Гумилёв Л. Древняя Русь и Великая степь

ОГЛАВЛЕНИЕ

XV. Иноверие и инославие

92. Древние боги и новые демоны

Язычество многолико. Христианство быстро восторжествовало в Киеве, с трудом — в Новгороде и очень медленно — в Ростове и Муроме, где славянское население составляло незначительное меньшинство. Этническая пестрота северо-восточных окраин Киевского каганата способствовала политеизму, т. е. мировоззрению сверхтерпимости, когда почитают не только своего племенного бога, но и соседних, авось помогут.
Такой вид политеизма был известен на древнем Ближнем Востоке, где халдеи, арамеи и евреи стремились принести поклонение не только своему богу, но и соседним ваалам, молохам и астартам, чтобы заручиться их помощью и переманить их на свою сторону. Тогда процветал и генотеизм, т. е. поклонение своему богу. Единобожие проповедовали только некоторые пророки, имевшие за это большие неприятности.  Аналогичную картину можно видеть на окраинах Руси. Неизвестный автор XIV в. сообщает, что двоеверы «не христиане, но веруют в Перуна, Хорса, Мокошь, Сима, Регла, Вилы» — всего тридцать богов. «Они молятся огню и зовут его Сварожицем…»  Это перечисление показывает, что здесь не стройная иерархия олимпийского пантеона, а эклектическое сочетание нескольких полузабытых традиций. Перун — литовский бог, боровшийся с Христом до XIV в.  Хорс — солнце (перс.  Хуршид) — наследие древнего митраизма. Вилы — духи покойников, а прочие вообще неизвестны, хотя, видимо, их в XI—XII вв. знали и почитали.
Но это были «споры в небесах», а материализовывались они «внизу», на нашей земле. В те годы, когда в Киеве, Чернигове и Новгороде поднимались золотые купола соборов Святой Софии, в Ростове, на Чудском конце, стоял идол Велеса, покровителя скота и широких пастбищ, — это было божество митраистского культа. Христианские епископы Феодор и Иларион бежали из Ростова от ярости мерян. Феодор имел успех только в поселении около славянского города Суздаля. Преемник беглецов св. Леонтий был схвачен во время проповеди. Его после долгих мучений убили около 1070 г., но его преемники св. Исай и пр. Авраамий достигли успеха, обратив в православие много мерян.
Столь же неохотно принимали православие славяне. В начале XII в. вятичи убили миссионера Кукшу. На юго-восточной окраине христианским городом был только Курск, а Мценск, Брянск, Козельск держались язычества, их обращение датируется, весьма приблизительно, серединой XII в.
Еще сложнее обстояло дело в Муроме, где православие спорило не только с упорным язычеством, но и с мусульманской пропагандой, шедшей из Великого Булгара. Лишь к 1092 г. около Мурома был построен Спасский монастырь, и затем в Муроме княжит линия черниговских князей. Но окрестная мордва оставалась враждебной христианству.
И наконец, на севере заволоцкая чудь, населявшая страну Биармию, или Великую Пермь, ревностно защищала капище Йомалы от норвежцев и от новгородцев. До 1318 г. язычество обороняло себя от христианской проповеди, и все изменилось лишь в XIV в. Тогда на месте былых жертвенных дерев возникла «Святая Русь».
В XI в. православие внезапно обрело нового неожиданного врага. Учение волхвов отличалось от синкретизма, распространенного в Северо-Восточной Руси до XIV в. Впервые волхвы появились в Суздале в 1024 г. Они возбуждали народ против женщин, приписывая им случившийся в то время голод. Затем с той же проповедью волхвы в 1077—1078 гг. прошли от Ростова до Белоозера и погубили много женщин. Последнее их выступление было в Новгороде в 1223 г., но народ схватил и сжег их, тогда как в XI в. именно народ защищал волхвов от князей.
Принцип учения волхвов был записан боярином Яном. Они говорили: «Бог, мывшись, отерся ветошкою и бросил ее на землю, а затем диавол сотворил (видимо, из ветоши. — Л.Г. ) человека, а Бог вложил в него душу».  На вопрос: «Каковы ваши боги?» — волхвы показывали на чертей, изображенных на иконе, и утверждали, что эти боги открывают им тайны.
Любопытно, что лжемонах, встреченный Рубруком в Монголии в 1253 г., также считал тело (т. е. материю) творением дьявола, а душу — вложенной в тело богом.  Этот дуализм в отличие от прочих дуалистических концепций восходит к манихейству, а скорее к богумильству, но не может быть сопоставлен с натуралистическими культурами — почитанием сил природы — и даже с культом предков. Нет, это кристаллизованная, продуманная антисистема, по психологии, но отнюдь не по догматике напоминающая действия инквизиторов Шпренгера и Инститориса, хотя последние стояли на позиции монизма, утверждая, что дьявол исправно служит престолу бога.

93. Двоеверие

Византийская культура, т. е. православие и книжное образование, за XI в. сломила открытое сопротивление воинствующего язычества — учение волхвов в Новгороде и Ростовской земле, но только в городах и укрепленных монастырях. Народ умело уклонялся от обучения чужой вере. У него были свои религии, свои культы, свои божества. И именно потому, что их было несколько и они были непохожи друг на друга, итог идейной борьбы христианства с язычеством был предрешен.
Православие имело продуманную организацию, пользовалось поддержкой власти и давало своим адептам доступ к мировой культуре, пленявшей русских пассионариев, стремившихся к почестям и возвышению в структуре своей этнополитической системы — монолитного государства, созданного Владимиром Мономахом и его сыном Мстиславом Великим.  Ну а простым славянам — гармоничным по психике и уровню знаний — надо было и погадать, и избавиться от ночных привидений, и договориться с лешим, чтобы он не пугал пасущийся в лесу скот, и задобрить душу предков — навьев. Поэтому, одержав политическую победу, христианство в Древней Руси не смогло справиться с древним мировоззрением, хотя последнее было объявлено суеверием. Да ведь и сами русские священники верили в существование нечистой силы, отнюдь не отступая от принципов своей религии, ибо в Евангелии упомянуты и бесы, и сатана. Вследствие этого борьба с язычеством, т. е. народными верованиями, шла вяло, хотя и не без результатов.
Привычное, обывательское представление о славянском язычестве как жизнеутверждающем мировоззрении более чем неверно. Оно абсурдно! Б.А. Рыбаков убедительно показал, что под термином «язычество» произвольно объединяются три разных культа: древний культ предков-духов, враждебных живым людям, т. е. вампиров;  культ стихийных духов, вероятно вариант митраизма; культ Перуна, реформированный в IX в. в бассейне Балтийского моря. Этот последний культ был распространен среди бродячих воинов-варягов в Литве, у пруссов и полабских славян.  На Руси он не выдержал соперничества с христианством, значительно более древним, потому что готы приняли крещение в IV в., а на Западе святилище Святовита было уничтожено немцами в конце XII в. Следовательно, этот третий культ был эпизодом на фоне истории Восточной Европы, хотя его роль в событиях IX—XI вв. была отнюдь не малой.
Митраизм, религия действительно жизнеутверждающая и распространившаяся от Китайской стены до Атлантического океана, уступил место христианству, исламу и теистическому буддизму. История его — тема особая, которой мы касаться не будем. Гораздо важнее проблема древних верований, которая пока не решена и, видимо, не может получить удовлетворительного решения.  Однако пренебрегать ею недопустимо. И вот почему.
Население Восточной Европы в X в. было пестрым, но малоактивным, что дало возможность киевским князьям объединить путем завоеваний огромную территорию. Неспособность финских, угорских, балтских и даже славянских племен к сопротивлению показывает, что большая часть их была реликтами древних этногенезов, притершихся друг к другу. Образно говоря, эти этносы были не дети, а старички. Даже самые молодые из них — радимичи и вятичи — имели за плечами не менее 800 лет, а учитывая инкубационный период — 1000 лет. Поэтому и мировоззрения их, некогда оригинальные, стали похожими друга на друга, что и дало повод объединять их в нечто целое, а по сути дела — мозаичное.
Христианские авторы выдвинули гипотезу происхождения многоликого язычества от крушения Вавилонской башни и смешения языков.  Стремление найти способ сооружения устойчивых зданий якобы вызвало явление, получившее у фольклористов и этнографов название «строительной жертвы». Людей заживо замуровывали в фундаментах или стенах замков и городских крепостей.  Наши крестьяне еще в XIX в. при закладке дома или на новоселье убивали петуха, ягненка или другое животное.  в честь богини Земли
Читая это, с благодарностью вспоминаешь римского императора Феодосия I, который запретил жертвоприношения, чтобы прекратить «убийства невинных животных».
Однако наши предки переплюнули греков и римлян. Они применяли в качестве «строительной жертвы»… детей! «Известно такое предание о Новгороде: когда Славянок запустел и понадобилось срубить новый город, тогда народные старшины, следуя древнему обычаю, послали перед солнечным восходом гонцов во все стороны с наказом захватить первое живое существо, какое им встретится. Навстречу попалось дитя; оно было взято и положено в основании крепости, которая поэтому называется Детинцем».  Такие же ужасы имели место в Германии и Британии,  а в России и Болгарии еще до XIX в. некрещеных младенцев хоронили под порогом избы.
Это страшное верование, отголосок забытой религии, скорее всего одного из неведомых демонских культов древности, казалось бы, в наше просвещенное время не должно было иметь последователей. Но, увы, это очередная ошибка оптимиста.

94. «Навьи чары»

Христианство трудно приживалось на Руси Киевской, но еще труднее у славянских племен, покоренных киевскими князьями. Военная победа над славянскими язычниками — вятичами была одержана Владимиром Мономахом, но духовная, или, точнее, идеологическая победа заставила себя ждать до XIV в. На самой Руси в узком смысле слова (Киев, Чернигов, Переяславль) двоеверие существовало долго. Некий христолюбец писал: «Не могу терпеть христиан, двоеверно живущих и верующих в Перуна, в Хорса и других богов».  Но и с Перуном (молнией), и с Хорсом (солнцем) христианские миссионеры и князья справились, волхвов-чертопоклонников, приносивших женщин в жертву злым духам, перебили, но самый древний культ — почитание духов умерших — устоял вплоть до XX в.
Эти духи — навии — требовали от живых людей немного: угощения в Чистый четверг и вытопленной бани с приготовленными полотенцами; на полу бани рассыпали золу с пеплом, а на другой день находили на золе следы, похожие на куриные, в чем усматривали доказательство посещения бани покойниками — «приходили к нам навии мыться». Разумеется, священники утверждали, что приходили бесы, но, самое интересное, факт под сомнение не ставили. После того как баню готовили для навий и поддавали пару, люди не входили туда до следующего дня. Весь обряд был отнюдь не обременителен.
Угощения навии требовали, но тоже очень скромного: кувшинчик молока, тарелку с мясом и молоком, хлебца, соль. Все это надо было поставить под самой крышей двора, а лучше на крышу в строгом секрете. Навии были чрезвычайно довольны и говорили: «Мы же походили по болгарам, мы же по половцем, мы же по чуди, мы же по вятичам, мы же по словеном, мы же по иным землям, ни сяких людей могли есмы найти к сему добру и чести и послушанию, яко сии человецы».
Исходя из подбора этнонимов публикатор текста «О посте к невежам в понеделок 2 недели», откуда взята данная цитата, датирует текст XI—XIII вв., хотя и указывает, что бескровные жертвы духам покойников продолжались до XX в. Христиане считали навиев бесами, а жертвователей — людьми необразованными (невежи или невегласы), но нам интереснее другое: разнообразие культов, которые мы объединяем под общим названием — язычество. Не только половцы, почитавшие Вечное Голубое Небо — Тенгри, болгары-мусульмане, финны (чудь), но и славянские племена — словене новгородские и вятичи — имели собственные культы, никак не объединявшие их перед лицом наступавшего православия. Потому-то христианство, имевшее в своем составе «жесткую систему» — церковную организацию, поддержанную властью, шло от победы к победе.
Однако это движение замедлялось неискренностью многих служителей церкви, о чем повествует «Слово о лжепророках», предположительно датируемое XIII в.,  Хотя сочинение является компиляцией  но сам факт констатации неблагополучия, а именно несоблюдения христианских запретов в поведении, увлечения гаданиями и волшебством и участия в оргиях, достаточно наглядно показывает, что кризис мировоззрения на Руси в XIII в. был явлением актуальным, а вера христианская соперничала с бытовым атеизмом.
Фаза обскурации часто надвигается исподволь. То тут, то там возникают болезненные симптомы, свидетельствующие о недугах сначала легко излечиваемых, потом глубоко проникающих в социальный организм и, наконец, парализующих его. Наличие в одной государственной системе нескольких культов, т. е. стереотипов поведения, никак не вело к укреплению социальной системы, особенно при снижении пассионарного напряжения. Еще счастьем для Руси было то, что внедренное христианство не породило все-таки химеры; это был бы конец почище хазарского. А почему ее не возникло?
Разница между Хазарским и Киевским каганатами в плане этнического контакта заключалась в том, что в Хазарию приехали чужие люди, а на Русь пересадили чужие идеи. Этот вариант этнокультурного контакта Д.С. Лихачев назвал «трансплантацией» — пересадкой мыслей, знаний, представлений, соображений и т. п., но не людей! Отдельные ученые-греки, приезжавшие в Киевскую Софию и занимавшие там кафедру, терялись в массе русских, тоже давно крещеных и столь же умных. Обучение давалось русским легко, а родовые связи облегчали любой вид деятельности. Епископы и священники были такими же местными жителями, как и язычники — волхвы, колдуны, знахарки, воины, купцы, князья. Этническое становление православных и язычников шло синхронно, вследствие чего синкретизм — явление социосферы — не повлиял на природный процесс этногенеза. Общий спад пассионарности сначала снизил напряженность религиозных конфликтов, а затем привел к взаимной терпимости, тем более что язычество и христианство на Руси проросли друг в друга. Создался своеобразный вариант идеологии, называемый двоеверием, но удержавшийся в течение веков благодаря потере антагонистических противоречий. Ну, стали навиев называть бесами, а ничего в быте и мировоззрении славян не изменилось!
Хотя, пожалуй, нет; внедрение греческой веры и культуры привело к некоторому усложнению системы, т. е. сыграло роль негэнтропийного импульса. Там, где язычество устояло — у полабских славян, — победили немцы в конце XII в. А там, где создались сложные системы — на Руси, в Польше, Чехии, — немецкий натиск был остановлен. Таким образом, «навьи чары» сыграли для славянского этногенеза хоть и небольшую, но положительную роль. Поэтому церковники махнули на них рукой, уничтожив лишь те культы, которые практиковали кровавые жертвоприношения, т. е. разновидности сатанизма.
Что же касается бытовых нужд населения, то обращение к колдунам было иногда разрешено, например для излечения от частых болезней. Однако тогдашний врач именовался не колдуном, а знахарем, т. е. знающим, специалистом.
Строже церковь относилась к ворожбе и гаданиям, ибо существование бесов считалось столь очевидным, что общение с ними рассматривалось не как суеверие, а как двоеверие. «Аще кто к волхвам ходить ворожения деля или узлы емлеть повторения — опетимия прежде 40 дни, а поклон 300 на день, а потом 2 лета о хлебе и воде, понеже оставил Вышнего помощь, идет к бесам, веруя в чары, бесам угожая».  Мотив наказания ясен, но вспомним, что во Франции и Германии за те же поступки виноватого ждал костер.
Так и пережили бытовые верования и навыки, наследие забытых культур, всех своих противников: богословие, схоластику, позитивизм и научный атеизм. Ныне различие с древностью, пожалуй, лишь в том, что колдунов стали называть экстрасенсами.

Демонология — явление постоянное, не зависящее от формаций и уровня цивилизации. Был случай, когда одна служащая женщина отпросилась с работы, чтобы навестить могилу близкого родственника на Новодевичьем кладбище в Москве. Пока она отпрашивалась у начальства, покупала цветы и ехала через всю Москву, сгустились сумерки. Она, показав документ, пошла на могилу… и заблудилась. Ей навстречу попался гражданин, она спросила у него дорогу. Он объяснил, но путано. Она попросила его проводить ее к могиле: «Уже темновато, а я покойников боюсь». Он ее любезно повел по дорожкам и тупикам и вдруг, через плечо, спросил: «А вы не сможете мне объяснить, почему люди нас боятся?» — «Ах!..»
Миф это или событие — для нас не важно. Прошу читателя представить себя на месте этой дамы; тогда он поймет, что такое «демонология». Ведь эти рассказы независимо от их достоверности и есть этнография нашего времени, которая роднит нас, людей XX в., со всеми предками, современниками предков и тем самым со всем человечеством. Этнография — наука гуманитарная. Она описывает не то, что существует в действительности, а то, что человек воспринимает и на что реагирует. А описанный случай не оставит равнодушным даже члена профсоюза, уплачивающего взносы в срок.

95. Одиночество

Итак, сосуществование двух мировоззрений, казалось бы непримиримых, в обычной жизни не влекло трагичных последствий благодаря терпимости, характерной для старых, т. е. утративших избыточную пассионарность, этносов. Наличие разнообразных взглядов и вкусов не мешало двоеверам пахать землю, строить терема, ковать мечи и кольчуги. Русь XII в. была страной богатой, культурной и относительно многолюдной, а политические задачи, возникавшие перед князьями, были столь просты, что те легко решали их с помощью своих толковых советников — бояр и епископов, обучавшихся в Константинополе не только богословию, но и дипломатии. А там обучать умели.
Но если все обстояло так благополучно, то почему через 100 лет Русская земля исчезла с политической карты мира?
Близость и даже идентичность господствующей идеологии этносов не ведет к их слиянию, хотя и сближает их культурный облик. Православие не сделало греков русскими, как и наоборот, но расположило их друг к другу. Кровавые войны на Черном море прекратились в XI в., а попытка Владимира Мономаха в 1116 г. вернуть старые земли уличей в устьях Дуная кончилась полной неудачей, причем трудно сказать, были ли там военные столкновения или воевода Иван Войтишич оттянул свои войска без боя, установив, что греки гораздо сильнее его.
Когда же Киевский каганат перестал объединять Русскую землю, суверенные княжества стали вступать в европейские коалиции. В 40-х годах Киев вступил в союз с Венгрией против Византии, а Галицкое и Ростово-Суздальское княжества — с греками против Киева и Венгрии. В 60-х годах Киев вступил в союз с Византией, а Ярослав Осмомысл Галицкий совместно с Венгрией поддержал знаменитого авантюриста Андроника Комнина. Но все это была дипломатическая игра, а не разрыв культурных связей, потому что на Афоне русских монахов становилось все больше, а в Константинополе возник русский квартал. Русские и греки жили дружно, но порознь.
Принято считать эпоху Комнинов золотым веком Византии. Внешне оно действительно так. Войны выигрывались, культура была в расцвете, Константинополь, по словам крестоносного хрониста, сосредоточил в себе 3/4 богатств всего мира, а остальная четверть была рассеяна по всем странам. Но с позиций этнологии все было куда хуже. Три великих Комнина побеждали и пировали за счет накопленных богатств. Они не мобилизовывали своих соотечественников на оборону границ, а нанимали в пехоту варягов и франков, в конницу — печенегов и куманов, а во флот — генуэзцев и пизанцев. Императора Мануила окружали французские рыцари и дамы. Даже императрица была француженка — Мария Антиохийская.
Поэтому связи Руси с Византией к концу XII в. приобрели несколько иной характер. Ссориться было не из-за чего, а дружить ни к чему. Контакт стал не эмоциональным, а умозрительным. Но ведь это тоже закономерно при спаде пассионарного напряжения в обеих странах.
Еще хуже стало в эпоху Ангелов. Эти бездарные правители утратили не только Болгарию, но и уважение православных славян. В XIII в. остались только воспоминания об идее общности греко-русской культуры, утраченной в 1204 г.
Несколько иначе сложился контакт Руси с единоверной Грузией. В 1185—1186 гг. царицу Тамару выдавали замуж за сына Андрея Боголюбского Юрия, которого дядя, Всеволод Большое Гнездо, лишил удела и компенсировал его роскошным династическим браком. Но князь Юрий Андреевич, человек энергичный, талантливый, но грубый, проявив отвагу и талант полководца, одновременно совместил русский порок — пьянство — с восточным, противоестественным. Тамара не стерпела и выслала мужа в Константинополь, богато его обеспечив. Однако Юрий Андреевич деньги быстро пропил, вернулся в Грузию через Эрзерум и поднял восстание. Самое удивительное в том, что почти половина Грузии стала на его сторону; значит, они считали претендента своим. Тамара победила. Грузинские князья сдались и привели самого Георгия Руси. Тамара отпустила его на Русь, но суздальские князья были непреклонны и не приняли Юрия. Тогда он женился на половецкой хатун, в 1193 г. приехал в Арран и при помощи местного атабека снова вторгся в Грузию, но был разбит и пропал без вести. Этнический контакт не состоялся.
Сложнее обстояло дело с романо-германскими католическими странами, включая славянскую Польшу. Здесь даже дружба на уровне этноса не могла осуществиться, несмотря на политические союзы, упомянутые выше. Русские считали своими греков, грузин, карелов, ижору, но не шведов, немцев, французов, итальянцев, несмотря на незначительность различий в теологической догматике, в тонкостях, недоступных подавляющей массе народа, да и знати. Ощущение преобладало над философским пониманием, как, впрочем, и на Западе.
Католики не считали греков, болгар и русских за единоверцев, причем это отчуждение, впервые проявившееся в 858—867 гг., через 300 лет превратилось в религиозную войну против православных. Пользы от этой войны не было ни той, ни другой стороне; смысл ее был неясен даже ученым — современникам событий.
Митрополит Иоанн IV (1080—1089) писал папе Григорию VII (1073—1085): «Не знаю, как произошли соблазны и преткновения на божественном пути и отчего они не исправляются? Не могу довольно надивиться, какой злой дух… враг истины и противник единодушия, отчуждает братскую любовь вашу от целого христианского стада, внушая, что мы не христиане. Но мы сначала всегда почитали вас христианами… хотя вы во многом от нас отличаетесь».
Папа же в 1075 г. утвердил «королем русским» Изяслава на каких-то особых условиях, которые он не рискнул доверить пергаменту. Он писал, что его два посла «на словах изъяснят вам, что есть и чего нет в письме».  Вряд ли можно сомневаться в том, что тайная речь шла о подчинении папскому престолу и разрыве с греческой патриархией. Но Григорий VII умер в изгнании, а Изяслав после смерти брата-соперника вернулся в Киев в 1077 г. Надобность в западной помощи отпала.
А что было бы, если бы немцы, венгры и поляки посадили на золотой стол киевский своего ставленника, показывает пример Галича, захваченного венграми, где в короткое правление венгерского короля Коломана был выгнан православный епископ, церкви обращены в костелы, а народ принуждали к латинству.  Только смелое нападение князей Даниила и Мстислава Удалого вернуло Галичу и политическую, и религиозную свободу. Контакт с папством явно не удавался.
По сути дела, неудачи католической пропаганды среди славян происходили от двух причин: латинская Библия была непонятна славянам и пруссам, а переводы ее не допускались; поэтому убеждение заменялось принуждением, а о последнем прекрасно сказал Адам Бременский в своей «Истории церкви», написанной около 1070 г.: «Прибалтийские славянские племена, без сомнения, давно были бы обращены в христианскую веру, если бы не препятствовало тому корыстолюбие саксонцев, душа которых чувствует больше охоты к десятинам, чем к обращению язычников. Они новообращенных христиан в Славонии сперва возмутили корыстолюбием, потом, покорив, довели до бунта жестокостью и теперь, домогаясь только денег, не радят о спасении тех, кто и захотел бы уверовать».
Вот и ответ на письма митрополита Иоанна IV к папе Григорию VII, героически исправлявшему нравы Западной церкви, но бессильному против явлений природы, в том числе этногенеза. В XII в. пассионарное напряжение романо-германской Европы достигло акматической фазы, а славянская и греческая Европа уже растеряла былую энергию, миновала даже инерционную фазу и жила только за счет накопленных богатств и традиций. Однако богатства растрачивались, а традиции забывались; близилось падение Константинополя и основание Риги.
Руси повезло больше, чем западным славянам и грекам. Те и другие прикрывали ее своими телами, а князья Рюрикова дома могли спокойно сводить личные счеты и в усобицах опустошать свою собственную страну; что же касается теологических диспутов с католиками, то русичи от них уклонялись, прекрасно понимая, что дело не в богословии, а в войне. И она началась в XIII в., когда против православия был объявлен Крестовый поход (см. гл. XXII).
Европейцы наступали планомерно. В 1204 г. французы и венецианцы взяли и разграбили Константинополь и Фессалоники, но в 1205 г. были остановлены болгарами и куманами, после чего Латинская империя и «Заморская земля» (Палестина) перешли к обороне и в конце XIII в. были ликвидированы.
Немцы и шведы тянулись к богатому Новгороду, но его спас Александр Невский в 1240—1242 гг. За эти полвека новорожденная Монголия справилась со своими степными противниками: меркитами, куманами и болгарами, но не сделала даже попытки закрепиться в Русской земле. Из Руси монгольские войска ушли в 1241 г. Хронологическое совпадение католического нажима на православие и пассионарного толчка в Монголии случайно.
Двадцать лет Русская земля, распавшаяся на восемь «полугосударств», по существу суверенных государств, — суперэтнос, основанный на постепенно забываемой традиции, — находилась в одиночестве, окруженная врагами и утратившая друзей. Но мало этого, большая часть населения Руси была настроена враждебно к тому порядку, который был основан на православии, княжеском авторитете и общерусском патриотизме. Это были упорные язычники и лицемерные двоеверы. Подати они платили, но любви к государственным началам не питали. Без них князья не могли существовать, но опираться на них было более чем опасно. Монголы и немцы находили среди них помощников, не считавших себя предателями, ибо князьям они подчинялись поневоле. И неудивительно, что Русская земля в XIV в. развалилась на части. Новгородская республика выделилась в неполноправного члена Ганзы, Киевскую землю забрали, почти без сопротивления, литовцы, а Залесская окраина обрела спасение в союзе с Золотой Ордой, защищавшей своих подданных. Одиночество — самый верный путь к исчезновению. Но начался этот процесс этнической обскурации после разгрома Киева, за 33 года до похода Батыя, а не вследствие монгольского набега, размеры коего преувеличены в последующей историографии.
Но был ли возможен тот выход, о котором задним числом мечтали либеральные историки XIX в., — сближение с Западом и тамошней культурой, развивавшейся весьма бурно? Для ответа надо дать обобщение европейской мысли XII в., хотя бы крайне лаконичное. Только этим способом можно уловить различие строя мысли Востока и Запада, породившее великий раскол XI в.

96. Недоумение

Положение западного христианства в IX в. было куда более сложным, чем восточного. На Востоке всю философию можно было выучить или обойтись без нее, а на Западе в качестве инструмента познания предлагался разум, т. е. собственное мнение, а его не так просто составить. И даже если составить, то еще сложнее согласовать с мнением соседа или своего кюре, а любое несогласие грозит неприятностями. И потом, уже составленное мнение требует увязки с каждым поступлением новой информации. Информация же в те времена поступала постоянно, хотя и была чаще всего недостоверной. Рассказы путешественников противоречили привычным представлениям об устройстве мира, легенды — Библии, христианская проповедь — привычному языческому культу. Проще всего было от всех этих сюжетов отмахнуться, но растущая пассионарность толкала людей IX в. на поиски мировоззрения, поиски, которые никогда не одобряются и именуются богоискательством. Но это занятие не блажь, а индикатор пассионарного напряжения эпохи.
Средневековые богоискатели находили разгадки тайн бытия, не покидая родных городов, потому что восточная мудрость сама текла на Запад. Она несла ответ на самый больной вопрос теологии: Бог, создавший мир, благ; откуда же появились зло и сатана?
Для подавляющего большинства людей, входивших в христианские этносы Средневековья, сложные теологические проблемы были непонятны и не нужны. Однако потребность в органичном, непротиворечивом мировоззрении была почти у всех христиан, даже у тех, кто практически не верил в догматы религии и, уж во всяком случае, не думал о них.
Характер и система мировоззрения имели практический смысл — отделение добра и зла и объяснение того, что есть зло. Для средневекового обывателя эта проблема решалась просто: противопоставлением Бога — дьяволу, т. е. путем элементарного дуализма. Но против этого выступили ученые-теологи, монисты, утверждавшие, что Бог вездесущ. Но коль скоро так, то Бог присутствует в дьяволе и, значит, несет моральную ответственность за все проделки сатаны.
На это мыслящие люди возражали, что если Бог — источник зла и греха (пусть даже непосредственным исполнителем является черт), то нет смысла почитать его. И они приводили тексты из Нового Завета, где Христос отказался вступить в компромисс с искушавшим его дьяволом. На это сторонники монизма отвечали теорией, согласно которой сатана был создан чистым ангелом, но возмутился и стал творить зло по самоволию и гордости. Но эта концепция несовместима с принципом всеведения Бога, который должен был предусмотреть нюансы поведения своего творения, и всемогущества, ибо, имея возможность прекратить безобразия сатаны, он этого не делает. Поэтому теологи выдвинули новую концепцию: дьявол нужен и выполняет положенную ему задачу, а это, по сути дела, означало компромисс Бога и сатаны, что для людей, безразличных к вере, было удобно, а для искренне верующих — неприемлемо. Возникли поиски решения, а значит, и ереси.
В 847 г. ученый-монах Готшальк, развивая концепцию Блаженного Августина, выступил с учением о предопределении: одни люди были «обречены» на спасение в раю, а другие — на осуждение в аду вне зависимости от их поступков, а по предвидению Божию в силу его всеведения. Это мнение было вполне логично, но тогда отпадала необходимость что-либо делать ради своего спасения и, наоборот, можно было творить любые преступления, ссылаясь на то, что и они предвидены Богом при Сотворении мира. Проповедь Готшалька вызвала резкое возмущение. Кельнский епископ Рабан Мавр заключил его в монастырь. В 849 г. по этому поводу возникла полемика, в которой принял участие Иоанн Скот Эригена, заявивший, что зла в мире вообще нет, что зло — это «мэ он» (греч.), т. е. отсутствие бытия,  следовательно, проблема добра и зла вообще устранялась из теологии, а тем самым упразднялась не только теоретическая, но и практическая мораль.
Мнение Эригены было осуждено на поместном соборе в Балансе в 855 г. Собор «с презрением отверг шотландскую кашу», т. е. учение Эригены, которое квалифицировали как «тезисы дьявола, а не истины веры».  Но ведь в обоих вариантах зло, как метафизическое (сатана), так и практическое (преступления), реабилитировалось. Готшальк считал источником зла божественное предвидение, а Эригена предлагал принимать очевидное зло за добро, так как Бог зла не творит.
Итак, теоретически проблема добра и зла зашла в тупик, а практически Римская церковь вернулась к учению Пелагия о спасении путем свершения добрых дел. Такое решение было отнюдь не сознательным отходом от взглядов Блаженного Августина, а скорее инстинктивным, воспринимаемым интуитивно и дававшим практические результаты — естественную мораль. Но если пелагианство удовлетворяло запросам массы, то не снимало вопроса о природе и происхождении зла и сатаны, упомянутого в Новом Завете неоднократно. Неопределенность тревожила пытливые умы молодых людей всех наций и сословий.
Не то чтобы они искали в философии и теологии способы обогащения или социального переустройства, нет, им требовалось непротиворечивое мировоззрение, которое объединило бы их жизненный опыт с традицией и уровнем знаний того времени.
Это был как раз тот редкий случай, когда широкие слои населения, заблудившиеся в идеологических противоречиях, обращаются к ученым, чтобы получать от них ответ на волнующие их вопросы. Это своего рода «роковое мгновение», часто длящееся десятилетиями, когда этнос делает для себя выбор пути, с которого он уже не сходит долго, иногда до самого своего распада или надлома. Тогда философское знание приобретает общественное звучание, и если не всем понятна сложная богословская аргументация, то всем ясны выводы.
Но эти творческие периоды всегда опасны, потому что поиски истины часто могут завести в тенета лжи. В такие эпохи соседи с установившейся культурой и идеологией пускают свои идеи прорастать сквозь тело созревающего, но неокрепшего этноса. Идейные метастазы порождают химеры, в которых часто возникают антисистемы, справиться с коими всегда трудно. Такая ситуация возникла в Каролингской империи в IX в. и оказалась чревата серьезными последствиями.

97. Догматы, мысли и деяния в западном мире IX—XII вв

Официальная церковная теология долгое время была крайне пассивной, видимо просто не зная, как и что возразить поборникам предопределения. К концу IX в.  духовное и светское общество Европы, от верха до низа, находилось в состоянии полного нравственного упадка. Так, папа Иоанн XII (955—964) устроил в своем дворце гарем из продажных женщин, охотился, волочился, пьянствовал и даже давал пиры с языческими обрядами, возлияниями в честь древних богов и сатаны  Классические традиции не были еще полностью забыты, но это не помогло. Многие священники были безграмотны, прелаты получали назначения благодаря родственным связям, богословская мысль была задавлена буквальными толкованиями Библии, соответствовавшими уровню невежественных теологов, а духовная жизнь была скована уставами клюнийских монахов, настойчиво подменявших вольномыслие добронравием. В ту эпоху все энергичные натуры делались или мистиками, или развратниками.  А энергичных и пассионарных людей в то время было много больше, чем требовалось для повседневной жизни. Поэтому-то их и постарались сплавить в Палестину освобождать Гроб Господень от мусульман с надеждой, что они не вернутся. Однако это был выход политический, но не идейный.
Описанная здесь диалектическая контроверза за пределами «христианского мира» была неактуальна. Православные греки, мусульмане — арабы и берберы, язычники — славяне и балты — решали проблемы совести либо на основе традиции, либо путем нравственной интуиции. Они были не похожи на западноевропейцев и не хотели быть похожими на них. Поэтому на востоке Европы возникали совершенно иные коллизии. Оттуда пришли на Запад манихеи-катары.
Катары отождествляли злого бога — создателя мира с богом Ветхого Завета — Яхве, переменчивым, жестоким и лживым, создавшим материальный мир для издевательства над людьми.  Но тут средневековый христианин сразу задавал вопрос: а как же Христос, который был человеком? На это были приготовлены два ответа: явный для новообращаемых и тайный для посвященных. Явно объяснялось, что «Христос имел небесное, эфирное тело, когда вселился в Марию. Он вышел из нее столь же чуждым материи, каким был прежде… Он не имел надобности ни в чем земном, и если он видимо ел и пил, то делал это для людей, чтобы не заподозрить себя перед сатаной, который искал случая погубить Избавителя». Однако для «верных» (так назывались члены общины. — Л.Г. ) предлагалось другое объяснение: «Христос — творение демона: он пришел в мир, чтобы обмануть людей и помешать их спасению. Настоящий же не приходил, а жил в особом мире, в небесном Иерусалиме».
Довольно деталей. Нет и не может быть сомнений в том, что манихейство в Провансе и Ломбардии — не просто ересь, а антихристианство и что оно дальше от христианства, нежели ислам и даже теистический буддизм. Однако если перейти от теологии к истории культуры, то вывод будет иным. Бог и дьявол в манихейской концепции сохранились, но поменялись местами. Именно поэтому новое исповедание имело в XII в. такой грандиозный успех. Экзотической была сама концепция, а детали ее привычны, и замена плюса на минус для восприятия богоискателей оказалась легка. Следовательно, в смене знака мог найти выражение любой протест, любое неприятие действительности, в самом деле весьма непривлекательной. Кроме того, манихейское учение распадалось на множество направлений, мироощущений, мировоззрений и степеней концентрации, чему способствовали в равной мере пассионарность новообращенных, позволявшая им не бояться костра, и оправдание лжи, с помощью которой они не только спасали себя, но и наносили своим противникам губительные удары.
Ради успеха пропаганды своего учения катары часто меняли обличье, проникая в города и села то как пилигримы, то как купцы, но чаще всего как ремесленники-ткачи, потому что ткачу было легко попасть на работу и завязать нужные связи, самому оставаясь незамеченным. Это не классовое антифеодальное движение масс, а маскировка членов организации, объединенной «властью манихейского „папы“», жившего, как говорили, в Болгарии.
Альбигойское учение для массы допускало коварство и обман в вопросах веры и не предписывало страданий за религиозные убеждения. То сливаясь с католиками, то выделяясь из них, катары не давали выследить себя… Потому-то в католических институциях потребовалось отдельное учреждение, которое давало бы возможность отличить католиков по необходимости от католиков искренних.
Пока дуалистическое учение, точнее — натурофобия, было пищей для умов крайне высокого уровня, оно оставалось безвредным для географической среды. Мечтатели и мыслители, пытавшиеся найти непротиворечивое понимание бытия, вызывают у читателя искреннее сочувствие. Когда мы читаем о том, что в 1022 г. клирики католической церкви в Орлеане — духовник короля Роберта и королевы Констанции Стефан, схоластик Лизой и капеллан одного нормандского дворянина, Арефаста, Гериберт — были преданы упомянутым Арефастом, который, притворившись сторонником ереси, обманув доверие мыслителей, донес на них королю и выступил на суде свидетелем обвинения, наши симпатии лежат на стороне жертв предательства. Доверчивые мечтатели были сожжены, но эта жестокая мера была осуждена многими князьями церкви. Епископ люттихский Вазон высказался по поводу репрессий так: «Бог не хочет смерти грешника, но его раскаяния в жизни. Он не спешит судить его, но ожидает с терпением. Епископы должны подражать примеру Спасителя… Вместо того чтобы предавать еретиков смерти, следует ограничиться тем, чтобы исключить их из общения с верными, а этих последних охранять от их влияния» (1043—1062).
Последнее осуществить не удалось. Гностическое учение привлекло на свою сторону многих французских и бельгийских аристократов и массу простолюдинов. В XI в. моральное разложение церковников сопрягалось с веротерпимостью, хотя последняя была плодом отнюдь не милосердия, а лени и равнодушия к делу служения. Стремление прелатов иметь помощниками людей бездумных и безынициативных вело к тому, что многочисленные пассионарии искали прибежища в сектах, а субпассионарии были для церкви тяжелым балластом. Ничем хорошим это кончиться не могло.
Когда под влиянием соседних культур в этнической системе происходит раскол поля, то в образовавшуюся щель, как в открытую рану, вползают вредоносные «бактерии» и мешают естественному заживлению. Это общее правило, и так было в Европе XI—XII вв.
Началось с Испании. В 1031 г. пал Омейядский халифат, оплот иудеев на Западе. Сменившие арабских халифов «вожди племен» (Мулюк аттава’иф) отнюдь не были расположены к фаворитам низвергнутой династии. Исключением была лишь Гренада (Гранада), которую тогда называли «еврейским городом»,  а от прочих мусульманских правителей евреи бежали в Кастилию. Там их охотно приняли, ибо Реконкиста была в разгаре и испанцы нуждались в пополнении войск и городского населения. Евреям были предоставлены многие важные привилегии, в том числе право гетто. Это была очень большая уступка, ибо на кварталы, имевшие право гетто, законы королевства не распространялись: жившие в гетто евреи судились по своим законам, своими судьями, что давало им фактическую безнаказанность за преступления против христиан и за пропаганду скептицизма, подрывавшего веру в христианские догматы.
Примеру кастильских королей последовали французские — Людовик VII и Филипп Август, а вслед за ними арагонские, английские, сицилианские и другие венценосцы. В результате общее настроение тогдашнего общества было «далеко не христианским, а скорее скептическим и индифферентным».  Сопротивление властям оказывали только свободные крестьяне, сельское духовенство и мелкие феодалы, но руки их были связаны нависшей над ними ересью, представители которой в XII в. перешли от слов к делам, пользуясь поддержкой королей.
С X по XIII в. учение катаров и патаренов развивалось беспрепятственно. В Италии, где феодалы были в угнетении, патарены держались в городах. Около 1163 г. в Милане патаренов было больше, чем католиков, да и активность их была выше — так, в соборе во время проповеди был убит архиепископ. В 1184 г. Верона была полна патаренов, так что изгнанный папа Лючай II не нашел в ней убежища, а в городе Сполето преобладали католики, кричавшие: «Смерть патаренам и гибеллинам!»,  Из городов, где этот лозунг удавалось осуществить, патарены бежали во Францию или в Тулузу, потому что у графов Тулузы все высшие должности находились в руках евреев  оказывавших покровительство катарам. И не надо забывать, что к XII в. дворянство Лангедока и Прованса состояло из потомков крупных землевладельцев, купивших латифундии в IX—X вв., т. е. богатых еврейских работорговцев-рахдонитов, своевременно перешедших в католичество. Обратившись в новую веру, эти дворяне, потомки купцов, называвшие себя ткачами, вели себя все более активно. В «Анналах» Барония под 1183 г. описаны «котерелли», действовавшие во Франции таким образом: «Они поджигали храмы, ловили священников и благочестивых людей, водили их с собой, мучили и при этом со смехом им говорили: „Пойте, пойте, певцы!“ Эти слова сопровождали оплеухами и ударами толстыми палками. Те же „котерелли“ грабили церкви, со злобой выкидывали тело Господне из золотых сосудов на землю и растаптывали эту святыню ногами».  По существу, в этой записи содержится описание инкубационного периода альбигойской войны, которая началась задолго до того, как был объявлен призыв к Крестовому походу на еретиков. И как всегда, поиски виновного в развязывании войны не дают результата.
Итак, Западная Европа в XI—XII вв. была куда менее монолитна в культурном, религиозном, политическом плане, нежели в веке XIX. Удивляться нечему. Развитие цивилизации — это процесс уравнивания, подобный тому, что осуществлял в Древней Элладе покойный Прокруст. На популяционном уровне этот процесс затягивается до 1200 лет. Так, если отбросить от нашего времени 800 лет, легко представить мозаичность средневековой Европы. Это был «век самоуправства и беззакония».
Ну вот и ответ на вопрос, поставленный выше. Чтобы примкнуть к Западу, надо было решить: к какому? К альбигойцам Тулузы? К папам Рима и их союзникам, вскоре названным вельфами (в Италии — гвельфы)? К императорам, копившим награбленные богатства в замке Трифельс? Вот каков был выбор, ибо такие провинциальные городки, как Париж, Лондон, Толедо, Барселона, в счет не шли.
Но ведь контакты должны быть обоюдными. Разве можно было уговорить папу отказаться от приоритета во всех автокефальных церквах и права разрешать от клятв, прощать грехи за деньги и владеть богатыми землями? Паписты были беспощадны к грекам и к полабским славянам — лютичам. Идти на контакт с ними было смерти подобно! Но ведь это была половина Европы!
А немецкие императоры франконской и швабской династий и их сторонники — гибеллины? Эти талантливые и жестокие полководцы опирались на бессовестных авантюристов, оплачивая их еврейскими деньгами, получаемыми с богатых гетто прирейнских городов. Их режим был основан только на силе и отчасти на дипломатии. С еретиками они расправлялись еще более жестоко, чем паписты, а при захвате Сицилии вероломство и свирепость Генриха VI скомпрометировали немецкую нацию в глазах итальянцев и французов. И Тевтонский орден, только что захвативший Пруссию и грозивший стать передовым отрядом «натиска на восток», был созданием императорской партии, как тамплиеры — папской. А кто из них для соседей был хуже — сказать не берусь.
Ну, уж об альбигойцах и говорить нечего. Их целью была аннигиляция «злого мира», а христиане и язычники равно хотели его сохранить и украсить. Поэтому проповедь негативизма могла иметь успех в тогдашней Болгарии, но не на Руси.

98. Беспощадность

Акматическая фаза этногенеза, иначе говоря, пассионарный перегрев системы, — эпоха тяжелая и трагичная не только для тех, кто находится внутри суперэтноса, но и еще более для их соседей. То, что рыцари и латники стремились к завоеваниям, расценивая их как подвиги, понятно, но и мыслители — схоласты и ересиархи — преследовали аналогичные цели, с той разницей, что политическую агрессию они совмещали с интеллектуальной. Трудно сказать, что было тяжелее для порабощаемых славян, кельтов, а вскоре и греков: потеря имущества и свободы или насилие над душами? Поэтому сопротивлялись они отчаянно. Покорить Ирландию смог только Генрих VII в XV в.; до этого же времени продержалась Византия, которая предпочла чалму султана папской тиаре. А русская культурная традиция устояла, несмотря на внутренний распад и преображение этноса. Как и почему? Об этом подробно будет сказано ниже.
Однако грандиозное устремление романо-германского суперэтноса к мировому господству, уничтожившее все этносы, которые не могли защищаться, не могло не оказать влияния на те, которые сумели устоять. Вся история русско-европейского (в этнологическом смысле) контакта за тысячу лет сводится к проникновению «цивилизации»  в «культуру». В политическом аспекте это было стремление к территориальным захватам, отбитое русскими, а в идеологическом — распространение идей, воззрений, оценок, вкусов, короче говоря, ментальности. Отражение его проходило не всегда удачно, ибо наступление Запада шло неуклонно, планомерно и бескомпромиссно.
И наконец, да простит автору читатель хронологическое отступление… Когда в конце XVII в. западничество, усвоенное династией Романовых, восторжествовало в России, то произошло жестокое столкновение между направлениями: Софья и Голицын были очарованы Европой католической — Австрией и Польшей, а Петр — протестантской — Голландией.
И то и другое не принесло ничего хорошего. Голицын, услужая Австрии, был разбит на Перекопе, а Петр, будучи союзником протестантской Саксонии, потерпел поражение под Нарвой, из-за чего война затянулась вместо двух-трех лет на 21 год.
Семилетняя война, начатая Россией в союзе с Францией и Австрией, оборвалась со смертью Елизаветы Петровны. Поворот на 180° при Петре III ликвидировал все плоды побед русского оружия. А потом в Россию поползли идейные потомки средневековых «ткачей» — «каменщики». Здесь нет места для подробного анализа, а тем более оценки этих явлений контакта на суперэтническом уровне, но для династии такая свобода в выборе политических симпатий по вкусу оказалась трагичной.
Нет, не глупы были княгиня Ольга, Юрий II и Александр Невский, выславшие из Русской земли немецких миссионеров, чтобы не вступать с ними в бесполезный диспут. Но было ли конструктивно общение с мусульманским и степным Востоком в XII в.? Не будем спешить с выводами.

99. Разложение в мусульманском мире

Если христианский Запад при всех вышеописанных неурядицах сохранил возможности дальнейшего развития, то мусульманский Восток в подобном положении их утратил, ибо в конце XI в. превратился в этническую химеру. Аббасидский халифат был спасен от собственных еретиков иноземцами — туркменами-сельджуками, восстановившими преобладание правоверного исповедания — суннизма — в завоеванных ими Иране, Сирии, Месопотамии и Малой Азии.
Но это процветание длилось недолго. Сельджукский султанат развалился от внутренних войн сначала на западе, а потом в Иране, тюрки же, поселившиеся среди арабов и персов, не слились с ними в единый этнос. Поэтому мусульманский мир XII в. следует рассматривать как химерную целостность. Население там было объединено грубой силой, а не системными связями комплиментарности. Власть перешла в руки гулямов, преимущественно тюркского происхождения, но оторвавшихся от тюркского степного мира. Само собой разумеется, что сила мусульманского прозелитизма упала до нуля. Обращение в ислам перестало казаться кочевникам желанным, а поэтому мусульманам пришлось отступать перед кыпчаками и огузами. Кара-китаи (кидани) овладели среднеазиатским междуречьем, грузины одержали целый ряд побед над сельджукскими эмирами. Фаза надлома, т. е. снижения пассионарного напряжения системы, к началу XIII в. привела мусульманский мир к преждевременной старости, или фазе обскурации, выход из коей был непредсказуем.
Но вот что любопытно: в то время когда кочевые тюрки и православные греки, грузины и русичи отталкивали мусульманскую культуру, ее жадно впитывали крестоносцы, хотя, казалось бы, именно они должны были быть злейшими врагами мусульман. С точки зрения этнологии этот факт легко объясним. Византийская культура успела кристаллизоваться и не нуждалась в изменениях. Это особенность инерционной фазы этногенеза. Кочевники, потомки и наследники хуннов, уже растратили творческие силы, даруемые людям избыточной энергией. Этносы состарились, т. е. дошли до гомеостаза, а это состояние консервативное и враждебное любым изменениям. Сломать его может только новый пассионарный толчок, что и произошло в XIII в., когда появились монголы. А французы, итальянцы и испанцы были в акматической фазе, т. е. в постоянном пассионарном перегреве, делавшем их поведенческую структуру пластичной и толкавшем их на получение не только военной добычи, но и знаний, навыков и философских концепций. Запад проиграл войну в Палестине, но обогатил свою духовную культуру, расширил свои горизонты, вышел из войны с прибылью.
А кочевники, побеждавшие и мусульман, и крестоносцев, не смогли в XIII в. воспринять высокую культуру, потому что в ней не нуждались. Они обходились натуральным мировоззрением, которое в это время перестало быть религиозным, но и атеистическим его назвать нельзя. Самое подходящее название — демонология, но этот термин нуждается в расшифровке.

100. Демонология

Уровень религиозного сознания — культа — и уровень пассионарного напряжения этнической системы взаимообусловлены. Для создания оригинальной системы мировоззрения требуется не только доктрина, но и способность воспринять ее, а это доступно не всем членам этноса. Однако пассионарная элита, восприняв то или иное учение, вводит его в стереотип поведения, тем самым вовлекая в принятый настрой массы обывателей, принимающих доктрину без критики. Это относится не только к оседлым этносам, обладающим письменностью, но и к кочевникам, передающим ценную информацию устно для запоминания, что, пожалуй, более эффективно.
Но уже в конце акматической фазы (в начале надлома) интерес простых людей, т. е. слабопассионарных, к сложным мировоззренческим проблемам слабеет, и наконец остается только набор воззрений, имеющих, с точки зрения обывателя, практическое значение. Теология превращается в натурфилософию, а религия — в демонологию, ибо каждый нормальный лесовик боится встречи с лешим или водяным, а степняк — с кара-чулмусом и албастом — духом-убийцей, давящим спящих в степи у костра или пронзающим их длинными медными ногтями (джезтырнак).
Это духи природы, не покоренной человеком, но еще более страшен дух покойника: у русских — русалка, у тюрок — убур (упырь), высасывающий кровь у людей, бывших при жизни близкими покойнику. И поскольку многие люди либо видели этих чудовищ, либо ощущали их, не успев погибнуть благодаря заклинаниям или внезапному вмешательству соседей, то никакого сомнения в наличии болезнетворных существ, вызывающих то инфаркты, то анемию, то паралич, не возникало. Но ведь и мы недавно перестали сомневаться в существовании вирусов, хотя их можно видеть только через электронный микроскоп на экране, а не непосредственно.
Естественно, признание наличия многочисленных вредных существ вызывало стремление оборониться от них, что было не под силу простым охотникам и скотоводам. Для борьбы с враждебными и невидимыми демонами требовались специалисты. По-тюркски их называли «бахсы», по-славянски — знахари, на современном академическом жаргоне — шаманы. Последнее название действительно имеет место у тунгусо-маньчжуров, но значение его иное, равно как и происхождение, принесенное из Индии, да и учение шаманизма — сложная система мистического атеизма (теория многослойности вселенной и божественного избранничества. ) — не связано с мировоззрением западносибирских тюрок и угров, равно как и с политеизмом бурятской «черной веры»  Язычество многообразно даже более, нежели теизм, но эта проблема увела бы нас в сторону от нашей темы, поэтому оставим ее.
Важнее другое — в древности эти народы имели религии: иногда оригинальный дуализм, в основе которого лежал не антагонизм, а синтез, взаимодополнение, а иногда заимствованные у проповедников. Хормуста подарен уйгурам манихеями. Митра пришел от саков к монголам, Уч Ыдук (Троица) — наследие несториан.  Но эти культы интересовали степняков в то время, когда акматическая фаза переходила в инерционную, а при торжестве гомеостаза тот, кто хотел искать себе веру, обращался либо в православие, либо в ислам, либо — на восточной окраине Степи — в буддизм и бон (древнетибетскую религию). Культура тюрок X—XII вв. размывалась так же, как их былая государственность; и было это прямым следствием этнической энтропии — естественной утраты пассионарности.
Но демонологии этот упадок не касался. Для человека, находящегося в гомеостазе, важны не сложные построения теологов и философов, а окружающая его действительность, даже если он понимает ее не научно. Для него ошибка — в пределах законного допуска; уточнения для него — чаще всего бессмысленные помехи. Поэтому столь устойчивы приметы, восходящие к древнему забытому знанию, хотя и искаженному губительным Хроносом, но сохранившемуся в осколках даже в урбанизированном мире.
И не менее значительно другое: локализованность демонологических систем. Страшные демоны внутренней части Евразийского континента неизвестны в Англии, где нежить называется «маленький народец» — эльфы и феи, пляшущие лунными ночами в зарослях вереска, а духи убитых не высасывают кровь, а пугают обитателей старинных замков. Скандинавы боятся троллей, способных, по древней мифологии, победить богов Валгаллы. Китайцы различают пять степеней демонов: яр — привидение, мо — аморфная злая сила, туй — дух покойника, гуай — дух стихии, шен — аналог олимпийских божеств. И оборотни на окраинах континента разные: в Китае — лисы, в Германии — волки.

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел история