Бузина О. Тайная история Украины - Руси

ОГЛАВЛЕНИЕ

Часть 2. Прототип Буратино и доллары средневековья

Предки украинцев всегда предпочитали иностранную валюту «Любил ли ты кого-нибудь, Шельменко?» – спрашивает в классической пьесе капитан Скворцов у своего денщика. И получает неожиданный ответ: «Гроші, ваше благородіе! Любив, люблю і любитиму, аж поки, будучи, здохну. Що то я їх люблю!.. I батька, і матір, і жінку, і дітей, і увесь рід свій за них віддав би! Та коли по правді, будучи сказать, так нема у світі нічого і нікого луччого, як, будучи сказать, гроші». Шельменко не был оригиналом. «Гроші» в Украине любили всегда. Причем почти исключительно иностранные.

Первые находки старинных денег относятся в Киеве ко временам античности. На Замковой горе над Андреевским спуском обнаружена даже монета республиканского Рима – медный ас, чеканенный в 200 году до н. э. консулом Спуррием Афранием. Монеты просто так по миру не бегают. Залетевший из Италии ас свидетельствует, что племя, засевшее на Замковой горе, кое-что смыслило в международной коммерции. Относилось оно к так называемой зарубинецкой культуре, обычно считающейся протославянской.

Дальше находки попадаются гуще. Особенно часто римские монеты находили в конце XIX века на Подоле – в самом древнем торговом районе города. Их сбытом забавлялись гимназисты из Подольской гимназии, а киевский коллекционер В. Ляскоронский писал, что ему неоднократно предлагали купить серебряные денарии императоров Адриана и Марка Аврелия, найденные современниками Прони Прокоповны во время копания канав и даже грядок под огороды.

Особенно внушительный клад римского времени обнаружили во время строительства на Львовской площади – целых четыре тысячи монет! Еще один – поскромнее – вблизи нынешней Кирилловской церкви, где тоже сидели какие-то загадочные древние людишки. Причем не просто сидели, а копили, копили, копили… И накопили – скромных «трудовых» 350 монеток, которые и зарыли в горшочке.

Впрочем, не только копили. Иногда еще и грабили. В конце того же благословенного XIX века в Киеве обнаружили оболонский клад, в котором находились исключительно денежные единицы малоазиатского города Антиохии, отчеканенные в III столетии. Как они сюда попали – ясно. В то время территорией будущего Киева владели готы – германское племя, явившееся из Скандинавии и подмявшее местных славян. Тут, как считается, была их столица – воспетый в сагах Данпарштадир – Днепровский город. В 264 году готы разграбили еще и Антиохию, переправившись через Черное море примерно тем же маршрутом, которым впоследствии будут шастать в Турцию предприимчивые запорожцы. Один из участников этого похода, вернувшись домой, зарыл антиохийские трофеи.

Но настоящее денежное обращение началось только во времена Киевской Руси – в IX веке. Восточный дирхем – отличная высококачественная монета из чистого серебра – вот что интересовало наших предков во времена князя Олега. Чеканили ее в Арабском халифате – сверхдержаве средневековья, раскинувшейся от Средней Азии до Испании. Дирхем был такой же международной валютой, как сегодня доллар. Он попадал на Русь через два важнейших торговых центра на Волге – Итиль и Булгар. Сюда купцы-русы привозили на продажу рабов – наловленных в лесах древлян, вятичей и разномастных финно-угров, живших на территории нынешней Московской области. В обмен текла звонкая монета, единственным недостатком которой было… ее слишком высокое качество – серебро без примесей быстро стирается в руках.

Первые собственно русские монеты – сребреники великого князя Владимира – отчеканены в подражание именно арабскому дирхему. Однако рынок их не любил. Сребреники делали с малым содержанием благородного металла, зато с огромной примесью обычной меди. Такие же «подпорченные» дензнаки пытались всучить своим подданным Святополк Окаянный и Ярослав Мудрый. Народ крутил носом и переходил на натуральный обмен. Кстати, ни нынешнего русского слова «деньги», ни украинского «гроші» в то время еще не существовало. Вместо них говорили «пенязи» – термин, родственный английскому «пенни» и немецкому «пфенниг». Кто шастал в начале 90-х «челноком» в Варшаву, помнит словечко «пенензы» – у поляков оно уцелело, а у нас исчезло, оставшись в памяти только узких специалистов.

Период XII–XIII веков в истории Руси принято называть «безмонетным». Арабский халифат к тому времени загнулся, оставив Восточную Европу без денежной единицы, а серебро стали просто переливать в слитки, названные гривнами. Киевская весила 160 г, новгородская – около 200 г. Для повседневных расчетов на базаре они не подходили, зато свидетельствовали, что капитал на Руси оказался в руках кучки сверхбогачей – все серебро с помощью займов под высокий процент просто вымыли у доверчивого простонародья, впервые столкнувшегося с тем, чем пахнет настоящая кредитная операция. Погром ростовщиков в Киеве 1113 года – красноречивая метка расцвета этого самого «безмонетного периода», закончившегося позорной сдачей страны татаро-монголам. Разоренный народ не хотел защищаться, а дружины князей больше годились для полицейских функций, чем отпора высокоорганизованной армии Батыя.

И вот тут-то пути севера и юга Руси надолго разошлись. В Московии прижилось татарское слово «деньги». А в Украине полюбилось «більше жінки» другое – «гроші».

«Грош» – происходит от немецкого «гросс» («большой»). Так называли чешские монеты, выпущенные в Праге при короле Вацлаве II на самом рубеже XIII и XIV веков. Весили они около 4 г, были диаметром в 3 см и производились из серебра, добытого в самой Чехии. А так как Чехия входила на правах королевства в Священную Римскую империю германской нации (средневековый прообраз нынешнего Евросоюза), то ее монеты стали чем-то вроде теперешнего евро. Их брали по всей Европе. Они были самыми ходовыми на территории нынешних Украины и Белоруссии. И только Гуситские войны прервали эмиссию этой чрезвычайно популярной денежной единицы. Проповедь Яна Гуса и полководческие таланты Яна Жижки погубили чешскую экономику. Но к тому времени пражских грошей отчеканили столько, что в Украине их название стало синонимом денег вообще. Отныне «грошами» предки украинцев будут называть все, что пройдет через их руки, – и дукаты, и цехины, и русские рублики, и турецкие пиастры и даже германские доллары.

Да-да! Первоначально именно германские! Ведь американское «доллар» – всего лишь исковерканное немецкое «талер». В конце XVI века эти тяжелые (весом почти в 30 г серебра) западноевропейские монеты завоевали украинский денежный рынок. Нумизматы называют их «мировыми деньгами средневековья». Чеканили их, придерживаясь общепринятых стандартов веса, чуть ли не по всей Европе. По крайней мере в Украине попадаются талеры голландские, брауншвейгские, кельнские, любекские, люнебургские, кампенские и даже швейцарские кантона Сен-Галлен. Нет только украинских талеров! С конца XIV века, когда киевский удельный князь Владимир Ольгердович из литовской династии возобновил на короткое время производство мелкой монеты, своих денег тут не чеканили. Разве что во Львове польские короли завели монетный двор. Но деньги, выпускавшиеся там, по сути польские – мало чем отличающиеся от тех, что входили в оборот из других монетных дворов королевства. Нет независимости – нет и своей валюты.

И вдруг в самый разгар Хмельниччины, в 1649 году, проносится слух, что гетман Богдан основал собственную денежную систему. Некий дьяк Григорий Кунаков доносит московскому правительству: «А в Чигирине-де учинил Богдан Хмельницкий мынзу и деньги делают, а на тех новых деньгах на одной стороне мечь, а на другой стороне ево, Богданово, имя». Правда, сам дьяк ни одной такой монеты не видел, а только слышал о них от слуги литовского подканцлера Сапеги.

Вопрос до сих пор остается дискуссионным. Во-первых, в 1649 году Хмельницкий все еще оставался «гетманом Его Королевской Милости Яна-Казимира» и не собирался откалываться от Польши. Вряд ли он решился бы посягать на право короля чеканить монету. Во-вторых, ни одной описанной Кулаковым «деньги с мечом и Богдановым именем» в кладах пока не обнаружено. В-третьих, у дьяка вообще репутация большого брехуна – он даже целую битву придумал Яремы Вишневецкого с полковником Кричевским, которой на самом деле и в помине не было. Однако в архиве древних актов в Варшаве хранится письмо воеводы Станислава Потоцкого от 29 октября 1652 года, в котором он жалуется королю, что Хмельницкий вконец обнаглел и даже чеканит собственную монету. И французская Gаzette в номере от 21 декабря того же года сообщала точь-в-точь такое же известие. Так кто прав? Будущее покажет – найдут монеты Богдана, значит, Кунаков был не таким уж и выдумщиком. Зато известно другое: еще один гетман – Петр Дорошенко монеты Яна-Казимира, не стесняясь, подделывал. Тем более что сделать это было проще простого.

Во второй половине XVII века Речь Посполитая переживает небывалый финансовый кризис. Хмельницкий, шведы и татары настолько подорвали ее могучий бюджет, что в 1659 году король Ян-Казимир, по совету итальянского «экономиста» Боратини, выпустил невиданные до тех пор… медные солиды. Что это была за афера, станет ясно, если знать, что нормальный солид обязан быть золотым! Только золотым, и никаким иначе! Так эти деньги и получили название «боратинок», что через двести лет заставило русского писателя Алексея Толстого дать знаменитую нумизматическую фамилию своему помешанному на быстром обогащении персонажу – Буратино. А Польша после экспериментов заезжих «буратин» так и не выкарабкалась – легла шляхетским телом под Россию, Австрию и Пруссию. Зато в украинских кладах монеты впервые начинают попадаться килограммами – именно тогда наши предки узнали, что такое инфляция. Но «боратинки», даже на вес, они брать очень не любили!

Как, кстати, и русские медяки. Когда через четыре года после Переяславской Рады киевский воевода Бутурлин получил для своего гарнизона 154 медных полтинника жалованья, ему оставалось только доложить в Москву, «что полковник и начальные люди и солдаты» тех денег «не взяли», потому что в Киеве «казаки, и мещане, и торговые люди не токмо полтинников – и медных мелких денег не емлют». Еще бы! После полноценного талера – да медное барахло! Слишком уж киевляне любили настоящую валюту, чтобы брать что попало.

И так весь XVII век по Украине продолжала гулять полновесная западноевропейская монета, порождая гоголевские легенды о небывалых казачьих кладах, пока, по словам прославленного летописца Самойла Величко, Петр I, «после баталии Полтавской зо шведом старовечную польскую зо всей Малой России монету… вывел и выгубил, только талеров да червоных памятка осталась». Впрочем, на смену ей пришла монета не хуже. Серебряный рубль с профилем императора – мощное платежное средство. Тем более что Петр, стремившийся ни в чем не отстать от Европы, по весу приравнял его к талеру. А золотые с изображением Екатерины II вымели у крестьян только во время коллективизации! С припаянными ушками, чтобы носить на шее, они составляли гордость девичьих уборов и передавались из поколения в поколение в обычных кувшинах – «глечиках». Так в случае чего их легче было сразу зарыть в землю. И только Первая мировая уничтожит эту великую денежную систему, обернувшись революцией и высмеянной Булгаковым стогривенной купюрой с крестьянкой и снопом в руках, пророчески намекающей, что наступает новая эпоха – инфляции, бандитизма и общеобязательного доблестного труда.

Выборы с гранатой

В одном из недавно изданных школьных учебников я нашел потрясающую фразу: «Московські царі забрали у нас все – навіть назву власної країни». Мысль – удивительная. Если забрали, то куда дели? И неужели до того, как у нас слямзили название, Украина именовалась Россией? Конечно же, нет! Но именно из таких фантастических преувеличений состоит тот «гимназический курс», который вбивают в головы нынешней ребятне. Например, сколько раз приходилось слышать, что те же цари разрушили замечательный демократический «устрій» казацкой Украины, подарив взамен отвратительный азиатский деспотизм. Но раз уж мы заговорили об этой загубленной политической системе, то пусть мне ответят: хороши ли свободные выборы с резней, пырянием друг друга саблями в пузо и агитацией за полюбившегося кандидата оглоблей по голове? А ведь так и было!

Избирательные урны, куда принято чинно совать бюллетени, – изобретение более позднего времени. А в демократической Украине XVII века система свободного волеизъявления функционировала так бурно, что для поддержания более-менее сносного порядка в толпу электората приходилось даже швырять гранаты! Чтобы чего худшего не произошло.

Через несколько лет после смерти Богдана Хмельницкого гетманская булава, пережив разнообразные приключения, оказалась в руках его сына Юрася. В отличие от отца, у него был свой взгляд на будущее страны – он решил воссоединить ее с Польшей. Случилось это в 1660 году. Гетман принес присягу на верность Речи Посполитой, но реально контролировал только Правобережье. Через два года ему захотелось «избраться» еще и на левом берегу.

Прихватив для верности польских рейтар, а также несколько татарских отрядов, Юрась перешел Днепр и углубился в территории, населенные ждущими его «избирателями». Однако вместо них наткнулся под Каневом на армию своего левобережного конкурента – Якима Сомка, тоже объявившего себя гетманом, и войска московского воеводы князя Ромодановского. Произошло сражение. Оказалось, что единственным боеспособным подразделением в армии Хмельницкого-младшего были не казаки и не польские рейтары, а полк наемной немецкой пехоты. Когда Сомко с Ромодановским дружно ударили на врага, разношерстные вояки Хмельницкого сразу же пустились наутек. По словам автора «Летописи Самовидца», они так заполнили Днепр, что из-за людей почти не видно было воды. Только немцы, которых насчитывалось не больше тысячи, храбро отбивались в лагере, пока все не погибли. Потери польско-украинского войска Хмельницкого достигли двадцати тысяч. К Днепру было невозможно подступиться из-за смрада разлагающихся трупов. Некоторых мертвецов вылавливали далеко ниже по течению – даже на Запорожье.

Выиграв битву, московские власти разрешили провести выборы нового гетмана. Тем более, что пост оказался вакантным. Юрась Хмельницкий с горя постригся в монахи – булава валялась совершенно бесхозная. Просто сирота, а не булава.

Якима Сомка это, честно говоря, обидело. Он на правах победителя считал себя уже готовым гетманом. Но царское правительство заявило: страна у вас демократическая, дорогой гетман, а проголосовало за вас только четыре полка. Нужно собрать всех, в том числе и запорожцев, и соблюсти полную процедуру – кого народ поддержит, того мы, наше царское величество, и признаем. Выборы назначили в Нежине.

Неожиданно оказалось, что отнюдь не все казаки желают видеть над собой Сомка. Многим очень не нравилось, что он – дядя побежденного Юрася. Его родная сестра была последней (третьей) женой знаменитого гетмана Богдана. Народ у нас высокоморальный. Драка дяди с племянником за власть шокировала общественное мнение простодушных казаков. Да и сам факт его возвышения через сестру вызывал, мягко говоря, неодобрение. Именно потому, что у нас любят везде протащить родственничка, всем очень не нравится, когда кто-то делает точно так же.

Да и вообще Сомко с точки зрения народной морали выглядел малосимпатичным. Он не валялся пьяным на Запорожье, раскинув посреди дороги ноги в шароварах, не лез покалякать по душам с первым попавшимся сечевиком, все награбленное тут же добропорядочно тащил домой, а не прогуливал в придорожной корчме. Одним словом, белая кость!

Зато соперник Сомка Иван Брюховецкий казался таким, как надо. Всегда готовый поболтать с народом, откровенно разделявший мнение низов, что после Хмельницкого старшина слишком уж «запанувала», хитро намекавший на то, что «взять бы все да и поделить», этот прирожденный демагог необыкновенно приглянулся казацкой голытьбе. Беда была только в одном. Обе партии имели совершенно одинаковую политическую программу: «За царя-батюшку!» Как тут определиться: кому отдать голосишко?

Яким Сомко прибыл в Нежин в середине июня с большим отлично экипированным Переяславским полком – самым важным на левом берегу Днепра. Когда Сомко расположился лагерем перед городскими воротами, к нему присоединился нежинский полковник Золотаренко со всеми своими людьми. Зачем-то (видимо, чтобы вернее считать голоса!) он прихватил с собой еще и пушки. Это особенно не понравилось присланному из Москвы князю Великогагину – царскому «наблюдателю» на выборах.

Брюховецкий отаборился с другой стороны города и поспешил замолвить за себя словцо перед Великогагиным. Мол, я человек мирный, его царскому величеству преданный, пришел без артиллерии и готов избираться.

При этом каждый из претендентов уже авансом именовал себя гетманом и требовал, чтобы рада происходила на той стороне города, где он засел. Сомко даже угрожал вернуться домой в Переяславль, если выборы не будут на месте его ставки. Но Великогагин, которому такая строптивость очень не понравилась, велел поставить царскую палатку на противоположной стороне – ближе к Брюховецкому.

Скандал, который произошел дальше, прекрасно описан в дневнике Патрика Гордона – шотландского наемника, служившего в русской армии: «17-го часов в 10 утра окольничий явился с войском к царской палатке. После того как была расставлена стража, Сомко с оружием и развевающимися знаменами выступил из своего лагеря; то же сделал и Брюховецкий. В это время несколько рядовых казаков перешло от Сомка к Брюховецкому. Хотя окольничий и велел сказать им, что они должны были явиться без оружия, но они не обратили на это внимания. По прибытии епископа окольничий, захватив с собой царскую грамоту и выйдя из палатки, послал Сомку и Брюховецкому приказ подойти без оружия со всеми офицерами и лучшими казаками к палатке. Все исполнили этот приказ, кроме Сомка, оставившего при себе саблю и сагайдак.

Когда пехота построилась с обеих сторон, а окольничий, епископ, стольники и дьяки встали на скамьи, была прочитана царская грамота, в которой казакам повелевалось выбрать себе гетмана и указывалось, как следовало поступать при избрании. Грамота не была еще дочитана и до половины, как между казаками поднялся сильный шум: одни кричали – Сомко!, другие – Брюховецкий! Когда эти крики были повторены при снятии шапок, то пехота Сомка, проникнув с его бунчуком и знаменами вперед, покрыла его знаменами, посадила на скамью и провозгласила гетманом. Во время этого смятения окольничий и остальные были принуждены сойти со скамей и были очень рады, достигнув палатки. Между тем казаки, составлявшие партию Брюховецкого, принесли его бунчук и знамена на то место, где находился Сомко с своим бунчуком, и, оттеснив его с приверженцами от этого места, сломали древко бунчука и убили державшего его. Волнение было так велико, что если бы по приказанию полковника Штрасбурга не было брошено несколько ручных гранат, то казаки наверно сломали бы палатку; гранаты же очистили место перед палаткой, на котором остались только убитые и раненые. Сомко вскочил на лошадь и вернулся с своим расстроенным отрядом назад в лагерь. Его предводительский жезл и литавры были захвачены отрядом Брюховецкого».

На следующий день большая часть людей Сомка перешла к Брюховецкому. Выборы закончились. Украина получила нового гетмана. Демократически избранного, но весьма противного. Он тут же провел политическую реформу, расставив везде своих людей, и велел казнить проигравшего выборы Сомка. Три дня чернь грабила богатых казаков, а старшина скрывалась где могла, меняя, по меткому выражению Самовидца, «жупаны кармазиновые на сермяги».

Ровно через пять лет в результате подобных «выборов» был убит и сам Брюховецкий. Его конкурент – Петр Дорошенко, как пишет тот же Самовидец, «позволив забити голоті Брюховецького. И так голота тиранськи забила и замордувала Брюховецького». После чего все снова закончилось грабежом.

Скажите: вам нравится такая «демократия»?

Маневры турецкоподданного

В истории Великой Руины поражают говорящие фамилии гетманов. Разгульный Хмельницкий (правда, Богдан – данный Богом, а не чертом), демагог Брюховецкий, спекулирующий на чаяниях темного народного брюха. Сомко, попавший, как сом, в расставленные Брюховецким сети. Бедолага Многогрешный, которого (вот же судьба!) аж в Сибирь с чукчами воевать занесло. А еще Ханенко – «маленький ханчик». А еще Тетеря. А еще без счету всякой мелочи, о которой и говорить стыдно. И только Петр Дорошенко выделяется из этой комедийной толпы нехарактерностью облика – окладистая неказачья борода в дивном сочетании с подкрученными шляхетскими усами, взгляд куда-то в сторонку, мимо зрителя, твердо легшая в тонкие пальцы булава… Уж этот сделает Украину! А вот поди ж ты – не сделал.

Петр Дорошенко таскался за Хмельницким с самого начала войны с поляками. В реестре 1649 года он уже числится «гарматным писарем» Чигиринского полка – по сути гетманской гвардии, да еще и ее самой интеллектуальной, артиллерийской, части. Где и когда учился – неизвестно. Но очевидцы утверждают, что мог ушкварить речь даже на латыни. Род Дорошенко был хорошо известен в войске – дед Петра ходил с Сагайдачным на Москву, а потом и сам стал гетманом. Сгинув в 1628 году в походе на Крым, он оставил внуку героическое имя и по-видимому, немножко политической харизмы, весьма пригодившейся в пору междоусобиц.

Когда после смерти Богдана его окружение охватила эпидемия гетманомании, Дорошенко отсиживался в тени. Но твердо гнул свою линию. Юрась Хмельницкий сделал его полковником. Тетеря, придерживавшийся польской ориентации, – генеральным есаулом. Звездный час его пробил в начале 1666 года. К тому времени Выговского расстреляли, Тетеря отрекся от булавы, и правобережные казаки вспомнили о том, что среди них есть еще один достойный человек с известной фамилией да еще и «с деда-прадеда казак».

Правда, у достойного человека нашелся соперник – некий Опара, а сторонников была всего какая-то тысяча. Но награбленное в походах добро Дорошенко тут же пустил в оборот, «арендовав» себе немножко татар, выдал с их помощью Опару полякам, а сам уселся на гетманство. На Левобережье у него был сильный соперник – Иван Брюховецкий, признавший юрисдикцию Москвы. Она в нем души не чаяла. Ставленник запорожцев Брюховецкий сначала уморил всех своих конкурентов за власть, потом лично съездил на поклон к царю-батюшке, привез подарков, свиту в полтыщи человек и окончательно втерся в доверие, заявив, что желает жениться на какой-нибудь московской девке – в знак своих верноподданнических чувств. На какой, по словам Брюховецкого, ему было совершенно все равно – какую дадут. Главное, чтобы она была московская.

Московиты расчувствовались. Во-первых, им было приятно, что их девок так ценят. Во-вторых, Брюховецкий производил впечатление честного малого, готового служить верой-правдой не щадя живота своего. На радостях ему «отстегнули» целую княжну Долгорукую, титул боярина и Шептаковскую волость на севере Черни-говщины «в вечное владение». Еще никогда ни один казак не забирался так высоко. Спал он теперь на Рюриковне, таскал на себе шубу из московских соболей и всерьез полагал, что схватил за бороду не только царя-батьку, но и самого Господа.

Свалить такого казалось немыслимым. Но Дорошенко тонко прочувствовал момент и психологию родного народа. Внезапно вознесшийся Брюховецкий так опротивел «электорату», что все только и ждали, как бы он споткнулся. «Хитрый Дорошенко, – пишет в „Истории Малой России“ Д. Н. Бантыш-Каменский, – вступил в сношения с Брюховецким и письменно укорял его – „что он подверг новому утеснению вольный казацкий народ, от польского ига мужеством и кровью освободившийся, советовал отступить от России и для блага соотчичей принять начальство над всею Украиною“. Брюховецкий обольстился коварным предложением…»

Финал «обольщения» тем не менее был ужасен. Московские войска выступили на Украину карать изменника. Брюховецкий с перепугу стал проситься в турецкое подданство. Популярность его сошла на нет, и собственные казаки, посоветовавшись, выдали его Дорошенко, а тот отдал бедолагу на растерзание черни. Дорошенко внезапно оказался гетманом «обеих сторон Днепра» и тут же выступил на московского воеводу Ромодановско-го, осаждавшего местечко Котельву. Вместе с ним шла орда татар, которой разрешили разграбить оставшееся после Брюховецкого добро. Наступление развивалось успешно. Московиты, устав от частых перемен казачьей ориентации, отошли от Котельвы, но тут новому гетману, как на смех, изменила жена. Ехидный Самовидец, собиравший все бульварные подробности эпохи, замечает, дескать, Дорошенко, оставив войну, бросился в Чигорин, узнав, что «жона скочила через плот з молодшим». Украинская великодержавность в очередной раз накрылась бабьим подолом.

Ромодановский перешел в контрнаступление, разграбил и сжег Нежин и загнал гетмана в политическую изоляцию. Запорожцы, очень уважавшие покойного Брюховецкого, нового вождя недолюбливали. Поляки – ненавидели. Московиты – рады были схватить, как медведя. Оставалась одна Турция – единственная страна, пока не заинтересовавшаяся всерьез украинскими делами. Именно к ней отправил Дорошенко своего посла, носившего красноречивое прозвище Портянка, – проситься в подданство. Больше было – некуда.

Хорошо известно письмо запорожцев турецкому султану, сочиненное якобы самим Сирком. Несколько менее известно письмо султана к Дорошенко, обильно процитированное Самовидцем в своей летописи. Но оно, поверьте, стоит того!

«Я за вами не посылал, – ответил падишах гетману, – и не очень в вас нуждаюсь. Если искренне ждете помощи от меня, чтобы защищал вас от ваших неприятелей, то могу вашу просьбу уважить. Но и вы учтите, что должны быть верными. Я не король польский, не царь московский и не король венгерский, которых вы надурили и предали свою же веру. На вашу просьбу сделаю, что вас приму, чтобы вы держались, но если не сдержитесь, сами увидите, что с вами будет».

Случилось это в 1669 году – так что самое время готовиться к празднованию 335-летия воссоединения украинского народа с великим турецким.

И началось! «Защитники христианской веры» во главе с Дорошенко и в обнимку с татарской ордой шлялись по Украине, грабя все что плохо лежало. Вершиной успехов гетмана-турецкоподданного стала осада Львова в 1672 году. Правда, «Летопись Самовидца» называет его в этом пиратском предприятии только третьим после турецкого визиря и крымского хана, что прекрасно свидетельствует о подлинном значении нашего героя, превратившегося в обычную марионетку. Львов тогда откупился за 80 тысяч дукатов. А так как денег в городском бюджете не оказалось, то в заложники взяли одиннадцать человек знатных граждан, которых и продержали до тех пор, пока не была собрана нужная сумма.

Честно говоря, язык не поворачивается назвать Дорошенко героем. Он постоянно надоедал султану просьбами прислать войска, преследуя по сути одну-единственную цель – еще хоть денек продержаться при власти. В надежде поживиться к нему сползались различные темные личности со всей Украины. Завоеванные городишки этот гетман тут же облагал контрибуциями, чтобы расплатиться с татарами. «Что турки не добрали, – пишет Самовидец, – то от него посланные обирали и к нему отсылал и, а он платил той своевольной пехоте, которая при нем держалась». Наемничество – вот то новое, что внес Дорошенко в украинскую политическую систему. Не полагаясь на казаков, он вербовал себе сторонников где придется, а когда не хватало денег, его «ландскнехты» просто грабили по дорогам проезжих купцов.

Нечего больше грабить? И это не беда. Начеканим фальшивых денег! На допросе в Малороссийском приказе некий Янко Гранковский признался, что производил для Дорошенко поддельные польские монеты в широком ассортименте. И ничего – народ брал. Нумизматы до сих пор пытаются разобраться, какие из полуторагрошовиков Яна-Казимира – действительно Казимира, а какие – гетмана Петра, воспользовавшегося техническим опытом королевских мастеров. Веселый гетман! Доживи он до наших дней, наверняка бы газ воровал.

Тем не менее конец и этого борца был предопределен. Оплаченные фальшивой монетой наемники разбежались. На левом берегу выбрали нового гетмана – Самойловича. На правом – поляки сделали ставку на некоего Михаила Ханенко. Устав от власти, Дорошенко отрекся от булавы и сдался московитам. А те, хоть и «варвары», вместо того, чтобы съесть эту светлую личность, наделили его тысячей дворов в Подмосковье с самыми настоящими крепостными мужичками и оставили с миром.

Дорошенко можно даже с полным правом назвать первым украинским военным пенсионером. После капитуляции он прожил, ни в чем не нуждаясь, еще двадцать один год, наслаждаясь пейзажами Волоколамского уезда и с удивлением вспоминая фантастические времена своего турецкоподданства и пожалованную султаном булаву.

Ненаписанное письмо запорожцев

Знаменитую картину Ильи Репина породила русско-турецкая война 1877–1878 гг.

Кто не знает картины «Запорожцы пишут письмо турецкому султану»! Да и как можно не знать этот шедевр, если тиражируют его даже на конфетных коробках (для детей) и сигаретных пачках (для курильщиков). Меньше знают другое – никакого такого письма запорожцы не писали. Да и просто не могли писать. Все это миф, выдумка, а письмо – не исторический документ, а всего лишь литературное произведение. Сам Репин как-то проговорился Стасову: «В Малороссии у каждого паламаря есть список этого апокрифа. И когда соберутся гости у „батюшки“, письмо часто читают подгулявшей компании».

Варианты произведения имеют совершенно разные даты, расходящиеся между собой почти на полтора столетия: 1600,1619,1620,1678,1702,1733… Впервые же их напечатал М. А. Маркевич в пятом томе «Истории Малороссии» сто шестьдесят лет назад. А когда в 1872 году М. И. Костомаров поместил письмо запорожцев в журнале «Русская старина», редакцию буквально засыпали другими списками его – теми, что попали к корреспондентам от их предков. Все возмущались. Каждый считал, что именно его вариант правильный, а Костомаров – ошибается.

Наиболее распространен сейчас тот текст ответа султану, который Д. Яворницкий дал в «Истории запорожских казаков», связав с именем Ивана Сирка: «Ти – шайтан турецький, проклятого чорта брат і товариш і самого люципера секретар! Який ти в чорта лицар? Чорт викидає а твоє військо пожирає. Не будеш ти годен синів християнських під собою мати; твого війська ми не боїмось, землею і водою будем битися з тобою. Вавілонський ти кухар, македонський колесник, єрусалимський броварник, олександрійський козолуп, Великого й Малого Єгипта свинар, армянська свиня, татарський сагайдак, каменецький кат, подолянський злодіюка, самого гаспида внук і всього світу і підсвіту блазень, а нашого Бога дурень, свиняча морда, кобиляча срака, різницька собака, нехрещений лоб, хай би взяв тебе чорт! Отак тобі козаки відказали, плюгавче! Невгоден іси матері вірних християн! Числа не знаем, бо календаря не маем, місяць у небі, год у книзі, а день такий у нас, як і у вас, поцілуй за те ось куди нас!.. Кошовий отаман Іван Сірко зо всім кошем запорозьким».

Почему именно этот вариант получил наибольшее распространение, ответить трудно.

Может, потому, что был самым «проходимым» – попросту говоря, приличным. Другие переполнены ругательствами и даже откровение матерщиной: «Який ти в чорта лицар, коли ти голою сракою їжака не вб'еш»… самого Магомета внук і нашого х… крюк… нехрещений ти лоб, мать твою в… б».

Султана же казаки в различных списках послания называют и Махмудом IV, и Ахметом III, и даже Османом II. Если поверить, что эту дипломатическую «продукцию» действительно куда-то отправляли, то может сложиться впечатление, что запорожцы и турки только тем и занимались, что в каждом поколении обменивались письмами примерно одинакового содержания. Конечно, история движется по спирали, но не до такой же степени!

Долгими зимними вечерами на Сечи с перепою можно было много чего насочинять, но за пределы Украины эти «шедевры» вряд ли выходили. Обычная политическая жизнь всегда скучнее – даже у запорожцев. Да и историки хорошо понимали, что имеют дело именно с «апокрифами», как точно выразился Репин. Тот же Яворницкий предварил публикацию письма фразой: «У многих любителей южнорусской старины и до сих пор хранятся копии этого, может быть, мнимого, но совершенно согласного с духом запорожских казаков письма турецкого султана и курьезного ответа на него запорожцев».

В письме была высшая правда. То, что такое отправляли султану – очень сомнительно. А вот думали именно так. И никак иначе! Уж больно много сала залили турки за шкуру.

Но вот был ли автором этого письма именно Сирко? Запорожский кошевой не раз и не два мстил татарам за разоренные украинские села. Но есть в его биографии и одно темное пятно, на которое тот же Яворницкий не смог закрыть глаза. В 1677 году турки и татары осадили Чигирин. Русские войска и украинские казаки гетмана Самойловича отбили их. Но, как пишет Яворницкий, «ни в деле под Чигирином, ни во время бегства неприятелей в запорожскую степь Сирко и запорожцы участия не принимали и врагов не преследовали». Нашел он и причину странной пассивности того, кого турки величали за жестокость к ним «Урус Шайтаном» («русским чертом»), – подкуп! На него указывал Москве обиженный гетман Самойлович, вынужденный без сечевиков отбиваться от басурман: «Когда хан бежал из-под Чигирина и очутился ниже Сечи возле Днепра, то Сирко и запорожцы с ним на три года перемирие учинили, оттого Сирковы казаки многих татар через Днепр на своих байдаках перевозили… А султан турецкий 30 тысяч червонцев для склонения в подданство свое Сирка и его казаков в город Кызыкермень с моравским беем отправил. Тот моравский бей многим языкам в школах учился и с кошевым Сирком в поле съезжался; поставив свои полки каждый на особых местах, сойдя с коней и отошед далеко от них, кошевой Сирко и моравский бей брали друг друга за руки и так ходили долго между кустов; в это время Сирко принял подарки от бея и присягнул на подданство турецкому султану».

Вот откуда корни-то коррупции растут! Не прост, ой, не прост был атаман, хоть и «урус шайтан»! Недаром именно ему принадлежит выражение «нужда закон меняет». Но как же этот степной рыцарь с психологией типичного «полевого командира» очутился на прославленной картине?

В 1878 году Илья Репин искал тему для исторического полотна. Россия только что выиграла войну с турками.

В моде было все патриотическое. Остро чувствуя запрос публики, художник мучился от желания угодить ей. И тут гостивший в подмосковном имении Абрамцево киевский художник Прахов, однокурсник Репина по академии, напомнил приятелю известный с детства обоим сюжет.

Тут же, в Абрамцево, Репин набросал первый эскиз. Историю он знал плохо – как всякий художник. Поэтому одежду и оружие изобразил весьма схематично. Зато зачем-то втиснул на первый план толстого хохочущего казака – Тараса Бульбу, бывшего, как известно, не историческим, а чисто литературным персонажем. А потом работа растянулась на тринадцать лет.

Украинский помещик Тарновский пустил художника в свой музей, полный предметов казачьей старины, и в результате сам прописался на картине в виде казака в высокой черной папахе, а сынка пристроил хлопцем в круглой шапке. Несколько ценных рекомендаций дал историк Яворницкий. В благодарность Репин изобразил его в виде писаря. Здоровенная морда с повязкой принадлежит художнику Кузнецову. А толстое брюхо в профиль – журналисту Гиляровскому. Что же касается Сирка, то его Репин списал с еще одного приятеля – киевского военного генерал-губернатора Драгомирова – героя русско-турецкой войны 1877–1878 гг. Репин любил у него перекусить блюдами украинской кухни и как честный человек щедро расплатился за вареники главной ролью на своем полотне. В результате получился настоящий шедевр. Советы друзей-коллекционеров сослужили хорошую службу. Все изображенные на картине предметы – подлинные, взятые из собраний Тарновского и Яворницкого. Остальное довершил талант и то, что Виктор Шкловский называл «энергией заблуждения» – теперь многие благодаря Репину действительно верят в то, что такое письмо существовало в реальности, а не в воображении пьяных дьячков, читавших его после третьей чарки горилки.

Хотя, положа руку на сердце, следовало бы сказать: на самом деле картина должна называться так: «Яворницкий с Драгомировым пишут письмо турецкому султану». С помощью Репина.

Володыевские без прикрас

Чем хуже дела, тем ярче сказка о них. Бездарные полководцы превращаются тогда в непонятых «отцов нации», забулдыги-солдаты – в рыцарей без страха и упрека, а позорная политика – в героический миф. Именно так случилось с творчеством Генриха Сенкевича, интерес к которому в последнее время оживился в Украине благодаря Ежи Гофману. В сущности это и наша история. Однако мы ее выиграли, а Польша проиграла. Но ни из книг Сенкевича, ни из фильмов Гофмана не понятно – почему.

Если, например, посмотреть «Огнем и мечом», то может сложиться впечатление, что запорожцы – пьяные забулдыги, побеждающие исключительно благодаря счастливому стечению обстоятельств. Пошел дождь, и атака польских крылатых гусар увязла в грязи – вот вам и выигранные Хмельницким Желтые Воды.

На самом деле поляки пили не меньше казаков. А, пожалуй, даже и больше. Исключительным алкоголиком, как свидетельствуют подлинные документы, был польский гетман Николай Потоцкий. Вот что считает причиной разгрома польской армии под Корсунем один из вояк князя Вишневецкого Богуслав Машкевич: «Мая 12. На следующий день после битвы с Кривоносом, то есть во вторник, гетманы двинулись с войском из-под Корсуня в большом беспорядке, без всякой стражи, табором, который окружали войска. Да и черт знает, откуда взялся бы там порядок, когда великий коронный гетман Николай Потоцкий постоянно напивался водкой и в то время сидел пьяный в карете, а другой – польный гетман Калиновский – хотя и рад был что-нибудь сделать, но ему не слишком повиновались. К тому же он был так близорук, что плохо видел и едва мог различить человека на расстоянии полета стрелы».

Запись Машкевича кажется просто фельетоном! Но это документ, а не художественная проза! Тем не менее могучий алкоголизм Потоцкого в фильм Гофмана почему-то не попал – с кружкой разгуливает в основном Кривонос.

Ярему Вишневецкого и романист, и режиссер показывают как жестокого, но талантливого полководца. А были в жизни «ката украшського народу», как он обычно фигурирует в нашей историографии, поистине комические страницы – достойные, скорее, пана Заглобы. Именно благодаря трусости Вишневецкого полякам так и не удалось полностью разбить украинскую армию под Берестечком. Наиболее объективно это сражение описал его участник – польский шляхтич Станислав Освенцим. В своем дневнике он упоминает о совещании в ставке короля, на котором планировалось послать отряд Вишневецкого в обход казаков – чтобы «они не могли спасаться бегством». «Но приказ этот не был исполнен, – пишет мемуарист, – ибо князь Вишневецкии потребовал 15 тысяч войска, а король не хотел отпустить такого количества».

После сражения польская шляхта вообще стала разбредаться по домам «целыми поветами», а король, устав руководить такими «героями», уехал отдыхать во Львов, где первым делом посетил публичный дом. Теперь уже «многие офицеры протестовали весьма грубо против этого решения, особенно же князь Вишневецкий… Но король заставил их замолчать, напомнив князю, что сам он не пожелал отправиться в тыл казацкого табора иначе, как в сопровождении 15 тысяч войска, теперь же требует, чтобы король с половиною этого количества шел в отдаленный поход».

В результате Берестечко стало для Польши пирровой победой – «хлопы украинские, ускользнув от опасности, разбрелись по домам своим… и побуждаемые универсалами Хмельницкого стали вновь собираться толпами – вождей наших и войско бешороля они презирали».

Исключительно как полупомешанный показан в фильме Богун. Он хлещет водку, играет на бандуре и дикими глазами смотрит на польскую панянку – так, словно вообще баб никогда не видел. На самом деле весь этот бред выдуман исключительно Сенкевичем и растиражирован Гофманом – реальный Богун играл в армии Хмельницкого выдающуюся роль. Он организовал отход запорожцев после Берестечка. На его счету несколько блестяще выигранных сражений. Именно потому, что Богун оказался не по зубам полякам в реальной боевой жизни, Гофман с Сенкевичем и напустили на него такую мелкую сошку, как Володыевский, хоть так стремясь дискредитировать выдающегося украинского полководца.

Володыевский, правда, тоже существовал в действительности. Но был на редкость смешным и малоудачливым человеком. Звали его не Михал, а Ежи. Он был просто помешан на идее выгодной женитьбы. История умалчивает, почему бабы долго не интересовались «первой саблей Речи Посполитой». Осуществить свой «проект» Володыевскому удалось только в сорок два года, покорив сердце некой Кристины Езерковской. К тому времени «роковая женщина» уже успела похоронить трех мужей, унаследовав их имущество. «Маленькому рыцарю» это очень нравилось, так как он смог наконец стать богатым человеком и ротмистром в Каменецкой крепости.

В фильме «Пан Володыевский» пан Михал геройски взрывает крепость, чтобы она не досталась туркам. Но все это брехня – крепость стоит до сих пор. Если не верите, поезжайте в Каменец. А весь «героизм» Володыев-ского состоит в том, что он дал себя укокошить доброй порции турецкой картечи в тот самый момент, когда уже собирался позорно сдать врагу Каменец. Спаслась только его жена, ничуть не похожая на храбрую Басю Езерковскую из романа Сенкевича – накануне осады она дала деру из крепости, став после смерти очередного мужа рекордсменкой – четырежды вдовой.

Лучше же всего о «героизме» поляков XVII века высказался их современник, польский король Ян Собесский, которому пришлось расхлебывать всю эту кашу. На одном из сеймов он заметил, что идеал у шляхты один – «сидеть дома, налогов не платить, солдат не кормить, а Господь Бог чтоб за нас воевал».

И действительно – если самим себя подрывать, никаких Володыевских не напасешься!

Мазепа – слуга пяти господ

Из бесчисленных портретов Мазепы нет и двух, схожих лицами. Какой из них настоящий, установить вряд ли удастся. После бегства к шведам изображения Мазепы уничтожались так же, как то чучело, которое 12 ноября 1708 года по приказу царя Петра палач проволок по улицам Глухова и вздернул на виселицу, на которой ему суждено было рассыпаться в прах.

Можно представить, как пекло эту «фигуру» солнце и хлестал дождь, пока голубая андреевская лента, наискосок справа налево пересекавшая гетманскую кукольную грудь, не стала совсем белой, а потом рассыпалась в прах.

Грустная же ирония заключалась в том, что эту самую ленту (второму в Московском царстве!) Мазепе пожаловал сам Петр, ставший только четвертым ее обладателем.

Но неужели в нашей памяти останется только спина неудачника, бегущего из-под Полтавы?

Во всей этой путанице виноват не только царь. В самом деле, попробуйте-ка определить, кем был Мазепа. «Покоевым шляхтичем» польского короля Яна-Казимира – раз. Ротмистром надворной хоругви правобережного гетмана Дорошенко, союзника Турции и врага Польши, – два. Генеральным есаулом при левобережном гетмане Самойловиче, враге Дорошенко и вассале Москвы – три. Гетманом Войска Запорожского Его Царского Величества – четыре. Союзником короля Швеции Карла XII, врага его царского величества – пять. Кто из этих людей подлинный? Все! Мазепа прожил долгую жизнь. А чтоб жить долго, тогда приходилось часто менять кожу.

В любом случае гетман был не лишен определенной самокритичности. Хотя и тщательно скрываемой. В известной думе, написанной им лично и сохранившейся (еще один парадокс!) лишь благодаря доносу Кочубея, Мазепа весьма сатирически изобразил тогдашнее украинское общество.

Один живет із погани,

Кличет: «Сюди отамани!»

Другий ляхам за грош служить,

По Вкраїні той тужить.

Третій Москві юж голдуіт

І їй вірно услугуіт…

Трудно не заметить во всех трех персонажах черты самого автора, успевшего послужить «и тут, и там». Впрочем, дума эта лишний раз доказывает избитую истину, что народ имеет тех правителей, которых заслуживает.

Загадка Мазепы начинается с рождения. Историки называют разные даты. Но наиболее предпочтительна версия профессора Оглоблина, ссылавшегося на свидетельство Орлика – человека, знавшего Мазепу лучше, чем кто-либо. В письме, датированном 1741 годом, тот пишет о прежнем покровителе: «Теперь мне семьдесят – столько же, сколько было покойнику Мазепе в Бендерах». Мазепа прибыл в Бендеры после Полтавского сражения в 1709 году. Следовательно, он родился в 1639-м.

Божий свет Мазепа увидел в родовых Мазепинцах неподалеку от Белой Церкви. Имение было пожаловано еще в 1572 году польским королем Сигизмундом-Августом шляхтичу Николаю Мазепе-Колединскому – предку Ивана Степановича. Произошло это задолго до унии, когда православные и католики в Речи Посполитой сосуществовали в мире. Отец же гетмана жил совсем в другие времена и, по-видимому, относился к той украинской шляхте, которая, по словам Боплана, «подражает польской и, похоже, стыдится того, что принадлежит к отличной от римской вере, ежедневно переходя в нее».

Отца звали Стефан Адам – двойное имя, не характерное для православных, заставляет предположить, что он был католиком или униатом. По крайней мере истинная политическая ориентация его была пропольская. Хотя он и пристал к Хмельницкому, став белоцерковским городским атаманом, и как таковой вроде бы даже присягнул Москве в 1654 году, но через четыре года оказался уже среди сторонников Выговского, возвращавшего Украину в Речь Посполитую. В разбушевавшемся море Мазепа-старший любой ценой пытался сохранить поместье. Приходилось изворачиваться. Но в душе он, наверное, тяготел именно к польской культуре. Иначе не послал бы сына в иезуитскую коллегию в Варшаве и не выхлопотал бы ему место пажа при короле Яне-Казимире.

Но несомненно, что в семье текла и другая струя. Мать его Марина Мокиевская была православной. После смерти мужа она приняла постриг и стала игуменьей Киево-Вознесенского женского монастыря напротив ворот Псчерской лавры. Значит, семья обладала связями от Варшавы до Киева. Не будем преуменьшать прагматичность эпохи, объясняя все лишь высокими помыслами, как в школьных учебниках. Порой выгодно быть своим в обоих враждующих лагерях – в том случае, когда живешь как раз между ними.

О детстве Мазепы ничего не известно. Кроме одного факта. В общем-то он лежит на поверхности, но почему-то не обращает на себя внимания. Если мы примем за дату рождения Ивана Степановича 1639 год, то получится, что первое десятилетие его жизни почти совпадает со знаменитым «Золотым спокоєм», наступившим в Украине в промежутке между восстаниями Павлюка и Хмельницкого. Благословенные для шляхты времена, когда мужик пахал и не превращал косу в копье.

Между прочим, в уже цитируемой думе Мазепа пишет: «От Жовтої взявши Води през незгоду вої пропали – самі себе звоевали!» Желтые Воды – место первой победы Богдана Хмельницкого. Следовательно, Мазепа не принадлежал к его симпатикам – с Богдана, по нему, и начинается «незгода». Наедине с собой гетман-поэт может позволить откровенность. Желтые Воды – рубеж, с которого начинаются бедствия его семьи. Толчок, вынесший пана Ивана на дорогу приключений. Золотой рай детства останется навсегда за этой чертой.

В 1659 г. Ян-Казимир делает Мазепу своим покоевым, а в 1662 г. отец Ивана становится черниговским подчашим – милости короны для их рода продолжаются. Мазепа пользуется доверием короля и выполняет благодаря своему происхождению роль звена между казачьими гетманами и польским двором. В 1659 году он ездит с дипломатическими поручениями к Ивану Выговскому, в 1660-м – к новому гетману Юрию Хмельницкому, в 1663 г. – передает гетманские клейноды Павлу Тетере. Роль Мазепы можно сравнить с теми щекотливыми переговорами, которые вел с Хмельницким Адам Кисель, чьи русские кости, по меткому выражению казачьих шутников, «обросли польским мясом».

Однако вскоре с Мазепой случились события, которые принудили его удалиться от королевского двора, сулившего блестящую карьеру. Что было тому виной?

Профессор Оглоблин, относящийся весьма благосклонно к своему герою в статье «Гетман Иван Мазепа и Москва» пишет: «Исследователи уделяют внимание разным россказням о том, как Мазепа увлекался многими, даже чужими женщинами, и на этой почве имел большие неприятности. Все это очень поэтично, романтично, но нет, или почти нет, документальных данных, которые могли бы это подтвердить».

Зато есть свидетельство современника Мазепы – Яна Пасека, тоже придворного Яна-Казимира, о знаменитом эпизоде с конем.

На Волыни у Мазепы была деревушка. По соседству жил какой-то пан Фальбовский, обладатель соблазнительной жены. «Покоевый шляхтич» раззнакомился с ними и вскоре стал вхож в самые дальние покои. Естественно, в отсутствие пана. Но кто-то из слуг донес об этом романе. Фальбовский, сделав вид, что отправился в дальний путь, засел в засаду и подстерег Мазепу, направлявшегося к его супруге.

– Хлоп! Сколько раз этот пан бывал у меня в доме? – спросил рогоносец слугу-доносчика.

– Столько, сколько у меня волос на голове! Мазепу схватили и поступили согласно всем законам тогдашнего черного юмора, любимого в веселой Речи Посполитой – голым привязали к коню и выстрелили в воздух. Пугливая скотина понеслась вскачь и дотащила «покоевого шляхтича» до его двора еле живого. Не стоит говорить, что на лошадиной спине ему было немного жестче, чем на пуховиках пани Фальбовской.

Слух о конфузе достиг Варшавского двора. Отношение Яна-Казимира и придворных к Мазепе сразу изменилось.

В декабре 1663 г. король выступил в поход на Украину. Путь армии проходил мимо Белой Церкви. Мазепа попросил разрешения заехать в свое поместье, чтобы устроить некоторые домашние дела. Король через одного из секретарей не только позволил, но и посоветовал «хорошенько отдохнуть» – намек достаточно ясный. Больше ко двору он не вернулся.

Впрочем, в мемуарах Пасека есть еще один эпизод, датированный 1662 годом, – о том, как прямо в Варшаве, в королевском дворце будущий гетман получил по роже. Наши историки обходят его десятой дорогой. Хотя в соседней Польше он никогда не являлся секретом.

К сожалению, украинского перевода воспоминаний Пасека нет до сих пор, хотя до Варшавы из Киева рукой подать – двенадцать часов неспешной езды по автомобильной дороге, включая пограничный контроль. Поэтому мне очень хотелось достать польский текст – чтобы посмотреть, как там оно было на самом деле. И вот ясным сентябрьским днем 2005 года моя мечта сбылась!

Наверное, это была судьба – первая же книга, к которой инстинктивно потянулась моя рука в лавочке варшавского букиниста, оказалась именно мемуарами Пасека! Я тут же купил ее за 35 злотых (чуть меньше 12 долларов) и вечером в гостинице, облизываясь, как кот, читал этот восхитительный эпизод.

Мазепа и Пасек недолюбливали друг друга. Первый был русин, второй – поляк. Поэтому Пасек все время называет Мазепу «козаком». И к тому же утверждает, что однажды Мазепа пытался его оклеветать перед королем – но неудачно. Как пишет мемуарист, «это обвинение не причинило мне ничего плохого, и даже наоборот, прибавило хлеба и доброй славы». Но осадочек, как говорится, остался.

Варшавский двор был тогда еще тем борделем! Это сейчас в замок на Старом мясте заводит барышня-экскурсовод – и никому и в голову не придет что-нибудь спереть или плюнуть на пол. А тогда, при Яне-Казимире, в переходах толкалась такая полупьяная немытая шляхта, которой теперь и билет на просмотр дворца не продали бы!

«Как-то, – пишет Пасек, – пришел я к покою – к тому последнему, где король был. Пришел туда, хорошо выпив, („добже подпилый“ – в оригинале) и говорю тому Мазепе: „Привет, пан есаул!“ Он тут же, так как был штука надменная, ответил: „Привет, пан капрал!“ А я, недолго думая, дал ему по морде, и сразу отскочил. Он схватился за саблю, я – тоже. Все вскочили: „Стой! Стой! Король же за дверью!“

Начался, как пишет Пасек, «розрух» – попросту говоря склока, пока один из дворян не заскочил в соседний покой с криком: «Ваша королевская милость, пан Пасек дал в морду Мазепе!» А король ему тоже – тут же в морду: «Не говори, что попало, когда тебя не спрашивают!»

Вот такие нравы были при польском дворе! Может, и ничего страшного, что Иван Степанович не задержался в Варшаве. Каких бы манер он там набрался?

Хотя историю с мордобоем быстро замяли – король помирил Пасека и Мазепу. Причем тоже при весьма забавных обстоятельствах, рисующих тогдашние придворные нравы. Троцкий стольник Мартин Огинский поймал в литовских лесах «чудо-юдо» – обросшего волосами с ног до головы мальчишку лет тринадцати, выросшего с медведями, и привез его для развлечения королевского двора. «Не знал этот мальчишка ни языка, ни обычаев человеческих, а только звериные», – пишет Пасек.

Загадочный гуманоид даже вызвал среди придворных научную дискуссию. Одни предполагали, что его, наверное, украла у людей медведица, когда он был совсем мал. Другие, напротив, утверждали, что медведица зачала этого урода «от мужского семени». А добрая королева Людвика решила покормить бедолагу шелухой от грушек. Он съел все «с великой охотой», а потом смачно сплюнул и… попал королеве прямо между глаз.

Ян-Казимир хотел перевести все в шутку – у него действительно было неплохое чувство юмора. Но его супруга как дама обидчивая расстроилась и «с фурией» убежала из-за стола. Королю ничего не оставалось, как предложить собравшимся выпить – раз уж вечерок не задался. А потом, когда все подгуляли, приказал Пасеку и Мазепе обняться: «Выбросьте из сердца – вы же оба виноваты»… «И так, – пишет старый забияка, – наступило согласие, и мы сели себе, и пили»…

К тому времени, когда Мазепа «всплыл» у Дорошенко, этот предприимчивый гетман успел стать турецкоподданным. Неудивительно. По словам автора «Истории Русов», «гетманство Дорошенко и воинство его не что иное бьшо, как великая разбойничья шайка». В этой компании Мазепа и продолжил карьеру.

Дорошенко не раз посылал Мазепу с дипломатическими поручениями в Крым, к запорожцам и к левобережному гетману Самойловичу. Молодой дипломат познакомился с московским воеводой Ромодановским, вместо утраченных связей завел новые. Близость Мазепы к Дорошенко подтверждает его навый чин – ротмистр надворной хоругви, то есть начальник гетманской гвардии.

На службе у Дорошенко Мазепу поджидало и то приключение, которое в очередной раз круто повернуло его судьбу. В 1674 г. его направили послом в Крым, придав татарский эскорт и… несколько десятков пленных украинцев с Левобережья, которых Дорошенко отправил в подарок хану. По дороге в Крым, возле речки Ингул, отряд Мазепы подстерег кошевой Запорожской Сечи Сирко и захватил в плен.

Сирко часто менял политическую ориентацию, говоря «нужда закон меняет», но одно в нем было неизменно – животная ненависть к татарскому племени. Татары пугали его именем детей. По словам Gazette de France, он «даже во сне резал мусульман». К тому же сам он был родом с Левобережья, откуда Мазепа вел хану ясыр.

Дальнейшее кажется почти чудом – кровожадный Сирко, истинный «христианский фундаменталист», отпустил посланца своего заклятого врага Дорошенко, только что вместе с турками проделавшего опустошительную кампанию по Украине. Историки склонны думать, что решающую роль в этом сыграло ни с чем не сравнимое личное обаяние Мазепы, задурившего голову неграмотному степному атаману, за которого в документах «факсимиле» подмахивал писарь. Величко даже передает слова Сирко, будто бы сказанные запорожцам:

«Не убивайте этого человека. Может, когда-нибудь он еще много добра сделает для нашей отчизны».

Как бы то ни бьшо, но кошевой не убил Мазепу, а переслал его на Левобережье к Самойловичу – мазепиному знакомцу.

У Самойловича Мазепу приняли с распростертыми объятиями. Наверное, его оценили как профессионала – за образованность и знание придворного этикета. Другого такого тертого калача, успевшего побывать не только в Диком Поле, но, по его уверениям, даже на приеме у Людовика XIV, в тогдашней Украине точно не было.

Самойлович тоже заводил себе что-то наподобие двора. Он назначил Мазепу воспитателем своих сыновей – впустил в семью. Правда, московское правительство, узнав, что бывший ротмистр с педагогическими наклонностями объявился в подвластных пределах, тут же потребовало его выдачи. Самойлович, посылая Мазепу в Москву, просил не наказывать его за службу у Дорошенко и поскорее вернуть в Украину, так как он тут очень необходим.

Впрочем, Иван Степанович и сам был не промах. Он произвел наилучшее впечатление на московские правительственные круги. На допросе в Малороссийском приказе сумел убедить всех в личной склонности к России и постарался, как мог, оправдаться за службу у Дорошенко. Его допустили к царю Алексею Михайловичу, выдали государево жалование и отпустили. Еще и снабдили на дорогу письмами к Дорошенко с призывом переходить на «нашу» сторону.

И ведь что забавно! Мы даже не знаем, что случилось с захваченными вместе с Мазепой спутниками! Продали их? Подарили? Разослали по запорожским зимовьям? Продолжение же мазепиных приключений известно в мельчайших подробностях. Воистину История решила, что перед ней ценный человеческий материал!

В 1682 году Самойлович сделал нашего героя генеральным есаулом. В казачьей иерархии это был один из важнейших рангов. Есаул командовал сердюками – наемными полками, которыми к тому времени уже обзавелись гетманы. А это бьшо самое боеспособное войско в Украине. Сердюков, служивших за жалование, не отвлекали для сенокоса. Конечно, во главе их нужно было держать верного человека!

Днепр Мазепа пересек, как пишет Величко, только в той одежонке, в которой его поймал в степи Сирко. Поначалу ему достался лишь хутор, подаренный гетманом. Но вскоре Мазепа разбогател на спекуляции водкой.

Как раз в это время в Москве распробовали «черкасское вино» – «черкасами» там называли украинцев. Водка эта была невысока качеством, зато дешева и ароматизирована травами, забивавшими сивушный дух. Первый капитал Мазепа и сколотил на торговле этим пойлом. Простым людям ввозить его в Москву было запрещено. Но один закон для простых, другой – для чиновных. Первые, конечно, экономические вредители. Вторые – коммерсанты, приносящие пользу обществу. Поэтому занятие, которому всей душой предался Мазепа, Александр Оглоблин совершенно справедливо называет «крупными торговыми операциями». Московские связи помогли и тут.

Жизнь налаживалась. Но плох тот казак, даже самогонщик, который не мечтает о гетманской булаве. Мазепа был хорошим казаком. Он мечтал. Мечтать пришлось долгих 13 лет. Наконец случай представился.

Самойлович оказался лояльным к царскому правительству гетманом. Но погорел на Крымском походе. Причем в самом деле не обошлось без огня – вместе с Самойловичем сгорело и все Дикое Поле.

В 1686 г. перемирие между Россией и Польшей, длившееся девятнадцать лет, увенчалось Вечным Миром. Вчерашние враги заключили друг друга в объятия, подтвердили раздел Украины по Днепру, и обратились против общих врагов – Турции и хана. В начале следующего года большое московско-украинское войско во главе с Василием Голицыным побрело в Крым. В случае удачи замышлялось полное покорение разбойного гнезда.

Страдая от недостатка воды, армия дошла до реки Конской, и увидела выжженную степь. Попытались прорваться через пожарища, но только погубили обозных быков. Пришлось возвращаться. Неудачу похода возложили на Ивана Самойловича. Часть старшины принесла Голицыну челобитную, в которой утверждалось, что степь жгли казаки по приказу гетмана. В ней же перечислялись обиды, нанесенные старшине гетманскими сынами, поставленных полковниками, поборы, утеснения и содержалась просьба переменить гетмана. Донос пришелся в масть. Гетмана на ночь окружили «доброй сторожей», а утром арестовали и, надавав по морде, выдали в московский лагерь.

Оттуда беднягу с толпой родни запроторили аж в Сибирь, а сыну его Григорию, воспитаннику Ивана Степановича, отрубили голову. Новым же гетманом избрали Мазепу.

Участие его в этой интриге обычно или стыдливо замалчивается, или считается недоказанным. Автор «Истории Русов», правда, утверждает, что «страшное судилище над Самойловичами и так слабые на них доказательства воздвигнуты тайным ковом асаула генерального Ивана Степановича Мазепы, искавшего давно гетманского достоинства». Но свою книгу аноним писал на рубеже XVII – XIX веков. Нет ли более ранних свидетельств?

Есть! Автор «Летописи Самовидца», современник событий, перечисляя составителей челобитной, называет «обозного, асаула и писаря войскового». Обозным был тогда Василий Борковский, писарем – Василий Кочубей, а «асаулом» – Иван Степанович Мазепа. Утверждение Самовидца тем более внушает доверие, что писал его человек осторожный, не позволявший никакой критики по адресу здравствующих сильных мира сего. Кроме того, летопись обрывается в 1702 г., задолго до перехода Мазепы к шведам, а потому «очернять» его у Самовидца не было никакой причины. В политической конъюнктуре времени, когда делалась запись, подобное считалось только заслугой.

В последнее время репутация Мазепы приобретает все больше черт национального героя, «последовательного борца за независимость», но факты свидетельствуют об обратном. При вступлении в должность он подписал Коломацкие статьи, еще более урезавшие украинские права. Теперь гетман не мог без разрешения царя смещать старшин. Ему запрещалось иметь какие-либо сношения с Польшей, Крымом, всеми другими государствами и затрагивать польские интересы.

Возможно, гетман и сожалел, подписывая этот документ, но иначе как бы он стал гетманом? Охотников выхватить из рук Мазепы перо было достаточно. Несытой толпой стояли они за спиной. И в тот момент, когда рука Ивана Степановича выводила изящную роспись, другие руки уже сжигал зуд изящной словесности. Едва успел Мазепа стать гетманом, как в Москву на него посыпались доносы.

Но имел ли он какой-нибудь тайный далеко идущий план, принимая гетманское достоинство? Был ли у него изначально замысел вырвать Малороссию из российской протекции и превратить в независимое государство?

С самого начала правления и до 1708 г. мы видим в Мазепе прежде всего исполнителя воли царского престола. Если же у него имелся тайный умысел, то в таком случае он вел себя весьма странно – уничтожая своих потенциальных союзников. В 1704 г. по приказу Петра гетман переходит на польский берег Днепра, а там, уже по собственной инициативе, захватывает полковника Семена Палия, создавшего вокруг Фастова независимую казацкую республику – Гуляйполе XVIII века. Мазепа тут же фабрикует на него дело с обвинениями в антимосковских замыслах и передает российским властям, после чего того отправляют в ссылку в Енисейск. А между тем вынашивай Мазепа «замыслы», популярнейший на Правобережье Палий пришелся бы ему очень кстати. Наконец в 1707 г. Мазепа помогает укротить восстание Кондратия Булавина. Что это: политическая недальновидность, стойкое презрение родовитого шляхтича к любой «инициативе снизу» или отсутствие желания ввязываться в рискованные предприятия? Но задумаемся: а зачем ему, собственно, рисковать?

Мазепа своего достиг. Он гетман. Он живет во дворце в Батурине, пользуется роскошной библиотекой, собирает фантастическую коллекцию оружия, владеет ста тысячами душ в Украине и двадцатью тысячами в близлежащих российских уездах. Смотрит в Киево-Могилян-ской академии посвященную ему Прокоповичем пьесу «Владимир». Только богатство делает авантюристов лояльными. А Иван Степанович теперь сказочно богат – он собирает налоги с Украины, как с собственного поместья. Может ли такой человек искать опастности? Ведь для него присоединиться к какому-нибудь беглому повстанцу, вышедшему с Запорожья с толпой сторонников и ворованными у Богдана Хмельницкого лозунгами означает отменить самого себя – Ивана Степановича Мазепу вместе с «маетностями» и Батуринским замком. Хмельницкий-то выступил против поляков лишь когда у него отобрали Суботов – у Мазепы же сотни Суботовых, и никто их пока не отбирал.

Кроме того, он прекрасно знает: «В Украине начальные и подначальные, духовные и мирские, как разные колеса, не в единомышленном находятся согласии: одним хорошо в протекции московской, другие склонны к протекции турецкой, третьи любят побратимство татарское, по природной к полякам антипатии». Именно так отвечает он 18 сентября 1707 г. в письме Станиславу Лещинско-му, союзнику Карла XII. Но ведь и это еще не все!

Сословия украинского общества, как акробаты, выстроившиеся на плечах друг у друга: сначала – селяне, потом казаки, потом старшина, а на самой верхушке он – гетман. И каждый завидует другому. Селяне хотят быть казаками, казаки – сотниками, сотники – полковниками, а полковники – гетманами. И не дай Бог, если кто-то подойдет со стороны и пнет эту пирамиду, не имеющую прочного шеста, за который бы всем ухватиться – Закона. Потому что закон тут – гетманские универсалы, забываемые вместе со смещенными сочинителями, а государство молодо и не имеет обычаев, кроме одного – писать доносы. И пишут! Казаки на сотников – гетману в Батурин, а полковники на гетмана – в Москву.

Но не одну Украину бьет лихорадка мелких политических страстей. На рубеже XVII–XVIII веков шатается вся Восточная Европа. Исчерпав кредит великодержавия, клонится к упадку Польша. Вот уж и поговорку придумали: «Речь Посполитая стоит раздорами».

Если Речи Посполитой как великой державы уже нет, то Российской империи еще нет. Она только рождается в руках спешащего Петра. «Русская угроза» станет популярной позднее, а пока никто не может сказать, устоит ли сам Петр, в спину которому бьют волны стрелецких бунтов.

Вода восточноевропейской политики мутна – будь Мазепа ловцом по призванию, он попытался бы не мешкая вытащить еще одну рыбку, но, повторяем, его сачок – уже полон.

1700 год принес большую войну. Иначе и быть не могло. За XVII век предприимчивые шведские короли сколотили империю, контролировавшую всю восточноевропейскую торговлю. Сражения Швеция проигрывала редко – не чаще, чем «Милан» футбольные матчи – и поэтому в Риге, Ревеле и Ниеншанце (на месте современного Санкт-Петербурга) стояли гарнизоны ее солдат в синей форме. Естественно, такие удачи не могли не породить жадную свору завистников.

Датский король Фридерик IV стремился вернуть захваченный Швецией юг Скандинавского полуострова. Саксонско-польский король Август II претендовал на перешедшую в руки шведов Лифляндию. Россия же стремилась получить назад захваченное устье Невы.

Казалось, сколочена мощная коалиция. Но война началась крайне неудачно для союзников. Высадка Карла XII под Копенгагеном заставила капитулировать датчан. Под Нарвой тяжелое поражение терпит русская армия. На фоне поистине драматических декораций, под прикрытием пурги, дувшей в лицо русским, шведы ринулись в атаку и прорвали оборону. В руках Карла оказались генералитет и вся артиллерия. Вскоре и Август II вынужден был снять осаду Риги и отступить в глубь Речи Посполитой, проигрывая одно сражение за другим.

Для Мазепы все эти Марсовы потехи совсем некстати. Торговля Гетманщины ничего не выиграет от того, получит ли Россия выход к Балтийскому морю. Но подписав в день своего избрания Коломацкие статьи, утверждающие, что Малороссийский край – всего лишь часть «их царского Пресветлого Величества Самодержавной державы» – гетман обязан выполнять все приказы Петра. И едва открылись боевые действия, как 12-тысячный корпус казаков под командой нежинского полковника Обидовского направляется на север. Впрочем, боеспособность его оказывается весьма невысокой. Петр возвращает эту подмогу назад. В письме от 31 декабря 1701 г. генерал Шереметьев жалуется царю: «Лучше умереть, нежели с ними служить, а на добычу и на разоренье таких не слыхано». К Нарве казаки опоздали, зато успели помародерствовать на Псковщине, по обычаю всех тогдашних армий восполнив недостаток в продовольствии.

Война продолжается. Исход ее неясен. Успехи чередуются с неудачами. Петр мощно помогает Августу II деньгами и солдатами. Кажется, что союзникам удастся одолеть шведов, и Мазепа остается послушным орудием российской политики. Посылает под Варшаву корпус Даниила Апостола. Сам с 40-тысячным войском берет Львов и Замостье.

Резкий поворот обстановки принес только 1706 год. Устав гоняться за Августом по Речи Посполитой, шведский король направляется прямо в Саксонию – наследственное владение своего врага. Август, большой поклонник женщин, схвачен теперь за самое интимное место. Не в силах вынести разорения любимого княжества, он подписывает втайне от Петра I мирный договор.

Россия оказывается в политической изоляции. Польша превращается во врага. Турецкий султан в любой момент может нанести удар с юга. Элементарная логика подсказывает: Московии пришел конец.

Военная репутация Карла XII еще никогда не стояла так высоко. Послы Англии, Голландии, Пруссии и Австралии осаждали Альтранштадт, где держал свою ставку шведский король, и наперебой поздравляли его с победой в Саксонии. Англичан и австрийцев больше всего пугало предположение: а вдруг Карл не повернет немедленно в Россию, казавшуюся слишком ничтожным противником, а вмешается на стороне их врага – Франции – в войну за испанское наследство? Но Карл не собирался начинать новую войну, не завершив старую. Решение его было твердо – поход на восток. Государства же слабые изворачивались, как умели, и вели двойную игру – так прусский монарх Фридрих I, признав Лещинского польским королем, просил царя через своего посланника не считать этот шаг враждебным России.

Отчего же было не повести двойную игру и Мазепе? Разве не обучался он некогда при варшавском дворе тонкостям европейской политики? И что с того, что почти двадцать лет назад присягал он перед Евангелием, православным крестом и Богом на верность царю?

Еще в 1705 г. в Замостье, где стоял с войском гетман, пробрался из Варшавы с секретными предложениями от Станислава Лещинского некто Францишек Вольский. Тогда Мазепа предпочел отправить посланца в оковах в Киев к воеводе Дмитрию Голицыну, а письма переслал царю. Но польская интрига не утихла. Вскоре на крестинах дочери краковского воеводы князя Вишневецкого Иван Степанович встретился с княгиней Дольской. Дольская повторила предложение Лещинского. Между польской шпионкой и гетманом завязалась переписка «цифирью» – шифром.

Историки – и украинские, и русские – уделяют много внимания таинственным переговорам Мазепы с Лещинским, известным в основном по доносу Искры и Кочубея. Как и самому доносу. Между тем, в силу специфики этого жанра, истина в нем трудноотличима от вымысла. Несовершенство тогдашнего судопроизводства, по всей Европе основанного на пытке, не позволяет установить бесспорную правду. Так, Кочубей, пытанный кнутом, признал себя лжецом, клеветавшим на гетмана. Не перейди гетман к шведам, в дореволюционной русской историографии склонный к доносам генеральный судья остался бы не воплощением честного слуги, а злобным клеветником, оболгавшим Мазепу из личных побуждений. Доказательства нашлись бы вполне логичные – разве не приударял старый гетман за кочубеевой дочкой? Сами же переговоры Мазепы с Лещинским считались бы тогда не более чем вымыслом личных врагов гетмана. И это не самый удивительный парадокс.

Меня, например, просто умилило мнение одного из историков, предложившего и Кочубея тоже считать украинским патриотом – просто он, видите ли, придерживался другой ориентации – протурецкой. Якобы, сковырнув Мазепу (орать под кнутом пришлось бы уже Ивану Степановичу), Кочубей бросился бы спасть Украину в союзе с Турцией и Крымом. Логика непробиваемая – пусть и доносчик, лишь бы патриот!

Нет, если сочинение Кочубея и Искры и характеризует что-то бесспорно, так это нравственную обстановку вокруг гетмана. Донос был в его окружении обычным явлением. Сам гетман тоже жаловался в письмах Петру на склонность малороссийского народа к измене и убеждал: только он, Мазепа, способен удержать его в узде. И никакие личные отношения не были помехой для распоясавшегося честолюбия. Кочубею, метившему при удаче доноса на место Ивана Степановича, не мешало то, что старшая дочь его была замужем за гетманским племянником полковником Обидовскаим, а сам гетман – крестный его младшей дочери Мотри. Все эти патриоты только то и делали, что тянули в украинское дела кого-то со стороны – то турок, то поляков, то русских, то шведов. Странное у них было какое-то понятие о патриотизме…

Мы мало что знаем о секретных переговорах Мазепы с польским и шведским королями. Историки держатся двух точек зрения. Либо утверждают, что в результате должна была возникнуть независимая Украина, либо же наоборот – страна казаков превратилась бы в часть Речи Посполитой по образу так и не воплотившегося в жизнь Княжества Русского времен Ивана Выговского. Из доноса Кочубея известно, что Мазепа, запершись со старшиной, читал Гадячское соглашение, стоившее некогда гетманства Выговскому – документ специально разыскали в Печерском монастыре. Но вряд ли это подтверждает то, что гетман и в самом деле желал передать Украину Польше. Не покоевый шляхтич Яна-Казимира, а вкусивший власти старый политик разбирал теперь вылинявшие буквы хартии, напоминавшей ему о давно исчезнувшей молодости. И хотя он и мог убеждать Лещинского в том, что сердце его, как и прежде, склонно к прекрасной, как шляхтянка, польской державе, но в частном разговоре с французским дипломатом Жаном Балюзом Мазепа признался, что «корона польская идет, как в Древнем Риме, к упадку». Правда, секретарь походной канцелярии Карла XII Шонстрем, несомненно, ознакомленный с уничтоженными после Полтавы секретными документами, утверждал, что Мазепа должен был вернуть всю Украину полякам, взамен получив княжество, созданное из Витебского и Полоцкого воеводств в Белоруссии. Вот только в самом ли деле собирался выполнять этот пункт Иван Степанович?

Настроения в Украине тогда царили антипольские. Левобережье под властью царя находилось в относительной безопасности. Правый же, польский, берег превращен был постоянными войнами в полупустыню. Один казацкий полковник говорил во время похода на Волынь пойманному предводителю шляхетского отряда: «Когда-то были вы нашими панами. Тогда вы были смелыми, а теперь у вас силы, как у старой бабы. Не умеете даже защищаться. Если не исправитесь, повесим вас всех за уши и сдерем шкуру!» При таких условиях Мазепу, поддайся он полякам, ждала бы участь Выговского. И он это понимал. А потому в Манифесте к украинскому войску и народу 1708 г. появилась фраза: «Решено поставить страну нашу в то состояние государств, в котором была она перед владением Польским, со своими природными Князьями и всеми бывшими правами и привилегиями, что вольную нацию определяют».

Но даже не подробности договоров важны для нас, ибо немного найдется в истории соглашений, воплощенных до запятой, а то, почему из замысла гетмана ничего не вышло! И тут мы вынуждены прийти к неутешительному выводу – Мазепа струсил. Переосторожничал. Слишком долго колебался он, считая, что где-то там, на севере, на столбовой дороге к Москве, вырвет Карл XII из рук Петра украинское государство. А потому больше всего боялся быть раньше времени разоблаченным. Так боялся, что чуть не перед самым своим переходом к шведом приказал отправлять всем попам богослужение… за победу Петра.

Приходские священники играли в те времена роль комиссаров, отвечавших за настроение паствы. Как мог после этого отреагировать обработанный соответствующим образом народ на крутой поворот в украинской политике? Только изумлением! Да голова шла кругом у бедных селян и казаков! Даже ненавидевшие Петра I запорожцы не могли поверить: Мазепа, о котором царь говорил, что был бы счастлив, если бы все слуги у него были, как этот, и против Москвы? Невероятно!

16 сентября 1708 г. войска Карла XII перешли границу Украины. Замысел Мазепы загрести жар чужими руками рухнул в один миг. Известна фраза гетмана: «Какой черт несет его! Он развеял все мои планы и стянет сюда русские войска. Вот так они погубят нам нашу Украину». Добавлю только, что немалую вину за поворот шведов на юг несет и сам Иван Степанович – ведь именно он ответил согласием на игру Станислава Лещинского.

Последним аргументом в переходе к шведам был страх. Страх, что Петр уже обо всем знает. Мазепа хитрил, на приглашения Меньшикова приехать отвечал отказом, ссылаясь на нездоровье. Наконец решился и… поскакал к шведам. В Батурине, гетманской столице, остался верный гарнизон и гигантский запас военного имущества.

Успех похода зависел оттого, кто первым успеет к Батурину – шведы или русские. Именно здесь Карл мог бы обрести материальную базу для ведения длительной войны в Украине. Но первым успел Меншиков. Его летучий отряд, выдвинутый вперед русской армии, 9 ноября 1708 г. захватил столицу гетмана и сравнял ее с землей. Население города было целиком уничтожено. Помня об этом преступлении, мы не должны забывать: Северная война велась с необыкновенной жестокостью с обеих сторон. Инструкции шведской главной квартиры времен боевых действий в Польше, где разгорелась партизанская война, гласили: злодеев следует казнить по малейшему подозрению «к вящему устрашению и дабы ведомо им было: ежели уж за них взялись, то даже младенцу в колыбели пощады не будет». В августе 1703 г. польский городок Нешава был сожжен, а его жители повешены в наказание за то, что на шведский отряд кто-то напал по дороге. В 1708 г. после битвы под Фрауштадтом шведский фельдмаршал Реншельд приказал казнить всех захваченных русских пленных. Пятьсот солдат были тут же заколоты. Жестокость Меншикова в Батурине вполне в духе времени – ни выше, ни ниже среднеевропейского уровня.

Теперь, после уничтожения батуринских складов, судьба кампании повисла на волоске. Ослабленная тяжелым походом, лишенная боеприпасов, армия Карла XII упрямо продвигалась вперед, еще надеясь на то, что Господь в очередной раз сотворит чудо…

Но и Мазепа, и Карл ошибались в обстановке и оценке сил друг друга. Надежда, что Украина восстанет против царя, развеялась. Идеологическое влияние Москвы оказалось сильнее. В начале XVIII века религия по-прежнему играла ведущую роль в народном мировоззрении. Православный царь был священным символом для единоверцев Украины и Речи Посполитой – даже в церквях «греческого обряда» Львовщины после моления о здравии польского короля молились о Петре I. К тому же закрепощаемый Мазепой народ не любил своего властителя. Царь – далеко. Гетман – близко. Союза со шведами – не понимали. А кормить шведскую армию, явившуюся, как на выпас, приходилось именно народу.

Единственным успехом Мазепы стал переход на его сторону запорожцев. Но привычные к степной войне казаки были небольшой подмогой в поединке с организованной на европейский манер армией России. За полвека после Хмельницкого на Западе произошла революция в военном деле. Теперь все решали регулярные армии – дружный залп с короткого расстояния, дисциплина, маневренность артиллерии, штыковая атака. Петр успел приспособиться к этим изменениям. Но воинское искусство казаков осталось на уровне прежних войн с Польшей. Запорожцы крепко держались за старые приемы, приносившие им некогда успех, и не хотели ничего менять. Это превратило их всего лишь во вспомогательные войска – недаром в Полтавском сражении никакой существенной роли они не сыграли. Это был тот случай, когда консерватизм принес только вред.

А украинская зима выдалась нелегкой даже для уроженцев севера. Хорошо зная о страданиях наполеоновской армии в 1812 году, мы забываем, что не меньшие испытания выпали и на долю союзников Мазепы. Ударили жестокие морозы. Дороги усеяли трупы замерзших солдат. Хуже всего пришлось кавалеристам. От их ладоней поводья можно было отодрать только с кожей, а половые органы, случалось, примерзали к седлам. В маленьких украинских городках домов на всех не хватало – ночевать приходилось на улице. Каждое утро собирали трупы околевших солдат, их жен и детей – в те времена за армией часто тащились семьи. За зиму шведская армия ослабела по крайней мере на четверть.

Исчезла надежда и на турецкую помощь. Подкупленные русскими дипломатами советники султана удержали его от вступления в войну. В чужой стране армия Карла – без боеприпасов и продовольствия для длительной войны – попала в ловушку.

Ни в СССР, ни в независимой Украине так и не решились перевести без купюр «Историю Карла XII» Вольтера, описавшего эту злосчастную кампанию еще в XVIII веке. Трусливых украинских «науковців» отпугивали его хлесткие характеристики, напрочь разрушавшие миф о цивилизованной Украине, якобы поражавшей своей культурой Европу. Но мне удалось раздобыть его дореволюционный, еще царский перевод.

Вот отрывок из него: «Карл со своими восемнадцатью тысячами шведов не потерял надежды и не отказался от плана достигнуть Москвы. В конце мая он пошел осадить Полтаву на Ворскле, на восточной оконечности Украины, в сорока двух верстах от Борисфена; это земля запорожцев – самого странного народа на свете. Это шайка русских, поляков и татар, исповедывающих нечто вроде христианства и занимающихся разбойничеством; они похожи на флибустьеров. Они выбирают себе начальника, часто свергают и даже убивают его; они не терпят возле себя женщин, но крадут детей верст на сто кругом и воспитывают их в своих обычаях. Летом они всегда в походе, а зимой спят в обширных сараях, в которых помещается четыреста-пятьсот человек. Они ничего не боятся, живут свободными, идут на смерть из-за самой мелкой выгоды с такой же неустрашимостью, с какою Карл XII бравировал ею для раздачи корон. Царь раздал им шестьдесят тысяч флоринов в надежде привлечь их на свою сторону; они взяли деньги, но благодаря влиянию Мазепы, объявили себя сторонниками Карла XII. Но они мало служили ему, так как они считают смешным сражаться иначе, как ради грабежа; достаточно того, что они не вредили. Самое большее две тысячи из них несли службу. Однажды утром королю представили десять их начальников; с трудом можно было от них добиться, чтобы они не напивались, ибо этим начинали они день. Их повели на укрепления; здесь они показали свое искусство стрельбы из длинных карабинов. Взойдя на укрепление, они убивали на расстоянии шестисот шагов намеченных ими неприятелей. К этим разбойникам Карл присоединил несколько тысяч валахов, проданных ему ханом Малой Татарии. Таким образом он осадил Полтаву с войском из запорожцев, казаков и валахов, которое присоединенное к восемнадцати тысячам шведов, составило армию приблизительно в тридцать тысяч человек, но армию изнуренную и терпящую нужду во всем».

Но это по-прежнему была армия. Причем жестокая, прожорливая и бесцеремонная. Приставший к шведскому воинству словацкий пастор Даниэль Крман оставил такое описание методов Карла XII: «Села и города приказал разорять, а хаты сжигать. Где находил жителей, там убивал их… Много тысяч скота и их добра сгорело».

«Тирания» Петра I, о которой так любят рассуждать наши «перестроившиеся» историки, казалась раем по сравнению с этим разбоем. Царь принимал назад даже тех, кто поначалу ушел с Мазепой. А беглый гетман вел себя хуже Карла XII. После взятия местечка Веприк в плен к шведам попало две тысячи русских солдат и столько же местных жителей. «Король,– пишет очевидец Крман,– всех помиловал, но Мазепа нескольких своих подданных, брошенных в ямы, замучил голодом».

Тепло не принесло завоевателям облегчения. Наоборот! Вместо мороза у них появился новый страшный враг – мухи. Весной и летом 1709 года эти милые насекомые пережили небывалый «демографический взрыв». Суеверный Крман описывает их с чисто библейским ужасом: «Бог послал мириады мух, летавших роями. Они, словно войско, заморили все хаты и дворы, переполненные дохлятиной. Ими был полон и лагерь. Когда я посетил свою старую хату в Хведорках, то увидел густо покрытые мухами стены, потолок, печь, посуду и даже пол. Посреди хаты можно было видеть несколько роев мух, что висели от пола до потолка, держась вместе, как пчелы. Кто входил в хату, должен был пробиваться через рои мух… Они садились на край мисок, на ложки, влетали в полуоткрытые рты… У майора Траутветтера увидел я мух в ловушке. На средину стола этот добрый и хороший молодец наливал немало медовины или молока, а когда мерзкие гости, мухи в роях, слетались утолить жажду, он, вытащив из пороховницы порох, насыпал его в скрученную бумагу и, поджигал. Этих мух можно было назвать знамением катастрофы, которую нес расположившийся вокруг враг».

С современной точки зрения это нашествие крылатых тварей объясняется просто: грязная, немытая, вонючая армия просвещенного европейца Карла XII, застрявшая на три месяца под Полтавой, просто загадила все вокруг себя в радиусе нескольких миль. Тридцать тысяч одетых в суконные мундиры, потных, страдающих дизентерийным поносом шведских героев нарушили биологический баланс Полтавской области. Дерьмо породило мух. Расплодившиеся мухи разносили заразу еще здоровым солдатам, которые, заболев, укрепляли кормовую базу мух новыми порциями испражнений. Образовался замкнутый круг. Шведская слава в буквальном смысле утонула в полтавских экскрементах.

И уж никак не Мазепа мог вытащить ее оттуда. Иногда старый гетман бывал просто недееспособен – причем по самой прозаической причине. Явившийся за охранной грамотой Крман застал его лежащим пластом и «полностью больным после трехдневного пиршества с запорожцами». Хозяином положения он давно себя не чувствовал и в ответ на просьбу о гарантиях ответил: «Разве я Бог, чтобы обещать вам вольный переход?»

Дело действительно оказалось в Божьей деснице. Одна из предсказательниц, которыми всегда полнилась украинская земля, отважно став перед Мазепой, предрекла: ни гетман, ни король Полтавы не добудут, но будет вокруг города большое кровопролитие. Ей не поверили.

И когда утром 27 июня над Полтавским полем рассеялась тьма, все уже было предрешено: и поражение шведов, и смерть Мазепы осенью, и окончательная ликвидация гетманства через 55 лет, и даже Гоголь, едущий в Петербург за литературной карьерой.

Запорожцы, союзники шведов, еще и ограбили напоследок тех из них, кто отстал от армии. Как пишет Крман, «у одних они отбирали вещи, у других – иногда и жизнь». Таков оказался этот странный союз…

Мазепа умер поздним вечером 2 октября 1709 года в Бендерах, куда бежал вместе с Карлом. Агония длилась более суток.

Тело положили в монастыре в Галаце. Но и после смерти ему не было покоя. Между Россией и Турцией началась война. Запорожцы, бежавшие вместе с Мазепой в Молдавию, воевали на стороне турок. Но это не помешало турецким солдатам в поисках сокровищ открыть могилу гетмана, а труп выбросить в Дунай. Казаки нашли останки и водворили их на прежнее место. В 1835 г. поверх гроба Мазепы похоронили какого-то молдавского боярина. Потом последовал запрет молдавского правительства хоронить в церквях и оба гроба перенесли в новую могилу справа от входа.

Был ли Мазепа героем? Давайте не забывать, что всю жизнь он пытался приспособиться к меняющимся обстоятельствам – даже союз со шведами возник не по его инициативе. Он изворачивался, боялся, ловчил, старался выплыть. Послужной список гетмана свидетельствует, что он не был идеалистом. Тем более последовательным борцом за украинскую идею. Покоевый шляхтич Яна-Казимира. Ротмистр его врага Дорошенко. Генеральный есаул при Самойловиче. Доносчик на Самойловича. Любимый слуга Петра и враг Петра. Перед нами игрок, а не герой.

Не нужно золотить его фигуру.

А вот подвиг украинских мух следовало бы помянуть добрым словом…

Вертепная культурка

Все мы с детства знаем, что в XVII веке уже были украинцы. Чубатые казаки с саблями и сулеями горилки, веселые девчата с веночками на голове, трудолюбивые мещане, бородатые попы, студенты Киево-Могилянской академии, вынюхивающие, где бы чего потянуть, бедные селюки, вечно бегающие от татар, панов и работы – в общем, целая страна с полнокровной и веселой жизнью. Она строила дома, муровала церкви, изобретала новые разновидности наливок и колбас, ездила в Крым за солью и просто друг к другу в гости. А вот какая у нее была культура? Полная загадка! Еще не родились Гоголь и Котляревский, еще не отправился шляться между домами загадочный Сковорода, еще не вылез на московскую службу Феофан Прокопович, придумавший Петру I идеологию целой империи… Так неужели тогда у них вообще никакой культуры не было? И кроме безглазых кобзарей, торговавших на площадях заунывными думами, они не знали других развлечений? Только лопали свои галушки и валились друг на друга делать новых, подобных себе галушкоедов?

Не верю! Что-то же у них должно было существовать для всеобщего пользования – какой-то примитивный эквивалент театра, кино и «мыльной оперы»? И оно у них было! Причем очень похожее на телевизор – только без электричества. А называлось – вертеп.

Сегодня это слово употребляется исключительно в переносном смысле. Когда в Верховной Раде парламентарии начинают тягать друг друга за чубы, говорят, что это «вертеп». Когда кто-то циничный и похотливый, прикидываясь святошей, разводит байки о морали, нынешнюю «вседозволенность» он обязательно обзовет этим словечком. Когда просто переругаются между собой тетки на базаре, то самая образованная из них непременно скажет: «Та це вертеп якийсь!»

Но вот что «оно» такое на самом деле, никто толком не видел и не знает, несмотря даже на то, что в энциклопедии об этом явлении сказано: «старинный кукольный театр на Украине. Возник в XVII в… Представления вертепа шли в специальном ящике (»скрыньке»), который по внешнему виду напоминал двухэтажный домик, своеобразную двухъярусную сцену. Вертепщик, передвигая деревянные куклы, прикрепленные к проволоке, произносил текст, изменяя голос соответственно характеру каждого персонажа. Персонажи вертепа – интересные социально-бытовые типы, разговаривавшие на сочном народном языке. Наиболее популярными среди них были: Запорожец, Москаль (Солдат), Цыган, Баба, Дьяк, Шинкарка и др.». В общем, правда. Но не вся. Баба, может, и «социально-бытовой тип». А вот Цыган? Даже из названия возникает подозрение, что, скорее, национальный. Тем более что еще несколько типов даже не названо.

От XVII–XVIII веков сохранилось несколько записей вертепных пьес. Увы, полностью они публиковались только в дореволюционное время крошечными тиражами, если не считать репринтного издания начала 1990-х – книги «Обычаи, нравы и поверья малороссиян», где воспроизведена одна из этих старинных комедий. Почему? Да потому, что с нынешней точки зрения они потрясающе неполиткорректны!

Судите сами. В журнале «Киевская старина» за 1882 год (т. IV) мне удалось отыскать две статьи об украинском вертепе. Одна из них была подписана известным культурным деятелем и меценатом позапрошлого столетия Григорием Галаганом. «Совершенно случайно, – писал он, – старинный вертеп сохранился в имении моем Сокиринцах… По рассказам моего отца, в 1770-х годах к моему прадеду зашли с вертепом киевские бурсаки. Вероятно, их представление принято было с большим сочувствием, потому что мой прадед, удержав на некоторое время странствующих артистов, устроил для себя вертеп, причем бурсаки передали вертепный текст и нотное пение местному хору певчих, существующему непрерывно до сих пор».

Над всеми действующими лицами, продолжает Галаган, «господствует Запорожец». В речах его «много глубокого своеобразного юмора, а в его действиях много сознания силы и господства, хотя и выражающегося в грубой форме: он всех и все побеждает, одинаково не понимая ни чувства уважения к кому бы то ни было, ни чувства страха пред кем или чем-либо».

Уважения действительно маловато. Зато юмора – хоть отбавляй. Запорожец появляется в сцене, представляющей шинок, в котором пирует Поляк. Тот сразу же убегает, заслышав его песню о том, что «не буде краще, як у нас на Україні! Що немає жида, що немає ляха: не буде ізміни!»

Казак сразу же начинает хвастаться:

Случалось мені, і не раз,

В степу варить пиво:

Пив турчин, пив татарин,

Пив і лях на диво;

Багацько лежить

І тепер з похмілля

Мертвих голов і кісток

З того весілля.

Но, оказывается, что у «героя» нет денег, чтобы расплатиться в шинке, принадлежащем, естественно, еврею. Потому что он – «козак Іван Виногура, у його добра натура. В Польщі ляхів оббирає, а в корчмі пропиває».

Зато жажда алкоголика просто одолевает. «Запорожец пьет водку из барила, еврей поддерживает барило и дрожит от страха», – пишет Галаган. Потом они начинают ругаться и драться. Наконец Запорожец убивает шинкаря, а потом подходит к колоколу и «ведет при этом довольно бессмысленные речи пьяного человека».

Дальше в той же манере главный герой расправляется с Чертом, потом хочет покаяться и зовет священника. Но тот оказывается униатским попом. Запорожец хочет бить и его со словами, что «уніатських попів не бив, а з них живих кожу лупив». Однако проворный отступник от православия туг же дает деру, вызвав одобрительную реплику своего мучителя: «Добре зробив, що втік!» Играет музыка.

«Этою последнею победою над всеми своими врагами оканчиваются сцены с Запорожцем, – завершает свое исследование Галаган, – прощаясь со зрителями, казак как будто чувствует, что он не всем мог угодить своими дерзкими выходками, и, уходя со сцены, говорит:

Що ж, панове?

По сій мові Будьмо здорові!

З пісні слова не викинеш

А що було, то барзо прошу про те не поминати,

Бо вже піду під курінь віку доживати.

Не стоит, наверное, выбрасывать слова и из истории культуры. Хотя кому-то она и может показаться не очень культурной. Что было, то было. Даже если это всего лишь сплошной вертеп!

Родная история вообще любит ходить по кругу. Задолго до того, как Лесе Украинке припечатали подобострастное провинциальное прозвище «украинская Сафо», ту же кличку носила еще одна поэтесса. Звали ее Маруся. Жила она в Полтаве в середине XVII века и была дочерью казачьего урядника Гордея Чурая, казненного поляками в 1638 году.

В исторической памяти Маруся застряла в основном благодаря песне «Ой не ходи, Грицю, та й на вечорниці», а еще как одна из первых украинских женщин-химиков. Она знала где, когда и какое зелье копать, в каких пропорциях его смешивать и как за считанные минуты молодого, здорового, только что скакавшего в гопаке казака превратить в неподвижно лежащий труп в шароварах.

Жертвой научных познаний Маруси и оказался Григорий Бобренко – казак того же Полтавского полка. Пообещав взять поэтессу в жены, он неожиданно изменил решение и женился на некой Гале Вишняк. Пылкое сердце девы-химика не выдержало и подсказало травонуть незадачливого Грицька, о чем осталось собственноручное стихотворение Маруси:

У неділю рано зіллячко копала,

А у понеділок переполоскала.

У середу рано Гриця отруїла.

У четвер надвечір Гриценько помер,

А прийшла п'ятниця – поховали Гриця.

Можно ли после этого называть Марусю «воплощением нравственной красоты украинского народа»? Трудно сказать. По современному Уголовному кодексу она пошла бы по статье «преднамеренное убийство с отягчающими обстоятельствами» (Гриць-то полтора дня мучился, выхаркивая перед смертью свои внутренности).

Но если взять в качестве основного правила народной морали принцип: «І сам не гам, і другому не дам!» то тогда, конечно, Маруся – идеал. Действовала она строго по его рекомендациям. И сложенная ею песня имеет любопытное продолжение:

А в суботу мати дочку била:

– Нащо ж ти, доню, Гриця отруїла?

– О мати, мати, жаль ваги не має:

Нехай же Грицько двоїх не кохає!

Нехай він не буде ні тій, ні мені

Нехай дістанеться сирій землині.

По версии, изложенной князем Шаховским в статье «Маруся – малороссийская Сафо» (в книге «Сто русских литераторов», т.І, СПБ, 1839), от казни отравительницу спас только Богдан Хмельницкий. Психически неуравновешенную полтавскую барышню он помиловал «с учетом головы» ее отца, казненного в Варшаве.

После помилования Маруся недолго жила на свете и умерла в 1653 году в возрасте двадцати восьми лет. Как утверждает Шаховский – в покаянии.

Как бы то ни было, эта бессмысленная уголовная история сумела поразить даже наших диковатых предков, живших в ту эпоху, когда людей резали чаще, чем свиней.

Берии XVIII столетия

Граждан удивляет беспредел. Они порой возмущаются беспомощностью следственных органов. Некоторые даже кричат: «Куда смотрит милиция?» Наивные! Кто же виноват, что некоторые до сих пор верят во всесильность киношных ментов?

Не нужно быть лопухом. В нашей стране каждый здравомыслящий гражданин обязан быть самому себе чуть-чуть Шерлоком Холмсом и хоть немного охранником. Ибо не для того заводились все эти «спецслужбы», чтобы спокойно храпел обыватель. Даже скорее наоборот.

Задолго до ГПУ и ЧК по всей России гремела слава другой не менее «благородной» организации – Приказа тайных дел. Возникнув при батюшке Петра I – Алексее Михайловиче Тишайшем, сие заведение благополучно пережило эпоху великих петровских реформ и даже послепетровское безвременье. Если что и поменялось в нем, то только название. В связи с общей политикой европеизации доморощенный Приказ стал именоваться Тайной канцелярией. В Украине действовал ее «филиал», в просторечии называемый Тайной экспедицией. «Дела ее и подвиги, – писал анонимный автор „Истории Русов“, – значили бы в нынешнее время бред горячки или помешанных умов, а тогда они были самые важные…»

В доказательство своих слов историк приводит следующий рассказ. Проезжал во времена Анны Иоанновны через украинское местечко Горек некий офицер Чекатунов. Недовольный приемом местного помещика, пошарил он зорким оком по стенам и узрел на печке крамолу – изразец с орлом, смахивающим на имперского двуглавого. Офицер тут же арестовал хозяина и отправил в Тайную экспедицию с доносом, «что он жжет на печах своих герб государственный неведомо с каким умыслом». Помещика допросили, и он при свидетелях и присяге поведал, что никаких умыслов не имел, а печь купил у гончара Сидора Перепелки – единственно с целью «зимою согревать горницы». Дело закрыли. Но любителю тепла пришлось умилостивить «детективов» еще и табуном лошадей.

Впрочем, это был действительно везучий помещик. Другим фартило меньше.

В октябре 1721 года в ознаменование победы над шведами Петр 1 принял в Петербурге титул императора. А примерно через год, 16 ноября 1722 года, в Конотоп приехал продавать дрова малороссийский крестьянин Данило Белоконник. Завершив коммерцию, он так загулял, что послал в шинке императора по матери. Еще и прибавил: «Таких императоров много. Черт вас знает, кто такой ваш император!»

Пивший вместе с Данилом гренадер Спицин тут же крикнул: «Слово и дело!» и понесся с доносом к своему подпоручику. Тот арестовал Белоконника, и в результате различных бюрократических церемониалов мужик оказался сначала в Глухове – в Малороссийской коллегии, а потом – в Петербурге, в Тайной канцелярии.

Там постановили допросить крикуна «с пристрастием». Несчастный ни в чем не отпирался: «Молвил я, Данило, такие слова, не ведаючи того, что гренадер про государево здоровье пьет. А мыслил я, что он пьет за какого боярина и называет его императором, а не про государя. Не знал я, Данило, по простоте своей, что его царское величество соизволили зваться императором».

Приговор состоялся через четыре месяца после преступления: «Бить его, Белоконника, батоги нещадно, а по битье освободить, и дать ему на проезд пашпорт…» Отныне алкоголик Данило императора с боярином уже никогда не путал.

Вообще в Украине, как видно из следственных дел, любили поносить государя – причем непременно после кварты горилки. Почти одновременно с делом Белоконника Тайная канцелярия расследовала пьяные речи некоего Лукьяна Нечитайло – тоже «диссидента». Засидевшись допоздна с собутыльниками 27 сентября 1722 года у дьячка церкви Ильи в Глухове, бродячий школяр Нечитайло изложил присутствующим свою заповедную мечту – или жениться, или постричься в монахи, после чего, как сказано в деле, «избранил его величество». Чем так мешал царь Нечитайло жениться, неизвестно, но доносчики нашлись и тут. Неудавшийся монах-жених покаялся с первого допроса, не дожидаясь пытки. Тем не менее приговор был суров – тридцать ударов кнутом, вырезание ноздрей и вечная каторга.

Занималась Тайная канцелярия и «аномальными явлениями». Народ тогда еще не видел НЛО. Но некоторые странные вещи в небе уже летали. В январе 3 720 года иеромонах Порфирий Спасского Новгород-Северского монастыря узрел целое видение. По его словам, над монастырем витали голова, около нее сабля и два перекрещенных палаша, две руки и две ноги, два полумесяца, две звезды и буква «П».

Видение Порфирий тут же запечатлел чернилами на бумаге, после чего монахи стали снимать с него копии и распродавать народу.

Популярность этого художественного изделия стала так велика, что архимандрит монастыря Геннадий переправил и рисунок, и его автора к гетману Скоропадскому, а тот откомандировал его к фельдмаршалу Меншикову, находившемуся в Нежине. Меншиков пригрозил Порфирию пыткой и велел нарисовать видение снова по памяти. Некоторые детали этого рисунка отличались от первоначальной версии: фельдмаршал решил, что монах – аферист, и отослал его в Петербург с сопроводительным письмом:

«Понеже Новгородского монастыря монах, самый плут, Порфирий издал изображение, будто он видел на небе. А каким образом оное его плута вымышленное, будто виденье было, и которого числа, тому при сем прилагаю учиненные им плутом в подобии рисунок. А рисунков этих здесь, в Малороссии, зело размножилось…»

«Галлюцинация» обошлась «плуту Порфирию» в лишение сана и вечную ссылку в Соловецкий монастырь. Допрашивал расстригу лично глава Тайной канцелярии Петр Толстой. На дыбу беднягу не подымали, а только привели в застенок и вложили руки в ременной хомут. В прочих же случаях именно пытка служила главным орудием следствия.

В отличие от испанской инквизиции, обладавшей множеством технических средств, русские заплечных дел мастера обходились дыбой, тисками для пальцев и холодной водой, которую лили тонкой струей на обритую голову. Как оказалось, этого вполне хватало. Столкнувшись с тем, что под пыткой подследственные врут не меньше, чем до нее, государев сыск изобрел оригинальный метод против самооговора. Пытали три раза. Если речи во всех случаях совпадали, на том мучения прекращались. Если же хитрец путался в показаниях, назначались еще три пытки, и так «пока с трех пыток одинаковое скажет». Ну, и на крайний случай водили горячим веничком по бокам… Тоже не более трех раз.

По сути петровское правосудие мало чем отличалось от сталинского. Последнее больше всего ценило признание – «царицу доказательств». При Петре уважали то же самое. Только называли иначе – «лучшим свидетельством всего света», как сказано во второй главе «Краткого изображения процессов».

Оклеветанный фельдмаршал

В русской истории у фельдмаршала Миниха плохая репутация. В украинской – ее совсем нет. В чем же дело? Может, он проигрывал сражения? Или воровал солдатские пайки? Нет и еще раз нет! Все сражения Бурхард Христофор Миних выиграл с разгромным счетом, победив даже чуму. А воровать у своих «орлов» сухари ему и в голову бы не пришло. Он довольствовался взятыми у турок трофеями. А их хватало. Так почему же придворные историографы съели славу фельдмаршала, – как архивные крысы орденский наградной диплом? Бурхарду Миниху посчастливилось командовать русской армией в эпоху печально известной «бироновщины». Империей правила царица Анна – вступившая на трон после очередного дворцового «передела» племянница Петра Великого. Женщина тучная и самодержавная, она тем не менее нуждалась в мужской поддержке. A «поддержать» государыню мог только бывший конюх Эрнст Бирон, возведенный за свои качества в герцогское достоинство. Этот страстный лошадник обожал императрицу искренне, от всего сердца – ее августейший зад напоминал ему мощную стать его любимых кобыл. Счастливый альфонс занял все свободные на тот момент в империи высшие посты и ввел для поддержания порядка режим террора, превзойти который удалось только через двести лет неутомимому трудоголику Иосифу Сталину.

Но нашего героя все это мало касалось. Его-то пригласил на русскую службу еще Петр I. Дед Миниха был простым немецким крестьянином. Дворянство выслужил только его отец. А сам Бурхард Христофор до того, как приехать в «страну северных варваров», успел повоевать чуть ли не в половине европейских армий, отметившись под победоносными знаменами герцога Мальборо и Евгения Савойского. Петр ценил его как инженера и артиллериста. Работа Миниха по строительству Ладожского канала так понравилась царю, что тот заявил в Сенате: «Из всех иностранцев, бывших в моей службе, он лучше всех умеет предпринимать великие дела!»

Пока Бирон развлекал императрицу, кто-то должен был заниматься делами. И Миних занимался, управляя одновременно Военной коллегией и полицией, достраивая Ладожский канал и учреждая Кадетский корпус. Благодаря ему в русской армии появилась тяжелая кавалерия – кирасиры – и на треть возросло количество артиллерийских стволов. Как иностранца молва, естественно, зачислила Миниха в «немецкую» партию. Но парадокс состоит в том, что именно он принял строгие меры против проникновения в русскую армию чужеземных авантюристов. Привилегии иностранцев фельдмаршал упразднил, жалованье их сравнял с таким же у русских сослуживцев (до этого первые получали вдвое больше) и впредь повелел принимать на службу только тех, «кои в знатных европейских армиях служили».

В 1736 году реформировавшая армия получила возможность испытать себя на деле. В степях Украины вспыхнула война с турками. «Причиной Турецкой войны, – пишет историк Антон Керсновский, – явилось желание уничтожить унизительный для России Прутский договор и обуздать подвластных Турции крымских татар, опустошавших Малороссию своими набегами».

Эх, и досталось же Миниху за эту войну от позднейших историков! Причем за то, что и татар, и турок он неизменно побеждал – но не так, как хотелось его комментаторам.

До Миниха доблестная русская армия и не менее доблестные запорожские казаки возились с крымскими хищниками более трехсот лет. Возились по одному и тому же сценарию. Татары шли в набег. Казаки его отражали и, если получалось, сами старались накрасть чужого, а затем пропить. Несколько раз степняки сжигали Киев, однажды даже Москву. Вершиной же славянских успехов в Крыму явилось взятие Кафы гетманом Сагайдачным в 1616 году, о котором во времени Миниха успели основательно забыть. Зато хорошо помнили об окружении армии Петра I на Пруте, когда только подкуп коррумпированного турецкого командования спас победителей при Полтаве от капитуляции.

Неразрешимой проблемой войны с татарами казалось отсутствие в степи продовольствия и воды. Банды кочевников довольствовались малым, поедая сырую конину. Русская же армия жалась к рекам – Днепру и Дону – по которым можно было подвозить продовольствие.

– Нет, так нельзя! – заявил фельдмаршал. – Мы пойдем прямо на Бахчисарай!

– А жрать-то что в Диком Поле будем? – поинтересовались помнившие прежние поражения русские генералы.

– Я не собираюсь истощать вас постом, господа, – усмехнулся железный немец. – Все необходимое мы повезем с собой.

– Татары могут отбить обозы…

– Не отобьют, если вы будете беспрекословно выполнять мои приказы!

Трудолюбивый германский выходец заставил славянских бездельников вкалывать так, словно все они родились в его родном Ольденбурге. В конце концов, кто сказал, что война – это героизм? Война – это всего лишь работа.

Главной базой операции стал Киев. Сюда согнали сорок тысяч телег и пятьдесят тысяч быков. Выстроившись в гигантское каре, пехота окружила обоз замкнутым со всех сторон четырехугольником. Кавалерия заняла место на флангах. Быки жалобно замычали, предчувствуя судьбу живых консервов, и с Божьей помощью неспешными переходами (не более десяти верст в сутки), русская армия, направляемая германской волей, двинулась в степь. Татары только облизывались, тужась уколоть этого ощетинившегося во все стороны штыками ежа. Но безуспешно! Через месяц неотвратимые в своем наступлении русские полки были под Перекопом. 21 мая они захватили перешеек, 5-го июня Евпаторию, а 16-го (впервые в истории!) притаившийся в уютной долине Бахчисарай. Столицу хана ограбили, загадили, опустошили, а на прощание подожгли. Съев и выпив все, что только можно в Крыму, армия покинула полуостров исключительно из-за начавшихся болезней и нехватки продовольствия. В одном из боев казаки захватили коляску хана и его подзорную трубу английской работы. Миних сторговал ее за деньги у казаков и в последующих походах никакой другой не употреблял. Фельдмаршал мог бы просто отобрать ее, используя свое положение, но был по-немецки щепетилен – он хотел, чтобы его не только боялись, но и уважали.

Еще через год армия Миниха захватила Очаков, потом Хотин, разбила турок в чистом поле под Ставучанами. Миних грезил походом на Константинополь. Но Россия, в отличие от него, уже устала и заключила мир. Единственным реальным результатом войны стало то, что татары отныне боялись ходить в набег на Украину – «прогулка» Миниха в Бахчисарай сломала их психику навсегда.

Вскоре скончалась императрица Анна, назначив преемником внука Ивана Антоновича, а регентом – ненавистного всем Бирона. Терпеть над собой альфонса, выслужившегося в царской спальне, герой степных походов не мог физически. Он не был похож на современных генералов.

В ночь на 8 ноября 1740 года Миних лично выудил Бирона из постели. Чудовище, терроризировавшее всю страну, было арестовано и отправлено в Сибирь.

Россия странно отблагодарила фельдмаршала за этот поступок. Воцарившаяся через год Елизавета Петровича тут же отправила Миниха в ссылку. Она боялась инициативного полководца, боялась его замыслов, его неукротимого трудолюбия. Да мало ли что может прийти такому в голову?

О Минихе старались не вспоминать. Но охотно пользовались его идеями. Именно он, вернувшись через двадцать лет ссылки в Петербург, подал Екатерине II проект изгнания султана из Европы. Именно его победы убедили русских, что турок можно и нужно бить. Этот никогда не жаловавшийся, спавший по три часа в сутки фельдмаршал с лицом, покрытым волевыми морщинами, был так же неутомим, как впоследствии Суворов. Его не сломили ни войны, ни опала. Он умер на восемьдесят пятом году, пережив восемь (!) царей. Завоевание Крыма Суворовым и Потемкиным, произошло по его замыслу. И в том, что сейчас этот Крым принадлежит Украине, есть заслуга этого немца – несправедливо оболганного и забытого. Забытого именно потому, что он был слишком велик.

Как Екатерина восстановила Сечь

О том, что Екатерина ІІ в 1775 году сделала из Запорожской Сечи скирду гноя, знают все.

Катерино, вража мати, що ти наробила?

Край веселий, степ широкий та й занапастила.

– пелось в известной народной песне.

Но тогда как же объяснить, что до самого 1917 года в составе русской армии воевали запорожцы? Причем самые настоящие, неопереточные – 1-й Запорожский Императрицы Екатерины Великой полк Кубанского казачьего войска. И воевали хорошо! Блестяще, прямо скажем, воевали! За взятие Карса им пожаловали серебряные георгиевские трубы. За отличие в Турецкую войну 1877–78 гг. – георгиевский штандарт. За покорение Западного Кавказа – специальные памятные знаки на папахи. Екатерина II числилась в полку «вечным шефом». Интересно, как все это согласуется с версией о чуть ли не животной ненависти матушки-царицы к чубатым степным рыцарям, которых она якобы только то и делала, что «розпинала»?

Кстати, ясно вижу эту картину, столь любезную нашим историкам-квазипатриотам: на кухне Зимнего дворца скучает императрица. За окошком гаснет унылый петербургский денек.

– Скука, Александр Васильевич, – жалуется Екатерина фельдмаршалу Суворову.

– Так точно, Ваше Величество! – рапортует молодец фельдмаршал.

– А не распять, ли нам запорожца? – вдруг оживляется Екатерина. – Не занапастить ли шельмеца?

– Обязательно занапастить! – веселеет герой Измаила, – А лучше сразу двух, чтобы им в одиночку не скучать!

Естественно, все это фантасмагория. А на самом деле было так.

Уже через год после роспуска Запорожской Сечи Григорий Потемкин, только что назначенный Новороссийским генерал-губернатором, почувствовал, что без казачков как-то скучновато. По осенней степи гулял ветер, играя сухой травой, как чуприной на мертвой казацкой голове, а в воздухе неумолимо пахло новой войной с турками, хотя предыдущая закончилась всего два года назад.

Как пьянел тогда вернувшийся из победоносной армии молодой генерал от должности вице-президента Военной коллегии! И как, играя вельможу, опрометчиво осек своего давнего знакомца, запорожского депутата Антона Головатого: «Не можно вам оставаться. Вы крепко расшалились и ни в коем виде не можете уже приносить пользы!»

Валы Сечи срыли. Запорожцы разбрелись по плавням тягать карасей. Но уже 31 октября 1776 года Потемкин вынужден был подать царице доклад о том, что южная граница империи стоит нараспашку, как ворота трактира, а для защиты ее нужно срочно формировать гусарские полки из тех казаков, что еще остались рыбачить на старых местах. Но только те не хотели идти в гусары! Они любили свободу – им не нравились тесные гусарские штаны! И тогда Потемкин вспомнил о Головатом. К счастью, тот был жив, хотя после погрома Сечи едва не застрелился.

Вместе с еще одним депутатом – Сидором Белым – уволенные в отставку и лишившиеся смысла жизни, они встали на проезжей дороге и порешили, прочтя молитву, пальнуть друг в друга при слове «аминь». Вскоре весельчак Головатый уже рассказывал эту историю в виде анекдота: «При слове „избави нас от лукавого“ я остановился, опустил пистолеты, обратясь к Белому, спросил:

– А знаешь що, батьку?

– Що?

– Вот мы постреляемся?

– Атож!

– И нас тут найдут мертвых?

– Эге!

– И скажут: «Вот два дурня, запорожцы, напились мертвецки и пострелялись, сами не зная, чего».

– Так що робыты?

– Цур ему стреляться! Поедем дальше!

– Справди, цур ему!

Попросив у Бога прощения, старшины приложились к дорожной баклажке и со словами: «Что будет, то и будет!» пустились в путь.

А уже 6 апреля 1784 года Потемкин добыл разрешение императрицы обновить Войско Запорожское «на манер Донского», а Сидора Белого отправил на Дунай к тем казакам, что перешли на турецкую сторону. Но задунайцы не захотели возвращаться, требуя восстановления всех вольностей и клейнодов.

Наконец сечевой строй был обновлен. Белого избрали кошевым атаманом. Головатого – судьей. А 27 февраля 1788 года Суворов прислал «Верного Запорожского войска Атаману кошевому Белому» пожалованные царицей клейноды – знамя с синим крестом, бунчук и булаву. В том же году вспыхнула война с турками, в которой запорожцы воевали так, как, может быть, никогда раньше.

Именно они ночным штурмом овладели Хаджибеем на месте, где нынешняя Одесса. Лихой атакой захватили остров Березань. А под Измаилом, высадившись со стороны Дуная, ворвались в крепость в самом неожиданном месте.

Тогда же войско получило новое название – Черноморское. А Потемкину достался диковинные титул «Великого гетмана казацких войск Екатеринославских и Черноморских». Он и умер в степи на руках у черноморцев из своего конвоя. Смерть эта страшно опечалила казаков – неожиданно они лишились того, кто из врага превратился в их надежнейшего «лоббиста».

Головатому пришлось снова собираться в Петербург – хлопотать о переселении войска на Кубань, где можно было жить в предельной воле. Щедро сыпя добытыми на войне червонцами и обновляя полезные знакомства, депутаты нашли самый короткий путь в царский дворец – петербургские гостинные кишели земляками, оккупировавшими все самые вкусные бюрократические места.

С одинаковой легкостью носивший европейский камзол и казацкий кунтуш Головатый вырядился на прием к императрице истинным запорожцем и даже захватил с собой бандуру. А в самый ответственный момент растрогал своим пением Екатерину чуть ли не до слез:

Встань, батьку, великий гетьмане;

Милостивый великий пане,

Встань, Грицьку, промов за нас слово,

Проси цариці – все буде готово.

Лаконичный камер-фурьерский журнал, фиксировавший все придворные события, не уточняет, захотелось ли Екатерине, чтобы князь Потемкин восстал из праха и тут же повалил ее на постель, как это случалось в прошлые времена, но «основной инстинкт» императрицы был приятно потревожен воспоминаниями. Всплакнув о безвременно почившем Гришеньке, Екатерина II подмахнула соответствующий указ. Бумага, выданная на руки Головатому, торжественно гласила:

«Войско козачье Черноморское, собранное покойным генерал-фельдмаршалом князем Потемкиным-Таврическим из верных Козаков бывшей Сечи Запорожской, в течение последней нашей с Портой Оттаманской войны многими мужественными на суше и водах подвигами оказало опыты ревностного к службе нашей усердия и отличной храбрости.

В воздаяние таковых сего войска заслуг Всемилостивейше пожаловали мы оному в вечное владение состоящий в области Таврической остров Фанагорию с землею между рекою Кубани и Азовского моря».

За новым войском закреплялись старинные привилегии самоуправления. Губернатору Таврии паручалось освободить всех оказавшихся в крепостном состоянии запорожцев и разрешить им присоединиться к черноморцам Головатого. Для переселения выделялось 30 тысяч рублей, провиант и «всевозможные вспоможения».

Так было положено начало Кубанскому казачеству, существующему до сих пор. Головатый же, радуясь окончанию семнадцатилетней одиссеи, сложил песню, начинавшуюся словами: «Годі нам журитися, пора й перестати!»

О том, что раздумал стреляться, он никогда не жалел.

Гениальная капитуляция Разумовского

Гетман Разумовский не был трусом. Именно ему обязана своим престолом Екатерина II. В ночь переворота 1762 года гетман лично поехал в гвардейский Измайловский полк, командиром которого состоял, и взбунтовал его против Петра III – за будущую «матушку-императрицу», а пока просто Екатерину Алексеевну. Измайловцы, среди которых по традиции преобладали выходцы из Украины, безоговорочно поверили своему земляку – признали в нем вождя. Но тогда почему же этот смелый и решительный мужчина в полном расцвете сил, проделывавший без труда многоверстные прогулки верхом, всего двумя годами позже так спокойно даст лишить себя гетманского достоинства? Откажется от него чуть ли не добровольно – по собственной просьбе «в рассуждении пространства многотрудных дел малороссийских», как уверяла в своем манифесте та же Екатерина II.

Внезапное помутнение рассудка? Приступ неожиданного слабоволия? Наши историки любят укорять гетмана, рисуя его чуть ли не предателем национальных интересов. Но легко судить задним числом, не вылезая из затхлого архивного уюта. Совсем другое – ежиться под холодным ветром вечности на шатких досках исторической сцены, когда решать нужно здесь и сейчас, а промедление смерти подобно.

Начнем с того, что никакой Украины граф Кирилл Разумовский не предавал, потому как ее тогда попросту не было. Была Малороссия – крохотное марионеточное государство, не способное себя толком защитить даже от собственных разбойников, шаливших на лесных дорогах. По аналогии с известным выражением Молотова «Польша – уродливое детище Версальской системы» Малороссию можно было назвать «уродливым детищем Андрусовского перемирия 1667 года». Вся она помещалась в пределах нынешней Черниговской и Полтавской областей – да еще города Киева с окрестностями. Западная граница проходила по Днепру. Запорожская Сечь гетману не подчинялась – Петербург спускал ей циркуляры напрямую. Слобожанщина – нынешняя Харьковщина – считалась исконно российской территорией, лишь заселенной украинскими казаками, бежавшими сюда еще при Хмельницком после поражения под Берестечком. На юге простирались необозримые степные просторы, контролируемые татарами.

Что же было у гетмана? Да почти ничего! Все то, что мы сегодня называем Украиной – все Правобережье, вся Таврия, – находилось в руках чужаков – Польши и Крымского ханства. По сравнению с ними Россию было трудно считать врагом. Для Польши украинцы представляли интерес только как дармовая рабочая сила в магнатских латифундиях. А для татар были чем-то вроде декоративных зверьков, которых легко поймать и тут же «загнать» туркам – в гарем или на галеры.

Военные силы гетманщины представляли собой фикцию. За сто лет, прошедших после Хмельницкого, украинские казаки фактически потеряли боеспособность. Последним военным испытанием для них стала русско-турецкая война 1735–1739 годов. Тогда Малороссия должна была выставить 16-тысячный вспомогательный корпус, из которого больше трех тысяч (почти каждый пятый!) тут же дезертировали по дороге на службу. А из тех, что дошли, половина были без лошадей и, по меткому выражению русского фельдмаршала Миниха, «как мыши, только даром хлеб едят»).

Разумовский за четырнадцать лет своего правления ничего не сумел изменить в этой области, ограничившись чисто декоративными улучшениями. Казакам впервые ввели единообразную форму в виде синего кафтана с красными отворотами, но заставить маршировать по новейшим западноевропейским образцам так и не смогли. Впрочем, не очень и старались. В гетманской столице Глухове появилась кофейня, итальянская опера и французский пансион. А вот о хорошем прусском унтер-офицере с палкой в горячке «культурної розбудови» как-то не позаботились. Хотя именно он мог вдохнуть боевой дух в банды слоняющихся без дела малороссийских дезертиров.

Конечно, был еще и народ. Но на него полагаться не приходилось. Народец гетману попался особенный – другого такого не сыскать было во всей Европе. Украинский историк Дмитрий Бантыш-Каменский так характеризовал своих соотечественников: «Малороссиянин, вялый, беспечный – изворотлив, неутомим, когда надеется достигнуть чрез сие преднамереваемой цели. Добродушие и простота, по-видимому, отличительные черты его характера; но они часто бывают следствием хитрости, отпечатка ума. Гордость, прикрываемая сначала ласковым, услужливым обращением, является во всей силе по получении желаемого. Она особливо разительна, когда малороссиянин обращается с младшими, возвысясь из низкого звания игрою случая, сгибчивостью, без особенных достоинств». Сама природа, утверждал Бантыш-Каменский, «расточая с обилием дары свои в плодоносном сем краю, производит беспечность, вялость в жителях». К тому же «древнее хлебосольство и излишнее употребление горячих напитков между простым народом доселе продолжается, особливо в южных странах Малороссии».

Взять числом, а не уменьем эта этническая масса тоже не могла. Население России насчитывало одиннадцать миллионов душ мужского пола, а Малороссии – чуть больше миллиона. (Женщин и детей в те времена не считали, так как они не платили податей. Правительство интересовали только потенциальные солдаты и реальные налогоплательщики.)

Правда, гетман пытался улучшить «породу». В 1761 году он издал первый в истории Украины универсал против алкоголизма. «Малороссияне не только пренебрегают земледелием и скотоводством, от которых проистекает богатство народное, но еще, вдаваясь в непомерное винокурение, часто покупают хлеб по торгам дорогою ценою не для приобретения каких-либо себе выгод, а для одного пьянства, истребляя лесные свои угодья и нуждаясь оттого в дровах, необходимых к отапливанию их хижин». Разумовский запрещал отныне гнать водку всем, у кого не было собственных лесов. Универсал внес полное смятение в умы малороссиян. По сути гетман сам подорвал социальную базу собственной власти, лишив население мелких ежедневных радостей.

Но вся правда состояла еще и в том, что подвластный Разумовскому малочисленный и сильнопьющий народ еще и мечтал. Главных фантазий было две: как бы отобрать у поляков захапанное Правобережье и навеки запереть в Крыму хана с ордой людоловов. Обе казались несбыточными. За их исполнение с энтузиазмом пили. Но для воплощения ничего не делали.

Дальнейшее следует считать моей реконструкцией. В начале 1760-х годов в окружении Екатерины II окончательно созрел план изгнания турок из Европы. И где-то в Петербурге между фаворитом императрицы Григорием Орловым и Кириллом Разумовским мог состояться примерно такой разговор:

– А что ты там, гетман, у себя в Малороссии делаешь?

– С пьянством борюсь.

– И все?

– А разве мало?

– Да мы тут с братцем Алешкой решили турок малость того… Ну, чтоб их вовсе не было. В смысле, поблизости. Нам твоя Малороссия очень нужна. Быки, люди… Одним словом, ресурсы. А казаков мы быстро переучим. У нас специалисты хорошие есть – Суворов, например, большие надежды подает. Ты же турок из Европы не собираешься изгонять?

– Да нет пока…

– Ну, так зачем тебе Малороссия? Давай меняться. Мы тебе пансион хороший плюс город Батурин в кормление, а ты нам общее руководство. А с матушкой-императрицей мы все мигом утрясем.

Гетман подумал. Сравнил одиннадцатикратное превосходство сил братьев Орловых со своими собственными – и капитулировал. Капитулировал почетно и со вкусом – уволившись «по собственному желанию». Самое интересное, что Орловы вместе с Екатериной и Суворовым действительно реализовали украинскую мечту, вытурив турок из Европы. Малороссам оставалось только заселить эти земли, разбухнув в начале XX века до вполне приличной цифры в сорок миллионов душ.

Разумовский же, по словам Бантыш-Каменского, «кончил мирно жизнь свою 9 января 1803 года, на семьдесят пятом году от рождения, в местах, наслаждавшихся некогда тишиною под кротким его правлением. Очевидцы и предание свидетельствуют о редкой справедливости, величии души, природном уме, доброте сердца, беспримерной щедрости, правдолюбии и веселом нраве сего вельможи».

А что? Умение красиво сдаться – не последняя в жизни вещь!