Соловьев С. Петровские чтения

ОГЛАВЛЕНИЕ

ЧТЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

"Народ собрался в дорогу и ждал вождя", - сказал я в заключение
прошлого чтения. Это ожидание вовсе не было спокойное; это было тревожное,
томительное ожидание. Сильное недовольство настоящим положением,
раздражение, смута - вот что мы видим в России в то время, когда в ней
воспитывался вождь, долженствовавший вести ее на новую дорогу. Прежде в
сфере нравственной был могуществен авторитет Церкви, сильной своим
единством, но теперь в Церкви раскол; являются люди, которые смущают
большинство; с жаром, убеждением, начитанностию выставляя перед собою
авторитет подвига, страдания, толкуют они, что православие падает, что
патриарх, архиереи и все остающееся при них духовенство отступили от
истины. Нам теперь без углубления в подробности тогдашнего состояния
общества трудно себе представить, какое нравственное колебание, смуту
производил раскол во второй половине XVII века. Страшное впечатление
производится, когда слышатся выходки против имен, с которыми привыкли
соединять нравственное освящение, нравственную неприкосновенность.
"Патриарх, архиереи - еретики, изменники православию!" И это говорили
люди, облеченные также нравственным авторитетом, начитанностию, т. е. в
глазах толпы знанием Св[ященного] Писания, готовностию страдать и умирать
за истину. "Нам не дают высказывать истины, обличать неправду, - кричали
они. - Вместо того чтоб по заповеди Христовой обращаться с нами кротко,
убеждать с тихостию, они нас пытают и жгут".
Вот знаменитый разговор раскольника с патриархом.
Раскольник: "Правду говоришь, святейший владыка, что вы на себе Христов
образ носите, но Христос сказал: "Научитеся от Мене, яко кроток есмь и
смирен сердцем, а не срубами, не огнем и мечом грозил; велено повиноваться
наставникам, но не ведено слушать и ангела, если не то возвещает". Что за
ересь и хула двумя перстами креститься? За что тут жечь и пытать!"
Патриарх отвечал: "Мы за крест и молитву не жжем и не пытаем, жжем за
то, что нас еретиками называют и не повинуются Св[ятой] Церкви, а
креститесь как хотите". Как обыкновенно бывает при подобных отношениях,
люди, требующие свободы и безопасности, требуют их только для одних себя,
а не для стороны противной в одинакой степени, и раскольники не
ограничивались одною свободою двуперстного сложения, они требовали также
свободы и безопасности в открытом нападении на Церковь, свободы и
безопасности в своей проповеди против нее, в выставлении ее еретическою.
Но в толпе не умели уяснить себе эти отношения, и раскольники в глазах
многих имели большую выгоду, выгоду гонимых. Некоторые шли за ними;
другие, оставаясь при Церкви, не могли для себя вполне уяснить ее правоты,
а потому естественно охлаждались к ней; ослабевал и авторитет Церкви,
нравственная смута чрез это усиливалась; у ревнителей старины, стоявших,
по-видимому, за неизменность, твердость всего преданного, даже каждой
буквы, твердости и неизменности не оказалось с самого же начала, с самого
начала страшная рознь между толками, и люди в отчаянии от этих разноречий,
от этой смуты разбрелись по всевозможным дорогам, ища веры, и до сих пор
ищут.
На помощь Церкви была призвана наука: устроили в Москве школу,
академию, обязанностию которой было защищать православие; начальник
(блюститель)
и учителя должны смотреть, чтоб ни у кого не было запрещенных книг;
если кто-нибудь будет обвинен в хуле на православную веру, то отдается на
суд блюстителю и учителям, и если они признают обвинение справедливым, то
преступник подвергается сожжению. Таким образом, академия уполномочивалась
следить за движениями врагов православия и бить всполох при первой
опасности; это была цитадель, которую хотели устроить для православной
Церкви при необходимости столкновения ее с иноверным Западом; это не
училище только, это страшный трибунал: произнесут блюститель и учителя
слово: "Виновен в неправославии", - и костер запылает для преступника.
Понятно, что для произнесения суда над уклоняющимся от православия судьи
сами прежде всего должны быть согласны между собою. Но с самого начала
православные ученые, призванные в Москву для защиты православия научными
средствами, разногласят друг с другом.
Симеон Полоцкий разногласит с Епифанием Славинецким; потом
великороссиянин Сильвестр Медведев, ученик Полоцкого, ведет ожесточенные
споры с учителями академии греками Лихудами. Двор на стороне Медведева,
патриарх на стороне Лихудов; понятно, что русские люди делятся, двоятся
между двумя враждебными лагерями, всюду споры, шатость, смута. Верховный
пастырь Церкви, патриарх, находился при этом в очень незавидном положении;
раскольники обзывали его еретиком; при дворе, в обществах, находящихся под
влиянием Полоцких, Медведевых, смеялись над ним, как над неучем. И
действительно, недостаток научного образования препятствовал ясности
взгляда его на то, что делалось вокруг, к чему шло дело; им овладевал
безотчетный страх пред новым, причем существенное смешивалось с
несущественным, и перемена чего-нибудь внешнего, какого-нибудь обычая,
покроя платья, бритье бороды становилось наравне с учениями, противными
православию. Народ, собравшийся слушан, проповедь верховного пастыря,
слышал такие обличения: "Люди неученые, в Церкви святой наших
благопреданных чинодейств не знающие и других о том не спрашивающие,
мнятся быть мудрыми, но от пипок табацких и злоглагольств люторских,
кальвинских и прочих еретиков объюродели.
Совротясь от стезей отцов своих, говорят: "Для чего это в Церкви так
делается, нет никакой в этом пользы, человек это выдумал, и без этого
можно жить"".
Указания на чуждые учения, на чуждые западные влияния ясны и верны;
русские люди, по выражению патриарха, объюродели от люторских и
кальвинских учений; но прежде этих учений поставлена еще какая причина
объюродения?
Пипки табацкие! Курение табаку сделано равносильным по своему вреду для
православия протестантским внушениям! Резко вооружаясь против всего нового
на словах, патриарх не имел твердости сопротивляться на деле, таким
поведением возбуждал раздражение и насмешки со стороны людей, стремившихся
к новому, но, разумеется, не щадили его и приверженцы старины, которую он
в их глазах не отстаивал как должно. Юродивый говорил о нем:
"Какой он патриарх! Живет из куска, спать бы ему да есть, бережет
мантию да клобука белого, затем и не обличает". Таким образом, с двух
сторон направлялись обвинения и укоризны на представителей власти
церковной; и толпа начинала уже смотреть на них как на низверженных с
высоты, подвергнувшихся суду и осуждению; толпа являлась хладнокровною, и
хуже, чем хладнокровною, зрительницею падения власти.
Церковная власть падала, и никто не подавал ей руку помощи, ибо смуте
нравственной, происходившей от ослабления церковного авторитета,
соответствовала смута политическая, происходившая от ослабления власти
гражданской. Основные условия жизни России, на значение которых уже было
указано, изначальная громадность государственной области и редко
разбросанное народонаселение, замедляя развитие общества, цивилизацию, т.
е. разделение труда и соединение сил, тем самым требовали чрезвычайной
деятельности правительственной в соединении и направлении разбросанных сил
для общих государственных целей; постоянная опасность от врагов требовала,
естественно, постоянной диктатуры, и, таким образом, в России выработалось
крепкое самодержавие. В конце XVII века, точно так же как и в начале его,
эта власть ослабела, и по этому поводу произошли сильные волнения, к
которым наши предки отнеслись одинаково, назвавши их одним именем - смуты;
как династические перемены служили поводом к смуте в начале XVII века, так
династические же беспорядки повели и к смуте в конце века. Смута началась
по поводу преждевременной смерти царя Алексея Михайловича, которому
наследовал больной сын его Федор, скоро умерший беспотомственно. После
него провозгласили царем малолетнего брата его Петра, за которого должна
была управлять его мать, царица Наталья. Малолетство государей обыкновенно
ведет к смутам, а тут были еще другие сильные поводы к ним. В семье царя
Алексея страшный раздор вследствие того, что дети не от одной матери.
