Бродель Ф. Динамика капитализма

ОГЛАВЛЕНИЕ

ГЛАВА ТРЕТЬЯ. ВРЕМЯ МИРА

В двух предыдущих главах отдельные части голо-
воломки были мной представлены в изолированном
виде или в произвольных сочетаниях, служивших це-
лям объяснения. Теперь речь идет о воссоздании всей
картины в целом. Именно таковой была цель третьего
и последнего тома моего труда, озаглавленного "Время
мира". Само это название поясняет суть моего замыс-
ла - связать капитализм, его развитие и средства, ко-
торыми он располагает, с мировой историей в целом.

История - это хронологическая последователь-
ность форм и опытов. Весь мир означает в XV - XVIII
веках то единство, которое постоянно вырисовывается
и проявляет свое влияние на жизнь всех людей, на все
общества, экономики и цивилизации мира. Между тем
утверждение этого мира происходит под знаком нера-
венства. Нынешняя картина, в которой противостоят,
с одной стороны, богатые страны, и с другой - слабо-

83

развитые, mutatis mutandis* верна уже для периода с
XV по XVIII век. Конечно, за время, истекшее между
эпохой Жака Кёра и эпохами Жана Бодена, Адама
Смита и, похоже, Кейнса, богатые и бедные страны не
остались в точности теми же - колесо истории сдела-
ло свой оборот. Однако, законы, движущие миром, в
целом не изменились, и он продолжает быть струк-
турно разделенным на привилегированную и лишен-
ную привилегий части. Существует своего рода миро-
вое общество, столь же иерархизированное, что и
обычное общество, и как бы являющееся его увели-
ченной, но узнаваемой копией. Микрокосм и макро-
косм здесь имеют в конечном счете одинаковое уст-
ройство. Почему? Именно на этот вопрос я и попыта-
юсь ответить, хотя и не уверен, что это мне до конца
удастся. Историку легче ответить на вопрос как? не-
жели почему?, и последствия великих проблем он ви-
дит отчетливее, чем их истоки. Впрочем, это еще один
повод для того, чтобы с утроенной энергией устре-
миться на поиск этих истоков, которые так часто, под-
разнив исследователя, ускользают прочь.

*С необходимыми поправками (лат.).

84

I

Следует еще раз договориться о терминах. Дейст-
вительно, нам придется использовать два выражения:
мировая экономика и мир-экономика, причем второе
понятие будет еще важнее, чем первое. Под мировой
экономикой понимается экономика мира, взятого в
целом, "рынок всего мира", как говорил уже Сисмон-
ди. Под выражением мир-экономика, которое я приду-
мал, чтобы передать немецкий термин Weltwirtschaft,
я понимаю экономику лишь некоторой части нашей
планеты в той мере, в какой она образует экономиче-
ски единое целое. Уже давно я писал, что Средиземно-
морье в XVI веке само по себе представляло
Weltwirtschaft, мир-экономику, - по-немецки можно
также сказать "ein Welt fur sich" - мир для себя.

Мир-экономика может быть определен с помощью
трех существенных признаков:

- Он занимает определенное географическое про-
странство; у него, стало быть, имеются объясняющие
его границы, которые, хотя и довольно медленно,
варьируют. Время от времени, через длительные про-
межутки, происходят неизбежные прорывы этих гра-
ниц. Так случилось в результате Великих географиче-
ских открытий конца XV века. То же произошло и в

85

1689 году, когда Россия, по воле Петра Великого, от-
крыла свои пространства для европейской экономики.
Представьте, что вдруг сегодня произойдет полное, ре-
шительное и окончательное превращение экономик
Китая и СССР в открытые экономики - в этом слу-
чае окажутся прорваны границы западного экономиче-
ского пространства в его сегодняшнем виде.

- Мир-экономика всегда имеет полюс, центр,
представленный господствующим городом, в прошлом
городом-государством, ныне - столицей, я хочу ска-
зать - экономической столицей (в США - это будет
Нью-Йорк, а не Вашингтон). Впрочем, в пределах од-
ного и того же мира-экономики возможно одновремен-
ное существование - причем даже в течение довольно
продолжительного времени - двух центров, напри-
мер, Рим и Александрия эпохи Августа, Антония и
Клеопатры, Венеция и Генуя времен войны за гавань
Кьоджа (1378 - 1381), Лондон и Амстердам в XVIII веке
до окончательного устранения господства Голландии,
ибо один из двух центров всегда в конечном счете бы-
вает устранен. Так, в 1929 году, после некоторых ко-
лебаний центр мира вполне определенно переместился
из Лондона в Нью-Йорк.

- Любой мир-экономика состоит из ряда концент-
рически расположенных зон. Срединную зону образу-
ет область, расположенная вокруг центра - таковы
Соединенные провинции (но не все Соединенные про-

86

винции) в XVII веке, когда над миром господствует
Амстердам; такой зоной становится Англия (но не вся
Англия), когда, начиная с 80-х годов XVIII века, Лон-
дон окончательно занимает место Амстердама. Далее,
вокруг срединной зоны располагаются промежуточные
зоны. И, наконец, следует весьма обширная перифе-
рия, которая в разделении труда, характеризующем
мир-экономику, оказывается не участницей, а подчи-
ненной и зависимой территорией. В таких периферий-
ных зонах жизнь людей напоминает Чистилище или
даже Ад. Достаточным же условием для этого является
просто их географическое положение.

Эта наспех набросанная картина, конечно, требует
комментариев и объяснений. Вы их найдете в третьем
томе моей работы, но вы можете получить о них точ-
ное представление, прочитав книгу Иммануэля Вал-
лерстайна "The Modern World-System" ("Современная
мировая система"), вышедшую в 1974 году в США и
опубликованную во Франции под названием "Систе-
ма мира с XV века до наших дней" ("Le Systeme du
monde du XV'e siecle a nos jours") издательством
Фламмарион. Не так уж важно, что я не согласен с ав-
тором по некоторым пунктам и даже по одной-двум
магистральным линиям его концепции. В основном на-
ши взгляды совпадают, даже если Иммануэль Валлер-
стайн полагает, что не существует никакого другого
мира-экономики, кроме европейского, который возник

87

лишь в XVI веке, в то время как я считаю, что задолго
до того, как европейцы узнали мир во всей его огром-
ности, со Средних веков и даже с Античности, он был
разделен на ряд более или менее централизованных и
связанных экономических зон, т.е. на несколько сосу-
ществовавших миров-экономик.

Эти сосуществующие экономики, связанные меж-
ду собой крайне ограниченными обменами, делят меж-
ду собой населенное пространство планеты, оставляя
довольно обширные промежуточные зоны, преодоле-
ние которых, за редким исключением, не доставляет
особых выгод торговле. До Петра Великого Россия
представляла собой мир-экономику, живший своей
жизнью и замкнутый в себе. Огромная Оттоманская
империя до конца XVIII века также представляла со-
бой один из таких миров-экономик. Напротив, импе-
рия Карла V или Филиппа II, несмотря на свои огром-
ные размеры, не была отдельным миром-экономикой:
с самого своего появления она оказалась включенной в
широкую сеть древней и живучей экономики, образо-
вавшейся на основе европейской. Ибо еще до 1492 го-
да, до путешествия Христофора Колумба, Европа и
Средиземноморье со своими щупальцами, протянув-
шимися в сторону Дальнего Востока, уже представля-
ли собой мир-экономику с центром в славной Вене-
ции. Этот мир расширится в результате Великих гео-
графических открытий, захватит Атлантику, острова и

88

побережье американского континента, медленно про-
никая в его глубь; он будет также наращивать связи с
другими, пока еще самостоятельными мирами-эконо-
миками - Индией, Малайским архипелагом, Китаем.
В то же время в самой Европе произойдет смещение
его центра тяжести с Юга на Север, в Антверпен, а за-
тем - в Амстердам, а не - заметьте - в центры Ис-
панской или Португальской империй - Севилью и
Лиссабон.

Таким образом, можно положить на историческую
карту прозрачную кальку, на которой карандаш грубо
очертит миры-экономики, существующие в каждую
эпоху. Поскольку эти экономики меняются крайне
медленно, у нас есть достаточно времени, чтобы их
изучать, наблюдать их жизнь, оценить их вес. Мед-
ленно деформируясь, они отражают глубинную исто-
рию мира. О ней мы лишь вскользь упомянем, по-
скольку наша задача состоит в том, чтобы показать, ка-
ким образом последовательный ряд миров-экономик,
сосздававшихся на основе Европы и европейской экс-
пансии, объясняют - или не объясняют - игры капи-
тализма и его собственную экспансию.

Предвосхищая выводы этой главы, я охотно выска-
жу предварительное суждение о том, что эти типич-
ные миры-экономики явились матрицами европейско-
го, а затем и мирового капитализма. Во всяком случае,
таково объяснение, к которому я буду продвигаться -

89

со всей подобающей осторожностью и неторопливо-
стью.

II

Эту глубинную историю мы не открываем, а лишь
освещаем. Люсьен Февр сказал бы: "Мы возвращаем
ей ее достоинство". И это уже много. Вы в этом убеди-
тесь, когда я с настойчивостью буду говорить сначала
об изменениях, о смещениях центра миров-экономик,
а затем о делении любого мира-экономики на концен-
трические зоны.

Каждый раз при утрате прежнего центра происхо-
дит возвышение нового, как если бы мир-экономика
не мог существовать без центра тяжести, без некоего
полюса. Такие утраты старого и обретения нового цен-
тра происходят, однако, редко, что еще более подчер-
кивает значение этих событий. В случае Европы и
примыкающих зон, которые она как бы аннексирова-
ла, возникновение единого центра произошло в 80-е
годы XIV века, и таким центром стала Венеция. Около
1500 года произошел внезапный гигантский скачок, в
результате которого центр переместился из Венеции в
Антверпен, затем, в 1550 - 1560 годы, центр вернулся в

90

Средиземноморье, но на этот раз в Геную, наконец, в
1590 - 1610 - новое перемещение - в Амстердам, ос-
тававшийся устойчивым экономическим центром ев-
ропейской зоны в течение почти двух веков. Лишь в
период между 1780 и 1815 годами этот центр переме-
стится в Лондон. В 1929 году, преодолев Атлантиче-
ский океан, он оказывается в Нью-Йорке.

Таким образом, роковой час пятикратно бил на ев-
ропейских часах, и каждый раз эти изменения центра
сопровождались борьбой, столкновениями (интересов),
острыми экономическими кризисами. Можно сказать,
что обычно именно экономическая непогода наносит
решающий удар по старому, уже ослабленному центру
и утверждает возвышение нового. В этом, разумеется,
нет математически выверенной закономерности: кри-
зис, который стучится в двери, - это испытание, ко-
торое сильные выдерживают, а слабые - нет. Стало
быть, центр не трескается от любого удара. Напротив,
кризисы XVII века чаще всего служили к выгоде для
Амстердама. В наши дни, вот уже несколько лет как
мы переживаем мировой кризис, который обещает
быть острым и продолжительным. Если Нью-Йорк не
выдержит испытания - в эту возможность я, впрочем,
совершенно не верю, - миру придется искать или со-
здавать новый центр. Если же Соединенные Штаты
сохранят свое место - а это нетрудно предвидеть, -
то они могут выйти из этого испытания еще более

91

сильными, поскольку другие экономики, по-видимо-
му, значительно больше пострадают от той неблагоп-
риятной конъюнктуры, которую мы переживаем.

Как бы то ни было, похоже, что возникновение,
исчезновение и смена центра обычно связаны с про-
должительными общими кризисами экономики. Поэ-
тому, конечно же, их роль необходимо учитывать,
вступая на нелегкий путь изучения макромеханизмов,
ответственных за изменение общего хода истории.
Рассмотрим поближе один небольшой пример - это
избавит нас от необходимости пространных коммента-
риев. В результате всякого рода превратностей и по-
литических случайностей, в силу недостаточно прочно-
го статуса Антверпена как центра мировой экономики,
во второй половине XVI века пришло время реванша
всего Средиземноморского региона. Вывозимый в
больших количествах из рудников Америки белый ме-
талл, который прежде, благодаря испанскому господ-
ству, через Атлантический океан доставлялся во
Фландрию, с 1568 года стал направляться в Европу че-
рез Средиземное море, и Генуя сделалась главным пе-
ревалочным пунктом в торговле серебром. В этот пе-
риод Средиземное море пережило своего рода эконо-
мический Ренессанс, охвативший его от Гибралтара до
левантийских морей. Однако этот "век генуэзцев",
как называли этот период, оказался недолгим. Ситуа-
ция ухудшилась, и ярмарки генуэзских купцов в Пья-

92

ченце, бывшие в течение почти полувека главным
центром клиринговых сделок в Европе, утратили свою
ведущую роль еще до 1621 года. Средиземное море
снова оказалось отодвинутым на вторые роли - в пол-
ном соответствии с логикой ситуации, сложившейся
после Великих географических открытий, - и этот
статус останется за Средиземным морем на долгий по-
следующий период.

Этот упадок Средиземноморья, наступивший спу-
стя век после открытия Христофора Колумба, т.е. с ог-
ромным и вызывающим удивление опозданием, явля-
ется одной из основных проблем, поднятых мной в
уже давно вышедшей объемистой книге, посвященной
Средиземноморью. Каким годом датировать этот спад?
1610? 1620? 1650? И, главное, на какой процесс возло-
жить за него ответственность? На этот второй, наибо-
лее важный, вопрос был дан, на мой взгляд, блестя-
щий и точный ответ в статье Ричарда Тилдена Раппа,
опубликованной в 1975 году в "Журнале экономиче-
ской истории" ("The Journal of Economic History",
1975). Отмечу с удовольствием, что это одна из луч-
ших статей среди тех, что мне довелось прочесть за
долгие годы. В ней доказывается, что, начиная с 70-х
годов XVI века, мир Средиземноморья наводняли, тес-
нили и грабили корабли и купцы северных стран и
что последние составили свой первоначальный капи-
тал отнюдь не стараниями индийских компаний или

93

бороздя просторы Мирового океана. Они набросились
на готовые богатства Средиземноморья и захватили
их, не гнушаясь никакими средствами. Они наводнили
Средиземноморье дешевыми товарами, зачастую не-
доброкачественными, однако искусно имитировавши-
ми отменные ткани, производившиеся на Юге, укра-
шая свои подделки всемирно известным венецианским
клеймом, с тем чтобы продавать их под видом настоя-
щих на рынках Венеции. В результате, средиземно-
морская промышленность теряла как своих клиентов,
так и свою репутацию. Представьте себе, что про-
изошло бы, если бы какие-либо новые страны получи-
ли возможность в течение двадцати, тридцати или со-
рока лет господствовать на внешних или даже внут-
реннем рынке Соединенных Штатов, продавая там
свои товары с этикеткой "Made in USA".

Короче, победа северных стран не объясняется ни
лучшим ведением дел, ни естественной игрой про-
мышленной конкуренции (хотя более низкая заработ-
ная плата и обеспечивала их продукции бесспорное
преимущество), ни Реформацией. Их политика своди-
лась к тому, чтобы просто занять место прежних побе-
дителей, не останавливаясь при этом перед насилием.
Нужно ли говорить, что эти правила игры остаются в
силе? Насильственный раздел мира во время Первой
мировой войны, подвергнутый осуждению Лениным,
был не так нов как тому казалось. А разве он не явля-

94

ется реальностью также и современного мира? Те, кто
живет в центре или вокруг центра мира-экономики,
по-прежнему обладают всеми правами над другими.

И здесь возникает второй из поставленных выше
вопросов: вопрос членения любого мира-экономики на
концентрические зоны, все менее благополучные по
мере удаления от процветающего центра.

Блеск, богатство, радость жизни соединяются в
центре мира-экономики, в его сердце. Именно здесь,
под солнцем истории, жизнь обретает свои самые яр-
кие цвета; цены здесь высоки, но высоки и доходы,
здесь вы найдете банки и лучшие товары, самые вы-
годные ремесленные или промышленные производства
и организованное на капиталистический лад сельское
хозяйство: отсюда расходятся и здесь сходятся дальние
торговые пути, сюда стекаются и драгоценные метал-
лы, сильная валюта, ценные бумаги. Здесь образуется
оазис передовой экономики, опережающий другие ре-
гионы. Путешественник отметит это, попав в XV веке
в Венецию, в XVII - в Амстердам, в XVIII - в Лон-
дон, а сегодня в Нью-Йорк. Здесь обычно развиваются
самые передовые технологии и их неизменная спутни-
ца - фундаментальная наука. Здесь же находят при-
станище "свободы", которые нельзя отнести полно-
стью ни к мифам, ни к реальности. Вспомните, что на-
зывалось жизненной свободой в Венеции или свобода-
ми в Голландии и Англии!

95

Это высокое качество жизни заметно снижается,
когда попадаешь в соседние страны промежуточной
зоны, постоянно соперничающие, конкурирующие с
центром. Там большинство крестьян лишены свободы,
там вообще мало свободных людей; обмены несовер-
шенны, организация банковской и финансовой систе-
мы страдает неполнотой и нередко управляется извне,
промышленность и ремесла относительно традицион-
ны. Как ни поражает своим блеском Франция XVIII
века, ее уровень жизни не может сравниться с англий-
ским. Откормленный Джон Буль потребляет много мя-
са и носит кожаные башмаки, в то время как тщедуш-
ный, изможденный, преждевременно постаревший
Жак-простак питается хлебом и ходит в деревянных
сабо.

Однако какой далекой и благополучной кажется
Франция, когда попадаешь в периферийные районы
мира-экономики! Около 1650 года (примем в качестве
ориентира эту дату) центром мира является малень-
кая Голландия или, точнее, Амстердам. Промежуточ-
ную, вторичную зону составляет оставшаяся часть ак-
тивно живущей Европы, т.е. страны побережья Бал-
тийского и Северного морей, Англия, земли Германии,
расположенные в долинах Рейна и Эльбы, Франция,
Португалия, Испания, Италия к северу от Рима. К пе-
риферии относятся - Шотландия, Ирландия, Сканди-
навия на севере, вся часть Европы, расположенная к

96

востоку от линии Гамбург - Венеция, часть Италии,
лежащая к югу от Рима (Неаполь, Сицилия), нако-
нец, по ту сторону Атлантического океана вся европе-
изированная часть Америки, составляющая самую да-
лекую периферию. За вычетом Канады и только что
возникших английских колоний в Америке, весь Но-
вый Свет целиком живет под знаком рабства. Точно
так же вся Восточноевропейская периферия, включая
Польшу и лежащие за ней земли, представляет собой
зону повторного закрепощения крестьян, т.е. крепо-
стного права, которое, почти исчезнув, как на Западе,
в XVI веке было снова восстановлено.

Короче, европейский мир-экономика в 1650 году
являет собой соединение, в котором сосуществуют са-
мые разные общества - от уже капиталистического в
Голландии до крепостнических и рабовладельческих,
стоящих на самой низшей ступени лестницы обще-
ственного прогресса. Эта одновременность, синхрон-
ность ставит уже, казалось, решенные проблемы. Дей-
ствительно, само существование капитализма зависит
от этого закономерного расслоения мира: внешние зо-
ны питают промежуточные и, особенно, центральную.
Да и что такое центр, если не вершина, если не капи-
талистическая суперструктура всей конструкции? По
закону взаимности, если центр зависит от поставок с
периферии, то и она зависит от потребностей центра,
диктующего ей свою волю. Ведь именно Западная Ев-

97

ропа как бы вновь "изобрела" и экспортировала ан-
тичное рабство в Новый Свет, именно ее экономиче-
ские нужды вызвали вторичное закрепощение кресть-
ян в Восточной Европе. Все это придает вес утвержде-
нию Иммануэля Валлерстайна о том, что капитализм
является порождением неравенства в мире; для разви-
тия ему необходимо содействие международной эконо-
мики. Он является плодом авторитарной организации
явно чрезмерного пространства. Он не дал бы столь гу-
стой поросли в ограниченном экономическом про-
странстве. Он и вовсе не смог бы развиваться без ус-
лужливой помощи чужого труда.

Это положение объясняет ход истории иначе, чем
привычная последовательная схема: рабовладение,
феодализм, капитализм. Оно выдвигает во главу угла
одновременность, синхронность - категории со слиш-
ком яркой спецификой, чтобы их действие оставалось
без последствия. Однако и это положение не объясняет
всего, да оно и не способно все объяснить. Ограничива-
ясь одним лишь пунктом, который я считаю крайне
существенным для возникновения современного капи-
тализма, я хотел бы кратко показать, что происходит
в эту эпоху за пределами европейского мира-экономи-
ки.

Действительно, до конца XVIII века и возникнове-
ния подлинно мировой экономики в Азии существовал
ряд прочно утвердившихся и надежно функциониро-

98

вавших миров-экономик - я имею в виду Китай,
Японию, Индию в совокупности с островами Малай-
ского архипелага, Страны Ислама. Как правило, - и,
впрочем, справедливо - говорят, что взаимоотноше-
ния между этими экономиками и экономикой Европы
были поверхностными, что они вовлекали в свою ор-
биту лишь торговлю некоторыми предметами роско-
ши, в частности, перцем, специями, шелком, которые
покупались за наличные деньги, и что этот обмен был
незначительным по сравнению с огромными экономи-
ческими массами этих миров. Это, разумеется, верно,
но верно и то, что эти ограниченные и рассматривае-
мые как поверхностные обмены точно отражают ту
долю, которую определял себе крупный капитал в
обоих мирах, и это не является, просто не может быть
случайным. Я даже прихожу к мысли, что любой мир-
экономика часто управляется снаружи. Это настойчи-
во утверждает долгая история Европы, и никому и в
голову не придет упрекать ее в том, что она выделяет,
как исключительные, такие события, как прибытие
Васко да Гамы в Каликут в 1498 году, остановка в
1595 году голландца Корнелиуса Хаутмана в Бантаме,
в то время крупном городе на острове Ява, победа Ро-
берта Клайва в битве при Плесси в 1757 году, отдав-
шая Бенгалию в руки англичан. Судьба носит семи-
мильные сапоги и наносит удары издалека. 

99

III

Я уже говорил о существовании в Европе целой
последовательности сменявших друг друга миров-эко-
номик, когда рассказал о центрах, которые поочередно
их образовывали и вдыхали в них жизнь. Следует
уточнить, что до 1750 года такими господствующими
центрами были всегда города, города-государства. Ибо
об Амстердаме, еще господствовавшем в середине
XVIII века над миром-экономикой, можно сказать,
что это был последний в истории город-государство, по-
лис. За ним лишь слабо угадывается тень правящих
институтов Соединенных провинций. Амстердам ца-
рит один, как яркий маяк, который виден в любой
точке мира от Антильских островов до берегов Япо-
нии. Однако примерно около середины века Просве-
щения начинается другая эпоха. Новый центр, Лондон -
уже не город-государство, это столица Британских
островов, дающих городу непреодолимую силу нацио-
нального рынка.

Итак, две фазы: фаза экономик, создаваемых и до-
минируемых городами, и фаза национальных эконо-
мик. Все это мы рассмотрим очень бегло, не только по-
тому, что вы в курсе этих известных фактов, не только
потому, что я уже об этом говорил, но также и потому,

100

что единственное, что следует принимать в расчет, на
мой взгляд, это совокупность этих известных фактов,
ибо лишь с учетом этих фактов в их совокупности
проблема капитализма предстает и освещается по-но-
вому.

До 1750 года Европа поочередно вращалась вокруг
одного из главных городов, превращавшихся благодаря
их особой роли в священных идолов - вокруг Вене-
ции, Антверпена, Генуи, Амстердама. Между тем, ни
один из городов этого ранга не господствовал над эко-
номической жизнью в XIII веке. Европа, однако, к
этому времени уже представляла мир-экономику, об-
ладающий своей структурной организацией. Среди-
земное море, завоеванное на некоторое время мусуль-
манами, вновь стало открытым для христианского ми-
ра, и благодаря торговле с Левантом Запад приобрел
там важные форпосты, без которых, разумеется, не
может идти и речи о существовании какого-либо ми-
ра-экономики, достойного такого названия. При этом
в Европе отчетливо обозначились два ведущих региона -
Италия на Юге и Нидерланды на Севере. Вся же
система обрела свой центр тяжести между двумя эти-
ми зонами, на полпути между ними: им стали ярмарки
Шампани и Бри, ярмарки, образовавшие нечто вроде
искусственных городов в окрестностях Труа - почти
большого города - и трех городов поменьше: Провен,
Бар-сюр-Об и Ланьи.

101

Было бы преувеличением сказать, что этот центр
тяжести пришелся на пустое место, тем более, что он
был не очень удален от Парижа, бывшего тогда круп-
ным торговым центром, чье значение усиливалось
благодаря великолепию двора Людовика Святого и ис-
ключительному престижу Парижского университета.
Все это чутко уловил историк гуманизма Джузеппе
Тоффанин, написавший книгу с характерным назва-
нием "Век без Рима" ("Il Secolo senza Roma"), имея
в виду XIII век, в течение которого Рим утратил, а Па-
риж приобрел культурное первенство в Европе. Между
тем, очевидно, что блистательное положение Парижа
в этот период имеет некоторое отношение к шумным и
деятельным ярмаркам Шампани, бывшим почти по-
стоянно действующим местом международных встреч
купцов. Сукно и полотно с Севера, из Нидерландов, в
широком смысле этого географического понятия, из
обширной туманности семейных мастерских, обраба-
тывающих шерсть, пеньку, лен на пространстве от
Марны до Зейдер-Зе, обменивались на перец, пряно-
сти и серебро итальянских торговцев и ростовщиков.
Этих ограниченных обменов предметами роскоши хва-
тило, однако, для того, чтобы запустить огромный ме-
ханизм торговли, промышленности, транспорта и кре-
дита, сделав эти ярмарки экономическим центром Ев-
ропы того времени.

Закат ярмарок Шампани происходит в конце XIII

102

века по разным причинам: здесь и установление пря-
мой связи по морю между Средиземноморьем и Брюг-
ге, начиная с 1297 года - морской путь одерживает
верх над сухопутным, здесь и использование торговых
маршрутов между Севером и Югом, пролегающих че-
рез немецкие города, через перевалы Симплон и Сен-
Готар, здесь, наконец, и развитие производства в
итальянских городах: раньше они довольствовались
тем, что окрашивали суровые ткани, доставленные с
Севера, теперь же они сами начали их выпуск; во
Флоренции начинает развиваться шерстяное произ-
водство (Arte della lana). Главной же причиной был
тяжелый экономический кризис, последовавший вско-
ре после эпидемии "черной смерти" в XIV веке и сыг-
равший свою обычную роль: Италия, наиболее силь-
ный из участников ярмарок в Шампани, вышла из
этого испытания победительницей. Она приобрела или
вернула себе роль неоспоримого центра европейской
жизни. Она стала контролировать все обмены между
Севером и Югом, и к тому же товары, прибывавшие в
Италию с Дальнего Востока через Персидский залив,
Красное море и перевозимые караванами Леванта, за-
ведомо открывали для нее все рынки Европы.

По правде говоря, первенство Италии в течение
долгого периода означало одновременное господство
четырех городов - Венеции, Милана, Флоренции и
Генуи. Лишь после поражения Генуи в 1381 году на-

103

чалось долгое, не всегда спокойное царствование Вене-
ции. Оно, однако, продлилось более века - пока Ве-
неция продолжала господствовать в торговле с Леван-
том и оставалась для всей Европы, толпившейся в ее
передней, основным поставщиком изысканных това-
ров. В XVI веке Антверпен потеснил город Св. Марка -
а дело в том, что он превратился в гигантский склад
перца, доставляемого португальцами через Атланти-
ческий океан в порт на Шельде, благодаря чему он
стал огромным центром, подчинившим торговлю в Ат-
лантике и Северной Европе. Затем, по ряду политиче-
ских причин, связанных с войной между Испанией и
Нидерландами, которые было бы слишком долго под-
робно излагать, доминирующее положение заняла Ге-
нуя.

Богатство города Св. Георгия основывалось на торгов-
ле не с Левантом, а с Новым Светом и Севильей, а
также на притоке белого металла из американских
рудников, который Генуя поставляла для всей Европы.
Наконец, всех примиряет Амстердам; его долгое, бо-
лее чем полуторавековое господство на просторах Бал-
тийского моря до Леванта и до Молуккских островов
объясняется, главным образом, его неоспоримым гос-
подством, с одной стороны, над торговлей товарами
Севера, а с другой - на рынках заморских пряностей:
корицы, гвоздики и т.д. в результате быстрого захвата
всех источников этих товаров на Дальнем Востоке. Его

104

почти монопольное положение позволяло ему практи-
чески в любых делах считаться лишь с собственными
интересами.

Оставим, однако, эти города-империи и поскорее
перейдем к сложной проблеме национальных рынков и
национальных экономик.

Национальная экономика представляет собой по-
литическое пространство, превращенное государством в
силу потребностей и под влиянием развития матери-
альной жизни в связное и унифицированное экономи-
ческое пространство, деятельность различных частей
которого может быть объединена в рамках одного об-
щего направления. Одной лишь Англии удалось в до-
статочно ранний срок реализовать такое свершение.
Применительно к этой стране нередко употребляют
слово "революция": сельскохозяйственная революция,
политическая революция, финансовая революция,
промышленная революция. К этому списку следует
добавить еще одну революцию, подобрав для нее соот-
ветствующее название, - я имею в виду революцию,
приведшую к созданию в стране национального рынка.
Отто Хинце, критикуя Зомбарта, одним из первых об-
ратил внимание на значение этого преобразования,
ставшего возможным благодаря относительному оби-
лию на сравнительно небольшой территории транспор-
тных средств: морские каботажные пути дополнялись
плотной сетью рек и каналов, а также многочислен-

105

ным гужевым транспортом. С помощью посредничест-
ва Лондона английские провинции обменивают и экс-
портируют свою продукцию, к тому же английское
пространство очень рано избавилось от внутренних та-
можен и пошлин. Наконец, Англия в 1707 году объе-
динилась с Шотландией, а в 1801 году - с Ирландией.
Вы скажете, что все это уже было осуществлено в
Соединенных провинциях, однако их территория была
незначительной и не могла даже прокормить собствен-
ное население. Поэтому внутренний рынок почти не
принимался в расчет голландскими капиталистами,
чья деятельность была полностью ориентирована на
внешние рынки. Что касается Франции, то она столк-
нулась со слишком многочисленными препятствиями,
среди них - и экономическое отставание, и слишком
большая территория, слишком скромный доход на ду-
шу населения, затрудненные внутренние связи и, на-
конец - отсутствие полноценного центра. Таким об-
разом, это была слишком обширная для тогдашнего
транспорта страна, слишком разноликая, слишком не-
организованная. Эдварду Фоксу не составило большо-
го труда показать в своей нашумевшей книге, что в ту
пору существовали по меньшей мере две Франции: од-
на из них - морская держава, живая и гибкая, полно-
стью захваченная волной экономического подъема
XVIII века, однако, недостаточно связанная с матери-
ковой частью страны и полностью устремленная во

106

внешний мир; другая - континентальная страна,
приземленная, консервативная, привязанная к мест-
ным горизонтам, не сознающая преимуществ между-
народного капитализма. Именно этой второй Фран-
ции, как правило, принадлежала политическая
власть. К тому же административный центр государ-
ства, Париж, расположенный в глубине его террито-
рии, в то время даже не был экономической столицей
страны - эта роль долгое время принадлежала Лио-
ну (начиная с 1461 года, когда в этом городе начали
проводиться крупные ярмарки). Смещение центра в
пользу Парижа наметилось лишь в конце XVI века,
однако настоящей смены центра не произошло.
Только после 1709 года и "банкротства" Самюэля
Бернара Париж стал экономическим центром фран-
цузского рынка, а последний, после реорганизации в
1724 году Парижской биржи, начал играть подобаю-
щую ему роль. Между тем, время уже было упуще-
но, и хотя в правление Людовика XVI экономиче-
ская машина работала на полных оборотах, она уже
не могла привести в движение и заставить работать
все экономическое пространство страны.

Судьба Англии была куда проще. В стране был
только один центр - Лондон, уже с XV века ставший
экономическим и политическим центром Англии. Бы-
стро сформировавшись, он одновременно формировал
английский рынок в соответствии со своими нуждами,

107

т.е. в соответствии с потребностями местных купцов.

С другой стороны, островное положение помогло
Англии отделиться от внешнего мира и не допустить
вторжения в страну иностранного капитала. Так, в
1558 году, благодаря Томасу Грэшему и созданию про-
образа Лондонской биржи (Stock Exchange). Англия
обезопасила себя перед лицом экономической мощи
Антверпена, а в 1597 закрытие Стального двора
(Stahlhof) и отмена привилегий его постояльцев поло-
жили конец влиянию ганзейцев. Против Амстердама
был направлен первый Навигационный акт, изданный
в 1651 году. В то время Амстердам контролировал ос-
новную часть европейской торговли. Однако у Англии
имелось средство давления на Амстердам: дело в том,
что голландские парусные суда, в силу господствую-
щего направления ветров, постоянно нуждались в за-
ходах в английские порты. Именно этим объясняется
та терпимость, с которой Голландия отнеслась к про-
текционистским мерам Англии - подобных мер она
не потерпела бы со стороны никакой другой державы.
Как бы то ни было, Англия сумела защитить свой на-
циональный рынок и нарождающуюся промышлен-
ность лучше, чем любая другая страна Европы. Побе-
да Англии над Францией, долго готовившаяся и рано
начавшая принимать реальные очертания (на мой
взгляд, начиная с Утрехтского мирного договора 1713
года), делается очевидной в 1786 году (договор Идена)

108

и становится триумфом в 1815.

Возвышение Лондона перевернуло страницу в эко-
номической истории Европы и всего мира, ибо уста-
новление экономического господства Англии, распро-
странившегося также и на сферу политики, означало
конец многовекового периода экономик, отводивших
ведущее место городам, периода миров-экономик, не-
способных, несмотря на размах и аппетиты европей-
ского капитализма, удерживать под своим влиянием
весь остальной мир. Англии же удалось не только вы-
теснить Амстердам и повторить его успех, но и пре-
взойти его.

Это завоевание мира было трудным, чреватым ин-
цидентами и драматическими эпизодами, однако анг-
лийское господство сохранилось, преодолев все пре-
пятствия. Впервые европейская экономика, потеснив
другие, стала претендовать на доминирующую роль в
мировой экономике и отождествляться с нею в мире,
где любые препятствия отступали вначале перед анг-
личанином, а затем перед европейцем. И так продол-
жалось вплоть до 1914 года. Андре Зигфрид, родив-
шийся в 1875 году, и которому в начале нашего века
исполнилось двадцать пять лет, значительно позднее,
в мире, ощетинившемся границами, с восхищением
вспоминал, как он в молодости совершил кругосветное
путешествие, имея в качестве единственного докумен-
та, удостоверявшего личность, обычную визитную

109

карточку. Это было чудом pax britannica* существо-
вавшего, разумеется, за счет некоторого числа людей,
оплачивавших его цену...

IV

Английская промышленная революция, о которой
нам остается рассказать, явилась для английского гос-
подства омолаживающим омовением, источником но-
вого могущества. Однако не беспокойтесь, я не бро-
шусь, очертя голову, в бескрайние воды этой огромной
исторической проблемы, которая, по правде, сохрани-
лась до наших дней и неотступно преследует нас. Про-
мышленность по-прежнему окружает нас со всех сто-
рон и грозит новыми революциями. Успокойтесь, я на-
мерен вам описать лишь начало этого бескрайнего
движения, я удержусь от обсуждения блистательных
контроверз, занимающих внимание историков, прежде
всего англосаксонских, но также и других. К тому же
задача моя ограниченна: я хочу выяснить, в какой сте-
пени английская промышленная революция следует
выстроенным мною схемам и моделям, и в какой сте-

*Мир по-британски (лат.).

110

пени она вписывается в общую историю капитализма,
и без того столь богатую эффектными эпизодами.

Отметим, что слово "революция" здесь, как это,
впрочем, всегда делается, употребляется в несвойст-
венном его природе значении. Согласно этимологии,
революция - это поворот колеса, оборот вращающе-
гося светила, т.е. быстрое движение - едва оно нача-
лось, уже известно, что оно вскоре завершится. Между
тем, промышленная революция была преимуществен-
но медленным, а вначале едва различимым явлением.
Уже при жизни Адама Смита появились ее первые
признаки, однако он их не заметил.

Не находим ли мы сегодня свидетельств того, что
промышленная революция представляет собой медлен-
ный, сложный, с трудом идущий процесс? На наших
глазах часть третьего мира переживает промышлен-
ную революцию, которая проходит, однако, с такими
неслыханными трудностями, такими многочисленны-
ми срывами и столь медленно, что a priori* это кажет-
ся аномальным. То аграрный сектор оказывается не-
восприимчивым к модернизации, то не хватает квали-
фицированной рабочей силы, то недостаточен спрос на
внутреннем рынке, то местные капиталисты предпо-
читают вкладывать свои средства не в своей стране, а
за рубежом, где инвестиции более надежны и выгод-

*априори, изначально (лат.).

111

ны, то в государственном аппарате обнаруживается
бесхозяйственность или коррупция, то импортная тех-
ника оказывается непригодной для использования или
давит слишком тяжким грузом на себестоимость про-
дукции, то выручка от экспорта не компенсирует за-
траты на импорт, т.е. международный рынок по той
или иной причине проявляет враждебность, и она иг-
рает роковую роль. Между тем все эти осложнения
возникают отнюдь не у пионеров промышленных ре-
волюций в то время, когда существуют готовые моде-
ли, которым, казалось бы, может следовать всякий. А
priori все просто. Но почему-то все движется с боль-
шим трудом.

На самом деле, не напоминает ли ситуация в этих
странах то, что происходило в мире до прорыва Анг-
лии, т.е. провал многих технически возможных, но не-
реализованных промышленных революций прошлого?
В Египте эпохи Птолемеев была известна сила пара,
однако она служила лишь забавой. Римляне распола-
гали значительным фондом технических и технологи-
ческих достижений, забытых в период раннего Сред-
невековья и возвращенных к жизни лишь в XII - XIII
веках. В эти века начинающегося возрождения коли-
чество источников энергии в Европе возрастает просто
фантастически, благодаря распространению водяных
мельниц, известных еще в Риме, а также ветряных
мельниц - это уже можно назвать промышленной ре-

112

волюцией. Имеются сведения о том, что в Китае в XIV
веке был известен коксовый чугун, однако это револю-
ционное изобретение осталось без всяких последствий.
В XVI веке в глубоких шахтах внедряется целая сис-
тема подъема, перекачивания, оттока воды, однако
эти первые современные фабрики, вызвав в ходе свое-
го становления интерес капитала, вскоре стали жерт-
вами закона снижения производительности. В XVII ве-
ке в Англии расширяется использование каменного уг-
ля, и Джон Ю. Неф справедливо говорит в этой связи о
первой английской революции, впрочем, эта револю-
ция не сумела распространиться вширь и вызвать глу-
бокий переворот в тогдашней жизни. Что касается
Франции, в XVIII веке там наблюдаются явные при-
знаки промышленного развития, одно за другим сле-
дует ряд технических изобретений, и успехи фунда-
ментальной науки по меньшей мере столь же блестя-
щи, как и по другую сторону Ла-Манша. Однако имен-
но в Англии были сделаны решающие шаги. Все там
шло естественно, как бы само собой, и в этом состоит
увлекательнейшая загадка, которую загадала первая в
мире промышленная революция, обозначившая самый
большой разрыв в истории нового времени. Так все же
почему Англия?

Английские историки столь усердно исследовали
эти проблемы, что историк-иностранец может легко
потеряться в гуще споров, каждый из которых ему по-

113

нятен в отдельности, но сумма которых отнюдь не дает
простого объяснения. Единственно, в чем можно быть
уверенным, так это в том, что простые и традицион-
ные объяснения признаны неудовлетворительными.
Все более и более утверждается тенденция рассматри-
вать промышленную революцию как совокупное явле-
ние и как явление медленное, а следовательно, восхо-
дящее к дальним и глубоким истокам.

На фоне трудного и хаотического роста экономики
в слаборазвитых зонах современного мира, о которых
я только что говорил, самым удивительным - не
правда ли? - является то, что бум английской машин-
ной революции, ставшей первым опытом массового
производства, принял в конце XVIII, в XIX веке и да-
лее форму фантастического роста национальной эко-
номики - и при этом нигде и ни разу двигатель это-
го развития не заклинило, нигде и ни разу не возни-
кали узкие места. Английская деревня обезлюдела, но
сохранила свой производственный потенциал; новые
промышленники нашли необходимую им квалифици-
рованную рабочую силу; внутренний рынок продол-
жал развиваться, несмотря на растущие цены; продол-
жалось и развитие техники, предлагавшей в нужный
момент свои услуги; внешние рынки один за другим
открывались перед английскими товарами. И даже
снижение прибылей, например, резкое падение рента-
бельности хлопчатобумажного производства после

114

первого бума, не вызвало кризиса; накопленные ог-
ромные капиталы были вложены в новое дело и на
смену хлопчатобумажной промышленности пришла же-
лезная дорога.

В целом, все секторы английской экономики ока-
зались на высоте этого внезапного всплеска производ-
ственной активности, не было никаких задержек, ни-
каких перебоев. Так, значит, дело во всей националь-
ной экономике в целом? К тому же революция в анг-
лийской хлопчатобумажной промышленности вышла
снизу, из обыденной жизни. Открытия чаще всего де-
лались ремесленниками. Промышленники нередко бы-
ли выходцами из низших сословий. Инвестируемые
капиталы были вначале небольшими и с легкостью за-
нимались. Таким образом, не уже накопленные богат-
ства, не Лондон с его торговым и финансовым капита-
лизмом стояли у истоков этого удивительного превра-
щения. Только после 1830 года Лондон установил свой
контроль над промышленностью. На этом широком
примере прекрасно видно, что капитализм, который
вскоре получит название промышленного, опирался на
силу и жизнеспособность рыночной экономики и даже
базового слоя экономики, мелкой, но склонной к нова-
торству промышленности и не в меньшей степени на
всю действующую систему производства и обменов,
которая вынесла этот капитализм на своих плечах.
Последний рос, формировался и набирал силу лишь в

115

той мере, в какой это позволяла та экономика, кото-
рая служила ему опорой.

При всем этом, однако, английская промышленная
революция, безусловно, не смогла бы стать тем, чем
она стала, в отсутствие условий, благодаря которым
Англия практически сделалась безраздельной хозяй-
кой мировых просторов. Этому, как известно, в значи-
тельной мере способствовали Великая французская
революция и наполеоновские войны. И если хлопко-
вый бум в течение долгого времени принимал все бо-
лее широкий размах, то это потому, что его постоянно
стимулировало открытие новых рынков: португаль-
ских, а затем испанских владений в Америке, Отто-
манской империи, Индии... Мир, сам того не желая,
был активным пособником английской промышленной
революции.

В свете сказанного столь острая дискуссия между
теми, кто допускает объяснение успехов капитализма
и промышленной революции лишь внутренними при-
чинами и преобразованием социально-экономических
структур в стране, и теми, кто не желает видеть ниче-
го другого кроме внешних причин (сводящихся, по су-
ти дела, к империалистической эксплуатации осталь-
ного мира), на мой взгляд, является беспредметной.
Эксплуатировать мир не может любой желающий. Для
этого необходимо обладать изначальным могуществом,
которое не созревает быстро. В то же время очевидно,

116

что такое могущество, сформировавшееся в результате
долгой работы над собой, усиливается путем эксплуа-
тации других, и в ходе этого двойственного процесса
дистанция, отделяющая могущественную державу от
других стран, увеличивается. Так что оба объяснения
(с помощью внутренних и внешних причин) оказыва-
ются неразрывно связанными.

Наступило время подводить заключительные ито-
ги. Я, впрочем, не уверен, что, читая эти лекции, мне
удалось вас в чем-либо убедить. Однако я еще более
сомневаюсь, что мне это удастся теперь, когда, в за-
ключение моего сообщения, я скажу вам, что я думаю
о сегодняшнем мире и современном капитализме, в
свете того, что они представляли собой вчера, и со-
гласно тому, как я их вижу, и как я попытался их вам
описать. Разве не следует доводить историческое объ-
яснение до современности - так, чтобы эта встреча с
сегодняшним днем его подтверждала и оправдывала?

Конечно, масштаб и пропорции современного ка-
питализма фантастическим образом изменились. Он
стал вровень со столь же фантастически возросшими
обменами на базовом уровне и полученными в свое
распоряжение средствами. Однако я не думаю, чтобы
mutatis mutandis* природа капитализма полностью
при этом изменилась.

*С необходимыми поправками (лат.).

117

В подтверждение этого мнения я могу привести
три доказательства:

- Капитализм по-прежнему основывается на ис-
пользовании международных ресурсов и возможно-
стей, он существует в мировом масштабе, по крайней
мере, он стремится заполнить весь мир. И главная его
нынешняя забота состоит в восстановлении этого уни-
версализма.

- Он всегда с необыкновенной настойчивостью
опирается на монополии де-факто, несмотря на ярост-
ное противодействие, с которым он при этом сталкива-
ется. Организация, как ныне выражаются, по-прежне-
му приводит рынок в действие. Однако было бы ошиб-
кой видеть в этом по-настоящему новое явление.

- Более того, вопреки тому, что обычно говорит-
ся, капитализм не распространяется на всю экономи-
ку, на все занятое трудом общество; он никогда не за-
ключает ни того, ни другого в свою, как утверждают,
замкнутую и совершенную систему. Тройное члене-
ние, о котором я вам говорил, на материальную
жизнь, рыночную экономику и капиталистическую
экономику (последнюю со значительными дополнени-
ями), сохраняет удивительную разрешающую способ-
ность и объяснительную силу. Чтобы в этом убедиться,
достаточно взглянуть изнутри на некоторые характер-
ные виды деятельности, существующие в настоящее
время на каждом из упомянутых этажей. На самом

118

нижнем даже в Европе вы найдете еще множество
примеров самодостаточности, услуг, не учитываемых
официальной статистикой, массу ремесленных мастер-
ских. На среднем этаже возьмем пример производите-
ля готового платья - производство и сбыт продукции
подчинены строгому и даже жесткому закону конку-
ренции; минутная невнимательность или слабость с
его стороны означают для него крах. Что касается по-
следнего, верхнего этажа, то я мог бы привести вам,
помимо многого другого, пример двух известных мне
крупных фирм - французской и немецкой, - якобы
конкурирующих между собой и вытеснивших всех
других конкурентов с европейского рынка. При этом
совершенно безразлично, в какую из них поступят за-
казы, поскольку произошло слияние их интересов -
неважно каким способом.

Я подтверждаю, таким образом, свое мнение, к ко-
торому лично я пришел далеко не сразу: капитализм
вырастает преимущественно на вершинных видах эко-
номической деятельности или, во всяком случае, тяго-
теет к таким вершинам. Как следствие этого, такой
капитализм "высокого полета" парит над двойным ни-
злежащим слоем - материальной жизнью и связной
рыночной экономикой, являясь зоной высоких прибы-
лей. Я поместил его, таким образом, в высшую об-
ласть. Вы можете упрекнуть меня в этом, но не один я
придерживаюсь такого мнения. В брошюре "Империа-

119

лизм, как высшая стадия капитализма", написанной
в 1917 году, Ленин дважды делает следующее утверж-
дение: "Капитализм есть товарное производство на
высшей ступени его развития; несколько десятков ты-
сяч крупных предприятий являются всем, в то время
как миллионы мелких - ничем"*. Однако эта истина,
очевидная в 1917 году, является старой, очень старой
истиной.

Недостаток исследований, проводимых журнали-
стами, экономистами, социологами, нередко состоит в
том, что их авторы не учитывают исторических масш-
табов и перспектив. Да и многие историки, впрочем,
поступают подобным образом - как будто изучаемый
ими период существует сам по себе, содержит в себе
собственные начало и конец. Так, Ленин, человек,
между тем, проницательного ума, писал в той же бро-
шюре в 1917 году: "Для старого капитализма, с пол-
ным господством свободной конкуренции, типичен
был вывоз товаров. Для новейшего капитализма, с гос-
подством монополий, типичным стал вывоз капитала".
Эти утверждения более чем спорны: капитализм всег-
да был монополистическим, а товары и капиталы всег-
да перемещались одновременно, поскольку капиталы
и кредиты всегда были самым надежным средством

*Вторая часть цитаты (после точки с запятой) дана в обратном
переводе, так как в отечественных изданиях этот фрагмент
отсутствует (прим. перев.).

120

выхода на внешний рынок и его завоевания. Задолго
до XX века вывоз капитала был повседневной реаль-
ностью - для Флоренции начиная с XIII века, для
Аугсбурга, Антверпена и Генуи - с XVI. В XVIII веке
капиталы путешествуют по Европе и по всему миру.
Надо ли повторять, что все те методы, приемы, улов-
ки, к которым прибегает капитал, не родились между
1900 и 1914 годами. Все они давно известны капита-
лизму, а его сила и характерная особенность в том и
состоит, чтобы переходить от одной хитрости к другой,
от одной формы воздействия к другой, десятикратно
перестраивая свои порядки в зависимости от обстоя-
тельств и конъюнктуры, оставаясь при этом в доста-
точной мере приверженным своей сути, тождествен-
ным самому себе.

О чем я особенно сожалею - не как историк, а как
человек своего времени, - так это о том, что и в ка-
питалистическом, и в социалистическом мире упорно
отказываются различать капитализм и рыночную эко-
номику. Тем, кто на Западе возмущается жестокостя-
ми капитализма, политики и экономисты отвечают,
что это наименьшее из зол, неизбежная оборотная сто-
рона свободного предпринимательства и рыночной
экономики. Я же вовсе так не думаю. Тем же, кто
проявляет беспокойство - а такие мнения высказыва-
ются даже в Советском Союзе - по поводу неповорот-
ливости социалистической экономики и хотел бы при-

121

дать ей большую гибкость (я сказал бы: большую сво-
боду), также отвечают, что это меньшее зло, неизбеж-
ная оборотная сторона избавления от бича капитализ-
ма. И в это я тоже не верю. Однако возможно ли во-
обще создать общество, которое было бы, с моей точки
зрения, идеальным? Я, во всяком случае, не думаю,
что в мире нашлось бы много сторонников такого об-
щества.

Я охотно закончил бы свое выступление этим об-
щим утверждением, если бы мне, как историку, не
нужно было вам сделать последнее признание.

Историю постоянно нужно переписывать, она веч-
но находится в стадии становления и преодоления са-
мой себя. Ее судьба сходна с судьбой других наук о че-
ловеке. Поэтому я не думаю, что книги по истории,
которые мы пишем, сохранят все свое значение в тече-
ние десятилетий. Нет книг, написанных раз и навсег-
да, и все мы это знаем.

Мое понимание капитализма и экономики основы-
вается на широком использовании архивов и много-
численных научных источников, на цифрах, которые,
однако, в конечном счете не столь многочисленны и не
так уж связаны друг с другом, иными словами, скорее,
на качественных, нежели на количественных критери-
ях. Вообще, крайне редки монографии, в которых бы
приводились кривые развития производства, ставки
прибылей, проценты отчислений на накопление, серь-

122

езные отчеты о деятельности предприятий, хотя бы
примерные оценки износа основного капитала. Я без-
успешно пытался найти с помощью коллег и друзей
более точные сведения в различных областях. Резуль-
таты были более чем скромными.

Между тем, на мой взгляд, именно на этом на-
правлении следует искать выход из того круга объяс-
нений, которыми мне, за неимением лучшего, при-
шлось довольствоваться. Членить для лучшего пони-
мания, членить на три уровня или три этапа - это
значит калечить, уродовать экономическую и соци-
альную реальность, которая в действительности зна-
чительно сложнее. На самом деле необходимо охва-
тить всю совокупность явлений, чтобы одновременно
понять и причины наблюдаемого изменения темпов
роста, и особенности машинного производства. Стремя-
щаяся к тотальному описанию, к глобальному охвату
история может оказаться возможной, если в область
изучения экономики прошлого мы сумеем внести со-
временные методы, учитывающие определенную со-
вместимость национальных экономик и строящие не-
которую макроэкономику. Проследить изменения на-
ционального дохода, дохода на душу населения, вер-
нуться к новаторскому историческому труду Рене Бе-
реля о Провансе XVII и XVIII веков, попытаться уста-
новить корреляцию между "бюджетом и националь-
ным доходом", постараться измерить разрыв - раз-

123

личный в разные эпохи - между совокупным и чис-
тым продуктом, как советовал Саймон Кузнец, чьи
предположения на этот счет мне представляются пер-
востепенными для понимания современного экономи-
ческого роста - таковы задачи, которые я охотно
предложил бы молодым историкам. В своих книгах я
время от времени открывал окно то на один, то на
другой из таких пейзажей, и они там лишь слегка уга-
дывались. Однако открыть окно недостаточно. Необхо-
димы если не коллективные, то по крайней мере ско-
ординированные исследования.

Все это не означает, разумеется, что такая эконо-
мическая история завтрашнего дня будет окончатель-
ной и неизменной историей ne varietur*. Исследование
экономической совместимости - это в лучшем случае
изучение потока национального дохода и его измене-
ний, но не измерение массы достояний, национальных
состояний. Между тем, эта масса, также доступная для
изучения, тоже должна быть исследована. Для истори-
ков, для представителей других наук о человеке и всех
других объективных наук всегда найдется Америка,
которую можно будет открывать.

*не подлежащей изменению (лат.).

124

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел история