Соловьев С. История России с древнейших времен

ОГЛАВЛЕНИЕ

Том 10. ГЛАВА ПЕРВАЯ (ЧАСТЬ 3)

СОСТОЯНИЕ ЗАПАДНОЙ РОССИИ В КОНЦЕ XVI И В ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЕ XVII ВЕКА

Значение религиозной борьбы в Восточной Европе.-Мысль об унии.- Иезуиты: Скарга и Поссевин.- Западнорусские архиереи, аристократия, братства.- Поведение архиереев во Владимире, Луцке, Львове.- Братство Львовское.- Приезд константинопольского патриарха Иеремии в Западную Россию. - Киевский митрополит Онисифор; его свержение и поставление Михаила Рагозы.- Экзарх Терлецкий.- Смуты вследствие распоряжений Иеремии.- Брестский собор 1590 года.- Разрыв Терлецкого с князем Острожским; печальное его положение.- Терлецкий начинает дело об унии.- Переписка Львовского братства с константинопольским патриархом.- Ипатий Потей, епископ владимирский; письмо к нему князя Острожского об унии.- Терлецкий и Потей действуют заодно в пользу унии.- Брестский собор 1594 года.- Поведение Рагозы относительно унии; переписка его с Скуминым.- Переписка князя Острожского с Потеем. - Окружное послание князя Острожского против епископов.- Львовский епископ Балабан отделяется от Терлецкого и Потея, которые отправляются в Рим и от имени всего духовенства западнорусского признают папу главою церкви.- Король старается поддержать дело Терлецкого и Потея на Руси.- Брестский собор 1596 года.- Разделение западнорусской церкви на православную и униатскую и борьба между ними.- Послание Иоанна Вишенского.- Стефан Зизаний и сочинения, против него направленные.- Полемика по поводу Брестского собора.- Апокризис и его основные, положения; Перестрога.- Король в окружной грамоте излагает свой взгляд на Брестский собор.-Движение козаков: Косинский и Наливайко.- Дело патриаршего экзарха Никифора.- Переписка князя Острожского с папою.- Православные требуют к суду епископов-униатов.- Попытка православных соединиться с протестантами, чтоб вместе защищаться от католиков.-Потей назначен митрополитом после Рагозы и старается исторически доказать законность унии.- Мелетий Смотрицкий и его сочинения.- Речь депутата Древинского на сейме.- Поставление православных архиереев и Советование о благочестии.- Усиление борьбы вследствие поставления православных архиереев.- Иосафат Кунцевич и письмо к нему Льва Сапеги.- Убиение Кунцевича.- Послание папы против православных.- Наказание жителям Витебска за смерть Кунцевича.- Козаки.- Гетман Сагайдачный.- Сочинение Пальчевского о козаках.- Митрополит Иов Борецкий поднимает козаков на защиту православия.- Обращение Иова к Москве.- Торжество поляков над козаками и комиссия на Медвежьих Лозах.- Похождения искателя турецкого престола Александра Ахии.- Восстание козаков под начальством Тараса.- Кисель и его отношения к козакам.- Восстание Павлика и Скидана.- Восстание Остранина и Гуни.- Киевская школа.- Луцкое братство и школа.- Петр Могила.- Отступление Смотрицкого от православия.- Смерть Сигизмунда III.- Требования козаков.- Королевич Владислав старается уладить дело между православными и униатами.- Продолжение полемики между ними.- Петр Могила митрополит и его поведение.- Продолжение гонения на православных.- Переселение в Московское государство.

1597 год начался возмутительным процессом экзарха патриаршего Никифора, которого, как уже мы видели, король в своей грамоте называл шпионом. В имении гетмана Замойского схвачен был слуга князя Острожского, который ехал в Валахию покупать лошадей для князя, и нашли у него письма, которые дал ему греческий монах Пафнутий, ехавший в Москву. В этих письмах найдены были жесткие выражения против поляков, и вот ими воспользовались для обвинения Никифора, на которого сердились за Брестский собор; объявили, что письма писаны им, а не Пафнутием. Несмотря на то, что сам Никифор и прокуратор его, или адвокат, блистательно доказали всю нелепость обвинений, Никифора не хотели освободить от суда. Старик князь Острожский, оскорбленный этим делом, в котором хотели задеть столько же и его, сколько Никифора, говорил длинную речь королю, припоминал заслуги предков и свои собственные, припомнил, что, несмотря на вражду свою с Замойским, он был с ним заодно на стороне Сигизмунда при избрании королевском, за что король оказал ему большую милость, посадивши одного его сына по правую свою сторону в сенате, а другого по левую, и таким образом утешил его старость. Но теперь неприятель его, Замойский, гонит слуг его; людей добрых, невинных на вольных дорогах хватает, деньги отбирает, мучит, желая нанести на него какое-нибудь бесчестье; на духовных его нападает, изменниками их выставляет. «А ваша королевская милость, видя насилие над нами и нарушение прав наших, не обращаешь внимания на присягу свою, которою обязался не ломать прав наших, но умножать и расширять. Не хочешь нас в православной вере нашей держать при правах наших, на место отступников-епископов других дать, позволяешь этим отступникам насилия делать и проливать кровь тех, которые не хотят идти за ними в отступничество, грабить их, из имений выгонять. За веру православную наступаешь на права наши, ломаешь вольности наши и, наконец, на совесть нашу налегаешь: этим присягу свою ломаешь, и если прежде что-нибудь для меня сделал, то последнею немилостию своею все ни во что обращаешь. Не только сам я, сенатор, терплю кривду, но вижу, что дело идет к конечной гибели всей Короны Польской, потому что теперь никто уже не обеспечен в своем праве и вольности, и в короткое время настанет великая смута. Предки наши, сохраняя государю верность, послушание и подданство, взаимно от него милость, справедливость и защиту получали. На старости лет затронули у меня самые дорогие сокровища: совесть и веру православную. Видя смерть перед глазами, напоминаю вашей королевской милости: остерегитесь; поручаю вам отца Никифора, а крови его на страшном суде божием искать буду; прошу бога, чтоб уже больше не видать мне такого ломанья прав». Кончивши свою речь, Острожский встал и, опираясь на руку одного приятеля, пошел из королевской комнаты; приятель напоминал ему, что надобно подождать ответа королевского. «Не хочу!» - отвечал старик и продолжал путь; тогда король послал за ним зятя его, виленского воеводу Радзивилла, с просьбою вернуться. «Уверяю вас,- говорил Радзивилл,- что король принимает участие в вашей печали и Никифор будет освобожден». Но раздраженный старик отвечал: «Пусть себе и Никифора съест!» - и вышел из дворца. Упрямство гордого магната, действительно, погубило Никифора; он умер в заточении в Мариенбурге, которому скоро суждено было увидеть в стенах своих других, более знаменитых узников. Говорят, будто недостаток в пище ускорил смерть Никифора.

Наконец, Острожский помирился и с Замойским, заклятым врагом своим, но не хотел мириться с делом Потея и Терлецкого. Тщетно сам папа льстивыми словами склонял его к унии: в самых почтительных выражениях благодарил Острожский святого отца за ласковое письмо, давал знать, что он сам старался об унии, но в то время, когда он употреблял средства, которые всего скорее могли повести к желанной цели, вдруг некоторые духовные, без общего совета, дело, начатое только и далеко не оконченное, поспешили представить его святейшеству, и этим произвели такую смуту, что больше народу впало в ересь, чем присоединилось к столице апостольской. «Мы готовы на соглашение,- пишет Острожский,- но в этом деле унии заключается множество сторон. Не сомневаюсь, что ваше святейшество отложите дело до дальнейшего времени, когда отцы греческие (с которыми я буду сильно хлопотать об этом) охотно приступят к соединению, ибо знаем, что ваше святейшество преимущественно имеете в виду всеобщее примирение и успокоение: знаем, что. отдавая каждому свое. как римской, так и греческой церкви, и соединяя обе, как две дщери великого царя, ни у одной не отнимете их особенностей. Думаю, что и самому творцу будет приятно, когда в мире водворится покой и когда это дело проистечет вместе и от наивысшего бискупа римского и от патриархов восточных».

Считая Потея и Терлецкого виновниками смуты, нарушителями доброго дела, православные не переставали требовать их к суду, и король наконец принужден был, хотя по форме, исполнить их требование. В январе 1598 года Сигизмунд послал Потею и Терлецкому приказание явиться на сейм и оправдаться от обвинений послов воеводства Волынского в том, что они, епископы, назвавшись послами от всех православных христиан веры греческой, ездили в Рим к отцу папе и отдались под его власть именем всех обывателей, тогда как последние им никогда ничего не поручали и ни о чем не сговаривались; таким образом, епископы явились послами непосланными; кроме того, осмелились делать это не порученное им дело без воли патриархов, своих старших; потом осмелились на синоде Брестском, соединившись с ксендзами римскими (общение с которыми запрещено правилами св. отец), осмелились людей добрых, несогласных на их отпадение, от церкви отлучать. Потей отвечал пред королем в смысле известном и приятном Сигизмунду: «Новое и неслыханное дело! Овечки на пастыря жалуются, тогда как пастырь должен на них жаловаться тебе, пану верховному, который обязан непослушных карать и в послушание приводить, по апостолу: «Невежду страхом спасати». Теперь, наоборот, мои овечки на меня жалуются и пастырем меня не признают. Но не ваша ли королевская милость утвердили меня на епископии владимирской, которую я, покинув звание сенаторское, решился принять, подвигнувшись слезными просьбами князя Острожского; не вашей ли королевской милости было угодно, по смерти митрополитовой, назначить мне митрополию? А кто же у нас в панстве вашей королевской милости такие должности без важной причины у кого отнимает? Разве у того, кто за какое-нибудь преступление жизнь и честь теряет. Но, кажется, мы ничего такого не сделали, за что бы нас надобно было казнить смертию; так за что же у нас отнимать достоинства наши духовные? Только за то, что мы возобновили дело, давно утвержденное, наивысшему пастырю Христовой церкви послушание отдали и от патриархов уклонились, потому что от них никакой утехи, науки и порядка иметь не могли. Только за шерстью и молоком к нам ездили или посылали, а вместо покою волнение и меч между детьми вкидывали. Новые, неслыханные и канонам противные братства людям простым дали, изъемля их из-под власти епископской и давая им власть, принадлежащую епископам. Это хлопство с простоты своей такое могущество себе приписывает, что ни епископов, ни панов своих слушать не хочет. Не имеем ли право бегать такого пастыря, который сам в неволе и нам ничем помогать не может».

Король, разумеется, должен был убедиться речью Потея; но не убедились ею православные и отвечали ему: «Бесстыдный язык! Не можете говорить доброе, будучи злыми. Что вы говорите о благочестивых патриархах и учителях своих, как неверные поганцы? Вы мудры на злое, а чтоб разуметь доброе, не уведали истины, как говорит пророк. Не посылано ли пророков во все времена? Не присылали ли и патриархи к вам учителей, во все времена уча вас? Мало ли грамот присылали к вам патриархи во все времена, о многих делах, и сами к вам приходили? Вы говорите: «Когда пришел патриарх, то сделал какое-то братство, попов и проповедников наставил». Но и Христос то же самое сделал: архиереев обличивши и людей к себе собравши и учеников, из среды их учителей поставил. Так и патриарх: обличивши митрополита киевского, Онисифора двоеженца, и осудив Тимофея Злобу, архимандрита супрасльского, за убийство, митрополита Михаила посвятил и грамотами окружными всюду злость каждого обличил и на суд приготовил. Что же еще больше ему было делать? Школу греческую кто заложил, как не греки и не патриарх сам? Грамматике греческой и с славянским письмом не Арсений ли, митрополит елассонский, во Львове, от патриарха приехавши, учил два года? И когда грамматику через учеников своих напечатал, то в типографии греческого и славянского письма размножилось, чего никогда в русском народе не бывало. Русские, как окрестились, не учились, только церкви строили, которые им злые соседи зараз позапустошили, людей данями обложили, великих панов своими науками и способами различными от церкви отторгли, весь народ в убожество привели; зато теперь школы во всех городах закладываются, госпитали и церкви строятся. По приказу вселенского патриарха двоеженцев выведено, ереси выкляты, исповедники установлены, соборы духовные собирались, суды сужены, злых карали, владыкам негодным от мест своих отказаться велено. А вы что сделали? Одного патриарха антиохийского во Львове бить приказали, другому вселенскому патриарху, Иеремии, домой ехать велели, боясь, чтоб он вас, как преступников, не наказал и от мест не отставил; вы сами на себя могли определение выдать, как жиды, говоря: «Злых зле погубить, а виноград предаст иным делателям, иже воздадят ему плоды во времена своя». Уже секира при корени древа лежит; не умолит садовник господина своего, чтобы не посекал неплодного дерева, пока обложит его навозом до будущего года: уже всему час. А теперь каждый владыка в своей епископии попов двоеженцев и многоженцев, блудников, убийц имеет, сами владыки людей убивают (о чем свидетельства найдешь в книгах судных), церкви и монастыри разбивают, имущества монастырские вместе с монастырями своим приятелям дают, монахов женят, монахинь замуж выдают. А потом, тайком сговорившись, к папе утекли». Не получая управы от католического правительства, некоторые из православных решились соединиться с протестантами, также притесняемыми, чтоб этим союзом заставить правительство исполнить следующие требования: «Власть древняя константинопольского патриарха нарушается, ни мы с ним, ни он с нами чрез грамоты и послов сообщаться не имеем права; пусть все патриаршие декреты, а особенно декрет, выданный в Бресте на отступников, остаются в своей силе. Митрополита нашего отступника и с ним владык королевская милость защищает и из-под власти патриаршей изъемлет; и нам его королевская милость приказывает их, против совести нашей, слушаться: так, если уже король не хочет исполнить относительно их соборного определения, то пусть даст нам другого митрополита. Во всех городах, в цехах каждого ремесла папежники людей греческой веры до равной с собою чести и вольности не допускают и великие насилия чинят ремесленники-папежники; новые привилегии у легата себе выхлопатывают против людей греческой веры, а король их конфирмует. Братства церковные королевская канцелярия повсюду выставляет нарушителями покоя, чести и вольности городской недостойными, от чего эти братства несносные терпят беды, особенно в Вильне: так чтобы братства, как и вся наша религия, оставлены были в покое. Попов и проповедников братских, и тех, кто их слушает и в церковь братскую ходит, митрополит-отступник проклинает, а король банитует. В 98 году, на самое Светлое воскресенье, иезуиты делали великое насилие над церковию братства Виленского. Мандаты разные и грамоты окружные на братства выданы и некоторые из братьев, по немилости пана канцлера (Сапеги), к смертной казни присуждены были, если бы не сам бог и пан воевода виленский Радзивилл (протестант) не защитили: так пусть эти мандаты уничтожат и пан канцлер с братством помирится. В монастыре св. Троицы алтарь братский митрополит-отступник, а дом, где братство собиралось, пан канцлер отняли. Бурмистры на несколько человек из братства церковного сделали протестацию на ратуше, нам и потомкам нашим очень вредную, за то, что мы ездили в Брест на синод духовный. Все эти обиды делают нам папежники для того, чтоб духовную патриаршескую власть и благословение патриарха над нами уничтожить и к папскому послушанию нас подбить. Вследствие этого, их милостям, панам евангеликам, надобно крепко соединиться вместе с нами и стоять за наши обиды, а нам за их, обороняя вольности. В знак доброго расположения их к нам, просить их, чтобы они не оказывали послушания папе и покинули его новый календарь, с нами старый никейский держали по-старому (ибо паны прусаки и все немцы держат его вместе с нами), чтоб вместе обороняться от насилий в праздники господни». Таков был наказ, данный представителям, отправлявшимся на съезд с протестантами, назначенный в Вильне в мае 1599 года. Из православных здесь был князь Константин Острожский, Юрий Сангушко и двое незначительных духовных особ; архиереи львовский и перемышльский отказались участвовать в съезде. Со стороны протестантов были виленский воевода, князь Николай Христофор Радзивилл, брестокуявский воевода Андрей Лещинский и другие знатные люди. Протестанты хотели было начать дело о соглашении вероучения, но православные не хотели об этом и слышать; ограничились унией политическою, написали договор, но между православными нашлось мало охотников подписать его, и съезд остался без следствий.

В том же 1599 году, по смерти Михаила Рагозы, митрополитом киевским был утвержден Ипатий Потей, первым делом которого было вооружиться на Стефана Зизания, не перестававшего проповедовать в Вильне против унии. Потей велел запечатать церковь в братском Троицком монастыре за то, что монастырь держал у себя Зизания. Старый товарищ последнего, Юрий Рогатинец, писал к нему из Львова успокоительное письмо: «Пишешь, что запечатали вам церковь именем Ипатия; не слушайтесь и не злоречьте Ипатия, в отчаянии его приводя на худшее, откуда возрастает ярость, а не божие строение. Это не новость в церкви божией: запечатали архиереи с римлянами гроб Христов, но силы его не удержали; и Ирод убивал младенцев Христа ради, но принял конец свой, как и другие божии противники, которые властьюпанства своего церкви божией противились. Пишешь, что Ипатий написал какие-то разговоры русского с ляхом, в которых говорится, что мы, в бытность нашу в Вильне, отделившись от них, соединились с лютеранами. Это ошибка, ибо мы не держим дружбы ни с какими еретиками. А что слышно обо мне, что сношусь с Ипатием и письмами друг друга обсыпаем, то скажу прямо: часто разговариваю я со всякими противными людьми, не держа стороны их, но поступая по овечьему незлобию, мудрости змеиной и целости голубиной, как Христос научил, что ясно видно из разговора и письма моего к сыну Потееву, Яну; копию с этого письма посылаю вам». Из письма Юриева видно, что вражда между Львовским братством и епископом Гедеоном продолжалась: «Посылаю копию и другого сочинения моего, которое написал теперь на погребение племянницы своей Анастасии, умершей под мучительством балабановским; увидите, какое согласие имеем с Балабаном». Когда князь Острожский приезжал во Львов, то Балабан не показывался ему на глаза.

Князь Константин продолжал свое старое дело: по смерти александрийского патриарха Мелетия осталось сочинение против схизматиков и еретиков; князь немедленно стал хлопотать, чтоб издать его по-гречески и по-русски, для чего послал ко Львовскому братству за наборщиками и литерами греческими. Потей не был также празден: в июне 1605 года он явился в виленской ратуше и объявил, что нашел в церкви кревской старинную рукопись с описанием Флорентийского собора и с грамотою к папе Сиксту IV от киевского митрополита Мисаила, архимандритов печерского и виленского, также от великих княжат и панов русских в 1476 году. Грамота эта была издана им в том же 1605 году, как доказательство давнего существования унии на Руси. Книжка Потея была встречена насмешками православных, которые в 1607 году выхлопотали сеймовое определение, чтоб чины и имения духовные раздавались русским людям шляхетным и прямо греческой веры; чтоб отправление богослужения их было свободно; чтоб духовные власти не соединяли в одном лице двух должностей и пользований; в 1609 году вытребовали, чтоб ни униаты православным, ни православные униатам не делали утеснения и раздражения, в противном случае виновные подвергаются пене в 10000 злотых. Но раздражение не могло уменьшиться, когда в 1610 году явилось сочинение Мелетия Смотрицкого, скрывавшегося под псевдонимом Теофила Ортолога: «Плач восточной церкви» (Threnos to jest lament jedyney powszechnej Apostolskiej wchodniej Cerkwie). Самое название показывает, что автор всего более хотел возбудить сочувствие к несчастному положению восточной церкви, готовой принимать гонение.

Скарга в том же году написал против этой книги: «Предостережение Руси насчет жалоб и воплей Теофила Ортолога» (Na treny у lamenty Theophila Orthologa do Rusi przestroga); в 1612 году вышло новое опровержение книги Смотрицкого в так называемой «Паригории, или утолении плача» (соч. Мороховского); а в 1617 году вышла книга виленского униатского архимандрита Леона Креузы: «Оборона единства церковного» (Obrona jednosci cerkiewnej), где автор старался доказать, что уния существовала прежде и в последнее время униаты поступали законно. Не уменьшалось раздражение, не уменьшались и притеснения, которых, по крайней мере, по-видимому, не одобряло правительство; но на правительство мало обращалось внимания. На сейме 1620 года депутат волынский, Лаврентий Древинский, говорил такую речь: «В войне турецкой ваше королевское величество едва ли не большую часть ратных людей потребуете от народа русского греческой веры, того народа, который, если не будет удовлетворен в своих нуждах и просьбах, то может ли поставить грудь свою оплотом державы вашей? Как может он стараться о доставлении отечеству вечного мира, когда дома не имеет внутреннего спокойствия? Каждый видит ясно, какие великие притеснения терпит этот древний русский народ относительно своей веры. Уже в больших городах церкви запечатаны, имения церковные расхищены, в монастырях нет монахов - там скот запирают; дети без крещения умирают; тела умерших без церковного обряда из городов, как падаль, вывозят, мужья с женами живут без брачного благословения; народ умирает без исповеди, без приобщения. Неужели это не самому богу обида и неужели бог не будет за это мстителем? Не говоря о других городах, скажу, что во Львове делается: кто не униат, тот в городе жить, торговать и в ремесленные цехи принят быть не может; мертвое тело погребать, к больному с тайнами Христовыми открыто идти нельзя. В Вильне, когда хотят погребсти тело благочестивого русского, то должны вывозить его в те ворота, в которые одну нечистоту городскую вывозят. Монахов православных ловят на вольной дороге, бьют и в тюрьмы сажают. В чины гражданские людей достойных и ученых не производят потому только, что не униаты; простаками и невежами, из которых иной не знает, что такое правосудие, места наполняют в поношение стране русской. Деньги у невинных православных безо всякой причины исторгают. Главная причина зла заключается в том, что ваше королевское величество изволите назначать на высшие саны духовные людей, не зная их происхождения. Кто не знает, что теперь епископом полоцким сын сапожника, сделавший себе шляхетскую фамилию Кунцевич? Перемышльский владыка Шишка сын пастуха, и теперь родной его дядя в холопах у киевского воеводы. И владимирский владыка сын львовской мещанки Стецковой. Холмский владыка Покость сын виленского купца, обвиненный в покраже сукна, так что если б не спас его монашеский клобук, то давно был бы на виселице. Такая-то польза от унии, что в двадцать лет не могут униаты доставить кого-нибудь из природного шляхетства в епископы! Вот и теперь дали нам в Луцк Почаповского, правда, шляхтича, но по летам недостойного не только епископского, даже и дьяконского сана: не можем называть его отцом, потому что и двадцати лет ему нет. Все это неустройство происходит от того, что принимают посвящение не от законного пастыря; отступили они от патриарха константинопольского, которому искони в этом государстве духовная власть принадлежала. Уже двадцать лет на каждом сеймике, на каждом сейме горькими слезами молим, но вымолить не можем, чтоб оставили нас при правах и вольностях наших. Если и теперь желание наше не исполнится, то будем принуждены с пророком возопить: «Суди ми боже и рассуди прю мою!»

Сейм определил подтвердить конституцию 1607 года, чтоб впредь раздавать духовные должности и доходы людям прямой греческой веры. Но для приведения в исполнение этого решения православные не хотели дожидаться, пока перемрут все униатские владыки (иные двадцатилетние), и когда, в том же 1620 году, приехал в Западную Россию известный уже нам иерусалимский патриарх Феофан, то они просили его поставить им на все епархии православных епископов, что и было исполнено. Тут-то, имея своих епископов, православные в 1621 году издали правила, которыми хотели руководствоваться при бедственном состоянии своей церкви, издали так называемое «Советование о благочестии». «Все доброе,- говорится в этом советовании,- должно начаться прежде всего от самих глав, т. е. митрополит, епископы и все духовенство да отвергнут сперва всякую злобу и грех от самих себя. Епископы должны проповедовать правую веру, покаяние и благочестивые дела, обходя домы благородных; также посылать учеников своих, способных учить в церквах, а не дожидаться того, чтоб к ним приходили, кланялись и что-нибудь приносили. Как сами епископы, так и поставленные и посланные от них во всех церквах и на всех местах пусть открыто и явственно поучают, что вера восточной церкви, которую мы ныне исповедуем, есть истинная и спасение в ней несомненное, а в латино-римской церкви и в других сборищах, от нее происшедших, как истинной веры нет, так и спасения достигнуть невозможно. Веру, догматы и обряды церкви восточной должны они во всем хвалить и одобрять, а другие отрицать и обличать, впрочем, духовно и рассудительно, не злореча, но приводя места писания, сильные примеры и доказательства, и это обнародовать посредством письма. В иереи посвящать достойных, разумных и несомненных ревнителей благочестия, даром, а не из корысти, которой, ни самим от себя, ни через своих наместников, не требовать ни под каким предлогом, ни чрез какие намеки о своих нуждах и недостатках. Возбуждать и приготовлять к святому мученичеству как самих себя, так и сердца народа. Писать и печатать в защиту благочестия книги; противникам возражать письменно, но только с совета других, ибо у наших разномыслие, а у противников убеждение в своих верованиях и злоба в сердцах на нас. С отступниками-униатами не сообщаться и народу на исповеди то же внушать; а обращающихся в православие принимать только на степень кающихся. Учреждать соборы. Чтоб в церквах каждый воскресный день и праздник была проповедь. Учреждать по городам школы. Учреждать братства. Нужно и то нам принять во внимание, что Ипатий Потей, Рагоза и другие их единомышленники были не малые головы; несмотря на то, предки наши, и многие из них весьма простые, дерзали обличать их безбоязненно: то же прилично делать и всем православным. Так как св. апостол Андрей есть первый архиепископ константинопольский, патриарх вселенский и апостол русский, на киевских горах стояли ноги его, очи его Россию видели и уста благословили, и семена веры он у нас посеял, то справедливым и богоугодным будет делом возобновить торжественно и нарочито его праздник. Воистину Россия ничем не меньше других восточных народов, ибо и в ней просветителем был апостол. Послать к константинопольскому патриарху за благословением, помощью и советом; послать и на святую Афонскую гору, чтоб вызвать и привести преподобных мужей русских, в том числе блаженных Киприана и Иоанна, прозванием Вишенского, и прочих там находящихся, процветающих жизнью и богословием. Предстоит также духовная потребность и русских, искренне расположенных к добродетельной жизни, посылать на Афон, как в школу духовную. Если нельзя обращать самих папистов и дружину их или исчадие, т. е. ариан, евангеликов и лютеран, то по крайней мере всеми силами стараться отыскивать всех тех русских, которые от восточной церкви и от нас отступили. К этому обязываются архиереи ради спасения души, ибо отступники шляхта сильно вредят нам и соблазняют невинных».

В то время, как православные, получивши своих архиереев, составляли такую программу для их деятельности, понятно, как должны были взволноваться униаты, особенно архиереи их, увидав подле себя опасных соперников. Чтоб ослабить новую тесную связь православных с греческою церковию, начали разглашать, что православные хотят изменить Польше, готовы передаться туркам. Мелетий Смотрицкий, посвященный Феофаном в епископы полоцкие, написал в защиту своих сочинение под заглавием «Verificatia niewinnosci». Униаты отвечали сочинением «Sowita viпа » и посланием к монахам Духова Виленского монастыря. Надобно заметить, что знаменитое Виленское братство вследствие унии разделилось: Троицкое братство осталось за униатами и очень ослабело, потому что большая часть братьев, не захотевших принять унии, устроили себе новое братство при монастыре св. Духа, и сильная борьба началась между обоими братствами. Духово братство издало защиту верификации (Obrona werificaciej od obrazyMajestaty etc. 1621). Здесь защищается постановление, чтоб епископы не брали своих мест от светской власти; постановление это выставляется правом русской церкви, при котором русские соединились с поляками как равные с равными; право это подтверждено королями. Защищается положение, что митрополит и епископы должны поставляться патриархом константинопольским, который на Русь имеет право, канонами вселенских соборов подтвержденное. Obrona оканчивается так: «О насилии наша сторона не мыслит: господу богу и справедливому королевскому декрету дело свое поручает. Научились мы в церкви божией терпеть насилие, не производить его. Изгнания наших из рады городовой, из цехов, лишение вольности право не допустит. Не думай, что с падением вашей унии права в отчизне нашей и справедливость света упасть должны: Теренциев дурень Тразон думал, что когда он упадет, то и небо с ним вместе упасть должно. Если б так начали делать, как ты говоришь, то это повело бы не к успокоению Руси, но к отнятию покоя, сделало бы русских изгнанниками из отчизны. Тогда отплатила бы Литва русскому народу, а Польша греческому (от которых светом веры христианской просвещены, как в отделе шестом доказано), как злой сын доброй матери за хорошее воспитание, воткнувши нож ей в сердце». В упомянутом шестом отделе говорится, что Святополк моравский, принявший греческую веру от Мефодия, обратил в христианство Буривоя чешского и жену его Людмилу, а через чешскую княжну Дубровку принял православие и Мечислав польский; в Литве Олгерд, женатый на двух русских княжнах, принял русскую веру и сыновей своих в ней окрестил. Так религиозная полемика повела к историческим розысканиям.

Но одною книжною борьбою не ограничились. Когда патриарх Феофан поставил в Полоцк епископом Мелетия Смотрицкого, то почти все жители перешли на его сторону; тогда униатский полоцкий владыка Иосафат Кунцевич, человек страстный, фанатик, решился поддержать себя и унию средствами отчаянными, которые вызвали ему сильный упрек со стороны канцлера литовского, Льва Сапеги; Сапегу нельзя заподозрить в пристрастии к православию, но он прежде всего видел неполитичность мер Кунцевича с братиею. «Бесспорно (писал Сапега Кунцевичу 12 марта 1622 года), что я сам хлопотал об унии и покинуть ее было бы неблагоразумно; но мне никогда на мысль не приходило, чтоб вы решились приводить к ней такими насильственными средствами. Уличают вас жалобы, поданные на вас в Польше и Литве. Разве неизвестен вам ропот глупого народа, его речи, что он лучше хочет быть в турецком подданстве, нежели терпеть такое притеснение своей вере? По словам вашим, только некоторые монахи епархии Борецкого (нового православного киевского митрополита) и Смотрицкого и несколько киевской шляхты противятся унии; но просьба королю подана от Войска Запорожского, чтоб Борецкого и Смотрицкого в их епархиях утвердить, а вас и товарищей ваших свергнуть; и на сеймах мало ли у нас жалоб от всей Украйны и от всей Руси, а не от нескольких только чернецов! Поступки ваши, проистекающие более из тщеславия и частной ненависти, нежели из любви к ближнему, обнаруженные в противность священной воле и даже запрещению республики, произвели те опасные искры, которые угрожают всем нам или очень опасным, или даже всеистребительным пожаром. От повиновения козаков больше государству пользы, чем от вашей унии, почему и должны вы соображаться с волею короля и с намерениями государственными, зная, что власть ваша ограничена и что покушение ваше на то, что противно спокойствию и пользе общественной, может по справедливости почесться оскорблением величества. Если бы вы посмели сделать что-нибудь подобное в Риме или Венеции, то вас бы научили там, какое надобно иметь уважение к государству. Пишете об обращении отщепенцев: надобно стараться об этом обращении, чтоб было едино стадо и един пастырь; но при этом надобно поступать благоразумно, сообразоваться с обстоятельствами времени, как в таком деле, которое зависит от свободного желания, особенно в нашем отечестве, где не прилагается изречение: понуди внити. Что касается до опасности жизни вашей, то каждый сам причиною беды своей: надобно пользоваться обстоятельствами, а не предаваться безрассудно своему стремлению. Я обязан, говорите вы, последовать епископам. Вы обязаны подражать св. епископам в терпении, благочестии, в показании добрых примеров. Прочтите жития всех благочестивых епископов: не сыщете в них ни жалоб, ни объявлений, ни исков, ни судебных свидетельств. А у вас суды, магистраты, трибуналы, ратуши, канцелярии наполнены позвами, тяжбами, доносами; но этим не только не утвердится уния, но последний в обществе союз любви расторгнется. Долг мудрого испытать все способы благоразумия прежде, нежели взяться за оружие. Не писать колких писем к начальству, не отвечать с угрозами так, как вы делаете: апостолы и другие святые никогда так не поступали. Говорите, что вольно вам неуниатов топить, рубить: нет, заповедь господня всем мстителям строгое сделала запрещение, которое и вас касается. Пишете, что на сейме укоряют не только унию, но и все благочестивое римское духовенство; но кто тому причиною? Когда насилуете совести людские, когда запираете церкви, чтоб люди без благочестия, без христианских обрядов, без священных треб пропадали, как неверные, когда своевольно злоупотребляете милостями и преимуществами, от короля полученными, то дело обходится и без нас; когда же, по поводу этих беспутств, в народе волнение, которое надобно усмирять, то нами дыры затыкать! Поэтому противная сторона и думает, что мы с вами составили заговор для притеснения народной совести и для нарушения общего покоя, чего никогда не бывало. Довольно и того, что вы с нами в унии, которую бы вы и берегли для себя, и в звании, в которое призваны, оставались бы спокойно, а не подвергали бы нас общенародной ненависти, самих же себя опасности и порицанию. Вы требуете, чтобы не принимающих унию изгнать из государства: да спасет бог наше отечество от такого величайшего беззакония! Давно в этих областях водворилась святая римско-католическая вера, и, пока не имела она подражательницы благочестия и повиновения св. отцу, до тех пор славилась миролюбием и могуществом как внутри, так и вне государства; но теперь, приняв в сообщество сварливую и беспокойную подругу, терпит, по ее причине, на каждом сейме, в каждом собрании многочисленные раздоры и порицания. Кажется, лучше и полезнее было бы для общества разорвать с этою неугомонною союзницей, ибо мы никогда в отечестве своем не имели таких раздоров, какие родила нам эта благовидная уния. Христос не печатал и не запирал церквей, как вы это делаете. «Имеют,- говорите,- священников благочинных!» Дай бог, чтоб их было довольно! Но недостаточно, что вы их сами хвалите: собственная хвала всегда подозрительна. Надобно, чтоб иноверные видели добрые дела и последовали стезям их. Но я слышу, каких вы священников рукополагаете! Таких, от которых церкви больше разорения, чем созидания. Печатать и запирать церкви и ругаться над кем-либо ведет только к пагубному разрушению братского единомыслия и взаимного согласия. Покажите, кого вы приобрели, кого уловили своею суровостию, строгими мерами, печатанием и запиранием церквей? Вместо того, откроется, что вы потеряли и тех, которые в Полоцке у вас в послушании были. Из овец сделали вы их козлищами, навели опасность государству, а может быть, и гибель всем нам, католикам. Вот плоды вашей хваленой унии, ибо если отечество потрясется, то не знаю, что в то время с вашею униею будет! Вы ссылаетесь на предписание верховного пастыря: но если бы святой отец видел, какие, по причине вашей унии, происходят в отечестве нашем неустройства, то, без сомнения, соизволил бы на то, чему вы так упорно противоборствуете. Король приказывает церковь их в Могилеве распечатать и отпереть, о чем я, по его приказанию, к вам пишу, и если вы этого не исполните, то я сам велю ее распечатать и им отдать; жидам и татарам не запрещается в областях королевских иметь свои синагоги и мечети, а вы печатаете христианские церкви! Вы говорите: «Справедливо ли будет оказывать такое снисхождение для неизвестного будущего спокойствия!» Отвечаю: не только справедливо, но и нужно, потому что неминуемо родится в обществе неустройство, если будем делать им еще большие притеснения в вере. Уже гремят везде слухи, что они хотят навсегда разорвать с нами всякий союз. Что касается полочан и других крамольников против вас, то, может статься, они и в самом деле таковы, но сами вы побудили их к возмущениям. Новгород Северский, Стародуб, Козелец и многие другие города уния от нас отторгнула; она главная виновница тому, что народ московский от королевича устраняется, как это очевидно из русских писем, присланных к нашим вельможам, и потому не желаем, чтоб эта пагубная уния вконец нас разорила».

Опасения Кунцевича за свою жизнь сбылись: в ноябре 1623 года он был умерщвлен жителями Витебска. Легко понять, какое пятно это печальное событие положило на православных, которые до сих пор могли говорить: «О насилии наша сторона не мыслит». Легко понять, что противники поспешили воспользоваться поражением, которое жители Витебска нанесли своей стороне, поспешили разнести по католическому миру весть о мученичестве Кунцевича. Правительство, как правительство, обязано было постудить строго с убийцами и без всяких других побуждений, не нуждаясь в увещаниях папы, который вопреки мнению Льва Сапеги побуждал действовать совершенно в духе Кунцевича; вот письмо Урбана VIII к королю от 10 февраля 1624-го: «Враги наши не спят, день и ночь отец вражды плевелы сеет, дабы в вертограде церковном терние произрастало вместо пшеницы. Следует и нам с не меньшим прилежанием исторгать ядовитые корни и обрезывать бесполезные ветви. Иначе все страны заглохнут, и те из них, которые должны быть раем господним, станут рассадниками ядовитых растений и пастбищами драконов. Как легко это может случиться в России, научают настоящие бедствия. Непримиримый враг католической религии, ересь схизматическая, чудовище нечестивых догматов, вторгается в соседние провинции и, хитро прокравшись в совещания козацкие, вооружившись силами храбрейших воинов, осмеливается защищать дело сатаны и грозить гибелью православной истине. Восстань, о царь, знаменитый поражениями турок и ненавистью нечестивых! Прими оружие и щит и, если общее благо требует, мечом и огнем истребляй эту язву. Дошла до нас весть, что там устраиваются схизматические братства, издаются новые законы против униатов; пусть королевская власть, долженствующая быть защитою веры, сдержит такое святотатственное буйство. Так как нечестие обыкновенно презирает угрозы, наказаниями не вооруженные, то да постарается твое величество, чтоб лжеепископы русские, стремящиеся возбуждать волнения и господствовать в козацких кругах, достойное такого дерзкого поступка понесли наказание. Да испытает силу королевского гнева факел мятежа и вождь злодеев, патриарх иерусалимский, и своим бедствием сдержит дерзость остальных. Хотя это и кажется делом трудным, однако чего не преодолеет благочестие, покровительствуемое небом и вооруженное королевскою властию? Известный Никифор грек, который, сделавшись оруженосцем дьявола и знаменосцем мятежей, возбудил столько бурь против русских униатов, запертый, наконец, в вечную темницу, примером своим показал, что преступление не только отвратительно само по себе, но и гибельно по своим следствиям. Если дерзость схизматическая часто будет видеть подобные примеры, то не так будет выситься и научится бояться господа отмщений. Вследствие этого просим, твое величество, защищай это дело всею своею ревностию и властию, и прежде всего позволь униатским епископам иметь свободный доступ ко дворцу и в советы королевские, и чтоб они ни в чем не были ниже остальных епископов». В то же время Урбан писал об убийстве Кунцевича: «Кто даст очам нашим источник слез, чтоб могли мы оплакать жестокость схизматиков и смерть полоцкого архиепископа?.. Где столь жестокое преступление вопиет о мщении, проклят человек, который удерживает меч свой от крови! Итак, могущественнейший король! Ты не должен удерживаться от меча и огня. Да почувствует ересь, что за преступлениями следуют наказания. При таких отвратительных преступлениях милосердие есть жестокость». Папа не довольствовался письмами к королю: он писал ко многим епископам и светским лицам, требуя гонения на православных епископов, грозя бедою, которая произойдет от связи их с козаками.

Лев Сапега, недавно бывший обличителем Кунцевича, теперь должен был принять на себя председательство в комиссии, назначенной для суда над убийцами Кунцевича. Комиссары приехали в Витебск, окруженные войсками, пешим и конным, из боязни козаков, к которым жители Витебска обратились с просьбою о помощи. В три дня комиссия кончила свое дело: два бурмистра и 18 других горожан погибли на плахе; имения их были конфискованы; около ста горожан, спасшихся бегством, приговорены к смерти, и имения их также конфискованы; город потерял все свои привилегии; ратуша была разрушена; колокола, в которые били в набат, поднимая народ против епископа, были сняты; две православные церкви разрушены. Униатский митрополит киевский, Иосиф Рутский, извещая об этом кардинала Бандина, так оканчивает свое письмо: «Великий страх после этого напал на схизматиков; начали понимать, что когда сенаторы хотят приводить в исполнение приказы королевские, то не боятся могущества козацкого».

Итак, имя козаков в устах у папы, у митрополита униатского; вместо Острожских и Тышкевичей козаки являются главными защитниками православия. Мы видели, как дурно кончилось козацкое дело в конце XVI века. После этого мы встречаем в западнорусских летописях известия о таких поступках козаков, которые, конечно, не могли снискать им любви остального народонаселения. Так, летопись говорит под 1601 годом: были в Швеции козаки запорожские, числом 4000, над ними был гетманом Самуил Кошка, там этого Самуила и убили. Козаки в Швеции ничего доброго не сделали, ни гетману, ни королю не пособили, только на Руси Полоцку великий вред сделали, и город славный Витебск опустошили, золота и серебра множество набрали, мещан знатных рубили, и такую содомию чинили, что хуже злых неприятелей или татар. Под 1603 годом: были козаки запорожские, какой-то гетман, именем Иван Куцка, с 4000 народа, брали приставство с волостей Боркулабовской и Шупенской, грошей коп 50, жита мер 500 и т. д. в том же году, в городе Могилеве Иван Куцка сдал гетманство, потому что в войске было великое своевольство: что кто хочет, то и делает; приехал посланец от короля и панов радных, напоминал, грозил козакам, чтоб они никакого насилия в городе и по селам не делали. К этому посланцу приносил один мещанин на руках девочку шести лет, прибитую и изнасилованную, едва живую; горько, страшно было глядеть; все люди плакали, богу-создателю молились, чтоб таких своевольников истребил навеки. А когда козаки назад на Низ поехали, то великие убытки селам и городам делали, женщин, девиц, детей и лошадей с собою много брали; один козак вел лошадей 8, 10, 12, детей 3, 4, женщин и девиц 4 или 3.

Звание гетмана козацкого успел приобресть в это время известный уже нам Петр Конашевич Сагайдачный, шляхтич по происхождению, человек очень умный, искусный полководец; чтоб избегать ссор с правительством, т. е. с панами, он старался отделить дело козацкое от дела простонародья. «Конашевич,- говорит один летописец,- всегда в миру с панами жил, зато козакам и хорошо было, только поспольство очень терпело». Кроме того, Сагайдачный служил хорошую службу польскому правительству на войне, ходил под Москву на помощь к Владиславу, дрался с турками и татарами; козаки его играли главную роль в знаменитой Хотинской битве (1621 года), где Польша была спасена от нашествия султана Османа, которое, как мы видели, должно было соединиться и с московскою войною. Но это был последний подвиг Сагайдачного: получив тяжкую рану, он удалился в Киев и умер здесь в следующем 1622 году. Служа королю польскому, живя всегда в миру с панами, Сагайдачный счел не бесполезным для себя объявить свою службу и царю московскому. В марте 1620 года явился в Москву посланец Сагайдачного, атаман Петр Одинец с товарищами, и говорил: «Прислали их все запорожское войско, гетман Сагайдачный с товарищами, бить челом государю, объявляя свою службу, что они все хотят ему, великому государю, служить головами своими по-прежнему, как они служили прежним великим российским государям и в их государских повелениях были и на недругов их ходили, крымские улусы громили. Теперь они также служат великому государю, ходили на крымские улусы, а было их с 5000 человек, было им с крымскими людьми дело по сю сторону Перекопи под самою стеною; татар было на Перекопи с 7000 человек, а на заставе с 11000; божиею милостию и государевым счастием татар они многих побили, народ христианский многий из рук татарских высвободили; с этою службою и с языками татарскими присланы они к государю: волен бог да царское величество, как их пожалует, а они всеми головами своими хотят служить его царскому величеству и его царской милости к себе ныне и вперед искать хотят». Думный дьяк Грамотин, похваливши их за службу, сказал: «Здесь в Российском государстве слух было понесся, что польский Жигимонт король учинился с турским в миру и в дружбе, а на их веру хочет наступить: так они бы объявили, как польский король с турским, папою и цесарем? А на их веру от поляков какого посяганья нет ли?» Черкасы отвечали: «Посяганья на нас от польского короля никакого не бывало; с турским он в миру, а на море нам на турских людей ходить запрещено из Запорожья, но из малых речек ходить не запрещено; про цесаря и про папу мы ничего не знаем, и на Крым нам ходить не заказано. На весну все мы идем в Запорожье, а царскому величеству все бьем челом, чтоб нас государь пожаловал как своих холопей». Царь послал Сагайдачному 300 рублей легкого жалованья и писал в грамоте: «Вперед мы вас в вашем жалованьи забвенных не учиним, смотря по вашей службе; а на крымские улусы ныне вас не посылаем, потому что крымский Джанибек-Гирей царь на наши государства войною не ходит, и наши люди также крымским улусам вреда никакого не делают».

Несмотря, однако, на то, что Сагайдачный умел жить в миру с панами, полного примирения с козаками в государстве не было и сильно занимал вопрос, нужно ли оставить козаков, или надобно их уничтожить? Мы видели, что этот вопрос был поставлен в договоре, заключенном русскими тушинцами под Смоленском с королем Сигизмундом; в 1617 году заключен был мир с турками, по которому поляки обязались не допускать козаков до плавания по Черному морю. Но козаки днепровские, точно так же, как и донские, не могли не громить турецких кораблей, иначе им негде было достать себе зипунов. Благодаря козакам мир с Турцией не мог быть надежен; поэтому опять поднялся вопрос: быть или не быть козакам? В 1618 году известный публицист польский, Пальчовский, признал нужным издать книжку: О козаках - уничтожить их или нет? Автор дает ответ отрицательный; по его мнению, истребить козаков бесчестно, бесполезно и невозможно. Бесчестно: ибо это значит исполнить требование неприятеля турка, истребить христиан, тогда как Украйна при дворах европейских считается единственною оградою христианства. Бесполезно: если не будем иметь соседями козаков, то будем иметь соседями турок и татар: что лучше? Невозможно: еще при короле Стефане хотели истребить козаков, да отложили намерение за невозможностью, а тогда козаков было гораздо меньше, чем теперь. Если кто скажет, что можно, немецких рыцарей уничтожили же, то отвечаю: «с немецким орденом Польша боролась 200 лет, пока его уничтожила; кто будет советовать начать двухсотлетнюю борьбу с козаками для их уничтожения, того надобно подвергнуть остракизму».

По смерти Сагайдачного, усилившиеся волнения религиозные, борьба униатских епископов с православными, усилившееся гонение на православных, убийство главного гонителя Кунцевича - все это выдвигало козаков на первый план, как защитников православия, тем более, что православная западнорусская церковь получила теперь в лице митрополита Иова Борецкого правителя энергического, не похожего на Онисифора Девочку и Михаила Рагозу. Борецкий понимал смысл того крика народного, который так обеспокоил Льва Сапегу: «Лучше в неволю турецкую, чем терпеть такие притеснения!» Но Борецкий не хотел идти в неволю турецкую: у него были под руками козаки, у него была еще Москва в виду. В конце 1624 года встало волнение в Киеве; войт Федор Ходыка да мещанин Созон вздумали печатать церкви православные; митрополит сейчас же дал знать об этом в Запорожье гетману Коленику Андрееву и всему войску; гетман прислал в Киев двоих полковников, Якима Чигринца да Антона Лазаренка, велел им в окольных киевских городах собраться с тамошними козаками и идти в Киев для оберегания веры христианской; полковники исполнили поручение, явились в Киеве в 1625 году после Крещенья, распечатали церкви и схватили Ходыку с теми мещанами, которые умышляли вместе с ним против православия.

Разумеется, такое распоряжение не могло обещать ничего хорошего Борецкому со стороны польского правительства, и вот в феврале 1625 года приехал в Москву от киевского митрополита луцкий епископ Исакий с просьбою, чтоб государь взял Малороссию под свою высокую руку и простил козакам их вины. Бояре отвечали Исакию: «Как видно из твоих речей, мысль эта в самих вас еще не утвердилась, укрепленья об этом между вами еще нет; про козаков ты сказал, что их столько не будет, чтоб стоять против поляков одним без помощи, и говоришь, что теперь Запорожское Войско идет на весну морем на турок: так теперь царскому величеству этого дела начать нельзя. А если вперед вам от поляков в вере будет утеснение, а у вас против них будет соединение и укрепление, тогда вы царскому величеству и святейшему патриарху дайте знать; тогда царское величество и святейший патриарх будут о том мыслить, как бы православную веру и церкви божии и вас всех от еретиков в избавленьи видеть». Исакий отвечал: «У нас та мысль крепка, мы все царской милости рады и под государевою рукою быть хотим, об этом советоваться между собою будем, а теперь боимся, если поляки на нас наступят скоро, то нам кроме государской милости деться некуда. Если митрополит, епископы и Войско Запорожское прибегнут к царской милости и поедут на государево имя, то государь их пожаловал бы, отринуть не велел, а им кроме государя деться негде»

Распоряжения козаков в Киеве и вмешательство их в дела крымские, где они поддерживали хана, враждебного туркам, жалобы султана по этому случаю - все это заставило гетмана польского Станислава Конецпольского, в конце сентября 1625 года, вступить в Украйну с 30000 своего войска и с 3000 немцев цесарских. Между русскими пошел слух, что Конецпольский пришел козаков уменьшить и, уменьша козаков, веру римскую в Киеве и во всех литовских городах ввести. В Каневе и Черкасах поляки много козаков побили и места их козацкие разорили. Выступив из Черкас, Конецпольский стал обозом в десяти верстах ниже Крылова; по ту же сторону Днепра стали обозом и козаки, пришедшие из Запорожья, и городовые, тысяч с 20, с полковниками Дорошенком, Измаилом, Олифером да с Пырским, что у них был гетманом в Запорогах. Гетманство дано было Измаилу. 26 октября произошел у них бой с поляками; последние одолели, козаки отступили и расположились над Куруковым озером, где поляки должны были их снова добывать с большою для себя потерею: несколько знатных людей у них погибло, убито было множество лошадей. Но потеря козаков была еще значительнее; они не видели более возможности держаться, свергнули Измаила, выбрали в гетманы Михайлу Дорошенка и вступили в переговоры с Конецпольским. Комиссия, собравшаяся под председательством Конецпольского в урочище Медвежьи Лозы, объявила козакам следующие обвинительные пункты: 1) Непослушание их республике обнаружилось в частых походах на море, навлекших на Польшу войну турецкую: козаки выходили в море в то самое время, когда знатный посол польский, пан конюший коронный, обещал от них покой султану. 2) Войско Запорожское ссылается с Москвою, с которою у Польши верного мира нет, одно кратковременное перемирие; козаки дают московскому титул царский; ссылаются с Шагин-Гиреем крымским без ведома республики; заключили союз с ним и людей на помощь ему посылали. 3) Козаки принимают к себе людей духовных (например, иерусалимского патриарха), разных обманщиков, которые называются цариками турецкими, господариками волошскими. 4) Вопреки власти королевской козаки сажают других митрополитов и владык при жизни старых. 5) Подданные шляхты и державцев, отказавшись от послушания господам своим, с помощью козаков нападают на последних, как на злодеев, землю себе берут, пожитки и доходы у людей заслуженных отнимают. 6) Недавно на Киев напали, войта, человека доброго, и попа своей религии невинно умертвили, иных в тюрьму посажали и на поруки отдали, имение отняли; на монастырь киевский неприятельски напали, землю у него отняли и хутор на ней поставили; наместника подвоеводского обесчестили. Разных чинов людям, духовным, светским, горожанам и жидам неслыханные обиды сделали. Из этих обвинений вытекали следующие требования: 1) Чтобы выданы были на казнь все те, которые начальствовали в походах против турок во время посольства конюшего коронного, также все те, которые были виновниками убийств киевских, богуславских, корсунских и наездов на домы шляхетские. 2) Чтоб те, которые ездили послами в Москву, под присягою показали, с чем туда ездили, и грамоты, полученные от московского, отдали в руки комиссарам. 3) Чтоб объявили, куда девали царика Ахию? 4) Чтоб сожгли челны в присутствии посланцев комиссарских. 5) Чтоб с тех пор ни один козак запорожский ни Днепром, ни Доном не выходил в море. 6) Так как в козаки бегают подданные от панов своих, ремесленники от ремесел и своевольством своим чернят славу козацкую, то король не позволяет увеличивать число козаков. Имена всех козаков и домы, где в каком месте живут, должны быть написаны на одном реестре и за рукою старшего отосланы в казну королевскую. 7) Козаки должны повиноваться тому старшине, которого, по воле королевской, гетман коронный даст им из их же среды. На этот раз гетман утверждает Дорошенка. 8) Козаки не должны вмешиваться в управление староствами. 9) Козаки, обвиненные в насилиях людьми разных чинов, должны быть немедленно преданы суду. 10) Козак, обвиненный в чем-нибудь, судится сотниками, в присутствии подстаросты; если козак жалуется не на козака, то последний судится подстаростою, а сами козаки между собою судятся своим судом. 11) Козаки не должны сноситься с иностранными государями, постановлять с ними что-либо и вступать к ним на службу.

Козаки отвечали на обвинения: 1) Люди, начальствовавшие в походе против турок в бытность конюшего коронного у султана, еще до срока выданы и отосланы на сейм для наказания. А так как нам жалованье королевское, обещанное на прежних комиссиях, не доходило, то мы должны были сами о себе промышлять. 2) В Москву посылали мы по давнему обычаю, чтоб московский не переставал присылать нам казну. Что же касается до сношений с Шагин-Гиреем, то волна прибила к крымскому берегу товарищей наших, шедших с Дону для добычи; этих голодных людей Шагин-Гирей взял к себе в службу и потом прислал к нам со всеми христианами, сколько их там отгромили; притом Шагин-Гирей обязывался заключить мир с королевством Польским, и нам казалось, что не должно было откладывать такого дела. 3) О патриархе и других духовных король давно знает, мы и духовные наши пред ним оправдались. 4) Относительно приезда цариков турецких, московских и господариков волошских мы себя виноватыми не считаем, потому что искони вольно всякого титула людям за Пороги приезжать и отъезжать. 5) Мы обязаны взыскать людей, обвиненных в наездах и грабежах. 6) Относительно войта киевского, попа и других отвечаем: видя, что делается в княжестве Литовском, на Белой Руси, на Волыни и Подоле, какие притеснения терпят церкви наши старой религии греческой, как не позволяют духовным нашим отправлять в них богослужение, выгоняют их из приходов, отдают во власть униатам, остерегаясь, чтоб и нам того же не было, видя, что, по поводу этого попа, войт в Киеве не только церкви печатает, доходы отнимает, но и митрополита и нас ругает, видя все это, могли ли мы терпеть? Отдаем на рассуждение ваших милостей. 7) Земля, взятая у монастыря киевского, принадлежала церкви св. Василия, а не ему. 8) В Корсуне и Богуславе была месть за тиранское пролитие крови христианской. 9) Царик Ахия как пришел неведомо откуда, так и ушел неведомо куда. 10) Мы готовы сжечь челны, как скоро получим за них вознаграждение. II) Паны урядники, получая подарки, позволяли всякому уходить к нам: вот и набралось к нам множество народу из ремесленников; но теперь мы охотно отделим от себя всех неспособных к войне». Комиссия постановила, что вперед козаки будут повиноваться только тому старшему, которого утвердит король и коронный гетман; если этот старший не будет исполнять своих обязанностей, то козаки должны принести жалобу королю и коронному гетману и просить смены старшего; то же должны делать и по смерти старшего. Но если б козацкое войско находилось в дальнем расстоянии от короля или гетмана, то козаки могут избрать старшего из среды себя и вручить ему правление до тех пор, пока король и коронный гетман одобрят избранного. Форма присяги старшего была следующая: «Я, Михайла Дорошенко, клянусь господу богу, в троице святой единому, что пресветлейшему королю польскому Сигизмунду III и его наследникам и Республике Польской в сей должности моей, согласно воле его королевского величества, во всем верность и повиновение сохранять буду, соблюдая во всем повеления его королевского величества и республики, укрощая всякое своеволие и непослушание, а именно: ни я сам, ни посредством других против турецкого императора, ни сухим путем, ни морем, не буду ходить и воевать, разве только по повелению его королевского величества и республики. Напротив того, если б кто из войска его королевского величества, мне вверенного, или же кто со стороны вознамерился то сделать и я про то знал бы, то обязываюсь доносить об этом его королевскому величеству и коронному гетману и таковым нарушителям королевского повеления сопротивляться. Никаких полчищ собирать и созывать без соизволения его королевского величества не буду, и даже таковые, по обязанности моей, стану преследовать; а также все условия, в самомалейших пунктах в бумагах панов комиссаров на Медвежьих Лозах прописанные, я со всею моей дружиною исполнять буду». Эти пункты были следующие: число реестровых козаков назначается 6000; они пользуются всеми правами, полученными от прежних королей польских и ныне царствующего Сигизмунда; им позволяется снискивать себе пропитание торговлею, рыбною ловлею и охотою, но без вреда угодьям старостинским; кроме того, ежегодно назначается им от короны 60000 злотых жалованья; старшинам назначается особое жалованье. Из 6000 реестровых козаков 1000 или более должны находиться за Порогами, наблюдая за движениями врагов. Если сам старший отправится в Запорожье, то вместо себя оставляет способного человека. Козаки не должны выходить Днепром в море и начинать войну с каким-либо соседним государством, и потому все морские лодки будут сожжены в присутствии комиссаров. Козак не может жить на земле прежнего пана своего, если не хочет ему повиноваться; ему дается 12 недель сроку для очистки дома и земли. Войску ни в какие дела, ему не принадлежащие, не вмешиваться; союзов с соседними державами ни под каким предлогом не заключать, послов от них не принимать и в службу иностранных владетелей не вступать.

Окончивши комиссию, Конецпольский пошел в Бар; паны, бывшие с ним, разъехались по своим имениям; вместо себя на Украйне гетман оставил полковника Казановского с 15000 войска, которое разместилось в Василькове, Треполе, Оржищах, Стайках, Хвостове, Киеве. Дорошенко с польскими комиссарами ездил по козацким городам, разбирал козаков; по городам козаки слушались Дорошенка, потому что лучшие люди из них пристали к нему; но которых оставляли от козачества, те думали посылать бить челом царю Михаилу Федоровичу, чтоб государь пожаловал, велел им помощь дать своими государевыми людьми на поляков, а они, козаки, станут служить государю и города литовские будут очищать на государево имя, чтоб им православной веры не отбыть.

Но козаки после поражения от Конецпольского были слишком слабы для какого-нибудь важного предприятия. Это поражение отняло у Иова Борецкого надежду произвести посредством козаков восстание православного народонаселения Турции во имя искателя турецкого престола, выдававшего себя князем крови султанской и вместе христианином греческого исповедания. Мы видели, что польские комиссары толковали с козаками о каком-то царике Ахии. В конце 1625 года явились в Москву из Запорожья козак Иван Гиря с товарищами и македонянин Марк Федоров, посланные к царю Михаилу от Александра Ахии, который выдавал себя за турецкого царевича, сына султана Магомета; Александр рассказывал, что он вывезен из Турции матерью своею, гречанкою Еленою, был у императора, у герцога флорентийского, у короля испанского и теперь приехал поднимать запорожских козаков против турок, прислал просить помощи и у государя московского. Александр писал Михаилу, что будущею весною хочет идти посуху и морем в землю Греческую, где ожидает его большое войско из православных болгар, сербов, албанцев и греков; всего войска 130000. Думный дьяк Грамотин отвечал посланным, что государь желает Александру царевичу всякого добра, чтоб сподобил его бог отцовского государства достигнуть, а помочь ему не может, потому что Александр царевич теперь живет в Литовской земле у запорожских черкас, которые послушны польскому королю, а польский король государю недруг, и помочь через чужое государство нельзя; да и грамоты теперь царское величество к Александру царевичу послать не соизволил потому, что если литовский король доведается, что Александр царевич ссылается с царским величеством и помощи просит, то король не сделал бы Александру царевичу какой помешки; а для любви царское величество посылает Александру царевичу на 1000 рублей соболей, лисиц и бархатов золотных. В декабре 1625 года путивльский воевода дал знать в Москву, что в Запорожье собралось было с Александром козаков тысяч с тридцать; но как скоро пришла к ним весть, что гетман Конецпольский с поляками идет на них к Киеву, то меж козаками сделалась рознь и разошлись они из Запорожья по литовским городам, начали собираться против гетмана Конецпольского. 1 сентября царевич Александр с своими людьми сам-пят из Запорожья поехал в Литовскую землю и приехал в Киев, где митрополит Иов держал его тайком от поляков в Архангельском монастыре и одел его в монашеское платье, потому что Конецпольский везде велел его сыскивать накрепко; а в ноябре Иову удалось отправить его тайно в Московское государство, велевши ему, едучи до Путивля, сказываться купецким человеком. Когда в Москве узнали, что Александр в Путивле, то государь велел боярам подумать об этом деле. Бояре рассуждали: «Это дело новое, небывалое! Если царевича Александра принять, то не поднять бы на себя турских и крымских людей? Неведомо, с каким умыслом царевич Александр приехал в Путивль: убежал ли от поляков или нарочно ими прислан, чтоб государя с турским поссорить? Взять Александра и отдать его турскому султану за вечный мир, чтоб султан запретил крымцам нападать на государевы украйны,- опасно, чтоб тем бога не прогневать, человека христианина на смерть отдавши. Праведные судьбы божии никому не известны: что, если он прямой султана Магомета сын и крещен в православную христианскую веру прямо и был во многих государствах и нигде ему зла не сделали! Если его отдать, то бога бы не прогневать, греков и всех тех, которые на Александра надеются, не оскорбить и от турского в конечное разоренье не привести; да чтоб от пограничных государей укоризны не было, что человека христианина отдали в поганские руки». 17 декабря указал государь и бояре приговорили послать в Путивль дворянина и привезти Александра в Мценск, где его и оставить до времени, а для береженья послать 10 человек стрельцов. Приставам патриарх Филарет наказал: если Александр станет проситься в церковь, то вы бы его в церковь пускали, а стоять ему в трапезе, которая не освящена, а если станет проситься в церковь, то вы ему отговаривайте, что ему в церковь ходить в хохле нельзя, потому что он теперь сделал себе хохол и называется поляком, а в Российском государстве поляков в церковь не пускают. Александр бил челом, чтоб государь отпустил его к донским козакам, а оттуда он пойдет на Дунай, в Волошскую землю и Болгарию и иные страны, которые признали его государем, и чтоб государь велел донским козакам помочь ему; если же государь на Дон отпустить его не велит, то велел бы отпустить к немцам через Новгород или Архангельск, чтоб ему можно было пройти к флорентийскому князю. Государь велел ему отвечать, что на Дону живут козаки, люди вольные, и царского повеленья мало слушают; притом же их мало, большой войны турскому они не сделают, да с турскими султанами у него, царя, братство, любовь и ссылка, и потому Александра отправили за границу через Архангельск. Но в 1637 году Александр опять явился в Россию и присылал на Дон грамоту, в которой звал к себе донцов и запорожцев в Чернигов. Чем кончились его похождения, неизвестно.

Между тем и реестровые козаки под начальством Дорошенка мало оказывали расположения исполнять условия, предписанные на Медвежьих Лозах: запорожские чайки (лодки) являлись на Черном море. В начале 1626 года крымский хан напал на Украйну. Поляки потребовали от Дорошенка, чтоб он с козаками и нарядом шел к ним в сбор; Дорошенко пошел было, но в городе Больших Прилуках явился к нему посол от хана и напомнил, что у козаков с татарами мир, скрепленный присягою, и потому козакам нельзя идти к полякам на помощь. Дорошенко возвратился назад; мало того: запорожцы с гетманом Олифером передались хану и вместе с ним ходили войной на Польшу. В 1627 году король прислал к Дорошенку дворянина своего с приказанием, чтоб козаки были все готовы на весну идти против шведского короля. Гетман собрал в Каневе раду, и на этой раде козаки королевскому посланцу отказали: «Против шведского короля нам нейти, потому что король польский и паны радные пожитки всякие у нас отняли, на море нам ходить не велят, мы от этого оскудели, на службу против шведского короля нам подняться нечем». И послали они к королю и к панам радным посланцев своих просить, чтоб им, козакам, вперед быть в десяти тысячах, и король бы им прислал денег и сукна на десять тысяч.

Дорошенко погиб в Крыму в 1628 году, принимая участие в тамошних междоусобиях; на его место был поставлен Григорий Черный, который, однако, своею преданностью полякам и, как говорят, принятием унии не понравился козакам. В 1630 году правительство расставило войска свои в киевском округе; в народе пошел слух, распущенный, как говорят, Петром Могилою, архимандритом киево-печерским, что войска идут для истребления козаков и веры православной. Козаки взволновались, убили своего старшего Григория Черного и на его место провозгласили Тараса. Конец-польский двинулся против них и сошелся под Переяславлем. Исход этой войны в большей части известий, как малороссийских, так и польских, представляется загадочным: козаки берут верх над Конецпольским и, несмотря на то, выдают ему Тараса, которого поляки казнят в Варшаве. Известный нам путивлец Гладкий так рассказывал дело: «Гетман Конецпольский осадил козаков в Переяславле. У польских людей с черкасами в три недели бои были многие, и на тех боях черкасы поляков побивали, а на последнем бою черкасы у гетмана в обозе наряд взяли, многих поляков в обозе побили, перевозы по Днепру отняли и паромы по перевозам пожгли. После этого бою гетман Конецпольский с черкасами помирился, а приходил он на черкас за их непослушанье, что они самовольством ходят под турецкие города и всем войском убили Гришку Черного, которого он прежде дал им в гетманы. Помирясь с черкасами, Конецпольский выбрал им из них же другого гетмана, каневца Тимоху Арандаренка. А было у Конецпольского польских и немецких людей и черкас лучших, которые от черкас пристали к полякам, 8000, а черкас было 7000». Из этого известия можно принять для объяснения дела одно только обстоятельство: присутствие лучших черкас в польском войске; вероятно, эти лучшие черкасы повернули дело так, что Тарас был выдан и чернь не получила никаких выгод от своего восстания. Уже в 1631 году козаки переменили Арандаренка и выбрали на его место Ивана Петрижицкого-Кулагу. Козаки не переставали громить турецкие берега Черного моря; султан собрал было войско на Польшу вместе с Москвою: но неудача последней под Смоленском заставила и его помириться с Польшею; при заключении мира польское правительство обязалось совершенно изгнать козаков с днепровских островов. Для этого коронный гетман Конецпольский в 1635 году построил на Днепре, ниже Самары и Князева острова, крепость Кодак; но в том же году козаки, возвращаясь с моря под начальством Сулимы, разорили крепость. Сулима был схвачен с помощью реестровых козаков и казнен. Но в следующем году началось волнение на Украйне. Здесь со стороны польского правительства впервые является действующее лицо, с которым часто будем встречаться впоследствии, Адам Кисель, подкоморий черниговский. Кисель был русский родом, член одной из тех знатных фамилий, которые сохранили еще старую русскую веру. Вследствие этого обстоятельства Кисель тянул к Руси, к русскому народу, был врагом унии; но, с другой стороны, будучи знатным и богатым землевладельцем на Украйне, он смотрел на народонаселение своих земель совершенно панскими глазами и сильно не сочувствовал козакам, которые, являясь защитниками православия, прежде всего были союзниками хлопства: в козаки бежали хлопы, не хотевшие жить в крестьянстве, а этого пан Кисель не мог сносить хладнокровно. Таким образом, он находился всегда между двух огней, а польское правительство нарочно посылало его всегда комиссаром, посредником при столкновениях своих с козаками, как русского и православного. В августе 1636 года взволновались козаки в Переяславле, выведенные из терпения насилиями воеводича русского, они решились идти на Запорожье и оттуда на море. Старшина не бунтовала; Кисель, комиссар от правительства у козаков, оставался при ней. Наконец козаки пришли к старшине и начали кричать, что в мае высланы им деньги и в августе еще не привезены; кричали, что правительство их притесняет. Кисель уговорил их подождать четыре недели и немедленно написал об этом королю (6 августа), давая знать, что действительно козакам делаются притеснения во многих местах. Написал и гетману Конецпольскому (25 августа); в этом письме Кисель говорит, что он заметил три вещи в козацком войске неразумном: 1) любовь к религии греческой и к духовенству этой религии, хотя козаки в религиозном отношении похожи более на татар, чем на христиан; 2) сильнее на них действует страх, нежели милость; 3) хищничество. Вследствие этого он, Кисель, уговорил митрополита послать двух духовных особ с увещанием к козакам не восставать против республики. Старшин, прибавляет Кисель, должно удерживать дарами, а чернь - страхом.

Весною 1637 года новое волнение: комиссары королевские приехали к козакам, чтоб отдать им жалованье и взять присягу; но чернь объявила, что не хочет давать присягу, хочет идти на Запорожье. Комиссары стали уговаривать козаков, грозили, что они подвергаются опасности, что республика изгладит их имя, что она скорее согласится видеть на Днепре диких зверей и пустыню, чем мятежную чернь. «Настоящее ваше действие,- говорили комиссары,- может быть началом своеволия, но своеволие не будет его следствием; вы можете идти на Запорожье, но оставите здесь жен и детей, да и сами долго на Запорожье жить не можете, принесете опять свои головы под саблю республики; изменить же и уйти в другое место напрасно грозитесь, ибо Днепр - ваша отчизна, в другом месте такой не найдете. Дона нечего и сравнивать с Днепром и тамошней неволи с здешнею волею: как рыбе без воды, так козакам без Днепра быть нельзя, а чей Днепр, тому и козаки должны принадлежать всегда». Козаки расплакались, услыхавши о Днепре. Старший, или гетман Томиленко, которого комиссары называют простяком, но трезвым и скромным, отказался от должности, но его выбрали снова, положили не изменять республике и присягнули.

Но спокойствие было минутное; Кисель писал, что дела плохи на Украйне, ибо козаки - зверь без головы (Bellua sine capite), стадо без пастуха. По его мнению, непременно должен быть на Украйне начальный человек, чтоб гасить пожар, могущий произойти от первой искры. Обязанность его - предотвращать столкновения между козаками и правительственными лицами, укрощать волнение в самом начале; он должен платить деньги, должен иметь власть бунтовщика вычеркнуть из списков, должен иметь денежные средства, которые дадут ему возможность приобретать приверженцев, приверженцы эти должны составлять оппозицию бунтовщикам. «Надобно,- пишет Кисель,- чтоб у старшины козацкой оставалось только имя старшинства, а действительная власть была бы у этого человека, каким бы он именем ни назывался». Несмотря, однако, на неудовольствия и волнения между козаками, восстания не было на Украйне; оно вспыхнуло на Низу; предводителем был Павлик, или Павлюга, который, вышедши тайно из Запорожья, взял силою артиллерию из Черкас; тогда, что только было гультяйства (бездомовников) на Украйне, выпищиков, могильников, будников, овчаров, особенно из имений князя Вишневецкого и из-за Днепра, все это встало и собралось. Реестровые козаки, упрекая старшего своего, Томиленка, в послаблении своеволию, собрали раду, свергнули его и выбрали Савву Кононовича. Новый гетман начал действовать в духе избравших его и правительства: стал уговаривать восставших прекратить восстание; тогда Павлик и другой начальник восставших, Скидан, явились в Переяславле, созвали раду и, воспользовавшись своим большинством, убили Савву Кононовича. Они не хотели прямо вдруг разрывать с правительством и потому написали Конецпольскому с просьбою, чтоб правительство не сердилось на них; выставляли Кононовича человеком неспособным к гетманству, чужеземцем, москалем. Конецпольский отвечал им: «Повинуйтесь старшему, которого вам даст король, а не тому, кто сам на себя возьмет это достоинство; сожгите все челны и воспрепятствуйте морским набегам: тогда возвратите к себе милость королевскую». Условия не понравились Павлику и его козакам. 11 октября 1637 года явился универсал, призывавший русских к восстанию, здесь говорилось, что неприятели народа русского и веры старожитной греческой, ляхи, идут на Украйну с тем, чтоб войско и подданных королевских, княжеских и панских истребить, жен и детей в неволю забрать. Ляхи действительно явились под начальством брацлавского воеводы Потоцкого и встретились с козаками под Кумейками 8 декабря. Козаки, несмотря на отчаянную храбрость, потерпели поражение; около 3000 их пало в таборе; ни один не просил помилования, только и слышен был голос, что надобно помереть одному на другом; если же поляк падал с лошади, то козаки сбегались и рвали труп на куски. Ночью Павлик и Скидан ушли, но Потоцкий утром нагнал их при Боровице, окружил и начал обстреливать. Адам Кисель предложил козакам выдать Павлика и других зачинщиков восстания, поручившись, что король не будет мстить им. Козаки выдали Павлика и Томиленка, но Скидану удалось уйти. По выдаче Павлика, козаки выбрали было себе другого старшего, но Потоцкий объявил им, что они все потеряли бунтом; старшему велено положить булаву, бунчук и печать, все старые полковники отставлены, даны новые. Старшим назначен Ильяш Караимович. Но кроме главного войска, находившегося с Павликом, был еще отряд козацкий под предводительством Кизименка, который взял Лубны, вырубил шляхту и монахов бернардинских, трупы последних отдал собакам; но и Кизименко попался Потоцкому, который велел посадить его на кол, «ибо (пишет Потоцкий из Нежина 8 января 1638 года) напрасно возить их в Варшаву на зрелище: лучше пусть понесут здесь казнь, где злодействовали». Но Павлик с четырьмя товарищами были казнены в Варшаве, несмотря на протест Киселя. Главный город Терехтемиров у козаков отняли; гетманам дано приказание искоренить всех козаков, которые будут противиться сеймовому определению, а это определение состояло в том, чтоб сделать новый набор козацкого войска, в числе шести тысяч, с назначенными от правительства офицерами.

Но этот сеймовый декрет мог быть исполнен только после новой отчаянной борьбы, которая дорого стоила полякам. В апреле 1638 года вспыхнуло новое восстание в Запорожье под начальством Остранина, мстившего за отца, замученного поляками; Скидан явился также на сцену подле Остранина; большая часть реестровых козаков с своим старшим Ильяшем сражались на стороне поляков против козаков Остраниновых. Эта война замечательна тем, что восставшие козаки смотрят за левый берег Днепра, на московскую сторону, как на безопасное убежище в случае неудачи. Приготовляется мало-помалу то дело, на которое указал Иов Борецкий. Остранин, поразивший поляков под Голтвою (5 мая), но потом разбитый под Жолниным (13 июня), ушел в московские владения, куда еще прежде вывез жену. Но бегство Остранина не отняло духа у козаков: они выбрали себе другого старшего, Гуню, укрепились на устье реки Старицы, впадающей в Днепр, и отбивались до последней крайности от неприятеля, превосходившего их числом и артиллерией; наконец, вынужденные недостатком продовольствия, козаки объявили, что будут повиноваться сеймовому приговору. Поляки, с своей стороны, обещали не преследовать их, когда будут расходиться по домам, но не сдержали обещания. В конце года козакам было повещено, чтоб они собрались на урочище Маслов Брод слушать решение короля и Речи Посполитой. Это решение состояло в том, что козаки лишались права избирать старшин; назначен был им комиссар от правительства, Петр Комаровский, с правом назначать полковников; главным городом козацким, местопребыванием комиссара, объявлен Корсунь.

Правительство приказало возвратить козакам их прежние земли, которыми они владели наследственно; но польский гетман Потоцкий с товарищами, назначенными для улажения дела, объявил, что этот пункт никак не может быть приведен в исполнение, потому что, по случаю выпавших снегов, нельзя различить ни столпов пограничных, ни насыпей, ни ручьев, ни дорог, ни болот, и потому земли трудно разделить. В присутствии Потоцкого и других комиссаров козаки должны были снова присягнуть в верности королю и республике; все оружие было свезено в средину; хоругви, булавы и все доспехи были повергнуты к ногам комиссаров, представителей Польши; тяжкие вздохи раздались среди козаков при этом унизительном для них обряде. Потоцкий принял эти вздохи за признак глубокого раскаяния.

«С этого времени всякую свободу у козаков отняли, тяжкие и необычные подати наложили, церкви и обряды церковные жидам запродали, детей козацких в котлах варили, женам груди деревом вытискивали». Это говорит летописец малороссийский; но вот что говорит польский: «В 1640 году, в месяце феврале, татары крымские всю страну около Переяславля, Корсуня и обширные имения князей Вишневецких вдоль и поперек опустошили, людей и скот забравши, и возвратились домой безо всякой погони, потому что козацкой стражи более не было. Такую выгоду получила республика от уничтожения козаков, а все оттого, что старосты и паны в Украйне хотели увеличить свои доходы, жидов всюду ввели, все в аренду отдали, даже церкви, ключи от которых у жидов были: кому нужно было жениться или дитя окрестить, должен был заплатить за это жиду-арендатору».

Одновременно с этою борьбою козацкою, кончившеюся так неудачно, западнорусское народонаселение продолжало другими средствами вести борьбу за веру и народность свою. Борьба была так сильна со стороны православных, что униаты в январе 1624 года предложили им соглашение, в основании которого долженствовало быть учреждение патриаршества по примеру московского. Но соглашения не последовало, потому что прежде всего нужно было определить отношение нового патриарха к унии, к папе. Православные все более и более увеличивали свои нравственные средства для борьбы с униею. Еще с 1594 года в Киеве при братстве Богоявленской церкви существовала школа. В 1614 году пожар истребил училищный дом; тогда в 1615 жена мозырского маршала Лозки, Анна Гугулевичевна, пожертвовала место и, несколько строений для братской школы, монастыря и гостиницы для православных странников духовного звания. В 1617 году основано было братство Луцкое; в 1619-м шляхта Волынского воеводства дала мещанам луцким грамоту, которою передала им надзор и попечение за делами братства, «потому что,- говорит шляхта,- мы в городе вообще не живем и, по отдаленности, не часто бываем, и потому поручаем надзор и возлагаем труды на младших господ братий наших, господ мещан луцких, с тем, чтоб они во всем ссылались на нас, как на старших; а мы, как старшие младшим, должны им помогать, за них заступаться на каждом месте и в каждом деле». При братстве основана была, разумеется, школа; вот ее устав: 1) Каждый, кто хотел вступить в школу, должен был, явившись к ректору, избранному из монахов, присматриваться сначала три дня к учению, порядку, а бедный и к содержанию, для того, чтобы, поспешно начавши, скоро не раскаялся и не оставил бы предприятия, ибо каждый принимается только с тем условием, чтоб окончил в школе полный курс наук. 2) Если вступить не захочет, отходите благословением; если согласится на порядок и правила, то должен объявить старшему и внести в школьную кружку четыре гроша; тогда будет вписан в ученики. 3) Ученик обязан оказывать совершенное, безответное послушание старшему или кому старший прикажет. 4) Поступивши в школу, ученик должен просить совета у начальника ее, за какую науку ему взяться, и совету этому должен следовать охотно; исключаются те ученики, которые от родителей или опекунов своих назначены к какой-либо известной науке. 5) Никто не должен делать ни в училище, ни вне его, особенно между собою, никакой сделки, что-либо закладывать, торговать, покупать, продавать без ведома учителя. 6) Что будет говориться или делаться в школе, никто за порог школьный выносить не должен. 7) Ученики не должны держать у себя никаких военных снарядов, ни инструментов других ремесл, кроме принадлежностей школьных; также не должны иметь никаких иноверческих и еретических книг. Касательно порядка преподавания было установлено: сперва научаются складывать буквы; потом обучаются грамматике, церковному порядку, чтению, пению. Дети ежедневно один другого должны спрашивать по-гречески, а отвечать по-славянски, также спрашивать по-славянски и отвечать на простом языке. Вообще они не должны между собою разговаривать на одном простом языке, но на славянском и греческом. Потом приступают к высшим наукам, диалектике и риторике, которые переведены по-славянски.

В 1625 году поступил в монахи Киево-Печерской лавры Петр Могила, сын молдавского воеводы, и в 1626 был уже сделан архимандритом ее. Могила на свой счет отправил несколько молодых людей, монахов и мирян, за границу, во львовскую, римскую и другие академии. Когда они через четыре года возвратились на родину, то Могила вознамерился открыть при лаврском больничном монастыре училище. Тогда братство Богоявленское начало просить его не заводить нового училища, а соединить его с старым братским, причем гетман Иван Петрижицкий со всем Запорожским Войском клятвенно обязался защищать братское училище от всех неприятелей и притеснителей, хотя бы то стоило крови; шляхта обязалась ежегодно избирать из среды своей старост для попечения об училище; митрополит Исаия Копинский, преемник Борецкого, от лица всего духовенства предложил Могиле титул старшего брата в Богоявленском братстве, опекуна и смотрителя и защитника братского училища. Могила согласился, и средства братского училища сильно увеличились.

Но в то время как поднятая Могилою киевская школа приготовляла новых поборников русской веры, православные русские лишились самого сильного из прежних ратоборцев своих, Мелетия Смотрицкого. После убиения соперника своего, Иосафата Кунцевича, Мелетий, обвиняемый как участник в этом деле, как поджигатель народа, отправился на Восток для точнейшего изучения восточной веры и церкви, как говорил он сам; но вместо большей привязанности к бедствующей церкви, которой страдания он так сильно описывал прежде в своем Френосе, Мелетий возвратился на родину с убеждением, что восточная церковь заражена протестантизмом. В 1628 году он издал свою защиту путешествия на Восток (Apologia peregrinacij do stron wschodnich), где изложил свой новый взгляд на восточную церковь и предлагал православным русским принять унию. В том же году на киевском православном соборе он должен был отречься от своих мнений и просить прощения; но как только уехал из Киева, то написал протест (Protestatia) против собора, где объявил, что принужден был только силою отказаться от своих убеждений, искренних и правильных. Против апологии возражал православный протопоп Андрей Мужиловский в сочинении Antidotum (1629); Смотрицкий ответил в том же году книгою: Exethesis, которая со стороны православных вызвала Апологию погибель (от греч. apollimi - погибаю, а не от apologeo - защищаю).

В апреле 1632 года умер король Сигизмунд III. В то самое время, как покойник лежал на парадной постели в шапке, похищенной из московской царской казны, и в тот самый день (18 июня), как униатский киевский митрополит Иосиф Вениамин Рутский служил при теле королевском обедню на славянском языке, сенат слушал посольство от козаков, которые просили: 1) права подавать голос при избрании королевском, ибо и они составляют часть республики: при этом послы объявили, что все козачество подает голос в пользу королевича Владислава; 2) просили, чтоб греческая религия оставалась в покое от униатов; 3) чтоб число войска их и жалованье ему были увеличены. Им отвечали, что действительно они составляют часть республики, но такую, как волосы или ногти в теле человеческом; когда волосы или ногти слишком вырастут, то их стригут; так и козаки: если их немного, то они могут служить защитою республике, но когда размножатся, то возникает опасность, чтобы русские крестьяне не встали против панов. Православные и протестанты требовали уничтожения тех стеснений, которым подвергались они при покойном короле. Но меры Сигизмунда произвели свои действия: успела образоваться сильная сторона католических ревнителей, которые не хотели никаких уступок в пользу диссидентов. Реакция системе Сигизмундовой всего сильнее обнаруживалась в семействе покойного короля, в старшем сыне его Владиславе, за которого недаром козаки подавали свой голос. Владислав принял на себя труд согласить униатов с православными, но пять часов сряду понапрасну толковал с ними: обе стороны разошлись еще с большею ненавистью друг к другу. Владислав, однако, не отставал от своего предприятия, и, наконец, при его посредничестве, обе стороны согласились на следующие пункты: 1) быть двум митрополитам: униатскому и православному; 2) в полоцкой епархии быть двум архиереям: полоцкому униатскому и Мстиславскому православному; епархии львовская, луцкая, перемышльская и монастырь Киево-Печерский уступаются православным. Борьба, кончившаяся этими уступками, не обошлась без полемических сочинений: православные для исторического подтверждения своих требований издали в 1632 году Синопсис, или собрание прав и привилегий, данных королями польскими народу русскому, и потом дополнение к этому Синопсису (Suplementum Synopsis); униаты отвечали в том же году сочинениями: 1) Права и привилегии королей польских, данные обывателям Короны Польской и Великого княжества Литовского, находящимся в единении с римскою церковию; 2) Святое единение церквей восточной и западной. В сочинениях этих они старались доказать, что уния существовала в русской церкви со времен св. Владимира. В 1633 году униаты издали сочинение под заглавием: Exorbitancye Ruske, в котором перечисляются все насильственные поступки православных против униатов, а именно: «11 августа 1600 года Ипатия Потея, митрополита киевского, хватил негодяй саблей по шее, убить не удалось, но у левой руки отсек два пальца. 1618 года в Выдубецком монастыре православные схватили униата архимандрита Антония Грековича и утопили в Днепре. В 1622 году в Шарограде протопопа униатского убили, в Киеве войта и священника: на Подгоре униатского монаха Антония Буцкого в Светлое воскресенье убили при церкви; наконец, в 1623 году убили Кунцевича; король долго не верил, чтобы это сделали его подданные, думал, что пограничные москали».

В короли был избран Владислав, а митрополитом православным, теперь уже законным в глазах правительства, явился Петр Могила, о котором вот что рассказывает в своей летописи православный шляхтич Ерлич: «Петр Могила вел себя благочестиво, трезво, хорошо, постоянно хлопотал о целости церкви божией; но не без того, чтоб не был он охотником и до славы мира сего. При вступлении на престол короля Владислава Могила был отправлен на коронацию уполномоченным от митрополита Исаии Копинского и всего духовенства, потому что сам митрополит не мог ехать по причине болезни; Могила выхлопотал себе королевскую грамоту на митрополию, поехал во Львов, посвятился там у волошского митрополита и владык; возвратившись в Киев, отобрал митрополичьи имения, свергнул митрополита Исаию и отрешил священников, им поставленных; мало того: выгнал больного старика из Михайловского монастыря в одной власянице, и тот должен был окончить жизнь в большой бедности. Потом, уже будучи митрополитом, из-за денег, с вооруженным отрядом и пушками напал на Николаевский Пустынный монастырь; игумен убежал, а монахов Могила велел бить плетьми до тех пор, пока они не объявили, где у них спрятаны деньги и серебро. Выгнанные из Пустынного монастыря монахи одни обратились в унию, другие бродили без пристанища по разным местам. Некоторых монахов печерских, заковавши в кандалы, отсылал к козакам как униатов. Вражда у него с этими монахами пошла из-за школы, для которой Могила выгнал монахов троицких, гошпитальных, слепых и хромых; Арсения, игумена этого Троицкого монастыря, слепого, так били, что чрез несколько недель умер». Этот рассказ, если вполне справедлив, показывает нам, что общество во времена Могилы было то же самое, какое мы видели во времена Красенских и Лазовских, ибо допускало такие же явления, допускало, что люди, сильные характером, богатые материальными средствами, знаменитые трудами своими для блага общего, не разбирали средств, когда дело шло о достижении их целей. При таком состоянии общества, разумеется, мы не имеем прав предполагать, чтобы соглашение между православными и униатами успокоило православную церковь, чтоб сильные враги ее удерживались от желания дать ей чувствовать свою силу. В Луцке в 1634 году, 24 мая, когда духовенство католическое шло с св. тайнами, человек сто иезуитов, слуг коллегиума их, учеников и разных ремесленников, с саблями, кортиками, ружьями, а иначе с кольями и каменьями, ворвались во двор православной братской церкви, в комнаты духовных лиц и богадельню, начали отбивать и ломать церковные двери. Видя, что дверей, крепко запертых внутри, выбить нельзя, побежали на колокольню и начали звонить; когда на звон прибежало еще более фанатиков, то они ворвались в церковь, опрокинули подсвечники, скамьи, посрывали ковры. Другие же, бегая по церковному двору с палками, саблями и другим оружием, разогнали побоями мальчиков из училища, били и мучили бедных людей в богадельне, стариков и старух; палками и камнями отвечали тем духовным людям, которые вышли было из своих келий для увещания их; били чем попало всякого, лишь бы только был русский, разбили два сундука и забрали из них деньги; перебили окна, побили двери, сорвали крышку и ушли. Киевские иезуиты, которых коллегиум находился на Подоле, не могли равнодушно смотреть на процветание православного коллегиума при Могиле и потому начали внушать православным, что в этом коллегиуме наставники все неправославные, что, получив окончательное образование в академиях римских, польских и немецких, они заразились там различными ересями и потому преподают пауки не на греческом языке, как бы следовало православным, а на латинском. Сильвестр Коссов, один из тогдашних наставников училища, издал в 1635 году в защиту своих товарищей книгу под заглавием Exsegesis, в которой говорит: «Это было такое время, когда мы, исповедовавшись, ждали: вот шляхта станет начинять нами днепровских осетров, или одного станут отправлять на тот свет огнем, а другого - мечом. Наконец сердцеведец, видя невинность нашу и великую потребность народа русского в полезных науках, разогнал облако ложных мнений и осветил сердца всех так, что увидали в нас истинных сынов восточной церкви. После этого обыватели города Киева и других округов стали не только наполнять наши Horrea Apollinea детьми своими, как муравьями, в большем числе, чем прежде при наших предшественниках, но и величать наше училище Геликоном, Парнассом и хвалиться им». Могила хотел, чтоб школьное образование распространилось и в Москве: в 1640 году он просил царя Михаила построить в Москве монастырь, в котором бы старцы киевского Братскою монастыря учили детей боярского и простого чина грамоте греческой и славянской. В 1640 году Петр Могила, созывая собор, объявил в повестке, что собор созывается вследствие наступившего великого гонения. Московский отъезжик Павел Солтыков бил челом королю, чтоб позволили ему в Смоленске построить православную церковь св. Бориса и Глеба, и объявил: «Если не позволят нам устроить в Смоленске благочестивую церковь, то нам, всей шляхте православной веры, из Смоленска и из Дорогобужа, от мала до велика, ехать туда, где православная вера свободна». Несмотря на эту угрозу, церковь строить не позволили, и больше всех вооружал короля и панов на православие недавний униат, смоленский архиепископ Андрей Золотой-Квашнин, который дал присягу, что в Смоленске, Дорогобуже, Чернигове и Стародубе всех православных приведет в унию. Монахи и монахини целыми монастырями выезжали в Москву; так, в 1638 году приехал прилуцкого Густинскою монастыря игумен Василий с 70 братиями, прилуцкого Покровского монастыря игуменья Елисавета с 35 старицами. Но мы видели, что кроме монахов и монахинь, в Москву бежали и козаки. Потоцкий писал Конецпольскому в декабре 1638 года: «Неоднократно писал я к вам, прося припомнить его королевскому величеству, чтоб он пресек путь этим своевольникам в Москву, потребовал от царя выдачи всех бежавших туда изменников, ибо известно, что вор не украдет, если ему некуда спрятаться; я не сомневаюсь, что эта выдача положит предел своевольствам». Конецпольский в 1639 году писал королю: «Дал мне знать пан комиссар, что Гуня, который начальствовал своевольниками против войска вашего, с несколькими другими начальными людьми и 300 лошадей ушел к Остранину в Москву. Если мы не воспротивимся этим побегам, то нечего надеяться покоя на Украйне, когда своевольство будет иметь такое близкое убежище». Царь Михаил, как мы видели, не выдал козаков; не выдаст их, как увидим, и преемник Михаилов, к деятельности которого теперь обращаемся.