Царица Наталья, мать Петра, мачеха старшим его братьям и сестрам, для
которых она и ее дети были неприятным, тяжелым явлением в последние годы
царя Алексея. По смерти -его, когда вступил на престол Федор Алексеевич,
сын от первого брака, мачеху с ее детьми удалили, оскорбили ее ссылкою ее
родных и людей самых близких. Обида прошла по семье, и добра не будет. По
смерти Федора Алексеевича наступило время царицы Натальи:
сын ее Петр провозглашен царем мимо старшего брата Иоанна, совершенно
неспособного и больного; этот Иоанн - последний сын царя Алексея от
первого его брака, но у него много сестер, девиц-царевен, из которых одна
была знаменитая Софья Алексеевна, представляющая любопытное явление,
знамение времени.
Неслыханное было прежде дело, невозможное, чтоб девица, царевна вышла
из терема и приняла участие в делах правительственных, а теперь Софья
именно это делает. Что же была за причина этого явления? Дух времени,
можно ответить общепринятым выражением, точнее, сознание необходимости
перемены, сознание, прояснявшееся во дворце прежде, чем где-либо. Причина
этому явлению та же, которая заставляла русского человека пробираться
сначала в Киев, потом и дальше за наукою, которая заставляла царя и
вельмож вызывать для своих детей учителей из-за границы; причина та же,
которая заставила царя Алексея завести при дворе своем театральные
представления и потешать ими себя и свое семейство. Царевна вышла из
терема; обстановка двора уже не та: у братьев - учитель, известный Симеон
Полоцкий, который учит и сестру, учит легко и весело, передает много
разных вещей, все у него примеры, анекдоты, остроумные изречения, и все в
стихах для лучшего удержания в памяти. Сфера расширяется, птица побывала
на свободе, видела мир Божий; старый терем становится тесен и душен;
умирает отец; царевна около болезненного брата, царя Федора: кто запретит
сестре быть у больного брата, прислуживать ему? У больного бояре
рассуждают о делах; царевна слушает и учится, ей легко выучиться, потому
что прежде была приготовлена; вот уже она в новой широкой сфере, и сфере
обольстительной для существа энергического, честолюбивого, а тут и
страсть, страсть к человеку самому видному по способностям и образованию,
к кн[язю] Вас[илию] Вас [илиевичу] Голицыну. Новая жизнь крепко обхватила
царевну Софью. Но брат Федор умирает, и царем провозглашают маленького
Петра, т. е. отдают правление матери его Наталье. Что же предстоит царевне
Софье? Проститься со всеми обаяниями этой новой раскрывшейся для нее
жизни, выйти из этой широкой сферы, где так было расправились ее силы, и
возвратиться опять в терем. Терем? Но ограничится ли дело теремом? Не
вероятнее ли всего, что ей с сестрами предстоит монастырское заключение,
ибо могут ли они ожидать милости от мачехи, которую раздражали, оскорбили?
Жизнь улыбнулась так приветливо, и вдруг должно отказаться от нее, в цвете
лет стать невольною, опальною монахинею, претерпеть стыд унижения пред
ненавистною мачехою.
Искушение было слишком велико; Софья станет действовать по инстинкту
самосохранения, станет изо всех сил, всеми возможными средствами
отбиваться от судьбы, от терема, монастыря, с отчаянием полного силы и
жизни человека, которого влекут зарывать живым в могилу. Она ищет около
себя средств спасения и находит: стрельцы недовольны, их можно возбудить
против нового правительства, но это можно сделать только обманом,
сказавши, что старшего царевича Ивана, законного наследника престола,
несправедливо обойденного, обиженного, извели родственники царицы Натальи,
Нарышкины. Чрез это возбуждение можно заставить стрельцов истребить мнимых
убийц царевича, истребить людей, советом, помощию которых была сильна
царица Наталья, этим истреблением уничтожить возможность примирения между
стрельцами и царем Петром, его матерью и оставшимися в живых ее
приверженцами, связать неразрывно интересы стрельцов с интересами Софьи,
ее брата и сестер, заставить их действовать в их пользу. Кровавая
программа была в точности исполнена: родственники и приверженцы царицы
Натальи истреблены, хотя царевич Иван оказался жив и невредим; его
провозгласили царем, но свергнуть младшего брата Петра, прежде
провозглашенного, которому уже присягнула Россия, не решились, отняли
только правление у царицы Натальи и отдали его Софье.
Легко было понять, что смута этим не оканчивалась: это был только
кровавый пролог драмы, а не развязка ее. Софья только отдалила решение
страшного вопроса; вопрос оставался и волновал всех, не давал никому
покоя. Стрельцы, раздражившие своим буйством вельмож и все мирное
народонаселение, ежеминутно опасались следствий этого раздражения, видели
в боярах непримиримых своих врагов и ждали от них справедливой мести; они
боялись мести от целой России, боялись дворянского войска, которое могло
собраться из областей и задавить их ничтожный сравнительно корпус.
Стрельцы волновались от страха; каждому, кто находил в том свои выгоды,
ничего не стоило пугать их внушением, что бояре уже решили истребить их;
стрельцы волновались от страха, но своими волнениями наводили ужас на
мирное народонаселение; оно не могло заснуть покойно в ожидании проснуться
от набата и стрельбы, от зловещих криков "Любо!", которыми стрельцы
приветствовали свои жертвы, принимая их на копья.
Правительница приняла энергические меры для прекращения стрелецких
волнений.
Угрозою, что правительство покинет Москву, обратится к России, призовет
на свою защиту дворянское войско, этою угрозою она заставила стрельцов
отступиться от раскольников, которые, воспользовавшись смутою, пришли в
Кремль, в самый дворец, чтоб спорить с патриархом в присутствии
правительницы, и один из них решился сказать ей страшные, невыносимые для
нее слова: "Пора вам, государыня, в монастырь; только царством мутите".
Чтоб избавиться от любимого начальника стрельцов князя Хованского,
человека очень беспокойного по своему властолюбию, Софья привела в
исполнение свою угрозу - выехала из Москвы; Хованский был схвачен,
привезен к правительнице в село Воздвиженское близ Троицкого монастыря и
казнен без суда. Стрельцы забушевали, услыхав о казни своего любимого
батьки, так их баловавшего, но скоро утихли, потому что бороться с
дворянским войском им было нельзя. Софья усмирила стрельцов, самые буйные
из них были удалены, но этими государственными мерами правительница
уничтожила свои собственные средства, тогда как страшный вопрос о будущем
оставался и все более и более приближался к своему решению.
Странная форма двоевластия была принята вследствие стрелецкого насилия;
впрочем, она не могла очень беспокоить по неспособности Иоанна к
правлению, по его болезненности, следовательно, и недолговечности, по
неимению детей мужского пола. Но что успокаивало других, то мучительно
тревожило Софью:
Иоанн, ее единоутробный брат, недолговечен, а младший Петр, настоящий
царь в глазах всех, растет, и, когда достигнет совершеннолетия,
правительство Софьи уничтожится само собою. Что тогда? Поток крови уже
прошел между Софьею и Петром; царское семейство представляло два
враждебные лагеря, и ненависть между ними усиливалась день ото дня;
примирение было невозможно; с обеих сторон зорко следили за движениями
друг друга, приготовляли средства защиты...
При первом известии о волнении между приверженными к Софье стрельцами
Петр делает то же, что уже сделала Софья в борьбе с Хованским:
он спешит в Троицкий монастырь и призывает на свою защиту дворянское
войско, обвиняя приверженцев Софьи в злоумышлении против себя. Софья стала
в Москве в безвыходное положение; тщетно обращается она к стрельцам, желая
поднять их на свою защиту; стрельцы не трогаются, они чувствуют всю
бессмысленность борьбы с царем, располагающим средствами всей России; они
чувствуют всю бессмысленность борьбы против силы материальной и силы
нравственной, против права, несомненного в глазах России. Стрельцы выдают
Софью, и то, чего больше всего она боялась, совершается: монастырская
келья принимает в свои печальные, гробовые стены существо плоти и крови,
существо, жаждущее мирской жизни.
Смута кончилась; Софья в монастыре, приверженцы ее на плахе или в
ссылке; скоро умирает царь по имени только, Иоанн Алексеевич, остается
один Петр.
Мы уже несколько раз упоминали о нем, но другие лица загораживали его;
теперь около него стало просторно, можно подойти поближе, рассмотреть
внимательнее.
У нас нет времени заниматься перечислением и разбором разных более или
менее достоверных преданий о малолетстве Петра. Не для удовлетворения
праздного любопытства собрались мы здесь, но для уяснения великого явления
в нашем историческом существовании, для уяснения значения великого
человека, великой эпохи; обратимся прямо к этому человеку, пусть он сам
скажет нам о себе.
Вот первое письмо его к матери из Переславля, когда ему было 17 лет;
форма письма обычная в то время, с употреблением уменьшительных,
уничижительных слов, как по-тогдашнему следовало писать детям к родителям:
"Сынишка твой, в работе пребывающий, Петрушка благословения прошу, и о
твоем здравии слышать желаю, а у нас молитвами твоими здорово все. А озеро
все вскрылось, и суды все, кроме большого корабля, в отделке". Итак, вот
первое слово нам Петра, которого мы зовем Великим, первое им самим себе
сделанное определение: "в работе пребывающий". Это первое определение
останется навсегда за ним и дружно уместится подле определения Великий.
Прошло много времени, и знаменитый поэт, который прозвучал нам столько
родного, который дал нам столько народных откровений, не нашел лучшего
определения для Петра: "На троне вечный был работник"6.
Петр работник, Петр с мозольными руками - вот олицетворение всего
русского народа в так называемую эпоху преобразования. Здесь не было
только сближения с народами образованными, подражания им, учения у них;
здесь не были только школы, книги, здесь была мастерская прежде всего,
знание немедленно же прилагалось, надобно было усиленною работою,
"пребыванием в работе" добыть народу хлеб насущный, предметы первой
необходимости. Народы в своей истории не делают прыжков: тяжкая работа, на
которую был осужден русский народ в продолжение стольких веков, борьба с
азиатскими варварами при условиях самых неблагоприятных, борьба за
народное существование, народную самостоятельность кончилась, и народ
должен был естественно перейти к другой тяжелой работе, необходимой для
приготовления к другой деятельности, деятельности среди народов с другим
характером, для приготовления себе должного, почетного места между ними,
для приготовления средств бороться с ними равным оружием.
Это-то оружие и надобно было выработать, и выработать как можно скорее,
ибо время не терпело. Над чем же прежде всего и больше всего работает
царь-работник, представитель своего времени, выразитель его потребности?
Он работает над кораблем, это его любимая работа, вода - его любимая
стихия, он ищет все большего простора на ней, из подмосковного пруда
переходит на озеро, с одного, меньшего озера на большое, от последнего к
морю. Богатырю древней России было тесно в городе, он рвался в широкую
степь, но зачем? Для бесплодного гулянья, для того, чтоб гулять на счет
тех, которые трудились.
Человек, одаренный страшными силами, богатырь новой России, Петр рвется
также на широкий простор, но этот простор - море. В степи богатырь мог
встретить дикого кочевника и упражнять над ним свою физическую силу,
нравственные и умственные его силы не развивались от этой борьбы; новый
богатырь может быть безопасен, может успешно бороться с грозною стихиею,
морем, не иначе как посредством знания, искусства. На море, на его берегах
он встретит людей, противоположных кочевым варварам, людей, богатых
знанием, искусством, от которых есть чем позаимствоваться, и когда
придется вступить с ними в борьбу, то для нее понадобится не одна
физическая сила, понадобится чрезвычайное напряжение умственных сил. В
жизни русского народа совершался переход из одного возраста в другой; этот
переход естественно выражался в повороте от степи к морю; и что ж делает
вождь народа, за каким первым делом мы застаем его? Он строит корабль, и
когда мы припомним это страстное желание моря, корабля, обнаружившееся в
России XVI и XVII века, обнаружившееся в деятельности Иоанна IV и Алексея
Михайловича, то мы поймем ясно отношение великого человека к народу, к его
потребностям в известное время, и другое значение получит для нас эта
страсть к морю Петра, который скучал в тесных гористых пространствах, был
спокоен и доволен только на море, и печальная по природе своей, но близкая
к морю и богатая водою местность была для него раем.
Но, быть может, скажут: для чего же было царю становиться работником?
Дело царя царствовать, а не плотничать; признал Петр необходимость
завести флот и завел бы; для чего же самому участвовать в постройке судов?
Эти суждения, по-видимому, справедливы, но в сущности применительно к
известному явлению совершенно неверны, происходят от нашей непривычки
высвобождаться от своих настоящих условий жизни и переноситься в условия
того времени, которое хотим изучить, понять и которое никак не поймем,
если не отстанем от этой привычки. Мы живем в условиях цивилизации и
смотрим все на народы, живущие в этих же условиях еще больше, чем мы, а
сущность цивилизации, как мы знаем, состоит в разделении занятий,
господствующем как во всякой другой, так и в правительственной сфере.
Каждый знает, делает свое одно какое-нибудь дело. При таком порядке
естественно и легко главе государства поручить какое-нибудь новое дело
известному лицу или собранию лиц, ибо это новое дело по характеру своему
непременно относится к известному отдельному ведомству, управляющие
которым приготовлены к делу своим воспитанием и опытностию, и, как бы дело
ни было ново, связь его с известным разрядом дел ясна, и по этой связи
человеку приготовленному и опытному легко понять его, овладеть им,
приложить его. Но не таково было положение России в конце XVII и начале
XVIII века: разделение занятий в правительственной сфере по известным
ведомствам быть не могло по самой простой причине, что нечего было делить.
Явилось сознание необходимости для государства, для народа выйти на новую
дорогу для продолжения исторической жизни, сознание нудящих потребностей,
которым необходимо было удовлетворить как можно скорее; но где средства
для этого удовлетворения, где знание, уменье приняться за дело? Средство
есть, по-видимому, очень легкое: призвать искусного иностранца и поручить
ему дело. Средство, по-видимому, очень легкое, но в сущности чрезвычайно
тяжелое, могущее обойтись для народа очень дорого, не в отношении только
материальном, не в отношении только денег; деньги - дело нажитое, но при
неразумном, страдательном употреблении означенной меры можно потерять
такое нравственное добро, которого после не наживешь.
Мы говорили, что русский народ совершил свой переход из одного возраста
в другой по общим законам развития, уясняемым посредством сравнения жизни
одного народа с жизнию других; мы видели, что западноевропейские народы
совершили свой переход по тем же законам, но видели при этом и различие
между ними и нами. Важное и с выгодою на их стороне различие заключалось в
том, что они получили сильное побуждение к умственному движению, а
следовательно, и к переходу из своей древней истории в новую посредством
знакомства с памятниками античной, греко-римской мысли. Они стали учиться
по чужим книгам, по книгам, оставшимся от народов, уже сошедших с
исторической сцены, народов мертвых. Они пошли в науку к древним и не
избежали при этом увлечения, подражали до рабства, заучивались чужому до
самозабвения, но все же имели важную выгоду в том, что учились не у живых
учителей, не подвергались влиянию живых потребностей, влиянию, понятно,
более сильному и более опасному, ибо хотя несколько ученых греков,
бежавших из разрушавшейся Византийской империи, и помогли в качестве
учителей западноевропейским народам при изучении памятников греко-римской
мысли, но число этих учителей было ничтожно, приток их не мог
возобновляться, и положение их было таково, что не могло быть опасно ни
для какой народности. Другая важная выгода для западноевропейских народов
заключалась здесь в том, что они имели дело с законченною умственною
деятельностию народов уже мертвых; учение, школа, следовательно, должна
была сама собою рано или поздно кончиться, содержание ее исчерпывалось для
ученика и более не подбавлялось; следовательно, ученик, получивши от школы
побуждение и средства к умственному развитию, мог легко приступить к
самостоятельной деятельности, пойти дальше учителей. Но этих выгод не было
для русского народа, начавшего гораздо позднее свой переход в возраст
умственного развития: он должен был обратиться к народам живым, брать от
них живых учителей, следовательно, подчиняться влиянию живой чуждой
национальности или национальностей. В этом отношении положение русского
народа было похоже на положение народа римского, который должен был
совершить известный переход под руководством греческой народности, хотя и
потерявшей политическую самостоятельность, но еще живой и сильной; отсюда
борьба в Риме при этом, образование партий, вопли старой римской партии
против этих иностранных учителей-греков, которые портят нравы, отнимают у
римлян их прежний нравственный национальный строй.
Для русского народа предстояла и другая невыгода: он должен был иметь
дело с учителями из чужих живых и сильных народностей, которые не
останавливались, но шли быстро в своем развитии, почему юный народ,
долженствовавший заимствовать у них плоды цивилизации, осужден был гнаться
за ними без отдыха, с страшным напряжением сил. Ему не давалось передышки,
досуга передумать о всем том, что он должен был заимствовать, переварить
всю эту обильную духовную пищу, которую он воспринимал. Внимание его было
постоянно поглощено этим разнообразием явлений, которое представлял ему
цивилизованный мир Западной Европы, и, естественно, отвлекалось от своего,
а это вело к томительному недоумению, с каким русский человек
останавливался между явлением, которое он видел у других народов и для
него желанным, и отсутствием условий для его произведения на родной почве
или неуменьем отыскать эти условия. А тут еще новая невыгода от
постоянного присутствия перед глазами русского человека живых сильно
развивающихся народов, та же самая невыгода, какая проистекает для
отдельного молодого человека, когда его слишком долго оставляют под
надзором и руководством наставника: молодой человек привыкает ходить на
помочах в ущерб самостоятельности и быстроты своего развития. Таковы-то
были чрезвычайно неблагоприятные обстоятельства, которые встретил русский
народ при своем движении на запад, при соединении с тамошними
цивилизованными народами.
Народы слабые при встрече с цивилизациею, с этим тьмочис-ленным
разнообразием новых явлений и отношений, какие она им представляет, не
могут выдержать ее натиска и падают, вымирают. Народ русский обнаружил
необыкновенную силу, выдержавши натиск цивилизации; но можно ли сказать,
чтоб это было для него легко, чтоб он не подвергался при этом страшным
опасностям, тяжелым ударам?
В первую половину своей истории он долго вел борьбу с Азиею, с ее
хищными ордами, выдерживая их страшные натиски и заслоняя от них Западную
Европу; долго боролся он с ними из-за куска черного хлеба. Вышедши
победителем из этой борьбы, он смело ринулся на другую сторону, на запад,
и вызвал чародейные силы его цивилизации, чтоб и с ними померяться. Вызов
был принят, и страшен был натиск этих чародейных сил; это уже не был
материальный натиск татарских полчищ, это был натиск потяжеле, ибо это был
натиск духовных сил, натиск нравственный, умственный. Таковы были опасные
стороны нового положения, в какое становился русский народ. Благодаря
успехам нашей науки мы оставили далеко за собою ребяческие мнения, по
которым одному человеку приписывалось то, что являлось по общим,
непреложным законам народной жизни, мнения, по которым в вину одному
человеку ставились неблагоприятные обстоятельства, бывшие необходимым
следствием известных исконных условий развития какого-нибудь народа. Но мы
должны признать и значение вождей народных, великих людей:
от их искусства зависит уменьшить затруднения, ослабить вредные влияния
опасных сторон известного положения, провести народный корабль во время
бури без больших потерь. Исполнил ли эту задачу и как исполнил ее, как
провел во время бури переворота русский корабль "тот шкипер славный" 7,
которого мы уже встретили в работе пребывающим, строящим корабли? Вот
вопрос, посильное решение которого есть наша задача.