Бродель Ф. Средиземное море и средиземноморский мир в эпоху Филиппа II

ОГЛАВЛЕНИЕ

Незабвенному
Люсьену Февру,
в знак признательности
и сыновней привязанности

До сегодняшнего дня в Новом Свете
не обнаружено никакого Средиземного моря,
в отличие от Европы, Азии и Африки.
X. Акоста.
Естественная история

Предисловие к первому изданию

Я всегда страстно любил Средиземное море, подобно многим другим выходцам с Севера. Я с удовольствием посвятил ему годы научных занятий, которые были для меня, наверное, чем-то большим, чем вся моя молодость. Надеюсь, что взамен частичка этого удовольствия и все очарование средиземноморского блеска отразятся на страницах моей книги. Лучше всего было бы, как это делают романисты, произвольно обращаться с ее персонажем, никогда не теряя его из виду, заставляя читателя на каждой странице ощущать его величественное присутствие. Но, к несчастью или к счастью, нашему ремеслу чужда восхитительная гибкость романа, так что тому, кто захочет воспользоваться этой книгой, придется обратиться к собственным воспоминаниям, к своему знанию о Внутреннем море и украсить ими, в свою очередь, мой текст, помогая мне воссоздать это властное присутствие, передать которое я всеми силами старался.
Я полагаю, что само море, каким мы его видим и любим, лучше всего рассказывает о своем прошлом. И если это убеждение — единственное, что я вынес из наставлений профессоров географии в Сорбонне, мое упорство в следовании ему придает свой оттенок и смысл моему начинанию.
Не без основания можно заметить, что проще было бы описать неразрывную связь истории и пространства на другом примере, нежели Средиземноморье, тем более что в человеческом измерении биография Внутреннего моря в XVI столетии выглядит еще более внушительно, чем сегодня. Ее герой сложен, громоздок, неординарен, он не укладывается в привычные рамки, Обычный стиль исгориописания — «такой-то

16

родился тогда-то» — к нему не подходит; к этому герою неприменим добросовестный рассказ о событиях, как они происходили; Средиземное море — не просто море, а, как было сказано, «комплекс морей», к тому же морей, испещренных островами, рассеченных полуостровами, обрисованных изрезанными побережьями. Его жизнь неотделима от земли, его поэзия пронизана сельскими мотивами, его мореплаватели — одновременно крестьяне. Это в такой же степени море оливковых рощ и виноградников, как и море узких гребных судов и круглых купеческих кораблей, и его историю нельзя отграничить от мира суши, как глину нельзя оторвать от рук мастера, придающего ей форму. Lauso la mare e tente'n terro («Восхвали море и оставайся на суше»), говорит провансальская поговорка.
Итак, нам затруднительно в точности определить, что за исторический персонаж Средиземноморье, — для этого необходимы терпение, не одна попытка и неизбежные ошибки. Более чем отчетливым Средиземное море представляется в океанографии, геологии, географии — в признанных и расклассифицированных областях. Но Средиземное море в истории? Сотни авторитетных мнений предостерегают нас: не пытайтесь отождествить его с тем-то или тем-то, его мир не замкнут в себе, его очертания размыты. Горе, признаемся мы, вооруженные собственным опытом, горе историку, который думает, что этот болезненный вопрос его не касается, что Средиземноморье как исторический персонаж не нуждается в определении, будучи давно определенным, отчетливым, легко узнаваемым и занимающим во всеобщей истории то место, которое обозначено пунктиром географических очертаний. Но что дают эти очертания для нашего исследования?
Если уж писать историю моря, можно ли ограничиться менее чем пятидесятилетним отрезком, останавливаясь, с одной стороны, у Геркулесовых столпов, а с другой — у морского коридора, подступы к которому охранял уже седой Илион? Возникающие с самого начала проблемы определения рамок исследования тотчас же влекут за собой все остальные: ведь ограничить означает определить, воссоздать, проанализировать и, в данном случае, избрать и попытаться очертить, если угодно, некую философию истории.
Это верно, что в нашем распоряжении — невообразимая масса статей, мемуаров, разных изданий, книг, исследований как собственно историков, так и других не менее интересных авторов из смежных областей: этнографов, географов, ботаников, геологов, инженеров. На свете не сыскать столь

17

же разъясненного во всех отошениях, подробно описанного места, чем Внутреннее море и страны, освещаемые его бликами. Но невзирая на риск показаться неблагодарным по отношению к предшественникам, надо сказать, что эта печатная масса, как вулканический дождь из пепла, погребает под собой исследователя. Слишком многие из этих публикаций говорят языком вчерашнего дня, во многих аспектах устарели. Предмет их интереса — не безбрежность моря, а только маленький кусочек его мозаики, не ритм его великого дыхания, а поступки и деяния государей и толстосумов, пыль повседневности, слабо соприкасающейся с величавой и медленной историей, занимающей нас. Слишком многие из этих работ следовало бы перепроверить и соотнести с общей массой, глубоко переиначить, чтобы вдохнуть в них новую жизнь.
Невозможна к тому же история моря без обращения непосредственно к ее обширнейшим архивным источникам. Но не превышает ли такая задача силы одного историка? В XVI в. не было средиземноморского государства, которое не имело бы своего хранилища рукописей, обычно богатого документами, уцелевшими от пожаров, осад и прочих катастроф, знакомых средиземноморскому миру. Но для учета и обозрения этих несметных сокровищ, таящихся в золотых рудниках истории, понадобилась бы не одна жизнь, а двадцать жизней или двадцать исследователей, каждый из которых готов пожертвовать своей жизнью. Быть может, в один прекрасный день в мастерских истории станут непригодными наши приемы мелких ремесленников Тогда общую историю станут писать по оригинальным текстам, а не по книгам, как в данном случае, предлагающим сведения, взятые более или менее из первых рук. Надо ли говорить, что я не исчерпал всех возможностей доступных мне архивных документов, предельно большое число которых я постарался просмотреть; что моя книга поневоле является частным исследованием; что ее выводы, как мне заранее известно, будут оспорены, подвергнуты критике, преодолены и что к этому я и стремлюсь? Так движется и должна двигаться историческая наука.
В то же время в силу своего неблагоприятного хронологического положения между последними вспышками Возрождения и Реформации и уже надвинувшейся суровой эпохой XVII века Средиземноморье во второй половине XVI века представляет собой «обманчиво привлекательный сюжет», как писал Люсьен Февр. Нужно ли подчеркивать, в чем его интерес? Знать, чем стало Средиземноморье в начале Нового времени, когда мир перестал жить ради него, вращаться вокруг него и в его ритме,

18

будет небесполезно. Тезис о его стремительном упадке, о котором всегда говорят, не кажется мне особенно основательным — скорее, наоборот, все свидетельствует о противном. Но, оставляя в стороне этот драматический момент, я полагаю, что все связанные со Средиземноморьем проблемы обладают чрезвычайной человеческой ценностью и, следовательно, интересны как историкам, так и неисторикам. Думаю даже, что их отголоски доходят до нашего времени и что они не лишены той «полезности» в узком смысле слова, которой Ницше требовал от истории вообще.
Я не стану далее распространяться о привлекательности и об искушениях, которые таит в себе этот сюжет. Его ловушки, то есть сложность и обманчивость его поворотов, уже перечислены. Я бы добавил еще следующее: среди наших исторических сочинений ни одно не могло быть для меня предметом подражания. Посвященное текучему пространству историческое исследование, помимо всех достоинств, несет в себе и все опасности, связанные с непривычным. Но, грубо уравновесив чаши весов, не был ли я прав, когда принял рискованное решение и, позабыв о благоразумии, счел, что игра стоит свеч?
Мое оправдание заключается в самой истории написания этой книги. Первоначально, в 1923 г. мои намерения были более благоразумными: она была задумана в классической форме исследования, посвященного средиземноморской политике Филиппа П. У моих тогдашних учителей эта идея встретила горячее одобрение. Ее воплощение виделось им в русле истории дипломатии, маловосприимчивой к выводам географии, достаточно равнодушной (как слишком часто и сама дипломатия) к экономике и социальным проблемам; относящейся свысока к достижениям цивилизации, литературы и искусства, великих свидетелей всякой достойной внимания истории; в русле той истории дипломатии, которая закостенела в собственных предрассудках и чурается всякого выхода за пределы канцелярских кабинетов, к подлинной бьющей ключом жизни. Объяснить политику Мудрого Монарха означало для них прежде всего распределить между государем и его советниками меру ответственности за выработку этой политики, за ее изменения в зависимости от обстоятельств; установить исполнителей главных и второстепенных ролей; составить подробнейший отчет о политике

19

Испании в мире, где Средиземноморье занимало лишь один раздел, и притом не самый важный.
Начиная с 80-х годов XVI века все силы Испании были одним махом повернуты к Атлантике, где грандиозная империя Филиппа II должна была, сознавая или нет грозящую ей опасность, выдержать упорную борьбу не на жизнь, а на смерть. Мощное движение маятника бросило Испанию навстречу ее атлантическому жребию. Прислушаться к этим подземным толчкам, к этой динамике испанской политики и предпочесть такое исследование детальному расписыванию шагов Филиппа II или дона Хуана Австрийского; полагать к тому же, что, несмотря на их иллюзии, эти персонажи часто лишь действовали по заданному сценарию, означало уже выйти за традиционные рамки дипломатической истории. Однако задаваться вопросом, не имело ли Средиземноморье за пределами спорадической политической игры далекой Испании (игры довольно бесцветной, если не считать патетической вспышки Лепанто) своей собственной истории, своей судьбы и своей насыщенной жизни и не заслуживала ли эта жизнь чего-то большего, нежели роль полотна для живописной картины, было равносильно поддаться искушению огромным и рискованным сюжетом, который в конце концов захватил меня.
Мог ли я не сознавать этого? Да и как было переходить от одного хранилища к другому в поисках ключевых документов, не замечая этой пестрой и интенсивной жизни? Как было не обратиться перед лицом столь разнообразной и плодотворной активности к тому революционному пересмотру экономической и социальной истории, которому небольшая группа французских ученых пыталась придать значимость, не оспоренную ни в Германии, ни в Англии, ни в Соединенных Штатах, ни даже в соседней Бельгии или в Польше? Невозможно было подойти к истории Средиземноморья во всей ее неохватной сложности, не следуя их советам, не прибегая к их опыту, не оказывая им поддержки, не защищая новые формы исторической науки, обдуманные и разработанные у нас и заслуживающие распространения за нашими границами, спору нет, науки, склонной к экспансии, сознающей свои цели и свои способности и вследствие необходимости разрыва со старыми стереотипами стремящейся покончить с ними — не всегда справедливо — но какая важность! Здесь представлялась прекрасная возможность, увлекшись незаурядным предметом, воспользоваться его масштабом, его запросами, его противодействием и его ловушками, наконец, его размахом ради попытки построения иной истории, чем та, которую нам преподавали.

20

Всякий труд ощущает свою революционность и устремлен на поиски нового, пытается чего-то достичь. Если бы Средиземноморье потребовало от нас всего лишь выйти за рамки привычного, разве это уже не составило бы величайшей заслуги?
Эта книга состоит из трех частей, каждая из которых представляет собой самостоятельный очерк.
Первая часть посвящена почти неподвижной истории, истории человека в его взаимоотношениях с окружающей средой; медленно текущей и мало подверженной изменениям истории, -зачастую сводящейся к непрерывным повторам, к беспрестанно воспроизводящимся циклам. Мне не хотелось обойти вниманием эту как будто вневременную историю, обращенную к неодушевленным предметам, и вместе с тем удовольствоваться в этом случае географическим введением традиционного типа, которые украшают начало стольких книг беглым рассказом о полезных ископаемых, почвах и растениях, в дальнейшем не упоминающихся, как будто растения не оживают каждую весну, как будто стада застывают на своих пастбищах и корабли не бороздят настоящее море, не похожее на себя в разные времена года.
Поверх этой неподвижной истории располагается история, протекающая в медленном ритме: это история структур Гастона Рупнеля, можно было бы сказать — социальная история, если бы это выражение не лишилось своего первозданного смысла; история групп и коллективных образований. Как эти подводные течения приводят в движение жизнь Средиземноморья, этот вопрос занимал меня во второй части моей книги, где я последовательно останавливаюсь на истории хозяйства и государств, отдельных обществ и цивилизаций, а в заключение пытаюсь показать, для иллюстрации своего понимания истории, сложную работу этих глубинных сил на войну. Ибо война, как известно, вовсе не является стихией исключительно индивидуальных поступков.
Наконец, третья часть посвящена традиционной истории, если угодно, истории не в общечеловеческом, а в индивидуальном измерении, событийной истории Франсуа Симиана: колебаниям поверхности, волнам, вызываемым мощными приливами и отливами. Это история кратковременных, резких, пульсирующих колебаний. Сверхчуткая по определению,

21

она настроена на то, чтобы регистрировать малейшие перемены. Но именно эти качества делают ее самой притягательной, самой человечной и вместе с тем самой коварной. Станем остерегаться этой еще дымящейся истории, сохранившей черты ее восприятия, описания, переживания современниками, ощущавшими ее в ритме своих кратких, как и наши, жизней. Она несет отпечаток их страстей, их мечтаний и их иллюзий. В XVI веке подлинный Ренессанс сменился Ренессансом бедных, покорных, одержимых манией писать, изливать душу и рассказывать о других. Эта забытая эпоха оставила слишком много ценной макулатуры, сбивающей с толку, занимающей неправдоподобно много места. Историк, читающий бумаги Филиппа II, как бы сидя вместо него за его рабочим столом, оказывается перенесенным в причудливый мир, лишенный измерения; безусловно, мир живых страстей; слепой, как и всякий живой мир, в том числе и наш, невосприимчивый к глубинной истории, к ее быстрым водам, на которых наша лодка качается, как скорлупка. Опасный мир, сказали бы мы, но мы оградили себя от его козней и коварства, предусмотрительно обозначив эти часто бесшумные глубинные токи, смысл которых раскрывается только при охвате больших временных отрезков. Громкие события часто суть лишь моменты проявления этих общих предначертаний и объясняются только с их помощью.
Таким образом, мы подошли к расчленению истории на несколько уровней. Или, если угодно, к различению в историческом времени времени географического, социального и индивидуального. Или, если угодно, к разделению человека на нескольких персонажей. Пожалуй, за это коллеги обидятся на меня больше всего, даже если я стану утверждать, что традиционное деление тоже препарирует живую и по существу неделимую историю; что, вопреки Ранке и Карлу Бранди, история-рассказ тоже являет собой философию истории, а вовсе не некий метод или объективный метод по преимуществу; что эти уровни, как я покажу в дальнейшем, представляют собой не что иное, как только средство изложения, и что я не закрываю перед собой пути перехода с одного уровня на другой. Но к чему оправдываться? Если меня и упрекнут в том, что части этой книги плохо пригнаны друг к другу, то надеюсь, что отдельные ее куски изготовлены вполне сносно, в согласии с правилами нашего ремесла.
Надеюсь также, что меня не упрекнут в чрезмерных амбициях из-за моей потребности в панорамном взгляде и моего стремления к нему. Может быть, история не столь уж безоговорочно осуждена возделывать сады, прочно огражденные высокими стенами. Ведь иначе она не сумеет приблизиться к достижению одной из своих нынешних целей, к решению сегодняшних

22

насущных задач, к поддержанию контактов с такими молодыми, но столь бурно развивающимися науками о человеке. Возможен ли в 1946 году подлинный гуманизм без честолюбивой истории, сознающей свои обязанности и свои безграничные силы? «Страх перед большой историей убил большую историю», — написал в 1942 году Эдмон Фараль. Так пусть же она возродится!1
Май 1946г.

ПРИМЕЧАНИЕ

1 Список моих долгов велик. Чтобы перечислить их, потребовался бы целый том. Назову только самые главные. Я должен выразить признательность своим учителям из Сорбонны, которые работали двадцать пять лет назад: Альберу Деманжо-ну, Эмилю Буржуа, Жоржу Пажесу, Морису Олло, Анри Озе*. Они направили мой интерес в сферу экономической и социальной истории и постоянно ободряли меня своим дружеским участием. В Алжире мне довелось воспользоваться любезным содействием Жоржа Ивера, Габриэля Эске, Эмиля-Феликса Готье, Рене Леспеса; я имел удовольствие в 1931 году слушать там замечательные лекции Анри Пиренна.
Особо я хочу поблагодарить испанских архивистов, которые помогали мне в моих разысканиях и были моими первыми наставниками в испанистике: это Мариано Алькосер, Анхель де ла Плаза, Мигель Бордоно, Рикардо Магдалена, Гон-сало Ортис. Я вспоминаю их с большим теплом, как и наши споры в Симанкасе, «исторической столице» Испании. В Мадриде меня принимал со своей поистине королевской интеллектуальной щедростью Франсиско Родригес Марин. Равным образом благодарю архивистов Италии, Германии и Франции, которых я донимал вопросами в ходе своих поисков. Особое место в моей благодарной памяти занимает М. Трухелка, известный астроном, неподражаемый архивист из Дубровника, бесценный спутник в моих странствиях по библиотекам и архивохранилищам.
Список коллег и студентов, оказывавших мне помощь в Алжире, в Сан-Паулу и в Париже, сам по себе очень длинен, и его продолжение теряется в перечне многих стран. Особо я благодарю Эрла Дж. Гамилтона, Марселя Батайона, Робера Рикара, Андре Эмара, в разных аспектах способствовавших моей работе. Двое моих сотоварищей по плену также оказались связанными с моими занятиями: г-н Адде-Видаль, адвокат апелляционного суда в Париже, и Морис Руж, урбанист и в свободное время историк. Не могу обойти вниманием содействие, в котором мне ни разу не отказывал маленький коллектив «Ревю Историк» — Морис Крузе и Шарль-Андре Жюльен, в те времена когда Шарль Бемон и Луи Эзенман опекали там нашу юношескую агрессивность. На заключительной стадии работы над книгой я использовал замечания и советы Марселя Батайона, Эмиля Корнарта, Роже Диона и Эрнеста Лабрусса.
Hauser — здесь и далее в сносках примечания переводчика.

23

Самый большой долг составляет то, чем я обязан «Анналам», их урокам и их духу. Богу известно, что я стараюсь отплатить за них по мере сил. Только перед войной я познакомился с Марком Блоком, но думаю, однако, что ни один уголок из сокровищницы его мысли не остался для меня закрытым.
Могу ли я, наконец, добавить, что без энергичного и пристрастного участия Люсь-ена Февра этот труд, несомненно, не получил бы столь скорого завершения? Его советы и ободрительные высказывания вывели меня из череды сомнений по поводу обоснованности моей затеи. Не будь его, я наверняка в который раз занялся бы пересмотром своих записей и картотек. Неудобство великих предприятий заключается в том, что, погружаясь в них, теряешь чувство меры, хотя и в этом бывает своя прелесть.

Предисловие ко второму изданию

Я долго колебался, прежде чем приступить к переизданию «Средиземного моря». Кое-кто из друзей советовал мне не менять в книге ни одной запятой и даже говорил, что не стоит исправлять текст, ставший классическим. Но, по совести, мог ли я к ним прислушаться?
Сегодня под нарастающим грузом наших знаний, под напором бурно развивающихся смежных общественных наук книги по истории устаревают куда быстрее, чем вчера. Проходит миг, и их лексикон уже кажется достоянием прошлого; то, что придавало им новизну, становится всеобщим достоянием, и полученные объяснения сами собой подвергаются сомнению.
Кроме того, «Средиземное море» написано не в 1949 году, когда оно было опубликовано, и не в 1947-м, когда работа была представлена в качестве диссертации для защиты в Сорбонне. Если она и не была еще написана, то ее основные контуры определились к 1939 году, на исходе блестящей эпохи первой юности «Анналов» Марка Блока и Люсь-ена Февра, с которой непосредственно связано ее появление. Поэтому пусть читателя не обманывают некоторые тезисы Предисловия к первому изданию, они направлены против устаревших взглядов, сегодня позабытых не только в научном мире, но отчасти и в сфере образования. Наша вчерашняя полемика напоминает спор с призраками.
Итак, я очень скоро убедился в том, что новое издание потребует серьезной, фактически полной переработки и что для его оправдания недостаточно дополнить книгу картами, схемами, графиками и иллюстрациями, которых в 1949 году она была лишена вследствие тогдашних суровых условий. Исправления, добавления, переделки были иногда значительными, поскольку приходилось считаться не просто

24

с накоплением новых знаний, но и с появлением новой проблематики, которая часто побуждает идти дальше.
Всякий синтез, как любил повторять Анри Пиренн, дает стимул частным исследованиям. И они не остались за бортом моей книги. Прежде они преследовали меня, теперь просто берут меня в плен. Потребовалось бы множество страниц, чтобы рассказать об огромной работе, выполненной после 1949 года в областях, непосредственно затрагиваемых данным сочинением, благодаря опубликованным или неизданным статьям и книгам Емера Лютфи Баркана и его учеников, Хулио Каро Баррохи, Жан-Франсуа Бержье, Жака Берка, Рамона Каранде, Алваро Кастильо Пинта-до, Федерико Шабо, Югетты и Пьера Шоню, Карло М. Чиполлы, Гаетано Коцци, Жана Делюмо, Альфонса Дюпрона, Элены Фазано, Рене Гаскона, Хозе Хентиль да Сильвы, Жака Хеера , Эммануэля Леруа Ладюри, Ви-торино Магальяйнша** Годиньо, Германна Келленбенца, Анри Лапейра, Робера Мантрана, Фелипе Руиса Мартина, Фредерика Мауро, Руджеро Романо, Раймона де Рувера, Фрэнка Спунера, Йорьо Тадича, Альберто Тененти, Уго Туччи, Валентина Васкеса де Прады, Пьера Вилара и, наконец, благодаря трудам группы, созданной ушедшим от нас Хосе Ви-сенсом Вивесом из своих замечательных учеников. Я принимал участие, и зачастую довольно тесное, в подготовке этих трудов.
Наконец, я сам сделал значительные добавления к сведениям, сообщаемым в первом издании, в ходе занятий и поисков в архивах и библиотеках Венеции, Пармы, Модены, Флоренции, Генуи, Неаполя, Парижа, Вены, Симанкаса, Лондона, Кракова и Варшавы.
Необходимо было собрать весь этот урожай. Затем снова встал коварный вопрос о методе, неизбежно сопровождающий работу над книгой, которая охватывает средиземноморское пространство в его самом широком понимании и во всем многообразии его интенсивной жизни. Прибавление новых сведений заставляет одновременно пересмотреть отношение к старым проблемам, подойти к ним по-новому, столкнуться с неоднозначными и сложными решениями. С другой стороны, за пятнадцать лет, отделивших новое издание от первоначальной редакции книги, изменился и сам автор. Возвращение к ней было бы невозможным, если бы не произошло самопроизвольного нарушения ее логического равновесия, включая саму проблематику, которая служит главным выражением этого

Heers.
или Магеллана.

25

равновесия, диалектики пространства-времени (истории-географии), на которую опиралась первоначальная постановка вопросов. На сей раз я выделил и развил перспективы, едва намеченные в прежнем тексте. Меня побуждали к этому проблемы экономики, политической науки, определенное понимание цивилизаций, усилившееся внимание к демографии. Я привел много разъяснений, которые по-новому освещают самые основные моменты моего рассказа, даже если и выглядят избыточными.
Тем не менее, главная проблема все та же. Это проблема всякой исторической реконструкции: можно ли тем или иным способом сочетать воспроизведение быстро текущей истории, которая принимает во внимание и наличие самих изменений и их внешние формы, и иной — немногословной глубинной — истории, безусловно, сдержанной, почти незаметной для собственных участников и свидетелей и противостоящей, что бы ни случилось, разрушительному воздействию времени? Это фундаментальное противостояние двух историй, всегда нуждающееся в пояснении, оказывается ценным средством познания и исследования. Оно проявляется во всех жизненных сферах, но принимает разные обличья в зависимости от условий сопоставления.
Все более и более входит в привычку говорить без дальних слов о структурах и о конъюнктурах, имея в виду в первом случае длительные, а во втором — небольшие промежутки времени. Очевидно, бывают структуры разного рода, как по-разному складываются и конъюнктуры, или стечения обстоятельств. Периоды существования тех и других, в свою очередь, также имеют разную длительность. История занимается поиском и использованием многочисленных объяснений, отражающих движение по вертикали, от одного временного «уровня» к другому. Но на каждом уровне выстраиваются также горизонтальные связи и отношения. Более просто и отчетливо это уже было объяснено в Предисловии к первому изданию, в котором изложены мои первоначальные намерения и намечена последовательность глав книги.
19 июня 1963 г.
Карты и схемы ддля второго издания были составлены по моим указаниям Лабораторией картографии VI Секции Высшей практической школы под руководством Жака Бертэна. Считаю своим долгом поблагодарить мадемуазель Марту Бриата, г-жу Марианну Ман, А. Те-ненти и М. Келя за помощь, предоставленную мне при подготовке библиографических справок и правке корректуры.

26

Предисловие к третьему изданию

На пороге предпринимаемого ныне третьего издания книги мне надлежит добавить только несколько строк. Прежде всего следует сказать, что в нем не будет новых изменений, которые мне хотелось бы внести. Дело не в недостатке доброй воли моего издателя, а в тех трудностях, с которыми сталкивается сегодня книжная промышленность. По правде говоря, само переиздание столь объемистого труда является теперь подвигом.
Таким образом, я отказался от ревизии моего текста, которая могла бы учесть результаты многочисленных исследований, преобразовавших за последние тринадцать лет наши представления об отдельных подробностях, а то и о целых областях, образующих величественную панораму жизни моря. Перед нами постепенно, хотя, на мой взгляд, и слишком медленно, открываются сокровища турецких архивов.
Больше всего изменилась проблематика нашей профессии. Мои воззрения на общество, государство, экономику уже не совсем таковы, как вчера. Читатель сможет убедиться в этом, обратившись к моему трехтомнику «Материальная цивилизация и капитализм», который вот-вот выйдет из печати. В нем мне удалось лучше сформулировать свою точку зрения и объяснить удивительный даже для меня феномен относительно постоянного процветания Средиземноморья. Не подлежит сомнению, по крайней мере, это достижение, уже давно подтвержденное моей книгой. Я испытываю по этому поводу наивную и, так сказать, ничем не омрачаемую радость, как будто бы я возвратил Испании, Италии и другим странам Внутреннего моря счастливые или, по меньшей мере, довольно яркие годы, которых они были лишены традиционной историей.
16 марта 1976 г.

Предисловие к четвертому изданию

В это издание внесены лишь небольшие поправки и частные добавления. См. особенно том II, стр. 350 и 534 .
8 июня 1979 г.
Французского издания.

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел история