни одной культуры.
Все, что там есть или было, принесено с юга или с севера. Чистая, сплошная
степь тоже не дает возможности развития. Дешт-и-Кып-чак, т.е. половецкие
степи от Алтая до Карпат, - место без Genius loci. Степи эти заселялись
народами, сложившимися в других районах, например в Монголии, - стране с
пересеченным рельефом и разнообразными ландшафтами. На склонах Хэнтэя и
Хангая растут густые леса. Зеленая степь низовий Тлы и Керулена на юге
переходит в каменистую пустыню Гоби, где снег тает в марте, давая выпас
скоту до начала летней жары. Соответственно разнообразна фауна, а
археологические культуры отражают смену народов, известных не только
историкам: хуннов, тюрков, уйгуров, монголов и ойратов.

И наоборот, западная часть Великой степи от верховий Иртыша до низовий Дона
и от закраины сибирской тайги до Балхаша и Аральского моря однообразна, а
народы, ее населявшие, малоизвестны. Ныне казахи занимают огромную площадь
с монотонным степным ландшафтом. В XIII в. степь обезлюдела после жестокой
монголо-половецкой войны и была поделена между тремя ордами: Золотой, или
Большой, - на Волге, Синей - между Аральским морем и Тюменью, и Белой (т.е.
старшей) -в Тарбагатае и на верхнем Иртыше[24]. На Волге из конгломерата
народов сложились татары. Синяя Орда оказалась нежизнеспособной и в XIV в.
слилась с волжской. Зато Белая Орда, опиравшаяся на окраины сибирской тайги
до Оби, склоны и предгорья Алтая и степи Сырдарьи, в то время
перемежавшиеся сосновыми борами[25], развилась в самостоятельный этнос,
позднее освоивший эстраординарные степи Приаралья, Мангышлак и Рынпески.

Подлинными месторазвитиями являются территории сочетания двух и более
ландшафтов. Это положение верно не только для Евразии, но и для всего
земного шара. Основные процессы этногенеза в Евразии возникали: а) в
восточной части - при сочетании горного и степного ландшафтов; b) в
западной - лесного и лугового (поляны в Волго-Окском междуречье); с) в
южной - степного и оазисного (Крым, Средняя Азия); d) на севере -
лесотундра и тундра. Но северные я предлагаю выделить в особый отдел
циркумполярных культур, так как отделенные от евразийского месторазвития
"таежным морем", они никогда на него не влияли.

Проверим. Хунны сложились на лесистых склонах Иныла-ня и потом лишь
передвинулись в монгольские степи. Уйгуры - на склонах Наньшаня. Тюркюты -
на склонах Алтая. Монголы - на склонах Хингана и Хэнтэя. Кидани - на
"языке" степи, вдающемся в лесную Маньчжурию. Киргизы ени-сейские - на
"острове" Минусинской степи и склонах Саян. Татары казанские, потомки
древних болгар, - на Каме, где лес граничит со степью. Татары крымские - на
границе степного Крыма и Южного берега - сплошного оазиса. Это -
отюреченные левантийцы разного происхождения, слившиеся в единый народ.
Хазары - в предгорьях Дагестана. Их первая столица - Семендер расположена
на среднем течении Терека.

Развивая изложенный принцип, можно предположить, что там, где границы между
ландшафтными регионами размыты и наблюдаются плавные переходы от одних
географических условий к другим, процессы этногенеза будут менее
интенсивны. Например, группа богатых оазисов среднеазиатского междуречья
окаймлена полупустынями и сухими степями, подчас разделяющими оазисы друг
от друга. Действительно, этногенез в Средней Азии шел столь медленно, что
почти неуловим. Полосы пустынь с севера и юга-запада были легко проходимы
вооруженными грабителями, но мало пригодны для жизни. Зато в предгорьях
Копетдага, Тянь-Шаня и Гиссара сложились туркмены-сельджуки -в XI в.,
киргизы -в XV в., таджики - в VIII-IX вв. и узбеки - в XIV в., ограничив
ареал потомков древних согдийцев горными районами Памира и Гиссара, где те
сохранялись как изоляты[26].

Системы горных хребтов, несмотря на вертикальную поясность, следует
рассматривать как регионы единообразные, так как пояса составляют единый
географический хозяйственный комплекс по отношению к человеку. Поэтому
Западный Памир, Дардистан, Гиндукуш, Гималаи, а также Кавказ и Пиренеи
удобны для сохранения реликтовых этносов-персистектов. И дело отнюдь не в
трудной проходимости горного ландшафта. Военные отряды легко форсировали
ущелья и перевалы даже при Кире и Александре Македонском. Однако новые
народы возникали не внутри горных районов, а на их окраинах.

Уже отмечено, что народы, населяющие сплошные степи, пусть даже очень
богатые, обнаруживают чрезвычайно малые возможности развития, например,
саки, печенеги, кыпчаки, туркмены, за исключением той их части, которая под
названием сельджуков ушла в Малую Азию и Азербайджан в XI в., и в
этническом, и в социальном плане - стабильны.

Левант, или Ближний Восток, - сочетание моря, гор, пустынь и речных долин.
Там новые этнические комбинации возникали часто, за исключением нагорий
Закавказья, где имеются природные условия, подходящие для изолятов. Таковы,
например, курды, отстоявшие свою этническую самобытность и от персов, и от
греков, и от римлян, и от арабов, и даже от турок-османов. Исключение,
которое подтверждает правило.

Китай-страна, некогда отвоеванная от воды (в древности это было сплошное
болото с мелкими озерами и реками, ежегодно менявшими русло). Китайский
народ сложился на берегах Хуанхэ, при сочетании ландшафтов: речного,
горного, лесного, степного, а джунгли южнее Янцзы китайцы освоили только в
первом тысячелетии нашей эры. Однако, переселившись на юг и смешавшись с
местным населением, древние китайцы превратились в современный
южнокитайский этнос, отличающийся и от своих предков, и от северных
китайцев, смешавшихся в долине Хуанхэ с хуннами и сяньби.

Индия, окруженная морем и горами, может рассматриваться как полуконтинент,
но в отличие от Европы она в ландшафтном отношении беднее. Ландшафты Декана
типологически близки между собой, и процессы этногенеза, т.е. появление
новых этносов за историческое время, выражены там слабо. Зато в
северо-западной Индии сформировались два крупных народа: раджпуты [27] -
около VIII в. и сикхи - в XVI-XVII вв. Казалось бы, пустыни Раджстана и
Синда гораздо менее благоприятны для человека, чем богатая, покрытая лесами
долина Ганга. Однако в долине Инда отчетливо выражено сочетание пустынь и
тропической растительности, и, хотя культура расцвела во внутренней Индии,
образование новых народов связано с пограничными областями.

Равным образом довольно интенсивно шли процессы народообразования в
бассейне Нижней Нарбады, где джунгли северной Индии смыкаются с
травянистыми равнинами Декана - Махараштра. В VI в. здесь активизировалось
Чалукья, государство воинственных кшатриев, должно быть, переселившихся из
Раджпутаны[28], а в XVII в. маратхи, отказавшись от ряда стеснений кастовой
системы, образовали народ, оспаривавший господство над Индией у Великих
Моголов. Отличие маратхов от общей массы индусов отмечают все историки
Индии.

Страна маратхов - сочетание трех физико-географических районов: прибрежной
полосы между Западными Гхатами и морем, гористой страны восточнее Гхатов и
черноземной долины, ограниченной цепями холмов[29]. Таким образом, налицо
все основания для того, чтобы причислить эту область к той категории,
которую мы называем месторазвитием, несмотря на то что культура Бенгалии
была несравненно выше.

В Северной Америке бескрайние леса и прерии не создают благоприятных
условий для этногенеза. Однако и там были районы, где индейские племена
складывались в народы на глазах историка. На изрезанной береговой линии
Великих Озер в XV в. возник ирокезский союз пяти племен. Это было новое
этническое образование, не совпадающие с прежним, так как в его состав не
вошли гуроны, родственные им по крови и языку.

На берегах Тихого океана южнее Аляски, там, где скалистые острова служат
лежбищами моржей и тюленей и море кормит береговых жителей, тлинкиты
создали рабовладельческое общество, резко отличное от соседних охотничьих
племен и по языку, и по обычаям.

Кордильеры в большей части круто обрываются в прерию, и горный ландшафт
соседствует, но не сочетается со степным. Однако на юге, в штате
Нью-Мехико, где имеется плавный переход между этими ландшафтами, в
древности возникла культура "пуэбло", а около XII в. здесь сложилась группа
нагуа, к которой принадлежало прославленное племя ацтеков. Большая часть
континента, также населенная индейцами, была своего рода Hinterland'ом,
территорией, куда отступали или где распространялись народы, сложившиеся в
месторазвитиях. Таковы, например, черноногие - народ алгонкинской группы и
многие другие племена.

Еще отчетливее видна эта закономерность на примере Южной Америки. Нагорья
Андов - сочетание горного и степного ландшафтов - хранят памятники
культуры, созданные многими народами в разные века, а в лесах Бразилии и
равнинах Аргентины, вопреки надеждам капитана Фоссета, никаких культур не
сложилось. И, как мы видим на многочисленных примерах, не могло сложиться,
так как природа этих стран однообразна, что, впрочем, не мешает и никогда
не мешало использовать се богатства народам, возникшим в других местах, В
Патагонию проникли горцы - арауканы; бразильские леса в XVI в. пытались
освоить инки, а в XIX в. там сказочно разбогатели португальские плантаторы.

Ту же закономерность мы обнаружим в Африке и Австралии, но целесообразнее
сосредоточить внимание на этносах, связанных с морем, чтобы отметить их
локальные особенности.

НА БЕРЕГАХ МОРЕЙ И ЗАКРАИНАХ ЛЕДНИКОВ

Роль моря, в зависимости от характера береговой линии и уровня цивилизации
береговых жителей, может быть двоякой. Море - ограничивающий элемент
ландшафта, когда оно не освоено и непроходимо. Таков был Атлантический
океан для американских индейцев, Индийский океан - для негров и аборигенов
Австралии и даже Каспий - для печенегов. Зато когда из моря начинают
черпать пищу и осваивать навигацию, море превращается в составляющий
элемент месторазвития. Так эллины использовали Эгейское море, викинги -
Северное, арабы - Красное, а русские поморы - Белое. К XIX в. почти все
моря и океаны вошли в состав Ойкумены, но надо учитывать, что это
характерно не для всех эпох. На протяжении исторического периода можно
зафиксировать два этнокультурных ареала, где море является составной частью
месторазвития: циркумполярные культуры на берегах Ледовитого океана и
Полинезия, о которой написано так много, что нет необходимости повторяться.
Достаточно напомнить, что полинезийская культура вмещала до прихода
европейцев разнообразные образования, которые даже на таком изолированном
участке суши, как остров Пасхи, боролись между собой, создавая свои
культуры, хотя и довольно близкие по характеру.

Менее известна история циркумполярных народов. Некогда цепь сходных культур
окружала Ледовитый океан, который являлся их кормильцем. В основном это
были охотники на морского зверя и ихтиофаги. Уже в историческое время их
территорию разрезали надвое угро-самоеды, позже истребившие западную ее
часть. Затем тунгусы уничтожили восточную, за исключением палеазиатов и
народов "омок" на Яве и Индигирке, последний был погублен при вторжении
якутов. Движение якутов с юга на север было односторонне и необратимо, так
как они плыли на плотах по рекам и вернуться против течения не могли[30].

Молодым циркумполярным народом были эскимосы, распространившиеся около I в.
н.э. из Океании и в Х в. отогнавшие индейцев до южной границы Канады, а в
XIII в. сбросившие потомков викингов в Гренландии в море[31]. Тут
опять-таки сочетание ландшафтов: кормящее море и лесотундра или ледник.

Но не только кормящее море, а даже области, покрытые льдом и потому
совершенно бесплодные, могут способствовать возникновению этносов, что
имело место в Прибалтике и Скандинавии около Х тыс. до н.э. Механизм этого
явления прост.

Ледник, для того чтобы расти, должен получать из океана достаточное
количество атмосферной влаги - холодного дождя и мокрого снега. Но так как
над ледником всегда стоит антициклон, то влажный воздух разбивается о его
закраину и там выливается дождь. Для Евразийского континента - это западная
закраина, откуда идут атлантические циклоны, вплоть до Таймыра.
Следовательно, ледник растет к западу, а его восточная часть тает под
лучами солнца, ибо там, где нет облачного покрова, инсоляция действует
беспрепятственно.

Получается географический парадокс: там, где абсолютная температура выше, -
сыро, ветрено, облачно, а потому люди и животные страдают от холода; там
же, где температура ниже, - тихо, ясно, сухо, и люди и животные согреваются
под прямыми лучами солнца, не обращая внимания на холодный воздух.
Ледниковый антициклон всегда больше, чем сам ледник, и покрывает
приледниковые районы, превращая их в сухую тундру. Ручьи, стекающие с
ледника, образуют пресные озера и ручьи, где селится рыба и водоплавающая
птица. Вокруг них вырастают рощи - приют пушного зверя, а в сухой тундре,
где снежный покров мал, пасутся стада травоядных. Это рай для первобытного
охотника и рыболова.

Именно такие условия сложились в Восточной Европе в конце Померанской
стадии последнего оледенения. В тундре, примыкавшей к уходящему леднику,
стали появляться редкие леса, окаймляющие реки и озера. Тогда на берегах
Немана и Двины сложились древние этносы балтской группы, дожившие до нашего
времени в ландшафте, который от потепления стал монотонным. Балтские
топонимы и гидронимы хранят печать глубокой древности [32], как память о
времени, когда природная среда вокруг их предков была иной. Не только
этносы, но и ландшафты имеют историю.

ВЛИЯНИЕ ХАРАКТЕРА ЛАНДШАФТА НА ЭТНОГЕНЕЗ

Теперь мы можем сформулировать вывод из проделанного анализа: монотонный
ландшафтный ареал стабилизирует обитающие в нем этносы, разнородный -
стимулирует изменения, ведущие к появлению новых этнических образований.

Но тут возникает вопрос: является ли сочетание ландшафтов причиной
этногенеза или только благоприятным условием? Если бы причина возникновений
новых народов лежала в географических условиях, то они, как постоянно
действующие, вызывали бы народообразование постоянно, а этого нет.
Следовательно, этногенез хотя и обуславливается географическими условиями,
но происходит по другим причинам, для вскрытия которых приходится
обращаться к другим наукам. Эти проблемы будут разобраны в специальных
разделах и в конце концов дадут ответ на основной вопрос: как и почему
этносы не похожи друг на друга и какое отношение имеет этногенез к прочим
явлениям природы?

Один из моих оппонентов оспаривает мой тезис о том, что возникновение новых
этносов приурочено к регионам стыка двух и более ландшафтов, а развитие их
беспрепятственно протекало в ландшафтах монотонных[33]. Но в этом же абзаце
он пишет: "Этногенез не локализовался в каких-то (подчеркнуто нами. - Л.
Г.) немного особых ландшафтах, а фактически шел во всех областях Ойкумены,
хотя в ряде случаев природные условия могли несколько (подчеркнуто нами. -
Л.Г.) ускорять или задерживать ход этнических процессов". Мой оппонент
почему-то не замечает допущенного им противоречия, снимающего его
возражения. Ведь появление нового этноса, т.е. новой системной целостности,
всегда связано с ломкой старых этносов, относящихся к новому как этнические
субстраты. Для осуществления этой работы необходим импульс, который либо
даст начало новому этническому процессу, либо затухнет вследствие
сопротивления среды, и тут упомянутое "несколько" приобретает решающее
значение, что и было нами отмечено, а потом будет объяснено.

До сих пор мы говорили о ландшафтах как феноменах девственной природы, хотя
твердо знали, что на Земле нет ландшафта, не испытавшего когда-либо
воздействия человека. Это упрощение мы ввели сознательно, чтобы прояснить
проблему, но искусственные, т.е. урбанистические, ландшафты известны с
глубокой древности. В Вавилоне было около миллиона жителей, в Риме - свыше
полутора миллионов, в Константинополе - один миллион с лишком. Эти
громадные города можно рассматривать как самостоятельные ландшафтные
регионы. И они проявляют себя как таковые: на границах города и деревни
всегда возникали субэтносы, чаще эфемерные, иногда стойкие, но всегда с
оригинальными, неповторимыми стереотипами поведения, обязательными для их
членов.

Существует и другой больной вопрос: не является ли наше время - эра
технической цивилизации - особой эпохой, к которой неприложимы
закономерности, открытые при изучении истории, а не современности? Этот
вопрос уже был поставлен крайне остро и четко: "Осталась ли степь - степью
и пустыня - пустыней в ландшафтном понимании этих терминов? Сильнее всего
изменена растительность (в степи земледелием, в пустыне - выпасом,
орошаемым земледелием), как следствие этого изменились сток, почвенный
покров, процесс эрозии и вся дальнейшая "цепочка" компонентов природных
комплексов"[34].

Действительно, антропогенный фактор ландшафтообразования за последние три
тысячи лет приобрел и продолжает приобретать важное место в лике земной
поверхности.

Сельское хозяйство изменяет флору и фауну, архитектура становится важным
элементом рельефа, сжигание угля и нефти влияет на состав атмосферы. С этой
точки зрения Париж должен рассматриваться как антропогенный геохор [35], в
лесной ландшафтной зоне с ускоренным ритмом развития, ибо современный облик
этого микрорайона отличается и от вида средневекового замка парижского
графа, и от римской Лютеции. Но ведь и непроточное озеро, мелея, быстро
превращается в болото, тогда как окружающий его лес за это же время не
меняется. Разница между антропогенными и гидрогенными образованиями, как бы
она ни была велика, в аспекте естествознания не принципиальна. Но на
поставленный нами вопрос: почему и как человек преобразил лик Земли? -
констатация сходств и различий ответа не дает. Поэтому продолжим "поиск
истины", как древние эллины именовали исторические исследования.

XVI. Становление антропогенных ландшафтов

РАЗВИТИЕ ОБЩЕСТВА И ИЗМЕНЕНИЕ ЛАНДШАФТА

Поскольку речь идет о "поведении" особей, входящих в разные этносы, то
самое простое - обратить внимание на то, как они воздействуют на те или
иные природные ландшафты, в которые их забрасывает историческая судьба.
Иными словами, нам надлежит проследить характер и вариации антропогенного
фактора ландшафтообразования с учетом уже отмеченного нами деления
человечества на этнические коллективы.

Дело не в том, насколько велики изменения, произведенные человеком, и даже
не в том, благодетельны они по своим последствиям или губительны, а в том,
когда, как и почему они происходят.

Бесспорно, что ландшафт промышленных районов и областей с искусственным
орошением изменен больше, чем в степи, тайге, тропическом лесу и пустыне,
но если мы попытаемся найти здесь социальную закономерность, то столкнемся
с непреодолимыми затруднениями. Земледельческая культура майя в Юкатане
была создана в V в. до н.э. при господстве родового строя, пришла в упадок
при зарождении классовых отношений и не была восстановлена при владычестве
Испании, несмотря на внесение европейской техники и покровительство
крещеным индейцам. Хозяйство Египта в период феодализма медленно, но
неуклонно приходило в упадок, а в Европе в то же время и при тех же
социальных взаимоотношениях имея место небывалый подъем земледелия и
ремесел, не говоря о торговле. В плане нашего исследования это означает,
что ландшафт в Египте в это время был стабильным, а в Европе преображался
радикально. Внесение же антропогенных моментов в рельеф Египта в XIX в. -
прорытие Суэцкого канала - связано с проникновением туда европейских
народов, французов и англичан, а не с деятельностью аборигенов-феллахов.

В Англии XVI в. "овцы съели людей" при начинающемся капитализме, а в
Монголии XIII-XIV вв. овцы "съели" тунгусов-охотников, живших на южных
склонах Саян, Хамар-Да-бана и на севере Большого Хингана, хотя там даже
феодализм был неразвитым. Монгольские овцы съедали траву и выпивали в
мелких источниках воду, служившую пищей и питьем для диких копытных[36].
Число последних уменьшалось, а вместе с тем охотничьи племена лишались
привычной пищи, слабели, попадали в зависимость к степнякам-скотоводам и
исчезали с этнографической карты Азии. Еще примеры: Азорские острова
превращены в голые утесы не испанскими феодалами, которые свирепствовали в
Мексике и Нидерландах, а козами; последних же высадили там астурийцы и
баски, у которых еще не исчез родовой строй. Бизонов в Америке уничтожили
охотники при капитализме, а птицу моа в Новой Зеландии - маорийцы, еще не
знавшие классового расслоения; они же акклиматизировали на своих островах
американский картофель, а в России для той же цели понадобилась вся
военно-бюрократическая машина императрицы Екатерины II. Отсюда следует, что
закономерность лежит в другой плоскости.

Поставим вопрос по-иному: не как влияет на природу человечество, а как
влияют на нее разные народы в разных фазах своего развития? Этим мы вводим
промежуточное звено, которого до сих пор не хватало для учета
опосредованного характера этого взаимодействия. Тогда возникает новая
опасность: если каждый народ, да еще в каждую эпоху своего существования,
влияет на природу по-особому, то обозреть этот калейдоскоп невозможно, и мы
рискуем лишиться возможности сделать какие бы то ни было обобщения, а
следовательно, и осмыслить исследуемое явление.

Но тут приходят на помощь обычные в естественных науках классификация и
систематизация наблюдаемых факторов, что в гуманитарных науках, к
сожалению, нс всегда находит должное применение. Поэтому, говоря об этносах
в их отношении к ландшафту, мы остаемся на фундаменте географического
народоведения, не переходя в область гуманитарной этнографии.

Отказавшись от признаков этнической классификации, принятых в гуманитарных
науках, - расового, общественного, материальной культуры, религии и т.п.,
мы должны выбрать исходный принцип и аспект, лежащие в географической
науке. Таковым может быть уже описанное явление биоценоза, где характерной
особенностью является соразмерность между числом особей во всех формах,
составляющих комплекс. Например, количество волков на данном участке
зависит от количества зайцев и мышей, а последнее лимитируется количеством
травы и воды. Соотношение это обычно колеблется в пределах допуска и
нарушается редко и ненадолго.

Казалось бы, эта картина не имеет отношения к человеку, однако не всегда.
Ведь есть огромное количество этнических единиц, пусть численно ничтожных,
входящих в состав биоценозов на тех или иных биохорах. По сравнению с этими
мелкими народностями или иногда просто племенами современные и исторические
цивилизованные этносы - левиафаны, но их мало, и они, как показывает
история, не вечны. Вот на этой основе мы и построили нашу первичную
классификацию: 1) этносы, входящие в биоценоз, вписывающиеся в ландшафт и
ограниченные тем самым в своем размножении; этот способ существования
присущ многим видам животных, как бы остановившимся в своем развитии. В
зоологии эти группы называются персистентами, и нет никаких оснований не
применить этот термин к этносам, застывшим на определенной точке развития;
и 2) этносы, интенсивно размножающиеся, расселяющиеся за границы своего
биохора и изменяющие свой первичный биоценоз. Второе состояние в аспекте
географии называется сукцессией.

Этносы, составляющие первую группу, консервативны и в отношении к природе,
и в ряде других закономерностей. Приведем несколько примеров.

ИНДЕЙЦЫ, НАРОДЫ СИБИРИ И ИХ ЛАНДШАФТЫ

Большинство североамериканских индейцев Канады и области прерий жили до
прихода европейцев в составе биоценозов Северной Америки. Количество людей
в племенах определялось количеством оленей, и поскольку при этом условии
было необходимо ограничение естественного прироста, то нормой общежития
были истребительные межплеменные войны. Целью этих войн не были захват
территорий, покорение соседей, экспроприация их имущества, политическое
преобладание... Нет! Корни этого порядка уходят в глубокую древность, и
биологическое назначение его ясно. Поскольку количество добычи не
беспредельно, то важно обеспечить себе и своему потомству фактическую
возможность убивать животных, а значит избавиться от соперника. Это не были
войны в нашем смысле, это была борьба, поддерживающая определенный
биоценоз. При таком подходе к природе, естественно, не могло быть и речи о
внесении в нее каких-либо изменений, которые рассматривались как
нежелательная порча природы, находящейся, по мнению индейцев, в зените
совершенства.

Точно так же вели себя земледельческие племена, так называемые индейцы
пуэбло, с той лишь разницей, что мясо диких зверей у них заменял маис. Они
не расширяли своих полей, не пытались использовать речную воду для
орошения, не совершенствовали свою технику. Они предпочитали ограничить
прирост своего населения, предоставляя болезням уносить слабых детей и
тщательно воспитывая крепких, которые потом гибли в стычках с навахами и
апачами. Вот и способ хозяйства иной, а отношение к природе то же самое.
Остается только непонятным: почему навахи не переняли у индейцев пуэбло
навыков земледелия, а те не заимствовали у соседей тактику сокрушительных
набегов?

Впрочем, ацтеки, принадлежавшие к группе нагуа, с XI по XIV в. переселились
в Мексиканское нагорье и весьма интенсивно изменили его ландшафт и рельеф.
Они строили теокалли (вариация рельефа), соорудили акведуки и искусственные
озера (техногенная гидрология), сеяли маис, табак, помидоры, картофель и
много других полезных растений (флористическая вариация) и разводили
кошениль, насекомое, дававшее прекрасный краситель темно-малинового цвета
(фаунистическая вариация). Короче говоря, ацтеки изменяли природу в то
время, когда апахи и навахи ее охраняли.

Можно было бы предположить, что тут решающую роль играл жаркий климат южной
Мексики, хотя он не так уж отличается от климата берегов Рио-Гранде. Однако
в самом центре Северной Америки, в долине Огайо, обнаружены грандиозные
земляные сооружения - валы, назначение которых было неизвестно самим
индейцам[37]. Очевидно, некогда там тоже жил народ, изменявший природу, и
климатические условия ему не мешали, как не мешают они американцам
англосаксонского происхождения.

Наряду с этим отметим, что одно из индейских племен - тлинкиты, а также
алеуты практиковали рабовладение и работорговлю в широких масштабах. Рабы
составляли до трети населения северо-запада Америки, и некоторые
тлинкитские богачи имели до 30-40 рабов.

Рабов систематически продавали и покупали, использовали для грязной работы
и жертвоприношений при похоронах и обряде инициации; рабыни служили
хозяевам наложницами[38]. Но при всем этом тлинкиты были типичным
охотничьим племенем, с примитивным типом присвающего, а не производящего
хозяйства.

Аналогичное положение было в северной Сибири. Народы угорской, тунгусской и
палеоазиатской групп по характеру быта и хозяйства являлись как бы
фрагментом ландшафта, завершающей составной частью биоценозов. Точнее
сказать, они "вписывались" в ландшафт. Некоторое исключение составляли
якуты, которые при своем продвижении на север принесли с собой навыки
скотоводства, привели лошадей и коров, организовали сенокосы и тем самым
внесли изменения в ландшафт и биоценоз долины Лены. Однако эта
антропогенная сукцессия повела лишь к образованию нового биоценоза, который
затем поддерживался в стабильном состоянии до прихода русских
землепроходцев.

Совершенно иную картину представляет евразийская степь. Казалось бы, здесь,
где основой жизни было экстенсивное кочевое скотоводство, изменение природы
также не должно было бы иметь места. А на самом деле степь покрыта
курганами, изменившими ее рельеф, стадами домашних животных, которые
вытеснили диких копытных, и с самой глубокой древности в степях, пусть
ненадолго, возникали поля проса[39]. Примитивное земледелие практиковали
хунны, тюрки и уйгуры. Здесь видно постоянно возникающее стремление к
бережному преобразованию природы. Конечно, в количественном отношении по
сравнению с Китаем, Европой, Египтом и Ираном оно ничтожно и даже
принципиально отличается от воздействия на природу земледельческих народов
тем, что кочевники пытались улучшить существующий ландшафт, а не
преобразовать его коренным образом, но все-таки мы должны отнести
евразийских кочевников ко второму разряду нашей классификации, так же как
мы отнесли туда ацтеков, но не тлинкитов, несмотря на то что классовые
отношения у последних были развиты несравненно больше. Какими бы
парадоксальными ни представлялись, на первый взгляд, эти выводы, чтобы
получить научный результат исследования, мы должны выдержать наш принцип
классификации строго последовательно.

Внутренним противоречием, вызвавшим упадок кочевой культуры, был тот же
момент, который вначале обеспечил ей прогрессивное развитие, - включение
кочевников в геобиоценозы аридной зоны. Численность населения у кочевников
определялась количеством пищи, т.е. скота, что, в свою очередь,
лимитировалось площадью пастбищных угодий. В рассматриваемый нами период
население степных пространств колебалось очень незначительно: от 300-400
тыс. в хуннское время [40] до 1300 тыс. человек в эпоху расцвета
монгольского улуса[41], впоследствии эта цифра снизилась, но точных
демографических данных для XVI-XVII вв. нет[42].

Вопреки распространенному мнению, кочевники куда менее склонны к
переселениям, чем земледельцы. В самом деле, земледелец при хорошем урожае
получает запас провианта на несколько лет и в весьма портативной форме.
Достаточно насыпать в мешки муку, погрузить ее на телеги или лодки и
запастись оружием - тогда можно пускаться в далекий путь, будучи уверенным,
что ничто, кроме военной силы, его не остановит. Так совершали переселения
североамериканские скваттеры и южноафриканские буры, испанские конкистадоры
и русские землепроходцы, арабские воины первых веков хиджры - уроженцы
Хиджаса, Йемена и Ирана, и эллины, избороздившие Средиземное море.

Кочевникам же гораздо труднее. Они имеют провиант в живом виде. Овцы и
коровы движутся медленно и должны иметь постоянное привычное питание. Даже
простая смена подножного корма может вызвать падёж. А без скота кочевник
сразу начинает голодать. За счет грабежа побежденной страны можно
прокормить бойцов победоносной армии, но не их семьи. Поэтому в далекие
походы хунны, тюрки и монголы жен и детей не брали. Кроме того, люди
привыкают к окружающей их природе и не стремятся сменить родину на чужбину
без достаточных оснований. Да и при необходимости переселиться они выбирают
ландшафт, похожий на тот, который они покинули. Поэтому-то и отказались
хунны в 202 г. до н.э. от территориальных приобретений в Китае, над армией
которого они одержали победу. Мотив был сформулирован так: "Приобретя
китайские земли, хунны все равно не смогут на них жить"[43]. И не только в
Китай, но даже в Семиречье, где хотя и степь, но система сезонного
увлажнения иная, хунны не переселялись до II в. до н.э. А во II-III вв. они
покинули родину и заняли берега Хуанхэ, Или, Эмбы, Яика и Нижней Волги.
Почему?

Многочисленные и не связанные между собой данные самых разнообразных
источников дают основание заключить, что III в. н.э. был весьма засушлив
для всей степной зоны Евразии. В северном Китае переход от субтропических
джунглей хребта Циньлин до пустынь Ордоса и Гоби идет плавно. Заросли
сменяются лугами, луга - степями, степи - полупустынями, и, наконец,
воцаряются барханы и утесы Бэйшаня. При повышенном увлажнении эта система
сдвигается к северу, при пониженном - к югу, а вместе с ней передвигаются
травоядные животные и их пастухи[44].

Именно этого передвижения ландшафтов не заметил самый эрудированный историк
Востока Р. Груссе. Справедливо полемизируя с попытками увязать большие
войны кочевников против Китая с периодами усыхания степей, он пишет, что
китайские авторы каждый раз давали этим столкновениям разумные объяснения,
исходя из политических ситуаций внутри Китая. По его мнению, вторжения
кочевников легче объяснить плохой оборонной линии Китайской стены, нежели
климатическими колебаниями в Великой степи[45].

Отчасти он прав; крупные военные операции всегда эпизодичны, а успех их
зависит от многих причин, где разглядеть роль экономики натурального
хозяйства не всегда возможно. Постоянные набеги кочевников на осевых
земледельцев тоже не показательны, ибо это замаскированная форма
межэтнического обмена: в набеге кочевник возвращает себе то, что теряет на
базаре из-за своего простодушия и отсутствия хитрости. И то и другое
никакого отношения к миграциям не имеет.

Но при более пристальном изучении событий легко выделить постепенные
перемещения мирного населения, избегающего конфликтов с оседлыми соседями,
но стремящегося напоить свой скот из еще не пересохших ручьев. Похожая
ситуация возникла на наших глазах в Сахеле (сухая степь южнее Сахары) и
повлекла трагическую дезинтеграцию этноса туарегов, но не войну[46].
Правда, здесь дело осложнилось тем, что западноевропейский капитал перевел
хозяйство туарегов из натурального в товарное, что усилило вытаптывание
пастбищ, но с поправкой на этот принцип применим к более древним периодам.

При достаточно подробном изучении событий на северной границе Китая, т.е. в
районе Великой стены, мы можем наметить сначала тенденцию к отходу хуннов
на севере (II в. до н.э. - I в. н.э.), а потом продвижение их к югу,
особенно усилившееся в VI в. н.э. Тогда хунны и сяньбийцы (древние монголы)
заселили северные окраины Шэньси и Шаньси даже южнее Стены. Однако во
влажные районы Хунани они не проникли.

Весьма важно отметить, что первоначальное проникновение кочевников на юг не
было связано с грандиозными войнами. В Китай пришли не завоеватели, а
бедняки, просившие разрешения поселиться на берегах рек, чтобы иметь
возможность поить скот. Впоследствии завоевание северного Китая произошло,
но главным образом за счет того, что китайские землепашцы также постепенно
и незаметно покидали свои поля на севере и отходили на юг, где было
достаточно дождей. Так кочевники занимали опустевшие поля и превращали их в
пастбища.

Но уже в середине IV в. наблюдается обратный процесс. Большая племенная
группа теле (телеуты), в которую входили в числе других племен уйгуры, из
оазисов Ганьсу перекочевала в Джунгарию и Халху; туда же, тем же путем
пришли древние тюрки и создали в VI в. Великий каганат, ограниченный
пределами степной зоны.

Что это означает? Только то, что Великая степь опять стала пригодной для
кочевого скотоводства. Иными словами, там на месте пустынь восстановились
травянистые степи, т.е. зональность сдвинулась к северу. Но если так, то и
в северном Китае должен был восстановиться влажный климат, удобный для
китайцев и губительный для кочевников. Значит, перевес в войне должен был
оказаться на стороне южан. Да так оно и было. К началу VI в. кочевая
империя Тоба, занимавшая весь бассейн Хуанхэ, превратилась в китайскую
империю Вэй, где сяньбийская одежда, манеры и даже язык были запрещены под
страхом казни. А вслед за тем природные китайцы истребили членов правивших
династий и создали свою империю - Суй, враждебную всему иноземному и весьма
агрессивную.

Аналогичные по характеру миграции имели место в то же время и на западной
окраине степи. Северные хунны, потерпев сокрушительное поражение от
сяньбийцев в 155 г., отошли на запад. Часть их закрепилась в горной области
Тарбагатая и впоследствии (при начавшемся увлажнении степи) овладела
Семиречьем. Другая группа прикочевала на берега Нижней Волги, где
столкнулась с могущественными аланами. Хунны "завоевали аланов, утомив их
беспрерывной борьбой" (Иордан) и в 370 г. перешли Дон. В это время они были
грозной силой, но уже в середине V в. они были разбиты на западе гепидами,
а на востоке - болгарами и исчезли. Аборигены восторжествовали над
пришельцами.

Следующая волна переселений кочевников наступила в Х в.[47]. Тогда в
причерноморских степях появились печенеги, выселившиеся с берегов
Аральского моря, тюрки - из современного Казахстана и кыпчаки-половцы - из
Барабинской степи. И скова это было не завоевание, а постепенное
проникновение небольшими группами, причем стычки и набеги заменили сражения
и походы.

Аналогичная ситуация сложилась тогда же на Ближнем Востоке. Карлуки из
Джунгарии переселились в Кашгар и Хотан-оазисы, питаемые ледниковыми и
грунтовыми водами. Туркмены-сельджуки покинули свои кочевья в Кызыл-кумах и
внедрились в Хорасан. Там они сорганизовались в могучую силу и в 1040 г.
разбили регулярную армию Масуда Газневи. Затем они захватили Персию и.
победив в 1071 г. византийского императора Романа Диогена, овладели всей
Малой Азией и Сирией. И ведь любопытно, что для поселений они выбрали сухие
степи и нагорья, напоминавшие ландшафты покинутой родины.

Ничего подобного мы не видим в XIII в., когда монгольские коки донесли
своих всадников до джунглей Аннама и Бирмы, долины Иордана и лазурной
Адриатики. Никакие переселения не были связаны с этими походами и победами.
Монголы вели .войны небольшими, мобильными, плохо вооруженными, но
прекрасно организованными отрядами. Даже при необходимости дать правителям
западных улусов некоторое количество верных войск центральное монгольское
правительство выделяло контингенты из числа покоренных племен. Хулагу-хану
были пожалованы найманы, а Батыю - мангыты и чжурчжэни (хины) в количестве
нескольких тысяч человек.

Нет никаких оснований связывать походы детей и внуков Чингиса с
климатическими колебаниями. Скорее, можно думать, что в степи в это время
были оптимальные условия для кочевого скотоводства. Коней для трех армий
хватало, поголовье скота после жестокой межплеменной войны 1200-1208 гг.
легко восстановилось, население выросло до 1300 тыс. человек. И наоборот, в
относительно мирное время XVI в. Монголия потеряла свою самостоятельность,
а в XVII в. и независимость.

Причину этого ослабления самой сильной державы тогдашнего мира сообщает
китайский географ XVII в.: "Вся Монголия пришла в движение, а монгольские
роды и племена рассеялись в поисках за водой и хорошими пастбищами, так что
их войска уже не составляют единого целого"[48]. Вот это действительно
миграция, но как незаметно для всемирно-исторических масштабов прошло
выселение монгольских кочевников из иссыхающей родины в суровые нагорья
Тибета, на берега многоводной Волги и в оазисы Туркестана[49]. Последний
осколок кочевой культуры - Ойратский союз - продержался до 1758 г., потому
что его хозяйство базировалось на горных пастбищах Алтая и Тарбагатая. Но и
он стал жертвой маньчжуров и китайцев.

Итак, за двухтысячелетний период -с III в. до н.э. по XVIII в. н.э. мы
отметили три периода усыхания степей, что каждый раз было связано с
выселением кочевников к окраинам Великой степи и даже за ее пределы. Эти
переселения не носили характера завоеваний. Кочевники передвигались
небольшими группами и не ставили себе иных целей, кроме удовлетворения
жажды своих животных и собственного голода.

Напротив, при увлажнении степной зоны шло возвращение кочевников в страну
отцов, увеличение их четвероногого богатства и связанная с изобилием
воинственная политика, причем завоевания совершались из государственных
соображений, а вовсе не для приобретения "жизненного пространства".

Кочевники уже не просто прозябали, их целью становилось преобладание.

Рассмотрение племен и народностей тропического пояса не принесет нам ничего
принципиально нового в сравнении с уже известным материалом, и потому
целесообразно обратиться к классическим примерам преобразования природы:
Египту, Месопотамии и Китаю. Европу мы пока оставим в стороне, потому что
нашей задачей является поиск закономерности, а ее можно подметить только на
законченных процессах.

ДРЕВНИЕ ЦИВИЛИЗАЦИИ "БЛАГОДАТНОГО ПОЛУМЕСЯЦА"

Согласно исследованиям Э. Брукса, во время вюрмского оледенения
атлантические циклоны проходили через северную Сахару, Ливан, Месопотамию,
Иран и достигали Индии[50]. Тогда Сахара представляла собой цветущую степь,
пересеченную многоводными реками, полную диких животных: слонов,
гиппопотамов, диких быков, газелей, пантер, львов и медведей. Изображения
этих животных, до сих пор украшающие скалы Сахары и даже Аравии, выполнены
представителями современного человека вида Homo sapiens. Постепенное
усыхание Сахары в конце IV тыс. до н.э., связанное с перенесением
направления циклонов на север, привело к тому, что древние обитатели Сахары
обратили внимание на болотистую долину Нила, где среди дикорастущих трав по
краям долины произрастали "предки" пшеницы и ячменя[51]. Неолитические
племена освоили земледелие, а в эпоху освоения меди предки египтян
приступили к систематической обработке земель в пойме Нила[52]. Процесс
закончился объединением Египта под властью фараонов. Эта власть
базировалась на огромных ресурсах уже преображенного ландшафта, который
впоследствии принципиальных изменений не претерпевал, за исключением,
конечно, архитектурных каналов, плотин, пирамид и храмов, являющихся, с
нашей точки зрения, антропогенными формами рельефа. Однако изменения
меньшего масштаба, например создание знаменитого Файюмского оазиса при XII
династии, имели место до XXI династии, после чего Египет стал ареной
иноземных вторжений. Нубийцы, ливийцы, ассирийцы, персы, македоняне,
римляне черпали богатства Египта, а сами египтяне превратились в феллахов,
упорно поддерживающих биоценоз, созданный их предками.

Сходную картину можно наблюдать а Месопотамии, несмотря на некоторое
количество физико-географических отличий. Земли, образовавшиеся из наносов
Тигра и Евфрата на окраине Персидского залива, были плодородны, протоки и
лагуны изобиловали рыбой и водяной птицей, финиковые пальмы росли в диком
виде. Но освоение этого первобытного Эдема требовало напряженной работы.
Пахотные земли приходилось создавать, "отделяя воду от суши". Бапота надо
было осушать, пустыню орошать, а реки ограждать дамбами[53]. Эти работы
были произведены предками шумеров, которые были простыми
земледельцами-скотоводами, не имевшими других средств к существованию. Эти
люди еще не знали письменности, не строили городов, не имели практически
существенного классового разделения[54], но видоизменяли ландшафт настолько
основательно, что последующие поколения пользовались трудами их рук.

Не следует думать, что примитивные народы имеют преимущество перед
цивилизованными в деле преобразования природы. Долина Нила и долина Евфрата
преобразовывались снова и снова, пока многие египетские деревни эпохи
Древнего царства не оказались под песком пустыни, а шумерские и аккадские -
под споем ила. Бывшие пастбища западнее Евфрата уже во времена Багдадского
халифата искрились под лучами зари из-за кристалликов усыпавшей их соли.
Перший в Древнем мире город- Вавилон уже в начале н.э. был покинут
населением, которому стало не хватать пищи после двадцати веков
благоденствия и процветания за счет местных ресурсов. Еще более
показательна история мелиорации в Китае, о чем нужно сказать подробнее.

В ДРЕВНЕМ КИТАЕ

В III тыс. до н.э. территория Китая была мало похожа на то, что она
представляет ныне: девственные леса и болота, питавшиеся реками,
разливающимися в половодье, обширные озера, топкие солонцы и только на
возвышенных плоскогорьях - луга и степи. На востоке между низовьями рек в
дельтовых равнинах тянулась цепь зыбких почв, а реки И и Хуай пропадали в
заболоченной долине нижнего течения Янцзы. "Буйная растительность одевала
бассейн реки Вэйхэ; там поднимались величественные дубы, всюду виднелись
группы кипарисов и сосен. В лесах кишели тигры, ирбисы, желтые леопарды,
медведи, буйволы и кабаны, вечно выли шакалы и волки"[55].

Но главным врагом людей здесь были реки. В сухое время года они сильно
мелели, но стоило пройти дождям в горах, как реки вздувались и выходили из
берегов. Следует учесть, что при разливе реки теряют скорость течения и
откладываются наносы, причем в Хуанхэ во время паводка содержится до 46%
ила и песка[56].

Примитивным земледельцам приходилось сооружать дамбы, чтобы спасти свои
поля от наводнений; и все же дамбы прорывались в среднем один раз в 2,5
года[57]. Часть древних обитателей Китая отступила от свирепых вод в горы и
продолжала заниматься охотой - там от них и следа не осталось. Другие -
"сто черноголовых семейств", пришедшие в Шаньси с запада, бросились на
борьбу с рекой - это были предки китайцев. Им пришлось отказаться от
прежней дикой воли и усвоить дисциплину, жесткую организацию и принять
деспотические формы правления, но зато природа щедро вознаградила их,
предоставив возможности интенсивного размножения и средства для создания
оригинальной культуры[58]. Те же, кто отступил от трудностей земляных работ
и угрозы водной стихии в горы, стали предками жунов, да и кянов-тибетцев.
Они довольствовались теми плодами природы, добывание которых не требовало
изменения ландшафта и рельефа, и поэтому у них не возникало потребности в
создании государственной организации. Род занятий, строй жизни и, наконец,
их идеология были резко отличны от китайских, и с каждым поколением оба
народа отдалялись друг от друга. Кончилась эта рознь непримиримой враждой,
определившей направление истории раннего Китая и его соседей.

Теперь наложим факты антропогенного изменения ландшафта на хронологическую
канву. Первый этап борьбы с природой имел место около 2278 г. до н.э.,
когда легендарный предок первой китайской династии Юй провел работы по
регулированию русла Хуанхэ, после чего центральная часть северного Китая
(Шаньси и часть Шэньси) превратилась в земледельческую страну. Река вела
себя спокойно до 602 г. до н.э., т.е. в течение шестнадцати веков[59].
Исторически это монолитная эпоха древнекитайской культуры, включающая три
династии: Ся, Шан-Инь и Чжоу, при которых Китай представлял собою
конфедерацию многочисленных княжеств, связанных друг с другом высшим, по
тому времени достижением культуры - иероглифической письменностью[60]. За
весь этот период созданный Юем искусственный ландшафт только поддерживался,
но когда с 722 г. до н.э. наступила эпоха "Весны и Осени" (условное
название эпохи, происходящее от заглавия хроники, в которой она описана),
все пошло по-иному. Конфедерация княжеств, представлявшая единое целое под
председательством вана (царя), распалась на 124 самостоятельных
государства, которые начали усердно поглощать друг друга. Тогда перешли в
контрнаступление и горные жуны, и воды Хуакхэ. В результате плохого
содержания дамб в 602 г. н.э. произошло первое зарегистрированное изменение
течения реки Хуанхэ[61], и с тех пор основная работа на реке до XVIII в.
заключалась в поддержании дамб и заделке прорывов[62]. В аспекте, принятом
нами, это явление должно рассматриваться как поддержание существующего
ландшафта, т.е. мы приходим к парадоксальному выводу - о том, что китайцев
следует зачислить в тот же разряд этносов, что и алгонкинов или эвенков.
Однако проверим наш первоначальный вывод.

В IV в. до н.э. железо превратилось в настолько общедоступный товар, что из
него стали делать не только мечи, но и лопаты[63]. Благодаря техническому
усовершенствованию в III в. были созданы оросительные системы, из которых
наиболее важной была система Вэйбэй, орошавшая 162 тыс. га полей [64] в
северном Шэньси. Благодаря этой ирригационной системе "провинция Шэньси
стала плодоносной и не знающей неурожайных годов. Тогда Цинь Ши Хуанди
сделался богатым и могущественным и смог подчинить своей власти прочих
князей"[65]. Это было знаменитое объединение Китая, закончившееся массовой
резней побежденных, закабалением уцелевших, построением Великой китайской
стены и истреблением не только ученых и всех книг, кроме технической
литературы (под таковыми понимались книги по гаданию, медицине и
агрономии), но и всех читателей исторических и философских трактатов, а
также любителей поэзии.

И вот тут мы можем поставить вопрос: было ли связано целенаправленное
изменение ландшафта с грандиозным человекоубийством или они просто совпали
по времени? Или же оба эти явления восходят к одной общей причине? И для
решения проблемы проследим историю Китая и историю оросительной сети Вэйбэй
дальше.

Народное восстание 206 г. до н.э. ликвидировало режим империи Цинь, и при
династии Хань столь больших кровопролитий не происходило. Страна богатела,
ибо к прежней житнице в Шаньск на берегах Хуанхэ прибавилась новая - на
берегах рек Вэй и Цзин, но тут сказала свое слово природа. Вода для
оросительной сети поступала из реки Цзин, которая была преграждена
плотиной, однако река углубила свое русло и водоприемник остался на сухом
месте. Пришлось прорывать новый канал и строить плотину выше по течению, и
в последующие века это повторялось десять раз, что потребовало огромного
вложения труда, и все-таки в XVII в. система Вэйбэй была фактически
заброшена[66].

На протяжении истекших двух тысяч лет развернулась средняя история Китая -
его императорский период. В плане этнологии китайцы этого периода относятся
к древним китайцам, как итальянцы - к римлянам или французы - к галлам.
Иными словами, на берегах Хуанхэ создался новый народ, который мы называем
тем же словом, что и старый. Но не надо переносить дефекты нашей
терминологии на предмет исследования, тем более что слово "китайцы" -
условный термин, появившийся в XII в. вследствие развития караванной
торговли, и означал он тогда монголоязычное племя, с которым имели дело
итальянские и русские купцы. От этого племени название "Китай" перешло на
их соседей, называвших себя просто "жители Срединной равнины". Для нашего
анализа это важно потому, что общеизвестное слово "Китай" таксономически
соответствует таким понятиям, как "Европа" или "Левант" (Ближний Восток), а
не таким, как "Франция" или "Болгария". Так вот, с эпохи объединения Китая
императором Цинь Ши Хуаньди до потери Китаем самостоятельности на
территории между Хуанхэ и Янцзы возникли, сформировались и потеряли силу
два больших этноса, условно именуемые северокитайским и южнокитайским.
Второй также связан с изменением ландшафта, ибо когда древние китайцы (из
коих образовались оба средневековых этноса) широкой струей влились в долину
Янцзы, то они на месте джунглей устроили рисовые поля. Северные же китайцы
на месте сухих степей создали орошенные пашни, и до тех пор пока у них
хватило энергии на поддержание оросительной системы, они утверждали себя
как самостоятельный народ и отражали, хоть и не всегда удачно, нападения
иноземцев. Но в XVII в. ирригация перестала существовать, и в том же веке
маньчжуры покорили Китай. Покорению предшествовало грандиозное крестьянское
восстание, расшатавшее мощь империи Мин, но поднять крестьян на жестокую
войну можно лишь тоща, когда сельское хозяйство находится в упадке.
Действительно, потеря богатейших северо-западных пашен, занесенных песком
после того, как были заилены каналы, ослабила сопротивляемость Китая и
превратила империю Мин из агрессора в жертву.

ВОЗНИКНОВЕНИЯ И УПАДКИ

Теперь мы можем ответить на поставленные вопросы. Эпохи, в которые
земледельческие народы создают искусственные ландшафты, относительно
кратковременны. Совпадение их по времени с жестокими войнами не случайно,
но, разумеется, мелиорация земель не является поводом к кровопролитию.
Утверждать подобное - значило бы идти в направлении географического
детерминизма дальше самого Монтескье. Однако в обоих параллельных явлениях
есть черточка, которая является общей, - способность этнического коллектива
производить экстраординарные усилия. На что эти усилия направлены - другое
дело; цель в нашем аспекте не учитывается. Важно лишь, что когда
способность к сверхнапряжению слабеет, то созданный ландшафт только
поддерживается, а когда эта способность исчезает - восстанавливается
этноландшафтное равновесие, т.е. биоценоз данного биохора[67]. Это бывает
всегда и везде, независимо от масштабов произведенных перемен и от
характера деятельности, созидательного или хищнического. А если так, то мы
натолкнулись на новое, до сих пор неучтенное явление: изменение природы -
не результат постоянного воздействия на нее народов, а следствие
кратковременных состояний в развитии самих народов, т.е. процессов
творческих, тех же самых, которые являются стимулом этногенеза.

Проверим наш вывод на материале древней Европы. На рубеже I и II тыс. до
н.э. Западную Европу захватили и населили воинственные народы, умевшие
ковать железо: кельты, латины, ахейцы и др. Они создали множество мелких
земледельческих общин и, обработав девственную почву, видоизменили
ландшафт. Почти тысячу лет в Европе не возникало больших государств, потому
что каждое племя умело постоять за себя и завоевание было делом трудным и
невыгодным: племена скорее давали себя перебить, чем соглашались
подчиниться. Достаточно вспомнить, что ни Спарта, ни Афины не могли
добиться власти над Элладой, а латинские и самнитские войны Рима проходили
более тяжело, чем все последующие завоевания. В первую половину I тыс. до
н.э. парцеллярное земледелие с интенсивной обработкой участков было
институтом, поддержавшим созданный культурный ландшафт. В конце I тыс. до
н.э. парцеллы вытесняются латифундиями, где отношение к природе становится
хищническим и одновременно возникает возможность завоеваний.

Принято думать, что Рим покорил Средиземноморье и Западную Европу потому,
что он "почему-то" усилился. Но ведь тот же результат должен получиться и в
том случае, если бы сила Рима осталась прежней, а народы вокруг него
ослабели. Да так оно и было, а параллельно с экспансией Рима шло
превращение полей в пастбища, потом в пустыни, и, наконец, к V-VI вв.
восстановились естественные ландшафты: леса и заросли кустарников. Тогда
сократилась численность населения и Римская империя пришла в упадок. Весь
цикл преобразования ландшафта и этногенеза от сложения этносов до полной их
нивеляции занял около 1500 лет.

Новый подъем деятельности человека и одновременно образования средневековых
этносов произошел в IX-Х вв. и не закончен. Возможно, что для объяснения
особенностей этого периода следует ввести дополнительные коррективы в связи
с небывалым развитием науки и техники, но этот вопрос следует изучить
особо, ибо сейчас нас интересует правило, а не исключение из него.

А теперь вернемся к индейцам и народам Сибири, потому что мы, наконец,
можем ответить на поставленный выше вопрос: почему охотники и земледельцы
существуют рядом, не заимствуя друг у друга полезных навыков труда и быта?
Ответ напрашивается сам: очевидно, некогда предки тех и других пережили
периоды освоения ландшафта и видоизменили его по-разному, потомки же,
сохраняя созданный предками статус, оберегают наследие прошлых эпох в виде
традиции, которую не умеют и не хотят сломать. И даже когда нашествие
англосаксов грозило индейцам физическим истреблением, они мужественно
отстаивали свой образ жизни, хотя, отбросив его, имели все шансы смешаться
с колонистами и не погибнуть.

Вместе с тем ацтеки, находившиеся в состоянии, которое мы охарактеризовали
выше как творческое, не только пережили ужасный разгром, но и нашли в себе
силы, чтобы ассимилировать часть завоевателей, и 300 лет спустя свергли
испанское господство и основали республику Мексику, где индейский элемент
играет первую роль. Конечно, соратники Хуареса не были копией сподвижников
Монтесумы, но еще меньше походили они на солдат Кортеса. Мексиканцы -
молодой народ, этногенез которого проходил на глазах историков. И этот
народ, сложившийся в XVII-XVIII вв., весьма сильно изменил характер
ландшафта путем разведения культурных растений и акклиматизации чуждых
Америке животных - лошадей и коров.

Этносы, не поддерживающие "культурный ландшафт", а приспосабливающиеся к
природному равновесию, принято называть "дикими", что неверно. Отношение их
к природе пассивное: они входят в биоценозы как верхнее, завершающее их
звено. Отношение этой последней группы этносов к природе удобно принять за
исходный уровень отсчета. Если такие этносы оказываются на территории,
населенной другим этносом, то они приспосабливаются к тому, чтобы
существовать за его счет. Для них вмещающий этнос становится компонентом
кормящего ландшафта. Такая коллизия возникла в недавнее время в Бразилии,
где было обнаружено индейское племя каражу, живущее охотой и
собирательством. Кинокомпания снарядила туда экспедицию и хорошо заплатила
индейцам за работу статистами. Кинореклама привлекала множество туристов,
для которых были построены отели и бары. Вокруг расселились обслуга,
полиция, врачи и т.п. В результате индейцы привыкли получать бесплатное
питание и забыли навыки лесной охоты и собирательства. Они превратились в
этнос-паразит, живущий за счет другого, более многочисленного и богатого
этноса, который относится к ним, как к игрушке. Но ведь как только мода на
них пройдет и их бросят на произвол судьбы - они вымрут, как погибают
выпущенные на волю ручные животные, ибо они не могут выдержать конкуренции
диких видов. Закон необратимости эволюции действует и в этнологии.

ПЕРИОДИЗАЦИЯ ПО ФАЗАМ

Теперь мы можем обобщить наши наблюдения и представить их в виде схемы
отношения этноса к природным, т.е. ландшафтным, условиям. По какой-то, пока
неясной, причине появившийся на арене истории новый этнос (часто со старым
названием) преображает ландшафт при помощи нового способа адаптации к
природным условиям. Это происходит, как правило, в инкубационный период
фазы подъема и не фиксируется в исторических источниках (кроме легенд).
Историческая, описанная в источниках эпоха включает при отсутствии внешнего
смещения следующие фазы этногенеза: 1) явный период фазы подъема, 2)
акматическую фазу, когда этнос предельно активен, а давление на ландшафт
уменьшено, 3) фазу надлома, когда антропогенное давление максимально и
деструктивно, 4) инерционную фазу, в которой идет накопление технических
средств и идеологических ценностей; ландшафт в это время поддерживается в
том состоянии, в которое он был приведен ранее; 5) фазу обскурации, во
время которой нет забот ни о культуре, ни о ландшафте. После этого
наступает фаза гомеостаза, когда идет взаимодействие остатков
полуистребленного этноса с обедненным ландшафтом, возникшим на обломках
погибшего культурного ландшафта, там, где на месте дубов выросли лопухи,
среди которых играют в прятки правнуки завоевателей и дети разбойников.

В эту эпоху отношение этноса-персистента к природе становится одновременно
потребительским и охранительным. Но, увы, как то, так и другое диктуется
традицией, а не волевым сознательным решением. И так до тех пор, пока новый
этнос вновь не преобразует ландшафт. Видимо, этногенез - не единое
глобальное явление, а множество самостоятельных этногенезов в тех или иных
районах.

Как и во всех комплексных природных явлениях, границы фаз в этногенезе не
являются "линейными" и абсолютно точными: они в той или иной степени
"размыты". Но некоторая неопределенность границ не снижает необходимости
при дальнейшем изучении конкретных этногенезов характеризовать начала и
концы фаз определенными историческими вехами, памятуя, однако, что даты
этих вех условны и характеризуют лишь типичные переломные моменты.

Но если мы оторвемся от сопоставления этносов с ландшафтами и будем
рассматривать их как исторические целостности, то мы обнаружим ту же самую
картину постепенной смены фаз, только в другой системе отсчета. Это
показывает, что мы на верном пути. Поэтому, забегая вперед, дадим схему фаз
этногенеза, которая в дальнейшем будет очень нужна. И пусть читателя не
смущает, что мы пока отвечаем на вопрос "как?", а не "почему?". Описание
феномена всегда предшествует его объяснению, если последнее непредвзято,
чего следует всемерно избегать.

Итак, вначале протекает инкубационный период формирования этноса, обычно не
оставляющий заметных следов в истории. Это "пусковой механизм", не всегда
приводящий к возникновению нового этноса, потому что возможен внезапный
обрыв процесса посторонней силой. В какой-то момент на исторической арене
появляется установимая (исторически) группа людей, или консорция, быстро
развивающая и формирующая свое этническое лицо и самосознание ("мы и не
мы", или "мы и другие"). Наконец, она облекается в соответствующую времени
социальную форму и выходит на широкую историческую арену, часто начиная
территориальную экспансию. Оформление этносоциальной системы знаменует
конец инкубационного периода фазы подъема. Сформировавшийся этнос может
либо погибнуть, либо пережить, подобно, например, римскому или
византийскому, относительно долгий период перипетий - историческое
существование. Этот период, как и в случае с ландшафтами, включает в себя
явный пассионарный побьем, акматическую фазу, фазы надлома, инерции и
обскурации.

Акматическая фаза особенно часто является весьма пестрой и разнородной по
характеру, доминантам и интенсивности протекающих этнических процессов.

Фазы этногенеза, связанные с процессом упрощения этнической системы
(надлом, инерция и в меньшей степени обскурация), часто нарушаются
обратными процессами этнической регенерации. В этом случае инициативу
социального обновления, отвечающего новым потребностям этнической динамики,
перехватывают те этнические подсистемы, которые до того были скованы
присутствием ведущего субэтноса или этноса. Лишь после того как прежний
лидер очистит место, могут проявить себя силы, приостанавливающие процессы
этнического упадка.

Сложнее всего исследовать конечные и особенно начальные фазы этногенеза
из-за специфики работы хронистов. Если летописцы интересовались тем, как
исчез тот или иной могучий народ, и предлагали свои объяснения, пусть даже
несовершенные, то первичные проявления этногенеза они, как правило,
игнорировали, считая их пустяками, не заслуживающими внимания. Это
прекрасно показал Анатоль Франс в знаменитом рассказе "Прокуратор Иудеи" и
в диалогах римских мудрецов в книге "На белом камне".

Легко заметить, что для спонтанного развития общества процессы этногенезов
являются фоном, ибо они коррелируют друг с другом. Наука история фиксирует
именно эту постоянную корреляцию, а для этнологии необходимо сначала
провести анализ, т.е. расчленение стимулов природных и социальных, а затем
уже возможен синтез, к которому мы стремимся. Но прежде чем достичь этой
цели, необходимо преодолеть еще одно препятствие, пожалуй, еще более
трудное, чем те, которые остались позади. Климатические изменения в
отдельных странах проходят в историческом времени, исчисляясь несколькими
столетиями; ландшафт этих стран, естественно, меняется, что всегда
отражается на хозяйстве, а тем самым и на жизни этноса. Так не является ли
эта динамика природных условий причиной образования новых этносов? Это
решение соблазнительно, ибо просто и легко снимает многие сложности. Но все
ли?

Зависимость человечества от окружающей его природы, точнее - от
географической среды, не оспаривалась никогда, хотя степень этой
зависимости расценивалась разными учеными различно. Но в любом случае
хозяйственная жизнь народов, населявших и населяющих Землю, тесно связана с
ландшафтами и климатом населенных территорий.

Так-то оно так, но и это решение нельзя считать исчерпывающим, ибо оно не
отвечает на два "больных" вопроса: 1. Люди умеют приспосабливать природные
условия к своим потребностям, а создавая антропогенные ландшафты" они тем
самым противодействуют нежелательным для них изменениям. Так почему же
тогда гибнут многие этносы со своими хозяйственными системами, которые мы
именуем "цивилизациями"? А ведь они гибнут на глазах историка. 2.
Климатические колебания и связанные с ними процессы могут воздействовать на
то, что есть, т.е. на уже существующие этносы. Они могут губить целые
популяции, как. например, было в долине низовьев Тигра и Евфрата в XXIV в.
до н.э. Это явление природы описано в вавилонской поэме "Энума Элиш" и в
древнееврейской "Книге Бытия", причем датировки совпадают". Они могут
вынуждать людей покидать родные земли и искать пристанища на чужбине, что
произошло с монголами в XVI- XVII вв.[68]. Но они бессильны против того,
чего еще нет Они не могут создать новый этнос, который бы сотворил новый
искусственный ландшафт. Следовательно, наша задача решена лишь частично, и
нам следует вернуться к тому, не как, а кем создается новое месторазвитие,
ибо тем самым мы приблизимся к разгадке возникновения этносов.

Но и тут перед нами трудности: если концы и гибели цивилизаций очевидны, то
где начальные точки этногенезов? Пусть даже не исходные, если предположить
наличие инкубационного периода, но по крайней мере те, от которых можно
вести отсчет, причем одинаковые для всех изучаемых процессов. Иначе
сопоставления разных этногенезов будут неоправданны.

Но и эта задача поддается решению, так как новые этносы возникают не путем
дробления старых, а путем синтеза уже существующих, т.е. этнических
субстратов. И возникают эти этнические группы в строго очерченных
географических регионах в сверхкраткое время, а регионы каждый раз
меняются, что исключает воздействие наземных условий, т.е. географический
детерминизм, который Э. Семпл определила так: "Человек - продукт земной
поверхности"[69]. Не только! Известно и описано влияние на Землю солнечной
активности и космического излучения, изредка достигающего поверхности
планеты[70].

Но ограничим перечисление сомнений и перейдем к описанию феномена.

XVII. Взрывы этногенеза

ВЗРЫВ ЭТНОГЕНЕЗА В I В. Н.Э.

Если бы этносы были "социальными категориями", то они бы возникали в
сходных социальных условиях. А на самом деле, как сейчас будет показано,
пусковые моменты этногенезов, там, где можно их проследить на строгом
фактическом материале, совпадают по времени и располагаются в регионах,
вытянутых либо по меридианам, либо по параллелям, либо под углом к ним, но
всегда как сплошная полоса. И вне зависимости от характера ландшафта и
занятий населения на такой полосе в определенную эпоху внезапно начинает
происходить этническая перестройка - сложение новых этносов из субстратов,
т.е. этносов старых. Последние при этом ломаются и разваливаются, а новые
развиваются весьма активно.

А рядом с такой полосой - покой, как будто нигде ничего не происходит.
Естественно, самоуспокоенные этносы становятся жертвами своих беспокойных
соседей. Остается непонятным другое: откуда такая исключительность в
положении зон начал этногенезов и почему каждый раз процесс начинается на
новом месте? Как будто кто-то хлещет плетью шар земной, а к рубцу приливает
кровь - и он воспаляется.

Но прежде чем ответить на поставленный вопрос, посмотрим, как это
происходит, чтобы объяснение феномена соответствовало его описанию.

В I в. Римская и Парфянская империи находились в этническом оскудении.
Народонаселение сокращалось, добродетель предавалась забвению, ранее широко
распространенная культура превращалась в достояние узких специалистов. С
этого времени экономика стала строиться на хищническом отношении к
природным богатствам, а площадь запашки уменьшалась. После жестоких потерь
в гражданских войнах стало не хватать способных чиновников и офицеров, зато
увеличилось количество люмпен-пролетариев. Пьянство и разврат в Риме стали
бытовой нормой. Перечисленные явления - суть элементы фазы этногенеза,
которую мы смеем называть обскурацией.

Не в лучшем положении германские и сарматские племена, опустившиеся и
терявшие былую боевую доблесть. Германик без труда прошел через вражескую
территорию от Рейна до Эльбы; завоевание Британии также совершилось
поразительно легко. Это тем более странно, что в III в. до н.э. инициатива
этнической агрессии принадлежала на западе кельтам, а на востоке -
сарматам. Изучая детали и общий ход компаний Цезаря в Галлии, Помпея - в
Сирии, Марка Антония - в Парфии и Клавдия - в Британии, мы видим, что
успехи сопутствуют римским орлам только там, где сопротивление
исключительно слабо. Парфия была страна бедная, и династия Аршакидов не
пользовалась популярностью в Иране, Потому что считалась "туранской". И тем
не менее она удержала границу по Евфрату. А когда римские легионеры
столкнулись с китайскими арбалетчиками у Таласа в 36 г. до н.э., те
перестреляли римлян, не потеряв ни одного бойца[71]. Поэтому можно
заключить, что римляне побеждали варваров лишь потому, что варвары слабели
быстрее римлян.

Но во II в. процесс всеобщей обскурации был нарушен. На широкой полосе
между 20° и 40° восточной долготы началась активная деятельность дотоле
инертных народов. Первыми выступили даки, но неудачно; они были начисто
перебиты легионерами Траяна. Затем проявили повышенную активность
иллирийцы, которые настойчиво пополняли римскую армию и посадили на престол
цезарей своих предводителей Северов. Почти весь III в. этот маленький народ
был гегемоном Римской империи, но надорвался от перенапряжения, и потомки
его превратились в разбойников-арнаутов. Больше повезло готам, быстро
покорившим огромную территорию от устьев Вислы до берегов Черного моря и
простершим набеги до побережий моря Эгейского. И даже после поражения,
нанесенного им гуннами, готы нашли в себе силу для завоевания Италии,
Испании и на короткое время господства во Влахернском дворце
Константинополя. Судьбу кровавого взлета с готами делили вандалы и анты.
Наличие способности к сверхнапряжениям у восточногерманских племен во
II-III вв. резко контрастирует с инертностью западных германцев и
сарматов-аланов, позволивших небольшой орде гуннов покорить себя.

Но самым важным событием было образование нового этноса, называвшего себя
"христианами". У этого этноса принципиально не могло быть единства по
происхождению, языку, территории, ибо было сказано: "Несть варвар и скиф,
эллин и иудей". В системе Римской империи, где была установлена широкая
веротерпимость, христиане были исключением. Разумеется, причиной тому были
не догматы, которые к тому же до 325 г. не были установлены, и не
правительственный террор, ибо императоры стремились избежать гонений,
специальными эдиктами запрещая принимать доносы на христиан, и не классовые
различия, потому что христианами становились люди всех классов, а острое
ощущение "чуждости склада" христиан всем остальным. Христианином в I-III
вв. становился не каждый, а только тот, который чувствовал себя "в мире"
чужим, а в общине - своим. Количество таких людей все время увеличивалось,
пока они не начали преобладать в IV в. Тогда Рим превратился в Византию.

Что бы ни было сказано в евангельской доктрине, но в этногенезе ранние
христиане показали наличие всех тех качеств, которые необходимы для
создания нового этноса и которые можно свести к двум: целенаправленности и
способности к сверхнапряжениям. Инерция толчка I в. хватило на полторы
тысячи лет, за которые Византия прошла все фазы исторического периода и
фазу обскурации, после чего фанариоты [72] превратились в персистентный
этнос, а прочие византийцы были ассимилированы турками и славянами.

На восточной окраине очерченной нами полосы в III в. дал знать о себе новый
народ со старым названием персы. К древним персам они относятся, как
итальянцы - к римлянам или современные греки - к эллинам. Ахеменидская
монархия была историческим завершением длинного периода культурного,
общественного и этнического развития классического Ближнего Востока.
Македонское вторжение оборвало прямолинейное развитие этой традиции, а
парфяне, освободившие Иран от Селевкидов, были для местного населения тоже
завоевателями и "чужими". В 226 г. персы создали свое государство и свой
оригинальный этнокультурный комплекс, основанный на остроумном соединении
конфессионального и племенного принципов. Зороастризм, ставший официальной
идеологией, в отличие от христианства был чужд прозелитизму, но этот пробел
восполнялся манихейством, гностической системой в иранском преломлении. В
отличие от Византии развитие персидской популяции было нарушено вторжением
извне, сначала арабским, а потом сельджукским. Последнее собственно
персидское государство - Саманидское царство пало в 999 г., и после этого
иранская культурная традиция постепенно исчезла, а персидский этнос вошел в
систему так называемой мусульманской культуры и снова переоформился,
сохранив от древнего стереотипа поведения только название и некоторые черты
быта.

Наконец, на западной окраине, в Ютландии, народ англов, также захваченных
описанным подъемом, с некоторым опозданием проявил себя, вторгшись в V в. в
Британию. Трудно было бы понять, почему малочисленные дружины Генгиста и
Горзы оказались вдруг сильнее густого населения этой богатой страны.
Экономически и технически саксы и англы были слабее романизированных
бриттов, но этнически они были моложе. и потенция возраста дала им
возможность получить перевес в неравной борьбе с кельтами. Исключение
составили лишь отсталые районы Британии, где кельтское население не
растратило былой воинственности и употребило ее на отражение чужеземцев
(Уэльс, Корнуэльс и Шотландия).

ГУННЫ В III-V ВВ. Н.Э.

Весьма распространено мнение, что Великое переселение народов в Европе
произошло вследствие наступления на них кочевых гуннов из Заволжья. Однако
ознакомление с датами событий позволяет это мнение отвергнуть полностью.

Хунну - кочевая держава, возникшая в современной Монголии ранее IV в. до
н.э. Тюркоязычные хунны, будучи обществом доклассовым, создали державу,
основанную на "господстве над народами". Начиная с 209 г. до н.э. по 97 г.
до н.э. держава Хунну растет и разбивает лучшие силы могучего Китая, а
после этого победившее Хунну неуклонно слабеет, а разбитый Китай без боя
становится господином положения, т.е. победа не пошла хуннам впрок.

В I в. н.э. хунны освободились из-под власти Китая, но распались на четыре
ветви, одна на коих, наиболее неукротимая и свободолюбивая, отбиваясь от
наседавших со всех сторон врагов, в 155-158 гг. скрылась на западе Великой
степи, перемешалась с уграми Волго-Уральского междуречья и превратилась за
200 лет в восточноевропейский этнос, который во избежание путаницы принято
называть "гуннами"[73].

За III-IV вв. гунны победили алан, "истомив их бесконечной войной"[74], и
только в V в. перешли Карпаты и попали в долину Дуная, причем часть их -
акациры - осталась в родных степях на Дону и Волге.

Итак, активность гуннов имела место на три века позже, нежели взрыв
активности, описанной нами; массового переселения из Азии тоже не было, а
была искусная политика опытных вождей, искушенных в дипломатии и стратегии.
Готы, по сравнению с гуннами, были легкомысленны и наивны, как дети. Потому
они проиграли войну и потеряли прекрасную страну у Черного моря.

Причерноморские степи были во II-IV вв. вторым (после Египта) источником
хлеба для Константинополя. Значит, в аланских степях и речных долинах
освоили земледелие. Гунны перешли Дон, разгромив алан в 371 г., победили
готов при помощи росомонов в конце IV в. и около 420 г. заняли Паннонию.
Следовательно, все пребывание гуннской орды в южных степях укладывается
меньше чем в полвека. При этой сами гунны были немногочисленны[75], а
орудовали они руками тех же покоренных алан, росомонов, антов, остготов и
других местных племен. Если бы все жители Восточной Европы были перебиты,
то откуда бы гуннам взять людей для войны с Римской империей и Ираном?
Правда, оседло-земледельческое хозяйство было гуннским нашествием
разрушено, но из этою не следует, что жители лесистых долин Терека и
Среднего Дона или тростниковых зарослей дельты Волги не пересидели в своих
укрытиях кратковременного передвижения кочевий ков, тем более что они-то
земледелием не занимались, ибо были охотниками и рыболовами. Даже аланы
жили в степях Северного Кавказа и Дона до Х в., что характеризует
стабильность Восточной Европы в то самое время, когда в Центральной Европе
шли интенсивные этнические процессы.

Важно также отметить, что успехи гуннов совпали с кульминацией временного
усыхания степи[76], подорвавшего аланское земледелие и тем самым
ослабившего военную силу алан. Гунны же, привыкшие к засушливым условиям,
пострадали от засухи меньше, что и обусловило их победу в войне, которая
велась ими с 160 по 370 г. без решающих успехов. Но как только засушливое
время кончилось, кончилось и преобладание гуннов. В VI в. в степях
восстановилось старое соотношение сил, но место гуннов заняли болгары, а
место алан - хазары.

И, наконец, самое главное: гунны, как и азиатские хунны, не были молодым
народом. Их история последовательно прослеживается от великих реформ их
вождя Модэ, захватившего власть путем отцеубийства в 209 г. до н.э.

Обратимся к сравнительному методу: хуннская держава просуществовала от
момента основания - 209 г. до н.э. - до момента смещения - 48 г. н.э. - 257
лет. Франция возникла на обломках Каролингской империи в 843 г. 1100 год
(843 плюс 257) - эпоха самого мрачного феодализма; хунны за тот же срок
сделали для культуры больше, чем французы[77].

Родовая держава Хунну - не единственный случай в мировой истории, когда
доклассовое общество создает мощную организацию. Военные предприятия
широкого размаха немыслимы без координации сил, а мы знаем о грандиозных
походах, совершенных кельтами в I тыс. до н.э., арийском завоевании Индии
во II тыс. до н.э., об образовании державы нагуа в Ана-уаке в XI в. еще до
того, как у них возник институт патриархального рабства[78], и, наконец, о
державе амазулу в Южной Африке в XIX в., а также об очень на нее похожем
древне-тюркском этносе [79] и даже о дочингисовских монголах в XII в.[80].

ВЗРЫВ ЭТНОГЕНЕЗА В VI В. Н.Э.

Аналогичными по характеру и результатам были события VII в. в Центральной
Аравии. Вокруг пророка Мухаммеда возникла община воинственных
последователей, сломившая белые родоплеменные отношения и создавшая новый
стереотип поведения. Разрозненные племена бедуинов и йеменцев даже приняли
новый этноним - арабы. А у соседних в то время народов - персов, сирийцев и
египтян - подобного подъема активности не было.

На той же широте, в долине Инда в то же время сложился новый народ -
раджпуты, потомки смешавшихся местных и пришлых этнических элементов[81].
Раджпуты сокрушили наследников деспотии Гупта (после того, как пресеклась
династия), буддийскую общину [82] и всех, кто поддержал старые порядки[83].
На развалинах они создали индуистскую теократию и систему мелких княжеств,
крайне децентрализованную и только потому не сумевшую дать отпор
мусульманскому вторжению, нарушившему прямолинейность инерции этногенеза.
Но ведь для нас важен не политический успех изучаемой системы, а наличие
этногенетического признака - способности к сверхнапряжениям, которая
присутствовала у раджпутов в огромной мере. В известном смысле она-то и
определила их поражения в IX в., ибо каждый князек бросался в бой с
мусульманами в одиночку к погибал, но не соглашался признать главенство
своего соседа. Для активной внешней политики этноса оказывается самым
выгодным не высшая, а средняя степень распространения способности к
сверхнапряжениям, потому что при ней возможна консолидация сил и
координация действий. При дальнейшем ослаблении напряжения в этническом
коллективе становится легким управление, но понижается сила сопротивления
внешним воздействиям. Так, потомков воинственных ариев-бенгальских индусов
англичане не вербовали в свои колониальные войска, ибо те были слишком
послушны для того, чтобы быть боеспособными солдатами. Не поддержка тех или
иных общественных групп позволила Ост-Индской компании овладеть Индией, а
пассивность наиболее многочисленных индийских этносов связала руки тем
энергичным раджам и султанам, которые хотели уберечь страну от порабощения.
Впрочем, мусульманские завоевания после XI в. проходили точно так же.
Видимо, причиной бед Индии были сами индусы.

Далее на восток тогда же сложился тибетский народ, объединивший дотоле
разобщенное тибетское нагорье путем прямого и быстрого завоевания племен
Северного Тибета. Предки завоевателей были небольшим племенем на среднем
течении Цангло (Брахмапутры), принявшим в свою среду некоторое количество
саньбийцев, в середине V в. вытесненных из Хэси[84], и непальских горцев,
так что к VI в. образовалось смешанное в этническом плане население. Оно-то
и создало знаменитую Тибетскую империю в VII-IX вв., оспаривавшую у Китая
гегемонию в Восточной Азии. И, наконец, в западном Китае в тот же период
произошел мощный этнический взрыв, опрокинувший варварскую империю Вэй. В
результате этого создались средневековый китайский народ [85] и
историческая традиция независимой империи, прерванная маньчжурским
завоеванием XVII в.

Описанные явления этногенеза не только синхронны, но и расположены на одной
полосе, осью которой является линия, соединяющая Мекку и Чанъань. Далее на
восток эта ось проходит через южную Японию, где тоже произошла этническая
консолидация, и теряется в Тихом океане. Продолженная же на запад, она идет
через безлюдную Ливийскую пустыню и доходит до западного Судана, где,
однако, этногенетические процессы в эту эпоху не зафиксированы. Не правда
ли, странно?

ВЗРЫВ ЭТНОГЕНЕЗА В XI В. Н.Э.

Возникает впечатление, что линейные участки земной поверхности, по которым
проходили интенсивные процессы возникновения этносов, не охватывают весь
земной шар, а ограничены его кривизной, как будто полоска света упала на
школьный глобус и осветила только ту его часть, которая обращена к
источнику света. Эта аналогия - скорее иллюстрация. Какова ее
содержательная основа - об этом речь впереди; а пока учтем еще один случай,
оставив прочие (Европу и Центральную Америку) на потом. Это необходимо для
того, чтобы исключить иные, привычные, но не исчерпывающие объяснения.

В XII в. в Восточной Азии одновременно сложились два могучих этноса и одно
маленькое племя, погибшее в младенческом возрасте. И на этот раз ареал
этногенеза был строго очерчен географически, но не имел касательства к
наземным ситуациям: ландшафтным, социальным и культурным.

До начала XII в. население берегов Амура и его притоков - тунгусоязычные
чжурчжэни - находилось в состоянии гомеостаза, что проявлялось в социальной
примитивности, племенной раздробленности и неспособности отстоять себя от
южных агрессивных соседей - киданьской империи Ляо. Чжурчжэни платили
киданьским императорам дань соколами, выдрессированными для охоты, а также
поставляли рекрутов для несения военной службы.

В таком же наложении находились степные племена восточного Забайкалья,
суммарно называвшиеся либо "цзубу", либо "да-дань" - татары. Цивилизованные
кидани расправлялись с ними так же, как в XIX в. североамериканские
колонисты - с индейцами прерий.

Но уже в 1115 г. все изменилось. Чжурчжэни восстали и к 1126 г. сокрушили
империю Ляо. Направлением их этногенеза, т.е. .этнической доминантой, стала
консолидация племени. Это позволило бывшему племенному вождю Агуде создать
империю, названную "Золотой".

У кочевников доминанта была иной. Из племен выделились отдельные витязи -
"люди длинной воли", которые сначала очень бедствовали, но в конце XII в.
обрели вождя по имени Тэмуджин, которого они нарекли Чингисом и избрали
ханом. В жестокой гражданской войне "люди длинной воли" сокрушили племенной
строй и создали Монгольский улус, в котором побежденные и победители
объединились и слились в единый этнос.

Наконец, у южных берегов Байкала проявило себя воинственное племя меркитов.
Кто такие меркиты по происхождению - не установлено. Они не монголы и не
тюрки, а скорее всего самодийцы, но нам важно не это, а то, что до 1216 г.
меркиты оспаривали у монголов гегемонию в Центральной Азии. Следовательно,
тут перед нами взрыв этногенеза, аналогичный тем, которые мы рассмотрели
выше. Существенно, что ареал этого взрыва этногенеза очерчен столь же
четко, как и у предшествовавших ему. Не были затронуты ни эвенки, ни якуты
на севере, ни корейцы, китайцы и тангуты на юге. На западе ареал выклинился
у южной оконечности Байкала, не коснувшись ойратов и куманов (половцев),
живших, подобно монголам, кочевым бытом. Можно думать, что перед нами
оконечности ареала, а основная его часть пришлась на территорию Тихого
океана. Если так ( а для возражений нет оснований), то этногенетические
взрывы, или толчки, -явление, неотделимое от физической географии. История
только фиксирует их, подобно тому как климатолог фиксирует перемещения
циклонов и муссонов, а историко-географ - миграции кочевников Евразии. И
теперь очевидно, что проявления активности степных и лесных этносов
Евразии, не всегда связанные с климатическими колебаниями, но поражавшие
воображение средневековых хронистов, являются результатами взрывов
этногенеза. Это, и только это роднит монгольский взлет с Великим
переселением народов, торжеством византийского православия над
древнеримским язычеством и проповедью ислама путем священных войн,
образованием Тибетского царства, подвигами раджпутов и блеском двора
императоров династии Тан. И, видимо, подобные "толчки", или "взрывы",
локализованные на определенных территориях, дали начало великим этносам
древности, исходные периоды которых не освещены источниками в той степени,
как в Средние века.

После того как мы уловили в разнообразных явлениях элемент сходства,
объяснить их различия крайне просто. Одинаковые импульсы в разных условиях
внешней среды должны проявляться по-разному. Представим себе человека,
идущего по горному хребту и толкнувшего ногой камень, который покатился
вниз по склону. Иногда этот камень может вызвать лавину, которая погребет
под собою несколько поселков, а иногда он застрянет в расщелине или
натолкнется на уступ и тут же остановится. Рассчитать путь камня и
предсказать его судьбу было бы можно, имея все данные о силе и направлении
толчка, а также о всех препятствиях на его дороге, но практически такое
количество данных получить невозможно.

Это наглядная иллюстрация судьбы этногенетического толчка, где роль
препятствий, изменяющих развитие процесса, играют многие явления:
социальные условия, сложившиеся за минувшие века, накопившаяся и
унаследованная от предков культура, географическая среда региона,
этническое окружение, включая международные связи, политические расчеты и
интриги современников. Но все они набирают мощь лишь тогда, когда в
этносистему поступает энергия, преобразующая ее и позволяющая совершать
великие дела.

Что это за энергия? Определив ее характер, мы решим проблему этногенеза.

Отметим, что, изучая этническую историю, мы видим только общественные
отношения и социальные институты. Но это не значит, что наши наблюдения
исчерпывают тему. Ведь электричество или теплоту мы обнаруживаем только в
проявлениях, видя, например, раскаленную нить в лампочке или ощущая ее
нагрев, но это не мешает нам производить обобщение опыта и оперировать
умозрительными понятиями. Да ведь и такие понятия, как "жизнь" и
"социальная формация", - тоже обобщения многих наблюдений. Очевидно, таков
же этнос.

Этнос соотносим с социальными и биологическими категориями так же, как
соотносятся длина, вес и температура предмета: и то и другое - параметры
процессов разной природы, не сводимых друг к другу. Поскольку мы уже
установили, что социальные процессы и этногенезы развиваются параллельно,
то необходимо проверить, как взаимодействуют этносы с популяциями -
биологическими таксонами того же уровня. Нас ждут не меньшие сюрпризы.

ПРИМЕЧАНИЯ

[1] Леруа Ладюри Э. История климата с 1000 года.

[2] Гумилев Д. Н. Открытие Хазарии. М., 1966.

[3] Гумилев Л. Н. Древние тюрки. С. 87-100.

[4] Козлов В. И. О биолого-географической концепции этнической истории //
Вопросы истории. 1974. № 12. С. 72.

[5] Там же. С. 80.

[6] Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 37. С. 394.

[7] Калесник С. В. Основы общего землеведения. С. 359.

[8] Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 8. С. 568.

[9] Там же. Т. 21. С. 32.

[10] Берг Л. С. Номогенез. Пг., 1922. С. 180-181.

[11] Калесник С. В. Проблемы географической среды //Вестник ЛГУ. 1968. №
12. С. 91-96.

[12] Калесник С. В. Проблемы географической среды //Вестник ЛГУ. 1968. №
12. С. 91- 96

[13] Будыко М. И. О причинах вымирания некоторых животных в конце
плейстоцена //Изв. АН СССР. Сер. географическая. 1967. № 2. С. 28- 36.

[14] Дорст Ж. До того как умрет природа. М., 1968. С. 54- 55.

[15] Тьерри О. Избр. соч. М., 1937. С. 207-208.

[16] Урланис Б. Ц. Рост населения в Европе. М., 1941. С. 40.

[17] Там же. С. 57.

[18] Архив К. Маркса и Ф. Энгельса. Т. IV. М., 1939. С. 320.

[19] Grousset R. Вilап de l'histoire. P. 33.

[20] История дипломатии: В 5 т. /Под ред. В. А. Зорина, А. А. Громыко. Т.
1. М., 1959. С. 269- 271.

[21] Берг Л. С. Номогенез. С. 180-181.

[22] Калесник С. В. Основы общего землеведения. С. 455.

[23] Савицкий П. Н. Географические особенности России (I). Прага, 1927. С.
30-31.

[24] Грумм-Гржимайло Г. Е. Западная Монголия и Урянхайский край: В 3 т. Т.
2. 1926. С. 502.

[25] Грибанов Л. И. Изменение южной границы ареала сосны в Казахстане //
Вести, сельскохозяйственной науки (Алма-Ата). 1965. № 6. С. 78-86.

[26] Рычков Ю. Г. Антропология и генетика изолированных популяций (Древние
изоляты Памира).

[27] Синха Н.К.. Банерджи А.Ч. История Индии. М., 1954. С. 113-II 4.

[28] Там же. С. 106-107.

[29] Там же. С. 256.

[30] Окладников А.П. История Якутской АССР: В 3 т. Т. 1. М.. Л., 1955.

[31] Руденко С. И. Древняя культура Берингова моря и эскимосская проблема.
М., Л., 1946. С. 113.

[32] Сейбутис А. Палеогеография, топоника и этногенез //Изв. АН СССР. Сер.
географическая. 1974. № 6. С. 40- 53.

[33] Козлов В. И., Покшишевский В. В. Этнография и география //Советская
этнография. 1973. № 1. С. 9-10.

[34] Саушкин К). Г. По поводу одной полемики //Вестник МГУ. 1965. № 6. С.
79- 82. Ср.: Калесник С. В. Некоторые итоги новой дискуссии о "единой"
географии // Изв. ВГО. 1965. № 3. С. 209-211.

[35] Геохор - участок земной поверхности, однородный в своих экологических
особенностях и отличающийся по этим особенностям от смежных участков.

[36] Грумм-Гржимайло Г. Е. Рост пустынь и гибель пастбищных угодий и
культурных земель в Центральной Азии за исторический период //Изв. ВГО.
1933. Т. 65. Вып. 5.

[37] Морган. Л. Г. Дома и домашняя жизнь американских туземцев. Л., 1934.
С. 146-163.

[38] Окладников А. И. Неолит и бронзовый век Прибайкалья. III. (Глазковское
время). М.; Л., 1955. С. 238-239

[39] Гумилев Л. Н. Хунну. С. 147.

[40] Hatoun G. Zur Ue-tsi Frage /Ztechr. Disch. Morgenland. Ges. (Liezig).
1937. S. 306.

[41] Мункуев Н. Ц. Заметки о древних монголах //Монголо-татары в Азии и
Европе / Под ред. CJI. Тихвинского. М., 1970.

[42] В начале XX в. население Внешней Монголии равнялось 900 тыс., но не
более 3 млн. монголов обитало во Внутренней Монголии, на территории бывшего
Тунгутского царства и чжурчжэньской империи Кинь.

[43] Гумилев Л. Н. Хунну. С. 66.

[44] Гумилев Л. Н. Хунны в Китае. С. 10-

[45] Grousset R. Bilan de l'histoire. P. 283-

[46] Курьер ЮНЕСКО. 1975. Май.

[47] Гумилев Л. Н. Поиски вымышленного царства.

[48] Грумм-Гржимайло Г. Е. Рост пустынь и гибель пастбищных угодий и
культурных земель... С. 437-454.

[49] Гумилев Л. Н. Изменения климата и миграции кочевников //Природа. 1972.
№ 4. С. 44-52.

[50] Гордон Ч. Древнейший Восток в свете новейших раскопок. М., 1956. С.
44-47.

[51] Там же. С. 67.

[52] Там же. С. 93.

[53] Там же. С. 179-180.

[54] Там же. С. 191-192.

[55] Грумм-Гржимойло Г. Е. Можно ли считать китайцев автохтонами бассейнов
среднего и нижнего течения Желтой реки //Изв. ВГО. 1933. Т. 65. Вып. С.
29-30.

[56] Нестерук Ф. Я. Водное хозяйство Китая //Из истории науки и техники
Китая / Отв. ред. И. В. Кузнецов и др. М., 1955. С. 6.

[57] Зайчиков В. Т. Природные богатства Китая //Изв. АН СССР. Сер.
географическая. 1954. № 6.

[58] Lattimore О. Inner Asian Frontier of China. New York, 1940. P. 275.

[59] Нестерук Ф.Я. Водное хозяйство Китая. С. II.

[60] Гумилев Л. Н. Китайская хронографическая терминология в трудах Н. Я.
Бичурина на фоне Всемирной истории (предисловие) //Бичурин Н. Я. Собрание
сведений по исторической географии Восточной и Срединной Азии. Чебоксары.
1960. С. 648- 649.

[61] Нестерук Ф. Я. Указ. соч. С. 19.

[62] Там же. С. 22-23.

[63] Гумилев Л. Н. Китайская хронографическая терминология. С. 652.

[64] Нестерук Ф. Я. Водное хозяйство Китая. С. 51.

[65] Там же. С. 52.

[66] Там же. С. 52-55.

[67] Шнитников А. В. Изменчивость общей увлажненности материков северного
полушария //Записки ГО. Т. XVI. М., Л., 1957. С. 220-221, 262.

[68] Грумм-Гржимайло Г. Е. Рост пустынь и гибель пастбищных угодий и
культурных земель... С. 437.

[69] Исаченко А. Г. Детерминизм и индетерминизм в зарубежной географии //
Вестник ЛГУ. 1971. № 24. С. 90.

[70] Ермолаев М. М. О границах и структуре географического пространства
//Изв. ВГО. 1969. № 5. С. 401- 427.

[71] Подробнее см.: Гумилев Л. Н. Хунну. С. 171-173.

[72] Жители квартала Фанар в Стамбуле, где жили потомки византийцев,
пощаженных турками при взятии Константинополя в 1453 г., были вырезаны во
время греческого восстания в 1821 г. в отместку за резню мусульман в Морее.

[73] Иностранцев К. А, Хунну и гунны //Труды туркологического семинария. Т.
I. Л., 1926.

[74] Иордан. Происхождение и деяния гетов//Пер. Б.Ч. Скржинской. М., 1961.
С. 91. Под "гетами" подразумеваются готы.

[75] Гумилев Л. Н. Некоторые вопросы истории //Вестник древней истории.
1960. № 4.

[76] Гумилев Л. Н. Истоки ритма кочевой культуры//Народы Азии и Африки.
1968. № 3.

[77] Гумилев Л. Н. Хунну.

[78] Кинжалов P., Белов А. Падение Теночтитлана. Л., 1956. С. 130-136.

[79] Гумилев Л. Н. Древние тюрки.

[80] Гумилев Л. Н. Поиски вымышленного царства.

[81] Раджпуты - потомки от смешанных браков саков, кушанов и эфталитов с
аборигенами Инда (см.: Синха Н. К., Бенерджи А. Ч. Указ. соч. С. 114).

[82] Grousset R. Histoire de l'Extreme Orient. Paris, 1929. P. 125.

[83] История Индии в Средние века /Под ред. Л. Б. Алаева. М., 1968. С.
76-83.

[84] Гумилев Л. Н. Величие и падение древнего Тибета //Страны и народы
Востока /Под ред. Д.А. Ольдерогге. Вып. 8. М., 1969. С. 156-157.

[85] Гумилев Л.Н. 1) Хунны в Китае. С. 234-235; 2) Древние тюрки. С. 10

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел история