Бисенбаев А. Другая Центральная Азия

ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава IX. Центральноазиатский феномен фольк-хистори

"Всякое в этом рассказе найдешь,
Перепутаны правда и ложь,
Очень все это было давно,
Очевидцев нет все равно!
(Кыргызский эпос "Манас")

Современная историческая наука переживает серьезный кризис смены методологических оснований, поиска новой философии истории. Происходит переоценка марксистской методологии, переход от формационной к цивилизационной периодизации, ознакомление и попытки применения методов, разработанных западными школами к истории Центральной Азии. Вместе с серьезными научными дискуссиями на неискушенного читателя хлынула огромная масса псевдонаучной сенсационной литературы, которая получила удачное название - фольк-хистори. И этот феномен одновременно охватил все новые государства, возникшие на обломках социалистического лагеря. В процессе "изобретения или создания истории", которая носит эпический и глобальный характер, является "объективной" и свободной от "давления тоталитарного прошлого", проявляется одно из направлений поиска идентичности.
Один из критиков этого направления Д.М. Володихин, главный редактор журнала "Русское средневековье" писал: "В последнем десятилетии уходящего века произошло соприкосновение отечественной общественной мысли с двумя значительными негативными феноменами, которые принадлежат к сфере истории, но никак не могут считаться научным знанием. Это, во-первых, появление колоссального пласта исторической литературы, ориентированной на коммерческий успех и никак не связанной строгими нормами научного исследования. Сенсация, полемическое заострение материала - даже в ущерб точности изложения, наконец, случайный и скоропалительный в условиях издательской гонки подбор используемых исторических источников и литературы - все это стало повседневным явлением. Расчет на неразборчивого массового читателя приводит раз за разом ко все большему падению "ремесленных навыков" исследования в популярных книжках по истории. Совокупность литературы подобного рода получила наименование "фольк-хистори". Обществу навязываются варианты реконструкции исторической действительности, не имеющие ни малейшего научного обоснования. При этом историческая наука подвергается самой агрессивной критике, читателя всячески убеждают, что историки-профессионалы несостоятельны в своем ремесле и падки на умышленные фальсификации. Второй негативный феномен - "триумфальное шествие" так называемой "новой хронологии", созданной А.Т. Фоменко, Г.В. Носовским и их сторонниками. До настоящего времени творцы "новой хронологии" шьют своему детищу облачения из наукоподобных тканей. Иными словами, концепция Фоменко-Носовского симулирует науку, гипнотизируя читателя квазиакадемическим подходом к историческому материалу. В последние два года наметилась устойчивая и продуктивная, с точки зрения автора этих строк, тенденция рассматривать "новую хронологию" не в качестве самостоятельной научной школы, а как составную часть фольк-хистори. Более того, наукообразная мимикрия "новой хронологии" позволила этой концепции занять ведущее, авангардное место в коммерческом историописании наших дней" [240].
Новая хронология не встречает своих последователей в республиках Центральной Азии. Во всяком случае, в периодической печати нет публикаций в духе фоменковщины. Но это течение не находит критики со стороны историков Казахстана и других государств Центральной Азии. Хотя многие из конструкций, выдвигаемых А.Т. Фоменко и его группой, имеют прямое отношение к истории региона. Чего стоят, например, утверждения о том, что Шотландия именовалась раньше как Скифия-страна, а в 16 веке современные английские острова входили в состав Великой "Монгольской" Империи и управлялись наместниками Руси-Орды. Тем более что немецкий Франкфурт мог означать Троянцы-Татары и был основан пришедшими из Орды-Руси завоевателями. А ассирийский, то есть русский, царь Навуходоносор, он же великий царь-хан Иван IV Васильевич "Грозный", начал во второй половине 16 века карательный поход на Запад для усмирения начавшегося там мятежа [241].
Классическим историкам даже не могло придти в голову, что киевский князь Ярослав Мудрый являлся одновременно лихим "атаманом" по прозвищу "Батя", а также ханом Батыем, литовским князем Гедимином, ханом Узбеком и даже... Иваном Калитой. Чингис-хан, чья детальнейшая биография - "Сокровенное предание", а также история его войн с татарами, чжурдженями, китайцами были написаны еще при его жизни пленными китайскими историками, "оказался" варягом Рюриком, а также основателем Москвы князем Юрием Долгоруким и даже - святым Георгием Победоносцем! Поэтому, видимо, лику святого Георгия на иконах и Юрию Долгорукому на знаменитой статуе против Московской мэрии следует придать монгольские черты, чтобы соответствовать взглядам исторических "реформаторов".
Так же нелепо выглядит другая страница русской истории: битва на реке Калке, где в 1224 году погибли под монгольскими стрелами все русские богатыри, "на самом деле", согласно Фоменко, была победоносным сражением русско-монгольской Орды с венгерским королем. Одним и тем же лицом оказались Дмитрий Донской, разгромивший Мамая в 1380 году на поле Куликовом, и... хан Тохтамыш, уничтоживший Москву и всех москвичей в 1382 году. Москва же была основана не в 1147, а в 1380 году на поле Куликовом, которое находилось на месте Лубянки и Сретенской улицы, а ставку Дмитрия Донского-Тохтамыша Фоменко расположил в районе Таганки... Великий Новгород - это, оказывается, Ярославль и одновременно ставка хана Батыя, Сарай. Иван Грозный умер в молодости и был канонизирован под именем Василия Блаженного, а под его именем царствовали его сыновья. А вот Бориса Годунова на русском престоле вообще не было, под его именем царствовал сын хана Симеона, который был одним из сыновей Ивана III...
Величайшим откровением А.Т. Фоменко стал тот удивительный факт, что никакого татаро-монгольского нашествия на Русь вообще не было, как не было и никакого "ига" и освобождения от него. Наоборот, существовала единая братская русско-монгольская Великая Орда... А, следовательно, не было уничтоженного со всем населением Киева (вопреки обширным археологическим раскопкам), не было и сожженной Рязани (раскопки которой ведутся более тридцати лет), не было "злого города Козельска" и могучего русского богатыря Евпатия Коловрата... Не было татарской злой дани, не было описанного во всех русских летописях "стояния на Угре" осенью 1480 года, когда Русь окончательно освободилась от татар... Продолжать подобные откровения можно без конца, но даже приведенного достаточно, чтобы не только историк, но и любой нормальный человек, интересующийся историей, понял всю антинаучность преподносимых "новых" взглядов [242].
Зато идеи, например, М. Аджи, нашли своих горячих поклонников в среде тюркоязычной интеллигенции. Даже более того, к глубокому прискорбию, нашлись и последователи, конструкторы новой истории тюрков. Их произведения показывают, что можно смело распрощаться с собственной историей, которой к тому же никогда не знал, и погрузиться в мир грез. Даже самые смелые фольк-хисторики до М.Аджи вряд ли могли представить себе то, что тюрки могли "в конце пятого века выбрать правителя каганата Австразия. Это было новое тюркское государство в центре Европы. Оно занимало земли, самые западные от Алтая: нынешнюю Францию, Люксембург, Бельгию, Швейцарию, часть Испании и Южной Германии, Австрию. Здесь жили тюрки. Потом появился каганат Авария, он появился позднее каганата Австразии и лежал к востоку от нее. Там, где сегодня земли Чехии, Венгрии, Польши, Литвы, Латвии, части Германии, Хорватии. И здесь жили тюрки, которых в Европу привело Великое переселение народов".
Достаточно некоторой сходности в наименованиях, и вот уже древние саки (саксы) берут Англию. Как пишет М. Аджи "Границы Великой Степи неплохо видны и в Англии. Там они - память об англосаксонских походах, которые в V-VI веках возглавили тюрки (улус саков или саксов?). Разбив аборигенов, кипчаки утвердили свое "островное" государство, построив город Кент (по-тюркски - "крепость из камня"), который дал название юрту, позже королевству. То был плацдарм для продвижения в глубь островов. Напротив, через пролив, на материке воздвигли город Кале ("Кала" - тоже по-тюркски "крепость", но не из камня, а с земляным валом). Отсюда и начинались англо-саксонские походы, здесь готовились переправы через пролив. Самое прелюбопытное, что показывает топонимика, лежит на поверхности: "Инг" в древнетюркском словосочетании означает "добыча". Не отсюда ли "Ингленд" - "Добытая земля"?.. Тем более, до прихода сюда тюрков острова назывались Альбион" [243].
Вот так строится новая карта мира по М. Аджи. К счастью, Европа об этом не знает, и давно уже написала свою фундаментальную историю, с которой М.Аджи и его последователи не знакомы.
Современные историки активно включились в развитие идеи кочевой цивилизации. Естественно, что их общее раздражение вызывает формулировка А. Тойнби о застойности экономики кочевых союзов, повторяющих свое движение по кругу. Но за последнее столетие наука шагнула далеко вперед. Времени было вполне достаточно, чтобы провести целую серию дискуссий о кочевой цивилизации, что и было сделано в 70-80-е годы прошлого века. Выделились даже самые различные направления и школы в изучении кочевой цивилизации. Если существование цивилизации практически уже не оспаривается, то остается вопрос о кочевом государстве. Часть исследователей отрицает его существование, часть ищет истоки его появления в оседло-кочевом симбиозе, третьи ищут специфику в цивилизационных основаниях.
Но существует и другая тенденция, которую можно охарактеризовать как сдачу позиций в пользу фольк-хистори. Такой подход приводит к тому, что все выдающиеся достижения современной цивилизации связываются с кочевниками. Наиболее ярко это выражено в работах того же М. Аджи, который, по сути, превращают историю Западной Европы в раздел кыпчаковедения, а ось истории вращается вокруг тех же кыпчаков.
Аналогичный подход сложился и в работах некоторых центрально-азиатских поп-историков. Например, Е.Д. Турсунов пишет о том, что Самарканд переживает периоды особого расцвета именно при кочевниках: при ушанах, эфталитах, затем при тюрках" [244].
Как сообщило агентство КазААГ, вышла в свет новая книга жамбылского журналиста А. Айзахметова "Рождение тюркского мира". Как и в предыдущей книге - "Колыбель царей человечества" - автор продолжает развивать интересную, вызывающую споры и дискуссии, свою версию относительно истории древнетюркской государственности. А. Айзахметов, на основе новых археологических лингвистических, этнонимических данных о древних морских народах, считавшихся неизученными, а их языки мертвыми отстаивает точку зрения, что древнейшая цивилизация Крита, Микен и Трои есть цивилизация прототюркская, которая почти на целое тысячелетие древнее Древнего Египта.
Остается только доказать, что египетские пирамиды сооружались под влиянием казахских юрт, египетский бог Ра - тюркский аруах, Амон - отражение тюркского "Аман" и т.п.
Другой автор Ш. Куанганов доказывает, что древние предки тюрков достигли Западной Европы и "создали здесь свою государственность, стали аристократической правящей элитой. На Пиренейском полуострове они создали процветающие государства Куртобе (Куртоба), Татос (Тартос). По-английски (!) Куртобе называют Кордоба, а иногда Кордова. В греческих источниках Тортос именовалось Тартесс. Ныне это сохранилось в названиях города Тортос и бухты Тортос в Испании без изменений". Ганнибал и его предки, финикийцы, наверняка не догадывались, а воевавшие с ним древние римляне не подозревали, что истинным основателем Карфагена, по Ш. Куанганову являются тюрки [245].
Дальше, больше - кто такие аргонавты? Совершенно верно. "Знаменитый корабль "Арго", воспеваемый в поэме Аполлония Родосского "Аргонавтика", был построен в Фессалии на севере Иллирии. Корабль назван в честь его строителя "Арго", и участники похода стали называться аргонавтами. Вел корабль сын Эсона (Есена) Ясон, правнук бога ветров Эола (что на языке древних тюрков означает ветер "эол", иел, жел" [246]. Аргыны в качестве аргонавтов напоминают старую притчу о казахах-мореплавателях, которые основали Аргентину (землю аргынов), Конго (землю канглы), Саксонию (земля саков) и т.д.
В исследованиях поп-историков сложная судьба у Чингиз-хана. В ряде писаний он является вождем орд, которые уничтожили культурный центр древних казахов - город Отрар с его великой библиотекой. В других - он едва ли не предок казахов и их первый хан. Например, М. Шаханов пишет по этому поводу следующее: "Сейчас появилось множество публикаций разного формата, открыто возвеличивающих личность и деяния тирана. К примеру, весьма объемная книга под названием "История Чингисхана" казахстанского автора Калибека Даниярова с посвящением десятилетию государственного суверенитета и независимости Казахстана, в которой он безапелляционно и с огромной гордостью утверждает, что могущественный полководец был по этническому происхождению не только тюрком, но и казахом, более того - основателем первого казахского государства. И хотя это "творение" представляет собой весьма сомнительное и малограмотное исследование, к сожалению, оно покупается нарасхват. А другой "исследователь" Хамза Коктанди посвятил "своему дальнему предку" Чингисхану и эпохе его завоеваний труд в 52 печатных листа и буквально всем заморочил голову "сенсацией" о том, что нашел могилу правителя... на территории Южно-Казахстанской области. Без всяких разумных оснований и аргументации он назвал могилу Узун-ата захоронением Чингисхана, куда тут же бросились кладоискатели, чтобы тайно овладеть богатствами императора. Подобная глупость очевидна, и не стоило бы обращать на нее внимание, но разные газеты и телевидение, подхватив, теперь периодически возвращаются к ней" [247].
Этот процесс сложения современных мифов не случаен и вызван многими обстоятельствами. В течение всего советского периода официальная общественная наука, прежде всего история, вызывала протест со стороны мыслящих людей, интуитивно понимающих разницу между марксистским подходом и реальностью. Существующая в народной памяти история, а также ознакомление с отдельными историческими исследованиями дореволюционных ученых, пропагандистские акции западных "голосов", психологическое отторжение советских реалий порождали стремление к поиску альтернативной истины. Этот критический настрой выразился в полушутливой, но емкой формуле академика Ландау "В Советском Союзе существуют науки естественные, неестественные и противоестественные". К последним он относил весь комплекс общественных наук тоталитарного периода.
На основе этой волны родились многочисленные исследования Н. Гумилева, "Память" В. Чивилихина, "АзиЯ" О. Сулейменова и многие другие. В определенной мере можно согласиться с тем, что книги Л. Гумилева подстегнули интерес к евразийской тематике, расширили сферы исследований, в том числе и за счет междисциплинарных связей. Но Л.Гумилев "подготовил почву для бурного произрастания разнообразных творцов псевдоисторического бреда (типа Анатолия Фоменко, Мурада Аджи и иже с ними), с необходимой аудиторией потребителей их продукции. Без него ни первые не были бы столь самоуверенны, ни вторые столь многочисленны. Ибо Л. Гумилев своим авторитетом как бы санкционировал произвольное обращение с историей. Ныне каждый может делать с ней все что заблагорассудится: перелицовывать факты на потребу собственным этническим пристрастиям; ссылаться на сомнительные источники как на абсолютные доказательства; вообще ни на что не ссылаться; придумывать недостающие свидетельства и даже сочинять за предков целые хроники, якобы чудом обнаруженные в дедушкином сарае. Конечно, эпигоны всегда мельче учителей, и Гумилев, скорее всего, просто бы открестился от своих не по разуму усердных последователей" [248].
Отличительной чертой фольк-хисториков является их наукообразность, даже большая, чем самые фундаментальные труды. Обилие научных терминов, употребляемых к месту, а чаще не к месту, загромождают текст и создают иллюзию достоверности.
Например, можно ли серьезно относиться к желанию известного культуролога А. Кодара "совершить феноменологическую редукцию и посмотреть на казахскую традиционную культуру изнутри, из ее собственных истоков". А все потому, что "этнографический или, в лучшем случае этнологический подход" как "дискурс" имеет недостатки "в том, что в нем исследование самой проблемы подменяется переписыванием переписанного, т.е. тавтологическим пережевыванием давно известных трактовок". Вот уж действительно, куда там Левшину, Бартольду, Валиханову, Абаю и Шакариму, а уж тем более Асфандиярову, Маргулану, Акишевым, Сулейменову да и десяткам других историков, этнографов и этнологов до А. Кодара.
И вот рождается новая концепция. Поскольку существовала Великая Степь, она должна была породить особую традицию или Степное знание. Красивая фраза, но что стоит за ней - особая степная арифметика, в которой дважды два все-таки не четыре? Естественно, что непонятливому читателю тут же дается объяснение - "Так что же такое Степное знание? Это, в первую очередь, знание, не оторвавшееся от своих носителей. Во- вторых, передаваемое изустно из поколения в поколение: в-третьих, это знание, неизбежно трансформирующееся (значит, все-таки знание иногда отрывается от носителей - А.Б.) в зависимости от своих передатчиков и встречающихся на пути явлений". Таким образом, уважаемые "передатчики" - акыны, жырау, просветители, а, иначе говоря, народ, в своем развитии должен сохранять в устном творчестве и никому не отдавать, все-таки трансформирующееся Степное Знание. Более того, оказывается "Степное знание - это изустное знание насельников Степи, где номадический гнозис переплетен (все-таки оно оказывается не вещь в себе - А.Б.) с культурой оседлых народов и потому довольно часто представлен (внимание!) письменными образцами".
Это переплетение культуры номадов и оседлых народов создает еще одну проблему для читателя, но видимо не для автора. А. Кодар вводит термин Степное Знание "для того, чтобы отграничить знание насельников Степи, преимущественно вербальное и передаваемое через живую цепь поколений, от гнозиса оседлых народов, письменного и увековеченного в памятниках материальной культуры" [249].
После распада СССР процесс изобретения прошлого принял широкий характер в силу образовавшегося "идеологического вакуума". На месте официальной идеологии образовалась огромная черная дыра, которая стала быстро заполняться не всегда качественной продукцией. Дискуссии о необходимости формирования новой национальной, государственной идеологии, о которых мы уже говорили, стали питательной средой для фольк-хисторических писаний. Начался поиск "вымышленных царств" в истории практически всех народов СНГ, которые бы подтверждали их величие и древность. Но эти новые мифы не имеют никакого отношения ни к прошлому, ни к настоящему. Они ничего не объясняют и ничему не учат. Они - наследие тоталитаризма, когда уничтожение старых богов ведет к сотворению золотого Тельца. Освобожденное сознание отказывается верить в свободу и борется с ней, создавая новое величие, которому нужно поклонятся.

ПРИМЕЧАНИЯ

240 Выступление на конференции "Мифы "новой хронологии"" (21.10.99, истфак МГУ).
241 Носовский Г.В., Фоменко А.Т. Реконструкция всеобщей истории. Исследования 1999-2000 годов (Новая хронология). М. Деловой экспресс. 2000. с.47, 55, 201.
242 Портнов А. Как Чингиз-хан стал Юрием Долгоруким. - http://nauka.relis.ru/01/0002/01002002.htm.
243 Журнал "Евразия". номер1-2, 2001г., с.118-123.
244 Турсунов Е.Д. Истоки тюркского фольклора. Коркыт. Алматы, Дайк-Пресс, 2001., с.7-8.
245 "Арий-гун" сквозь века и пространство: свидетельства, топонимы". Алматы, Билим, 1999, с.15-16.
246 Куанганов Ш. "Арий-гун" сквозь века и пространство: свидетельства, топонимы". Алматы, Билим, 1999, с. 107.
247 Опасный фетиш Чингисхана. Так был ли Монгольский хан предком казахов и киргизов? Диалог Ч.Айтматова с М.Шахановым. Ч. 1-я - http://www.kyrgyz.ru/board/index.php?act=ST&f=5&t=234&s=fab958bc203891c6f95a07d7138af6b7
248 Шнирельман В. Панарин С. Лев Николаевич Гумилев: основатель этнологии? - Acta eurasica. номер 3 (10). 2000. с. 32-33.

249 Кодар А. Мировоззрение кочевников в свете Степного Знания. - В сб.: Культурные контексты Казахстана: история и современность. Алматы. 1998. с.56-57.

Глава X. Традиционализм и реформа

"И все же, мой брат, моя сестра, не отчаивайся,
Иди, как и прежде, вперед - Свободе нужна твоя служба,
Одна или две неудачи не сломят Свободу - или любое число неудач,
Или косность, или неблагодарность народа, или предательство,
Или оскаленные клыки властей, пушки, карательные законы, войска".
(Уолт Уитмен. Европейскому революционеру, который потерпел поражение)

В многочисленных дискуссиях последних лет большое место отводилось проблеме развития рыночных отношений в кочевой среде. Но даже сама постановка вопроса носила некорректный характер. Современный казахский и кыргызский аул - это не только скотоводство, но и развитое земледелие. Тем не менее, вопрос о восприятии рынка потомками кочевников обсуждался долго и всесторонне. В этой связи очень болезненно воспринимается вопрос о частной собственности на землю.
Стенания наших писателей об ауле и его гибели являются аналогичной своеобразной реакцией, ностальгией по кочевому идеализированному обществу, в котором нет противоречий. Борьба против частной собственности на землю также можно сказать стоит в этом ряду. Частная собственность на землю является антиподом кочевой модели использования пастбищ, когда они принадлежат общине, но не конкретному лицу.
Вопрос о национальных стереотипах поведения и развития товарно-рыночных отношений наглядно встал перед всеми новыми государствами и стал предметом обсуждения представителей различных народом. Например, В.М. Межуев, считал, что русский крестьянин далек от рынка, точно также как и казахские интеллигенты, считал, что кочевник и рынок несовместимы. "Русский крестьянин в массе своей не был товаропроизводителем, не имел опыта самостоятельного экономического, то есть полностью ориентированного на рынок, хозяйствования" [250].
И в этом утверждении нет ничего нового. Резкий поворот к новым экономическим отношениям, гигантская реформа, всегда вызывали ностальгические, почвенные идейные построения. Еще А. Герцен решительно отрицал необходимость для России "пройти через все фазы европейскго развития". По его мнению "Элементы, вносимые русским крестьянским миром, - элементы сародавние, но теперь приходящие к сознанию и встречающиеся с западным стремлением экномческого переворота, - состоят из трех начал, из: 1) права каждого на землю, 2) общиного владению ею, 3) мирского управления. На этих началах, и только на них, может развиваться будущее России" [251].
В данном случае можно говорить о сходстве с комплексом, характерном для многих стран "третьего мира". Несмотря на свое искреннее тяготение к деревне, интеллигент, адепт популистской идеологии, уже достаточно давно - как правило, в рамках третьего-четвертого поколения - является человеком городским. Деревню, как таковую, он или совсем не знает или знает крайне поверхностно, а зачастую и не стремится ее постигнуть. Для него крестьянство, община, народ нередко играют роль лишь идеологических символов, того "икса", который надо поставить под идейную конструкцию, с тем, чтобы ее построение приобрело законченность [252].
В данном случае сказывается то обстоятельство, что и крестьянство, и интеллигенция оказываются в положении наиболее ущемленных слоев, которые ощущают утрату прежних ценностей и сильные сомнения в том, что принесет им будущее. Тем более что интеллигенция тоталитарного режима, находившаяся в относительно привилегированном положении, совершенно не вписывается как социальная группа в рыночные отношения. И утрата былого статуса воспринимается как крушение всей системы ценностей. Поэтому крестьянство, которое также подвергается серьезному испытанию, воспринимается интеллигенцией, как последний носитель традиционного коллективизма, общинности, "национальной духовности", на котором произрастает она сама.
Тем не менее, интеллигенция новых государств, в том числе и Центральной Азии, оказалась неспособной сформировать достаточно цельное учение, идеологию, которые достаточно активно разрабатывались в других странах в условиях крушения общины. Достаточно вспомнить выдвинутую М. Ганди концепцию национального развития на основе общинных традиций индийской деревни, от которой в статьях центрально-азиатских писателей осталось перефразированное утверждение - "Если деревня исчезнет, то Индия исчезнет тоже". (Аналоги - "если исчезнет казахский аул, то исчезнет и казахская нация", "узбекская махалля, носительница узбекского духа" и т.п.). В спорах о частной собственности на землю приводятся те же аргументы - "земля должна принадлежать государству, ибо разве не сказано, что земля божья".
Община также как и для лидеров третьего мира, отождествляется с нравственностью. Например, бирманский лидер Не Вин, объяснял упадок морали и нравов ослаблением влияния традиционных ценностей. И в уста современных традиционалистов можно вложить слова Не Вина "Я ратую за сохранение нашей культурной традиции потому что теперь горожане, включая и меня, даже не могут правильно говорить по-бирмански. Это могут только те, кто живет в деревне" [253].
Как считает А.С. Железняков "в исторической литературе утвердился стереотип "ущербности" кочевого скотоводства, связанный с представлением о его экстенсивности, стадиальном отставании от земледельческого производства. Этот стереотип породил убежденность в том, что монгольские степи отторгают рыночные отношения из-за невозможности преодолеть натуральный характер традиционной экономики. Однако опыт развития Монголии в последние годы убедительно свидетельствует, что оценка кочевого скотоводческого хозяйства как экстенсивного не выдерживает критики. В основе его производственного цикла лежит забота о высокопродуктивном одомашненном стаде, отнюдь не сводящейся к одному только расширению пастбищ, но состоящей во многом в дополнительных затратах живого и овеществленного труда - выхаживании молодняка, организации своевременной случки скота, выборе лучших пастбищ, переработке животноводческой продукции; за этими операциями - вековые навыки и отработанная техника многих поколений скотоводов.
При неуклонно растущем населении страны и сокращении пастбищных угодий поголовье скота в Монголии в последние десятилетия не сокращается, а наоборот, заметно увеличивается (только в 1995 г. по сравнению с 1994 г. прирост составил 1,8 млн. голов или 6,6%). Неубедительными в свете этих фактов представляются и утверждения о стадиальном отставании кочевого скотоводства от традиционного земледелия. Первое даже больше второго сопоставимо с промышленным производством, поскольку состоит из более длинной череды последовательных операций по переработке исходного материала. Вопрос о натуральном характере скотоводческих хозяйств монголов связан не с особенностями традиционного кочевого строя, а с общими условиями их развития. Вне контекста мирового рынка кочевые хозяйства монголов до недавнего времени являлись натуральными или полунатуральными. В контексте же отношений с внешним миром они составляли звенья товарной экономики Монголии, оказавшейся аграрно-сырьевым придатком развитых стран. До революции 1921 г. преодоление натурального характера хозяйств монгольских скотоводов тормозилось лишь неразвитостью товарно-денежных отношений, а в последующие десятилетия - антирыночной политикой государства. Ныне кочевые хозяйства поставлены в условия формирующегося рынка, ускорилась их дифференциация" [254].
По мере развития товарно-денежных отношений происходило включение в нее хозяйств кочевников. Неприспособленность кочевников Центральной Азии к рынку и его ментальное отторжение - еще один миф, порожденный современной эпохой. Основная причина этого мифа - формирование в некоторой части интеллигенции пасторальной картины натурального хозяйства кочевников, которые, обладая всеми нравственными критериями идеального общества, не знали "грязных" денежных отношений. И это было справедливо к казахскому обществу, пока еще не включенному активно в товарно-денежные отношения. Например, А.И. Левшин описывает следующий случай "Однажды спросил я одного владельца 8 000 лошадей, почему он не продает ежегодно по некоторой части табунов своих. Он отвечал мне: "Для чего стану я продавать мое удовольствие? Деньги мне не нужны; я должен запереть их в сундук, где никто не увидит их. Но теперь, когда табуны мои ходят по степям, всякий смотрит на них, всякий знает, что они мои, и всякий говорит, что я богат" [255].
Но еще несколько веков ранее, в 13-14 веках, во всех монгольских государствах купцам отводилось почетное место. Здесь они именовались "уртак" и обозначали купца, который торгует в качестве ханского торгового агента.
С установлением твердой колониальной власти в регионе и развития караванной торговли, номады начали приспосабливаться к новой ситуации и включились в данный вид отношений. И речь идет не только о взимании различных "подарков" за проход караванов. Казахи активно включаются в процесс поставки для караванов верблюдов и организацию прохода караванов через степь. За доставку товаров в Хиву или Бухару в один путь плата за каждого верблюда, смотря по обстоятельствам, доходит от 35-50 до 100 рублей ассигнациями [256].
Основная продукция скотовода - скот, также активно продавалась в различных регионах. О преимуществах разведения скота и его продажи пишет в "Основаниях политической экономики" Карл Менгер: "В ранние периоды хозяйственного развития большинства народов Старого Света товаром, обладавшим наибольшей способностью к сбыту, стал скот. У номадов и всех народов, переходящих от кочевого состояния к земледельческому хозяйству, главную часть состояния отдельных лиц составляют домашние полезные животные, их способность к сбыту простирается на всех хозяйствующих субъектов и определяется ввиду отсутствия искусственных путей сообщения и того обстоятельства, что скот сам себя транспортирует (в ранние периоды культуры почти без издержек), более широкими пространственными границами, чем у большинства других товаров. Скот представляет собой товар с достаточной способностью сохраняться, издержки на его содержание всюду, где много лугов и где он содержится не в особых помещениях, чрезвычайно малы, и на той степени культуры, когда каждый стремится обладать как можно большими стадами, вряд ли мыслимо переполнение им рынка, так что все благоприятствует его способности к сбыту и во временном, и в количественном отношении. В период, о котором мы здесь говорим, нет другого товара, по отношению к которому так совпали бы условия широкой способности к сбыту. Если мы прибавим ко всему этому, что при таких обстоятельствах, несомненно, обмен полезных животных был развит больше, чем торговля другими товарами, то, конечно, скот представится нам как товар, обладающий большей способностью к сбыту, чем все остальные, как естественные деньги" [257].
Участие в торговле и экспорт во все времена были источником жизнедеятельности населения степи. О торговле лошадьми подробно пишет Ибн-Батута. Он рассказывает, что Дешт-и-Кыпчак славился своими конями. Лучшие из них стоят на месте от пятидесяти до шестидесяти дирхемов. Лошадей этих вывозят в ряд стран, особенно в Индию. Караван доходит до шести тысяч конских единиц. Золотоордынские купцы выручали больше деньги, несмотря на значительные путевые расходы и высокие пошлины, ибо в массе продавали своих коней не дешевле ста динаров серебром [258].
Высокая цена лошадей в Южной Индии была связана с тем, что регулярный ввоз этих животных имел важное значение. В Южной Индии лошадьми пользовались не как тягловой силой в хозяйстве, а только для верховой езды и главным образом в армии. Еще основатель Бахманидского государства Ала-ад-дин Первый Бахман Шах (1347-1358) подчинил себе большую часть Декана, включая морское побережье с портами Гоа и Дабул. Его преемники вели постоянные войны с соседними индийскими государствами - Виджаянагаром на юге и Телинганой на востоке. Основной причиной военных столкновений было соперничество за обладание плодородной и богатой алмазами долиной Райчур, за морское побережье с портом Гоа. Благодаря превосходству в коннице Бахманиды часто выходили победителями в этих войнах. Однако в Южной Индии нигде не было развито коневодство. Ее природные условия оказались неблагоприятными для размножения лошадей. Поэтому правители страны всячески поощряли ввоз лошадей [259].
Боевые кони доставлялись из золотоордынских степей. Этих "татарских" лошадей купцы покупали по 8-10 динаров за голову, а затем перегоняли в Хормуз, причем в караване было до 6 тысяч лошадей. В Индии с купцов взимался "закат" (2,5%). Малоценные лошади продавались по 100 динаров за голову, на лучших лошадей цена доходила до 500 динаров и выше. Таким образом, прибыль купцов была очень высокой [260].
"В свое время П. Рычков отмечал, что казахи Малой орды ведут внешнюю торговлю с Россией в основном через Оренбург и Троицкую крепость, и на юге - с Хивой. По его сообщению в начале второй половины 18 в. промышленники, торговцы на Оренбургской линии ежегодно покупали у казахов до 10-15 тыс. лошадей и 40-50 тыс. баранов. По данным Георги, к концу того же столетия казахи только в одном городе Оренбурге продавали ежегодно около 150 000 голов мелкого рогатого скота... Южные и юго-восточные районы Казахстана вели оживленную торговлю со среднеазиатскими ханствами и Китаем [261].
Основным торговым партнером кыргызов до присоединения к России были государства Средней Азии и города Восточного Туркестана. Кыргызы вели меновую торговлю с местным оседлым населением Восточного Туркестана, обменивая скот и продукты скотоводства на ремесленные изделия, в особенности на шелковые и хлопчатобумажные ткани. Вот весьма показательная фраза китайского источника: "Любят китайский фарфор, чай, шелк, полотно, табак, вино и ценят эти вещи наравне с драгоценностями". После установления власти Цинов правительство предпринимало меры по урегулированию торговли с казахами и кыргызами, при этом даже указывало им лучшие места для торговли и получения большей прибыли [262].
Резко усилилась товарность кочевых хозяйств в начале 20 века. Оборот ярмарок в Акмолинской, Семипалатинской и Уральской областях с 16,7 млн. рублей в 1896 г. возрос до 89 млн. Рублей к 1900-1902 гг., т.е. более чем в 5 раз. В Тургайской области в 1900 г. и в Уральской - в 1901 г. было продано скота и продуктов животноводства на 16,5 млн. рублей, а в конце десятилетия - уже более чем на 20 млн. рублей. В 1911 году в Акмолинской области было более 200 ярмарок и торжков, обороты которых достигли 16 млн. рублей, а в 1912 г. - 23,5 млн. рублей. Вывоз скота и сырья из Казахстана быстро увеличивался после постройки железных дорог. Средняя годовая перевозка мяса из Казахстана по Сибирской магистрали в 1901-1904 гг. составила 1,7 млн., в 1907-1910 гг. - около 2 млн. и в 1912 г. - 1, 5 млн. пудов. По Ташкентской железной дороге в 1907-1910 гг. ежегодно отгружалось 466 тыс. пудов, а в 1911 г. - 1,1 млн. пудов мяса [263].
О развитии товарного скотоводства достаточно много литературы. Им занимались многие народы региона, в том числе и полуоседлые узбеки. Как пишет К. Шаниязов, хорошими мастерами-овцеводами считались представители родоплеменных групп узбеков (тюрк, карлук, локай, кипчак, катаган, юз, кырк и др.), а также среднеазиатские арабы. Овцеводство составляло заметную часть хозяйства и у оседлых узбеков, особенно у крупных баев, которые составляли большинство скотопромышленников. Овцеводство у узбеков издавна имело товарное направление. Каракульские смушки - основная продукция каракулеводства - шли на рынок. В начале ХХ в. на внутренний рынок Бухарского ханства поступало в год для продажи до 120 000 штук каракульских смушек [264].
По мере развития товарных отношений росла и социальная дифференциация кочевого общества. Из материалов повторного обследования казахских хозяйств в Кокчетавском уезде Акмолинской области в 1907 году видно, что в уезде 5453 хозяйств из 8178 занимались промыслами. Из них доля бедных хозяйств составляла 6155, или 83,1%, средних - 980, или 13,3% и богатых - 271, или 3,6%. Авторы обследования очень метко заметили, что "бедность, таким образом, является главным двигателем в развитии промыслов [265].
Аналогичная ситуация была и в Туркменистане. Как пишет В. Басилов, туркмен к земледелию толкала экстремальная ситуация. "Из рассказов стариков следует, что скотоводы брались за плуг не от хорошей жизни. Например, семья, в которой вырос Сахет Газак..., впервые занялась земледелием в 1914 г. В этот год умерли отец и мать Сахет Газака, и семью из трех братьев и одной сестры возглавил 25-летний старший брат, по профессии ювелир. Именно тогда он соорудил плотину для совма в местности Гара-Йылган [266].
Росла и товарность хозяйств. В семи уездах Тургайской и Уральской областей свыше 60 процентов проданных лошадей и 58 процентов баранов и коз принадлежало баям [267]. Разложение натурального хозяйства отражалось в многочисленных документах начала 20 века. Например, в служебном описании Семипалатинской области 1901 г. говорится следующее: "Среди киргиз натуральное хозяйство начинает сменяться денежным, а вместе с тем незаметно меняются и нормы обычного права... Современный киргиз без денег обойтись не может, он связан многими нитями с русским рынком" [268].
Резкое социальное расслоение и развитые рыночных отношений привело к кризису кочевого сообщества и оседанию по различным мотивам номадов. Для большинства кочевников основной причиной стало изменение мотивации разведения скота. В новых условиях стадо стало не только атрибутом богатства, но и включался в товарный оборот. Это повлекло изменение отношений внутри кочевой общины, концентрации средств производства в одних руках. Оседание и переход к земледелию осуществлялся и под влиянием разорения кочевников. Уже к началу 20 века земледелие в Казахстане развивалось не только в скотоводческо-земледельческой, но и в скотоводческой зоне.
Это видно из данных по Атбасарскому уезду, где из 12837 хозяйств земледелием занималось 3938. Как отмечал статистик Е. Яшнов "огромная роль земледелия в современном кыргызском (казахском) хозяйстве Аулие-Атинского уезда не подлежит никакому сомнению. Чисто скотоводческое хозяйство здесь почти исчезло, уступив место хозяйству смешанного типа, или даже чисто земледельческому. В исследованной части уезда не занимающихся хлебопашеством кибиток - всего 2776, или 7,9%, но из них 2131 (76,7%) представляет собой некочующий, лишившийся скота и обезземелившийся пролетариат, живущий продажей своей рабочей силы или помощью сородичей [269].
Земледелие развивалось и крупными скотоводами, которых привлекали возможности получения прибыли в этой сфере производства. Как отмечал Б. Сулейменов, чем богаче сеющее хозяйство скотом, тем быстрее в нем развивается земледелие, и в первую очередь товарное. Следует в этой связи заметить, что Кустанайский уезд в развитии товарного земледелия не отставал от других соседних уездов, а по темпам развития к началу 20 века даже обогнал Актюбинский и другие. Только в одной Саройской волости 17 крупных байских хозяйств имели посевную площадь более 100 десятин каждое. В Семиреченской области баи "на своих пашнях оставляли наемных рабочих, для контроля за которыми, пишет П.П. Румянцев, - нередко спускался с джайляу за 100-150 верст" [270].
А. Букейханов писал о состоянии казахского общества в начале 20 века следующим образом "Казахи осели на землю, привычное, старое представление о них, как о вечно кочующем народу является простым анахронизмом и свидетельствует лишь о невежестве нашей бюрократии" [271].
Массовая колонизация степи приводила к симбиозу нового земледельческого населения и кочевников. В литературе описывается, в качестве типичной, следующая модель образования русских поселений: "Влиятельный киргиз привлекает или из жалости принимает два-три двора, входит во вкус получения дохода за усадьбу, покос или пашню деньгами или испольной работой, расширяет дело все более и более, пока заимка не превращается в поселок из 20-30 и более дворов" [272].
Внешнее воздействие привело к кризису кочевой цивилизации. Отторжение земель в ходе крестьянской колонизации, разрушение общины в результате коллективизации, индустриализация и освоение целины, прибытие в Казахстан огромной массы переселенцев оказали огромное влияние на развитие республики.
Тем не менее, прослеживается эволюционность развития духа в условиях резкой ломки материальной культуры. Первые шестьдесят лет интенсивных изменений начала 20 века проистекали при активном приспособлении к ним практически двух поколений людей. Высокая адаптивная способность в немалой степени объясняется мобильностью сознания кочевника, способного активно приспосабливаться к изменяющейся среде обитания. В связи с этим сохранились традиции, обычаи и ценности казалось далеких эпох. Тем более что Казахстан только вступал в стадию рыночных отношений. А это означало, что буржуазное классовое сознание не проявилось в высокой степени и на ментальном уровне. Попытки коммунистической партии увидеть традиционные классы в кочевой среде привели к общенациональной трагедии. В Казахстане баи и султаны были носителями иных социальных функций, нежели кулаки и дворяне в России, не говоря уже о высших классах Западной Европы. Поэтому классовые отношений, даже социалистические, не смогли преодолеть связи первичного типа.

ПРИМЕЧАНИЯ

250 Межуев В.М. Национальная культура и современная цивилизация. - Освобождение духа. М. Политиздат. 1991., с.263.
251 Утопический социализм. Хрестоматия. М. Политиздат. 1982. С.406.
252 Хорос В.Г. Идейные течения народнического типа в развивающихся странах. М. "Наука". 1980. с.87.
253 Хорос В.Г. Идейные течения народнического типа в развивающихся странах. М. "Наука". 1980. с.159.
254 Железняков А.С. Монголия социалистическая и постсоциалистическая. - Восток, 1996, номер 6, с.109-110.
255 Левшин А.И. Описание киргиз-казачьих или киргиз-кайсацких орд и степей. Алматы. 1996, с.327.
256 Бекмаханов Е.Б. Присоединение Казахстана к России. М., изд-во АН СССР. 1957. с.28.
257 http://ek-lit.agava.ru/mensod.htm
258 Греков Б.Д., Якубовский А.Ю. Золотая Орда и ее падение. М., Богородский печатник, 1998., с.118.
259 Кудрявцев М.К. Индия в 15 веке. В кн. "Хождение за три моря Афанасия Никитина. 1466-1472 гг.". М.-Л., Издательство АН СССР. 1958., с.153-157.
260 Там же, с.206.
261 Зиманов С.З. Политический строй Казахстана конца 18 и первой половины 19 веков. Алма-Ата, 1960, с.48-49.
262 Сушанло М.Я., Супруненко Г.П. Сведения китайских источников о хозяйственной жизни киргизов в 18 в. - В Сб. Казахстан, Средняя и Центральная Азия в 16-18 вв. Алма-Ата. Наука, 1983., с.90-91.
263 Сулейменов Б. Аграрный вопрос в Казахстане в последней трети 19-начала 20 в. (1867-1907 гг.). Алма-Ата, 1963, с.77.
264 Шаниязов К. Отгонное животноводство у узбеков. - Очерки по истории хозяйства народов Средней Азии и Казахстана. Ленинград, Наука, 1973., с. 89-90.
265 Турсунов Х. Восстание 1916 года в Средней Азии и Казахстане. Ташкент, 1962, с.125.
266 Басилов В.Н. Хозяйство западных туркмен-иомудов в дореволюционный период и связанные с ним обряды и верования. - Очерки по истории хозяйства народов Средней Азии и Казахстана. Ленинград, Наука, 1973., с.187.
267 Сулейменов Б. Аграрный вопрос в Казахстане последней трети 19-начала 20 в. (1867-1907 гг.). Алма-Ата, 1963, с.81.
268 Казахстан накануне Октября. Алма-Ата, 1968, с.225.
269 Сулейменов Б. Аграрный вопрос в Казахстане последней трети 19-начала 20 в. (1867-1907 гг.). Алма-Ата, 1963, с.207, 221.
270 Сулейменов Б. Аграрный вопрос в Казахстане последней трети 19-начала 20 в. (1867-1907 гг.). Алма-Ата, 1963, с.97.
271 Казахи о русских до 1917 года. Оксфорд, 1985., с.26.

Глава XI. Модернизация или соревнование цивилизаций

"Каждая эпоха имеет свое представление о справедливости,
с которым можно соглашаться или не соглашаться,
но которое, прежде всего, нужно понять".
(С.Лем. Сумма технологий)

Развитие цивилизаций нельзя рассматривать как однолинейный прогресс. Тем более что время существования цивилизаций, преемственность их на одной и той же территории вовсе не обязательна. В связи с этим возникают различные коллизии, когда в определенные промежутки времени в эпоху варварства оказываются погруженными наследники древнейших культур.
Ярким примером может послужить эпоха крестовых походов, когда европейское рыцарство стремилось освободить святой город от мусульман. Начало первого крестового похода было ознаменовано массовой резней в еврейских кварталах европейских городов. Масштабные погромы прошли в городах Руан, Реймс, Верден, Кельн, Шпейер, Вормс, Трир, Магдебург, Прага, Мец, Регенсбург и других. Движение на Восток напоминало проход армии через вражескую территорию и также сопровождалось массовыми грабежами, убийствами, разрушением городов. Как пишут Д.Р. Жантиев и И.Ю. Кудряшов: "Для цивилизаций Востока и Византии рыцари Европы были варварами - франками и норманнами - бесчинства, чинимые ими на Балканах и даже в окрестностях самого Константинополя, заставляли относиться к ним соответственно. При прохождении через византийские земли к ним была приставлена многочисленная печенежская конница, чтобы не допускать безобразий - варвары должны были конвоировать варваров... Арабо-мусульманская цивилизация в IX - XI веках достигла своего наивысшего расцвета. Именно в это время окончательно сложилась система мусульманского права, с развитием арабского литературного языка и письменности обогащается поэзия и литература, созданы выдающиеся произведения в области теологии, философии, истории, географии, филологии, математики, медицины, химии... Как справедливо отметил известный французский историк Жак Ле Гофф, в X-XIII веках Восток явно превосходил Запад по степени развития денежного хозяйства, городской цивилизации и производству предметов роскоши. В этой связи тем более смешным представляется образ крестоносца как носителя "высокой европейской культуры" - обитателя преимущественно деревянных замков (каменными они станут лишь в XIII - XIV веках) и небольших городков (город в 5000 жителей считался в Европе XI века уже довольно крупным) суждено было встретить на Ближнем Востоке высокоразвитую городскую культуру ("среднестатистический" арабский город Сирии и Палестины в эпоху крестовых походов насчитывал 30-40 тысяч жителей).
Мы хотели вначале сравнить уровень развития цивилизаций арабской и европейской; однако оказалось, что сравнивать не с чем - они находились не то чтобы на разных уровнях - они различаются скорее не количественно, а качественно" [273].
Можно привести множество примеров нападений на торговые города и государства со стороны славян с целью захвата добычи или получения дани-откупа. Таким нападениям неоднократно подвергалась Византия. В "Истории Табаристана" Мухаммеда аль-Хасана описывается поход русов в 909 г., когда ими были взяты Абесгун и Макале, и нападение их в следующем, 910 г. на Сари, Далейман и Гилян. Все три раза русские были отбиты местными правителями, но успевали скрыться с большой данью. Набеги на каспийские города стали частью промысла русских дружинников [274].
Проблема модернизации являлась одной из ключевых в общественных науках 20 века, прежде всего в период после второй мировой войны. Модернизация осуществлялась и в республиках Советского Востока. По мнению ряда исследователей, существует несколько образцов, "характерных для большинства стран, где происходит модернизация.
1. Наблюдается переход от простых традиционных методов производства (например, ткачества вручную) к применению научных знаний и технологий (например, внедрение механических ткацких станков).
2. В сельском хозяйстве выращивание на небольших участках земли всего необходимого для собственного потребления сменяется созданием коммерческих сельскохозяйственных предприятий в широком масштабе. Это предполагает оплату за урожай наличными деньгами, покупку сельскохозяйственной продукции на рынке и часто использование труда наемных сельскохозяйственных рабочих.
3. В промышленности происходит замена использования силы животных и людей машинами, приводимыми в движение мотором. Вместо плугов, запряженных быками, - тракторы, управляемые наемными работниками.
4. Происходит урбанизация сельских поселков, главное значение приобретают города" [275].
Модернизация данный процесс сопровождается изменением социальной структуры общества, разрушением традиционных связей и формированием новых. Одним из ведущих условий является преодоление коллективизма, общинности, расширенной семьи и переход к индивидуализму, повышение уровня грамотности. Тем не менее, данный индикатор не может служить единственным показателем модернизации. "Анализ исторических процессов показывает, что простое разрушение традиционных форм (будь то семья, община или политическая структура) не гарантирует развития жизнеспособного современного общества, но даже наоборот, часто ведет к дезорганизации и хаосу. По словам Ш.А. Айзенштадта, стало ясно, что наличие начальных социодемографических и структурных признаков модернизации - таких как современное образование, рост грамотности населения, урбанизация, средства массовой информации и т.п. - есть необходимое условие, но не гарантия дальнейшего процесса модернизации" [276].
Более того, новейшая история показывает возможности сочетания традиционных и новейших форм, которые могут даже поддерживать друг друга. Более того, "укоренившиеся традиции играют основную роль в сохранении стабильности общества, переживающего болезненные перемены" [277].
Будущее стран Центральной Азии после распада СССР выглядело не слишком оптимистичным. Например, Пол Кеннеди писал о том, что "Независимость прибалтийских государств и некоторых мусульманских республик на юге сама по себе не будет, вероятно, иметь особого значения, поскольку этим приграничным территориям все же придется договариваться с Москвой о действенных торговых взаимоотношениях. Однако полная независимость таких более крупных и богатых ресурсами республик, как Казахстан, - не говоря уже об Украине, бывшей житнице СССР и одном из основных поставщиков угля и промышленной продукции, - нанесет тяжелый, возможно смертельный, удар по всяким надеждам на создание реформированного союза... Как бы ни складывалась судьба государств - преемников Советского Союза, они явно не подготовлены к новым глобальным переменам" [278].
Единственное условие наряду с необходимыми признаками модернизации - участие основной части населения в процессе модернизации через развитие демократии. Только в том случае, если критическая масса населения участвует в управлении государством, освоении рыночных отношений, получении необходимой квалификации и образования, восприятия научно-технического прогресса и новой технологии - только тогда можно говорить о сущностной модернизации общества. Иначе говоря, народ должен стать субъектом процессов, а не объектом перенесения и внедрения модернизации.
В этом случае весьма важна психологическая составляющая модернизации. Формирование нового типа мышления характерно для процесса модернизации, который поддерживается и осуществляется именно этой прослойкой граждан. Алекс Икелес и Дэвид Х. Смит провели обследование шести тысяч мужчин из шести развивающихся стран, пытаясь обнаружить, существует ли совокупность характерных черт, отличающих "современного мужчину". Если да, то, какие аспекты социальных перемен оказали влияние на его мировоззрение? По данным исследования они сделали вывод, что типичный мужчина - "Хорошо осведомленный гражданин, участвующий в общественной жизни; он твердо уверен в своих силах, отличается самостоятельными взглядами, не поддается влиянию традиционных установок, проявляет особую независимость, принимая важные решения об устройстве своих личных дел; он готов воспринять новый опыт и новые идеи; для него характерны относительно широкий кругозор и гибкость мышления" [279].
Модернизация означает формирование новой социальной структуры, которая на определенном этапе, и достаточно длительном, совмещается с прежними группами. Это ведет не только к усложнению социальной мозаики общества, но и к необходимости формирования новых систем отношений между ними. Борьба между традиционными и новационными группами не всегда означает нарушение внутреннего единства и прекращение развития. Если же общество способно к урегулированию отношений между новыми и старыми группами и между группами внутри них, то оно вырабатывает новые механизмы и изменяет прежние механизмы социальных отношений. Формирование новых слоев населения (бизнесмены, государственные служащие, менеджеры, инженеры и т.д.) и повышение их удельного веса в структуре общества неизбежно приводит к появлению интереса к политической деятельности, стремлению выразить собственные специфические запросы в политической форме. Но если не созданы условия для удовлетворения их требований, согласования позиций с другими группами населения, это приводит к политической нестабильности. Модернизация должна быть поддержана основной частью общества, а не только локомотивными группами.
Сохранение некоторых архаичных политических надстроек, например, конституционной монархии при переходе к современному обществу, была достигнута лояльность традиционалистских и чиновничьих слове населения, а также армии. Особенно ярко это проявилось в Испании, где монархия сыграла консолидирующую роль вокруг идеи демократизации страны, а король Хуан Карлос Второй - в подавлении про-франкистского путча. Япония пережила военную катастрофу и сплотилась вокруг новых идей во многом благодаря сохранению монархии как символа единства нации. Не абсолютизируя этот опыт, можно согласиться с идей о том, что "в тех же странах, где в результате революции монархия была свергнута и упорядоченное правопреемство оказалось нарушенным, пришедшие на смену монархии республиканские режимы оказались неспособными обрести законность в глазах важнейших слоев населения вплоть до пятого послереволюционного поколения или и того позже" [280].
Об этом говорил и знаменитый Лоуренс Аравийский - "Мятежники, в особенности победившие мятежники, являются, естественно дурными подданными и еще худшими правителями" [281].
Вместе с тем, в оценке ситуации в регионе существует опасность оценивать архаичные формы как продолжающие действовать, и даже доминирующие. В конфликтах и взаимоотношениях элит на территории Таджикистана, Кыргызстана, Узбекистана, Казахстана, Туркменистана всегда ищут инерцию клановых, племенных, территориальных взаимоотношений начала прошлого века и более раннего периода. И речь уже идет о противостоянии трех жузов в Казахстане, Юга и Севера в Кыргызстане, представителей различных оазисов и кланов в Узбекистане, Туркменистане, регионов в Таджикистане. Гипертрофированность этого подхода приводит к новым мифам в оценке реальной ситуации. Совершенно аналогичным образом можно расценивать ситуацию в Европе, если использовать те же понятия, что используются применительно к Центральной Азии.
Ведь "даже сегодня жители некоторых областей в Италии, Франции и Испании считают жителей других регионов "иностранцами" в такой степени, что всем известное недоверие шотландцев к англичанам кажется довольно безобидным" [282]. При обозначении некоторых противоречий как трений между христианскими фундаменталистами и светскими властями, а политические интересы европейских регионов - клановыми, вполне можно говорить о том, что борьбу ведут родовые группы. Например, в двадцатые годы внутрипартийную борьбу некоторые пропагандисты в республиках центрально-азиатского региона объясняли как борьбу рода Сталина против рода Троцкого.
Тем не менее, феномен активного обсуждения проблемы трибализма среди исследователей и околонаучных кругов имеет свое объяснение. Об этом, кстати, писал американский исследователь Б. Рубл: "Чтобы обрести чувство уверенности и стабильности в неустойчивом мире, интеллектуальные, профессиональные и культурные элитарные группы во всех обществах, переживающих быстрые социальные изменения, часто обращаются к традициям прошлого. Этот поиск усиливает привлекательность традиционных форм культурного выражения, зачастую приводя к попыткам продемонстрировать именно через них исключительность и необычность таких групп. Во все времена стремление принадлежать к какой-то группе служило основой для политических действий" [283].
Систематическая деятельность по преобразования общества приводила к стабильной нестабильности, когда место и роль конкретного индивида, не говоря уже о принадлежности к устойчивой группе, были крайне размыты и изменчивы. В течение семидесяти лет социальная структура общества была подвержена мощнейшим деформациям, за исключением, пожалуй, 70-х годов прошлого века. Кризис системы, прежде всего экономический, разразившийся к началу 80-х годов, вновь привел систему к резким изменениям. Сильнейший удар нанес социальной структуре и индивиду распад СССР и формирование нового типа экономических отношений.
Самому сильному воздействию подверглись массы кочевого населения в период коллективизации и оседания. Нужно учесть, что оседание началось достаточно широко еще в период 19 века, когда происходила колонизация Казахстана и сужение поля кочевого образа жизни. При этом происходило мощное перемешивание родов и племен всех трех жузов. Поэтому во многом родовое деление не совпадает с традиционными регионами проживания. Это факт отмечали еще советские этнографы. Например, родоплеменной состав населения Жендика - одного из старейших аулов колхоза "Жетысу" выглядел следующим образом - основное ядро составляли потомки семи отцов - представители разных родов и племен Старшего жуза. Они осели на берегу Каратала и стали жатаками, образовав оседлый аул Жетыата. Другая часть - потомки пришельцев из междуречья Волги и Урала, казахи Младшего жуза рода джагалбайлы племени жетыру. Наконец, третья часть населения Жендыка - это татары и чалаказаки, потомки пяти казанских татар, бежавших во второй половине 19 века от солдатчины и обосновавшихся здесь. Все они были холостые и тут женились на казашках. Их потомки тоже роднились с казахами [284].
В Центральной Азии происходит процесс миграции, и не только миграции населения за пределы региона, но и в города в поисках оплачиваемой работы. Нищета сельской жизни заставляет крестьян покидать землю и устремляться в город. Естественно, в этих условиях произошла мощная переоценка традиционных ценностей, их идеализация. Воображаемые и реальные экономические, социальные, психологические связи сталинаполнять определенным смыслом воображаемые традиционные связи, представлявшиеся наиболее устойчивыми в условиях перемен.
А это означает пересмотр властных полномочий в сторону расширения участия в них общества. Иначе говоря, учет интересов и старых и новых групп населения, формирование консенсуса между ними должно опираться на широкую социальную базу и политическую платформу. На определенном этапе возможен бонапартизм, но реальный прогресс требует либерализации всей системы и формирование реальной демократии. Сложение устойчивой системы интересов различных групп населения не может возникнуть в кратчайшие сроки. Да и сам механизм согласования требует постоянной перестройки. В связи с этим на начальном этапе резко повышается роль государства в развитии экономики и общества. Поддержание необходимого баланса между различными группами населения, обеспечение его основных потребностей, осуществление общепринятых функций защиты граждан, границ, экономики в условиях глобального кризиса и пребывания в неустойчивом окружении делает необходимым высокую степень участия государства в экономике и общественном развитии.
К сожалению, опыт Африки показывает, что под давлением Запада программы структурных реформ осуществляются в большинстве африканских стран в тесной связке с процессом демократизации. Однако вместо провозглашаемого подъема реализация этих программ приводит "к настоящему краху экономики африканских стран... Опыт развития других не западных регионов также не подтверждает тезиса о минимальной роли государства. Государство было и остается главным инструментом развития тех азиатских государств, которые осуществили резкий экономический скачок" [285].
Косвенным образом это подтвердил Государственный секретарь США Дж. Бейкер, который связал финансовый кризис, охвативший Россию и Восточную Азию со слабостью финансовых систем и недостаточным государственным регулированием [286].
Парадоксом является то, что осуществление либерализации требует высокой степени участия в этих процессах государства, а не наоборот. Государство придает импульс развитию демократии, но и само оно испытывает данную необходимость не только в силу осознания этой необходимости лидерами или давления силы обстоятельств, но и требованиями части общества. По мере кристаллизации социальной структуры общества и формирования институтов гражданского общества на первый план выступает проблема перехода от традиционализма к демократии.
Развитие демократии не является прямолинейным процессом, и многое зависит от цивилизационных особенностей стран, способностей воспринимать не только демократические институты, но и системы взаимоотношений между ними, сформировать традицию. Как считает Э.Н. Комаров "В странах "догоняющего" развития демократизация неизбежно осуществляется посредством приспособления современных политических институтов к исторически сложившимся условиям (включая цивилизационные особенности, традиции) и, в конечном счете, к уровню модернизации данной страны. Это приводит к тем или иным ограничениям политической демократии, без которых оказываются невозможными существование и развитие данного общества. Но одно дело, когда рациональной признается необходимость определенных ограничений демократии и создаются условия для дальнейшей демократизации. И совсем другое, когда авторитаризм объявляется неизбывным и к тому же благотворным для "цивилизации" данной страны или региона. Когда за идеал общественного устройства выдаются бытовавшие повсюду в мире и кое-где еще сохранившиеся формы средневекового народного быта и общественной практики вроде "общинности", "соборности" и т.п., всецело контролируемые самодержавной властью, а то и служащие ее опорой. Когда из этой "национальной специфики" выводится "особый" путь развития страны, "восточный" либо именуемый как-то иначе, но обязательно превосходящий "западный" и все прочие "пути". Нужно со всей определенностью сказать, что такого рода "почвеннические", "фундаменталистские" взгляды и соответственно проповедь "особого пути" - консервативны, а чаще просто реакционны, независимо от субъективных стремлений их проповедников" [287].
Тем не менее, А. Мигранян и И. Клямкин еще в 80-е годы прошлого века утверждали о том, что политическое развитие России, а, следовательно, и других стран СНГ, будет идти от тоталитаризма к авторитаризму, и лишь затем к демократии. И в этом также нет ничего нового. "Еще в 50-е годы прошлого века американскими учеными Гарвардского университета была разработана концепция "нового авторитаризма" для исследования своеобразной политической формы, которая сложилась в процессе начальной стадии модернизации в странах "третьего мира". Основная ее идея состояла в том, что освободившиеся от колониальной зависимости страны Востока, пытаясь копировать современные западные модели демократического государственного устройства, впадали в политическую и социальную нестабильность и экономический хаос. По мнению американских ученых, причина этого заключается в том, что данные формы правления не соответствовали уровню экономического развития названных стран.
Для них нужна была не демократическая и политическая свобода, а, прежде всего политическая стабильность. Поэтому необходимо сосредоточить власть в руках "элиты" либо "просвещенного диктатора", значительно ограничив участие масс в политической деятельности, и дать "элите" возможность осуществить экономическую модернизацию" [288].
Данное мнение, как заметил А.М. Хазанов, "разделяется растущим числом ученых, как на Западе, так и в бывших коммунистических странах". В настоящее время очень немногие бывшие коммунистические страны перестали быть посттоталитарными и избежали авторитарной ловушки, а их развитие по либерально-капиталистическому пути уже достигло точки, от которой нет возврата назад. К числу таких стран он относит Польшу, Чешскую республику, Венгрию, Словению и с рядом серьезных оговорок также Литву и особенно Эстонию и Латвию. Все остальные страны представляют различные варианты посттоталитарного общества, в котором различные элементы прежнего тоталитаризма причудливо сочетаются с элементами авторитаризма, а иногда даже демократии, а в экономической сфере прежние социалистические и недалеко ушедшие от них государственно-монополистические институты и отношения сосуществуют с рыночными. В той или иной мере про все страны второй группы можно сказать, что государство в них слишком слабо там, где оно должно быть сильным (поддержание закона и порядка, включая равные для всех правила экономической игры, распространяющиеся на политику и практику приватизации), и слишком сильно там, где оно должно быть слабым (я имею ввиду его чрезмерное вмешательство в политику и экономику). По всем этим причинам западные, особенно западноевропейские варианты идеологической и политической ориентации (консерватизм, либерализм, социал-демократия) вообще не применимы к рассматриваемым государствам. Для их анализа необходимо выработать иные понятия и категории [289].
В данном случае необходимо вспомнить о том, что ни демократия, ни автократия не существуют в чистом виде. В связи с этим весьма затрудняет подход к пониманию ситуации теоретическая посылка о противоборстве и взаимном исключении процессов демократизации и автократизации. Оба эти процесса взаимодействуют между собой и в реальной жизни проявляются в виде тенденций. История знает достаточно много примеров перерождения демократических режимов в автократические и наоборот. В связи с этим вероятнее всего, необходимо говорить о преобладающей тенденции в развитии в конкретный данный отрезок времени.
Обществу предстоит преодолеть, пожалуй, самый важный барьер, который заключается не сколько в формировании новых и новых институтов, а представлений общества. Мощным толчком для Европы в борьбе с традиционализмом послужило то, что "вместо предположения о "естественности" социального неравенства, вследствие этого не нуждающегося в оправдании, рассуждение о гражданском обществе утвердило естественность равенства. Эта перемена произвела революционизирующее воздействие. Оказалось, что неравенство в статусе человека и обращении с людьми больше не могло считаться само собой разумеющимся; его нужно было оправдывать моральными принципами. Унаследованные формы субординации были, если так можно выразиться, обречены считаться преступными, пока не будет доказано обратное. Обеспечив метод критической переоценки наследственных социальных ролей, идея гражданского общества стала революционным инструментом, с помощью которого в Европе с течением времени был создан невиданный прежде тип социума - демократическое общество. Равенство перед законом заменило привилегию в качестве основополагающего принципа социальной организации. Иначе говоря, рассуждение о гражданском обществе вызвало радикальные изменения в существовавших в Европе ролевых структурах. Оно способствовало установлению первичной роли, или статуса, - статуса личности, роли, принадлежащей всем людям в равной мере и отличной от вторичных ролей, которые этим людям приходилось играть в жизни (ролей мужа, дантиста, солдата, дочери и т.д.).
В этом смысле данное рассуждение дистанцировало своих равных в моральном отношении агентов от их конкретных социальных функций, заставив их посмотреть на себя как на исполнителей специфических ролей, - иными словами, как на людей, чья идентичность не исчерпывается конкретной социальной ролью, которую им выпало играть. Именно этим демократическое общество в Европе отличается от традиционных обществ" [290].
Таким образом, переходный период может занимать достаточно длительное время. В современной литературе существует понимание того, что переходный период заканчивается в случае прихода к власти нового правительства, избранного в результате свободных выборов. Но практика показывает, что это всего лишь одна из ступеней развития. Бесповоротность развития создает иная ситуация, когда гражданское общество способно самостоятельно защитить себя от государства, стремящегося к подавлению личности и сужению свобод, бороться за сохранение и развитие демократии.
Существует и другая проблема - подмена понятий модернизации и вестернизации. К сожалению в отечественной литературе она не нашла своего отражения. Как отмечает С.П. Хантингтон, многие лидеры восточных стран проводили модернизацию, отвергая вестернизацию. Япония, Сингапур, Тайвань, Саудовская Аравия и в меньшей степени Иран стали современными, но отнюдь не западными обществами. Китай явно модернизируется, но, безусловно, не вестернизируется [291].
В Иране шах и технократия, внедрявшие европейскую модель общественного развития на иранскую почву, в целом игнорировали интересы традиционных слоев и цивилизационные особенности иранской национальной культуры. Они с высокой долей предубежденности относились к торговцам и в особенности не доверяли представителям базара. Недовольство курсом шаха подогревалось и тем, что монарх и властные круги нетерпимо относились к инакомыслию практически лишив общество самых элементарных свобод: слова, печати, митингов и собраний, создания политических организаций и т.д. Для борьбы с инакомыслием была активизирована тайная политическая полиция - САВАК, которая в ходе своей деятельности грубо нарушала права граждан и унижала их человеческое достоинство. В результате в иранском обществе зрел крупный конфликт, вызванный однобокостью реформ, проводившихся властью, которая изменила экономическое и социальное устройство общества, но не провела адекватных политических изменений. Авторитарные методы руководства, избранные шахом, способствовали росту напряженности в обществе и, в конечном счете, привели к общенародному взрыву [292].
Мы можем отметить и существование еще одного парадокса, широко распространенного в незападном мире. В определенных случаях демократия способствует приходу к власти традиционалистских и антизападных движений.
В этом отношении важную роль играет понимание самого становления демократии как процесса. В западных интерпретациях демократии акцент обычно делается на противопоставлении государства и власти, с одной стороны, и общества и граждан - с другой. И это естественно в условиях развитой демократии, развитого гражданского общества, где последнее имеет прочные рычаги давления на власть и "регулирования" ее вплоть до замены на очередных выборах. Однако на этапе начального развития демократии, в неразвитых или недостаточно развитых общественных условиях невозможно обходиться без активной роли государства, тем более для осуществления идей прогрессивного развития страны и модернизации общества в его движении в демократическом направлении. Есть большая философская глубина в идее историка-государственника С.М. Соловьева, который считает что "государство есть необходимая форма для народа, который немыслим без государства". Общий вывод здесь состоит в том, что фактор государства в одних исторических условиях должен играть и играет большую роль, чем в других, причем роль этого фактора с очевидностью возрастает в странах территориально обширных и с усложненной внутренней структурой населения или же в переходных социально-политических и экономических условиях, когда общество резко разделено" [293].
Если учитывать историю земледельческого Востока с ее мощной доминантой государства, сложившейся в силу множества причин, а также переходность современного состояния, поликультурность и многонациональность, сочетание архаичных и модернистских слоев, то значение государства резко возрастает. Государство, в силу несформированной системы гражданского общества и его отношений с властью, берет на себя основные функции в процессе модернизации и демократизации. В условиях нестабильного геополитического окружения, роста экстремизма, попыток направить развитие общества в русло перехода к фундаментализму, государство вынуждено избирать приоритетное направление в сторону сохранения стабильности укрепления безопасности. Перед большинством правящих режимов Центральной Азии не стоит дилемма - развитие демократии или авторитаризма. На начальном этапе стоит другая проблема - сохранение государства или его падение, погружение в хаос и открытую конфронтацию. В связи с этим развитие демократических процедур, свободных выборов, легализация политических организаций, может привести к прямо противоположным результатам. Государство вынуждено сдерживать не развитие демократии, а сужать возможности для прихода к власти экстремистских сил, пресекать попытки под демократическими лозунгами дестабилизировать ситуацию в стране. Но в данном случае мы можем говорить о пределах сужения демократии во имя развития.
Естественно, что "частая смена власти ... в периоды таких народных кризисов... признается далеко не желательной, ибо далеко не далеко наладить механизм власти, обладающей достаточной опытностью и распорядительностью в то время, когда страна в опасности, и дом, что называется, горит". Но вместе с тем, коллективное влечение к самосохранению руководит действиями государственной власти в отстаивании своего положения в стране. "Вот почему всякая власть под влиянием влечения к самосохранению защищает свое собственное существование, хотя бы даже в ущерб интересам народных масс. Лучшим, хотя и несовершенным, средством против этого являются перевыборы власти через определенные сроки, как только выяснится оппозиция большинства выборных представителей в каком-либо важном государственном вопросе" [294].
Предоставление доступа к законным политическим институтам путем использования законных механизмов при прозрачности политического процесса обычно способно обеспечить лояльное отношение новых групп к существующей политической системе и возможность ее модернизации на основе консенсуса. А это, в свою очередь, позволяет прежним группам сохранить свой статус, даже после отхода от власти. И более того, иметь возможность вновь вернуться к власти законным путем через демократические процедуры выборов.
Устойчивая и легитимная система смены власти является важным атрибутом демократии. Это понимание позволило Сэмуэлю Хантингтону сформулировать "тест двумя передачами власти". Согласно этому тесту, демократия становится необратимой (консолидированной) только тогда, когда "партия демократизаторов" уступает власть после поражения на выборах, а потом возвращается к власти в следующем электоральном цикле, т.е. в стране существуют как минимум две политические силы, способные и брать, и отдавать власть по демократическим правилам. Этот индикатор свидетельствует о наличии сформировавшейся и действующей системы демократических выборов, имеются прецеденты смены власти без ее узурпации и изменений действующих "правил игры" политической элитой, пришедшей к власти.
Разный цивилизационный потенциал определяет различный уровень восприятия новых веяний. Анализируя внешнюю политику и внутренние реформы в Центральной Азии Г. Глисон (Университет штата Нью-Мексико, США) пишет "Однако открытость казахстанских рынков для иностранной конкуренции параллельна открытости политической системы. Ни в одной другой центральноазиатской стране не ведутся такие открытые дискуссии об альтернативах в политике". Автор считает, что либеральная внешняя и внутренняя политики взаимосвязаны. Так, Узбекистан, провозгласив экономическую самодостаточность, отверг либерализацию цен и открытость экономики, поддерживая ограничения на движение товарных и денежных потоков, разработал разветвленную систему субсидий для промышленности и сельского хозяйства. Подобная антилиберальная политика повлекла сокращение внешней торговли в 1997-2000 гг. Напротив, Казахстан получил преимущества от своей открытости и достиг наибольшей степени демократизации. Различия в темпах продвижения к рыночной экономике приводили к противоречиям между отдельными странами региона [295].
Естественно, что развитие интеграционных процессов между странами, избравшими различные модели экономического развития, проблематичны. Заявления о том, что в странах региона создается рыночная экономика, опровергаются действительностью, так как только Казахстан получил в этом международное признание. Совершенно ясно, что "рыночная система, в которой заработная плата и цены устанавливаются государством - это уже больше не рыночная система. Только блаженный дурачок может "примирять" эту систему свободного предпринимательства с введением контроля над ценами и зарплатой" [296]. И еще более трудным является соединение этих двух отталкивающих друг друга противоположностей на межгосударственном уровне. Не меньшую роль в развитии новых отношений являются степени развитости и сохранения общинных, семейных отношений. Иначе говоря, чем сильнее разрушены традиционные патриархально-клиентальные отношения и чем сильнее торжествует индивидуализм, тем более разработана почва для развития рыночных отношений.
Степень сохранения патриархальных отношений в странах региона, и даже регионах этих стран разная. Например, Таджикистане, где 69% населения живет на селе, "господствующими являются традиционные, переходный и симбиозные формы социальности, что влечет за собой общие для всех групп таджиков консерватизм, сопротивление изменениям, подавление инициативы, в целом - господство коллективистского сознания над индивидуалистическим". Здесь же существует и понимание рынка как "легализация традиции, возвращение к истокам, освященным авторитетом религии. Однако нельзя не видеть, что перемены, направленные на формирование гражданского общества, безусловно, будут встречать сильнейшее сопротивление, так как для политических традиций всех групп таджиков характерны авторитаризм, культ силы, корпоративная и групповая солидарность" [297].
Одной из главных идеологических установок в Узбекистане остается сохранение традиционной общины - махалли и ее приспособление к существующим реалиям. Как пишет президент И. Каримов "Образован уникальный механизм самоуправления граждан, корнями уходящий в народные традиции и исторически сложившиеся общинные отношения - махаллю" [298]. Реформа в Узбекистане должна основываться на коллективных началах, а не путем развития индивидуализма. Как отмечает И. Каримов "в системе демократизации общества, реализации ее основных принципов, прежде всего социальной справедливости, огромная роль принадлежит махалле. Сегодня нет такой структуры, которая бы лучше знала истинное материальное положение семей, круг их духовных и культурных интересов. Махалля является наиболее справедливым, пользующимся народным доверием каналом и механизмом социальной поддержки населения. Она должна стать надежной опорой и действенным средством осуществления реформ в нашем обществе" [299].
В данном случае, Узбекистан избрал собственный путь развития рыночных отношений, который предполагает сочетание новации и традиции. Но такой путь при жесткой политической системе ведет к нарастанию противоречий. Как отмечают социологи, "некоторые традиции, например устойчивые родственные связи и глубокая привязанность к земле, препятствуют развитию предпринимательства и модернизации" [300].
Можно даже сказать о том, что разочарование в централизованном государстве, которое неминуемо в условиях многоступенчатой политики перехода к рынку, порождает стремление "к возрождению духовно-нравственных ценностей, общинной солидарности, слиянию духовного и материального, социальному равенству и расширению участия в принятии политических решений. Эти ценности часто вдохновляют участников движений протеста, требующих перемен в бюрократических авторитарных режимах" [301].
В более либеральной системе Казахстана избрана, во всяком случае, как доминанта идеологии развитие индивидуализма. Проведенные исследования среди молодежи Казахстана показывают, что равноправными, самостоятельными членами семьи ощущают себя 62,8 процента юношей и девушек. Вместе с тем, 15 процентов молодежи ощущают авторитарность в родительской семье. В массовом сознании казахстанской молодежи выбор сделан в значительной степени в пользу преобладания гражданских установок [302].
История знает множество примеров, когда правовая база, какой бы передовой она ни была, не в состоянии сдвинуть общество на путь прогресса. Значительным вопросом остается проблема восприятия обществом новаций, "насколько эти правовые структуры могут прижиться на чуждой им социальной почве, насколько они сочетаются с традициями и взглядами, ограничивающими развитие рыночных отношений западного типа. Вот почему отсутствие определенности в вопросе о хозяйственном субъекте в обществе столь опасно. Что является экономической единицей - индивидуум или семья?
Если семья, то общество принимает лишь часть правил игры на капиталистическом рынке, игнорируя или обходя большинство других. Общество, где экономической единицей является семья, более или менее расширенная, создает благоприятные условия для развития отношений клиентелы, мафиозных структур и других групп, спаянных узами личной преданности, что исключает возможность достижения какой бы то ни было прозрачности. Это отнюдь не теоретические проблемы. Они имеют принципиальное значение для определения перспектив не только для развивающихся стран, как Индонезия, Китай, Индия, но даже высокоразвитой Японии. Если отношения клиентелы вырвутся за пределы официально установленных для них рамок, разрушат барьеры между государственными ведомствами, между банковской системой и частными компаниями, это может привести к манипулированию рынком и сделает механизм ценообразования практически бессмысленным" [303].
В Центральной Азии, где все еще существуют традиционные институты, существует и мощный барьер на пути развития гражданского равенства и становления рыночно ориентированного социального слоя. Традиционная система, направленная на защиту конкретного члена общины, семьи, требовала и соблюдения неравенства внутри нее и осознания места данной группы по отношению к другим - подчиненное, равное или преобладающее. Данное неравенство индивида внутри общины (группы, семьи) и общины по отношению к другим и является мощным препятствием на пути развития индивидуализма, а значит и равенства всех перед законом, построения реального гражданского общества.
Историческим примером неудачной попытки преодоления традиционализма через развитие модернизации является "белая революция" в Иране, которую пытался провести шахский режим. Но, как отмечали французские специалисты К. Бриер и П. Бланше, мечта шаха о "Великой иранской цивилизации" оказалась миражем, а попытка навязать Ирану западную культуру без всех ее политических преимуществ вызвали обратную реакцию. "И Иран повернулся к нему спиной, чтобы вновь обрести свою историю. Древнюю историю, историю религии - шиизма, который представляет собой нечто большее, чем религию, будучи своего рода диссидентством. Правда, шиизм является неотъемлемой частью ислама с его сводом законов - Кораном. Но в то же время он содержит в себе и много другое, содержит в себе целую культуру, сказали бы сегодня, если бы это слово не было слишком слабым, когда речь идет о Персии с ее необъятной историей, ее имамами, поэтами, философами, говорящими сокровенным и эзотерическим языком" [304].
Смыкание традиционалистских слове с религиозными политиками в борьбе против существующего режима привел к антишахской революции и приходу к власти фундаменталистов. Введение элементов европейской культуры на практике обернулось пренебрежением иранскими традициями, связанными с тем периодом истории страны, когда центральным принципом империи был шиизм и этатизм. Преимущества европейской культуры были осознаны лишь частью иранского общества и отторгались его основной массой.
Психология патернализма и жесткая иерархия также служит препятствием на пути развития новаций. Но не всегда существует разница в понимании этатизма и патернализма. В переходных условиях роль государства чрезвычайна важна. И мнение в пользу прогрессивного этатизма порой трактуется как стремление к патернализму, государственному патронажу. Этатизм, как политическое направление и политическая платформа, не нашли акцентированного отражения в идеологических дискуссиях. Хотя достаточно указать на тот же опыт Турции, где этатизм стал едва ли не ключевой формулой кемализма. Автор "Программы тюркизма" Зия Гёкальп в одной из своих статей 1923 года писал: "Народ Турции оказался способным воспринять европейскую военную технику во всех ее деталях, он может поэтому освоить и наиболее современные изобретения и открытия в области промышленности. Но военная техника была введена не благодаря инициативе отдельных личностей. Это сделало государство. Наша медицина, которая также довольно развита, опять же была внедрена посредством государственных мероприятий. Следовательно, только государство может решить задачу создания в стране крупно промышленности... По своему характеру турки являются естественными этатистами. Они ждут от государства, чтобы оно осуществляло инициативу во всем новом и прогрессивном" [305].
Реформы всегда сопровождаются проблемой взаимоотношений поколений. Показателем этого может служить интересная статья, опубликованная в 1913 году "Что заставляет народ впадать в летаргию или делает его энергичным?". И. Эмери приводил интересные данные о возрастном составе лидеров крупнейших социально-политических событий в мировой истории. Вот некоторые из них: протестантская реформация - средний возраст лидеров - 38 лет; американская революция - 38 лет; Французская революция (начальный этап) - 34 года; модернизация Японии - 38 лет; революция в России - 44 года; восстание в Турции - 32 года [306].
Учитывая демографическую ситуацию в государствах центральноазиатского региона можно говорить о проблеме межпоколенческих отношений. Все страны региона в той или иной степени расширили возможности контактов населения со странами Европы, Азии, США. Активно идет процесс информационного обмена благодаря развитию спутникового телевидения, возможностям сети "Интернет" и т.д. По сравнению с прежним существованием в СССР, для рядового жителя региона, мир необычайно расширился. Тем более что существует реальная возможность сравнения уровня и образа жизни с соседними государствами. И это существенно расширяет границы сознания, самооценки, прежде всего в молодежной среде, которая активно отрицает и негативно относится к попыткам введения ограничений. Новая генерация представляет собой существенный удельный вес в населении центральноазиатских стран.
В Казахстане в 1999 году молодежь в возрасте от 15 до 19 лет насчитывала 1 374 тысячи человек, от 20 до 24 лет - 1 млн. 251 тыс. человек, от 25 до 29 лет - 1 млн. 162 тыс. человек. Общая численность молодежи, проживающей в городской местности, составила 2 112 500 человек, в то время как сельской молодежи насчитывается 1 685 100 человек [307]. Особенность Казахстана заключается в высокой миграции населения республики, в том числе и молодежи. В свою очередь миграции подвержены слои населения с высоким уровнем дохода, чем выше доход семьи из расчета на одного человека, тем больше число желающих эмигрировать [308].
Согласно данным нацстаткомитета Кыргызстана (на 1 января 1994 года) 63,9 процента населения - это молодежь до 29 лет. В том числе от 15 до 29 лет - 25,9 процента, а до 14 лет - 37,9 процента [309].
В связи с этим существует реальная психологическая, социальная дилемма - отказ от "национальных корней", т.е. патриархальных отношений и сопутствующей системы иерархии. Поэтому "с таким базовым для нас понятием, как "класс", на Востоке следует быть осторожным. Идея необходимости и полезности горизонтального объединения одного статуса - это скорее западная идея. "Тебе плохо и мне плохо, давай объединимся, чтобы попытать лучшей доли" или "тебе хорошо и мне хорошо, давай вместе отстаивать наше состояние" - все это рассуждения западные. На Востоке все время дает о себе знать вертикальное строение общества, при котором в одну группу входят люди разных статусов" [310].
Традиционные отношения составляют суть национального характера. В связи с этим неминуем процесс отказа от некоторых черт национального характера. И это хорошо понимают те силы, которые ведут дискуссию вокруг реформ. Сторонники и противники модернизации понимают, что речь идет не только о повсеместном внедрении новых технологий, самых современных средств связи, нового образования, но и изменение самого образа жизни, если хотите - темпа жизни, ценностных ориентиров, в конечном итоге - изменение национального духа. Нация должна измениться, если хочет модернизации - таково требование реформаторов. Нация должна сохранить свое "Я" в любом случае - таково требование традиционалистов. Именно эта дилемма лежит в основании дискуссий о некоей национальной идее, теоретических поисков политиков, рассуждений о кланах и реформаторских силах.
Эту дилемму великолепно выразил Ф. Ницше "Ни один народ не мог бы выжить, не производя оценки, - что есть добро и что есть зло; чтобы сохраниться, он должен оценивать иначе, нежели сосед его". (Ницше Ф. Так говорил Заратуштра: книга для всех и ни для кого. Алма-Ата., 1991., с. 50).
Но сделав первый шаг в сторону модернизации и хотя бы частичного отказа от собственного "Я", неминуемо возникает необходимость двигаться дальше. Для центральноазатских государств это неизбежное прощание с прошлым началось не сегодня и не десять лет назад. Жестокая советская модернизация привела не только появлению промышленности, науки, нового типа культуры, но и эмансипировала женщин, отделила религию от государства, сформировала хотя бы и тоталитарный, но все-таки опыт общественной жизни. Естественно, что политика последнего десятилетия в еще большей степени отдалила страны Центральной Азии друг от друга. Поэтому и модернизация будет осуществляться с разной скоростью, с разным сопротивлением, а в некоторые страны могут консервировать существующие отношения длительный период.
Но мы должны помнить, что легкого пути нет ни в том, ни в другом случае. Но модернизация все-таки гарантирует реальные плоды и дает определенные надежды на будущее. Тем не менее, А. Тойнби говорил о том, что "внедрение чуждой культуры есть процесс болезненный и тяжелый; при этом инстинктивное противодействие жертвы инновациям, грозящим разрушить традиционный образ жизни, делает этот процесс еще более болезненным, ибо, сопротивляясь первым уколам чужого культурного луча, жертва вызывает его дифракцию - расщепление на отдельные элементы, после чего неохотно допускает более мелкие, казалось бы незначительные и поэтому не столь разрушительные (из всех для нее ядовитых) элементы чужой культуры в надежде, что а этом сумеет остановить дальнейшее вторжение. Однако же, поскольку одно неизбежно влечет за собой другое, жертва скоро обнаруживает, что приходится по частям принять и все остальные элементы вторгшейся культуры. Поэтому не вызывает удивления то, что естественное отношение жертвы к вторгшейся чужой культуре - это саморазрушающее чувство враждебности и агрессивности". Но "ни овладение чужой новейшей технологией, ни ревностное сохранение традиционного образа жизни не могут быть полным и окончательным Ответом на Вызов наступающей чужой цивилизации" [311].
Установление непрочных демократических и либеральных институтов не может укрепить и слить воедино нацию и страну. В этом случае происходит возрастание государственного начала, которое берет на себя многие функции, присущие в развитых обществах негосударственным институтам.
Как пишет А. Мигранян: "Как правило, реформы, проводимые сверху, а не вырванные силой снизу, легче усваиваются страной, народом, получают осознанную и продуманную институциализацию. Даже умеренные реформы, осуществляемые сверху и течение длительного времени, гораздо эффективнее молниеносных радикальных реформ, не подкрепленных серьезной стратегией по интериоризации целей реформы в сознании людей и закреплении в институционной системе. Есть золотой закон политического развития, открытый Токвилем на примере анализа Великой французской революции. Нет ничего опаснее для страны, где нет традиций демократии и свободы, чем слишком быстрые реформы и изменения. Как правило, в таких странах процесс модернизации и реформ может выйти из-под контроля. Народу не хватает времени освоить новшества, он не готов к новой системе, а изменения не успевают институционализироваться и закрепляться. Бурный поток, направленный на разрушение старой системы, не удается затем остановить и регулировать. Сильная поляризация общества, отсутствие устойчивого политического центра и социальных сил, стоящих за этим центром, не способствуют тому, чтобы ввести начавшееся движение в разумные демократические рамки и русла. Этот процесс неминуемо ведет к охлократии, к самой худшей форме тирании - тирании черни" [312].
Таких примеров достаточно много. Практически вся европейская история 19-начала 20 веков характерна огромным количеством революций, классовых войн и столкновений. Одна из причин - отсутствие системы регулирования накопления богатств в обществе, которое приводит к резкой, бросающейся в глаза поляризации общества. Пропасть между богатством и бедностью в это время была так велика и наглядна, что вызывало резкое недовольство в таком легко воспламеняющемся обществе. Другая причина заключалась в том, что у масс не существовало реальной возможности изменить ситуацию мирными средствами, путем участия в политическом процессе через парламентаризм, деятельность политических партий, профсоюзную борьбу. В связи с этим акции протеста носили характер прямых столкновений переходящих в вооруженные выступления.
В чем отличие народов друг от друга? В чем состоит квинтэссенция национального духа? Совместима ли компьютерная технология с традиционными формами ранжирования социума? Не означает ли либерализация, предлагаемая и внедряемая из-за рубежа, отказ от национальных корней? Не влечет ли за собой материальный и научный прогресс стандартизацию и унификацию?
Эти вечные вопросы встали перед Центральной Азией сегодня. Но поиск ответов ведет к еще большим проблемам. А сами ответы еще более запутывают клубок проблем. Тем более что и многие исследователи и пропагандисты западных ценностей поняли, что "навязывать социальные перемены со стороны богатых стран было бы бесполезно. Проблемы должны решаться самими развивающимися странами. Будут реформы приняты или отвергнуты - зависит от конкретной ситуации, а не от абстрактной логики" [313].
Быстрое или медленное развитие рыночных отношений с соответствующими изменениями в социальной структуре и системе власти представляют собой новый вызов для Центральной Азии. Существующая система формирования богатств в тесной связи с властными возможностями неминуемо приходит в противоречие с нарастающим процессом политизации самых различных слове общества, прежде всего среднего и высшего слоя буржуа.
Тесная связь развития нового экономического слоя и изменения системы его формирования, перехода от государственного регулирования к расширению возможностей новых слоев, возникших в результате экономической либерализации, все более и более осознается не только отдельными группами, но и обществом. В этой борьбе происходит не только определение вопроса о собственности. Вступает в силу главное противоречие между правящей и новой элитой - право определять будущее страны. Как писал О. Тоффлер: "Распространение принципиально новой системы создания богатства неизбежно провоцирует межличностные, политические и международные конфликты. Попытки изменить систему вызывают противодействие тех сил, чьи интересы и власть связаны со старой системой. Еще яростнее столкновение за право определять будущее... Изменения, которые мы могли наблюдать в последнее время в бизнесе, экономике, политике, а также на глобальном уровне, являются, по сути, только первыми столкновениями в борьбе за власть гораздо большего масштаба, ибо мы стоим на рубеже сильнейшего смещения власти в истории человечества" [314].
Естественно, что идеальным обществом для сторонников эффективности явилась бы система, в которой каждый человек исполнял бы строго отведенную функцию. Демократия с ее сложными процедурами взаимодействий и согласований интересов представляет собой в их понимании одну из форм анархии. Но было бы окончательной катастрофой пойти по пути превращения человека в исполнителя отведенных функций. Как писал Н. Винер: "В обществах муравьев каждый работник выполняет свою, свойственную ему функцию. Здесь может существовать отдельная каста солдат. Некоторые высокоспециализированные индивидуумы выполняют функции короля и королевы. Если бы человек принял это общество за образец, то он жил бы в фашистском государстве, где каждый индивидуум с рождения фатально предназначен для определенного рода занятий, где лидеры - всегда лидеры, солдаты - всегда солдаты, крестьянин - не более чем крестьянин, рабочий остается рабочим" [315].
Исторически данная схема не была присуща Центральной Азии хотя бы потому, что утопии рождались преимущественно в европейской философской традиции. Историческая практика в регионе никогда не приводила к фомированию фашизма или коммунизма, хотя последний был экспортирован сюда на штыках. Традиция свободного члена кочевой цивилизации и хотя бы формальное участие в процессе управления государством, многие другие традиции и до сих пор не забытые древние права личности, позволяют надеятся на выбор в пользу демократии.

ПРИМЕЧАНИЯ

273 http://sergeant.genstab.ru
274 Очерки истории СССР. Период феодализма 9-15 вв. В двух частях. Ч.1., М., Изд-во АН СССР. 1953., с. 81-84.
275 Смелзер Н. Социология. М. "Феникс"., 1994., с.621.
276 Никитин М.Д. Колониализм в тропической Африке. - Восток, 1998, номер. 1. с.69.
277 Смелзер Н. Социология. М. "Феникс"., 1994., с.626.
278 Кеннеди П. Вступая в двадцать первый век. М. "Весь мир", 1997., с.285, 287.
279 Смелзер Н. Социология. М. "Феникс"., 1994., с.622.
280 Американская социология. М. "Прогресс"., 1972., с.207.
281 Лоуренс Аравийский. Семь столпов мудрости. СПБ. "Азбука". 2001. с.332
282 Зидентоп Л. М. Демократия в Европе. "Логос", 2001., с.16.
283 Рубл Б. "Тихая революция" в Советском Союзе. - "Вестник МГУ. Серия 12. Социально-политические исследования. 1991., номер 1., с.65.
284 Культура и быт казахского колхозного аула. Алма-Ата. "Наука", 1967., с.9.
285 РЖ "Востоковедение и африканистика". 1999, номер 2., с.65.
286 Вашингтонская папка, 24 марта 1999 г. с.16.
287 Восток, 1995., номер 1., с. 95-95.
288 Сумбатян Ю.Г. Авторитаризм как категория политической социологии. - "Кентавр"., 1994., номер 5,, с.145-146.
289 Хазанов А.М. Посттоталитарные общества Центральной Азии. - Государство и общество в странах постсоветского Востока: история, современность, перспективы. Материалы международной конференции. Алматы, Дайк-пресс.1999. с.94.
290 Зидентоп Л. Демократия в Европе. М. Логос. 2001., с.72-73.
291 РЖ: "Востоковедение и африканистика", номер 3, 1998, с 9.
292 Жигалина О.И Этносоциальная эволюция иранского общества. М. "Восточная литература". 1996., с.128-137.
293 Васильев В.Ф. Авторитаризм и демократия в ЮВА. - Восток, 1997, номер 1, с. 51.
294 Бехтерев В.М. Избранные работы по социальной психологии. М. Наука. 1994. с.145.
295 Социальные и гуманитарные науки. Серия 9. РЖ: "Востоковедение и африканистика". 2002., номер 2., с.41-42.
296 Гелбрайт Дж. Экономические теории и цели общества. М. "Прогресс". 1979. С.389.
297 Олимова С.К., М.А. Олимов. Таджикистан: путь перемен. - "Восток"., 1995., номер 1., с.137.
298 Каримов И.А. Узбекистан на пути углубления экономических реформ. Ташкент, "Узбекистон"., 1995., с.34.
299 Каримов И.А. Узбекистан на пути углубления экономических реформ. Ташкент, "Узбекистон"., 1995., с.230-231.
300 Смелзер Н. Социология. М. "Феникс"., 1994., с.635.
301 Эндрейн Ч.Ф. Сравнительный анализ политических систем. М. "Весь мир". 2000. с.42.
302 Казахстанская молодежь на рубеже веков. Астана, "Елорда". 2000., с.154-156.
303 Зидентоп Л. Демократия в Европе. М.,"Логос"., 2001., с.195.
304 Жигалина О.И. Этносоциальная эволюция иранского общества. М. "Восточная литература".1996., с.142.
305 Желтяков А.Д., Иванов С.М. Исторические корни политики этатизма в Турции. Тюркологический сборник. М. Наука. 1978. с.122.
306 Ушакин С.А. Молодежь как субъект деятельности. Попытка обзора методологических подходов. - Полис. 1993., номер 3., с.139.
307 Казахстанская молодежь на рубеже веков. Астана, "Елорда". 2000., с.10-11.
308 Казахстанская молодежь на рубеже веков. Астана, "Елорда". 2000., с.29.
309 Омуралиев Н.А. Политические процессы в Кыргызстане. - Современные политические процессы. Бишкек. 1996. с.83.
310 Подберезовский И.В. Знать и понимать человека Востока. - "Народы Азии и Африки", 1990., номер 4., с.92.
311 Тойнби А.Дж. Цивилизация перед судом Истории. Сборник. М. "Айрис Пресс". 2003. С. 436-437
312 Мигранян А.М. Роль насилия в процессе демократизации России. - Освобождение духа. М. Политиздат. 1991., с.183.
313 Кеннеди П. Вступая в двадцать первый век. М. "Весь мир"., 1997., с.396.
314 Философия истории. Антология. М. Аспект Пресс. 1995. С.338-339.

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел история