Григора Никифор. Римская история

ОГЛАВЛЕНИЕ

КНИГА ОДИННАДЦАТАЯ

Турки грабят латинян и римлян и на суше, и на море. Латинские государи вступают в соглашение с итальянским королем и императором о том, чтобы соединенными силами противостать общему врагу. Император собирает деньги. Готовит флот. Ожидает прибытия латинян, но напрасно. Родосцы, фокейцы и {LXI} правитель цикладских островов восстают против императора. Берут Митилену. Генуэзец Катан, предводитель фокейцев, прибирает Митилену к своим рукам, чувствуя свое превосходство пред союзниками. Вызывает из Фокеи жену и детей. По какому праву он правил этим городом. Галатские генуэзцы бунтуются. Как умножилось их богатство. Свой замок распространяют и укрепляют. Император предает огню их укрепления. На них, угрожающих открытой войной, не обращает внимания, занятый более важными делами. Галатяне, доведенные до крайности, смиряются и просят мира. Император отправляется в Митилену. Захватывает пять неприятельских кораблей и ведет их к Хиосу. Между тем Катан укрепляет Митилену. Римляне, с помощью турков, осаждают Фокею (гл. 1). В отсутствие императора, составляется заговор в столице, но благоразумием матери Кантакузина и императора подавлен. Латинские фокейцы, изнуренные осадой, просят мира чрез посредство родосцев. Условия мира. Император возвращается в Византию со всем флотом. Производит расследование о заговорщиках. Укоряет их в собрании. Его снисходительность. Началом своей речи вызывает, слезы в слушающих. Останавливает донос на деспота Димитрия, из уважения к своей тетке королеве. К этому же располагает его и Григора возгласами и рукоплесканьем. Одних сыновей Асана заключает в темницу, и то не суровую. Алексей Филантропин, посланный в Лесбос, хитростью берет Митилену. Достоинства его (2). Скифы нападают на Фракию, с целью грабежа. Теснят турков, производивших грабеж. Целых пятьдесят дней опустошают римские пределы. Большое число пленных. Причина набега. Ему предшествовало два затмения. За Васи- {LXII} лия, трапезундского государя, выдается Евдокия, побочная дочь императора. Иоанн, правитель Этолии и Акарнании, убив брата, овладевает властью, но отравляется женой. Обвинения против присягавших судей. Один оправдывается. Наказание остальных (3). Турки делают набег на Херсонес и Фракию. Лучшие из них убиты. Остальные, заключив мир, возвращаются домой. Император, возвратившись в Византию, готовится отправиться в Этолию, для получения предложенной власти. Получает известие об имеющем последовать немедленно вторжении турков во Фракию. Виды и намерения Орхана. 60 римлян, под предводительством Кантакузина, встречают грабителей. Сам император с тремя кораблями нападает на вражеский флот. Великое истребление варваров. Из римлян не пал ни один. Захвачено 14 неприятельских кораблей. Бог виновник такой победы. Император, отправившись на другой день в пристань Иера, узнает, что неприятели уже уплыли. Идет 45 стадий пешком ночью в храм Богородицы Одигитрии, чтобы воздать благодарение Богу (4). Является комета; какого вида; ее появление, течение и исчезновение. Необыкновенное благородство скифянки к фракийцу и фракиянке, которых она купила пленными. Праведный суд Божий (5). Император, имея в виду напасть на Эпир, опустошает Иллирию. Союзных турков, обремененных добычей, отпускает домой. Получает власть над Эпиром. Потеряна Никомидия. Фракия подверглась набегам турков. Правитель Эпира спасается бегством. Его мать останавливается в Фессалонике. Феодор Синадин, поставленный управлять Эпиром, связанным выдается возвратившемуся законному правителю (6). Несовершеннолетняя дочь царя выдается замуж за сына Александра {LXIII} Мизийца. Мир, скрепленный этим союзом. Необыкновенные роды. Трехлетнее дитя, с силою взрослого, умирает на 5-м году. Причина смерти. Генуэзцы изгнав от себя столичных вельмож, поставляют над собой одного дукса, по примеру венецианцев. Комета, похожая видом на ту, которая являлась три года назад, но с иным движеним. Турки опустошают Фракию. Занимаются тем долго, не встречая себе сопротивления (7). Умирает трапезундский государь, Василий. Его жена Ирина, которой он предпочитал соименную ей одну распутницу; она по смерти мужа, в которой ее подозревали, изгоняет из дворца его любезную. Чрез послов, отправляемых однажды и дважды, просит своего отца, Андроника, дать ей другого мужа. Императора нет в столице; он болен; замедление и того другого посольства. Молва о короткости Ирины с великим доместиком трапезундским производит между трапезундцами междоусобие. Цанихит и многие другие истреблены (8). Император осаждает главный город Акарнании. Кантакузин помогает ему. Пользуется всебщим расположением воинов. При своем уме, в то время устраивает дела в разных местах. Подавляет заговор. Вероломство Сфранца Палеолога. Смерть его. Римляне приобретают Фокею. Эпир присоединен к империи. Правитель Эпира препровожден в Фессалонику. Кантакузин самым молчанием совершал великие дела. Император является в Византию, с здоровьем, слишком слабым. Пренебрегает предписаниям врачей. При усилении болезни, отправляется в храм Богородицы Одигитрии (9). Варлаам, итальянский выходец, знаток не столько греческой, сколько латинской учености, с презрением относится к византийцам. Порицая других, {LXIV} старается выставить себя. Подвергается осмеянию. Григора по этому поводу написал разговор. Название и начало разговора, где выставлены вымышленные имена. Тот же Варлаам нападает на греческих монахов. Паламу, ратующего за них, обвиняет в ереси и богохульстве. На созванном по этому поводу Соборе рассуждают об одной молитве. Рассуждение о других предметах или оставлено или отложено. Император говорит искусную речь. Жалеет, что Григора не был его слушателем. Причина его отсутствия. Варлаам, посрамленный, возвращается в свое отечество и к отеческим обычаям (10). Император, при усилении болезни, опять отправляется в монастырь Одигитрии. Впадает в летаргию. Требует врачей. Посылает спросить у Григоры, благоприятно ли положение звезд. Умирает. Год и число смерти. Время жизни и царствования. Надгробное ему Слово Григоры. Ум и характер покойного государя. Он пренебрегал установившимися обычаями римских императоров. Употреблял огромные издержки на собак и птиц для охоты, что Кантакузин, после его смерти, отменил. В надежде на Бога презирал опасности. Не слишком заботился о своем сане. В свое царствование он сделал царское место доступным каждому. Отметил различие в шапках и одеждах. Эти и другие вещи были принимаемы многими за дурные предзнаменования для целости империи (11) ........................................................................ стр. 518—564.

1. С наступлением следующего года турки, выстроив множество кораблей, не только стали нападать на острова, находящиеся на Егейском море и за Егейским, но стали также захватывать и грабить купеческие корабли. Они часто пускались и в Средиземное море, как будто оно принадлежало им, не встречая ни в ком сопротивления. Все это было гибельно как для латинян, так и для византийцев и еще угрожало большими опасностями в будущем. Вследствие этого правители латинян с италь- {518} янским королем Карлом 2 , собрались для совещания об этом предмете, и все дали слово быть готовыми отразить неприятеля. Они отправили посольство и к царю, чтобы известить его об общем решении латинян и склонить и его вместе с ними подняться за общее дело, а не оставаться в бездействии. Невозможно, говорили они, выносить тех бедствий, какие варвары изо дня в день наносят и римлянам и латинянам и какие обещают еще нанести. К тому же нелепо и свойственно одним глупым людям,— когда есть возможность богатства, какие каждогодно грабят у нас варвары, употребить на построение флота и для отражения врагов, добровольно отдаваться очевидной и несомненной опасности, и вместе с своими богатствами, так сказать, толкать и себя в пропасть. Посольству они поручили в заключение всего сказать царю: если и ты не поднимешься вместе с нами для отражения общего врага, то мы не замедлим и с тобой воевать, как с врагом. Это поставило царя в необходимость принять участие в общем деле. А так как царская казна была скудна, то он в скорейшем времени отправил в македонские и фракийские села и города сборщиков податей, хотя эти села и города были сильно изнурены то разными поборами, то ча- {519} стыми набегами с одной стороны турков, с другой болгар. Между тем в течение всей этой зимы чинили старые корабли и строили совершенно новые. К концу весны царь изготовил к отплытию двадцать кораблей, и изъявил желание быть начальником флота, тогда как супруга государыня и все другие отклоняли его от этого на том основами, будто тем роняется царское величие. Но царь как в других случаях считал за честь себе действовать самому; так точно и здесь, и обнаруживал в себе сильное рвение побывать в сражении. Впрочем он не трогался и поджидал прибытия латинских сил. Но латиняне, занятые только что открывшимися у них волнениями и смутами, не принимались за выполнение своих обещаний и оказались лжецами. Родосцы же 1 , жители приморской Фокеи, лежащей близ Смирны, а с ними и правитель Кикладских островов 2 , тайно условились напасть на римские острова и самый флот царя, боясь, быть может, чтобы царь, оставив других, не обратился на них. Поэтому с пятнадцатью кораблями они устремились на остров Лесбос и, хотя не могли пока взять всего острова, но неожиданно ворвались в митиленскую гавань и тогда же взяли город, воспользовавшись изменою. Но когда родосцы и правитель Киклад- {520} ских островов хотели было разграбить деньги, а также разделить между собою и другое достояние лесбосцев, начальник фокейцев, Катан, употребив в дело какую-то хитрость, ввел в Митилену свой гарнизон и завладел ею, обманув своих союзников. Он рассчитал, что отсюда легко может завладеть и всем островом без союзников; так как у него одного войска было более, чем у них обоих. Он один привел с собою восемь триир, наполненных генуезцами. Родосцы же привели четыре корабля, правитель Кикладских островов остальные. И так, он тогда же выгнал жителей митиленских из их родного жилища, а свою жену и детей вызвал из Фокеи сюда, оставив, в Фокее достаточный гарнизон. Фокея была его наследство, перешедшее к нему от предков, которым была отдана царем, дедом этого царя, в управление и для пользования доходами с нее. Они от времени до времени, получая преемственно над нею власть, скрепляли свое право новыми царскими грамотами, чтобы длинный промежуток времени не заставил царя, забыть об этом праве. Катан, видя, что дела римлян в дурном положении, сделался смелее в своих отношениях к царю и стал пренебрегать своими обязанностями. Но он опасался нечаянного прибытия царя; поэтому обстанавливал себя, как мог, и хитрил, простирая виды на Митилену. Когда же, представился случай, он и осуществил свое намерение. Родосцы, сое- {521} динившиеся вместе с другими для взятия Митилены, узнав о бессовестности фокейца Катана, отправились домой. При таком положении дел, генуезцы, жившие в Галате, вследствие удачи Катана (он был генуезец) сделались более прежнего дерзкими и стали наносить римлянам крайние обиды и оскорбления. Из-за свободы от пошлин, которую они получили от первого царя, Михаила Палеолога, большая часть римского флота присоединилась к ним и приняла их обычаи. От того богатство латинян увеличилось, а богатство римлян уменьшилось. Вместе с этим генуезцы стали относиться к римлянам грубее, презрительнее и надменнее. Они окопались глубоким рвом и под видом постройки домов вывели крепкие башни; закупив же деньгами правительственных лиц, они получили полную свободу покупать виноградники и на ближайшем холме строить домы и обводить их великолепными стенами, чтобы, в случае даже войны с византийцами, им нечего было бояться и нечем было затрудняться. Но царь, как только услыхал, что Митилена взята, и увидал, что земляки взявших Митилену сделались смелее, чем следует, и нарушают множество условий; нечаянно явился к ним и зажег их великие и крепкие здания, построенные на холме; в них оказалось много оружия — луков, стрел и т. п. Латиняне, сверх всякого чаянья увидев это, поражены были ужасом и перепугались до последней степени. Они думали, что царь в {522} тот же день сделает на них решительное нападение с своею необыкновенно большою морскою силою. Посему тайно стали вооружаться. Но, прождав до следующего дня и видя, что царь не предпринимает против них ничего больше, а всецело занят отплытием в Митилену, ободрились и объявили открытую войну. При этом они дерзко смеялись над византийцами и над самим царем; на своих стенах вывели деревянные башни; одни из больших кораблей погрузили на дно моря, а другие, вооружив, выстроили пред гаванью вместо укреплений и окопов. Но царь, не желая войной с ними развлекать своих приготовлений к другой войне, поступил в настоящих обстоятельствах великодушно и, вовсе не обращая на них внимания, со всем рвением готовился отплыть, собирая еще более сил. Но так как галатские латиняне уже целых семь дней были заключены в стенах, то им стала грозить опасность от своего же собственного народа, который не мог дальше терпеть выпавших на его долю лишений. Оказался недостаток как в воде, так и в зелени и огородных овощах. Торговые и бедные люди и те, которые живут барышом от ежедневной продажи, подвергаясь больше всех невыгодам такого полажения, взбунтовались против латинских начальников. Поэтому последние присмирели и покорились царю, от которого и получили прощение в своей неуместной заносчивости. При начале кани- {523} кул, когда на Нижнем море начинают дуть сильные северные ветры, царь со всею морскою силою поплыл в Митилену. У Катана было при Митилене семь триир. Увидав приближение морских сил царя в большем числе, нежели какого ожидали, две из них поспешили войти в гавань, а остальные пять, в отчаянии, причалили к берегу. Бывшие на последних триирах, бросив оружие, разбежались, и одни прибежали в Митилену, другие, сбившись с дороги, погибли от лесбосцев. Захватив эти пять кораблей, наполненных оружием и съестными припасами, царский флот вместе с царем поплыл к острову Хиосу, чтобы посадить на них гребцов и людей, которые бы могли сражаться с палубы. Но замедление у Хиоса послужило большою помехою видам и планам царя. Катан, получив свободу, укрепил Митилену, и поместил в ней сильное войско и большие запасы продовольствия. Кроме того, отправив в Фокею две, какие оставались у него, легкие на ходу трииры, старательно сделал и там тоже самое. После этого царь отплыл с своими силами к Фокее, пригласив к себе и правителя окрестных мест, Турка, о котором знал, что он уже давно зол на фокейских латинян, часто ему вредивших. Таким образом он окружил эту крепость и с суши и с моря, причем турки доставляли на трииры продовольствие в большом изобилии.

2. Между тем как царь с флотом нахо- {524} дился в отсутствии и во дворце поселилась большая свобода; некоторые из молодых людей составили заговор, надеясь, что к ним примкнут и галатские латиняне, вследствие недавних оскорблений. Целью заговора у них, как говорили, было захватить в свои руки верховную власть, если бы удалось убить сперва государыню и ее сына, царя Иоанна, а затем и всех, которые вздумали бы этому противиться. Но пока замысл их еще созревал и пока заговорщики хранили его в глубокой тайне, их затеи не укрылись от Кантакузины 1 , матери великого доместика, которую царь, отправляясь в морской поход, оставил при государыне, как женщину рассудительную, украшенную строгой нравственностью, богатую глубоким смыслом и чрезвычайно изворотливую в затруднительных обстоятельствах. Она одна вместе с несравненной государыней в высшей степени умно подавила это злое движение, прежде чем оно успело принять большие размеры,— конечно, не легко и не без труда, но все же подавила. Когда время приблизилось уже к зимним поворотам, латиняне, державшиеся в фокейской крепости, видя, что ни зимняя стужа не может одолеть настойчивости царя (морские силы вели осаду и днем и ночью, постоянно под открытым небом),— что на него не действуют также ни долгая разлука с домашними, ни лишение {525} удобств жизни, пришли в отчаяние,— тем больше, что почувствовали недостаток у себя продовольствия. Поэтому они отправили посольство к родосцам и просили последних не оставить их в опасности. Родосцы явились к царю посредниками и уговорили его снять осаду. Фокеяне тогда же выдали римскому союзнику, Турку, его сыновей, которых давно уже похитили у него и содержали в оковах. Дали также царю при свидетелях родосцах честное слово в том, что немедленно же отдадут ему Митилену и сделаются его подданными, по прежнему обычаю и по примеру их отцов. Таким образом, двинувшись оттуда со всем флотом, царь хотел было заехать в Митилену; но по причине смут в Византии, произведенных заговорщиками, и потому еще, что войско сильно было изнурено стужей, со всеми морскими, силами возвратился в Византию. Спустя немного 2 схватив тех, которые тайно добивались царской власти, и отделив их от их участников в заговоре, он допрашивал каждого поодиночке, чтобы добраться до истины. Затем собрал всех сенаторов и всех, бывших в то время в Византии епископов вместе с патриархом, равно как и всех выборных от византийского народа, и в этом собрании вывел на средину как зачинщиков, так и участников заговора, вместе и, свидетелей. На очной {526} ставке, перессорившись между собой, они самыми несомненными показаниями уличили друг друга в своих стачках, в своих безумных и в высшей степени преступных намерениях; так что, вынужденные неотразимою силою показаний, зачинщики заговора наконец сознались в своем безумии. Они, быть может, тотчас же были бы и растерзаны народом, если бы редкое великодушие царя не сдержало его пламенного порыва. Царь и теперь выказал свою обычную кротость, свою прирожденную, развивавшуюся вместе с летами, мягкость характера,— выказал как во вступлении, так и в заключении своей речи к народу. Начало этой речи таково: «Кто имеет, господа, пастуха и собаку при стаде, тот чем больше видит усердия в них к сбережению стада от волков, тем больше ими дорожит и увеличивает им ежедневно порцию пищи. Что же касается до меня, то люди самые близкие ко мне по крови, видя, как я ради всего народа римского и их самих, нежившихся дома, скитался далеко от отечества и подвергал себя опасностям на суше и на море, при том среди зимы и на стуже,— меня, говорю, они не пожалели, не подумали чем-нибудь утешить мою жестоко страдающую душу, но заглушив в себе всякое чувство справедливости, подняли оружие на мою голову и в мысли и на самом деле. Они все сделали, сколько от них зависело, чтобы обагрить землю кровью моей, кровью моей супруги, и {527} моих детей. Ниспровергнуты уставы Церкви Божией, ниспровергнуты опоры римского государства. После этого какое железо, какой адамант сохранит свою природную твердость»! Это вступление речи царя так было трогательно, что легко могло у слушающих вызвать слезы. Но кто мог не подивиться далее, видя, как в царе великодушие было растворено нежностью! Особенно же,— когда царь остановил обвинителей, хотевших обличить и деспота Димитрия, остановил из уважения к своей тетке королеве, которая здесь же тогда сидела вместе с государынею и знатными женщинами, облеченная в божественный и ангельский образ? Тогда и мы, сидя близко, более всех прославляли кротость царя и рукоплескали ему, стараясь поддержать в нем снисходительность к виновным. Мы всегда питали в себе искреннее расположение к королеве и ее брату из уважения к блаженной памяти достославного царя, их отца, и не могли этого не выразить особенно теперь, когда они находились в таких обстоятельствах. Царь, смягченный тем еще более, не обратил внимания на обвинения против деспота Димитрия. Сущность их состояла в том, что деспот явно сочувствовал заговорщикам. Но сам питал другие думы и притом очень умные*** 1 . Царь ради самой королевы устроил так, что обвинения против ее брата деспота были совершенно {528} покрыты молчанием. Впрочем не в этом только выразилась доброта царя, но и во многом другом. Он человеколюбиво довел следствие до самого конца и отнюдь не обнаружил жестокости против уличенных заговорщиков; но простил их совершенно, и только сыновей Асана заключил в тюрьму (впрочем милостиво — не налагая на них оков), чтобы, смотря на безнаказанность преступления, не принялись и все за тоже самое. Так великодушно и кротко была произнесена речь царя и было поведено им исследование дела. Когда же царь самым делом убедился, что его дядя Алексей Филантропин, о котором мы выше упоминали часто и во многих местах, по своему благоразумию в делах стоял гораздо выше многих; то глубоко пожалел, что не оставил его дольше правителем Лесбоса и тех эгейских островов, которые находились в римском подданстве. При нем, думал царь, никто из врагов не поработил бы Митилены и дела римлян на море не дошли бы до такого крушения. Поэтому царь приказал ему немедленно опять отправиться для управления этими владениями. Филантропин отправился и немедленно привел там дела в прежнее положение, прекратив волнения, бывшие в этот промежуток времени. Привел он дела в порядок, конечно, с большим трудом и потратив много ума, по причине недавних нововведений в Митилене и на Лесбосе, но все же привел. В городе Митилене находи-{529}лось наемного латинского гарнизона пятьсот человек. Призывая их к себе тайно по два и по три и отсылая с полными руками на родину, Филантропин незаметно такою хитростью освободил от них город совершенно и привел его под власть римлян. Этот человек с одной стороны, благодаря долголетней жизни, имел редкую опытность в делах, с другой эта опытность имела для себя опору и основание в его необыкновенных природных дарованиях. Таким образом в нем были двоякие плоды доблести: одни самородные, сами собой выросшие, другие возделанные в течение многих лет обстоятельствами жизни и упражнением.

3. С наступлением уже весны, множество скифов, переправившись через Истр, прошло всю римскую Фракию до самого Геллеспонтского моря. Здесь, случайно встретившись с некоторыми из тех турков, которые разбойнически часто переправляются чрез Геллеспонт опустошать всю приморскую Фракию, скифы с ожесточением напали на них, как собаки на мертвое тело, и одних связанными взяли с собой, а других изрубили. Это нашествие скифов не было подобно другим предшествующим. Прежде они, двинувшись подобно потоку, стремительно низвергающемуся с горы, и захватив все встретившееся на пути, на другой же день удалялись назад. Но теперь они так замедлили, что в течение целых 50 дней не переставали грабить и опустошать страну, доводя ее {530} до крайне бедственного положения. Потом удалились, имея при себе множество пленных — более 300,000, как говорили многие. Причиною такого набега, по словам некоторых, было то, что римляне не позаботились послать обычных даров правителю скифскому и его вельможам. Это страшное нашествие предуказано было и лунным и солнечным затмением 1 , из которых одно случилось на 16-й день после другого. Именно: лунное было тогда, когда солнце находилось в первой части Рыб, а солнечное — когда солнце прошло уже пятнадцатую часть этого знака. В это время царствовал в Трапезунде Василий, сын Алексея Комнина, которого власть, как отцовское наследство, была уже прочно закреплена за ним, после продолжительной борьбы, и который имел супругою побочную дочь царя, Евдокию 2 . Между тем умер насильственною смертью правитель Этолии и Акарнании, граф Иоанн 3 ; Божественное правосудие, видно, наконец покарало и его, как и его предшественников. Он достиг власти, убивши своего брата, подобно тому, как последний убил своего дядю по матери. А так как божественное правосудие не оставляет навсегда злодеяниям оставаться безнаказанными, то и он лишился жизни насильственно, от яда, незаметно поднесенного ему его собственной женой. Она вследствие {531} больших семейных неприятностей боясь погибнуть от своего супруга; наперед сама погубила его, и таким образом вместе с двумя малолетными сыновьями сделалась наследницею власти над этолянами и акарнанянами. Что же касается до царя, то он давно уже и много раз слышал от весьма многих лиц, что те судьи, которые клялись судить справедливо и не нарушать правды лицеприятием и о которых мы уже упоминали выше 4 , забыв свои письменно данные, страшные клятвы, забыв свои обязательства пред церковью и царем, творят суд не неподкупно, но бесстрашно берут взятки, кривят правосудием и, что еще хуже, принимая подарки с обеих прикосновенных к делу сторон, не оканчивают судных дел, но, вручая тяжущимся одному за другим выписки из дел, содержащие судебные мнения, отпускают их с прежними обвинениями и прежнею враждою одного против другого. Царь, говорим, от многих лиц слышал об этих и тому подобных вещах; но сперва не мог поверить, полагаясь на важность данных судьями клятв. Наконец в собрании епископов и пресвитеров, составившемся в великом и святом храме святой Софии, под совместным председательством его самого и патриарха, он предложил каждому желающему принесть жалобы на тех судей. И вот было высказано множество {532} неопровержимых обвинений,— больше, чем царь прежде слышал. Оставляя прочее, что было в собрании, скажу только, что из четырех судей лишь один оказался невинным во взяточничестве. Остальные же, опасаясь быть растерзанными от народа, поспешили сами себя осудить; они обещали возвратить взятое, кому следует, и совершенно отказались от судопроизводства. Кроме того епископ из числа их был лишен сана и низвержен. Все же они определением царя были высланы из столицы.

4. С началом лета фракийцы опять подверглись прежнему бедствию от азиатских турков. Привыкши всегда прогонять римлян, они, когда бы ни захотели, смело перебирались во Фракию и жестоко опустошали ее. Из них в настоящее время оставались спокойными только те, которые владели Иониею и ближайшими местами, по причине условий, недавно заключенных с царем при Фокее, о чем мы говорили. Населявшие же землю около Трои и берега Геллеспонта переправились на множестве кораблей чрез пролив и с лошадьми, и, сильно опустошив Херсонес, отсюда вторглись во внутренность Фракии в то время, как царь находился в Дидимотихе. Не имея достаточно войска, он не решался встретиться лицом к лицу с неприятелем, но и не отказывался делать засады, проводя ночи под открытым небом и подвергаясь голоду и жажде. Наконец встретившись с некоторою частью врагов, выхо- {533} дивших на добычу, он отнял добычу и без труда истребил их, бывших в числе 130 отборных воинов. Остальные, узнав об этом, отправили к царю посольство и, заключив договор, тотчас же удалились домой. А царь на третий день после этого прибыл в Византию, спеша посетить Этолию, где дела находились в дурном положении, по смерти ее владетеля графа, и куда приглашала его для получения власти супруга этого графа. Но еще в это самое лето и в то время, когда царь готовился в путь, пришла весть из Азии о другой опасности. Именно, извещали, что правитель вифинский, Орхан, сын Атумана, давно уже тайно собиравший военные силы, наконец составил у себя такое войско, которого вполне достаточно для выполнения его замысла,— что это войско, как уже вполне готовое, он намерен немедленно переправить из Азии с двух пунктов, с Иера и с Пропонтиды, к предместьям Византии, так как они до сих пор еще оставались целы от вражеских нападений. У него было предположено, истребив наперед всех городских жителей, занятых вне города уборкою хлеба и всех обитателей окрестных сел, занять потом две ближайшие к городу крепости, и отсюда, как из твердой точки опоры, действовать против византийцев. Зная, что римляне не имеют достаточных сил, будучи истощены и изнурены недостатком в деньгах и частыми набегами врагов, и кроме того имея на своей стороне га- {534} латских латинян, он надеялся без всякого труда овладеть столицею. Услышав о неожиданном нашествии врагов, царь, хотя и не имел времени сделать надлежащие приготовления, счел однакож необходимым выйти на борьбу и без приготовления, имея вместо всякого запаса оружия и войск крепкую веру и твердую надежду на Бога. И так отобрав 20 сильных и 40, какие случились, воинов, он посылает их сухим путем, отдав их под начальство великого доместика Кантакузина, а сам с тремя невооруженными триирами отплывает против вражеских кораблей. Между тем варвары имели у себя 24 корабля и, отплыв из азиатских пристаней Пропонтиды, пристали около третьего часа ночи у Регия,— местечка, отстоящего от столицы не меньше, как на 120 стадий. Высадившись здесь, они тотчас отправились на добычу и рассеялись в разные стороны прежде, чем узнали о том туземные жители. И запылали гумна, и раздались вопли жен и детей, увлекаемых насильно! Около девятого часа ночи, когда начало уже светать, прибыл сюда с 70 всадниками великий доместик и, нашедши варваров в разброде; вырезал их, как вырезают жнецы поле, готовое для жатвы. В то же время и царь, достигнув варварского флота, захватил 14 кораблей, и избил находившихся на них стражей. Остальные 10, предуведомленные некоторыми из варваров, прибежавшими к ним, предались скорому бегству. С {535} восходом солнца, вышедши на сушу, царь увидал дело величайшее, которому подобного не представляет история. Оно показывало со всею ясностью, что все зависит не от хотящего или бегущего, но от милующего Бога (Рим. 9, 16). Солнце не достигло еще полудня, как варваров было изрублено до тысячи и до 500 взято в плен; тогда как из римлян не погибло ни одного воина, а пало только значительное количество лошадей; потому что варвары, будучи пешими, не могли ничего сделать вооруженным всадникам, и в отчаянии свирепо бросались на лошадей. Римляне, долгое время находившиеся в глубоком отчаянии, при этом оправились, ободрились и укрепились твердою надеждою на Бога. Все были твердо уверены, что случившееся не было делом человеческим, но что десница Господня совершила это и мышца Его сокрушила непобедимую силу вражью. В самом деле, можно ли было ожидать этого в такое трудное время, когда дела римлян находились в отчаянном положении, а варвары, издавна привыкши побеждать, приобретали более и более дерзости? Из сражений, которым мы удивляемся в истории по огромному количеству воинов падших с той и другой стороны, не много найдется таких, в которых было бы столько убитых и столько взятых в плен, сколько теперь — от одних 70 воинов. На следующий день царь, опять вооружившись блистательным образом и на море и на суше, отплыл в залив Иера, {536} надеясь настигнуть убежавших туда, как слышно было, варваров. Но он обманулся в своей надежде; потому что варвары, узнав о поражении своих соплеменников, ушли оттуда. Возвратившись оттуда домой, царь вышел ночью из дворца и прошел пешком 45 стадий, до святого храма пречистой Богоматери Одигитрии, чтобы от всей души вознести Ей благодарственные молитвы.

5. Но я едва было не опустил кое-чего такого, на чем считаю нужным остановиться теперь. В это лето, когда солнце уже достигло летних поворотов, начала появляться комета на северной стороне горизонта, каждый вечер, тотчас по захождении солнца. Впрочем, говоря точнее, это была не комета, а Погониас 1 , звезда с хвостом, похожая на меч. Она стала заметна у самых ног Персея, с своим длинным хвостом, обращенным к востоку и находившимся близ хребта Тельца. Потом каждый день подвигалась почти на три градуса к северному полюсу. Прошедши северный полюс и за ним Малую Медведицу и клешни Дракона, она коснулась правой ноги Геркулеса и после него венца Ариадны. Далее прошла левую руку Офиуха. А так как здесь находится широта зодиака, равноденствие и место жара; то комета долее не могла сохраняться, при своем составе из разрешившейся в пары влаги, но начала рассеиваться с хвоста, {537} а наконец и сама исчезла совершенно, так как была не звезда, а только призрак звезды. К сказанному прибавлю и другой, стоющий внимания, рассказ. В эти времена одна из скифянок, имеющих жительство по ту сторону Истра, не имевшая ни мужа, ни детей, увидев пред дверьми своего дома приведенных из Фракии пленников (а она издавна желала переселиться к римлянам и принять св. крещение), купила и взяла к себе в мужья одного из этих пленных христиан, обязав его наперед клятвою, чтобы он не оставлял сожительства с нею, даже и тогда, когда бы они переселились куда-либо в другое место. Но в ожидании удобного времени для переселения прошел целый год, в течении которого у ней одно дитя родилось, а другое зачалось,— после чего ее любовь к мужу сделалась еще сильнее и живее. Случилось же так, что на следующий год приведена была пленною и первая жена упомянутого мужа, который встретил ее со слезами. Узнав о причине слез, скифянка не только не рассердилась на своего мужа и не стала ревновать его к первой жене, но купила и ее, чтобы последняя помогала ей по хозяйству и вместе утешалась, глядя на своего мужа. Между тем, когда при удобном случае скифянка приняла св. крещение и прибыла в царствующий город; то первая жена, пришедши к патриарху, с воплем и слезами жаловалась ему на обиду от скифянки, будто бы отнявшей у ней мужа. Но когда явилась и эта {538} и обстоятельно рассказала, как было дело; то не нашлось никого, кто бы признал ее хотя в чем-либо виновною; потому что скифянка была госпожою их обоих, которая своими деньгами спасла их, можно сказать, от диких зверей. И так когда все молчали, не находя ее виновною ни в чем, она сама решила дело так. Мужу она даром предоставила свободу, имея в виду, что жила с ним и прижила детей; жене же, хотя хотела сделать тоже, но не сделала, потому что нуждалась в деньгах для содержания себя на чужбине с двумя детьми. «Пусть она, сказала эта женщина, принесет то, что я дала за нее и отправляется с мужем. А я буду жить остальное время с своими детьми, предав себя в руки милосердого Бога». Такое решение все вместе с патриархом превознесли похвалами и подивились великодушию этой женщины. Но спустя немного ее правота увенчалась соответствующим ей исходом дела, по воле человеколюбивого и вместе правосудного Бога. Та жена, отправившись для сбора выкупа к своим землякам во Фракию, где жила прежде, снова попалась в руки скифов, неожиданно напавших на Фракию, и была уведена ими в плен, а ее муж уже окончательно стал жить с этой добросердечной скифянкой.

6. Мы сказали уже, что дела этолян и акарнанян, сильно расстроенные по смерти правителя их, звали царя туда. Тамошнее управление, будучи в руках вдовой женщины и ее {539} несовершеннолетних детей, шло очень худо, как корабль без якорей, попавший под бурю. Но царь, зная, что иллирийцы привыкли к клятвопреступничеству и вероломству, что они часто опустошали римскую землю и занимались грабежом по дорогам, зная их бессовестность и коварство и предполагая, что они и теперь тайно станут мешать его поездке к этолянам и акарнанянам, призвал к себе 2000 наемных турков, населявших Смирну и Ионию. Высадившись с ними, при начале весны, в страну иллирийцев, он опустошил ее и собрал огромную добычу; так что турки в короткое время из бедняков сделались богачами и вскоре с полными руками возвратились домой. Обессилив таким образом иллирийцев, царь уже спокойно прибыл к этолянам и акарнянам с своим войском и без труда подчинил себе всю эту страну с ее городами; потому что тамошние вельможи с их правительницей Анной, дочерью протовестиария, добровольно признали над собою его власть. В то время, как он устраивал здесь дела, была взята вифинская митрополия, Никомидия, сильно изнуренная голодом от продолжительной осады. В следующем году, не произошло ничего достойного рассказа, кроме того, что турки часто, свободно, и во множестве, приходили, и, опустошали Фракию. Но это такая история, которую мне скучно повторять постоянно. В следующем уже за этим году сын прежнего владетеля Эпира, графа Кефа- {540} лонии, бывший тогда 14 лет от роду, но развитый не по летам, видя, что отцовское наследие отошло под власть царя, а мать согласилась провожать его до самой Фессалоники, причем приказывала и сыну следовать за нею без всяких знаков отцовской власти, задумал восстание и, посоветовавшись с одним из знатных эпирян, убежал с ним в Старые Патры, к супруге умершего принцепса пелопонесского и ахайского. Между тем мать его скоро прибыла с царем в Фессалонику и, получив там от него значительные поместья с ежегодными доходами с них, решилась там же провести и остальное время 1 . Наместником Эпира был назначен от царя протостратор 2 , Феодор Синадин; но не прошло и одного года, как он был схвачен тамошними жителями и в узах отдан сыну графа, снова возвратившемуся в Эпир и принявшему власть отца, по желанию его подданных.

7. Прибыв в Адрианополь вместе с своею супругою государынею, царь привел к концу давно уже начатые переговоры о браке,— выдал свою девятилетнюю дочь 3 за четырнадцатилетнего сына мизийского правителя Александра. После того между римлянами и мизийцами установился глубокий мир. В это время {541} родилось в Византии дитя, имевшее с ног до пупка обыкновенный вид, но потом в плечах, груди и хребте раздвоялось и имело две головы и четыре руки. Спустя один день оно умерло. Гораздо прежде его было в Траянополе 4 другое дитя, которое на третьем году лепетало по-детски, но обладало силою двадцатилетнего человека, ело наравне с взрослым и имело в известных местах волосы совершеннолетнего. Но еще не достигши пяти лет, оно подверглось горячке, и умерло. Недостаток свойственной детскому возрасту влажности произвел в его теле такую сухость, какая может быть разве только у двадцатилетнего. От того-то согласная с свойством телесных членов сила, развиваясь в нем, повлекла за собою нарушение естественного порядка развития и возрастания; а природа сама собою не может управлять, каковой закон положен для нее ее Создателем и Строителем. Божественный Художник так устроил живой организм, что в нем не должно быть ни недостатка, ни излишества; но как в музыке тотчас расстраивается мелодия, коль скоро одну струну ослабляют, а другую натягивают сверх меры, так и гармония животной жизни нарушается от всякого вещественного недостатка и излишества, и эта жизнь или развивается слишком скоро, или же останавливает- {542} ся в своем развитии. Подобное неестественное состояние мы замечаем в ранних цветках, которые, выросши прежде времени, обнаруживают какую-то спешность и торопливость в своем росте, но потом блекнут от молний и града, теряют свою непрочную свежесть от холода и изморози, хотя и показывают в себе явный избыток растительной силы.— В начале осени произошло возмущение в генуезской республике, где богатые и знатные граждане дошли до такой гордости и высокомерия, что прежнее равенство демократии превратилось у них в тиранию. Возмущенный этим народ восстал против них, изгнал их из города и возвел из среды себя одного человека в сан дукса республики 5 , по примеру древнего консульского достоинства в Риме, или вернее, по примеру республики венецианской. По окончании этой зимы, когда солнце прошло уже знак Овна, показалась на небе комета в виде меча, подобная являвшейся за три года пред тем, но не на том месте и не с таким движением. Сделавшись заметною у клешней Рака, она направилась потом к колосу Девы, подвигаясь в каждые сутки до пяти градусов, и наконец, достигнув Льва, исчезла здесь совершенно. Между тем 8,000 турков, переправившись чрез геллеспонтский пролив со множеством вьючных животных, {543} опустошили всю Фракию до самой Мизии. Эту страну они сделали для римлян непроходимою пустынею; а сами грабили ее и награбленную добычу днем и ночью переправляли в Азию, не желая оставаться долго во Фракии, хотя им никто не препятствовал в том.

8. В эту весну умер, после скоротечной болезни, владетель Трапезунда, Василий. По моему мнению, его смерть была ему наказанием Божиим за то, что он, прожив короткое время с своею супругою Ириною законно и честно, в должном согласии и целомудрии, перенес потом свою супружескую любовь на одну распутницу, по имени также Ирину, и, вступив с нею в беззаконную связь, воспламенился ненавистью к законной супруге. С течением времени видя, что царица не хочет переносить такого беззакония, но вопиет к небу и земле и пред всеми изливает свою сердечную скорбь, он изгнал ее из самого дворца, и даже, может быть, убил бы ее, если бы не побоялся народа, который сильно возмутился и восстал на него и за то. Впрочем и при священнослужении, и на публичных зрелищах во дни высокоторжественных праздников продолжали возглашать имена Василия и Ирины; пользуясь этим, Василий удовлетворял и своей страсти и требованию народному, обманывая народ тожеством имен. Отсюда родилось даже подозрение, что Василий умер вследствие тайных козней царицы Ирины. Но так или иначе умер он, только после его смерти за- {544} конная супруга его, Ирина, вошла во дворец со всею царскою властью; тотчас же выгнала оттуда соименную себе, но распутную и беззаконную сожительницу Василия и, по общему определению трапезундцев, отправила ее вместе с детьми в ссылку в Византию. Вместе с тем она отправила и послов к своему отцу-царю, чтобы они привели оттуда кого-либо для вступления в законный брак с нею и для получения от ней власти над ее царством. По прибытии в Византию, послы узнали, что царь находится в Фессалонике, и потому для свидания с ним сочли нужным отправиться туда и сами. Царь хотя еще в прошлом году перешел из Фракии в Македонию, намереваясь немедленно же двинуться в Эпир на вероломных этолян и акарнанян, но был задержан на несколько времени в Фессалонике обыкновенною болезнью селезенки (сплином). Она уже давно подверглась у него какому-то повреждению и страдала опухолью, производя расстройство и в других ближайших частях внутренностей; отчего пищеварение расстраивалось, члены тела расслабевали и делались обмороки, грозившие смертью. Оправившись несколько, он пошел в Акарнанию, где и был встречен трапезундскими послами, которые и объяснили ему свое назначение. Во время этого замедления, когда власть над трапезундцами находилась пока в руках слабой и неопытной женщины, некоторые лица стали возмущать и волновать народ. Вынужденная {545} тем, царица Ирина отправила легкую на ходу трииру с новыми послами, в числе которых был и трапезундский архипастырь, с тем, чтобы они побудили царя поспешить выполнением прежнего ее требования. Приплыв в Византию и не нашедши здесь царя, эти новые послы отправили к царю только несколько самых знатных и почтенных всадников. Прибыв в Фессалонику, они не нашли здесь царя; потому что, отправившись незадолго пред тем, он пошел, как мы сказали, осаждать акарнанскую митрополию,— и потому решились, оставшись на месте, известить царя о своем посольстве письменно. Между тем заманчивость власти до такой степени увлекла женское сердце Ирины, что некоторые подустили ее вступить в тайную связь с великим доместиком Трапезунда. Разошедшаяся молва об этом сильно возмутила народ, особенно знать, — и одни приняли сторону Цанихита 1 , человека весьма сильного в то время и своим богатством и славою, а другие сторону великого доместика. При таком волнении и разделении города Трапезунда на две стороны, дело дошло до междуусобия, в котором с обеих сторон были убиты, говорят, весьма многие и в том числе Цанихит.

9. Между тем царь Андроник, занятый осадою акарнанской митрополии, видел, что все идет по его мысли и желанию. При великом {546} доместике Кантакузине, разделявшем с ним труды и помогавшем ему в деле правления, он отнюдь не чувствовал неудобств своего положения. Кантакузин искусно развлекал его в этом долговременном пребывании на чужбине, при виде гибнущих лошадей и воинов, и умел весьма умно облегчать страдания его сплина, и рассеивать порождаемые им мрачные мысли. Какие бы дела ни томили его сердца заботами, Кантакузин легко облегчал его томление. Вдобавок он весьма искусно подавил составленный против царя его родственниками заговор, не допустив его и до слуха царя. Богато наделенный дарами природы и украшенный глубоким умом, этот человек был любим всем войском; так что не было ни одного воина, который бы не предпочитал его жизни своей собственной. При своих трудах и занятиях за границей, не изменяясь сам ни в благородном обращении с другими, ни в твердости характера, он заботился однако же о том, чтобы по возможности улучшить положение воинов, страдавших тогда от голода и язвы. Оттого и воины и военачальники, и рядовые и высшие чины, все, пережившие это трудное время, единогласно называли его своим спасителем, кормильцем, благотворителем и всевозможными именами, какие только могут делать честь римскому народу. Когда он (мы вкоротке лишь изложим дела, блистательно совершенные тогда этим человеком, при его мудрости, одинаково дававшей {547} себя знать и вблизи и вдали), когда он, говорю, осаждал вместе с царем акарнанскую митрополию, были схвачены задумавшие тиранию и грозившие Византии; они составляли собою большое число и были не из незнатных, но об них обстоятельнее скажем впоследствии 1 . Был схвачен тогда и Сфранц Палеолог, убийца Сиргианна, задумавший тоже и против царя. Он находился в лагере, вместе с царем, между тем для своих целей тайно сносился с фивскими каталонцами и соседними иллирийцами. Но он кончил жизнь прежде, чем получил здесь достойное возмездие, конечно, потому, что Бог определил этому своему врагу более тяжкое, вечное наказание. Тогда же без труда был взят римлянами город фокейцев. Четыре года назад его не мог взять царь и с многочисленными морскими силами, а теперь им овладели жившие в нем римляне; улучив такое время, когда правитель города по обыкновению уехал на охоту, и одолев небольшое число находившихся там латинян, они взошли на стены и провозгласили имя царя. Когда здесь произошли такие дела, и акарнаняне 2 , отчаявшись выдержать долговременную осаду, сдались. Таким образом весь древний, так называемый, Эпир покорился римлянам, так что там не осталось больше никакого противодействия. Когда {548} же царь возвращался в Фессалонику, туда явился и сын умершего графа Кефалонии,— впрочем не по доброй воле, но потому, что ему не оставалось больше никакой надежды возвратить себе отцовскую власть. Итак, виновником вот каких великих дел явился великий доместик, с своим молчанием! У других слова — одна тень дел, лишь только рождаются на языке, как и умирают; а этот человек молчал, но совершал великие дела, обладая неистощимо богатым и необыкновенно глубоким умом. С наступлением весны 3 , отправившись из Фессалоники вместе с супругою и детьми, на 12-ый день царь достиг города, называемого Дидимотихом и, пробыв здесь много дней, отправился в Византию уже на исходе весны, жестоко страдая от сплина, который быстро приближал его к смерти. В его выздоровлении отчаялись и врачи, как римские, так и персидские, которые нарочно были призваны по этому случаю и которых было трое. Они предписали царю употреблять самую легкую пищу и всеми мерами воздерживаться от всего вредного, но он совсем не слушался их, и в выборе кушанья руководствовался единственно своим вкусом, совершенно вопреки советам врачей. Вследствие этого сплин его, быстро распространившись, простерся до самой печени, явно грозя жизни. Пробыв дней 20 во дворце, в совершенном уединении, царь {549} вздумал потом отправиться в святой храм Богоматери, находящийся в так называемом монастыре Одигов 4 ; потому что всегда и во всех делах возлагал на Нее великие, твердые и успокоительные надежды. По обычаю он пришел и теперь, чтобы испросить у Богоматери одного из двух — или конца болезни, или конца жизни.

10. Но я едва было не прошел молчанием того, о чем решительно необходимо рассказать и без чего нельзя было бы мне и продолжать своего рассказа. Итак расскажу об этом вкоротке. Когда власть над римлянами перешла от Андроника старшего к Андронику младшему, прибыл в Византию из Италии человек, носивший одежду римлянина 5 и называвший себя Варлаамом. Он хорошо знал догматическую ученость латинян, впрочем отведал и светской учености еллинов, хотя и не в такой степени, в какой сам воображал, а отчасти и, как говорится, одним ногтем. Между тем, он приобрел благоволение царя и, распространяясь в похвалах своему, {550} стал порицать и унижать византийское государство, как чуждое, по его мнению , всякого образования, чтобы, браня других, лукаво и хитро приобресть себе славу в народе и заслужить похвалы от людей простых и неученых. Но вскоре оказалось, что это был обезьяна, и почти все византийцы начали открыто осуждать и осмеивать его; а как,— это желающие могут узнать из моего разговора 6 , который я написал, по просьбе очень многих ученых людей, изложив в нем все обстоятельно. Он имеет такое заглавие: «Флорентиец, или о мудрости», и начинается так: «Каким это образом добрый Флорентиец вел нас столь долгое время в корцирскую пристань, тогда как, благодаря Бога, любезный Критовул, Саламиния и Парал, быстрые трииры афинские чрез 10 дней по отплытии доставили нас в корцирский сенат,— нас послов, возвестивших там нечто такое, чему нельзя будет не подивиться и тебе, как скоро ты услышишь о том»? В этом разговоре переменены нами названия и лиц и вещей. Вместо Византии поставлены Афины, вместо вождей римских Гераклиды и Кекропиды 1 ; вместо Никифора Никагора 2 и т. п., что впрочем легко может быть понято челове- {551} ком догадливым. Но потерпев неудачу в своих расчетах на первой дороге, этот Варлаам пошел другой дорогой, для достижения той славы, которой не достиг там. Как скоро кто-либо в чем проговаривался, он тотчас торжественно начинал обличать, чтобы, выходя отсюда, как из укрепленного пункта, произвесть в Церкви раздоры и смуты и выставить латинские догматы, как догматы здравые 3 . Он следил и бесстыдно порицал жизнь монахов, называл их евхитами, омфалопсихами и тому подобными именами и обвинял в ереси мессалиан. Я слышал, говорил он, как хвастали они и на словах и на письме, что телесными очами видят естество Божие. Не в состоянии будучи сносить его речей, они поручили вступить в устную и письменную борьбу с ним и опровергнуть его положения некоему Паламе, человеку более всех их искусному в слове. Борьба эта, в течении двух или трех лет с обеих сторон постоянно усиливаясь, достигла наконец широких размеров. Варлаам, боясь, чтобы его не растерзали монахи, во множестве собравшиеся и из Афона и из монастырей фессалоникских и византийских (они думали, что пори- {552} цание равно касается всех их), приходит к архипастырю Константинополя и собору тамошних епископов и обвиняет Паламу не только в омфалопсихии и предосудительной молитве, но и в богохульном богословствовании, именно в том, что «он вводит новые мнения в таинственное церковное Богословие и хвалится видениями, полными гордости и самообольщения». Вследствие сего положено было открыть суд в великом храме св. Софии , в присутствии самого царя, членов сената и ученых людей. Настал и назначенный день суда 4 ; на собор собрались все ,— не только те, которые обязаны были к тому своим служением, но и бесчисленное множество простого народа; явился в священное судилище и сам царь, оправившись несколько от болезни и укрепившись, благодаря своей ревности о благочестии. Было решено — спорные богословские предметы пройти молчанием, как потому, что священные тайны Богословия не следует открывать неблагоговейному слуху простого народа, так и с тою целью, чтобы, когда Варлаам будет оправдывать свои нелепые слова и мысли, не оказалось, что и Палама виновен в богохульном и неприличном богословствовании, и чтобы не возникло отсюда волнений и смятений, вместо приличных делу тишины и порядка. Затем начались рассуждения о молитве. Что же касается до мессалианской ереси {553} и других обвинений, взведенных на Паламу, то рассуждения об них были отложены на некоторое время. И если бы не последовала затем внезапно смерть царя, то вскоре достигли бы своей цели его сильные меры против ереси Паламы 5 ; они истребили бы эту ересь еще в самом ее зародыше. Скажу кратко: когда Варлааму не позволено было высказать открыто богословских обвинений, по вышесказанным мною причинам, он был посрамлен и уличен на основании разных его сочинений в недобросовестности, дерзости и, предосудительном домогательстве славы от народа. Тогда и царь, возбужденный благородным честолюбием, сказал речь, умную, удивившую всех и вполне приспособленную ко времени и обстоятельствам. Он впрочем сам не был удовлетворен и опечалился тем, что не имел и меня в числе своих слушателей. Обыкновенная моя головная боль страшно мучила меня, так что я никак не мог присутствовать на соборе, хотя и был накануне приглашен многими лицами и царем и патриархом и всем собором судей и подсудимых. С наступлением вечера собрание кончилось. Варлаам, горячо приняв к сердцу срам, какому подвергся, на всех парусах поехал в Ита- {554} лию 1 , приют латинских обычаев и догматов, в которых был воспитан.

11. Царь снова отправился в монастырь Одигов, сильно ослабев частью от речи на соборе, частью от своей болезни. Около полуночи, поужинав здесь более, чем сколько следовало, он во весь следующий день был погружен в тяжелый сон и почти в бесчувственное состояние. На третий же день, открыв глаза, он просил царицу не плакать, а сам потребовал помощи от врачей, и в то же время послал как можно скорее узнать от меня, благоприятствует ли или не благоприятствует теперешнее положение небесных светил усилиям и мерам врачей. Но прежде чем посланные возвратились с нашим ответом, он снова впал в состояние еще более бесчувственное и лежал таким образом, едва дыша, до трех дней. Наконец пред восходом солнца, 15   июня 6849 (1341) он скончался. Всего времени его жизни было 45 лет; из них он царствовал 12 лет и 22 дня с тех пор, как силою взял царствующий город. На третий день после этого печального события, когда царица Анна возвратилась во дворец, туда в числе других явился и я, едва поправившись после своей болезни. Так как и патриарх и все кровные родственники царя тотчас приступили ко мне с просьбою {555} изложить в речи приличные времени скорбные чувства, то я вышел на средину и сказал следующее. «Мы, присутствующие здесь, надеялись воспевать победные песни, рукоплескать божественному царю и соплетать из слов венки для его царственной главы, как малую награду, как слабую дань нашего уважения к его великим подвигам, к его долгим, чрезмерным трудам и беспокойствам, подъятым для нас. Но увы! время возлагает на нас другую обязанность; оно заставляет нас вместо песней хвалебных составлять песни плачевные, вместо его трофеев исчислять наши потери, и вместо радостных надежд тревожить себя опасениями. Увы, какое несчастие! Какой Орфей, какой Гомер составит такие плачевные гимны, чтобы они соответствовали этому великому, можно сказать, всемирному горю? Источники рек, озера и моря! обратитесь в слезы и оросите ими и солнце и луну и звезды. О, кто похитил из среды вселенной этого ратника-героя? Какой гроб, какая земля, какой камень овладели нашим сокровищем? Великая среда воздушная! раскрой свои объятия, прими от нас наши рыдания и пролей с своей высоты обильные дожди слез. Он не разбирал ни лета, ни осени в своих походах; он был выше времен года и стихий; зимнюю стужу он находил для себя летним жаром, недостаток изобилием, бодрствование сном; вместо отдохновения он прибавлял труды к трудам и подвиги к под- {556} вигам, переходя то с суши на море, то с моря на сушу. А теперь, увы, его покрыла горсть земли! О, чей голос в состоянии поведать об этой потере и земле и небу и звездам и, наполнив их жалостью, соединить в одно все части мира для общего плача? Кроме других побед он одержал и эту великую и славную победу, простершуюся и на море и на сушу и представившую из себя истинное чудо и той и другой стихии. Я говорю о персидских непобедимых войсках, пришедших из Азии, которые он решительно поразил в тот же день. А теперь, увы! еще скорее его самого поразила смерть. Потрясись земля при настоящем несчастии, чтобы все люди и всех возрастов, почувстовав его, присоединились к нам и сделались участниками в наших рыданиях. При быстром своем движении, он являлся, куда хотел, прежде, чем узнавали о том, и рассеивал врагов одною молвою о себе прежде, чем успевал сойтись с ними. Но еще быстрее настигла его смерть и остановила навсегда его быстрые движения. Источник огня воздушного! сделай что нибудь одно из двух,— или перестань рассеевать по земле животворные лучи свои, или же, сосредоточив их все, обдай землю зноем, чтобы деревья лишились своих листьев, чтобы полевые лилии поблекли и чтобы всякий злак почувствовал величие настоящей потери. Его трепетали правители триваллов и мизийцев, которых он часто, как спящих, поражал, подобно не- {557} бесному грому. А теперь он лежит бездействен и недвижим во гробе. Небо! разверзши свои врата, провозгласи громами об этом великом несчастии и потряси все создание, чтобы и бездушная природа почувствовала его и все создания разделили с нами нашу скорбь. О, каким образом эта быстрая и стремительная сила остается теперь без движения? Каким образом тот, кто так часто радовал нас своими трофеями, все сегодня извратил: весну обратил в зиму, солнечный свет в глубокую тьму,— все одел для нас черным цветом и как бы скрыл от нас сияние небесной лампады? Каким образом тот, кто так часто ради своих подданных отказывал во сне очам своим, теперь смежил их навеки? Каким образом он, скрывшись под кров каменного хитона, так неожиданно лишил нас всякого покрова? Каким образом тот, кто прежде разил и повергал тела врагов, теперь безжалостно пронзает стрелами из гроба души собственных подданных? А ты божественная царица! Где ты оставила свою славу? Каким образом, вышедши вчера из этого дворца подобною луне полной, сегодня ты возвратилась сюда наполовину умаленной? Каким образом вчера ты цвела, подобно густолиственному дереву, а сегодня неожиданно поблекла, как трава на поле или роза в саду? Каким образом вчера ты сияла в царских чертогах своих, как луна во всем своем блеске, а сегодня покрылась множеством {558} густых облаков? Кто омрачил так скоро твою красоту? Где ты оставила свой увядший цвет? Кто взбороздил твой сад, полный прекраснейших цветов, — какой вор, какой разбойник, какой вихрь или небесный гром? Каким образом ты вчера торжественно отправилась отсюда, точно из пристани, а сегодня возвратилась точно корабль после бури и волнения, лишенный всего своего драгоценного груза? Кто обрезал твои золотые кудри? Кто лишил блеска твою порфиру? Кто похитил твой светильник? Кто погасил твое солнце? Кто произвел для тебя это новое затмение? Кто расторг твое славное супружество? Какая жестокая буря нарушила твою весеннюю ясность? Но присоединись ко мне сетующему весь народ римский, и будем плакать общим плачем, не о почившем впрочем, а о себе самих, оставленных им. Ведущие род свой от царственной крови! оплачьте царя, и как вашего родственника и как красу вашего рода. Обитающие в царских чертогах! пожелайте такого же светила для этих чертогов. Воины! пожалейте мудрого вождя. Рабы! оплачьте человеколюбивого господина. Привыкшие спокойно жить и засыпать в домах своих! оплачьте неусыпного стража. Судьи! сокрушайтесь о том, кто давал силу законам. Священные предстоятели Церкви! пожелайте себе такого пламенного ревнителя и любителя догматов. Обитатели гор и пещер! пожалейте об этой ограде и об этом оплоте вашей славы и доб- {559} рого мнения о вас других. Настоятели святых обителей! пожалейте об акрополе вашей силы. Подумайте о его последних подвигах за вас, когда он, от совершенного изнурения тела и вследствие ран, полученных на войне, и вследствие прижиганий врачей, уже близок был к смерти, но пренебрег своим телом; не щадя своей жизни, он со всем усердием притек к священному амвону и к святителям, и не прежде удалился оттуда, как обнадежив в том, что, сколько от него зависит, он сокрушит ваших обидчиков с их испорченными догматами и прекратит церковную бурю. Вспомните, как много и с какою ревностью говорил он своими священными устами в защиту божественных законоположений и самой истины. Вспомните также, что говорил он прежде, чем пришел на священный собор, — о чем потом мудро рассуждал на самом соборе, подобно древним богословам, когда они, исполнившись божественного вдохновения, отдавались водительству Духа, вещавшего их языком. Вспомните наконец то, что он в то время, как его жизнь висела уже на волоске, не уступал своей болезни, но с полным усердием продолжал устраивать все к лучшему. Я думаю, что Бог вдохнул в его душу такой огонь ревности для того, чтобы ею завершить все другие его доблестные подвиги, как бы положить на них прекраснейшую печать, этими словами очистить его язык и с этими законами и догматами переселить его {560} из этого мира в другой». Этот царь имел приятное, и располагающее к себе лицо, характер мягкий и добрый, обращение добродушное и симпатичное. Он не любил ни с кем и ни о чем советываться, а полагался во всем только на свой смысл и свое знание. Был скрытен и в тоже время отличался глубокою рассудительностью. Но был неразговорчив и не любил видеть вокруг себя много народу. Поэтому он тяготился царскими заботами и занятиями и в большие праздники не делал того, что вошло в обычай у царей; разумею — зрелища, торжественные процессии, поздравления и милостивые объявления о пожаловании денег и повышении в чинах. Можно было даже опасаться, что все эти прекрасные обычаи царей, передаваемые ими преемственно от одного другому, наконец погрузятся в бездне забвения. В самом деле, очень могло быть, что с течением времени, по смерти знавших эти обычаи, трудно было бы потомкам восстановить их. Но небрежение о подобных обычаях у него находилось в связи с его страстью к другим вещам, пустым. Так, он держал великое множество охотничьих собак и птиц, и до такой степени любил их; что если кто попадался ему с птицею или собакою, наверно уходил, простившись с ней. После его смерти, Кантакузин, исчислив огромные суммы, издерживавшиеся на это, бесполезное и положительно вредное для государства дело, раздал их нуждающимся. А этих {561} сумм, говорят распорядители царских имуществ, выходило до 15,000. Но при этом он имел такую сильную и твердую веру в Бога, что ходил большею частью без стражи и без телохранителей. Часто он жил под одною кровлею и ел вместе с теми, о которых знал, что они злоумышляют и строят против него ковы. Он говаривал, что жизнь человека находится в руке Божьей, и как скоро эта рука оставляет человека, тогда открываются двери всевозможным опасностям. Этого мало: в характере царя была еще и та особенность, что он отнюдь не был занят своим царским величием; часто становился даже ниже своих подданных. Из многих примеров я скажу вкоротке об одном. Всем известно, что помост царских мест возвышается над полом до трех пяденей, именно там, где становится царский трон,— чтобы царь и этим возвышался над другими, во время ли священнослужения, во время ли беседы с своими подданными, или при приеме иностранных послов. На этом возвышении не дозволяется стоять вместе с царем никому из смертных, кроме супруги царя, его детей и братьев, к которым, я думаю, можно причислить и дядей. Но когда этот царь стоял здесь и вел отсюда беседу, то к нему всходили сюда же, кому было нужно, не только все знатные юноши, но и простые люди и рабы и вообще все, кому было угодно. Поэтому часто около него со- {562} ставлялась и теснила его такая толпа, что он сходил с возвышения и, становясь на пол, уступал свое место другим, нисколько не досадуя ни на кого. Что касается до головной калиптры, то у прежних царей было принято, чтобы только пожилые придворные употребляли калиптры, имеющие вид пирамид и покрытые сирической 1 материей, смотря по сану каждого; но юноши должны были иметь головы обнаженные. В царствование же этого царя упоминаемый обычай до того был заброшен, что стали носить калиптры все и юноши и старики, как во дворце, так и под открытым небом, притом калиптры, покрытые разнородными иностранными материями, по собственному усмотрению каждого. Так: носили материи латинские, триваллские, сирийские, финикийские, словом — кому какие нравились. Тоже самое было и вообще с одеждами; так что благоразумные люди в этом видели недоброе предзнаменование — какие-нибудь нововведения и даже падение царства с его обычаями и учреждениями. На эту мысль еще более наводило то обстоятельство, что некоторые дворцы и прекраснейшие здания, почти совершенно разрушенные, служили тогда известного рода местами для всех прохожих. Тоже было с обычаями и учреждениями патриархов, равно как с их огромными и великолепными домами, {563} к оторые составляли лучшее украшение и вместе ограду для храма св. Софии; разумеем как те, которые были построены первыми зодчими, так и те, которые были прибавлены впоследствии. Все они сделались игрушкою порчи и разрушения. {564}

2 Григора ошибается. В то время, когда латинские государи, по совету п. Иоаина XXII, согласились действовать соединенными силами против частых нападений турок на владения хрнстиан, т. е. в 1326 г ., царствовал в Италии Роберт. Ducang.

1 Т. е. рыцари орденов Иоанна Иерусалимского, отнявшие у турков Родос в 1310 г . Ducang .

2 Николай Санут, который подписывался правителем Наксоса, иногда Эгеопелага. Vid. Hist. Franco-Byzant. I. 7, n.   20. Ducang.

1 Феодоры из дома Палеологов. Ducang.

2 В 1337 г ., как полагаю. Boivin.

1 Здесь в тексте какая-то путаница.

1 Кальвизий полагает солнечное затмение 2 марта 1337 г . Boivin.

2 Ниже в гл. 8 Григора называет ее Ириной. Boivin.

3 Hist. Franco-Byzant. I. VI, n. 27; l. VII, n. 20 et p. 320. Ducang.

4 Книг. 9., гл. 9.

1 От ????? — борода.

1 См. ниже кн. 13, гл. 6. Boivin.

2 Кантакуз. кн. 2, гл. 34. Ducang.

3 Кантакуз. кн. 2, гл. 34. Ducang.

4 Фракийский город между Максимианополем к западу и Апрами к востоку.

5 Симона Букканегру. Uid. Ioann. Willaneum I. XI, с. 101, I. ХП, с. 26. Petrum Bizart. I. VI. Histor. Genuensis sub an. 1339. Ducang.

1 Снес. кн. 13, гл. 11. Boivin.

1 Григора не выполнил своего обещания. Boivin.

2 Снес. Кантак. кн. 2, гл. 34. Ducang.

3 Тот же Кантак. кн. 2, гл. 40. Ducang.

4 Безымянный писатель и Кодин говорят, что храм Богоматери Одигитрии построил Михаил Мефист, убитый Василием Македонянином. Но если верить Феодору Чтецу и Никифору Каллисту, он построен не Михаилом, а супругой имп. Маркиана Пульхерией, которая поместила в нем много священных вещей и между прочим образ Богоматери, писанный евангелистом Лукою и называвшийся образом Одигитрии. Он находился у морских стен, неподалеку от ипподрома. Vid. Anonym. Antiqu. СР. р. 22; Anselm. Bandurii p. 463—464.

5 ?????? ??????? ? ??? ? . Одежда римская, т. е. византийская или греческая. ?????? означает собственно монашескую одежду. Boivin.

6 Находится in Cod. Reg. 3284. fol. 242. Boivin.

1 Гераклиды — партия Андроника младшего, Кекропиды — Андроника старшего. Boivin.

2 Также Митродор вместо Феодор Метохит, Ксенофан вместо Варлаам. Boivin.

3 Между тем в это время Варлаам писал за греков против латинян. In. Cod. Reg. 2950 существуют ????? ? ????? ?? ??????? ????? ??? ? ? ? ? ?? ?? ? ???? ? ????? '???? ? и пр. Этих слов числом 20; им предшествует надпись, в которой внушается читателю благодарить Бога за то, что латинянин написал эти слова против латинян. Boivin.

4 11 июня. Boivin.

5 Подобных выражений о Паламе, который причтен Церковью к лику святых, как поборник православия, у Григоры встретится еще много. Заметим однажды навсегда, что голос Григоры — голос частного лица, а не Церкви, и суд его — суд современника, а не беспристрастный суд потомства.

1 Он отправился впрочем в отечество, уже по смерти Андроника младшего (снес. Кантак., кн. 2, гл. 40). Boivin.

1 По городу Сирам или Серам, о котором см. выше стр. 271, пр. 1.

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел история