Библиотека

Теология

Конфессии

Иностранные языки

Другие проекты

Бродель Ф. Что такое Франция?

КНИГА ПЕРВАЯ. ПРОСТРАНСТВО И ИСТОРИЯ

ПРЕДИСЛОВИЕ

В начале этой первой книги, три главы которой по сути составляют
единое целое, я должен предупредить читателя о принципе, положенном
в ее основу. Дело в том, что я пытаюсь выявить многоликие, перепутан-
ные, трудноуловимые узы, связующие историю Франции с территори-
ей, которая сплачивает эту страну, служит ей основанием и определен-
ным образом (хотя, разумеется, и далеко не полностью) ее объясняет.

Разумеется, географию можно использовать по-разному. Можно уде-
лять преимущественное внимание ей самой, ее собственным проблемам
и тем проблемам, которые она решает сообща с другими науками
о человеке и науками о природе. Именно так поступают географы,
которых прежде всего интересует современность. Но для нас география
станет способом по-новому прочесть, оценить, истолковать прошлое
Франции в соответствии, разумеется, с нашими собственными научными
интересами. Впрочем, географии это ничуть не противопоказано. Ведь
пространство - реальность не только сегодняшняя, ной-в очень
большой степени - вчерашняя. За современными пейзажами вырисо-
вываются, воскресают горизонты минувшего: земля, подобно человечес-
кой коже, обречена хранить следы старых ран.

Вдобавок стоит только вглядеться повнимательнее или замечтаться,
и сегодняшняя жизнь окрасится в цвета вчерашние, особенно если перед
вами - прекрасно сохранившиеся городки вроде Везде или Отена, либо
бесчисленные сельские местности, которых еще не коснулось в полной
мере влияние современности,- такие, например, как Форез ', Бигорр ^,
Руэрг ', пуатевенский край Гатин *, Бар-сюр-Сен («секванский Бар») ^
и сотня других «краев», где прошлое отказывается умирать... Пред-
ставьте себе на мгновение, что Рейн и Рона - не те прирученные,

укрощенные реки, какими они являются сегодня, но реки дикие, по
которым бесстрашные лодочники плавают, преодолевая тысячу опас-
ностей,- и воображение перенесет вас в прошлое...

Впрочем, главное в этих воображаемых путешествиях во времени -
не только отправляться в глубь истории, но и возвращаться назад,
в современность. В том-то и состоит ценность географии, что благодаря
ей действительность предстает перед нами во всей своей густоте и протя-
женности, во всем многообразии составляющих ее явлений, которые
следует мысленно разъединить, но лишь для того, чтобы еще лучше
понять, насколько тесно они связаны. География, занятая разом и на-
стоящим, и прошлым, освещает и объясняет как то, так и другое. Земля,
среда, окрумсение, экосистема - все эти термины обозначают ее вклад
в науку, ее уроки, ничуть не менее поучительные, чем ценнейшие
архивные документы.

Все эти проблемы мы рассмотрим в трех главах первой части.
Вначале мы исследуем нашу страну как разнообразный, «множест-
венный» конгломерат автономных «краев», разноцветных камешков той
мозаики, которая, собственно, и зовется Францией. Эту «множествен-
ность» я стараюсь сделать «осязаемой» в первой главе: «Имя Фран-
ции - разнообразие» '.

Однако камешки склеены крепким цементом: края и области, дерев-
ни и городки, городки и города связаны взаимными обязательствами;
рознясь, они дополняют друг друга, а торговля и дороги прошивают всю
страну насквозь, скрепляя ее еще прочнее. Вторая глава: «Населенные
пункты: деревни, городки и города» - посвящена выявлению тех свя-
зей, которые превращают сельские и городские территории в более или
менее обширные и упорядоченные структуры.

Структуры, без которых не возникла бы французская нация. Ибо
в конце концов именно из них родилась, выросла, устроилась и зажила
своею жизнью единая Франция... Этому способствовало ее пространство,
сама природа этого пространства. Франция сформировалась у себя
дома, в определенной точке Европы и земного шара. Отсюда - тема
последней главы: «Франция - дитя географии?»

Такова, как говаривали педагоги во времена моей далекой юности,
путеводная нить, помогающая разобраться в этих трех главах, где
сталкиваются пространство, люди и история. Да простят мне читатели,
если я не всегда точно следовал за этой нитью и позволял себе по дороге
немало отступлений. Меня увлекал поиск примеров, мною двигало
желание создать симфонию, в которой все ноты звучали бы разом.
Кто смог бы устоять перед подобным искушением?

ГЛАВА ПЕРВАЯ. ИМЯ ФРАНЦИИ - РАЗНООБРАЗИЕ

Для начала легче всего представить вещи такими, какими их ви-
дишь, какими они кажутся, так сказать, на первый взгляд. Этот первона-
чальный осмотр тотчас убеждает, что единая Франция - неуловимый
призрак. Давным-давно, вчера и сегодня существовало и существует
сто, тысяча Франции. Будем исходить из этого непреложного факта,
который не сулит нам никаких неприятностей и даже, пожалуй, не
грозит особенными опасностями.

ПРЕЖДЕ ВСЕГО ОПИСАТЬ,
УВИДЕТЬ, ИЗОБРАЗИТЬ

Конечно, нет ничего оригинального в утверждении, что Франция до
абсурда разнообразна, или, иными словами, что пространство ее «пест-
ро, как мало в какой другой стране» ', что Франция - удивительная
страна «проселочных дорог» ^, «не имеющая себе равных мозаика пей-
зажей» '. «Даже пешеходу очевидно, что пейзаж во Франции изменяется
постоянно» *. Каждая деревня, каждая долина, a fortiori * каждый
«край» (pays - слово, происходящее от галльского pagus), вроде Бре
или Ко, каждый город, каждая область, каждая провинция обладают
собственным лицом. Дело не только в явственном различии рукотвор-
ных и нерукотворных пейзажей; дело в образе жизни, в том, «как люди
живут и умирают, в сумме правил, определяющих характер отношений
между родителями и детьми, между мужчинами и женщинами, между
друзьями и соседями» \ Все эти различия были еще более очевидны
в недавнем прошлом, когда повсюду царили местные привилегии, мест-
ные наречия, народные легенды, традиционные постройки (из камней,
лавы, кирпичей, самана, дерева) и костюмы. А система мер, с нашей
точки зрения крайне причудливая, отличалась таким разнообразием,
что, по свидетельству Лавуазье (1787), только в одном небольшом
Перонне были в ходу «семнадцать видов арпана, в каждый из которых
входило разное число першей, причем перши эти тоже были разной
величины» '.

Эта поразительная пестрота мер приводила в ужас государственных
чиновников. Нельзя ли устроить так, чтобы все винные бочки вмещали
одинаковое количество вина? - спрашивают интенданта Пуату в 1684
году. Пустое дело,- отвечает он и тотчас перечисляет потрясающее
множество деревень, в каждой из которых «бочка» именуется по-раз-
ному и вмещает разное количество вина; все эти меры употребляются
вперемешку, а ведь кроме них на пуатевенских рынках представлены
также бочки беррийские, лимузенские и бордоские. Привести все это
к одному знаменателю было не легче, чем отыскать квадратуру круга ".

Судите сами, насколько сложна была старинная система мер: ведь
только для того, чтобы узнать цены на зерно в данной области, нужно
было вначале выяснить, сколько весит мера пшеницы, ржи или овса
в каждом городе или городке, а затем перевести полученные цифры

* Тем более (лат.).

в «марки» - единственную всеобщую единицу измерения. В архивах
хранятся некоторые из этих «отчетов о ценах на зерно» - загодя
отпечатанные таблицы, куда каждые две недели вносились новые
данные.

Так же многообразны были и наряды: например, бретонцы в Кор-
нуайе предпочитали красный цвет, в Леоне синий, в Трегоре - фи-
олетовый ". В 1878 году (всего сто лет назад) жительницы Морвана
хранили верность вековечной традиции: «Все женщины, и молодые,
и старые, ходили в юбках из шерстяной ткани в широкую полоску,
в белых шерстяных чулках и деревянных башмаках... плечи они по-
крывали овчинной накидкой, а голову - стеганым ситцевым чепцом,
из-под которого сзади виднелся большой шиньон» ".

Дома также строились в разных местах по-разному: в департаменте
Юра, как говорили в давние времена и говорят до сих пор, «у каждой
горы свой особняк», иными словами, своя форма дома '".

Конечно, сегодня многое из этого изменилось или изменяется, многое
искажается, но ничто не исчезает целиком. «Стоило мне сказать,-
сообщает монсеньор Люстиже (ныне архиепископ Парижский, а прежде
епископ Орлеанский),- «Орлеанская епархия» (иначе говоря, депар-
тамент Луаре), как люди из Гатинэ возражали: мы не орлеанские!» "

Люсьен Февр повторял, и нам следует повторить вслед за ним, что
«имя Франции - разнообразие» '^. Я, пожалуй, предпочел бы сказать,
хотя это и куда более тривиально, что «суть Франции - разнообразие»,
ибо речь тут идет не о видимости, не о наименовании, но о конкретной
реальности, о блистательной победе множественности, разнородности,
исключительности, неповторимости. Если присмотреться к Англии и Ге-
рмании, Италии и Испании, станет ясно, что и их имя - разнообразие,
однако нет никакого сомнения, что это разнообразие не так богато и не
так очевидно. Иностранный историк, изучавший Францию на рубеже
XIX и XX веков, замечает, что она рассыпается в руках исследователей
на множество отдельных Франции, готовых со спокойной душой разъ-
единиться и забыть друг о друге ".

Казалось бы, все эти противоречия, живущие, как сорняки, должны
были исчезнуть или хотя бы сгладиться в единой и неделимой " яко-
бинской Франции, у которой за плечами уже два столетия (и каких
столетия!) существования, свободного от монархической, патерналист-
ской власти, тоже, впрочем, стремившейся к централизации, хотя и со-
блюдавшей при этом немалую осторожность. Больше того, если принять
во внимание совершенствование средств сообщения и повсеместное рас-
пространение французского языка - того языка провинции Иль-де-

Франс, что с тысячного года завоевывает Францию,- промышленный
подъем XIX века и неслыханное, изумительное процветание 1945-
1975 годов - «трех славных десятилетий» ",- если принять во
внимание все эти могущественные факторы, то логично будет пред-
положить, что благодаря им мозаика, состоявшая из сотен и тысяч
цветных стеклышек, покрылась толстым слоем однотонной краски.
Между тем можно с уверенностью сказать, что ничего подобного не
произошло. «Индустриальное общество,- справедливо замечают Эрве
Ле Бра и Эмманюэль Тодд в книге 1981 года,- не уничтожило
разнообразия жизни во Франции. Свидетельство тому - картографи-
ческий анализ ^которым и занимаются, причем занимаются блестяще,
оба автора^ нескольких сотен показателей, от структуры семьи до числа
самоубийств, от частоты рождаемости побочных детей до количества
разводов, от среднего возраста вступления в брак до числа алкоголи-
ков» '* и даже до распространенности душевных болезней. Другие
показатели и даже самые обычные описания убеждают в том же самом:
множественное поглощает, затопляет единичное. Как пишет Ив Фло-
ренн, Франция - страна «единая и делимая» ". Поверим на слово
Жану Жионо, утверждавшему, что он неспособен описать своих
земляков-крестьян, не описав их родных пейзажей, ибо крестьяне
составляют с этими пейзажами, каждый из которых неповторим, единое
целое. Куда ни посмотри, на высокогорное провансальское плато или на
плоскую камаргскую равнину, всюду мы увидим людей, «чья жизнь (и
любовь) протекает в согласии с деревьями и дикими пчелами, с песча-
ными холмами, быками, овцами и конями...» '". Следовательно, те, кто
высказывают предположения - на первый взгляд, весьма правдоподоб-
ные - о неминуемом движении французского общества к единооб-
разию, ошибаются так же, как ошибается Стендаль, утверждавший еще
в 1838 году: «Во Франции оттенки становятся с каждым днем все менее
заметны. Возможно, через пятьдесят лет у нас уже не будет ни
провансальцев, ни провансальского языка» '". В этом случае Стендаль
оказался неправ.

Однако, признав с восторгом чревоугодников, что Франция отлича-
ется поразительным разнообразием, географы, историки, экономисты,
социологи, эссеисты, антропологи, политологи тотчас подают назад
и продолжают исследовать Францию как единый организм, делая вид,
что жертвуют второстепенным или примитивным ради главного, глав-
ным же они считают не действительное, но желаемое, не разнообразие,
но единство, не силы, враждебные или чуждые Парижу, но историю
Франции, сведенную к одному-единственному направлению. Два моло-

дых историка шутят: «Наша страна славится пестротой: всем известно,
что Франция на удивление богата пейзажами, умами, расами, крышами
и сырами» T. Сказано неплохо, хотя список далеко не полон. Но, раз
упомянув о неслыханном богатстве, никто больше о нем даже не загова-
ривает, и нам преподносится очередная история Франции, движущаяся
по накатанным рельсам. Нашелся даже эссеист, прославляющий Фран-
цию как «родину единую и неделимую, ибо разнообразную и перелива-
ющуюся всеми цветами радуги «(так!^; родину, которая вот уже много
столетий каким-то чудом ухитряется переплавлять в своем горниле
самые разнородные элементы, так что они сливаются воедино, сохра-
няя, однако, свою оригинальность» ^'. Я ничего не имею против родины,
желающей быть единой и добивающейся этого. Однако среди тех, кто
сопротивляются подобному воссоединению,- не только иностранные
иммигранты, которые, приехав сюда, попадают, как попали бы в любой
другой стране, в некий общий котел; среди них - разные Франции,
искони чуждавшиеся друг друга, но обреченные существовать бок о бок.
«Сливаются воедино»? Как бы не так!

Что ни говори, цельной Франции противостоит Франция многоли-
кая, и мы не вправе изучать только первую, игнорируя вторую. Не
признав за нашей родиной многоликости, мы никогда не сможем разо-
браться в нашем национальном прошлом, сущность которого - под-
спудное отторжение одной области от другой, противоречия, непонима-
ние или взаимопомощь (случалось и такое!),- но также и ссоры,
ненависть, насмешки. Пожар может вспыхнуть в любую минуту: хлад-
нокровный историк Марк Ферро утверждает даже, что призвание фран-
цузов состоит исключительно в том, чтобы воевать друг с другом.

Провинции как совокупности областей и «краев». Какой француз,
однако, не испытывает удовольствия, видя Францию разнородную,
неожиданную, где через каждые двадцать, тридцать или сорок километ-
ров тебе предстают иные пейзажи, иной образ жизни, иные краски
и по-иному устроенные населенные пункты? Тем более что каждый из
нас ощущает себя уроженцем не только определенной провинции, кото-
рую в глубине души предпочитает всем остальным, но и определенного
уголка этой провинции... Во всяком случае, место, где мы родились
и выросли, в немалой степени обусловливает нашу индивидуальность.
Вытекает ли отсюда, что те, кто не помнят своих корней и предпочитают
растворяться в парижской анонимности, достойны жалости? Отнюдь не
обязательно. Причем не только потому, что старый Париж с его квар-

талами и предместьями представлял собою сплав деревень и городков,
следы которых не стерлись окончательна и в наши дни. Но и потому,
что парижане, будь то рабочие, интеллектуалы или буржуа, имеют
собственные традиции. Когда Даниель Рош в книге под названием
«Народ Парижа» пишет: «Я парижанин в пятом поколении» ", он
поступает как самый закоренелый провинциал.

Точно так же мыслит большая часть жителей нашей страны по сей
день, ибо каждая микрообщность людей стремится к тому, чтобы оста-
ваться другой, не смешиваться с соседней малой родиной. Это - еще
один сюрприз, который готовит нам современная география: дело в том,
что прогресс, хотя он движется семимильными шагами повсюду, изменя-
ет один «край» сильнее, или иначе, чем другой, соседний, и это усугуб-
ляет расслоение между ними. Впрочем, истоки этого расслоения уходят
в далекое прошлое. Когда я вижу или вспоминаю «края», которые знаю
лучше других: Орнуа в департаменте Мез, Фосиньи в Савойе, Валлеспир
в Руссийоне, Северный Эльзас между Виссенбургом и священным лесом
Хагенау, Heiliger Forst, с его реками, которые безмолвно струятся по
пескам, и величественными водами Рейна на востоке, я, кажется, каким-
то чудом прозреваю прошлое. Ибо в этих краях сегодняшний день
превращается в некое всеобъемлющее настоящее, где смешиваются все
виды деятельности, где горизонты близки и обозримы и позволяют
увидеть все или почти все, понять все или почти все. Но эти же картины
открывают многое не только в сегодняшнем дне, но и в днях вчерашних,
помогают восстановить ушедшие связи, наполняют смыслом описания
путешественников (как прославленных, так и безвестных), которые
побывали в этих местах прежде нас и видели почти то же самое, что
и мы,- именно эти «почти», эти отличия, подчас едва заметные, снова
погружают нас в ту жизнь, что текла здесь когда-то.

Итак, всякая «честная» история Франции должна открываться пест-
рым, цветным изображением этой страны. Как ни старается единая
Франция подавить, оттеснить Францию многоликую, затушевать стрем-
ление ее областей и «краев» к самобытности, обманом сосредоточить
внимание и расположение традиционной истории на себе одной, ей это
не удается. Единой Франции не существует; говорить следует о многих
Франциях. Более того, не существует и единой Бретани, перед нами -
несколько Бретаней, несколько Провансов (в чем и уверял нас Жионо),
несколько Буртундий, Лотарингий, Франш-Конте и Эльзасов...

Я полагаю, что неплохо знаю Франш-Конте. В 1926 году я впервые
пересек эту провинцию пешком и на велосипеде в обществе трех одно-
полчан, один из которых, ныне покойный, был географом "". Мы начали

ПРОВИНЦИЯ И ЕЕ «КРАЯ»:
САВОЙЯ В XVIII СТОЛЕТИИ

Всякая провинция состоит из более или менее прочных обра-
зований, по большей части доживших до наших дней.

В карте использованы ма-
териалы книги: Guichonnet P.
Histoire de la Savoie. 1973. P.
313. Воспроизводится по книге:
Braudel F. Civilisation materielle
economie et capitalisme. T. III.
P. 242 (Бродель Ф. Материаль-
ная цивилизация, экономика
и капитализм. М" 1992. Т. III.
С. 287).

путешествие в Вальдаоне, городке к юго-востоку от Безансона, извест-
ном своим военным лагерем. Побывав в Орнане - родном городке
Гранвеля,- мы пересекли изумительную долину реки Лу, по длинному
ущелью (cluse) Нантюа добрались до Вальзерины и Бельгарда, где в ту
пору можно было увидеть чудесное зрелище Роны, исчезающей под
камнями, затем долго странствовали по великому Жексу, который -
высший из комплиментов! - показался нам таким же красивым, как
Эльзас, и наконец не спеша поднялись к перевалу Фосий, вознагради-
вшему нас видом на Женеву, раскинувшуюся вдали.

Впоследствии каждый или почти каждый год я отправлялся в горы
Юра и всякий раз испытывал волнение и восторг, оказываясь в Арбуа
и Шато-Шалоне, в Понтарлье и Сен-Клоде, Сент-Амуре и Руссах, на
озере Сен-Пуэн и на крошечном озерце Силан... Мне даже кажется, что
я узнал бы эти горы по одному только цвету их травы, где к густой,
яркой, даже едкой, зелени примешивается легкая голубизна, тогда как
поблизости, в Альпах, травы отливают желтизной... Разумеется, геогра-
фическая карта, на которую нанесены долина Соны и плоскогорья Юра
на западе, а также хребты Юра с их лесистыми склонами и лугами
в ущельях на востоке (вспомните роскошную долину реки Эн),- карта
эта дает лишь самое общее представление о тамошних «краях» и ничего
не сообщает о чрезвычайном разнообразии их почв и климата, сельско-
хозяйственных культур и населенных пунктов. Возьмем, например,

О-Ду и верховья Эна: долина Ромей непохожа на долину Мижу, а та -
на долину Мьеж, но все эти крохотные «края» дополняют один другой
и поневоле поддерживают более или менее тесные контакты "*.

Сходным образом нет никаких оснований толковать о едином и неде-
лимом Провансе. Ни малейших оснований! Конечно, у Прованса свой
климат, свое небо, свои деревья и травы, привыкшие к жаре, свои
просторные и безлюдные пустоши (herms) - все это общеизвестно!
Однако тройственное влияние Средиземного моря, Роны и могучей
громады Альп, которые занимают едва ли не всю северную часть
Прованса, лишает его монолитности.

Во внутренних районах Прованса мы повсюду встречаем одну и ту
же картину: песчаные гряды и известняковые плато (известняк здесь
твердый и залегает толстыми слоями), старые, еще не совсем размытые
скалы, неширокие долины и равнины, а также низины вроде той, что
окружает два древних массива - Мор и Эстерель. Однако причуд-
ливый, то и дело меняющийся рельеф заставляет забыть о повторя-
емости этих элементов провансальского пейзажа. В общем, самом общем
виде о Провансе можно сказать следующее: с одной стороны - районы
высокогорные и бесплодные, с другой - долины и их уголки, бассейны
и берега рек, где, естественно, развивается земледелие.

Высокогорные районы - это первобытные дубовые и сосновые
леса, маки и гариги *, девственные или возделанные человеком, причем
возделанные рано или поздно приходят в упадок, «уступают место
невзрачным ландам, где заросли молочая и асфоделей заглушают по-
следние остатки злаков» ". Тем не менее и высокогорные районы
сыграли немаловажную роль в экономике древнего Прованса, о чем
свидетельствует даже само их нынешнее прискорбное состояние. Еще
в 1938 году один географ описывал «расположенные на севере горного
хребта Сент-Виктуар густые заросли вечнозеленых дубов и дубов белых
(chenes blancs de Sambuc), оживающих каждую весну; в этих уединен-
ных местах все чаще появляются бригады наемных рабочих. У каждого
свое дело: дровосеки рубят лес, обжигальщики извести собирают хво-
рост для печей, где печется хлеб и обжигается известь, женщины,
вооруженные деревянными молотками, обивают с веток кору, уголь-
щики распиливают эти голые ветки, возчики доставляют кору на
жонкские или пейрольские дубильные мельницы» ^. Этот рассказ о ста-

* Гарига - сообщества низкорослых вечнозеленых кустарников, полукустарников
и многолетних трав на сухих каменистых склонах нижнего пояса гор Средизем-
номорья. (Ред.)

1. Прежде всего описать, увидеть, изобразить 29

ринных провансальских ремеслах, ныне почти совершенно вышедших
из употребления, позволяет понять, отчего деревни в Провансе прилеп-
ляются к склонам гор, а не строятся на их гребнях; все дело в том,
говорит Пьер Гуру, что люди селятся на полпути между пашнями,
раскинувшимися внизу, и лесами, растущими наверху "". Когда лес
перестает приносить пользу, деревня начинает смещаться, «сползать»
вниз. Есть и такие деревни, которые примостились на склоне меж-
ду стремящимся вверх виноградником и злаками, произрастающими
ВНИЗу .

Издревле в основании экономики Прованса, как и всего Средизем-
номорья, лежали три вещи: во-первых, хлебопашество, во-вторых, вино-
градарство, а также выращивание оливков и миндаля, в-третьих, разве-
дение мелкого рогатого скота, прежде всего овцеводство. Низкорослым
деревьям нужен каменистый, сухой грунт; пшенице идут на пользу
весенние дожди, осенние же дожди благоприятствуют росту злаков
в гаригах и ландах, где «находит себе корм мелкий рогатый скот» "".
В конечном счете каждый «край» имел возможность существовать само-
стоятельно, как того и требовала древняя разобщенность Прованса.

Однако в XVIII веке перегородки между «краями» начали рушиться,
что позволило каждому из них сосредоточиться на каком-то одном
роде деятельности, так, в бассейне реки Арк выращивали хлеб, в окре-
стностях Арля разводили скот, от Касси до Тулона растянулись
виноградники.

Возьмем, например, окрестности Лараня - высокогорный край
в провансальских Альпах, между Систероном и горой Ванту в горной
цепи Люр - странный край, который любил, знал и воспевал Жан
Жионо. Современность дает себя знать и здесь, проявляясь в специ-
ализации. «Кому-то может показаться удивительным,- пишет Жи-
оно,- что крестьяне в этих местах не идут за плугом; все дело в том, что
здешние крестьяне - по преимуществу пастухи. Благодаря этому они
стоят в стороне от технического прогресса (и выше его). Никто еще не
изобрел машину, умеющую пасти овец... Землю здесь пашут лишь те,
кто выращивает пшеницу, ячмень, картошку и овощи для себя и для
своей семьи; по этой причине многие крестьяне и живут в одиночестве:
одному человеку нужно так мало, что он может ковыряться в земле не
больше месяца в году» ^". Овцеводство - типичная для древних «краев»
форма связи с окружающим миром.

Сходным образом не существует единой Нормандии; Нормандии по
меньшей мере две: Верхняя Нормандия, доминанты которой - Руан
и море, и Нижняя, чей центр - Кан и его плодородные окрестности.

МНОГОЛИКАЯ ГАСКОНЬ

Пример географического и исторического, этнического
и топонимического объяснения, даваемого происхождению «краев».
Воспроизводится по книге: Bonnaud P. Terres et langages.
Т. II. P. 364.

Важен также контраст - контраст чрезвычайно яркий - между «бога-
тыми лугами края Ож, лесами, окаймляющими излучины Сены, бока-
жами *, тянущимися по берегам рек Орн и Вир, ландами Котантена,
пшеничными полями краев Ко и Вексен» ". Я привел слова Фредерика
Госсена из его рецензии на прекрасную книгу Армана Фремона «Нор-
мандские крестьяне» (1981). Процитированное перечисление далеко не
полно; мы с ходу можем продолжить список: Пти-Ко, Бре, Бовези,

* Бокаж - культурный ландшафт с чередованием небольших полей и лугов ( лес-
ными и кустарниковыми полосами. (Ред.)

1. Прежде всего описать, увидеть, изобразить 31

Надпись на карте сверху: Многоликая Гасконь - подрывные влия-
ния и оплоты традиций.

Условные обозначения на карте: 1. Предгорья Пиренеев. 2. Гра-
ница лесистых ландов. 3. Государственная граница. 4. Граница
распространения гасконского наречия в тех местах, где она не
совпадает с государственной границей и течением Гаронны. 5, Ос-
новные сферы бытования топонимических окончаний «ос» и «айн».
6, Граница широкого распространения топонимических окончаний
«ак» и «ан». 7. Граница территории, где сохранились бастиды,
небольшие замки (castelnaus) и прочие феодальные постройки нача-
ла раннего средневековья. 8. Бастиды, небольшие замки и проч.,
включенные в сеть обслуживания туристов. 9. Города, городки,
различные центры (промышленные, туристические и проч.), раз-
вивающиеся в рамках общенациональной системы. 10. Названия
«краев» (список сокращений): AG - Аганагес, AL - Альбре, AR -
Арманьяк, AS - Астарак, AU - Ор (долина Ор), ВА - Базадэ,
В1 - Бигор, BN - Нижняя Наварра, BR - Брюилуа, BU -
Бюш, СН - Шалое, СО - Комменж, COU - Кузран, FG - Фе-
зансаге, FZ - Фезансак, GA - Гор, LA - Лабур, LO - Ломань,
LV - Лаведан, МА - Маньоак, ME - Медок, ММ - Маренн,
MR - Марсан, MS - Марансеи, NE - Небузан, OS - Долина
Оссо, РА - Асп, НЕ - Педагес, RA - Разес, SE - Серунес, SO -
Суль, ТЕ - Тенарез, TU - Турсан, VA - Долина Асп, VAR -

Долина Аран, VB - Вик Биль, VO - Вольвестр.

Ценность этой сложной карты, включающей в себя тридцать семь
гасконских «краев» (тех, кто желает вникнуть в нее более подробно,
отсылаем к книге П. Бонно),- в самой ее сложности; карта,
составленная Бонно, отражает не только географические различия
местностей (горы, рассеченные глубокими лощинами, связь между
которыми крайне затруднена; ланды, перерезающие побережье мо-
ря, во многих отношениях выгодное для проживания; равнины
Аквитании), во также этнические и лингвистические различия -
следы, оставленные историей; дело в том, что «сугубо индивиду-
ализированный аквитанский этнический субстрат» пре-
терпел целый ряд «северных и восточных влияний», начиная с про-
никновения в Гасконь галлов, завоевания ее римлянами и притока
иберийских беженцев и кончая усилиями по «окультуриванию
феодального общества», которые предпринимали в средние века
жители Тулузы, а также позднейшими «экономическими влияни-
ями Франции», Так устанавливается связь Гаскони с ее далекой
предысторией, со «сложным переплетением внутренних и внешних

причин дробления территории».

Мадри, Небур, Румуа, Уш, Бессен, Ульм, Сеуа, окрестности Алансона,
окрестности Фалеза, Иемуа, Пассе, канская равнина, Авраншен, Ботуа,
Корлуа... Фредерик Госсен совершенно прав: «Каждый "край" ^в Нор-
мандии^ порождает определенный тип человека и определенный образ
жизни. Край неотделим от своей истории» '". Впрочем, верно и обрат-
ное: история каждой местности порождает определенный тип человека,
определенный пейзаж, скрепляет «край», сообщая ему устойчивость.
Разумеется, безудержная, стремительная урбанизация смазывает неко-
торые из древних различий, но зачастую действие се остается сугубо
поверхностным.

Если задаться целью определить, какая из наших провинций наибо-
лее богата «краями», первое место займет Гасконь (см. карту на с. 30),
а второе - Шампань. Гасконь - целая колония «краев»-полипов, об-
щим числом не меньше тридцати. Как пишет Эрве Филипетти: «Если
некоторые из них сохраняют старинное название и признанные всеми
границы (назовем такие края, как Порсьен, Пертуа, Ремуа, Сенонэ или
Бассиньи), то другие уже не воспринимаются в качестве живых и само-
бытных общностей: кто ныне вспоминает о краях Арсезэ, Бриеннуа или
Атенуа» "', а также о краях Провинэ или Валлаж?.. Быть может,
наряду с брошенными деревнями существуют и брошенные «края»?
Края, чьи территории и границы следовало бы восстановить путем
обстоятельных и, главное, незамедлительных изысканий?

А разве самые маленькие территориальные единицы не делятся
в свою очередь на участки еще меньшие? Лаведан - бассейн горной
речки По, протекающей в Пиренеях и их предгорьях, состоит из семи
«краев», которые зовутся долина Бареж, долина Котре, долина Азен,
Эстрем де Саль, Басюргер, Давантег, Кастеллубон... "*

Так что поостережемся соглашаться с торопливыми авторами, уве-
ренными, что наши старинные провинции ныне составляют единое
целое.

К примеру, Анри Фосийон, исследуя романское искусство, пришел
к выводу, что Бургундия «в течение полутора веков ее существования
состояла из трех различных частей, оставаясь, впрочем, единой» '^.
Если заниматься только романскими церквями, Бургундию в самом деле
можно назвать состоящей из трех частей, если же обратиться к ее
истории и географии, утверждение это следует признать ложным. Как
показывает карта, сделанная ^а основе исследований Анри Венсено ^
(с. 33), Бургундия - конгломерат множества различных «краев».
О «единстве» ее позволительно говорить лишь постольку, поскольку
позволительно говорить о единстве всей Франции. И та, и другая

LES « PAYS « DE LA BOURGOONE. )
Carte de Jacques Bertin.

«КРАЯ» БУРГУНДИИ
Карта Жака Бертена,

существуют одновременно на нескольких уровнях; обе - своего рода
пирамиды, вершиной которых является единичное, в основании же
покоится множественное.

Итак, я считаю важным и полезным повторить еще раз, как можно
более настойчиво: «Не забывайте, что Франция - это разнообразие»,-
так Андре Зитфрид неустанно твердил своим ученикам: «Не забывайте,
что Англия - это остров».

Ф. Бродель

34 Глава первая. Имя Франции -- разнообразие

Пуститься в дорогу и собственными глазами увидеть, что такое -
разнообразие. Однако какой толк рассуждать о разнообразии Фран-
ции - его следует увидеть, увидеть собственными глазами, насладиться
его красками, запахами, потрогать его своими руками, больше того,
узнать, каково оно на вкус, поев и выпив в местном кабачке. Мишле,
если говорить языком Ролана Барта ", уплетает за обе щеки не только
историю Франции, но и саму Францию; кажется, он никогда не переста-
вал по ней путешествовать и ею кормиться. Той же страстью был
охвачен Люсьен Февр. Не чужд ей и я.

Не стану говорить о самолетах: с некоторых пор они взмывают
слишком высоко, но автомобили сегодня сильно облегчают дело нам,
любителям путешествий; главное - не слишком доверять горным до-
_рогам, хотя и среди них есть великолепные, например, та, что ведет из
Женевы в Анмас и Бонвиль через Фосиньи, а затем, поддерживаемая
гигантскими опорами, вьется над пропастью до самого Шамони и Монб-
ланского туннеля... Самые лучшие, самые красивые - проселочные
дороги: они проложены так замечательно, что следуют за всеми неров-
ностями местности и дают исчерпывающее представление о ее рельефе.
Останавливайтесь почаще. И - если, конечно, вы разделяете мои лич-
ные пристрастия,- обращайте особенное внимание на стыки, погранич-
ные зоны. Замечайте, например, в каком месте меняется форма крыш
или материал, из которого они сделаны, в каком месте колодцы - эти
бесценные свидетели, к которым, увы, мало кто прислушивается,-
начинают выглядеть по-иному; присматривайтесь к амулетам, защища-
ющим - как в Эльзасе, где они встречаются на каждом шагу,- дома от
сглаза; задавайтесь вопросом, отчего в Шампани причудливыми флюге-
рами увенчаны все крыши без исключения, а в Лотарингии флюгер -
верный знак того, что перед тобою - помещичья усадьба или дом
зажиточного крестьянина (в моей родной деревне флюгер украшал
один-единственный дом). Быть может, шампанские крестьяне и ремес-
ленники стремятся таким образом взять запоздалый реванш, провоз-
гласить социальное равенство, а заодно объявить всему миру о роде
своих занятий? Однако почему же тогда мы не встречаемся с этим
явлением нигде, кроме Шампани?

Итак, вот мой совет: ищите расхождения, контрасты, сломы, гра-
ницы. Ибо если нам «понятие границы между мелкими "краями" кажет-
ся устаревшим и искусственным... то деревенские жители считают его
само собой разумеющимся. Земледельцы постоянно сталкиваются с ним
в своей повседневной практике: соседний "край" начинается на другом
берегу ручья, за лесом, под горой» ^. Я заимствовал эти строки из книги

Эрве Филипетти, посвященной крестьянским домам,- прекраснейшей
книги (я говорю и об иллюстрациях, и о тексте) из всех, какие можно
прочесть о старинной Франции; автор ее ведет речь о тех границах, или,
лучше сказать, о тех футлярах, внутри которых сохранились до наших
дней деревенские формы бытия; он рассматривает дом в его связи
с окружающим пейзажем, почвой, климатом, подручными строитель-
ными материалами, социальным устройством деревни, родом сельскохо-
зяйственных культур, в этой деревне выращиваемых. Он поистине
воскрешает прежнюю жизнь.

Вообразите себе, что вы прощаетесь с темными елями, идущими под
уклон лугами и вьющимися меж обрывистых склонов дорогами Юра
и внезапно выезжаете на низкую и плоскую Бресскую равнину, порос-
шую травой, усеянную водоемами, прошитую стройными рядами дере-
вьев,- тотчас просторные, массивные, приземистые дома с высокими
каменными стенами и сараи с широкими полукруглыми козырьками над
входом, характерные для департамента Юра, уступают место бресским
кирпичным фермам с деревянными стойками и черепичными крышами,
с которых свисают рыжими гирляндами початки кукурузы. В мгновение
ока вы попадаете в другой мир.

Или, например, вы едете из Парижа в Орлеан; за Этампом вы
покидаете зеленеющую долину реки Жюин (некогда судоходной и окай-
мленной мельницами): подождите немного - и глазам вашим предстанет
плоскогорье Бос с его широкими горизонтами, нескончаемыми полями
пшеницы, колосящейся ровными рядами, и лугами, заросшими пун-
цовым клевером. Назовем ли мы его самым прекрасным плоскогорьем
в мире? Пожалуй; однако босские деревни, «обнесенные оградами,
угрюмые, опустевшие (сегодня)» '", где дома жмутся к колокольне,
безусловно не назовешь самыми прекрасными деревнями в мире.

Иной раз достаточно проехать в машине четверть часа - и все
меняется стремительно, словно в театре за время антракта. Быть может,
вам довелось служить в армии, и вы знаете, причем знаете даже
слишком хорошо, большой военный лагерь Майи, находящийся в так
называемой «бесплодной Шампани». Вам случалось шлепать по той
молочной жиже, в которую дождливой порой превращается не прикры-
тый перегноем мел, случалось увязать в ней. Я как сейчас вижу белесые
следы наших старых солдатских башмаков... Еще в XVIII веке путеше-
ственники, побывавшие в этой местности, которую некогда называли
Верхнею Шампанью *°, отмечали, что здесь совсем нет деревьев, редко
встречаются водоемы, а поля простираются, «насколько хватает глаз».
Пожалуй, эта «меловая пустыня» " даже сегодня ошеломляет путешест-

венника, особенно если он попадает сюда из шампанских виноградников,
произрастающих на западе, на краю скалы под названием Иль-де-
Франс. Однако и среди этой бесплодной Шампани встречаются несколь-
ко долин, где на берегу реки или озера, на зыбкой наносной почве,
в окружении соседних безлюдных меловых плато, поросших травами
(des savarts), стоят деревни - однообразные ряды угрюмых домов,
обшитых деревом или обмазанных землей. В старину жить здесь было
нелегко; впрочем, отыщем ли мы в старинной Франции такие места, где
жизнь казалась медом? Лесов поблизости пет, поэтому крестьяне «топи-
ли печи, где пекли хлеб, соломой, подобранной на пшеничных и ржа-
ных полях (в ту пору и пшеницу, и рожь жали серпом); в Бри или
в каком-нибудь бокаже они покупали двадцать пять, от силы тридцать
вязанок дров, стараясь потратить как можно меньше денег; самым
бедным приходилось топить печь сухой листвой, корешками люцерны,
чертополохом, гречишной соломой, ботвой сурепки... Старые люди еще
помнят времена, когда им приходилось укрываться от холода в винных
погребах или стойлах» ^. Еще вчера бесплодные меловые земли (des
savarts) пребывали в запустении, но сегодня, избавленные от низкорос-
лых сосен (посаженных в XIX и XX веках), неустанными стараниями
превращенные в пахотную землю, они становятся, благодаря удобрени-
ям и современным сельскохозяйственным орудиям, превосходными пше-
ничными полями "".

Однако, поскольку Шампань все еще остается областью разитель-
ных контрастов, достаточно сделать несколько шагов на восток, чтобы
из однообразной меловой пустыни перенестись в Шампань влажную,
глинистую, которая оправдывает свое название *, ибо изобилует луго-
вой зеленью, лесами, реками, никогда не высыхающими до конца
болотцами и домами, которые, страдая от постоянных дождей, зябко
кутаются в дранку или причудливую деревянную чешую. Если же вы
не остановитесь и тут, очень скоро взору вашему предстанут Аргоннские
холмы - мрачные лесистые громады, где деревни прячутся глубоко
В чаще; Аргонны кажутся надежной крепостной стеной, но только на
первый взгляд: сегодня не существует таких Фермопил, которые могли
бы сберечь Францию!

Меж тем, если вам еще не надоели резкие перемены декораций,
поезжайте на север, в сторону Арденн, или на юг, в сторону Отского
леса, или же отправляйтесь в Париж, стоящий на краю плоскогорья
Бри (представляющего собою часть той скалы Иль-де-Франс, о которой

* От слова champ - поле. (Ред.)

я уже упоминал) - Бри с его прославленными виноградниками и ка-
менными домами, теснящимися среди кудрявой зелени.

Но сюрпризы не кончатся и на этом; с пикардийских меловых
плато, как нельзя более пустынных (разве что кое-где на горизонте
мелькнет одинокое дерево) спуститесь в долины, которые много веков
назад облюбовали для своих стоянок первобытные люди; здесь вы
найдете море зелени, раскидистые кущи, спящие воды; долгое время по
этим заболоченным берегам Соммы проходила граница Франции,-
граница, увы, весьма непрочная! В 1557 году, несмотря на мужественное
сопротивление Колиньи, испанцы завладевают Сен-Кантеном; в 1596
году они захватывают Амьен, который не без труда отбивает у них год
спустя Генрих IV; в 1636 году, на втором году очередной войны,
испанцы доходят до Корби, и весь Париж, вспыхнув, словно бочка
пороха от искры, берется за оружие... ** Конечно, крепости тут стояли
скверные; довольно было пушечной канонады, пробоины в стене, реши-
тельного приступа, чтобы сломить сопротивление их защитников; ядра
долетали до центральной площади. По сути дела, крепости эти играли
роль часовых, способных продержаться от силы несколько дней. От них
ждали одного - сигнала тревоги.

Недавно я совершил поездку из Бона в Везде через Отен, а затем не
спеша пересек Морванский национальный парк. Венские виноградни-
ки - прекраснейшие в мире - не только радуют глаз, но и служат
источниками множества других удовольствий. Но вот городок Ноле
(старинный рынок, церковь, дома XVI века) - это Центральный мас-
сив, то есть совсем другой мир, где виноградники редки, где на простор-
ных лугах, пересеченных рядами деревьев или изгородями, пасутся
стада белоснежных шаролеских быков. Здесь мы словно переносимся
в прошлое. В Отене с его тихими старинными улочками это ощущается
еще сильнее. Однако если в Отене и его окрестностях путешественник
испытывает чувство довольства и безопасности, то, приближаясь к озе-
ру Сеттон перед плотиной в долине реки Кюр, по которой в недавнем
прошлом сплавляли лес в Париж, он мрачнеет... Даже ясным октябрьс-
ким днем Морванский национальный парк выглядит темным; перед вами
стеной встает лиственный лес, на который то тут, то там наступают
полки хвойных деревьев... Эти безмолвные леса, пересеченные пустын-
ными тропами, вдоль которых растут папоротники, уже в сентябре не
зеленые, а бурые, кажется, не приносят человеку совсем никакой
пользы. Рядом с высоченными штабелями дров я не заметил ни одного
рабочего; единственный механизм был выключен. Время от времени
между холмами попадаются открытые пространства, занятые пахот-

1. Прежде всего описать, увидеть, изобрази*^ 39

ными землями (des ouches). Посреди каждого такого участка виднеется
деревушка, состоящая из трех-четырех домов, причем чем дальше на
север, тем чаще оказывается, что дома эти крыты не черепицей, а шифе-
ром. Небогатые здешние деревни окружены редкими пшеничными, ржа-
ными, картофельными полями, чаще же всего - бесконечными лугами,
вдоль которых тянутся изгороди из кустарника, а иногда и ряды
деревьев,- одним словом, мы видим здесь бокажи, подобные тысяче
других бокажей Западной Франции, орошаемой атлантическими дож-
дями. Здесь нет больших городов, способных сдвинуть жизнь с мертвой
точки. Те, которые могли бы сыграть эту роль,- Отен, Аваллон, имеют,
по правде говоря, более тесные связи с областями вне Морвана, чем
с ним самим. Неужели, спрашивает Жаклин Боннамур ^, написавшая
об этой далеко не благословенной местности превосходную диссерта-
цию, Морван следует считать «проклятым краем»? Поскольку больше
чем за полвека до того, как Жаклин Боннамур создала свой труд,
Морван стал предметом другой диссертации, также весьма замечатель-
ной *', мы имеем возможность сравнить его состояние в две разные эпохи
и проследить за недавним вырождением этого района: население его
уменьшилось больше чем вполовину, и сегодня полноправной хозяйкой
здесь сделалась природа. Видаль де ла Блаш утверждал, что Морван
можно понять, лишь взглянув на него с вершины холма Везле, одного из
тех известняковых холмов, что возвышаются на подступах к Морвану.
С этой обзорной площадки Морван напоминает гору, каковой на самом
деле не является (его максимальная высота всего 902 метра). Однако еще
в конце зимы, когда в Везле и Отене уже зацветают фруктовые деревья,
он еще дремлет под покровом снега и льда.

Разумеется, изумленные возгласы, которым я отдал в этой главе
щедрую дань, не способны заменить географических наблюдений. Одна-
ко они помогают напрячь внимание и до глубины души проникнуться
убеждением, что территория наша по природе своей глубоко разнообраз-
на. Этой идее, этому наваждению не остался чужд даже Эрнест Ренан,
отнюдь не географ по призванию. В сентябре 1852 года, оставив Сет с его
суровым средиземноморским климатом, он добирается до Тулузы и Га-
ронны. «Кругом все зеленеет,- пишет он,- оливковых деревьев не
видно, вместо провансальских горных потоков, пересыхающих летом,
я вижу полноводные реки, орошающие окрестные поля, вместо прован-
сальских виноградников, сплошь усыпанных гроздьями, виноградные
лозы, похожие на те, что растут у нас на севере» ".

О двух самых сильных своих потрясениях я расскажу совсем корот-
ко. Первое я испытал в прошлом году, когда ехал по долине реки Тет,

текущей в Руссийоне, в крае Конфлан: после растянувшихся на многие
километры виноградников, разбитых в сухой средиземноморской почве,
посреди каменистых гариг, я внезапно обнаружил за поворотом дороги
пейзаж Верхней Савойи с ее лугами и тесными громадами высоких
хвойных лесов... Другим потрясением я обязан прочитанной книге. Жан
Жионо посвятил несколько поразительных страниц, посвященных югу
Камарги, ее дикой части, которую тем, кто едет на машине через Арль,
как все обычно и поступают, трудно и даже почти невозможно рассмот-
реть как следует. Этот край изобилует насекомыми, птицами, слета-
ющимися сюда со всех концов света, ящерицами и змеями; здесь повсю-
ду струятся реки, здесь ноги вязнут в песке, здесь живут дикие живо-
тные - быки и лошади, и дикие, по крайней мере на первый взгляд,
люди, которые строят себе белые домики-кубы, похожие на «кусочки
рафинада» *". Такая Камарга возбуждает мое любопытство куда силь-
нее, чем недавно разбитые здесь бахчи или сине-зеленые рисовые поля,
пребывающие в запустении и подвергающиеся нападению тучи розовых
фламинго.

Впрочем, довольно; конечно, я описал далеко не всю Францию -
куда там! - ведь я не сказал ни слова ни о Бретани, ни о берегах
Луары, ни о Пуату, ни о Гийенне, однако это дело поправимое, тем
более что у всякого читателя наверняка имеется своя кладовая образов
и потрясений, всякий хранит в душе свои воспоминания, не совпада-
ющие с моими, но их подкрепляющие. Я хотел лишь очертить общие
контуры проблемы. Удалось ли мне задуманное?

ОСТАВАЯСЬ В ПРЕДЕЛАХ ВОЗМОЖНОГО:
ПОПЫТКА ОБЪЯСНИТЬ РАЗНООБРАЗИЕ

Осталось объяснить, в чем причина разнообразия: сломов - резких
и не очень,- разрывов, упорных размежеваний... Задача нелегкая,
потому что дать эти объяснения можно, лишь прибегнув к помощи
различных наук: должны сказать свое слово география (которая и сама
по себе - сумма многих наук), экономика, политика (точнее, ее ис-
тория), культурология... Между тем хотя все гуманитарные науки охва-
тывают сразу несколько уровней реальности, каждая из них лучше
всего умеет объяснить лишь один аспект этой реальности. Как бы там ни
было, в этой главе мы предпримем не более чем первую попытку

II. Попытка объяснить разнообразие 41

объяснения: наметим основные проблемы, предложим самые общие
их решения, те, что разумеются сами собой. Исчерпывающие ответы -
если их удастся отыскать - мы дадим позже, когда работа над
этой книгой подойдет к концу.

Разнообразная Европа, разнообразная Франция. Французское про-
странство - не что иное, как кусок пространства европейского. Европа
окружает Францию, вторгается в нее, находит в ней свое продолжение,
так что на этой оконечности континента, в месте его сужения, сходятся
и поражают разительным контрастом те противоположности, которые
теряются среди широких просторов Центральной и Восточной Европы,
раскинувшейся от Северного мО^д, до берегов морей Средиземного
и Черного. '

Так, старые европейские горные массивы переходят в наши Арден-
ны, Вогезы, Центральный массив, в низкие армориканские плоскогорья,
разворачивающие перед наблюдателем целый веер платформ, хребтов,
огромных плоских пространств. Некогда очень высокие, массивы эти,
многие миллионы лет разрушавшиеся водой и ветром, «пенепланирова-
лись» *, превращались в равнины, по большей части неплодородные,
бедные. Впоследствии мощные процессы складкообразования, проис-
ходившие в третичный период, «омолодили» их: отсюда многочислен-
ные трещины, обвалы и утесы, появление высоких скал и прячущихся
между ними долин, накопления наносной плодородной почвы, вул-
канические извержения в Оверни и Веле: «В целом Центральный массив
можно назвать детищем огня» *", а Веле еще около 580 года до н. э. был
действующим вулканом. Богатые почвы залегают в широких провалах,
где накапливаются мощные толщи осадков: типичным примером являет-
ся Парижский бассейн, занимающий площадь в 140 000 км^, что само по
себе составляет более четверти всей французской территории.

Самый значительный из этих старых массивов - Центральный
массив (общей площадью 85 000 км"), «крепость, возвышающаяся в са-
мой середине страны» ^°, центр, откуда расходятся в разные стороны
реки, дороги и люди. Быть может, историкам следовало бы чаще
присматриваться к нему, ибо он дал Франции жизнь и служит ей
защитой. Его толща разделяет разные Франции, но одновременно и со-
единяет их, отправляя во все концы страны своих уроженцев; эмигран-

* Пенепланироваться - превращаться в пенеплен, выровненный участок суши. об-
разовавшийся в результате длительных процессов разрушения горных пород и пере-
носа продуктов разрушения в пониженные участки. (Ред.)

42 Глава первая. Имя Франции - разнообразие

ты из Центрального массива - самые многочисленные из всех. «Да,
в этом замке было полно людей,- восклицает Жан Англад,- и люди
эти покидали его всеми возможными способами: верхом на ослах и му-
лах, в повозках, в построенных из елового дерева кораблях (sapinieres),
спускавшихся вниз по Алье и Луаре, в плоскодонках, плававших по
реке Ло... Главное же, пешком, на своих двоих...» "' В конечном счете
Франция обязана этим центральным возвышенностям гораздо больше,
чем обычно считается: они предопределили и ее раздробленность, и ее
единство, они заслонили ее от врагов ". Вспомним хотя бы, чтобы не
ходить далеко за примерами, последний период Столетней войны -
отчаянную эпоху «буржского короля» Карла VII, очень вовремя нашед-
шего себе в этих краях отважных защитников.

Разрушив и переменив строени^эаших древних массивов, складко-
образование третичной эпохи (затронувшее всю Европу) воздвигло на
рубежах нашей страны горы Юра, Альпы, Пиренеи - устремленные
ввысь крепостные стены, которые, однако, сами собой наполнились
населенными пунктами и нимало не помешали жителям разных обла-
стей страны общаться меж собой. Ибо горы эти вовсе не были пугалом,
областью, непригодной для обитания,- за исключением, быть может,
суровых и неприветливых Апеннинских гор, тянущихся вдоль ита-
льянского полуострова,- впрочем, это уже не Франция. Сомнений быть
не может, наши третичные горы - самые очеловеченные из всех гор на
земном шаре. В первую очередь это относится к Альпам с их санями на
снегу, вьючными животными и селениями, расположенными вдоль тор-
говых путей и не затрудняющими, но облегчающими сообщение между
различными областями. Мне четырежды довелось пересечь Анды на
уровне Сантьяго - один раз в поезде и три раза в самолете; я видел их
покрытые вечными снегами вершины, любовался фарелонскими лыж-
никами, но воспоминание об этих черно-белых пустынях, где нет ни
деревьев, ни селений, ни людей, наполняет мою душу тоской; разве
можно сравнить эти горы с прирученными человеком Альпами?

Итак, во Франции существуют три вида рельефа: во-первых, древ-
ние массивы, где более выровненные, где более приподнятые; во-вто-
рых, осадочные равнины; в-третьих, высокие горные цепи типа аль-
пийской. Впрочем, эта классификация, носящая самый общий характер,
лишь усложняет стоящую перед нами задачу. Деления на три разряда
явно недостаточно.

Дополнительные разграничения вносит климат: континентальный,
близкий к немецкому, на востоке; океанический, близкий к английскому,
у берегов Атлантики; средиземноморский на загражденном горами юго-

востоке. Отсюда - многочисленные и весьма сложные комбинации;
подумайте о том, как много определяет соотношение климата, почвы
и рельефа,- от него зависят такие важнейшие вещи, как характер
земледелия, тип жилища, еда, образ жизни, средства передвижения,
источники энергии. Франция, по изящному выражению Пьера Дефон-
тена, представляет собою «плод битвы климата с растительностью» ".
Следовало бы сказать (если бы этому не препятствовал строй фразы):
битвы рельефов, почв и, в довершение всего, битвы прошедших эпох,
нажитого в течение столетий опыта.

Когда речь заходит о климате, всякий француз прежде всего вспоми-
нает главное разграничение - разграничение между севером и югом,
о котором неопровержимо свидетельствует хотя бы северная граница
распространения южных растений: винограда, оливковых, каштановых
и фиговых деревьев, а также кукурузы, сравнительно поздно завезенной
к нам из Америки. Пшеница, выращиваемая у нас с доисторических
времен, не в счет: она успела прижиться повсюду.

Начав свой путь в Нарбонезе - одной из провинций римской
Галлии, завоеванной римлянами в 120-100 годах до нашей эры, вино-
градная лоза воистину чудом распространилась на севере Франции,
дойдя даже до берегов Соммы: этому способствовали жажда, мучащая
всех смертных, тяга богачей к роскоши, поощрительное отношение со
стороны высшего духовенства и, в не меньшей степени, потребность
в церковном вине '*. Римские купцы, приравнивавшие стоимость полной
амфоры к стоимости раба, очень рано приохотили галлов к вину. Один
историк говорит даже,- конечно, полушутя,- что римским легионерам
путь в Галлию открыло вино. Точно таким же образом много веков
спустя англичане и французы с помощью водки и рома " подчинили
себе американских индейцев.

Другие южные растения не так легко прижились на неуютном
севере. Ни одно из них (кроме современной гибридной кукурузы) не
сумело распространиться по всей нашей стране. Но это, пожалуй,
к лучшему. Зато направляясь в сторону Средиземноморья, всякий уро-
женец севера с радостью замечает на юге Баланса, на берегах Ропы ^,
в какой-нибудь альпийской долине первое оливковое дерево - добрый
знак, предвещающий появление полей, огороженных низкими камен-
ными заборами, душистых трав, белых домиков с плоскими крышами,
залитых потоками света! Меня эти вестники всегда радовали несказанно.

Впрочем, даже сегодня северянин далеко не сразу привыкает к юж-
ной природе, так непохожей на ту, к какой он привык; что же говорить
о прошлом? Прославленный английский путешественник Артур Юнг,

СЕВЕРНАЯ ГРАНИЦА
РАСПРОСТРАНЕНИЯ НЕКОТОРЫХ ЮЖНЫХ РАСТЕНИЙ

По книге: Pinchemel P. La France. Milieux naturels, populaires,

politiques.

Условные обозначения на карте: 1. Виноградники, 2. Кашта-
ны. 3. Кукуруза (до выведения гибридов), 4. Средиземноморский
дуб. 5. Тутовое дерево. 6. Оливковые деревья. 7. Цитрусовые.

побывавший в мае 1787 года в Монтелимаре, рассказывает, что здесь
рядом с оливковым деревом «вы впервые увидите гранат, иудино дерево,
чимсник, фиговые деревья, вечнозеленые дубы, а также отвратительных
тварей - комаров. Перебравшись через горы Оверни, Веле и Виварэ,
я обнаружил между Праделем и Тюэтом разом и тутовые деревья,
и мошкару. Под мошкарой разумею я те мириады насекомых, что
составляют неотъемлемую и крайне неприятную принадлежность юж-

II. Попытка объяснить разнообразие 45

ных стран. В Испании, в Италии и в тех областях Франции, где
произрастают оливки, насекомые эти причиняют путешественникам
самые страшные мучения. Мало того, что они жалят, кусают и ранят,
они еще жужжат, ни на секунду не оставляя вас в покое; они залетают
в рот, в глаза, в уши и в нос; они кишат в еде и питье, покрывают густым
слоем сахар и фрукты; они так назойливы, что если специально наня-
тый слуга не будет их отгонять, вы не сумеете даже поднести ложку ко
рту» ". Столетие спустя ничуть не лучше чувствовал себя Жан Расин,
дожидавшийся в Юзесе, вдали от родного Валуа, бенефиция, которого,
кстати, так и не получил. Конечно, лангедокские девушки пригожи, но
не испортит ли он свой письменный слог и даже устную речь, слушая их
«иностранные» разговоры, ничуть не более «французские», чем нижне-
бретонский язык? А как вынести ужасную летнюю жару? «Видели бы
вы этих жнецов, жарящихся на солнце; они трудятся, как черти,
а выбившись из сил, бросаются наземь и, вздремнув самую малость
прямо на солнцепеке, снова принимаются за работу. Что до меня, то
я смотрю на все это из окна, поскольку на улице не выдержал бы
и минуты - воздух здесь раскален, как в печке, и жара не спадает даже
ночью» ^. Расин всему удивляется, не в силах привыкнуть ни к зною,
ни к цикадам, ни даже к «учтивости этих обожженных на солнце
мужланов в сабо, которые молотят хлеб на току и отвешивают приез-
жему господину поклоны, словно танцуя» ".

Микроклимат, микросреда. Деление на крупные климатические
зоны слишком общо, чтобы дать понятие о реальности во всем ее
многообразии. Сказать, что вы живете в Альпах или в Центральном
массиве, не пояснив, о какой именно их части идет речь,- значит не
сказать почти ничего. После трудов Максимильена Сорра, утвержда-
вшего, что «одно из наиболее полезных и реалистических понятий» -
микроклимат, наши географы нередко прибегают к этому понятию.
«Климат в каждой точке земного шара,- объясняет Максимильен
Сорр,- совершенно своеобразен и зачастую вовсе не похож ни на один
другой климат в мире. Легкое изменение высоты над уровнем моря,
переход с одной стороны холма на другую или с холма на плато,
продолжительность инсоляции, перемещения воздушных масс, колеба-
ния температуры, количество осадков - все меняет климат. А вместе
с ним - характер растительности и реакцию нашего организма... Мест-
ный климат - основа основ, единственный надежный источник для
любых климатологических исследований» ^.

На этот счет каждому есть что вспомнить. Возьмем хотя бы края,
прекрасно известные лично мне: альпийский край О-фосиньи, иначе
говоря, долину Монжуа. раскинувшуюся напротив гор Миаж и Арбуа
и омываемую водами Боннана; долина эта -- своего рода приподнятая
чаша. которую почти замкнутым кольцом окружают горы. К чему это
приводит? К тому, что, в отличие от западных предгорий Альп, где
постоянно идут дожди, здесь ВОЗДУХ по преимуществу сухой. На этом
небольшом участке земли почва удивительно быстро избавляется от
дождевой воды. «движется», а дороги стремительно высыхают после
дождя. Другой пример микроклимата, также очень благодатного,-
террасы Аспр в Валлеспирс, в виду Сере и Пиренеев. Если судить по
карте, здесь дует трамонтана. которая, как известно, плачет и воет на
крышах, беспокойно колотится в стены, взбирается вверх по стволам
дубов, обрывая с них последние порыжевшие осенние листья, ломает
хрупкие ветки каменных дубов... Однако ни подле моего дома, ни
в соседнем городке Сере ничего подобного не происходит: трамонтана
долетает до нас утихомирившаяся, выбившаяся из сил и даже считается
в здешних краях предвестницей хорошей погоды.

Сходным образом в Провансе край холма, неглубокая впадина
защищают деревню или участок побережья от мистраля, который со-
всем рядом, за поворотом дороги, дует так же сильно, как трамонтана,
а может быть, и еще сильнее. Еще пример: в Северном Эльзасе весна -
и какая восхитительная весна! - наступает гораздо раньше, чем по
соседству, что и привело некогда в изумление франкфуртца Гете ^

Одним словом, остается только пожалеть о том, что географы так
редко «учитывали значение микроклимата и все его последствия».
Больше того. жаль, что никто не попытался истолковать понятие
микроклимата расширительно и с его помощью расчленить пространст-
во на множество участков, каждый со своей микросредой, создав таким
образом целую микробиологию земли, где мы живем.

Ибо земля - тоже живое существо. Ибо даже самые узкие полоски
земли являют нам изумительное многообразие почв и подпочв. Когда на
поверхности лежат пласты известняка (случай, весьма частый в Па-
рижском бассейне), верхний слой земли, рыхлимый ПЛУГОМ или киркой,
постоянно осушается подпочвой; после дождя вода просачивается
вглубь и не препятствует труду землепашцев. А в сухую погоду, напро-
тив, вода благодаря капиллярности почвы поднимается наверх и питает
растения. До чего же непохоже все это на те районы, где царствует
глина - вязкая, непокорная; плут застревает в ней, вечные лужи
преграждают ему дорогу. Вообразите, что вы находитесь на меловой

равнине Ко: несколько шагов к северу, и перед вами предстанет Бре -
а точнее, если воспользоваться выражением географов, «бутоньерка»
края Бре, царство глины, водоемов, ручьев, буйной растительности,
яблонь и груш, которые каждую весну покрываются шапкой белых
цветов ^.

Так мозаика почв, подпочв и микроклиматов способствует дробле-
нию французского пейзажа. Конечно, все эти сады, поля, деревни,
непохожие одна на другую,- дело рук человека. Он в этом спектакле -
актер и режиссер, но спектакль не был бы поставлен, если бы природа
не вдохновляла человека и не облегчала ему его труд.

По контрасту я вспоминаю однообразные пейзажи Северной Ев-
ропы, скованные вечным ледяным панцирем. Думаю я и о красных
сыпучих латеритных почвах Мадагаскара или Бразилии; пейзаж там
самый скудный, деревья редки; одежда, лицо, волосы путешественника,
оказавшегося там, тоже краснеют. А в аргентинской пампе поезд несет
вас по ровному, без единого поворота пути, и много-много часов подряд
вы видите за окном один и тот же пейзаж... Так что не говорите мне, что
география - во всяком случае, если речь идет о Франции,- не влияет
на жизнь страны.

Обособленные хозяйства, или Каким образом сохраняется французс-
кое разнообразие. До начала промышленной революции каждый участок
французской территории стремился жить самостоятельно и замкнуто.
Поэтому региональное разнообразие дополняется разнообразием эконо-
мическим; второе подчеркивает первое, а в определенной мере приспоса-
бливается к нему и его объясняет.

Разумеется, французское пространство в целом - совокупность
общих экономических обстоятельств, то возникающих внезапно, подо-
бно наводнению, то остающихся неизменными в течение некоторого
отрезка времени. Именно этим поверхностным слоем и предпочитают
заниматься историки, чей излюбленный предмет - глобальные законо-
мерности. Что же до меня, то я в этой главе хотел бы остановиться
только на самых примитивных местных хозяйствах (economies locales),
имеющих малый радиус влияния и тяготеющих к самодостаточности.
Каждое из них обслуживает, худо ли, хорошо ли, определенную группу
населения, численность которой то ползет вверх, то падает вниз, в зави-
симости от природных богатств и колебаний урожаев и цен.

Дело в том, что существует уровень жизни (это касается и пищи,
и жилья, и одежды), ниже которого человека ждет гибель. И этот-то

уровень, который следует поддерживать во что бы то ни стало, в недав-
нем прошлом был примерно одинаковым во всей Франции, если не
брать в расчет нескольких - крайне редких - блестящих исключений.
Если необходимое равновесие поддерживается постоянно, а будучи
нарушенным, более или менее быстро восстанавливается,- тогда ма-
ленький уголок земли сохраняет свое население, сберегает свои привыч-
ки и традиции. Если же над заведенным порядком вещей нависает
серьезная угроза, понуждающая к решительным действиям, то действия
эти могут быть весьма различны. Предположим, что в деревне увеличи-
лось число жителей,- в этом случае следует распахивать новые земли,
продуманно увеличивать посевные площади или же вводить в обиход
новые культуры (гречиху, кукурузу, картошку), что позволяет улуч-
шить качество производимой продукции и, следовательно, прокормить
большее число едоков; возможно также обращение к культурам более
прибыльным, вроде виноградников, которые, несмотря на официальные
запреты, занимают повсюду все больше и больше места, или красиль-
ных растений; прибыльным может быть и разведение некоторых пород
скота. Все это выходы, так сказать, естественные. Наряду с ними
существуют и пути искусственные: обмен, перевозки, развитие промыш-
ленности... Обмен совершается иной раз по необходимости, иной раз
ради получения выгоды; в последнем случае он приводит к образованию
излишков. Перевозки подчас превращают крестьянина, развозящего
свой товар, в бродячего торговца. Особенно частый выход - развитие
промышленности, ибо это на руку близлежащим городам. О чем бы ни
шла речь - о зачаточной промышленности или об изготовлении прими-
тивных ремесленных поделок, о севере - например, о расположенной
среди нормандских бокажей деревеньке Вильдье-ле-Пуаль, с давних
времен ставшей центром изготовления металлической посуды '''', или
о юге, например, о Жеводане, где в самом сердце Центрального массива,
труднодоступном для приезжих, изготовляют очень дешевые грубые
сукна (cadis) ",- всюду к развитию так называемой сельской промыш-
ленности людей побуждает нищета. Примеров можно привести тысячи,
ибо шумный и упорный труд ремесленников спас от вымирания тысячи
маленьких «краев». Существует и другой способ борьбы с тяжкими
условиями: народ увеличивает свои шансы выжить, регулируя рожда-
емость посредством поздних браков.

Все названные исходы спасают, сберегают старинные мелкие хозяй-
ства, а с ними - стойкое разнообразие наших «краев». Края эти
никогда без нужды не раскрывают своих границ во всю ширь; они берут
у внешнего мира лишь самое необходимое, дорожа своей особостью.

Замкнутость их тем более характерна, что вообще-то все, кто ведет
обособленное хозяйство, в поисках спасения от продолжительного или
часто повторяющегося кризиса либо от перенаселения прибегают, на-
против, к эмиграции - бессрочной или временной, а иногда регулярной,
сезонной. Начинается с маленьких ручейков, которые постепенно пре-
вращаются в речушки, а те в полноводные реки. Целая «гидрографичес-
кая» система такого рода пронизывает Францию вот уже много веков:
мы застаем ее окончательно сложившейся к концу средневековья, но нет
сомнения, что она существовала и раньше. Во всяком случае, чем ближе
к нашему времени, тем сильнее она укрепляется, разрастается, охваты-
вает всю территорию страны. «Паводок» приходится на XIX век, ибо
в этом веке, как до, так и после появления железных дорог, подвижность
населения сделалась особенно велика. Лишь во второй половине нашего
столетия, на рубеже 1970-х и 1980-х годов этот людской кругооборот
замедлился, захирел, утратил почву, лишился прежней упорядочен-
ности.

Некогда условия игры диктовались нуждой, бедностью. Наибольшее
число людей уезжало из Центрального массива, затем шли Альпы,
Пиренеи, Юра, окраины Парижского бассейна,- одним словом, рай-
оны, которые мы и сегодня вправе назвать «бедной Францией».

Разумеется, нет ничего легче, чем восстановить путь этих эмигран-
тов, приводивший их либо на городские стройки, либо в богатые сель-
скохозяйственные районы, где в период жатвы, сбора винограда, моло-
тьбы или перевозки урожая так остро необходимы рабочие руки... Но
нас интересуют не столько маршруты эмигрантов или конечные точки
их движения, сколько влияние, которое этот людской круговорот оказы-
вает на экономику крохотных уголков Франции, откуда их обитатели
уезжают и куда с непостижимым упорством возвращаются, подтверж-
дая правоту поговорки: «На Рождество домой вернись, на Пасху снова
в путь пустись». Отъезды и возвращения искателей счастья служат их
родным деревням кислородными подушками: отъезды - потому, что
они уменьшают число душ, требующих прокорма, возвращения - пото-
му, что те, кто ушли на заработки, приносят домой сэкономленные
деньги, необходимые для уплаты налогов, для совершения неотлож-
ных покупок, для создания крохотных сельскохозяйственных пред-
приятий.

Эта система далеко не всегда увенчивалась успехом, она знавала
полупобеды, иногда к ней прибегали, что называется, за неимением
лучшего. Настоящего успеха добились, на мой взгляд, в столице Верх-
ней Оверни - городе Орийяк, уроженцы которого испокон веков от-

правлялись на заработки в Испанию. Факт этот легко объясним: горные
селения больше открыты миру, гораздо больше преуспевают в сношени-
ях с ним, нежели деревни Нижней Оверни, где, однако, природные
условия куда более благоприятны ^. Примерно так же обстоят дела
в Верхней Савойе, особенно в долине Монжуа (Фосиньи). Жители трех
коммун: Сен-Жерве, Сен-Никола-де-Верос и Контамин -- еще в XIV
веке стали переселяться в Эльзас и Южную Германию. Они и впоследст-
вии не забывали об этих католических странах; более того, иные
савояры составили себе там сказочные состояния. Начиная с эпохи
Регентства (1715-1723) они тесно сплоченными рядами покоряют Па-
риж, выступая на сей раз в качестве грузчиков, носильщиков, полоте-
ров, трубочистов, лакеев,- все как один работящие, держащиеся друг
за друга, чертовски прижимистые. Эти нищие эмигранты приносили
родному краю кругленькие суммы - например, в 1758 году 15 250
золотых франков ^.

Переселенцы из других районов не всегда оказывались стомь же
удачливы. В Юсселе, на границе Лимузена и Оверни, в краю, «изрезан-
ном ущельями [по которым протекают горные реки] и покрытом бес-
конечными ландами» *, жизнь нелегка. Лишь около 1830 года здесь
пролегла дорога из Лиона в Бордо, «проезжая и прибыльная...» ".
Отъезд - навсегда или на время (от дня Святого Михаила до Иванова
дня) - «парней, отправляющихся на лесопильни или на стройки»,
отнюдь не всегда приносил большие барыши '''. Судя по наказам 1789
года, те, кто оставались в родных краях, «ели суп да хлеб» *". Так же
нелегко, если верить отчету, присланному в 1762 году крестьянами
деревни Сен-Парду-Ла-Круазий их интенданту Тюрго, приходилось
жителям лимузенских горных районов. «Толпы людей, гонимых голо-
дом и нищетой,- пишут они,- покидают всякий год наши края, чтобы
стать наемными солдатами в богатых странах, например, в Испании.
Другие нанимаются каменщиками, кровельщиками, пильщиками в раз-
личных провинциях нашего королевства. Но, скажут нам, они воз-
вращаются домой, немного поправив свои дела; увы, на поверку выхо-
дит, что из десяти работников или странников с деньгами возвращаются
от силы двое; болезни, дорога, распутство пожирают все заработанное,
а те крохи, которые в конце концов достаются нашей провинции, не
в силах возместить ущерб, причиняемый земледелию отсутствием лиш-
них рабочих рук» ^".

* Лапды - низменные песчаные равнины, лишенные какой бы то ни было раститель-
ности, кроме некоторых кустарников. (Ред.)

II. Попытка объяснить разнообразие 51

Поистине, проблема миграций оборачивается разными гранями.
Вдобавок довольно часто переселения из эпизодической меры, к которой
люди прибегают только для борьбы с нищетой, превращается в привыч-
ку, почти ремесло. Савойяр из Маглана надолго покидает родные края
и отправляется в Южную Германию торговать часами исключительно
оттого, что отец его и дед всю жизнь поступали точно так же ^. Однако,
какова бы ни была природа миграций, их причины и маршруты,
несомненно, что они способствуют сохранению французского многооб-
разия, регулируют его.

Разумеется, в прошедшие века все эти процессы происходили в со-
гласии с экономикой всей страны, пусть даже она не всегда брала их
в расчет. Не так ли, mutatis mutandis *, обстоит дело и сегодня?
Эмигранты, на сей раз из других стран, хлынули во Францию густым
потоком, они заполняют все щели в нашей экономике: североафрикан-
цы, португальцы, испанцы, африканские негры (которых мы встречаем
на каждом шагу) нанимаются на работу в нашей стране лишь в той
мере, в какой наше общество им это прощает и, более того, их к этому
поощряет. То же самое происходило и вчера: миграции были следствием
определенных общих условий; в начале нашего столетия условия эти
исчезли, вследствие чего старинный кругооборот людей должен был
прекратиться - и в самом деле прекратился.

Но прекратился он отнюдь не полностью. Возникли новые потреб-
яости; прежде всего города, довольно быстро разраставшиеся и до 1850
года, затем стали расти настолько стремительно, что в буквальном
смысле слова опустошили французские деревни. Дошло до того, что
в 1970-е годы сделалось привычным говорить о Париже и французской
пустыне вокруг, «о Type и турской пустыне... о Клермон-Ферранс
и овернской пустыне» ^ и проч. Города довольно рано начали высасы-
вать все соки из многих наших деревень; можно назвать не один
удивительный пример этой -- впрочем, довольно беспорядочной - го-
родской агрессии... Ей подвергались «бургундские деревни, расположен-
ные вокруг Крезо; лотарингские деревни, расположенные вокруг метал-
лургических заводов, шампанские деревни, расположенные вокруг
Труа... Но ни один город не простирал свои щупальца так далеко, как
Париж. В Париже живут выходцы из всех французских провинций:
с середины XIX столетия две трети парижан не являются уроженцами
столицы» ". С тех пор города забрали над деревнями еще большую
власть: они много требуют, ничего не давая взамен.

* с соответствующими изменениями (лат.).

И тем не менее, как ни странно, весь этот ураган не уничтожил
исконного многообразия нашей страны. Напротив, те, кто не трогались
с насиженных мест, извлекли из своей малочисленности немалую
пользу: они разделили между собой и новоселами - если таковые
имелись - оставшееся добро, а кое-где даже сумели довольно быстро
его преумножить. В баскской деревне Эспелет в 1981 году «в то время,
как население сельскохозяйственных районов резко пошло на убыль,
сельскохозяйственное пространство расширилось, а качество производи-
мой продукции повысилось, отчего существенно возросла и доходность
крестьянского труда»: было распахано триста с лишним гектаров лан-
дов, площадь сельскохозяйственных угодий увеличилась на 40 процен-
тов. Разумеется, все это стало возможным благодаря покупке тракто-
ров "*. Напротив, вокруг больших городов, чьи предместья постоянно
разрастаются вширь, а также в районах, где трудно или невозможно
обрабатывать землю машинами, сельское хозяйство отмирает; прекра-
щается также разведение скота в высокогорных районах. Одним словом,
хотя современная экономика существенно преобразила древнюю мозаи-
ку французских деревень, в целом мозаика эта сохранила свою пре-
жнюю пестроту - пестроту едва ли не вызывающую.

Разнообразие и смута сохраняются с благословения государства
и общества. Единообразия не способны добиться даже те, от кого оно,
казалось бы, зависит в первую очередь; мы имеем в виду «власти».
Никакие упорядочивающие действия власть имущих не приводят к сти-
ранию различий, живущих словно сорная трава. Их выпалывают, но
они произрастают вновь: ни политическим, ни социальным, ни культур-
ным установлениям не удается навязать обществу подлинное, а не
мнимое единообразие.

В последние века своего существования французская монархия,
стремясь завершить создание единого государства, укрепляла и утяже-
ляла свой политический и административный аппарат. Однако сколько
трудностей, сколько препятствий встретила она на этом пути, сколько
раз натолкнулась на пассивное сопротивление и деятельный протест!
Монархия пожинала плоды своей собственной политики. Она получила
в наследство от многих поколений предков смуту, неорганизованность,
беспорядок, многообразие установлений, административную непоследо-
вательность, а иной раз и беспомощность. Французское общество при
старом порядке подчинялось государству отнюдь не безоговорочно.
Никто не мог бы назвать его слугою, «глядящим в рот своему хозя-

II. Попытка объяснить разнообразие

ТЕРРИТОРИЯ ПЯТИ ГЛАВНЫХ ОТКУПОВ
До революции Франция была перерезана внутренними тамо-
женными границами повсюду, кроме территории так называемых
пяти главных откупов, где по инициативе Кольбера был образован
в 1664 году таможенный союз.

Условные обозначения на карте. Редкая косая штриховка: Пять
главных откупов. Точечная штриховка: Провинции, считавшиеся
заграницей. Частая косая штриховка: Провинции, в самом деле
лежавшие по ту сторону границы.

ину» ^, как назвал Ален Турен наше общество, которое, впрочем,
тоже не во всем столь раболепно. Мы и по сей день еще не создали
общества «глобального» "" (если воспользоваться выражением другого
исследователя, Жоржа Гурвича), единого, сплоченного, управляемого
одними и теми же законами, подчиняющегося одним и тем же обычаям
и установлениям или по крайней мере стремящегося им подчиняться.
Чтобы страна начала двигаться к единству, должна была возникнуть

французская нация,- а она возникла сравнительно недавно и до сих
пор обладает для нас прелестью новизны.

Итак, перед нами не общество, но целый ряд обществ: более привыч-
но рассматривать их «по вертикали», но возможно и рассмотрение «по
горизонтали»; именно оно позволяет осознать исконную разнородность
рассматриваемых объектов. Несколько сгустив краски, можно было бы
сказать, что еще вчера всякое территориальное деление было делением
социальным - в той мере, в какой оно отвечало потребностям общества
переменной величины, но, как правило, небольшого, общества, находи-
вшего в этом делении разом и свои пределы и источники своего сущест-
вования, общества, жившего прежде всего за счет собственных внутрен-
них связей. Единицами этого территориального деления были деревни,
городки, города и провинции. Самое важное и красноречивое - иерар-
хия этих обществ. Ведь ни одно общество в мире не строится из
равновеликих единиц, всякое имеет форму пирамиды, вершина кото-
рой - местный господствующий класс, а основание - те, кто этот
класс поддерживают, формируют и сами формируются.

Самый элементарный тип общества - деревня; она занимает мень-
ше всего места в пространстве, а возникает в незапамятные времена,
раньше Церкви и феодальной системы. Деревня располагает своей
территорией, своей коллективной собственностью - общинными уго-
дьями (les communaux), которые жители каждой коммуны ревниво охра-
няют и отстаивают. Ее отличает почти полная экономическая автаркия.
У нее есть собственные обычаи, праздники, песни, говор, далеко не
всегда совпадающий с говором соседней деревни. У нее есть собственное
народное собрание, свои избранники, именующиеся везде по-разному
(мэры, синдики, консулы), собственное юридическое лицо. Ретиф де ла
Бретонн говорит о своем родном приходе Саси, в Бургундии, что он
«управляется как одна большая семья» ""'. Подчиняется деревня также
власти помещика и стоящего гораздо ближе к деревенским жителям
сельского священника. «Мы вправе предположить,- пишет Ипполит
Тэн,- что в дореволюционной Франции на каждое квадратное лье и на
каждую тысячу жителей приходилось одно помещичье семейство, про-
живающее в доме, увенчанном флюгером, на каждую деревню - цер-
ковь с живущим при ней кюре, на каждые шесть или семь лье -
мужская или женская община» ".

Деревня подчинялась не только помещику, чью власть было подчас
не так-то легко сносить, но и собственному внутреннему распорядку,
организующему ее жизнь в течение дня или определенного времени года;
в деревне имелась своя иерархия: рядом с зажиточными крестьянами,

II. Попытка объяснить разнообразие 55

в чьем хозяйстве иной раз водился даже «приходской петух» "", суще-
ствовали крестьяне бедные. Накануне 1789 тода самые благополучные
сельские жители звались хлебопашцами в Парижском бассейне и на
востоке Франции, хозяевами в Провансе, а кое-где, по иронии языка, их
величали бурмсуа. Эти баловни судьбы, среди которых не было ни
одного издольщика, а арендаторы если и встречались, то непременно
состояли на службе у «богатого семейства или могущественной религи-
озной общины»,- владели, как правило, «несколькими упряжками
лошадей или быков, не меньше чем десятком коров, по крайней мере
полусотней овец; в их распоряжении были также большие колесные
плуги, бороны, телеги с железными осями», а также слуги и служанки;
вдобавок, по словам историка - быть может, чересчур щедрого,- им
принадлежали десять, а то и двадцать с лишним гектаров земли "°.
Подле богачей трудились мелкие фермеры, которые располагали лишь
клочком земли и, не имея ни упряжек, ни телег, ни плугов, при
необходимости брали все это в долг у хлебопашца; взамен они обязыва-
лись работать на него во время сенокоса, жатвы или сбора винограда.
Подобные тандемы бедных и богатых крестьян существовали в Восточ-
ной Франции еще в 1914 году; нечто подобное встречалось в моей родной
деревне, и я до сих пор помню, какое это вызывало раздражение.
Значение таких тандемов очевидно: соотношение работников и хлебо-
пашцев позволяет безошибочно определить, насколько сильны проти-
воречия, пронизывающие деревенское общество; если на одного работ-
ника приходится один хлебопашец, этот последний, можно сказать,
имеет в лице работника постоянного компаньона и помощника (так,
например, обстояло дело в департаменте Мез в 1790 году "'). Если же на
одного хлебопашца приходится целых два работника, как это было
в окрестностях Меца *" в 1768 году, такое соотношение наводит на
мысль, что в этом краю, безусловно более богатом, чем департамент Мез,
собственность скапливалась в одних руках, а значит, росла социальная
напряженность "'.

Впрочем, не следует чересчур упрощать дело: во Франции тысячи
и тысячи деревень, среди которых не отыщешь двух абсолютно оди-
наковых. Их расцвет или запустение, благоденствие или бедствия зави-
сят и от эпохи, и от местоположения. Много значит и гнет помещичьей
власти, которая особенно долго цепляется за свои права в бедных краях.
Так, в Жеводане епископ Мандский выступает в роли сеньора-сюзерена,
«едва ли не короля» °\ Впрочем, все это не мешает существованию
деревенских общин, которые совещаются и принимают решения. Напро-
тив, края чересчур развитые, чересчур богатые, а также расположенные

чересчур близко к большим городам - такие края, как Бос или Бри,-
очень рано подпадают под влияние входящего в силу капитализма. Не
забудем также о юриспруденции (писаных законах на юге, обычном
праве на севере), разной в различных провинциях, и, наконец, о много-
образии хозяйственной деятельности...
С городами дело обстоит сложнее, но по существу точно так же.
Города - согласно официальному перечню 1787 года, их, очень
разных по величине и значимости, насчитывалось во Франции больше
тысячи, а точнее, одна тысяча девяносто девять,- были в большей или
меньшей степени свободны от власти сеньоров, подчинивших себе
в XI-XII веках всю территорию страны. Освобождение городов яви-
лось частью двимсения коммун, затронувшего всю Европу, движения,
развивавшегося сложно и прихотливо как в пространстве, так и во
времени. Даже города, преуспевшие в этой борьбе, такие, как Кан
и Аррас, долгое время не могли освободиться от власти сеньоров окон-
чательно, ибо были слишком слабы и слишком оторваны от окружа-
ющего мира.

Говорить о том, что осталось в жизни городов от эпохи «коммун»,
существования под властью сеньора,- дело чересчур легкое и, пожа-
луй, не очень интересное. Ибо следы этого существования - подчас
весьма стесненного - были заметны повсюду: так, жители Роанна
страдали от требований их сеньора герцога де ла Фейяда, а несменяемый
мэр Лаваля и сменяемые члены тамошнего муниципалитета долгое
время вынуждены были повиноваться сеньору Лаваля герцогу де Ла
Тремуйю. В 1722 году город потребовал для городского совета права
избирать мэра - привилегию, которая по обычному или дарованному
свыше праву имелась у многих других городов,- но королевский совет
семь лет спустя отказал ему в этом. И только тогда сеньор, не признава-
вший за лавальцами права на самостоятельность, милостиво даровал им
такую возможность... "' Что не помешало ему считать некоторые квар-
талы города своими фьефами *: их жители обязаны были платить ему
оброк деньгами или продуктами, выплачивать сборы за сделки по
отчуждению имущества, печь хлеб, который замесили у себя дома,
в одной из коммунальных печей, сдаваемых в аренду булочникам,
и проч. '*.

Впрочем, ускользнуть из-под власти сеньора в конце концов не
представляло большого труда. Другое дело - власть короля. Король

* Фьеф, или феод - наследственное земельное владение, пожалованное сеньором
своему вассалу на условии несения службы. (Ред.)

осаждал города податями, требовал их выплаты, призывал граждан
к порядку. Постоянно нуждаясь в деньгах, правительство не могло
спокойно смотреть на городские богатства. Один пример из тысячи -
декларация от 21 декабря 1647 года, в которой власти извещают об
увеличении вдвое городской ввозной пошлины, причем излишки, наста-
ивают они, должны поступать в государственную казну; напомним
и о том, как в 1771 году король повелел продавать муниципальные
должности и тем принудил города, желающие свободно избирать своих
эшевенов *, эти должности выкупать. Тем не менее иногда королевской
власти приходилось смиряться с привилегиями сеньоров. Так, короли
всегда боролись против умножения дорожных пошлин - но боролись
безуспешно. Еще в 1437 году Карл VII отменил лишние, иными слова-
ми, открытые без разрешения, пошлинные заставы. Однако в 1669, 1677,
1789 годах перед королевскими чиновниками неизменно встает одна и та
же проблема: как добиться от владельцев застав предъявления соответ-
ствующих документов. Борьба особенно обостряется оттого, что, как
объясняет одна записка 1789 года, «право взимать дорожную пошлину
намного увеличивает ценность фьефа». Спор идет из-за собственности
сеньоров ^. Еще одна безуспешная борьба: весной 1683 года интендант
Пуату Ламуаньон де Бавиль готовится ввести в городе Пуатье «налог на
дома». Глядя в податную роспись, он радуется грядущей прибыли; это
более 7000 ливров в год, «сумма немалая, которая, однако, была бы куда
значительнее», не составляй, увы, половину города «фьефы Сент-Илер,
Монстьернеф и Ангитар, а также прочие мелкие фьефы, границы
которых четко определены и испокон веков уважались королевскими
офицерами». А фьефы податями не облагаются! '" Еще забавнее ситу-
ация, сложившаяся в 1695 году в Ангулеме: тут спорят не о том, кому
получать деньги, а о том, кому выкладывать их из своего кармана.
Городской замок обветшал. Он нуждается в скором ремонте, но «неиз-
вестно, кто за это отвечает: король или госпожа де Гиз...» ""

Сколько городов, столько и социальных формул. Приведенные приме-
ры дают некоторое представление о положении городов. Находясь под
контролем интендантов, владельцев фьефов, сборщиков податей, коро-
левского правосудия и сеньориальных судов, города становятся ареной
борьбы нескольких властей: власти сеньоров, близящейся к закату, но

* Эшевен - в городе феодальной Франции должностное лицо с административными
и судебными функциями. (Ред.)

подкрепляемой многочисленными привилегиями; власти короля, нахо-
дящейся на подъеме, но вынужденной считаться с древними традици-
ями, обычаями и льготами; власти коммун, то отступающей, то одер-
живающей победы,- власти, опирающейся на разбогатевшую и почти
всегда могущественную буржуазию. Разумеется, в городах происходят
выборы, но лишь для отвода глаз. Судьбами Марселя, Лиона и едва ли
не всякого французского города вершат несколько семейств, тесно свя-
занных между собой. Церемония выборов в Париже, о подробностях
которой невозможно слышать без смеха, происходит по заранее подгото-
вленному сценарию, так что одни и те же лица неизменно остаются на
прежних местах. Повсюду над массами работников без определенной
специальности, над цехами ремесленников вздымается социальная пира-
мида, вершину которой составляет местная элита, из кого бы она ни
складывалась.

А если элита существует, то она несомненно обладает властью,
подчиняет своему контролю повседневную жизнь города, В Лавале
начиная с царствования Людовика XV купцы и богатые домовладельцы
тратят большие деньги на перестройку своих домов: изменяют фасады,
прорубают окна. Между тем даже столь незначительные работы горожа-
не вправе производить лишь с дозволения местных властей. Мы жалу-
емся - и не без причины,- что нам приходится слишком долго хлопо-
тать о разрешениях на строительство: утешимся мыслью о том, что
много лет и даже веков назад французы сталкивались точно с такими же
трудностями ^°. Я не преувеличиваю. 1 ноября 1689 года - в письме,
которое может быть названо самым удручающим свидетельством о нра-
вах аристократии, правившей городом Лионом,- интендант де Берюль
сообщает: «Давеча получена жалоба от некоего буржуа: случилось ему
укрепить у себя дома дверной косяк, пошатнувшийся, когда он сию
дверь затворял, вследствие чего посланы были к дому люди, дабы оный
косяк свалить, поскольку хозяин дома не испросил дозволения на
починку у городских властей». Бедняге не помогло даже заступничество
интенданта! "'

Встречаются города, похожие друг на друга, но, как правило,
каждый город живет по собственному распорядку, по собственной «со-
циальной формуле». В Монтобане, городе шерсти, первенствуют фран-
цузские негоцианты (протестантского происхождения): они владеют рос-
кошными особняками, устраивают блестящие литературные вечера,
выезжают в загородные резиденции и на охоту, покровительствуют
местным художникам. Ренн - город чиновный и парламентский, про-
винциальная столица. Тулуза - также административный центр, но ее,

равно как и Кан, окружают богатые сельскохозяйственные районы,
поэтому здесь благоденствуют в основном земледельцы. Огромные пор-
товые города: Руан, Нант, Бордо, Марсель, где полным ходом идет
торговля, живут за счет моря и меньше других связаны с центральной
властью. Дюнкерк пользуется завидными привилегиями свободного
порта: жители его не платят ни податей в казну, ни налога на соль
(gabelle), ни гербовой пошлины; топ здесь задает десяток семейств "". Что
же говорить о Париже или о другой столице, которую Париж стесняет
и подавляет издали,- о Лионе? Какой город ни возьми, всюду увидишь
иное социальное устройство со своими оригинальными чертами, своей
судьбой, своей особостью.

Особость провинций. На своеобразие городов накладывается ярко
выраженное своеобразие провинций. По ходу долгого построения едино-
го королевства - плода многочисленных завоеваний, браков, наследств
и тяжб - королевская власть, хотела она того или нет, заключала
с жителями новых территорий целый ряд сделок - «исторических
компромиссов», подчас официальных, а подчас и нет. Следственно,
присоединившиеся провинции жили вовсе не по тем законам, что про-
винции, входившие в состав Франции с более давних времен. Каждой
удалось добиться оставления за нею собственных привилегий, тради-
ций, «свобод» (иначе говоря, способов самозащиты), а также и собствен-
ного беспорядка - наследия ее прошлого.

Результат такого положения дел очевиден: монархия не сгладила
различий между провинциями, она лишь приспособилась к ним и поста-
ралась использовать их себе на благо при решении собственных задач,
в число которых входили охрана общественного порядка, отправление
правосудия, обеспечение поставок зерна, сбор податей, который произ-
водился повсюду, но повсюду же наталкивался на упорное сопротивле-
ние, и, наконец, нескончаемое учреждение -- и продажа - государст-
венных должностей. Монархия взяла себе за правило (и исключения это
правило лишь подтверждают) - уважать по мере сил исключительные
права, старинные привилегии, требования традиций и систем, вредонос-
ность которых для самой монархии и для жителей провинций прави-
тельственные чиновники сознавали по крайней мере со времен Коль-
бера, а может быть, и раньше. Однако бередить рану было рискованно
и отнюдь не всегда выгодно; гораздо легче оказывалось сохранять все
ветхие провинциальные установления в неприкосновенности и дожи-
даться, чтобы они умерли собственной смертью, как это случилось

с Нормандскими (1655) или Овернскими (1651) штатами. Вдобавок
в провинциях изобретались многочисленные и подчас весьма изощрен-
ные способы борьбы с центральной властью. Признаюсь, например, что
некоторые уловки дольской счетной палаты или безансонского пар-
ламента покорили меня своей юридической хитростью и ловкостью...

Итак, каждая провинция представляет собою клубок противоречий
между разными властями: некоторые сохраняют собственные штаты (в
которых представлены все три сословия), наделенные финансовыми
полномочиями и правом взимать и перераспределять налоги: это позво-
ляет им оказывать давление и на налогоплательщиков, и на короля,
дает возможность торговаться с той и с другой стороной. Парламенты,
куда более воинственные, неизменно встают на защиту провинций. Не
забудьте также о густой поросли древних установлений, полуотмерших,
но способных в любую минуту ожить и начать борьбу с себе подобными;
всякая провинция буквально кишит выборными сборщиками податей,
прево, бальи, сенешалями, членами президиального суда, не говоря уже
о множестве мелких чиновников. Королевская власть теряется среди
этих узких группок должностных лиц, которые от нее почти полностью
независимы, ибо купили свои должности, руководствуясь исключитель-
но собственным корыстолюбием и тщеславием.

В XVII столетии монархия отвечала на это направлением в непокор-
ные провинции интендантов, своих уполномоченных, которых наделяла
практически неограниченными правами; недаром ведь официально они
именовались «интендантами судейскими, полицейскими и финансовы-
ми»! Лоу утверждал даже, что в его время Францией управляли три-
дцать интендантов: «У вас нет ни парламента, ни штатов, ни намест-
ников, я бы даже сказал, что у вас нет ни короля, ни министров: счастье
или несчастье провинций, их благоденствие или нищета зависят от трех
десятков докладчиков, ведающих теми или иными провинциями» ^.
Впрочем, как правило, интенданты верно служили государству и прино-
сили куда больше пользы, чем иногда считается. Тем удивительнее, что
после 1750 года, в эпоху, когда экономическое процветание подвигает
всю Францию на широкую политическую модернизацию и многочислен-
ные социальные реформы, интенданты все больше и больше отождеств-
ляют себя с собственными провинциями и принимаются отстаивать их
права от диктата Версаля. Впрочем, могли ли они вести себя иначе? Еще
в 1703 году интендант Бретани Бешамей де Нуантель восклицал: уч-
тите, «в этой провинции людьми следует управлять не так, как в Дру-
гих» "^- и обвинял в близорукости маршала д'Эстре, который яростно
преследовал двух дворян - членов Бретонских штатов,- упорно от-

II. Попытка объяснить разнообразие 61

вергавших все требования правительства. Сходным образом интендант
Меца в 1708 году спешил объяснить королевским чиновникам, что
жители Меца «помнят о былой независимости, утраченной лишь после
мюнстерского мира» "^, иначе говоря, в 1648 году, хотя известно, что
Генрих II занял Мец еще в 1552 году.

С другой стороны, в XVIII веке, когда Франция переживала период
бурного развития, формальное уважение бесчисленных привилегий,
потерявших с течением времени всякий смысл, приводило к последстви-
ям совершенно абсурдным. Отменив все это административное многоцве-
тье, революционный централизм просто-напросто удовлетворил всеоб-
щую потребность, ставшую очевидной накануне Революции. Датиро-
ванная 1782 годом записка пространно и весьма любопытно разъясняет,
в чем состоят поразительные привилегии «Лионского вольного угол-
ка» - полоски земли, тянущейся вдоль Соны по обе стороны от городка
Треву, к северу от Лиона. Вот к каким выводам приходит анонимный
автор записки: «Поскольку всякая власть должна зиждиться на порядке
и единообразии, кои и являются основными принципами правления, то
из этого следует, что подданные одного государства обязаны повино-
ваться одним и тем же законам, пользоваться одними и теми же привиле-
гиями, исполнять одни и те же повинности, а потому странно помыс-
лить, будто полоска земли площадью не более двух с половиной
квадратных лье, расположенная, так сказать, в самом центре королевст-
ва, пользуется правами исключительными, не могущими не вызывать
зависть соседних приходов и... не возбуждать вражду, коя уже не
единожды приводила к столкновениям, требовавшим самого сурового
вмешательства властей» "^

Разумеется, помыслить такое странно. И возникает вопрос: отчего
же провинции так яростно противились тем нововведениям, которые,
как правило, представляли собою очевидный шаг вперед для всей
страны? Прежде всего следует учитывать своего рода местный наци-
онализм: французской «нации» в ту пору еще не существовало, и про-
винциальная родина заменяла ее, вселяя в душу человека те чувства,
которые мы сегодня назвали бы автономистскими. Удивительные эти
чувства были чрезвычайно сильны накануне Революции, которая не
замедлила положить им конец. Как, однако, точно определить характер
отношений между монархическим правительством и провинциями в по-
следние предреволюционные годы? Следует ли согласиться с Токвилем
и некоторыми весьма сведущими историками, полагающими, что цент-
рализм в ту пору одерживал победу за победой?
Разумеется, провинция уже давно перестала быть единицей

62 Глава первая. Имя Франции - разнообразие

административного деления и в качестве «политической реальности
уступила место генеральному округу (la generalite)» "". При этом новое
деление наложилось на старое - примерно так же, как на систему
генеральных округов наложилось впоследствии предписанное Учреди-
тельным собранием деление на департаменты, имевшее целью отмену
прежних порядков. Нет ли, однако, натяжки в сопоставлении двух
этих процессов? Не спорю, расцвет Франции после 1750 года привел
к укреплению королевской власти, но одновременно он же усилил
самобытность провинции. Ибо в столице каждой из них имелась своя
немногочисленная элита, сильная, властная, наделенная привилегиями
и отстаивающая эти привилегии под предлогом борьбы за интересы
всей провинции. Впрочем, разве это не всеобщее правило? Разве не
очевидно, что устроение пространства не может не сопровождаться
устроением общества, причем второе происходит одновременно с первым
и сообщает ему необходимую завершенность?

Возьмем хотя бы такой блестящий пример, как Бургундия. Возмож-
но ли было бы ее самобытное и обособленное существование, не управ-
ляй ею узкая каста - дижонский парламент и его окружение? Касте
этой так нетрудно удерживать свое главенство, что она лишь по тради-
ции ведет борьбу против счетной палаты и штатов, сохраняющихся
в провинции и подчас раздражающих парламент своими претензиями.
С другой стороны, парламентская элита куда лучше, чем обычно пола-
гают, ладит с губернатором, обязанности которого с 1754 по 1789 год
исполняет такой знаменитый человек, как принц де Конде. Без особого
труда она контролирует труды и дни коменданта, губернаторского
наместника. Ладит она и с интендантом, не доводя дело до серьезных,
неразрешимых конфликтов. Парламент полностью подчиняется этой
элите, ибо в ее активе - вес в обществе и богатство: земли, леса,
виноградники, особняки, кузницы и ренты, рассеянные по всей Бургун-
дии. Брачные и имущественные узы превращают бургундскую элиту
в замкнутый круг, всегда готовый дать отпор любым попыткам купцов
или разбогатевших буржуа проникнуть в желанную для них среду.
Некогда представители этой элиты и сами принадлежали к сословию
буржуа, но уже давно и без труда завоевали право быть причисленными
к так называемому дворянству мантии; более того, среди них встречают-
ся и отпрыски старинных дворянских родов - вспомним, например,
знаменитого президента де Бросса (1709-1777), потомка дворянина,
убитого при Форново (1495).

Итак, перед нами каста: «Члены парламента не просто передают
должности по наследству своим детям. Они радеют братьям, зятьям,

II. Попытка объяснить разнообразие 63

шуринам, племянникам...» Побеждают семейства наиболее разветвлен-
ные. Это эндогамное * общество долгие годы живет, отгородившись от
остального мира. Члены его умножают поводы для встреч, переписыва-
ются, охотно обмениваются впечатлениями; «балы, концерты, театраль-
ные представления, игры, празднества, призванные поразить гостей
роскошью, обеды на сто персон» - все это поводы увидеться, сговорить-
ся, поддержать друг друга. 30 марта колокола дижонского собора тор-
жественно возвещают рождение герцога Нормандского, будущего Людо-
вика XVII,- президент Жоли де Беви устраивает по этому случаю
ужин на сто десять персон, а перед его ярко освещенным особняком
«рекою льется вино для народа» "".

Чтобы понять, чем живут эти группы людей, стоящие во главе той
или иной провинции и обороняющие вместе с ее самостоятельностью
свои собственные привилегии, мы с тем же успехом могли бы избрать
для рассмотрения не Дижон, но Ренн, Тулузу, Гренобль, Бордо. Впро-
чем, о Гренобле стоит поговорить подробнее. Быть может, все дело
в том, что эта «провинция» с ее привилегиями и традициями рас-
положена у самой границы королевства? Каждый из членов гренобль-
ского парламента движим своим личным интересом, но у них есть
и общая корысть - надзор за гренобльской ратушей, за городскими
и сельскими коммунами. «Я всечасно помню,- пишет в 1679 году
интендант д'Эрбиньи,- о необходимости назначить [в Гренобль] миро-
вого судью и держать втайне от парламента все, что делается в ратуше.
Здешний парламент - самое сплоченное сообщество во всем королевст-
ве, прибравшее к рукам всю провинцию, и, если один из членов этого
сообщества принимает близко к сердцу какое-нибудь дело, можно пору-
читься, что тот, кому он покровительствует, ни в коем случае не
проиграет»"^. Если судить по злоключениям маршала де Тессе в 1707
году, во время войны за испанское наследство, интендант нисколько не
преувеличил самовластность гренобльского парламента. Французские
войска, потерпевшие поражение под Турином, с огромными трудностями
возвращаются во Францию; король назначает маршала де Тессе коман-
дующим Юго-Восточной армией и велит ему заверить грамоту, узакони-
вающую это назначение в гренобльском парламенте. Прибыв в Гре-
нобль прямо из Версаля, маршал, разумеется, держится без излишней
робости. И сразу наталкивается на придирки и неучтивость президента
де Грамона, обвиняющего приезжего в желании занять место, ему не

* Эндогамия - обычай заключения браков внутри определенной общественной груп-
пы, например, племени, касты. (Ред.)

64 Глава первая. Имя Франции - разнообразие

принадлежащее. Маршал сообщает об этом в своих письмах с горестным
изумлением, которое перерастает в подлинный гнев, когда, отлучившись
спустя три дня, он узнает, что парламент счел его полномочия чересчур
широкими и сузил их по собственному разумению. Полномочия его,
настаивает маршал, были совершенно четко определены королем, и ни-
кто не имеет права их изменять; у короля-то он и просит «управы» на
обидчиков. В конце концов он добился своего, и президенту де Грамону
пришлось принести ему извинения. Однако сама по себе эта абсурдная
война за главенство весьма показательна '°°.

В Бордо могущественный, надменный парламент состоит из владе-
льцев огромных богатств, древний источник которых - бордоские вино-
градники. Еще в 1608 году Генрих IV с присущей ему милой непринуж-
денностью высказал этим избранникам судьбы все, что он о них думает:
«Вы толкуете, что народ мой притесняют. Кто же притесняет его, как не
вся ваша компания?.. Кто выигрывает в Бордо любой процесс, как не
тот, у кого самая толстая мошна?.. Какой крестьянин не трудится на
винограднике, который принадлежит президенту или советнику [пар-
ламента]? Какой бедный дворянин не живет на земле, которая принад-
лежит им же? Кто стал советником, гребет деньги лопатой!» '"' В Лионе
в 1558 году духовенство обвиняет три десятка людей, из которых «почти
все - купцы», в том, что они подчинили себе весь город. В Моннелье
элита добивается еще большего успеха, ибо лангедокские купцы и фи-
нансисты при Людовике XV переселяются в Париж и прибирают
к рукам едва ли не все откупа '"". Иначе говоря - большую часть всех
французских богатств... Недурное дельце!

Окситанский язык (язык «ок.») и язык северофранцузский (язык
«ойль») *. Итак, у Франции не было ни физического, ни экономичес-
кого, ни социального единства, но, быть может, имелось хотя бы единст-
во культурное? Быть может. Однако ни для кого не секрет, что если па
верхнем уровне существует одна французская «цивилизация» - эли-
тарная структура или даже суперструктура, стремящаяся блистать,
потрясать, покорять, господствовать, повелевать, то это никак не от-
меняет того факта, что в течение долгих столетий на нашей территории
сосуществовали по крайней мере две могучие цивилизации, каждая

* «Он» и «ойль» - разные формы произнесения слова, соответствующего русскому
«да», в языках, бывших в средние века в употреблении к югу и к северу от Луары.
(Ред.)

в своем языковом пространстве; цивилизация «ойль» в конце концов
победила, цивилизации «ок» суждено было превратиться едва ли не
в колонию. Север подавляет ее своим материальным благополучием.

Поскольку я люблю обе эти цивилизации и изо всех сил стараюсь
понять их как можно лучше, не выказывая пристрастия ни к той, ни
к другой, я рискую прослыть националистом, ратующим за унифика-
цию,- каковым я как раз и пытаюсь не быть в своих исторических
изысканиях.

Итак, между севером и югом вдоль всей лингвистической границы,
тянущейся от Ла Реоли на Гаронне до бассейна реки Вар и пересека-
ющей на своем пути немалую часть Центрального массива и Альп, зияет
разлом, открытая рана. Впрочем, главная культурная граница пролега-
ет, пожалуй, даже севернее этой лингвистической трещины - едва ли
не по Луаре; это становится очевидно, если внимательно присмотреться
к недавним оценкам, опросам и наблюдениям специалистов по истори-
ческой географии, с некоторых пор решивших обратить внимание на
топонимию и диалектологию. По мнению Пьера Бонно, Францию ок-
ситанского языка отделяет от Франции языка северофранцузского не
четкая линия, которую можно провести раз и навсегда, но срединная
Франция, срединная Романия, чья поверхность испещрена шрамами,
выступами, направленными как к северу, так и к югу; отсюда напраши-
вается вывод, что большая часть территории, обычно причисляемой
к зоне окситанского языка,- Лимузен, Овернь и Дофинэ,- ей не
принадлежит (см. карту на с. 78).

Впрочем, к этому вопросу мы вернемся позже, а пока ограничимся
констатацией, что эта срединная зона делит надвое всю историю Фран-
ции. Как правило, если нечто происходит на севере, на юге то же самое
свершается иначе, и наоборот; территория, где говорят «да» по-север-
ному, и территория, где говорят «да» по-южному,- это две почти во
всем различные цивилизации, иначе говоря, на севере и на юге люди
по-разному появляются на свет, живут, любят, вступают в брак, дума-
ют, веруют, смеются, едят, одеваются, строят дома и распахивают поля,
держатся друг с другом "". На юге существовала, существует по сей
день и будет существовать «вечно другая» Франция.

Эту другую Францию жители севера то и дело открывают для себя,
а открыв, громкими криками выражают свое изумление и неудовольст-
вие. Тем хуже для них!

Расин - мы уже упоминали о неприятных чувствах, которые он
переживал в бытность свою в Юзесе,- проклинает всех тех, кто
встретился ему южнее Баланса, ибо не понимает ни слова из того, что

3 Ф. Бродель

66 Глава первая. Имя Франции - разнообразие

они говорят. Меж тем Господь свидетель, в ту пору все во Франции
говорили на местных наречиях, следовательно, те диалекты, которые
уроженец севера слышал прежде, чем очутился в царстве окситанского
языка, он в большей или меньшей степени понимал. «Клянусь вам,-
пишет Расин Лафонтену,- что я так же нуждаюсь в переводчике, как
нуждался бы в нем московит, очутившись в Париже... Вчера мне
понадобились обойные гвозди... я послал дядюшкиного слугу в город,
наказав ему купить мне сотни две-три этих гвоздей; он тотчас доставил
мне три коробка зажигательных спичек; судите сами, возможно ли не
приходить в ярость от подобных недоразумений!» «Я не понимаю
французского языка, на котором говорят здешние жители,- признается
Расин в другом письме,- а они не понимают моего французского
языка» '"*.

Итак, перед нами два мира, в полном смысле слова чуждых друг
друту. Это подтверждает тот поклонник камизаров *, который в 1707
году издал в Лондоне «Повествование о различных чудесах, в недавнее
время свершенных Господом [в Севеннах]». На его глазах с уст самых
простых, «бесхитростных» людей, на которых снизошла «благодать
божья», слетали «прекрасные увещевания» на французском языке.
Это - истинное чудо, ибо «тамошним крестьянам не легче произнести
речь по-французски, чем французу, приехавшему в Англию, заговорить
по-английски» '"^. Чудо, впрочем, вполне объяснимое, ибо в Севепнах
читают Библию по-французски и поют псалмы, сочиненные Клеманом
Маро на том же языке.

А что почувствовал Проспер Мериме, парижанин, чьи предки были
родом из Нормандии, трезвый, умный наблюдатель, безоговорочно за-
служивающий нашего доверия,- что почувствовал он, сойдя в 1836
году с парохода, довезшего его по бурной Роне до Авиньона? Что он
попал в чужую страну '"'. Впрочем, это не помешало ему позже вер-
нуться сюда; смерть настигла его в 1870 году в Канне. Оправдывает
Мериме - если он вообще нуждается в оправданиях - то, что в один
прекрасный день он приобщил к французской литературе Корсику,
дочь Средиземноморья; это случилось в 1840 году, когда вышла в свет
«Коломба».

Люсьен Февр, родившийся в Нанси (в 1878 году), но семейными
узами и сердечными склонностями крепко связанный с Франш-Конте,
испытал потрясение - потрясение от встречи с чужой цивилизацией,-

* Камизары - частники крестьянского восстания в Лавгедоке (1702-1705), вызван-
ного усилением государственных поборов и преследованиями гугенотов. (Ред.)

II. Попытка объяснить разнообразие 67

когда отправился на юго-запад. «Я ехал сюда [в Котре на лечение],-
писал он мне 20 июля 1938 года.- дорогой школяров, через Лимож,
Периге, Ажан, Муассак, Ош, Лурд. Великолепный срез Франции. Но
Франции ли? Оказывается, для нас, жителей севера и востока, эти
края - дальние, экзотические страны!.. Святая София, внезапно выра-
стающая перед вами в Периге на фоне прелестнейшего и нежнейшего
французского пейзажа - вылитых окрестностей Эзи с полотна Курбе;
обескураживающая пошлость Муассака, продавшего душу за корзину
винограда, Муассака, на фоне которого скульптуры и колокольни церк-
ви Святого Петра выглядят так неприкаянно и нелепо; странная душа
города Ош - грозного каменного акрополя, некогда, вероятно, раздира-
емого глубокими и фанатичными страстями, а нынче безмолвного,-- все
это рождает в вашей душе удивительное чувство разлуки с родиной.
Что же до маршала Лиоте, этого «лотарингского принца» "", он говорил
коротко: «В Безье мне не по себе» '*".

Каждое поколение переживает это потрясение заново, с неослабева-
ющей силой. В 1872 году страшную гримасу скорчил в свой черед
Эрнест Ренан. «Не знаю, прав ли я,- говорит он с притворной сдержан-
ностью,- но я проникаюсь все большим и большим доверием к некото-
рым положениям исторической этнографии. С каждым днем я все
сильнее убеждаюсь в сходстве Северной Франции с Англией. Легкомыс-
лием нашим мы обязаны югу, так что, не втяни Франция в свою орбиту
Лангедок и Прованс, мы оставались бы серьезными, деятельными
протестантами и парламентариями» '°". Сколько утраченных доброде-
телей! И сколько смелости в гипотезе - особенно если вспомнить, что
в XVI столетии католическую веру спасли не кто иные, как Париж,
отнюдь не принадлежащий к числу южных городов, и Бретань, тем
более к ним не принадлежащая! Тогда как Ним или Севенны... Как ни
умен был Ренан - а может быть, именно оттого, что он был умен,-
текст этот звучит отвратительно - чтобы не сказать удручающе.

Впрочем, жителям севера нередко случалось без зазрения совести
похваляться, приписывая себе заслуги мнимые или даже подлинные, но
объясняющиеся не столько их собственными талантами, сколько поли-
тическими и экономическими преимуществами, какими Северная Фран-
ция на деле обязана почти исключительно одной истории.

Можно ли уравновесить приведенные высказывания северян о юге
отзывами чуть более теплыми? Вспомним Стендаля, радостно заяв-
лявшего: «Я стал южанином, и, по правде говоря, это не составило
мне большого труда» "°. Однако, возразят нам, Стендаль родился в Гре-
нобле (1783) и, следовательно, не может считаться беспристрастным

68 Глава первая. Имя Франции - разнообразие

свидетелем. В самом деле, Гренобль - город не северный. К тому
же Стендаль - это Стендаль, он без памяти лю6ил' другой, ослепи-
тельный юг - Италию, с которой юг Франции имеет «поразительное
сходство»! "' Быть может, более подходящий пример - Ван Гот? И да,
и нет. В феврале 1888 года, проведя два тяжких печальных года
в Париже, этот законченный северянин попадает в Арль. Он потрясен
природой, красками, «огромными скалами, зеленым парком с розовыми
дорожками, кобальтовым небом». «Не сомневаюсь, что буду всегда
любить здешнюю природу,- пишет он брату.- Одиночество до сих
пор не слишком докучало мне: так сильно увлекает меня наблюдение
за палящим солнцем и его воздействием на природу... О, те, кто не
верят в здешнее солнце,- святотатцы». Даже «чертов мистраль» хоть
и невыносим, но прекрасен «с виду». Все было бы хорошо, если
бы не люди, обитающие среди виноградников. «Мне донельзя вредит
незнание провансальского наречия... До сих пор я ни на сантиметр
не продвинулся к тому, чтобы завоевать людское доверие. Поэтому
я много дней подряд раскрываю рот только для того, чтобы заказать
обед и кофе. И так пошло с самого начала». Не стоит усматривать
во всем этом только предвестие грядущего безумия; перед нами не-
поддельное замешательство. «Сказать ли правду,- восклицает он в ма-
рте 1888 года, вскоре после прибытия на юг,- и признаться, что
зуавы, бордели, восхитительные молоденькие арлезианки, шествующие
к первому причастию, священник в стихаре, подобный бешеному но-
сорогу, и любители абсента кажутся мне... выходцами с того света?» "^

Дабы соблюсти справедливость, хотелось бы в ответ на язвитель-
ные, разочарованные, несправедливые речи «нордических» путешест-
венников привести насмешки, замечания и сарказмы южан. Эффект
вышел бы потрясающий. Однако я нарочно расспрашивал нескольких
знатоков окситанских языков; приходится признать, что урожай мы
собрали бы небогатый: одну фразу из окситанской пьесы, одну послови-
цу, одну шпильку... Ничего броского. Ничего похожего на темперамент-
ные восклицания испанцев XVI века, которые, тяготясь жизнью в Ниде-
рландах или Англии и черпая силы в чувстве собственного превосходст-
ва, проклинают чересчур жирную кухню и с ужасом и отвращением
хлещут пиво '" либо сторонятся местных жителей, как поступал, на-
пример, тот посланник испанского короля при лондонском дворе, кото-
рый от избытка отвращения предпочел вовсе не выходить из дома. «Non
si accomoda niente alli costumi della nacione,- сообщает о нем в 1673 году
тайный агент Генуэзской республики,- vive sempre retirato, поп ama
conversatione» («He соблюдает здешних обычаев, живет весьма уединен-

II, Попытка объяснить разнообразие 69

но, не любит разговоров...») "''. Впрочем, Испания - это больше, чем
юг, а Лондон - север куда более самобытный, чем любой другой
северный край.

Но что же наш юг - неужели он свыкся, безропотно смирился со
всеми этими сюрпризами языка? Говорить так было бы рискованно
в наши дни, когда окситанская культура начинает просыпаться,
пускать первые весенние ростки. А может быть, южане уклоняются от
споров по причине тех побед, которые они уже давно одерживают
в северных краях на самых разных общественных поприщах: в твор-
честве, в политике, в управлении государством, в предпринимательст-
ве? Может быть, и так, но скорее, дело в почтении южан к столице,
которое они переносят на весь север. В своей «Политической, религиоз-
ной и литературной истории Южной Франции» (1842) Мари-Лафон,
намного опередивший последующих защитников Окситании, не насме-
хается над «французами», то есть людьми, живущими к северу от
Луары, но противопоставляет изысканность и свободолюбие средневе-
ковых южан «грубому варварству» «рыцарей из-за Луары» '" -
жестоких фанатиков и мародеров, которые, однако, одержали победу,
точно так же, как в более поздние времена монтаньярский террор
победил жирондистов - «истинных революционеров», которые во
многих отношениях были детьми юга. Мари-Лафон обвиняет, обличает.
Но не смеется; кто станет смеяться над победителями? Не точнее ли
будет сказать, что южане испытывают по отношению к «французам»,
или, как говорят в Тулоне, «французцам», ту неприязнь, какую
внушает иностранный оккупант?

Чтобы иронизировать над унылой Северной Францией - самодо-
вольной, церемонной, чопорной,- нужно быть Стендалем. «Можно
подумать, что блаженство улетучивается вместе с акцентом»,- воск-
лицает он. А плывя по Роне вниз, радуется: «Добродушие, естествен-
ность... бросаются в глаза, как только достигаешь Баланса; здесь чувст-
вуешь, что наконец-то попал на юг. Жизнерадостность здешних жи-
телей заразительна. Она - полная противоположность парижской
учтивости, выдающей прежде всего огромное почтение, которое питает
ваш собеседник к собственной персоне, требуя того же почтения к ней
и от вас». На юге люди разговаривают, стремясь «выразить волнующее
их чувство», а вовсе не «прослыть великодушным в глазах собеседника
или же выказать свое уважение к его общественному положению.
Господин де Талейран, окажись он здесь, имел бы все основания
сказать: «Во Франции никто не испытывает ни к чему ни капли

70 Глава первая. Имя Франции -- разнообразие

Стендаль отправляется дальше, проводит три дня на Бокерской
ярмарке и с удовольствием наблюдает за народным весельем. «Что
в Бокере редкость,- замечает он,- так это парижская суровая сдер-
мсанность... Здесь очень мало тех неприветливых, унылых и подозри-
тельных физиономий, что так часты... на улицах Лиона или Женевы.
Этим отсутствием унылой неприветливости мы, пожалуй, в немалой
степени обязаны тому, что бокерская толпа состоит в основном из
южан» "^.

Старинные различия не стерлись и по сей день. Всего несколько лет
назад мэр Армиссана, маленького лангедокското городка, говорил моему
другу-историку: «Господин Ложени, зарубите себе на носу, что, пересек-
ши Норузский проход, вы покидаете Францию; здесь у нас земля нс
французская, а окситанская». Разумеется, в наши дни вся страна, как на
севере, так и на юге, говорит по-французски. Однако не далее как
сегодня, 31 июля 1985 года, я только что услышал по телевизору
удивительные слова. Мишель Одийяр утверждал, что в своих многочис-
ленных сценариях никогда не употреблял арго и что герои его говорят,
как самые обычные парижане, но тут интервьюер напомнил писателю
чей-то отзыв о его фильмах: «Публике, живущей к югу от Луары, их
лучше смотреть с субтитрами!» Выходит, между народной речью севе-
рян и южан до сих пор пролегает глубокая пропасть?

Местный уровень: бесчисленное множество диалектов (XVIII век).
Вообще проблема не так проста, как кажется на первый взгляд. Ибо
большие культурные пространства таят в себе бесконечные различия,
которые то и дело выходят на поверхность. Стоит вглядеться невнимате-
льнее, и становится заметно поистине изумительное обилие диалектных
выражений в речи французов. Даже того, кто прекрасно знает, каким
многоцветьем обычаев, обрядов, костюмов, пословиц и даже форм насле-
дования (расходящихся с писаными законами) отличается Франция,
берет оторопь при чтении составленного в 1790 году аббатом Грегуаром
опросного листа, посвященного местным наречиям, в которых многие,
в частности Баррер, справедливо усматривали препятствие для рас-
пространения революционных идей и насаждения «общественного ду-
ха». Подробные ответы, полученные Грегуаром, неопровержимо свиде-
тельствуют о том, что многообразие наречий, на которых говорили
французские подданные, отнюдь не ограничивалось окситанским и севе-
рофранцузским языками; помимо языков, которые можно назвать ино-
странными и которые были в употреблении на окраинах королевства:

II. Попытка объяснить разнообразие 71

баскского, бретонского, фламандского (на севере) и немецкого (на восто-
ке),- и к северу, и к югу от Луары в ходу было огромное множество
провинциальных говоров, которые Грегуар в своем отчете Конвенту
сгруппировал в тридцать различных диалектов "". Впрочем, от городка
к городку, от деревни к деревне всякий говор претерпевал более или
менее существенные изменения. Не случайно 1 декабря 1792 года ад-
министрация департамента Коррез выразила сомнение в необходимости
перевода политических текстов на диалекты: «Переводчик из кантона
Жюйяк не разумеет разговоров, ведущихся в других кантонах, ибо стоит
проехать семь-восемь лье, и язык, на котором говорят местные жители,
изменяется самым явственным образом» "". Понятно, отчего Пьер Бер-
надо, бывший адвокат бордоского парламента, с такой гордостью сооб-
щал аббату Грегуару: «Знакомство мое со здешним краем внушило мне
мысль перевести священную Декларацию прав человека на общий
язык, который представлял бы собою нечто среднее между говорами
всех местных жителей...» "" Вот, оказывается, как давно зародилась
в умах идея эсперанто!

Чтобы не быть голословным, приведем несколько примеров: так,
гасконский диалект (распространенный в Гийенне и Гаскони) резко
отличается от лангедокского и провансальского. Однако и сам он очень
разный по разные стороны Гаронны: на правом и левом берегу «говорят
на двух совершенно несхожих языках» ^°. Наконец, в каждом округе
говор не такой, как у соседей: переехав из Оша в Тулузу или в Мон-
тобан, вы столкнетесь в общении с немалыми трудностями. Внутри
Бордоского округа, утверждает человек, знающий толк в этих вещах, «в
общем употребительны два диалекта». Это - в общем, а что говорить
о частностях! В Ландах говоров столько, что «частенько невозможно
понять, чего хотят люди из соседнего прихода» "'.

А разве на севере дела обстоят иначе? Бургиньонский диалект, сам
по себе непохожий на диалекты других провинций, звучит совершенно
различно в Дижоне и Боне, в Шалоне, на равнине Брес и в Морване...
В Маконнэ «местный говор изменяется от деревни к деревне; люди
по-разному выговаривают слова, по-разному произносят конечные сло-
ги» '^. Вблизи Салена речь жителей каждой деревни отличается от речи
соседей «почти полностью» и, «что еще удивительнее», даже сам город,
«имеющий в длину половину лье, делится на две части, решительно
несхожие нравами и языком» '". Не стоит считать единым и бретонский
язык, распространенный в деревнях и в городах. Существует бретонский
язык, употребительный в Третье, и бретонский язык, на котором говорят
в Леоне, причем печатные грамматики дают лучшее представление

72 Глава первая. Имя Франции - разнообразие

о первом, нежели о втором. Наконец, произношение «через каждые
двадцать лье меняется так резко, что местный уроженец не способен
понять бретонский язык, на котором говорят соседи, без специальной
подготовки» '^.

Было бы скучно и бесполезно продолжать это лингвистическое
путешествие по Франции прошлых веков. Ясно, с одной стороны, что
французский язык был в ней распространен отнюдь не повсеместно.
«Энциклопедия» гласит: «Диалект - испорченный язык, на котором
говорят почти во всех провинциях... Правильным языком говорят толь-
ко в столице» '". С другой стороны, местные говоры почти не поддаются
исчислению. Ла Шетарди '^ недаром сказал в 1708 году по поводу
религиозного образования: «Катехизисов понадобилось бы примерно
столько же, сколько имеется приходов и школ» '". Тем не менее между
положением дел к северу и к югу от Луары есть существенная разница:
на севере, за исключением Бретани, Фландрии и восточных провинций,

МЕДЛЕННОЕ ИСЧЕЗНОВЕНИЕ МЕСТНЫХ ГОВОРОВ
В 1835 году французский язык занимает твердые позиции толь-
ко на тех территориях, где искони был в ходу язык «ойль».
В 1863 году, согласно официальному опросу, проведенному
министерством народного просвещения, местные говоры господству-
ют на довольно значительной территории.

Верхняя карта - департаменты, где говорят по-французски (1835),
Источник: Hugo A. La France pittoresque. P., 1835. Т. 1. P. 16.
Условные обозначения: 1. Департаменты, где все говорят по-фран-
цузски. 2. Департаменты, где говорят в основном по-французски,
но в некоторых кантонах живы диалекты,

Нижняя карта - коммуны, где говорят на диалектах (1863).
Источник: Archives nationales, 7" 3160, Ministere de l'instruction

publique. «Statistique: Etats divers».

Условные обозначения: 1. Департаменты, где во всех или почти всех
коммунах по-французски не говорят. 2. Департаменты, где по-фра-
нцузски не говорят в 50 или более процентах коммун. 3. Депар-
таменты, где число коммун, в которых по-французски не говорят,
достаточно велико. 4. Департаменты с отдельными группами ком-
мун, где не говорят по-французски. 5. Департаменты, где безуслов-
но встречаются жители, говорящие на диалектах. 6. Департамен-
ты, относительно которых данные о распространении диалектов

отсутствуют.

Карты воспроизведены по книге: Weber Е. La Fin des terroirs.
1983.

74 Глава первая. Имя Франции - разнообразие

все понимают французский язык, хотя и не всегда говорят на нем;
официальные бумаги составляются на французском, на нем же читают-
ся проповеди и идут занятия в школе (впрочем, весьма примитивные).
На диалектах здесь товорят лишь крестьяне и городские простолюдины.
Здесь-то, в Северной Франции, диалекты и отмирают быстрее всего (см.
карты на с. 73). Напротив, почти на всей территории к югу от Луары
они главенствуют. На них говорят и в деревнях, и в городах люди всех
сословий - «даже ученые и богачи», уточняет аверонский корреспон-
дент Грегуара '^, но если состоятельные буржуа, люди образованные,
говорят также и по-французски, то большая часть населения этого
языка даже не понимает. В Гаскони «акты обычного права составляют-
ся, как правило, на кухонной латыни, равно как и все официальные
бумаги»,- сообщает безымянный корреспондент из Оша "".

Впрочем, это вполне естественно: ведь при переезде из Оша в Мо-
нтобан «человек перестает понимать других, а другие не понимают
его» "°, французский же язык здесь нс может служить средством об-
щения между жителями разных деревень и городков. Дело доходит
до смешного. Аббат Альбер, уроженец Южных Альп, рассказывает:
«Несколько лет назад, путешествуя по Оверни, я никак не мог объ-
ясниться с, крестьянами, которых встречал по дороге. Я говорил с ними
по-французски, говорил на моем родном диалекте, собрался даже об-
ратиться к ним по-латыни. Наконец мне это надоело, и я решил
послушать их: они же в свой черед заговорили со мной на языке,
мне совершенно непонятном» "'. В таком случае что же удивительного
в том, что арльские или тарасконские прихожанки XV века, заполучив
в качестве кюре уроженца Бретани или Шалона-на-Марне, не могли

сдержать возмущения? Они ни слова не понимали в воскресной про-

1 it?
поведи!

Впрочем, переселенцы не единожды способствовали распростране-
нию на юге французского языка. Так, в том же XV столетии люди
с севера все чаще приезжают в Арль и, разумеется, совсем не понимают
местных жителей, говорящих на диалекте. Благодаря приезжим фран-
цузский язык проникает в город; с ним свыкаются и высшие и низшие
сословия. «Поэтому далеко не случайно Арль еще в 1503 году, задолго
до эдикта, принятого в Виллер-Котре (1539), становится первым прован-
сальским городом, где протоколы и решения коммуны пишутся по-
французски '"".

Переселениями объясняется и тот факт, что к концу XVIII века
многочисленные французские выражения проникли в диалекты и изме-
нили их. На сей счет все корреспонденты аббата Грегуара, в каком бы

II. Попытка объяснить разнообразие 75

уголке страны они ни жили, совершенно единодушны. К тому же
в городах, где цветет торговля, французская речь входит в моду. В Бор-
до, где в прежние времена купцы говорили по-гасконски, «нынче по-
местному разговаривают только грузчики, базарные торговки да слу-
жанки». Даже ремесленники предпочитают французский "'^.

Большинство наблюдателей считает, что на эти перемены, сверша-
ющиеся очень медленно, ушло полвека, другие называют срок в три-
дцать лет, однако все связывают этот процесс с развитием торговли
и прокладкой больших дорог, которые решительно изменили характер
сообщения между разными местностями - во всяком случае, между
маленькими городками и большими городами. Но разве могут дорожные
работы XVIII столетия - гордость тогдашних инженеров - сравниться
с достижениями следующего века? Вдобавок для пропаганды французс-
кого языка больше, чем шоссе и даже чем железные дороги, сделала
школа.

Впрочем, несмотря на все эти усилия, деревни «офранцузились» не
в один день. «До 1850 года,- пишет Пьер Бонно,- наши окситанские
крестьяне имели весьма смутные представления о французском язы-
ке» '". И если в 1878 году Роберт Льюис Стивенсон, прославленный
автор «Острова сокровищ», без труда объяснялся со всеми, кого встре-
чал, путешествуя «верхом на осле» по верховьям Луары, это отнюдь не
означает, что никто в этих краях уже не говорил на диалектах. В августе
1878 года Стивенсон попал в Монастье, крупный городок в сорока
километрах от Пюи. «А в Англии говорят на диалекте?» - спросили
меня однажды. Когда же я ответил отрицательно, мой собеседник
продолжал: «Значит, там говорят по-французски?» - «Нет-нет,- воз-
разил я,- и не по-французски».- «Ну, так, значит, там говорят на
диалекте»,- таков был окончательный приговор» "*.

В некоторых областях французский вытеснил диалекты еще позже.
В 1902 году, несмотря на приказы, приходящие из Парижа, бретонские
кюре отказывались читать проповеди по-французски. В Руссийоне по
сей день в ходу каталанский: даже те из местных жителей, кто на нем не
говорят, всё понимают. А бывший лидер Комитета виноделов Андре
Кастера, отвечая в 1983 году на вопросы Жана Ложени, утверждал, что
лангедокский диалект вышел из употребления лишь в конце пятидеся-
тых годов, и приписывал его исчезновение вовсе не влиянию школы,
насчитывающему не одно десятилетие. Причина - в телевидении,
в средствах массовой информации, главное же - в желании простых
людей ничем не отличаться от горожан и буржуа, повысить свой
социальный статус.

76 Глава первая. Имя Франции - разнообразие

Диалектология и топонимика как инструменты доисторической
географии. Местные наречия - или, лучше сказать, диалекты и го-
воры,- служат свидетельствами не только о реалиях XVIII и XIX
веков. Диалектология и топонимика (наука о географических назва-
ниях), активно разрабатываемые лингвистами, поставляют богатейшую
информацию, которую ни традиционная география, ни самоновейшая
история до сих пор еще не сумели осмыслить. Заслуга молодого
географа Пьера Бонно в том, что он предпринял первую серьезную
попытку найти этим сокровищам применение в географических и ис-
торических исследованиях.

Дело в том, что и диалекты (или то, что от них остается), и географи-
ческие названия, как бы они ни искажались с ходом времени (ведь
искажения сами по себе говорят о многом), представляют собой превос-
ходные хронологические ориентиры, которые, разумеется, не так просто
понять и истолковать, но которые при правильном подходе проливают
свет отнюдь не только на «офранцуживание» тех или иных провин-
ций - явление в конечном счете достаточно недавнее,- но и на многие
другие загадки. Полученные данные позволяют заглянуть в наше про-
шлое гораздо глубже.

Метод Пьера Бонно, основывающийся на терпеливом соединении
разных наук,- настоящее событие. Бонно начинает с распределения
имеющихся у него показателей во времени и пространстве: этот топоним
древнее другого, этот диалект был распространен только на данной
полоске земли. Однако все эти многочисленные факты необходимо
свести воедино, что не так просто. Ученые-дендрологи (исследующие
годовые кольца деревьев) действовали сходным образом: они также
имели в своем распоряжении сведения о месте произрастания дерева
и ряд относительных - но не абсолютных! - дат. Проблема в том,
чтобы включить эти даты в хронологию истории, а точнее, в хроноло-
гию доисторической эпохи. А затем с помощью полученных результатов
в той или иной степени скорректировать наши представления о про-
шлом. Точно так же и Пьер Бонно в своих кропотливых изысканиях
стремится распознать с помощью многочисленных лингвистических зна-
ков «этнические группы», «древнейшие исходные ячейки», которые
некогда, в далекую эпоху первоначального расселения племен по тер-
ритории нынешней Франции, заняли каждая свой более или менее
обширный участок, что предопределило и облик этого места, и его
культуру. Какие бы потрясения ни переживали «ячейки» впоследствии,
«основа их остается неизменной, несмотря на любые бури». В этом -
причина вечного разнообразия нашей страны, разнообразия, остающе-

11. Попытка объяснить разнообразие 77

гося неизменным, сколько бы ни размывали, ни сглаживали его вражес-
кие нашествия и воздействие Государства, которое обосновалось в цент-
ре страны, в Парижском бассейне, и, опираясь на национальный язык,
медленно, но неуклонно проводило в жизнь политику абсорбции и уни-
фикации '".

Итак, разыскания Пьера Бонно, сделанные им удивительные рент-
геновские снимки решительно меняют наши представления о мире. На
наших глазах вырастает из самой земли ее прошлое. Мы удаляемся на
многие столетия и даже тысячелетия от современности и с увлечением
вслушиваемся в бесконечный диалог человека с окружающей его сре-
дой. Мы встаем перед необходимостью постичь диалектику отношений
между существованием человека и естественными условиями этого су-
ществования. Ведь социальные и экономические структуры жизни в том
или ином месте постоянно изменяются в зависимости от того, благопри-
ятствует им природная среда или сопротивляется. Таким образом, мы
получаем возможность проследить вплоть до невообразимых глубин
процесс «заполнения пространства» человеческими сообществами, кото-
рые после многих столетий кочевого существования пустили корни,
обосновались в том или ином месте и принялись упорным трудом
обустраивать свою жизнь.

Однако было бы ошибкой полагать, будто это заполнение простран-
ства людьми свершается - когда бы оно ни происходило, очень давно
или совсем недавно - раз и навсегда. Даже осев на земле, homo stabilis
не превращается в homo immobilis *, Он не прекращает вести борьбу
с физической средой и либо приспосабливается к требованиям природы,
дающей ему пропитание, либо терпит неудачу: третьего здесь не дано.

Таким образом, очень вероятно, что вплоть до каролингской эпохи,
вплоть до последних «великих нашествий» большая часть народов,
населявших французское пространство, принадлежала к числу народов
не вполне оседлых; вероятно, что в этот период выращивание зерновых,
которые мы переняли у доисторических племен Центральной Европы,
еще только-только входило в обиход даже в тех районах, где оно позже
сделалось господствующим занятием; вероятно, что население огромных
просторов занималось в ту пору исключительно полукочевым скотовод-
ством, перегоняя стада с равнин в горы и обратно.

Другими словами, «мозаика» наших пейзажей подвержена оче-
видным, хотя и медленным изменениям, и наша задача - проникая
сквозь толщу времен, восстанавливать предшествующие состояния

* Человек, твердо стоящий на ногах; человек неподвижный (лат.).

78 Глава первая. Имя Франции - раянообрадие

«СРЕДНЕРОМАНСКАЯ СРЕДИЗЕМНОМОРСКАЯ ЗОНА»

По книге: Bonnaud P. Ор. cit. Т. II. P, 188.

Зона, заштрихованная темными полосами,- «собственно ок-
ситанская территория», которую Бонно отделяет от «среднероманс-
кой средиземноморской зоны, куда входят Лимузен, Овернь и До-
финэ. Ее северный предел совпадает с общепринятой границей
между окситанскими и северофранцузскими территориями: зона,
заштрихованная светлыми полосами,- область распространения
французских диалектов в Савойе, Дофииэ, Лиопнэ, Брес.

II. Попытка объяснить разнообразие

ГРАНИЦА, ПРОХОДЯЩАЯ ПО ЦЕНТРУ ГАЛЛИИ
(ОКОЛО 400 ГОДА)

Карта Робера Спеклена (см.: Acta geografica, 1982).
С помощью топонимики, исторических и археологических свиде-
тельств, а также аэрофотосъемки Р. Спеклен изобразил на карте
укрепленную границу шириной в полсотни километров, которая
разрезала Галлию поперек. Созданная, возможно, еще в доистори-
ческие времена лигурами для того, чтобы дать отпор кельтам,
усиленная римлянами в IV веке, когда Галлии грозили нашествия
варваров, зона эта сделалась впоследствии, в VI-VII веках, свобод-
ной маркой.

Надписи на карте: 1. Линия Пуатье - Тюрню. 2. Линия Гере -
Эво-ле-Бен,

80 Глава первая. Имя Франции - разнообразие

французского разнообразия. «Вся нынешняя сеть населенных пунктов
создана сравнительно недавно»,- говорит наш вожатый "". Далекое же
прошлое упорно являет нам зрелище множества различных Франции.
Во-первых - исходные ячейки, которые мы называем «краями». Во-
вторых - районы (regions), агломераты «краев», которые тем мельче, чем
дальше они отстоят от центра относительно прочных территориальных
образований. Книга Пьера Бонно помогает нам увидеть и Лимузен,
и дорогую сердцу автора Овернь, расположенные в самом центре средин-
ной Франции, в непривычном свете. Я уже говорил, что и Лимузен
и Овернь принадлежат к той части Франции, которая, что бы там ни
утверждали прежде, не является землей в полном смысле слова окситанс-
кой, но, с другой стороны, отличается и от областей северофранцузских.
Мне было бы очень интересно узнать мнение Пьера Бонно о той
своеобразной марке *, обширной укрепленной зоне limes на границе между
севером и ютом, любопытную картину которой нарисовал Робер Спек-
лен ^": если верить Спеклену, в римскую эпоху и до нее эта марка
разрезала территорию нынешней Франции поперек, тянулась от пуа-
тевенского залива до Женевского озера, до севера Оверни, которую тем
самым как бы обосабливала от северофранцузских земель.

Разумеется, Пьер Бонно приводит множество других показательных
примеров: сходные процессы происходили на всей территории Франции.
Так что я смогу обогатить свою историю страны не одним живым,
умным и свежим образом, почерпнутым из этой прекрасной книги.

Автор ее между тем возвращается к важной мысли наших исследова-
телей доисторическою периода, заключающейся в том, что доисторичес-
кая «Франция» подвергалась воздействию двух людских потоков: один
исходил из Центральной Европы, а другой - из Средиземноморья.
Первый распространился благодаря принесенному с востока умению
выращивать злаки, для своего времени весьма прогрессивному; по мне-
нию Пьера Бонно, в эпоху мезолита «крестьянским континентом» яв-
лялась в первую очередь Центральная Европа, и именно оттуда полу-
чал запад и новые формы труда, и новых людей. Средиземноморский
поток, двинувшийся в путь много раньше, нес с собою навыки скотовод-
ства, собирательства и кочевого растениеводства.

Итак, сегодняшнее разделение на две Франции - северную и юж-
ную - восходит к доисторической эпохе. И к ней же восходят наши
«края», прообразами которых являются «исходные ячейки», столь тща-
тельно описанные и нанесенные на карту Пьером Бонно. «Националь-

' Марка здесь - пограничная область. (Ред.)

II. Попытка объяснить разнообразие 81

ный институт статистических и экономических исследований,- пишет
Франсуа Сиго,- различает 473 "сельскохозяйственных района" на
территории современной Франции [не было ли их в недавнем прошлом
гораздо больше?]... В прежние времена в Бурбоннэ и Руссийоне, в Они
и Боже число способов обработки земли, по-видимому, никогда не
опускалось ниже сотни [запомните, прошу вас, это утверждение, к кото-
рому я еще вернусь!]... Поэтому до тех пор, пока мы не отыщем методов,
понятий, научных средств... для оценки этого разнообразия... рассужде-
ния наши останутся совершенно беспомощными» '*°. Итак, нам предсто-
ит наперекор стихиям создать из множества разрозненных уголков
единое королевство, как созидали его некогда французские короли.

Культурная антропология, или Семья против единства Франции.
Говоря короче, разобраться в том, что такое разнообразие Франции, не
так-то просто. Особенно много проблем ставит разнообразие культурное,
оставляющее на лице страны бесчисленное множество родимых пятен.
Как же может Франция существовать, если она постоянно распадается
на мелкие части?

В поисках далеких культурных корней огромную помощь исследо-
вателям оказывает с недавнего времени такая наука, как антропология.
Не старая физическая антропология с ее измерениями черепа и «раса-
ми», но так называемая культурная антропология - одно из последних
увлечений молодых и даже не очень молодых историков.

Для себя и для нас эти историки-антропологи открыли семью. Как
справедливо замечает Жан Луи Фландрен, взрыв интереса к семье,
трагической матрице всякого общества, вызван бесспорно не чем иным,
как процессами, происходящими в современном обществе и ставящими
семейную жизнь под угрозу ^'. Ведь семья - источник и причина почти
всего. Что сталось бы с ульем, вздумай рабочие пчелы выходить замуж
и рожать детей? Мы, историка, знали обо всем этом раньше антропо-
логов и даже раньше психоаналитиков. Однако благодаря антропологам
сегодня мы знаем это лучше, чем вчера. В итоге исследователи, которые,
исходя из современной статистики и картографии, отважно опускаются
в глубь ушедших времен, покоряют нас, даже если и не убеждают.

Чтобы понять игру, в которую играют Эрве Ле Бра и Эмманюэль
Тодд в «Изобретении Франции», следует уяснить ее правила, а для
этого - изложить некоторые предварительные сведения.

В западном мире по сей день существуют семьи узкие (отец, мать
и дети, не вступившие в брак; такие семьи часто называют ядерными,

Глава первая. Имя Франции -- разнообразие

СОРОК ПЯТЬ ДЕПАРТАМЕНТОВ
С НАИБОЛЕЕ СИЛЬНЫМ
ПРЕОБЛАДАНИЕМ БОЛЬШИХ СЕМЕЙ
(1975)

а) Земледельцы- Ь) Сельские семьи.
с) Городские семьи.

Легко заметная и по сей день граница
между зоной, где преобладают расширен-
ные семьи, и зоной, где распространены
семьи ядерные, в общем совпадает с гра-
ницей, разделявшей и разделяющей по-
ныне пашу страну по многим другим при-
знакам, таким, как язык, грамотность,
уровень жизни, формы собственности
и урбанизации, религиозные и политичес-
кие убеждения...

Воспроизводится по книге: Le Bras Н,,
Todd Е. I/Invention de la France. 1981.

II. Попытка объяснить разнообразие 83

ибо они в самом деле сведены к своему ядру) и широкие, которые, в свою
очередь, подразделяются на два типа. Во-первых, семья-ствол, или
семья-род, включающая несколько поколений по вертикали: родители,
дети, внуки; это - авторитарная семья, покорная отцу семейства, семья,
где дети вступают в брак поздно, только с согласия родителей, причем
таковое согласие получает лишь один ребенок, тот, кто является наслед-
ником родительского добра, остальные же дети остаются холостыми или
ищут счастья на стороне. Во-вторых, патриархальная, или общинная,
семья. Она распространяется вширь, по горизонтали, объединяя вокруг
главы семьи всех детей, как вступивших в брак, так и одиноких. Она
включает в себя сколько угодно супружеских пар, которые втягивает
в свою орбиту по мере их возникновения. Порой она расширяется
настолько, что превращается в «целое племя или местную общину».
Самое важное различие между двумя типами широкой семьи состоит
в среднем возрасте вступления в брак: в семье первого типа браки
заключаются поздно, причем высок процент холостяков; в семье второго
типа браки заключаются рано и не отличаются прочностью, зато про-
цент холостяков низок. Таким образом, «брак - динамический элемент
структуры семьи, средство ее воспроизводства, опора общества... зани-
мает в антропологии примерно такое же место, какое в марксистской
теории занимает классовая борьба» '". Замечание, выдающее наличие
у авторов немалого чувства юмора.

В соответствии с тремя видами семьи Европа довольно четко
делится на три зоны: ядерная семья распространена почти на всей
территории Англии, семья-ствол преобладает в германском мире, па-
триархальная семья царит в Италии, и лишь во Франции встречаются
с одинаковой частотой все три типа. В этом отношении, как и во
многих других, она вмещает в себя всю Европу. И то, что у соседних
народов выступало в качестве характеристики нации, становится во
Франции характеристикой той или иной провинции; в самом общем
виде можно сказать, что расширенные семьи распространены на юге,
а ядерные - на севере, за исключением пограничных районов: Бретани,
Эльзаса и Фландрии (см. схему на с. 82). Южная расширенная семья
чаще всего носит общинный характер, а эльзасская и бретонская
семьи - характер авторитарный.

Любопытно, что каждый из этих типов семьи закреплен за строго
определенными зонами с очень давних пор; следовательно, антро-
пология в данном случае имеет дело с «жесткими» закономерностями,
иными словами, с культурными реалиями большой протяженности
(longue duree). что. впрочем, не мешает относительно стабильным

84 Глава первая. Имя Франции - разнообразие

границам этих зон часто подвергаться разрушительному действию
ускоренной урбанизации либо ничуть не менее мощному и разру-
шительному влиянию индустриальной цивилизации. Это размывание
семейных структур приводит к тому, что в ущемленных социальных
группах, населяющих окраины культурных ареалов, учащаются при-
ступы отчаяния, растерянности и подавленности, душевные заболе-
вания и массовые самоубийства, усиливается пристрастие к алкоголю...
Люди хотят ощутить себя в безопасности, чем и объясняется тот
факт, что в XIX веке в зонах, где преобладают «плодящие холостяков»
авторитарные семьи, большое влияние приобрела католическая це-
рковь; с другой стороны, попечение о потерянных людях - на сей
раз из тех, что проживают в зонах с преобладанием общинных
семей,- взяла на себя коммунистическая партия, в отличие от всех
прочих партий прекрасно умеющая внушать людям ощущение за-
щищенности '". Самое удивительное, что даже там, где семейные
структуры разрушаются или по крайней мере искажаются, эстафету
принимают сопутствовавшие им религиозные и политические убеж-
дения, благодаря чему местное своеобразие сохраняется, несмотря на
любые перемены. Старые переломы не срастаются, старые раны болят
по-прежнему.

Зная, какой тип семьи преобладает в данной местности, можно
предугадать многие другие характеристики этого региона. Я только что
упомянул католическую церковь и коммунистическую партию: каждая из
них занимает господствующее положение на территории, где доминирует
определенный тип семьи. Еще более поразительны соотношения типа
семьи с результатами выборов: тех, что проходили в 1974, 1978 и 1981
годах. Как правило, в зонах с преобладанием общинных семей побеждают
левые, в зонах с преобладанием семей-стволов - правые, ядерные же, или,
как упорно называл их Фредерик Ле Пле, «неустойчивые» семьи - среда
ненадежная: они склоняются то к одной, то к другой стороне '**.

Разумеется, границы наших «семейных» зон определяются отнюдь
не только результатами выборов, но и множеством других факторов,
хотя разные аспекты жизни, такие, как взаимоотношения полов, миг-
рационные тенденции, забота о стариках и инвалидах, число детей
в семьях, отправление религиозных культов, проституция, севооборот,
сельскохозяйственные навыки, формы наследования, темпы строитель-
ства, популярность чародейства (с конца XVI века) и даже перепады
в распространении грамотности, влияют на конфигурацию этих зон
в разной степени. Перед нами - своего рода подпочва весьма раз-
носторонней истории нашей страны, подпочва, открывающая внима-

II. Попытка объяснить разнообразие 85

тельному наблюдателю многие глубинные структуры нашего прошлого.
Какой историк не удивится, обнаружив, что на севере Франции, равно
как и в богатом Парижском бассейне, в Лимузене и даже в Пуату,
деревенская жизнь примитивна и почти лишена жесткой организации,
тогда как в более южных провинциях, в Дофинз и Оверни, не говоря
уже о Гийенне, Гаскони, Лангедоке и Провансе, дело обстоит совершен-
но иначе? '^

Вот лишнее доказательство того, что причины дробности Фран-
ции - в ее прошлом. Изменчивость исторического времени чревата
обидами и поражениями, но у Эрве Ле Бра и Эмманюэля Тодда она
вызывает изумление, восхищение и даже улыбку! Исследователи утвер-
ждают, что дробность наша восходит по крайней мере к 500 году, к эпохе
Хлодвига и образования, вследствие варварских нашествий, нескольких
этнических зон '^. Быть может, они правы?

Культурная антропология поможет нам, историкам, лишь если,
оттолкнувшись от настоящего, опустится с помощью документов в бес-
конечную глубь веков. Мне представляется, что, пойдя по этому пути,
антропологи по-новому взглянули бы на многие вопросы истории.
Возьмем, например. Парижский бассейн. В наши дни это - зона почти
полного господства ядерной семьи. Так вот, эта же самая ядерная семья,
как показывает Мишлин Болан, преобладала в окрестностях Мо, в са-
мом центре интересующего нас района, в XVI, XVII и XVIII веках;
больше того, исследовательница даже употребляет, характеризуя окру-
жающие этот город деревни, выражение «раздробленные семьи» '" (по
аналогии с заглавием нашумевшей книги Жоржа Фридмана «Раздроб-
ленный труд»). Хрупкость такой семьи, ее «неустойчивость» особенно
заметна на фоне общества прошлых веков, которому чуждо само поня-
тие социальной защищенности. Стоит ядерной семье разрушиться из-за
смерти одного из супругов, и на оставшегося в живых обрушиваются
одиночество, разорение, трагическая невозможность продолжать нор-
мальное существование. Мишлин Болан указывает на обилие поспеш-
ных браков, заключавшихся в самом начале вдовства, как если бы
мужчины и женщины судорожно искали возможности спастись. «Ни-
коль Пикар родила восьмого, девятого и десятого ребенка соответствен-
но в июне 1739-го, августе 1741-го и мае 1744 годов; за это время она
успела дважды овдоветь и дважды выйти замуж» ^**.

Заглянув в прошлое еще глубже, мы, возможно, обнаружим сходные
явления даже в средневековом обществе, что поможет опровергнуть
многочисленных исследователей, видящих в ядерной семье следствие
современной эволюции экономики и общества. Опорой нам послужит

86 Глава первая. Имя Франции - разнообразие

пример Англии: больше десяти лет назад Питер Леслетт объяснил
с фактами в руках, что узкая семья господствует в Англии с XVI
века '*", Алан Мак Фарлейн совсем недавно доказал, что расширенной
семьи не существовало здесь и в средние века; значит, в течение многих
столетий англичане были обречены иметь семью «ядерную» ^".

Если учесть, что в окрестностях Парижа дело обстояло таким же
образом в самые отдаленные эпохи -в XI и XII веках,- станет
понятнее ранний расцвет феодального строя на территории между
Луарой, Сеной и Соммой. Расцвету этому немало способствовала сла-
бость семьи, раздробленной и, без сомнения, весьма податливой. У ис-
токов феодального строя находится не только почти повсеместное ис-
пользование земли в качестве денег, в качестве платы за службу: земля,
конечно, играла важную роль, но ничуть не меньше значили обычаи
людей, на этой земле живших.

Напротив, к югу от Луары расширенная семья (какова бы ни была
ее форма и чем бы ни объяснялась ее величина) остается в силе
благодаря царящей внутри нее взаимовыручке, сопротивляется переме-
нам и затрудняет распространение «феодализма», сохраняя личные
владения (поместья, свободные от любых повинностей), защищая мест-
ные свободы городов и сельских общин. Итак, здесь мы снова сталкива-
емся с несходством положения дел к северу от Луары и к югу от нее,-
несходством, которое имеет многообразные последствия, ибо ядерная,
«неустойчивая» семья, обновляющаяся в каждом поколении, в меньшей
степени прикована к своим традициям, в большей степени открыта
«модернизации». Итак, север меняется раньше, чем юг; вдобавок он не
умеет противостоять напору силы, силой же, агрессивной по отношению
к семье, очень скоро сделалось Государство. Ибо между Государством
и семьей идет непрестанное соперничество '^'. Кстати, если согласиться
с этой концепцией, нельзя ли увидеть в дроблении английской семьи
следствие битвы при Гастингсе (1066) и нормандского завоевания?

Понимание ядерной семьи как средоточия хрупкости и открыто-
сти - всего лишь гипотеза, хотя, на наш взгляд, солидно подкрепленная
фактами. Это не мешает американскому социологу Ричарду Сенниту
утверждать, что такая семья, напротив, препятствует изменениям в об-
ществе '". А Жорж Дюби полагает, что «традиционную семью раз-
рушил капитализм, нуждающийся для своего развития в притоке сво-
бодной рабочей силы» '". Все утверждения такого рода подразумевают,
что ядерная семья возникла сравнительно поздно. Ясно, что на сей счет
ничего нельзя будет сказать наверняка до тех пор, пока ученые не
исследуют постановления обычного права и не произведут изысканий

III. Расстояние: изменчивая мера 87

в неисчерпаемых архивах нотариальных контор. Если реймский бур-
жуа записывает в дневник где-то в 1632 году: «Дед хочет, чтобы
я женился. Я отвечал: жить с женой не деду, а мне» ""',- означает ли
это, что перед нами проявление «нового», современного мышления, или
же этот уроженец Шампани просто-напросто мыслит в соответствии
с местными традициями, предполагающими некоторую независимость
человека от семьи?

Как бы там ни было, антропологические исследования, начатые
совсем недавно, уже доказали, что прошлое яростно вторгается в насто-
ящее, преследует его. Я понимаю Эрве Ле Бра и Эманнюэля Тодда,
когда они, видя, какие глубокие и древние трещины раскалывают
Францию, восклицают, что «Франция - страна невозможная», смесь
множества разнородных племен и цивилизаций, которую пришлось
«выдумать» '". В самом деле, Франции пришлось преодолеть массу
препятствий, претерпеть массу разломов, вовлечь в свою орбиту разные
провинции, чьи истории неповоротливы, противоречивы, грузны, тяже-
лы, как сама земля.

Ill
РАССТОЯНИЕ: ИЗМЕНЧИВАЯ МЕРА

До сих пор я рассматривал пространство как нечто неизменное.
Между тем оно несомненно подвержено изменениям, ибо истинной еди-
ницей его измерения является скорость, с какой преодолевает его чело-
век. Некогда люди передвигались так медленно, что пространство ско-
вывало их, отрезало от окружающего мира. «Шестиугольная» Франция,
по современным меркам не слишком большая, была еще не так давно
пространством огромным и грозным.

В «Похвальном слове Траяну» Плиний Младший называет Галлию
«почти безграничной» '^. Она оставалась таковой и во времена Людови-
ка XI: тому, кто решился бы пересечь Бургундию Карла Смелого
в любом направлении, она показалась бы в десять, двадцать раз больше
всей Франции 1982 года.

Поэтому не будем удивляться тому, что так называемая Столетняя
война, равно как и наши религиозные войны (1562-1598), всегда
проходили лишь в какой-то определенной части Франции, не захваты-
вая всей ее территории. Расстояние само по себе ограждает, защищает,
встает на пути у врага, угрожает ему; в этом имел несчастье убедиться

88 Глава первая. Имя Франции - разнообразие

Карл V, дважды побежденный этим безымянным противником: впервые
в июле 1536 года, когда его армия завоевала Прованс, но в конце концов
из-за слишком длинных переходов и ненадежности средств сообщения
совершенно выбилась из сил и потерпела поражение под Марселем '";
вторично - в 1544 году, когда, захватив без боя маленькую крепость
Сен-Дизье '^, войско императора вышло к Марне, дошло по берегу этой
неширокой реки до города Мо, разграбило тамошние склады и в резуль-
тате так обессилело, что Карл почел за лучшее заключить мир в Крепи-
ан-Лаоннуа '". То же самое повторилось с его сыном Филиппом II:
одержав устрашающую победу над коннетаблем де Монморанси при
Сен-Кантене (10 августа 1557 года) "^ он открыл себе путь на Париж,
и старый император, удалившийся в испанский монастырь Юст, с трево-
гой гадал, не предпримет ли его сын попытку захватить столицу Фран-
ции; неужели он не сознавал, что это практически невозможно? Победо-
носная армия не продвинулась с поля боя ни на шаг.

Пространство не переменилось и два с половиной столетия спустя:
великолепная французская кампания, которую вел в 1814 году Наполе-
он вместе со своей молодой армией, была бы невозможна, будь наше
пространство иным. Пока войска союзников медленно продвигаются по
сходящимся к Парижу долинам, Наполеон стремительно перелетает из
долины Эны в долину Марны или Оба; он знает это пространство
лучше, чем его противники, и это помогает ему совершать внезапные
нападения, отрываться от врага, тянуть время... Удача улыбается ему
до тех пор, пока вражеские толпы не принуждают его отступить к само-
му Парижу.

Талейран сразу понял слабость этой тактики; он отвечал маркизе де
ла Тур дю Пен, расспрашивавшей его о судьбе императора: «Ах,
оставьте меня в покое с вашим императором. Это человек конченый».-
«Как конченый? - удивилась я.- Что вы хотите этим сказать?» - «Я
хочу сказать,- отвечал он,- что это человек, который того и гляди
спрячется под собственную кровать!..» Я забросала его вопросами, но он
был немногословен: «Император растерял всю свою силу. Он выдохся.
Вот и все» "'. Свою силу: пушки, зарядные ящики, боеприпасы, повоз-
ки. И людей.

В 1870 году прусская армия передвигается по железной дороге -
по тем временам вещь неслыханная. Тем не менее, размышляя над
превратностями этой проигранной войны, маршал Фош, участвова-
вший в ней в бытность свою молодым офицером, упрямо твердил, что,
будь он главнокомандующим, он отступал бы с боями хоть до самых
Пиренеев, используя возможности французского пространства все до

III. Расстояние: изменчивая мера 89

последней. В 1914 году война по-прежнему движется со скоростью
пехоты: этим и объясняется долгое отступление французов до берегов
Марны. А вот в мае - июне 1940 года на нас наступает моторизованная
армия, и развязка свершается через несколько недель.

Мы знаем, чем была Франция в старину,- пространством безмер-
ным и оттого непокорным, неуютным для путешествий, ускользающим
от надзора. Об этом свидетельствуют и великие события, и - быть
может, даже в большей степени - мелкие случаи, повседневные проис-
шествия, банальные житейские подробности. Я мог бы рассказать вам,
например, о том, как в 1523 году коннетабль де Бурбон бежал куда глаза
глядят от королевских жандармов; самое поразительное, что беглецу
удалось раствориться в пространстве и даже незамеченным перебраться
через Рону - препятствие не из пустяковых и притом находящееся под
бдительным присмотром. Другой эпизод менее драматичен, но, на мой
взгляд, еще более выразителен: я имею в виду похождения герцога
д'Эпернона в 1619 году. Заговорщик и интриган со времен своей бурной
юности,- когда он входил в число фаворитов Генриха III,- герцог,
постаревший (он родился в 1554 году), но не остепенившийся, исправля-
ет должность мецского губернатора. Король запрещает ему покидать
город. Но герцогу не впервой выказывать неповиновение. 22 января 1619
года, на утренней заре, он трогается в путь вместе с пятьюдесятью
дворянами и сорока вооруженными гвардейцами; «затем следовали мун-
дкохи * и слуги, все верхами, и наконец полтора десятка мулов, навью-
ченных поклажей». Куда же направлялась кавалькада? В замок Блуа,
дабы возвратить свободу заточенной там королеве-матери Марии Меди-
чи. Но нас интересует не столько политическая сторона этой порази-
тельной экспедиции, сколько ее географический аспект: герцогу и его
свите предстояло пересечь всю Францию с востока на запад, причем,
несмотря на зимнее время, разбитые дороги, необходимость делать
привалы, несмотря на трудные переправы через реки, медлительность
мулов и обилие на пути больших городов вроде Дижона, в которых
герцога тотчас бы заметили и донесли бы о его перемещениях Люину
и Людовику XIII и которые, следовательно, ему надобно было обходить
стороной,- несмотря на все это, кавалькада преодолевала в день не
меньше сорока километров и двигалась на удивление быстро. Самое
замечательное состоит в том, что вся эта не такая уж маленькая
компания сумела остаться незамеченной, на целый месяц затеряться
в огромном королевстве, словно иголка в стоге сена. Луару они перешли

* Мундкох - придворный служитель, заведующий кухней. (Ред,)

90 Глава первая. Имя Франции - разнообразие

по броду между Роанном и Десизом, Алье - по мосту в Виши, и в ночь
с 21 по 22 февраля королева-мать уже спускалась к ним из окна своей

темницы "^.

Признаюсь, подобные эпизоды пленяют меня возможностью загля-
нуть в повседневную жизнь прошлых эпох. Что, например, заботило
личного посланца Людовика XIV Никола Менаже, который весной 1708
года спешно направлялся в Мадрид? «Я прибыл сюда [в Байонну] 30-го
вечером после девяти дней пути,- пишет он.- Медлительность моя
объясняется дурными дорогами и беспорядком на нескольких почтовых
дворах. Я немедля двинусь в Мадрид. Попаду я туда не прежде чем
через двенадцать дней, ибо смогу переменить мулов не больше одного-
двух раз» '^. А вот некий дорожный инспектор в 1800 году объезжает
вверенные ему территории: на протяжении пятисот километров экипаж
его опрокидывается шесть раз, причем починка отнимает массу времени.
Одиннадцать раз он увязает в грязи и выбирается на твердую землю
только с помощью быков ""^.

Охотно допускаю, что нет ничего утомительнее долгих странствий
верхом "". Но намного ли удобнее дилижансы и кареты? «Начал я не
очень счастливо,- пишет незадачливый агент Сельскохозяйственного
совета, посланный в 1794 году на поиски запасов зерна.- Возле Сан-
лиса v дилижанса сломалась ось, и, чтобы не опоздать, я шел пешком до
Компьеня, где нанял другой экипаж и уже на нем добрался до Ну-
айона» "*.

Другой вид испытания - плавание по рекам. В 1799 году генерал
Марбо получает приказ взять на себя командование одной из дивизий
Итальянской армии. Выехав из Парижа вместе с сыном, он встречает

РЕЛИГИОЗНЫЕ ВОЙНЫ НЕ МОГЛИ ОХВАТИТЬ РАЗОМ
ВСЮ ТЕРРИТОРИИ) ФРАНЦУЗСКОГО КОРОЛЕВСТВА
На картах (с. 91-92) указаны лишь важнейшие из сражений,
описанных в «Истории Франции» Лависса (том Апри Марьежоля).
Естественно, многие события опущены. Очевидно, однако, что обо-
значенные на карте сражения происходили не одновременно, что
пространство затрудняло распространение военных действий
вширь. Даже в самом конце войны, при Генрихе IV, все наиболее
важное совершалось исключительно па севере страны.

Источник: Braudel F. Civilisation materielle. Op. cit. Т. III.
P. 278-279 (Бродель Ф. Материальная цивилизация... Т. III.
С. 330-331).

Условные обозначения на карте: Осады. Х Сражения. 1 Про-
чие события.

Ill, Расстояние: изменчивая мера

в Лионе Бонапарта: тот направляется из Египта в Париж, где его ждет
восторженный прием; в Лионе генерал Марбо садится на корабль
и пускается в сулящее массу неприятностей плавание по Роне. В Ави-
ньоне, едва не потонув, он сходит на берег и продолжает путь по суше,
а после Экса-ан-Прованса вообще застревает: переправиться на пароме
через разлившуюся Дюрансу нет никакой возможности... Приходится
ждать, теряя драгоценное время '". Плавание по Луаре всегда сулило
опасные приключения, здесь запросто можно было угодить на мель.
В сентябре 1675 года госпожа де Севинье в Орлеане «нанимает лодоч-
ников» (в тот момент это было модно), чтобы отправиться в Нант. «Ах,
это сущее безумство,- пишет она дочери с дороги - дороги, оказавшей-
ся очень долгой.- Река совсем неглубокая, и мы часто садимся на мель;
с каким удовольствием оказалась бы я теперь в своей карете, которая
катит себе вперед и не останавливается на каждом шагу». Однажды
госпоже де Севинье и ее спутникам пришлось даже заночевать в при-
брежной лачуге, на соломе. Полтора столетия спустя, в 1838 году,
Стендаль, также направляющийся в Нант, садится в Type на новомод-
ный пароход. «Не прошло и десяти минут,- вспоминает он,- как мы
благополучно застряли на отмели - продолжении острова на Луаре,
который начинается ниже красивого моста». Пребывая в полной непо-
движности, дрожа от холода и ничего не видя из-за тумана, они чудом
избежали столкновения с «большим пароходом, который быстро тянула
вверх по течению восьмерка лошадей» '^. В 1842 году пароход, попа-
вший в столь же незавидное положение посреди реки Алье, вызволяли
шесть пар быков '*".

Конечно, после 1750 года дороги повсюду во Франции стали несрав-
ненно лучше, чем прежде. Но так ли велики были эти улучшения, если
смотреть с сегодняшней точки зрения? Стендаль, всегда очень точный,
отмечает в дневнике за 1838 год, что дорога из Парижа в Бордо заняла
у него семьдесят один час сорок пять минут 'T. Однако два года спустя
«курьеры добирались из Парижа в Марсель за две недели» '". Даже
в 1854 году из-за того, что железная дорога между Парижем и Средизем-
номорьем была еще не закончена, солдатам, направляющимся в Крым
для участия в военных действиях, пришлось сойти с поезда в Лионе,
добраться пешком до Баланса, а там снова погрузиться в вагоны '".
Больше того, хотя это и кажется невероятным, но в 1917 году француз-
ские части, отправленные в Италию после поражения наших союзников
при Капоретто, также столкнулись с нехваткой железнодорожных ли-
ний: солдатам пришлось переходить через Альпы пешком '", как во
времена Карла VIII, Франциска 1 или Бонапарта!

94 Глава первая. Имя Франции - ра.чнообра.чие

Достойны ли все эти эпизоды нашего внимания? Или было бы
лучше ограничиться статистикой, из которой явствует, что за период
с 1756 по 1780 год «большая дорожная революция» сократила время,
необходимое на передвижения по Франции в самых разных направлени-
ях, почти вполовину? Что до меня, т^о я убежден, что мелкие факты
гораздо яснее показывают, насколько сильно неспешность и затруд-
нительность путешествий влияла на повседневную жизнь французов.
Мелкие происшествия обозначают пределы, некий потолок возможно-
стей, который будет отменен, взорван лишь после изобретения желез-
ных дорог, а затем автомобилей, грузовиков, автомобильных шоссе,
самолетов...

Причина дробности Франции наконец найдена. Понятно, к чему
я клоню: в прошлом пространство было таким растянутым, что деревни,
городки, города, «края», области, провинции, установления, культуры,
говоры, древнейшие обычаи существовали порознь, в почти полной
изоляции одни от других. Поэтому все населенные пункты, вплоть до
самых крохотных деревушек, расцветали, никем не тревожимые, и,
несмотря на бег времени, чудом избегали перемен. Вдобавок монархичес-
кое государство, отдавая предпочтение большим дорогам - артериям,
мало пеклось о капиллярных сосудах. Могло ли оно действовать иначе?
Следовательно, в девяти случаях из десяти «деревенские дороги, имену-
емые проселочными» '^, пребывали в неизменно плачевном состоянии.
В наказах 1789 года маленькая община провансальской деревни Шато-
дубль близ Драгиньяна просила вот о чем: «Да будет дозволено всякому
городку и всякой деревне, стоящим в стороне от больших дорог, проло-
жить меж собою, каждому на своей земле, дороги, дабы сподручнее
было торговать!» '". Не лучше обстояло дело и с дорогами, соединя-
вшими более крупные населенные пункты, о чем свидетельствует речь
одного из ораторов на собрании депутатов провинции Иль-де-Франс
в 1787 году: «В дождливое время, иначе говоря, добрую половину года,
возчики и землепашцы, везущие урожай в город на продажу, принуж-
дены удваивать число вьючных и тягловых животных, что, с одной
стороны, значительно увеличивает дорожные расходы и вводит в лиш-
ние траты потребителя, а с другой, уменьшает прибыль, получаемую
продавцом или собственником» '^.

В 1792 году в Коррезе три десятка километров (семь-восемь лье)
считаются труднопреодолимым расстоянием, которое препятствует со-
общению между деревнями и порождает существенные различия в язы-

III. Расстояние: изменчивая мера 95

ке. Разумеется, причиной тому не расстояние само по себе, но именно
затрудненность сношений между населенными пунктами. Один историк
и этнолог, опубликовавший в 1783 году работу об окрестностях Амб-
рюнуа, специально отмечает, что если на равнине «некоторые несходст-
ва в языке и одежде» проявляются через каждые несколько лье, «здесь
[в Верхних Альпах] довольно перебраться из одной долины в другую,
чтобы обнаружить совершенно иной язык и иные нравы». Объясняется
это, бесспорно, «трудностью сношений жителей одной долины с жи-
телями другой, ибо их разделяют горы» '". Сходным образом Бретань
в эту пору - тесный остров, почти совсем недоступный для французов;
проповеди здесь даже в городах читают по-бретонски, в сельских шко-
лах (там, где они существуют) читать - и изредка писать - учат также
только по-бретонски, иногда преподавая заодно еще и начатки латыни;
и все-таки в деревнях - и не только тех, что расположены на подступах
к городам,- находятся люди, умеющие «поддержать разговор по-фран-
цузски». Быть может, речь идет о людях, живущих на границе с Анжу?
Нимало, с французским знакомы не кто иные, как «жители побере-
жья» "°. Все дело в том, что бретонские моряки испокон веков всерьез
занимались торговлей и суда их добирались до Средиземного моря
и даже до берегов Испании. А как можно торговать, говоря только
по-бретонски?

То же самое, mutatis mutandis *, происходит в Верхней Савойе.
Путешественник, попавший туда в XVIII столетии, с удивлением об-
наруживает людей, говорящих по-французски, в самом неожиданном
месте,- в труднодоступных высокогорных районах Фосиньи, Шабле,
Морьен, Тарантез... После 1720 года здесь даже в самых крохотных
деревушках открываются школы. Очень кстати возникает своеобразная
мода: богачи, вместо того чтобы жертвовать деньги церкви, устраивают
школы для маленьких савояров и нанимают им учителей. Всего за
шесть - восемь су в месяц дети могут научиться говорить и читать
по-французски, еще за четыре - писать... Причем школы пользуются
популярностью: число учеников в классах доходит до сорока и даже до
пятидесяти... Ничего удивительного в этом нет: переселенцы, по боль-
шей части выходцы из высокогорных районов, знают, что найти хоро-
шее место в Лионе, Париже и даже в Германии легче тому, кто знает
французский язык, на котором говорят «почти повсюду на белом свете».
Об этом сообщает донесение, составленное около 1750 года в деревне
Пра, подле Бофора '".

* с соответствующими изменениями (лат.).

96 Глава первая. Имя Франции - разнообразие

Одним словом, ввиду необходимости покинуть родные места савойя-
ры выучивают язык, позволяющий сообщаться с миром. Местные гово-
ры сохраняются и развиваются только в изоляции. Что советуют
предпринять для их уничтожения революционные власти Нижнего
Пуату, желающие сделать французский «всеобщим языком республи-
ки»? «Проложить дороги между деревнями, городками и городами» '"".
Можно ли сказать лучше? Но не следует забывать, что еще в 1947 году
из маленькой деревушки Лер, подле Ласкена, что в высокогорной
пиренейской долине Асп, покойников спускали вниз, в Акку, где нахо-
дится кладбище, «приторочив их к седлу мулов». Других путей не
существовало '"'.

Зная все это, кто удивится тому, что в течение многих веков Франция
была пространством, «раздробленным на мельчайшие ячейки... совер-
шенно никак не организованным, где участки территории просто-напро-
сто располагались один рядом с другим» "". «Совокупность микрокос-
мов, способных при необходимости долгое время существовать автоном-
но» "". «Мы видим мозаику мелких "краев", деревень и городов,
которые обладают некоторой независимостью, даже если все вместе
входят в одно политическое и религиозное целое... Относительная
культурная самостоятельность народных масс... необходима для того,
чтобы каждая община, сельская или городская, жила сплоченно, чтобы
каждый индивид имел связные представления о мире, чтобы люди
могли противостоять жизненным тяготам» '".

В каждом из этих узких мирков социальные связи, само собой
разумеется, весьма тесны. Жак Дюпакье совершенно справедливо заме-
чает: «Таким образом, почти каждый француз [в прошлом] мог запросто
назвать по имени всякого встречного. Земляки виделись в церкви, на
вечеринках, на свадьбах, участвовали в уличных концертах и уличных
скандалах. Они помогали друг другу и друг за другом следили. Брач-
ные, кровные, дружеские узы, равно как и застарелая вражда, густой
сетью опутывали деревни. Деревенская Франция так и осталась бы
набором не связанных одна с другой молекул, если бы не три потреб-
ности, заставлявшие наших крестьян вспоминать, что мир не кончается
за околицей родной деревни: во-первых, крестьяне нуждались в деньгах,
чтобы платить налоги и арендную плату; во-вторых, население увели-
чивалось, появлялись лишние рты и лишние рабочие руки, вследствие
чего молодежь начинала искать себе применения на стороне; в-третьих,
юношам приходилось брать невест со стороны, чтобы не жениться на
собственных кузинах», за чем бдительно следила Церковь, неохотно
дававшая разрешения на подобные браки '°\ Впрочем, в большинстве

III. Расстояние: изменчивая мера 97

своем крестьяне предпочитают оставаться дома, с теми, кого они любят,
терпят или даже ненавидят, но все-таки знают. Показательна реакция
такого прирожденного деревенского жителя, каким был отец Ретифа де
ла Бретонна. Париж обескураживает его. «Ох, сколько тут народу! -
восклицает он. И добавляет: - Людей столько, что никто ни с кем не
знаком, никто не знает своих соседей, даже тех, кто живет в том же
доме» "".

Ту же дробность, mutatis mutandis *, вы встретите повсюду в Европе,
от швейцарских кантонов до Испании, от Англии до Германии и Ита-
лии. Пизанское contado ** - область, разнородная по преимущест-
ву "", так же обстоит дело с цепью мелких «краев», окружающих
озеро Гард, описанием которых мы обязаны Джованни Зельдину -
историку, превыше всего ставящему точность и внимательно всма-
тривающемуся в жизнь каждого из этих поселений, которую обычно
заслоняет чересчур прославленная история Венеции ^. Зельдин даже
употребляет в этой связи термин «история по вертикали», как если
бы в глубины прошлого уходили некие колодцы, которые историк
и должен исследовать.

Разнообразие и история. Итак, разнообразие - непосредственное
следствие безграничности пространства, благодаря которой местные
особенности, возникшие в глубокой древности, дожили до наших дней.
Многовековое же это разнообразие, в свою очередь, оказало воздействие
на историю Франции. В самом деле, я свято верю, что старинная
раздробленность страны, представлявшей собой сумму изолированных
одна от другой местностей, благоприятствовала всякому, кто пытался
подчинить себе всю эту страну или ряд ее областей. Господствующая
суперструктура растет, распространяется вширь так стремительно имен-
но оттого, что не встречает серьезных препятствий, достойного сопроти-
вления. Против монархии, присоединяющей к себе все новые и новые
земли, восставала всякий раз самое большее одна провинция, да и та не
целиком; короли сражались по очереди с разными противниками, снача-
ла на одной территории, а уж затем на другой... Сходным образом во
время Революции мятеж жирондистов (1793), хотя и вспыхнул во
многих департаментах, затронул все их очень неглубоко; народные
массы остались равнодушны к этому восстанию; север и восток, где

* с соответствующими изменениями (лат.).
** пригородная местность (ит.).

4 ф. Бродель

98 Глава первая. Имя Франции - разнообразие

стояли армии, хранили спокойствие. Разжиганию во Франции полити-
ческих, социальных и религиозных распрей способствовало не столько
разнообразие само по себе, сколько равнодушие, бездеятельность краев
и провинций.

Всякая нация расколота и тем живет. Но Франция подтверждает это
правило, пожалуй, даже чересчур наглядно: здесь протестанты борются
с католиками, янсенисты - с иезуитами, синие - с красными, респуб-
ликанцы - с роялистами, правые - с левыми, дрейфусары - с анти-
дрейфусарами, коллаборационисты - с участниками Сопротивления...
Тяга к раздробленности у французов в крови; единство Франции -
только оболочка, суперструктура, вызов. Разнообразие ведет к несла-
женности. Даже сегодня, замечает современный литератор, «Франция
живет не синхронно; представьте себе коня, у которого каждая нога
двигалась бы в своем темпе; на такого коня и похожа Франция» '*". Мне
нравится этот образ - гиперболизированный, не совсем точный, но и не
совсем лживый. Несчастье в том, что все различия - физические,
культурные, религиозные, политические, экономические, социа-
льные - накладываются одно на другое и порождают непонимание,
вражду, ссоры, подозрительность, распри, гражданские войны, которые
разгораются ярким пламенем, а затем затухают - но лишь для того,
чтобы при первом же порыве ветра вспыхнуть вновь. С точки зрения
историка, «призвание Франции... не просто войны, но войны гражданс-
кие. Кроме как в 1914 году, она никогда не вела другой войны, которая
заслуживала бы название отечественной... Всякий вооруженный конф-
ликт, в который вступала нация, более всего гордящаяся своей бранной
славой, в той или иной степени замешан на гражданской войне. Так
было не только в 1939-1945 годах, но и во времена революции и Им-
перии, в эпоху Жанны д'Арк и бургиньонов *, Генриха IV, Лиги
и кардинала Ришелье. Даже в 1870 году нашлась партия, которая тайно
или явно, но желала поражения тем, кто правил страной» '"". Следует
ли в таком случае согласиться с крайним суждением Мишле: «Сама ее
[физической Франции] материя, склонная к бесконечному разъедине-
нию, порождает разлад и раздор» ?"" Следует ли разделить страш-
ное - если верное - мнение Жюльена Бенда, называвшего историю
Франции «бесконечным делом Дрейфуса» '^? Следует ли признать, что
Франции, испокон веков не спешившей с объединением своих террито-
рий и населяющих их народов, война внутри страны куда более понят-

* Бургиньоны - сторонники герцога Бургундского, выступавшие во время Столетней
войны против арманьяков - сторонников герцога Орлеанского. (Ред.)

III. Расстояние: изменчивая мера 99

на, чем война на земле противника,- как доказывал мне однажды
вечером Жан Геэнно, живо возражая против моих попыток защитить
позицию Пеги в 1914 году? «Эта война [1914-1918 годов],- писал
Геэнио впоследствии,- меня нисколько не касалась». Судьба забросила
Геэнио на фронт, но он никогда не мог «поверить до конца, всем
сердцем», что это «его война» "". Признаюсь, что меня мое прошлое не
располагает к приятию подобных взглядов. Лично я плохо понимаю
смысл гражданской войны. Быть может, дело в том, что, в отличие от
Жана Геэнно, бретонца, ставящего «отечество» выше «нации», я, уроже-
нец востока, чувствую себя уютнее в единой Франции, ибо сознаю, что
от этого единства и от того, насколько бдительно оно охраняется,
зависит моя свобода. Я не оправдываюсь. Я просто рассказываю, из
какого личного и наследственного опыта вытекает моя позиция.

Безусловно, именно этот мой опыт объясняет мое отношение к тек-
сту, который я сейчас процитирую. Всякий раз, когда я перечитываю
его, он волнует меня и причиняет мне боль, хотя написан протестантом
Франсуа де Ла Ну, человеком беспримерной доброты и храбрости,
очень давно, в XVI столетии.

Дело происходит в июне 1562 года: королева Екатерина Медичи,
наваррский король и принц де Конде устраивают встречу, «свидание»
католиков и протестантов в Тури, на плато Бос. Два войска, возглавляе-
мые одно маршалом д'Анвилем, другое -- графом де Ларошфуко, оба
составленные «из превосходнейших бойцов и людей по большей части
весьма знатных», разбивают лагерь друг против друга, на расстоянии
восьмисот шагов. «И вот, простояв этак с полчаса, ощутили они страст-
ное желание увидеть кто своего брата, кто своего дядю, кто кузена, кто
друга или старого товарища и испросили на то дозволения у команди-
ров, кои дозволение сие дали весьма неохотно, ибо запрещено было
людям из противных партий сходиться близко во избежание склок
и ссор. Но ссор не случилось вовсе, случились же приветствия и объ-
ятия, поелику не могли люди, коих связывали прежде узы чести или
родства, воздержаться от изъявления дружества тем, у кого нынче
другие знаки различия, ибо свита короля наваррского '"* носила плащи
малинового бархата с красной перевязью, а у свиты принца де Конде
и плащи и перевязи были белые. Католики, почитавшие всех, кто
принял иную веру, погибшими, убеждали реформатов подумать о себе
и не упорствовать, ведя подлую войну против собственных родичей. Те
ответствовали, что ненавидят войну, но знают наверное, что, не
возьмись они за оружие, их постигла бы участь многочисленных их
единоверцев, погубленных с неслыханной жестокостью в разных кон-

100

цах Франции. Одним словом, каждый помышлял о мире и о том, как
склонить к сему власть имущих. Иные из людей, стоящие немного
в стороне и видящие больше прочих, оплакивали распри, раздирающие
общество, ибо прозревали в них источники грядущих бедствий, когда же
лишний раз приходило им на мысль, что, стоит командирам подать
сигнал к бою, нынешние ласки тотчас обернутся кровавыми убийства-
ми, что, когда забрала опустятся, а скорая ярость затуманит взоры,
брат, пожалуй, не помилует брата,- когда все сие приходило им на
мысль, слезы лились у них из глаз. Я был там среди реформатов
и скажу, что в противном лагере нашел я не меньше дюжины друзей,
которых любил, как братьев, да и они любили меня не меньше» "^.
19 декабря, полгода спустя, произошла битва при Дре. Враги сошлись
лицом к лицу. «Каждый стоял твердо,- говорит тот же Франсуа де Ла
Ну,- ибо знал, что имеет дело не с испанцами, англичанами или
итальянцами, но с французами, иначе сказать, с мужами храбрейшими,
средь коих есть его соратники, родичи и друзья, и скоро предстоит ему
вступить с ними в смертный бой, что внушало ужас, но не ослабляло
отваги. Так стояли два войска одно против другого, пока не тронулись
с места и не схватились насмерть» '^.

Разве этот драматический текст нельзя безо всякого труда применить
к другим эпохам, разве не напоминает он о многих других, столь же
тягостных эпизодах нашего прошлого? Чтобы не говорить о событиях
современных, приведу слова одного старого дворянина, который в пред-
дверии революции предрекал ее трагический исход бывшему пажу
Марии Антуанетты Александру де Тилли. Тот не верил мрачным
предсказаниям, и тогда старик воскликнул: «Сударь, мы нация, обречен-
ная на трагедии...» ""

А что мсе сегодня? Неслыханный рост скоростей запер, замуровал
огромную и раздробленную Францию прошлых веков в «шестиуголь-
ник», с каждым днем становящийся все теснее. Пока Франция еще не
добилась успеха - настоящего успеха - в рамках Общего рынка, в рам-
ках Европы. С распадом колониальной империи (1962) она утратила
свое сверхпространство, отсюда - ностальгия стратегов, лишившихся
возможности размещать самолеты на просторах Чада, в самом центре
огромного африканского континента.

А ситуация между тем продолжает меняться самым стремительным
образом: за полтора часа можно долететь от Парижа до Алжира и сесть
на том аэродроме Мэзон-Бланш, куда почти полвека назад, когда он был

101

совсем крошечным, я приземлился на борту столь же крошечного
самолета, который развивал грандиозную скорость - 200 километров
в час - и, чтобы опуститься пониже, ловко клонился сначала на одно
крыло, а затем - на другое... Сегодня, когда летишь из Парижа в Жене-
ву, не проходит и часа, как из-за гор Юра выплывает, выплескивается
Женевское озеро, а за ним тянутся Альпы и высится Монблан. За один
час десять минут вы переноситесь из Парижа в Перпиньян, где вдыхаете
воздух и ароматы другого континента... Быть может, французы, еще до
последней мировой войны бывшие жуткими домоседами, нынче едва ли
не все поголовно пустились странствовать по свету именно оттого, что
родное пространство сделалось им тесно?

Сегодня, 8 февраля 1981 года, я пишу эти строки, а радиоприемник,
работающий на моем столе, передает, словно мне наперекор, репортаж
о пастухе из Лозера и его стаде; до меня доносятся причудливая музыка,
звон колокольчиков, собачий лай, крики погонщика и топот удаля-
ющегося стада. И все это со старинной неспешностью. Значит, и по сей
день разные части Франции живут в разном темпе. Самая большая
скорость, как она ни великолепна, как она ни грозна, это еще не все.
Какое же это удовольствие - отправиться одному в горы и вновь
погрузиться во время и пространство вчерашнего дня, о которых мне

напомнил пастух со склонов горы Лозер!

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел история

Библиотека Гумер - история

Библиотека

Теология

Конфессии

Иностранные языки

Другие проекты

Бродель Ф. Что такое Франция?

ОГЛАВЛЕНИЕ

КНИГА ПЕРВАЯ. ПРОСТРАНСТВО И ИСТОРИЯ

ПРЕДИСЛОВИЕ

ГЛАВА ПЕРВАЯ. ИМЯ ФРАНЦИИ - РАЗНООБРАЗИЕ

ПРЕЖДЕ ВСЕГО ОПИСАТЬ,
УВИДЕТЬ, ИЗОБРАЗИТЬ

ПРОВИНЦИЯ И ЕЕ «КРАЯ»:
САВОЙЯ В XVIII СТОЛЕТИИ

МНОГОЛИКАЯ ГАСКОНЬ

ОСТАВАЯСЬ В ПРЕДЕЛАХ ВОЗМОЖНОГО:
ПОПЫТКА ОБЪЯСНИТЬ РАЗНООБРАЗИЕ

Поиск по сайту

Библиотека Гумер - история

Библиотека

Теология

Конфессии

Иностранные языки

Другие проекты

Бродель Ф. Что такое Франция?

ОГЛАВЛЕНИЕ

КНИГА ПЕРВАЯ. ПРОСТРАНСТВО И ИСТОРИЯ

ПРЕДИСЛОВИЕ

ГЛАВА ПЕРВАЯ. ИМЯ ФРАНЦИИ - РАЗНООБРАЗИЕ

ПРЕЖДЕ ВСЕГО ОПИСАТЬ, УВИДЕТЬ, ИЗОБРАЗИТЬ

ПРОВИНЦИЯ И ЕЕ «КРАЯ»: САВОЙЯ В XVIII СТОЛЕТИИ

МНОГОЛИКАЯ ГАСКОНЬ

ОСТАВАЯСЬ В ПРЕДЕЛАХ ВОЗМОЖНОГО: ПОПЫТКА ОБЪЯСНИТЬ РАЗНООБРАЗИЕ

Поиск по сайту

ПРЕЖДЕ ВСЕГО ОПИСАТЬ,
УВИДЕТЬ, ИЗОБРАЗИТЬ

ПРОВИНЦИЯ И ЕЕ «КРАЯ»:
САВОЙЯ В XVIII СТОЛЕТИИ

ОСТАВАЯСЬ В ПРЕДЕЛАХ ВОЗМОЖНОГО:
ПОПЫТКА ОБЪЯСНИТЬ РАЗНООБРАЗИЕ