Плутарх. Александр и Цезарь

ОГЛАВЛЕНИЕ

АЛЕКСАНДР

XXX. ВСКОРЕ, однако, он пожалел об этом ответе, так как жена Дария
умерла родами. Александр не скрывал своего огорчения тем, что упустил
благоприятный случай проявить великодушие. Он приказал похоронить царицу со
всей пышностью, не жалея никаких расходов. Тирей, один из евнухов, которые
были захвачены вместе с персидскими женщинами, бежал из македонского лагеря
и, проделав долгий путь верхом, добрался до Дария, чтобы сообщить ему о
смерти жены. Громко зарыдав, царь стал бить себя по голове и воскликнул: "О,
злой рок персов! Жена и сестра царя живой попала в руки врага, а
скончавшись, была лишена царского погребения!" "Но, царь, - перебил его
евнух, - что касается похорон и подобающих царице почестей, у тебя нет
оснований жаловаться на злую судьбу персов. Ни госпоже моей Статире, пока
она была жива, ни твоей матери, ни дочерям не пришлось ни в чем нуждаться.
Они пользовались всеми теми благами и преимуществами, что и прежде, за
исключением только возможности видеть исходящий от тебя свет, который, по
воле владыки Оромазда, вновь воссияет в былом блеске. Когда же Статира
умерла, не было таких почестей, которых бы ей не воздали, и даже враги
оплакивали ее. Ведь Александр столь же милостив к побежденным, сколь страшен
в битве". После того, как Дарий выслушал этот рассказ, волнение и скорбь
вызвали у него чудовищное подозрение, и, отведя евнуха подальше в глубь
палатки, он сказал: "Если ты сам, подобно военному счастью персов, не
перешел на сторону македонян и по-прежнему считаешь меня, Дария, своим
господином, заклинаю тебя великим светом Митры и правой рукой твоего царя,
скажи мне, не оплакиваю ли я сейчас лишь меньшую из бед, постигших Статиру,
и не поразили ли нас еще более жестокие беды, пока она была жива? Не лучше
ли было бы для нашей чести, если б в злосчастьях наших столкнулись мы с
врагом кровожадным и жестоким? Разве стал бы молодой человек воздавать такие
почести жене врага, будь его отношение к ней чистым?" Не успел царь
произнести эти слова, как Тирей упал к его ногам, умоляя не обвинять
Александра понапрасну и не бесчестить покойную жену и сестру свою. Не
следует, говорил он, попав в беду, лишать себя самого большого утешения -
сознания, что ты побежден человеком, обладающим сверхчеловеческой природой.
Тирей призывал Дария отдать дань восхищения тому, чья скромность в обращении
с персидскими женщинами даже превосходит храбрость, проявленную им в
столкновении с персидскими мужами. Истинность своих слов евнух подтвердил
страшными клятвами, а также привел много примеров воздержности и великодушия
Александра. Тогда, выйдя к своим приближенным, Дарий воздел руки к небу и
обратился с мольбою к богам: "Боги, покровительствующие моему роду и
царству, дайте мне восстановить могущество персов, чтобы моя держава вновь
была столь же счастливой, какой я ее получил, и чтобы, став победителем, я
мог отблагодарить Александра за все, что он сделал для моих близких, когда я
попал в беду. Если же наступит роковой час возмездия и великих перемен,
когда падет персидская держава, пусть никто, кроме Александра, не воссядет
на трон Кира". Большинство писателей именно так передают эти события и речи.
XXXI. ПОСЛЕ того как Александр завоевал все земли до Евфрата, он пошел
на Дария, двигавшегося ему навстречу с армией, численность которой достигала
миллиона. В пути кто-то из приближенных, желая рассмешить царя, рассказал
ему, какую игру затеяли обозные: разделившись на две партии, в каждой из
которой был свой предводитель и полководец, они назвали одного Александром,
а другого Дарием. Сперва они бросали друг в друга комьями земли, потом
начался кулачный бой и, наконец, в пылу борьбы они взялись за камни и
дубины; многих из них невозможно было унять. Услышав это, царь приказал,
чтобы оба предводителя сразились один на один. Он сам вооружил "Александра",
а Филот - "Дария". Все войско наблюдало за поединком, пытаясь в происходящем
усмотреть грядущее. В упорном сражении победил тот, которого называли
Александром. Царь подарил ему двенадцать деревень и предоставил право носить
персидское платье. Об этом рассказывает Эратосфен.
Великая битва с Дарием произошла не под Арбелами, как пишут многие, а
под Гавгамелами. Название это на местном наречии означает "Верблюжий дом",
так как один из древних царей, спасшись от врагов на одногорбом верблюде,
поместил его здесь и назначил на его содержание доходы с нескольких
деревень.
В месяце боэдромионе, приблизительно в то время, когда в Афинах
начинают справлять таинства, произошло лунное затмение. На одиннадцатую ночь
после затмения, когда оба войска находились уже на виду друг у друга, Дарий
приказал воинам оставаться в строю и при свете факелов устроил смотр.
Александр же, пока македоняне спали, вместе с предсказателем Аристандром
совершал перед своей палаткой какие-то тайные священные обряды и приносил
жертвы богу Фобосу. Вся равнина между Нифатом и Гордиейскими горами была
освещена огнями варварского войска, из лагеря персов доносился неясный гул,
подобный шуму безбрежного моря. Старейшие из приближенных Александра, и в
особенности Парменион, были поражены многочисленностью врага и говорили друг
другу, что одолеть такое войско в открытом бою было бы слишком трудным
делом. Подойдя к царю, только что закончившему жертвоприношения, они
посоветовали Александру напасть на врагов ночью, чтобы темнотою было скрыто
то, что в предстоящей битве может внушить наибольший страх македонянам.
Знаменитый ответ Александра: "Я не краду победу" - показался некоторым
чересчур легкомысленным и неуместным перед лицом такой опасности. Другие
считали, что Александр твердо уповал на свои силы и правильно предвидел
будущее. Он не хотел, чтобы Дарий, обвинявший в прежней неудаче горы,
теснины и море, усмотрел причину своего нынешнего поражения в ночном времени
и темноте и отважился бы еще на одну битву. Александр понимал, что Дарий,
располагающий столь великими силами и столь обширной страной, из-за
недостатка людей или вооружения войны не прекратит, но сделает это только
тогда, когда, побежденный в открытом сражении, потеряет мужество и утратит
надежду.
XXXII. ПРИБЛИЖЕННЫЕ покинули царя, и Александр прилег отдохнуть в своей
палатке; говорят, он так крепко проспал остаток ночи, что, против
обыкновения, не проснулся на рассвете. Удивленные этим полководцы сами
отдали первый приказ воинам - приступать к завтраку. Время не позволяло
медлить долее, и Парменион, войдя в палатку и встав рядом с ложем
Александра, два или три раза окликнул его. Когда Александр проснулся,
Парменион спросил, почему он спит сном победителя, хотя впереди у него
величайшее сражение. Александр, улыбнувшись, сказал: "А что? Разве ты не
считаешь, что мы уже одержали победу, хотя бы потому, что не должны более
бродить по этой огромной и пустынной стране, преследуя уклоняющегося от
битвы Дария?"
Не только перед битвой, но и в разгар сражения Александр проявил себя
великим воином, никогда не теряющим мужества и присутствия духа. В бою левый
фланг, находившийся под командованием Пармениона, стал в беспорядке
отступать, теснимый бактрийской конницей, которая с шумом и криком
стремительно ударила на македонян, в то время как всадники Мазея обошли
фалангу и напали на охрану обоза. Парменион через гонцов сообщил Александру,
что лагерь и обоз будут потеряны, если царь немедленно не пришлет тыловым
отрядам сильное подкрепление, сняв для этого часть войске передней боевой
линии. Как раз в это время Александр подавал окружавшим его воинам сигнал к
наступлению. Услышав просьбу о помощи, он воскликнул, что Парменион,
наверное, не в своем уме, если в расстройстве и волнении забыл, что
победителям достанется все имущество врагов, а побежденным следует
заботиться не об имуществе и рабах, а о том, чтобы, храбро сражаясь, со
славой принять смерть.
Приказав передать это Пармениону, Александр надел шлем. Все остальные
доспехи он надел еще в палатке: сицилийской работы гипендиму с поясом, а
поверх нее двойной льняной панцирь, взятый из захваченной при Иссе добычи.
Железный шлем работы Теофила блестел так, словно был из чистого серебра. К
нему был прикреплен усыпанный драгоценными камнями железный щиток,
защищавший шею. Александр носил меч, подарок царя китийцев, удивительно
легкий и прекрасной закалки; в сражениях меч обычно был его главным оружием.
Богаче всего был плащ, который царь надел поверх доспехов. Это одеяние
работы Геликона Старшего Александру подарили в знак уважения жители города
Родоса, и он, готовясь к бою, всегда надевал его. Устанавливая боевой
порядок, отдавая приказы, ободряя воинов и проверяя их готовность, Александр
объезжал строй не на Букефале, а на другом коне, ибо Букефал был уже немолод
и его силы надо было щадить. Но перед самым боем к царю подводили Букефала,
и, вскочив на него, Александр тотчас начинал наступление.
XXXIII. ДОЛГИЙ разговор с фессалийцами и остальными греками, которые с
громким криком призывали его вести их на варваров, придал Александру еще
больше твердости, и, взяв копье в левую руку, а правую подняв вверх, он, как
рассказывает Каллисфен, обратился к богам с мольбой, чтобы они, если он дей-
ствительно сын Зевса, помогли грекам и вдохнули в них мужество. Прорицатель
Аристандр в белом одеянии и золотом венке, скакавший рядом с царем, показал
на орла, парившего над головой Александра и летевшего прямо в сторону
врагов. Все видевшие это воодушевились. Воины ободряли друг друга, и
фаланга, вслед за конницей, хлынула на врага. Варвары отступили прежде, чем
передние ряды успели завязать бой. Яростно преследуя разбитого врага,
Александр теснил персов к центру неприятельского расположения, где находился
сам Дарий. Александр приметил его издалека, сквозь передние ряды персидских
воинов, - Дарий стоял на высокой колеснице в середине царского отряда,
рослый и красивый, окруженный множеством всадников в блестящем вооружении,
сомкнувшихся вокруг его колесницы и готовых встретить врага. Однако чем
ближе был Александр, тем более приходили они в смятение: гоня перед собой
отступающих, разбивая строй тех, кто еще держался, он устрашил и рассеял
почти всех телохранителей Дария. Только самые смелые и благородные бились за
своего царя до последнего вздоха; падая друг на друга, они затрудняли
преследование, судорожно вцепляясь во вражеских всадников и их коней. Это
страшное зрелище развертывалось на глазах у Дария, и окружавшие царя
персидские воины уже гибли у самих его ног. Но повернуть колесницу и выехать
на ней было невозможно, так как множество мертвых тел не давало колесам
сдвинуться с места, а кони, почти скрытые под грудой трупов, становились на
дыбы, делая возницу совершенно беспомощным. Бросив оружие и колесницу,
Дарий, как рассказывают, вскочил на недавно ожеребившуюся кобылу и бежал.
По-видимому, ему не удалось бы на этот раз скрыться, если бы снова не
прискакали гонцы от Пармениона, призывая Александра на помощь, ибо на их
фланге значительные силы врагов еще не были сломлены и оказывали
сопротивление. Вообще Пармениона обвиняют в том, что в этой битве он был
медлителен и бездеятелен, - то ли под старость в нем не было уже прежней
отваги, то ли, как утверждает Каллисфен, он тяготился возрастающей властью и
могуществом Александра и завидовал ему. Раздосадованный тем, что Парменион
требует помощи, Александр, не сообщая воинам правды о положении дел, подал
сигнал прекратить преследование, будто бы потому, что наступила темнота и
пора положить конец кровопролитию. Устремившись к той части войска, которая
находилась в опасности, Александр по пути узнал, что враги полностью разбиты
и обращены в бегство.
XXXIV. ТАКОЙ исход битвы, казалось, окончательно сломил могущество
персов. Провозглашенный царем Азии, Александр устраивал пышные
жертвоприношения, раздаривал своим друзьям богатства, дворцы, отдавал им в
управление целые области. Стремясь заслужить уважение греков, Александр
написал им, что власть тиранов должна быть повсюду уничтожена и все
государства становятся свободными и независимыми. Платейцам же он отправил
особое послание, обещая заново отстроить их город, ибо предки их некогда
предоставили свою землю для сражения за свободу Греции. Часть военной добычи
царь послал в Италию жителям Кротона, желая почтить доблесть и усердие
атлета Фаилла, который во время персидских войн, несмотря на то, что все
остальные италиоты уже отчаялись в победе греков, снарядил на собственный
счет корабль и поплыл к Саламину, желая разделить опасность со всеми. Так
ценил Александр доблесть, так усердно хранил он благодарную память о славных
деяниях.
XXXV. ВО ВРЕМЯ перехода через Вавилонию, которая вся сразу же
покорилась ему, Александр более всего был поражен пропастью в... {Текст
испорчен.}, из которой, словно из некоего источника, непрерывно вырывался
огонь, и обильным потоком нефти, образовавшим озеро невдалеке от пропасти.
Нефть очень напоминает горную смолу, но она столь восприимчива к огню, что
загорается еще до соприкосновения с пламенем от одного только света,
излучаемого огнем, и нередко воспламеняет окружающий воздух. Желая показать
Александру природную силу нефти, варвары опрыскали этой жидкостью улицу,
которая вела к дому, где остановился царь; затем, когда стемнело, они встали
на одном конце этой улицы и поднесли факелы к местам, смоченным нефтью.
Нефть тотчас вспыхнула; пламя распространилось молниеносно, в мгновение ока
оно достигло противоположного конца улицы, так что вся она казалась объятой
огнем.
Среди тех, кто обычно омывал и умащал царя, забавляя его разными
шутками и стремясь привести в веселое расположение духа, был некий афинянин
Афинофан. Однажды, когда в купальне вместе с царем находился мальчик Стефан,
обладавший прекрасным голосом, но очень некрасивый и смешной, Афинофан
сказал: "Не хочешь ли, царь, чтобы мы испробовали это вещество на Стефане?
Если даже к нему оно пристанет и не потухнет, то я без колебаний признаю,
что сила этого вещества страшна и неодолима!" Стефан сам охотно соглашался
на это испытание, но, как только мальчика обмазали нефтью и огонь коснулся
его, яркое пламя охватило его с головы до пят, что привело Александра в
крайнее смятение и страх. Не случись там, по счастью, нескольких
прислужников, державших в руках сосуды с водой, предназначенной для
омовения, остановить пламя не удалось бы вовсе, но даже и эти прислужники
лишь с большим трудом потушили огонь на теле мальчика, который после этого
находился в очень тяжелом состоянии.
Некоторые люди, стремясь примирить предание с истиной, вполне
правдоподобно утверждают, что именно нефть была тем зельем, которым Медея
смазала воспетые в трагедиях венок и пеплос. По их предположению, огонь не
вырвался из этих предметов и не возник сам по себе; лишь когда пламя было
поднесено близко, венок и пеплос сразу же притянули его к себе и мгновенно
загорелись, ибо притекающие издалека лучи и струи огня некоторым телам
приносят только свет и тепло, а в других телах, сухих и пористых или
пропитанных жирной влагой, скапливаются, превращаются в огонь и быстро
изменяют вещество.
По вопросу о происхождении нефти возникли споры, была ли она... {Текст
испорчен.} или, скорее, горючей жидкостью, вытекающей из недр там, где земля
по своей природе жирная и огненная. Вавилония - страна очень жаркая, так что
ячменные зерна нередко подпрыгивают и отскакивают от почвы, которая в этих
местах под влиянием зноя постоянно колеблется; жители же Вавилонии в жаркую
погоду спят на кожаных мехах, наполненных водою. Гарпал, оставленный
наместником в этой стране, пожелал украсить греческими растениями царский
дворец и места для прогулок и добился успеха; только плюща земля не
принимала. Климат там знойный, а плющ - растение, любящее прохладу,
совместить это невозможно, и потому плющ неизменно погибает. Я думаю, что
подобные отступления, если только они не будут слишком пространными, не
вызовут упреков даже со стороны придирчивых читателей.
XXXVI. АЛЕКСАНДР овладел Сузами, где нашел в царском дворце сорок тысяч
талантов в чеканной монете, а также различную утварь и бесчисленные
сокровища. Обнаружили там, как рассказывают, и пять тысяч талантов
гермионского пурпура, пролежавшего в сокровищнице сто девяносто лет, но все
еще сохранявшего свежесть и яркость. Это было возможно, как полагают,
благодаря тому, что краску для багряных тканей изготовляют на меду, а для
белых - на белом масле, а мед и масло надолго придают тканям чистый и яркий
блеск. Динон рассказывает, что персидские цари хранили в своей сокровищнице
сосуды с водой, привезенной из Нила и из Истра, что должно было
свидетельствовать об огромных размерах персидской державы и могуществе
власти, покорившей себе весь мир.
XXXVII. ВТОРЖЕНИЕ в Персиду было связано с большими трудностями, так
как места там горные, малодоступные; к тому же страну обороняли знатнейшие
персы (сам Дарий обратился в бегство). Но у Александра оказался проводник,
который повел войско в обход, кратчайшим путем. Человек этот владел двумя
языками, так как по отцу был ликийцем, а по матери - персом. Это, как
говорят, и имела в виду Пифия, предсказавшая Александру, тогда еще мальчику,
что ликиец будет служить ему проводником в походе на персов... {Текст
испорчен.}. Здесь было перебито множество пленников. Сам Александр пишет,
что отдал приказ умертвить пленных, ибо считал это полезным для себя.
Рассказывают, что денег там было найдено столько же, сколько в Сузах, а
сокровища и драгоценности были вывезены оттуда на десяти тысячах повозок,
запряженных мулами, и на пяти тысячах верблюдов.
Увидев большую статую Ксеркса, опрокинутую толпой, беспорядочно
стекавшейся в царский дворец, Александр остановился и, обратившись к статуе,
как к живому человеку, сказал: "Оставить ли тебя лежать здесь за то, что ты
пошел войной на греков или поднять тебя за величие духа и доблесть,
проявленные тобой в других делах?" Простояв долгое время в раздумье,
Александр молча отошел. Желая дать отдых своим воинам, - а время было
зимнее, - он провел там четыре месяца.
Рассказывают, что, когда он в первый раз сел под шитый золотом балдахин
на царский трон, коринфянин Демарат, преданный друг Филиппа и Александра,
по-стариковски заплакал и сказал: "Какой великой радости лишились те из
греков, которые умерли, не увидав Александра восседающим на троне Дария!"
XXXVIII. ОДНАЖДЫ, перед тем как снова пуститься в погоню за Дарием,
Александр пировал и веселился с друзьями. В общем веселье вместе со своими
возлюбленными принимали участие и женщины. Среди них особенно выделялась
Таида, родом из Аттики, подруга будущего царя Птолемея. То умно прославляя
Александра, то подшучивая над ним, она, во власти хмеля, решилась произнести
слова, вполне соответствующие нравам и обычаям ее родины, но слишком
возвышенные для нее самой. Таида сказала, что в этот день, глумясь над
надменными чертогами персидских царей, она чувствует себя вознагражденной за
все лишения, испытанные ею в скитаниях по Азии. Но еще приятнее было бы для
нее теперь же с веселой гурьбой пирующих пойти и собственной рукой на глазах
у царя поджечь дворец Ксеркса, предавшего Афины губительному огню. Пусть
говорят люди, что женщины, сопровождавшие Александра, сумели отомстить
персам за Грецию лучше, чем знаменитые предводители войска и флота. Слова
эти были встречены гулом одобрения и громкими рукоплесканиями. Побуждаемый
упорными настояниями друзей, Александр вскочил с места и с венком на голове
и с факелом в руке пошел впереди всех. Последовавшие за ним шумной толпой
окружили царский дворец, сюда же с великой радостью сбежались, неся в руках
факелы, и другие македоняне, узнавшие о происшедшем. Они надеялись, что, раз
Александр хочет поджечь и уничтожить царский дворец, значит, он помышляет о
возвращении на родину и не намеревается жить среди варваров. Так
рассказывают об этом некоторые, другие же утверждают, будто поджог дворца
был здраво обдуман заранее. Но все сходятся в одном: Александр вскоре
одумался и приказал потушить огонь.
XXXIX. НЕОБЫКНОВЕННАЯ щедрость, свойственная Александру от природы, в
еще большей мере, чем прежде, проявлялась теперь, когда могущество его столь
возросло. При этом щедрости всегда сопутствовала благожелательность, которая
одна только и придает дарам подлинную ценность. Приведу лишь немногие
примеры. Аристон, предводитель пеонийцев, убил как-то вражеского воина и,
показав его голову Александру, сказал: "Такой дар считается у нас достойным
золотого кубка". "Всего лишь пустого кубка, - ответил Александр, смеясь, - и
я подарю тебе кубок, но сначала наполню его вином и выпью за твое здоровье".
Один македонянин из рядовых воинов гнал однажды мула, нагруженного царским
золотом. Животное устало, и воин, взвалив груз на себя, сам понес его
дальше. Когда царь увидел его мучения и разузнал, в чем дело, он сказал
македонянину, намеревавшемуся снять с себя ношу: "Не поддавайся усталости,
пройди остаток пути и отнеси это к себе в палатку". Вообще же он больше
сердился на тех, кто отказывался от его даров, чем на тех, кто выпрашивал
их. Так, Александр написал однажды в письме Фокиону, что не будет более
считать его своим другом, если он и впредь будет отклонять его благодеяния.
Серапиону, одному из тех юношей, с которыми он играл в мяч, он не дал
ничего, так как тот ни о чем его и не просил. Однажды во время игры Серапион
ни разу не бросил мяч Александру. Царь спросил его: "Почему ты не бросаешь
мяч мне?" Серапион ответил: "Так ты ведь не просишь". Тогда Александр
рассмеялся и щедро одарил юношу. Протей, один из тех, кто умел развлекать
царя шутками за вином, казалось, впал у Александра в немилость. Когда друзья
стали просить за него и сам он заплакал, Александр сказал, что прощает его.
"О царь, - попросил Протей, - дай же мне какой-нибудь залог твоего
расположения". В ответ на это Александр приказал выдать ему пять талантов.
О том, сколь огромны были богатства, которые Александр раздавал друзьям
и телохранителям, можно понять из письма Олимпиады к сыну: "Оказывай своим
друзьям благодеяния и проявляй к ним уважение как-нибудь иначе: ведь ты
делаешь их всех равными царю, ты предоставляешь им возможность иметь много
друзей, самого же себя обрекаешь на одиночество". Такие письма Александр
получал от Олимпиады часто, но хранил их в тайне. Только однажды, когда
Гефестион хотел по обыкновению вместе с ним прочесть распечатанное письмо,
Александр не воспрепятствовал ему, но, сняв с пальца кольцо, приложил печать
к губам Гефестиона.
Сына Мазея, одного из влиятельнейших людей при дворе Дария, Александр
жаловал второй сатрапией, еще более обширной, чем та, которой он уже
управлял, но сатрап не принял дара и сказал царю: "Некогда был один Дарий,
теперь же ты создал много Александров". Пармениону Александр подарил дворец
Багоя, в котором, как говорят, было захвачено одеяний на тысячу талантов. В
письме к Антипатру он велел ему завести телохранителей, чтобы они защищали
его от злоумышленников. Своей матери Александр отослал много даров, но не
позволял ей вмешиваться в государственные и военные дела и кротко сносил ее
упреки по этому поводу. Однажды, прочтя длинное письмо Антипатра с
обвинениями против Олимпиады, Александр сказал: "Антипатр не знает, что одна
слеза матери заставит забыть тысячи таких писем".
XL. АЛЕКСАНДР видел, что его приближенные изнежились вконец, что их
роскошь превысила всякую меру: теосец Гагнон носил башмаки с серебряными
гвоздями; Леоннату для гимнасия привозили на верблюдах песок из Египта; у
Филота скопилось так много сетей для охоты, что их можно было растянуть на
сто стадиев; при купании и натирании друзья царя чаще пользовались
благовонной мазью, чем оливковым маслом, повсюду возили с собой банщиков и
спальников. За все это царь мягко и разумно упрекал своих приближенных.
Александр высказывал удивление, как это они, побывавшие в стольких жестоких
боях, не помнят о том, что потрудившиеся и победившие спят слаще
побежденных. Разве не видят они, сравнивая свой образ жизни с образом жизни
персов, что нет ничего более рабского, чем роскошь и нега, и ничего более
царственного, чем труд? "Сможет ли кто-либо из вас, - говорил он, - сам
ухаживать за конем, чистить свое копье или свой шлем, если вы отвыкли
прикасаться руками к тому, что всего дороже, - к собственному телу? Разве вы
не знаете, что конечная цель победы заключается для нас в том, чтобы не
делать того, что делают побежденные?" Сам он еще больше, чем прежде,
подвергал себя лишениям и опасностям в походах и на охоте. Однажды лаконский
посол, видевший, как Александр убил большого льва, воскликнул: "Александр,
ты прекрасно сражался со львом за царскую власть". Изображение этой охоты
Кратер пожертвовал в Дельфы. Медные статуи льва, собак, царя, вступившего в
борьбу со львом, и самого Кратера, бегущего на помощь, созданы частью
Лисиппом, частью Леохаром.
XLI. ВОЗЛАГАЯ труды на себя и побуждая к доблести других, Александр не
избегал никаких опасностей, а его друзья, разбогатев и возгордившись,
стремились только к роскоши и безделью, они стали тяготиться скитаниями и
походами и постепенно дошли до того, что осмеливались порицать царя и дурно
отзываться о нем. Сначала Александр относился к этому очень спокойно, он
говорил, что царям не в диковину слышать хулу в ответ на свои благодеяния.
Действительно, даже самое малое из того, что он сделал для своих
приближенных, свидетельствовало о его большой любви и уважении к ним. Я
приведу лишь несколько примеров. Певкеста, который был ранен медведем,
Александр упрекал в письме за то, что он не известил его об этом, хотя
сообщил о своем ранении многим другим. "Но теперь, - просил Александр, -
напиши мне, как ты себя чувствуешь, а также сообщи, кто из твоих спутников
на охоте покинул тебя в беде, ибо эти люди должны понести наказание".
Гефестиону, уехавшему куда-то по делам, Александр сообщает, что Пердикка
копьем случайно ранил Кратера в бедро, в то время как они дразнили мангусту.
Как-то раз, когда Певкест оправился от болезни, Александр написал его врачу
Алексиппу благодарственное письмо. Увидев однажды во сне, что Кратер болен,
Александр и сам принес за него жертвы, и Кратеру велел сделать то же самое.
Врачу Павсанию, намеревавшемуся лечить Кратера чемерицей, Александр написал
письмо, в котором выражал свою тревогу и советовал, как лучше применять это
средство. Эфиальта и Кисса, которые первыми сообщили об измене и бегстве
Гарпала, Александр велел заковать в кандалы как клеветников. Когда Александр
отправлял на родину больных и старых воинов, некий Эврилох из Эг записался в
число больных. Но впоследствии было обнаружено, что он ничем не болен, и
Эврилох признался, что он горячо любит Телесиппу и хотел отправиться к морю
вместе с ней. Александр спросил тогда, кто эта женщина, и услышав в ответ,
что она свободная гетера, сказал: "Мы сочувствуем твоей любви, Эврилох, но
ведь Телесиппа свободнорожденная - постарайся же с помощью речей или
подарков склонить ее к тому, чтобы она осталась здесь".
XLII. МОЖНО только удивляться тому, сколько внимания уделял он своим
друзьям. Он находил время писать письма даже о самых маловажных вещах, если
только они касались близких ему людей. В одном письме он приказывает, чтобы
был разыскан раб Селевка, бежавший в Киликию. Певкесту он выражает в письме
благодарность за то, что тот поймал некоего Никона, который был рабом
Кратера. Мегабизу Александр пишет о рабе, нашедшем убежище в храме: он
советует Мегабизу при первой возможности выманить этого раба из его убежища
и схватить вне храма, но внутри храма не трогать его. Рассказывают, что в
первые годы царствования, разбирая дела об уголовных преступлениях,
наказуемых смертной казнью, Александр во время речи обвинителя закрывал
рукой одно ухо, чтобы сохранить слух беспристрастным и не предубежденным
против обвиняемого. Позднее, однако, его ожесточили многочисленные
измышления, скрывавшие ложь под личиной истины, и в эту пору, если до него
доходили оскорбительные речи по его адресу, он совершенно выходил из себя,
становился неумолимым и беспощадным, так как славой дорожил больше, чем
жизнью и царской властью. Намереваясь вновь сразиться с Дарием, Александр
выступил в поход. Услышав о том, что Дарий взят в плен Бессом, Александр
отпустил домой фессалийцев, вручив им в подарок, помимо жалованья, две
тысячи талантов. Преследование было тягостным и длительным: за одиннадцать
дней они проехали верхом три тысячи триста стадиев, многие воины были
изнурены до предела, главным образом из-за отсутствия воды. В этих местах
Александр однажды встретил каких-то македонян, возивших на мулах мехи с
водой из реки. Увидев Александра, страдавшего от жажды, - был уже полдень, -
они быстро наполнили водой шлем и поднесли его царю. Александр спросил их,
кому везут они воду, и македоняне ответили: "Нашим сыновьям; но если ты
будешь жить, мы родим других детей, пусть даже и потеряем этих". Услышав
это, Александр взял в руки шлем, но, оглянувшись и увидев, что все
окружавшие его всадники обернулись и смотрят на воду, он возвратил шлем, не
отхлебнув ни глотка. Похвалив тех, кто принес ему воду, он сказал: "Если я
буду пить один, они падут духом". Видя самообладание и великодушие царя,
всадники, хлестнув коней, воскликнули, чтобы он не колеблясь вел их дальше,
ибо они не могут чувствовать усталости, не могут испытывать жажду и даже
смертными считать себя не могут, пока имеют такого царя.
XLIII. ВСЕ ПРОЯВИЛИ одинаковое усердие, но только шестьдесят всадников
ворвалось во вражеский лагерь вместе с царем. Не обратив внимания на
разбросанное повсюду в изобилии серебро и золото, проскакав мимо
многочисленных повозок, которые были переполнены детьми и женщинами и
катились без цели и направления, лишенные возничих, македоняне устремились
за теми, кто бежал впереди, полагая, что* Дарий находится среди них.
Наконец, они нашли ле*жащего на колеснице Дария, пронзенного множеством
копий и уже умирающего. Дарий попросил пить, и Полистрат принес холодной
воды; Дарий, утолив жажду, сказал: "То, что я не могу воздать благодарность
за оказанное мне благодеяние, - вершина моего несчастья, но Александр
вознаградит тебя, а Александра вознаградят боги за ту доброту, которую он
проявил к моей матери, моей жене и моим детям. Передай ему мое рукопожатие".
С этими словами он взял руку Полистрата и тотчас скончался.
Александр подошел к трупу и с нескрываемою скорбью снял с себя плащ и
покрыл тело Дария. Впоследствии Александр нашел Бесса и казнил его. Два
прямых дерева были согнуты и соединены вершинами, к вершинам привязали
Бесса, а затем деревья отпустили, и, с силою выпрямившись, они разорвали
его. Тело Дария, убранное по-царски, Александр отослал его матери, а
Эксатра, брата Дария, принял в свое окружение.
XLIV. ЗАТЕМ Александр с лучшей частью войска отправился в Гирканию. Там
он увидел морской залив, вода в котором была гораздо менее соленой, чем в
других морях. Об этом заливе, который, казалось; не уступал по величине
Понту, Александру не удалось узнать ничего определенного, и царь решил, что
это край Меотиды. Между тем естествоиспытатели были уже знакомы с истиной:
за много лет до похода Александра они писали, что Гирканский залив, или
Каспийское море, - самый северный из четырех заливов Океана.
В тех местах какие-то варвары похитили царского коня Букефала,
неожиданно напав на конюхов. Александр пришел в ярость и объявил через
вестника, что если ему не возвратят коня, он перебьет всех местных жителей с
их детьми и женами. Но когда ему привели коня и города добровольно
покорились ему, Александр обошелся со всеми милостиво и даже заплатил
похитителям выкуп за Букефала.
XLV. ИЗ ГИРКАНИИ Александр выступил с войсками в Парфию, и в этой
стране, отдыхая от трудов, он впервые надел варварское платье, то ли потому,
что умышленно подражал местным нравам, хорошо понимая, сколь подкупает людей
все привычное и родное, то ли, готовясь учредить поклонение собственной
особе, он хотел таким способом постепенно приучить македонян к новым
обычаям. Но все же он не пожелал облачаться полностью в индийское платье,
которое было слишком уж варварским и необычным, не надел ни шаровар, ни
кандия, ни тиары, а выбрал такое одеяние, в котором удачно сочеталось
кое-что от мидийского платья и кое-что от персидского: более скромное, чем
первое, оно было пышнее второго. Сначала он надевал это платье только тогда,
когда встречался с варварами или беседовал дома с друзьями, но позднее его
можно было видеть в таком одеянии даже во время выездов и приемов. Зрелище
это было тягостным для македонян, но, восхищаясь доблестью, которую он
проявлял во всем остальном, они относились снисходительно к таким его
слабостям, как любовь к наслаждениям и показному блеску. Ведь, не говоря уже
о том, что он перенес прежде, совсем незадолго до описываемых здесь событий
он был ранен стрелой в голень, и так сильно, что кость сломалась и вышла
наружу, в другой раз он получил удар камнем в шею, и долгое время туманная
пелена застилала ему взор. И все же он не щадил себя, а непрестанно рвался
навстречу всяческим опасностям; так, страдая поносом, он перешел реку
Орексарт, которую принял за Танаид, и, обратив скифов в бегство, гнался за
ними верхом на коне целых сто стадиев.
XLVI. МНОГИЕ, в том числе Клитарх, Поликлит, Онесикрит, Антиген и Истр,
рассказывают, что в тех местах к Александру явилась амазонка, но Аристобул,
секретарь Александра Харет, Птолемей, Антиклид, Филон Фиванский, Филипп из
Теангелы, а также Гекатей Эретрийский, Филипп Халкидский и Дурид Самосский
утверждают, что это выдумка. Их мнение как будто подтверждает и сам
Александр. В подробном письме к Антипатру он говорит, что царь скифов дал
ему в жены свою дочь, а об амазонке даже не упоминает. Рассказывают, что,
когда много времени спустя Онесикрит читал Лисимаху, тогда уже царю,
четвертую книгу своего сочинения, в которой написано об амазонке, Лисимах с
легкой усмешкой спросил историка: "А где же я был тогда?" Но как бы мы ни
относились к этому рассказу - как к правдивому или как к вымышленному, -
наше восхищение Александром не становится от этого ни меньшим, ни большим.
XLVII. АЛЕКСАНДР боялся, что македоняне падут духом и не захотят
продолжать поход. Не тревожа до времени остальное войско, он обратился к тем
лучшим из лучших, которые были с ним в Гиркании, - двадцати тысячам
пехотинцев и трем тысячам всадников. Он говорил, что до сих пор варвары
видели македонян как бы во сне, если же теперь, едва лишь приведя Азию в
замешательство, македоняне решат уйти из этой страны, варвары сразу же
нападут на них, как на женщин. Впрочем, тех, кто хочет уйти, он не
собирается удерживать. Но пусть боги будут свидетелями, что македоняне
покинули его с немногими друзьями и добровольцами на произвол судьбы, - его,
который стремится приобрести для македонян весь мир. Примерно в тех же
выражениях Александр пересказывает эту речь в письме к Антипатру; там же
царь пишет, что, когда он кончил говорить, все воины закричали, чтобы он вел
их хоть на край света. После того, как Александр добился успеха у этой части
войска, было уже нетрудно убедить все остальное множество воинов, которые
добровольно выразили готовность следовать за царем.
С этих пор он стал все больше приспосабливать свой образ жизни к
местным обычаям, одновременно сближая их с македонскими, ибо полагал, что
благодаря такому смешению и сближению он добром, а не силой укрепит свою
власть на тот случай, если отправится в далекий поход. С этой же целью он
отобрал тридцать тысяч мальчиков и поставил над ними многочисленных
наставников, чтобы выучить их греческой грамоте и обращению с македонским
оружием. И его брак с Роксаной, красивой и цветущей девушкой, в которую он
однажды влюбился, увидев ее в хороводе на пиру, как всем казалось, вполне
соответствовал его замыслу, ибо брак этот сблизил Александра с варварами, и
они прониклись к нему доверием и горячо полюбили его за то, что он проявил
величайшую воздержность и не захотел незаконно овладеть даже той
единственной женщиной, которая покорила его. Когда Александр увидел, что
один из его ближайших друзей, Гефестион, одобряет его сближение с варварами
и сам подражает ему в этом, а другой, Кратер, остается верен отеческим
нравам, он стал вести дела с варварами через Гефестиона, а с греками и с
македонянами - через Кратера. Горячо любя первого и глубоко уважая второго,
Александр часто говорил, что Гефестион - друг Александра, а Кратер - друг
царя. Из-за этого Гефестион и Кратер питали скрытую вражду друг к другу и
нередко ссорились. Однажды в Индии ссора их дошла до того, что они обнажили
мечи. К тому и к другому бросились на помощь друзья, но Александр, пришпорив
коня, подъехал к ним и при всех обругал Гефестиона, назвал его глупцом и
безумцем, не желающим понять, что он был бы ничем, если бы кто-нибудь отнял
у него Александра. Кратера он сурово разбранил с глазу на глаз, а потом,
приведя их обоих к себе и примирив друг с другом, поклялся Аммоном и всеми
другими богами, что никого из людей не любит так, как их двоих, но если он
узнает когда-нибудь, что они опять ссорятся, то непременно убьет либо их
обоих, либо зачинщика. Рассказывают, что после этого они даже в шутку ни
словом, ни делом не пытались поддеть или уколоть друг друга.
XLVIII. ФИЛОТ, сын Пармениона, пользовался большим уважением среди
македонян. Его считали мужественным и твердым человеком, после Александра не
было никого, кто был бы столь же щедрым и отзывчивым. Рассказывают, что
как-то один из его друзей попросил у него денег, и Филот велел своему
домоуправителю выдать их. Домоуправитель отказался, сославшись на то, что
денег нет, но Филот сказал ему: "Что ты говоришь? Разве у тебя нет
какого-нибудь кубка или платья?" Однако высокомерием и чрезмерным
богатством, слишком тщательным уходом за своим телом, необычным для частного
лица образом жизни, а также тем, что гордость свою он проявлял неумеренно,
грубо и вызывающе, Филот возбудил к себе недоверие и зависть. Даже отец его,
Парменион, сказал ему однажды: "Спустись-ка, сынок, пониже". У Александра он
уже давно был на дурном счету. Когда в Дамаске были захвачены богатства
Дария, потерпевшего поражение в Киликии, в лагерь привели много пленных.
Среди них находилась женщина по имени Антигона, родом из Пидны, выделявшаяся
своей красотой. Филот взял ее себе. Как это свойственно молодым людям, Филот
нередко, выпив вина, хвастался перед возлюбленной своими воинскими
подвигами, приписывая величайшие из деяний себе и своему отцу и называя
Александра мальчишкой, который им обоим обязан своим могуществом. Женщина
рассказала об этом одному из своих приятелей, тот, как водится, другому, и
так молва дошла до слуха Кратера, который вызвал эту женщину и тайно привел
ее к Александру. Выслушав ее рассказ, Александр велел ей продолжать
встречаться с Филотом и обо всем, что бы она ни узнала, доносить ему лично.
XLIX. НИ О ЧЕМ не подозревая, Филот по-прежнему бахвалился перед
Антигоной и в пылу раздражения говорил о царе неподобающим образом. Но, хотя
против Филота выдвигались серьезные обвинения, Александр все терпеливо
сносил - то ли потому, что полагался на преданность Пармениона, то ли
потому, что страшился славы и силы этих людей. В это время один македонянин
по имени Димн, родом из Халастры, злоумышлявший против Александра, попытался
вовлечь в свой заговор юношу Никомаха, своего возлюбленного, но тот
отказался участвовать в заговоре и рассказал обо всем своему брату Кебалину.
Кебалин пошел к Филоту и просил его отвести их с братом к Александру, так
как они должны сообщить царю о деле важном и неотложном. Филот, неизвестно
по какой причине, не повел их к Александру, ссылаясь на то, что царь занят
более значительными делами. И так он поступил дважды. Поведение Филота
вызвало у братьев подозрение, и они обратились к другому человеку.
Приведенные этим человеком к Александру, они сначала рассказали о Димне, а
потом мимоходом упомянули и о Филоте, сообщив, что он дважды отверг их
просьбу. Это чрезвычайно ожесточило Александра. Воин, посланный арестовать
Димна, вынужден был убить его, так как Димн оказал сопротивление, и это еще
более усилило тревогу Александра: царь полагал, что смерть Димна лишает его
улик, необходимых для раскрытия заговора. Разгневанный на Филота, Александр
привлек к себе тех людей, которые издавна ненавидели сына Пармениона и
теперь открыто говорили, что царь проявляет беспечность, полагая, будто
жалкий халастриец Димн по собственному почину решился на столь великое
преступление. Димн, утверждали эти люди, - не более как исполнитель, вернее
даже орудие, направляемое чьей-то более могущественной рукой, а истинных
заговорщиков надо искать среди тех, кому выгодно, чтобы все оставалось
скрытым. Так как царь охотно прислушивался к таким речам, враги возвели на
Филота еще тысячи других обвинений. Наконец, Филот был схвачен и приведен на
допрос. Его подвергли пыткам в присутствии ближайших друзей царя, а сам
Александр слышал все, спрятавшись за занавесом. Рассказывают, что, когда
Филот жалобно застонал и стал униженно молить Гефестиона о пощаде, Александр
произнес: "Как же это ты, Филот, такой слабый и трусливый, решился на такое
дело?"
После смерти Филота Александр сразу же послал в Мидию людей, чтобы
убить Пармениона - того самого, Пармениона, который оказал Филиппу самые
значительные услуги и который был, пожалуй, единственным из старших друзей
Александра, побуждавшим царя к походу на Азию. Из трех сыновей Пармениона
двое погибли в сражениях на глазах у отца, а вместе с третьим сыном погиб он
сам.
Все это внушило многим друзьям Александра страх перед царем, в
особенности же - Антипатру, который, тайно отправив послов к этолийцам,
заключил с ними союз. Этолийцы очень боялись Александра из-за того, что они
разрушили Эниады, ибо, узнав о гибели города, царь сказал, что не дети
эниадян, но он сам отомстит за это этолийцам.
L. ЗА ЭТИМИ событиями вскоре последовало убийство Клита. Если
рассказывать о нем без подробностей, оно может показаться еще более
жестоким, чем убийство Филота, но если сообщить причину и все обстоятельства
его, станет ясным, что оно совершилось не предумышленно, а в результате
несчастного случая, что гнев и опьянение царя лишь сослужили службу злому
року Клита. Вот как все случилось. Какие-то люди, приехавшие из-за моря,
принесли Александру плоды из Греции. Восхищаясь красотой и свежестью плодов,
царь позвал Клита, чтобы показать ему фрукты и дать часть из них. Клит в это
время как раз приносил жертвы, но, услышав приказ царя, приоста-1 новил
жертвоприношение и сразу же отправился к Александру, а три овцы, над
которыми были уже совершены возлияния, побежали за ним. Узнав об этом, царь
обратился за разъяснением к прорицателям - Аристандру и лакедемонянину
Аристомену. Они сказали, что это дурной знак, и Александр велел как можно
скорее принести умилостивительную жертву за Клита. (Дело в том, что за три
дня до этого Александр видел странный сон. Ему приснилось, что Клит вместе с
сыновьями Пармениона сидит в черных одеждах и все они мертвы.) Но Клит не
дождался конца жертвоприношения и отправился на пир к царю, который только
что принес жертвы Диоскурам. В разгаре веселого пиршества кто-то стал петь
песенки некоего Праниха, - или, по словам других писателей, Пиериона, - в
которых высмеивались полководцы, недавно потерпевшие поражение от варваров.
Старшие из присутствовавших сердились и бранили сочинителя и певца, но
Александр и окружавшие его молодые люди слушали с удовольствием и велели
певцу продолжать. Клит, уже пьяный и к тому же от природы несдержанный и
своевольный, негодовал больше всех. Он говорил, что недостойно среди
варваров и врагов оскорблять македонян, которые, хотя и попали в беду, все
же много лучше тех, кто над ними смеется. Когда Александр заметил, что Клит,
должно быть, хочет оправдать самого себя, называя трусость бедою, Клит
вскочил с места и воскликнул: "Но эта самая трусость спасла тебя, рожденный
богами, когда ты уже подставил свою спину мечу Спитридата! Ведь благодаря
крови македонян и этим вот ранам ты столь вознесся, что, отрекшись от
Филиппа, называешь себя сыном Аммона!"
LI. С ГНЕВОМ Александр отвечал: "Долго ли еще, негодяй, думаешь ты
радоваться, понося нас при каждом удобном случае и призывая македонян к
неповиновению?" "Да мы и теперь не радуемся, Александр, вкушая такие
"сладкие" плоды наших трудов, - возразил Клит. - Мы считаем счастливыми тех,
кто умер еще до того, как македонян начали сечь индийскими розгами, до того,
как македоняне оказались в таком положении, что вынуждены обращаться к
персам, чтобы получить доступ к царю". В ответ на эти дерзкие речи поднялись
друзья Александра и стали бранить Клита, а люди постарше пытались угомонить
спорящих. Александр же, обратившись к Ксенодоху Кардийскому и Артемию
Колофонскому, сказал: "Не кажется ли вам, что греки прогуливаются среди
Македонян, словно полубоги среди диких зверей?" Клит не унимался, он
требовал, чтобы Александр при всех высказал то, что думает, или же чтобы он
больше не приглашал к себе на пир людей свободных, привыкших говорить
откровенно, а жил среди варваров и рабов, которые будут поклоняться его
персидскому поясу и белому хитону. Александр уже не мог сдержать гнева:
схватив лежавшее около него яблоко, он бросил им в Клита и стал искать свей
кинжал. Но так как один из телохранителей, Аристофан, успел вовремя убрать
кинжал, а все остальные окружили Александра и умоляли его успокоиться, он
вскочил с места, по-македонски кликнул царскую стражу (это был условный знак
крайней опасности), велел трубачу подать сигнал тревоги и ударил его
кулаком, заметив, что тот медлит. Впоследствии этот трубач пользовался
большим уважением за то, что благодаря его самообладанию весь лагерь не был
приведен в смятение. - Клита, не желавшего уступить, друзья с трудом
вытолкали из пиршественного зала, но он снова вошел через другие двери, с
превеликой дерзостью читая ямбы из "Андромахи" Еврипида:

Какой плохой обычай есть у эллинов...

Тут Александр выхватил копье у одного из телохранителей и, метнув его в
Клита, который отбросил дверную завесу и шел навстречу царю, пронзил
дерзкого насквозь. Клит, громко застонав, упал, и гнев Александра сразу же
угас. Опомнившись и увидев друзей, безмолвно стоявших вокруг, Александр
вытащил из трупа копье и попытался вонзить его себе в шею, но ему помешали -
телохранители схватили его за руки и насильно унесли в спальню.
LII. ПРОВЕДЯ всю ночь в рыданиях, он настолько изнемог от крика и
плача, что на следующий день лежал безмолвно, испуская лишь тяжкие стоны.
Друзья, напуганные его молчанием, без разрешения" вошли в спальню. Но речи
их не тронули Александра. Только когда прорицатель Аристандр, напомнив царю
о сновидении, в котором ему явился Клит, и о дурном знамении при
жертвоприношении, сказал, что все случившееся было уже давно определено
судьбою, Александр, казалось, несколько успокоился.
Затем к нему привели Анаксарха из Абдер и философа Каллисфена -
родственника Аристотеля. Каллисфен пытался кроткой и ласковой речью смягчить
горе царя, а Анаксарх, который с самого начала пошел в философии особым
путем и был известен своим презрительным! отношением к общепринятым
взглядам, подойдя к Александру, воскликнул: "И это Александр, на которого
смотрит теперь весь мир! Вот он лежит, рыдая, словно раб, страшась закона и
порицания людей, хотя он сам должен быть для них и законом и мерою
справедливости, если только он победил для того, чтобы править и повелевать,
а не для того, чтобы быть прислужником пустой молвы. Разве ты не знаешь, -
продолжал он, - что Зевс для того посадил с собой рядом Справедливость и
Правосудие, дабы все, что ни совершается повелителем, было правым и
справедливым?" Такими речами Анаксарх несколько успокоил царя, но зато на
будущее время внушил ему еще большую надменность и пренебрежение к законам.
Пользуясь расположением Александра, Анаксарх усилил его неприязнь к
Каллисфену, которого царь и прежде-то недолюбливал за строгость и суровость.
Рассказывают, что однажды на пиру, когда разговор зашел о временах года и
погоде, Каллисфен, разделявший взгляды тех, которые считают, что в Азии
холоднее, чем в Греции, в ответ на возражения Анаксарха сказал так: "Ты-то
уж должен был бы согласиться с тем, что здесь холодней, чем в Греции. Там ты
всю зиму ходил в изношенном плаще, а здесь лежишь, укрывшись тремя коврами".
После этого Анаксарх стал еще больше ненавидеть Каллисфена.
LIII. ДРУГИМ софистам и льстецам Каллисфен был также ненавистен, ибо
юноши любили его за красоту речей, а пожилым людям он в неменьшей мере был
приятен тем, что вел жизнь безупречную, чистую, чуждую искательства. Его
жизнь неопровержимо доказывала, что он не уклонялся от истины, когда
говорил, что отправился за Александром лишь затем, чтобы восстановить свой
родной город и вернуть туда жителей. Ненавидимый из-за своей славы, он и
поведением своим давал врагам пищу для клеветы, ибо большей частью отклонял
приглашения к царскому столу, а если и приходил, то своей суровостью и
молчанием показывал, что он не одобряет происходящего. Оттого-то Александр и
сказал про него:

Противен мне мудрец, что для себя не мудр.

Рассказывают, что однажды на царском пиру при большом стечении
приглашенных Каллисфену поручили произнести за кубком вина хвалебную речь в
честь македонян, и он говорил на эту тему с таким красноречием, что
присутствовавшие, стоя, рукоплескали и бросали ему свои венки. Тогда
Александр привел слова Еврипида о том, что прекрасно говорить о прекрасном
предмете - дело нетрудное, и сказал: "Теперь покажи нам свою силу,
произнесши обвинительную речь против македонян, чтобы, узнав свои ошибки,
они стали лучше". Тут уже Каллисфен заговорил по-другому, в откровенной речи
он предъявил македонянам многие обвинения. Он сказал, что раздор среди
греков был единственной причиной успехов Филиппа и его возвышения, и в
доказательство своей правоты привел стих:

Часто при распрях почет достается в удел негодяю.

Этой речью Каллисфен возбудил против себя лютую ненависть со стороны
македонян, а Александр сказал, что Каллисфен показал не столько силу своего
красноречия, сколько силу своей вражды к македонянам.
LIV. ПО СЛОВАМ Гермиппа, об этом случае рассказал Аристотелю Стреб,
чтец Каллисфена. Гермипп добавляет, что Каллисфен почувствовал недовольство
царя и, прежде чем выйти из зала, два или три раза повторил, обращаясь к
нему:
Умер Патрокл, несравненно тебя превосходнейший смертный.
Аристотель, по-видимому, не ошибался, когда говорил, что Каллисфен -
прекрасный оратор, но человек неумный.
Впрочем, благодаря тому, что Каллисфен упорно, как подобает философу,
боролся против обычая падать ниц перед царем и один осмеливался открыто
говорить о том, что вызывало тайное возмущение у лучших и старейших из
македонян, он избавил греков от большого позора, а Александра - от еще
большего, но себе самому уготовил погибель, ибо казалось, что он не столько
убедил царя, сколько принудил его отказаться от почестей благоговейного
поклонения.
Харет из Митилены рассказывает, что однажды на пиру Александр, отпив
вина, протянул чашу одному из друзей. Тот, приняв чашу, встал перед
жертвенником) и, выпив вино, сначала пал ниц, потом поцеловал Александра и
вернулся на свое место. Так поступили все. Когда очередь дошла до
Каллисфена, он взял чашу (царь в это время отвлекся беседой с Гефестионом),
выпил вино и подошел к царю для поцелуя. Но тут Деметрий, по прозвищу Фидон,
воскликнул: "О царь, не целуй его, он один из всех не пал пред тобою ниц".
Александр уклонился от поцелуя, а Каллисфен сказал громким голосом: "Что ж,
одним поцелуем будет у меня меньше".
LV. СВОИМ поведением Каллисфен очень озлобил Александра, и тот охотно
поверил Гефестиону, который сказал, что философ обещал ему пасть ниц перед
царем, но не сдержал своего слова. Потом на Каллисфена обрушились Лисимах и
Гагнон: они говорили, что софист расхаживает с таким гордым видом, словно он
уничтожил тиранию, что отовсюду к нему стекаются зеленые юнцы,
восторгающиеся им, как человеком, который один среди стольких тысяч сумел
остаться свободным. Поэтому, когда был раскрыт заговор Гермолая, обвинения,
которые возвели на Каллисфена его враги, представились царю вполне
правдоподобными. А враги утверждали, будто на вопрос Гермолая, как стать
самым знаменитым, Каллисфен ответил: "Для этого надо убить самого
знаменитого". Клеветники говорили, будто Каллисфен подстрекал Гермолая к
решительным действиям, убеждал его не бояться золотого ложа и помнить, что
перед ним человек, столь же подверженный болезням и столь же уязвимый, как и
все остальные люди. Все же никто из заговорщиков даже под самыми страшными
пытками не назвал Каллисфена виновным. И сам Александр вскоре после этого
написал Кратеру, Атталу и Алкету, что мальчишки во время пыток брали всю
вину на себя, уверяя, что у них не было соучастников. Позднее, однако, в
письме к Антипатру Александр возлагает вину и на Каллисфена: "Мальчишек, -
пишет он, - македоняне побили камнями, а софиста я еще накажу, как, впрочем,
и тех, кто его прислал и кто радушно принимает в своих городах заговорщиков,
посягающих на мою жизнь". Здесь Александр явно намекает на Аристотеля, ибо
Каллисфен был его родственником, сыном его двоюродной сестры Герб, и
воспитывался в его доме. Некоторые сообщают, что Александр повесил
Каллисфена, а другие - что Каллисфен умер в тюрьме от болезни. Харет
рассказывает, что Каллисфена семь месяцев держали в оковах, под стражей,
чтобы позднее судить его в большом собрании, в присутствии Аристотеля, но
как раз в те самые дни, когда Александр был ранен в Индии, Каллисфен умер от
ожирения и вшивой болезни.
LVI. НО ЭТО случилось позднее. А в ту пору коринфянин Демарат, будучи
уже в преклонных годах, пожелал отправиться к Александру. Представ пред
царем, он сказал, что великой радости лишились те из греков, которые умерли,
не увидев Александра восседающим на троне Дария. Недолго довелось Демарату
пользоваться благоволением царя, но когда он умер от старческой немощи, то
удостоился пышного погребения. Воины насыпали в его честь огромный курган
высотою в восемьдесят локтей, а останки его на великолепно украшенной
колеснице были отвезены к морю.
LVII. АЛЕКСАНДР намеревался отправиться в Индию, но, видя, что из-за
огромной добычи войско отяжелело и стало малоподвижным, однажды на рассвете
велел нагрузить повозки, и сначала сжег те из них, которые принадлежали ему
самому и его друзьям, а потом приказал поджечь повозки остальных македонян.
Оказалось, что отважиться на это дело было гораздо труднее, чем совершить
его. Лишь немногие были огорчены, большинство же, раздав необходимое
нуждающимся, в каком-то порыве восторга с криком и шумом принялось сжигать и
уничтожать все излишнее. Это еще более воодушевило Александра и придало ему
твердости. В ту пору он был уже страшен в гневе и беспощаден при наказании
виновных. Одного из своих приближенных, некоего Менандра, назначенного
начальником караульного отряда в какой-то крепости, Александр приказал
казнить только за то, что тот отказался там остаться. Орсодата, изменившего
ему варвара, он собственной рукой застрелил из лука. Около этого времени
овца принесла ягненка, у которого на голове был нарост, формой и цветом
напоминающий тиару, а по обеим сторонам нароста - по паре яичек. У
Александра это знамение вызвало такое отвращение, что он пожелал очиститься
от скверны. Обряд совершили вавилоняне, которых царь обыкновенно призывал к
себе в подобных случаях. Друзьям Александр говорил, что он беспокоится не о
себе, а об них, что он страшится, как бы божество после его смерти не
вручило верховную власть человеку незнатному и бессильному. Но в скором
времени печаль его была рассеяна добрым предзнаменованием. Начальник царских
спальников, македонянин по имени Проксен, готовя у реки Окс место для
палатки Александра, обнаружил источник густой и жирной жидкости. Когда
вычерпали то, что находилось на поверхности, из источника забила чистая и
светлая струя, ни по запаху, ни по вкусу не отличавшаяся от оливкового
масла, такая же прозрачная и жирная. Это было особенно удивительным потому,
что в тех местах не растут оливковые деревья. Рассказывают, что в самом Оксе
вода очень мягкая, и у купающихся в этой реке кожа покрывается жиром. Как
обрадовался Александр этому предзнаменованию, можно видеть из его письма к
Антипатру. Он пишет, что это одно из величайших предзнаменований, когда-либо
полученных им от божества. Прорицатели же утверждали, что оно предвещает
поход славный, но тяжкий и суровый, ибо божество дало людям оливковое масло
для того, чтобы облегчить их труды.
LVIII. В БОЯХ Александр подвергал себя множеству опасностей и получил
несколько тяжелых ранений, войско же его больше всего страдало от недостатка
в съестных припасах и от скверного климата. Александр стремился дерзостью
одолеть судьбу, а силу - мужеством, ибо он считал, что для смелых нет
никакой преграды, а для трусов - никакой опоры. Рассказывают, что Александр
долго осаждал неприступную скалу, которую оборонял Сисимитр. Когда воины
совсем уже пали духом, Александр спросил Оксиарта, храбрый ли человек
Сисимитр, и Оксиарт ответил, что Сисимитр - трусливейший из людей. Тогда
Александр сказал: "Выходит дело, что мы можем захватить эту скалу, - ведь
вершина у нее непрочная". Устрашив Сисимитра, он взял твердыню приступом. В
другой раз, когда войско штурмовало столь же крутую и неприступную скалу,
Александр послал вперед молодых македонян и, обратившись к одному юноше,
которого тоже звали Александром, сказал ему: "Твое имя обязывает тебя быть
мужественным". Храбро сражаясь, юноша пал в битве, и это очень огорчило
царя.
Перед крепостью, называвшейся Нисой, македоняне остановились в
нерешительности, так как их отделяла от нее глубокая река. Став на берегу,
Александр сказал: "Почему я, глупец, не научился плавать?" И все же, взяв в
руки щит, он хотел броситься в реку... {Текст испорчен.} Когда Александр
прекратил битву, к нему явились послы осажденных городов просить о мире.
Сначала они были очень напуганы, увидев царя в простой одежде и с оружием в
руках, но потом царю принесли подушку, и он велел старшему из послов,
Акуфиду, сесть на нее. Пораженный великодушием и человечностью Александра,
Акуфид спросил, чем могут они заслужить его дружбу. Александр сказал: "Пусть
твои соотечественники изберут тебя правителем, а к нам пусть пришлют сто
лучших мужей". На это Акуфид, рассмеявшись, отвечал: "Но мне будет легче
править, царь, если я пришлю тебе худших, а не лучших".
LIX. ТАКСИЛ, как сообщают, владел в Индии страной, по размерам не
уступавшей Египту, к тому же плодородной и богатой пастбищами, а сам он был
человек мудрый. Приветливо приняв Александра, он сказал ему: "Зачем нам
воевать друг с другом, Александр, - ведь ты же не собираешься отнять у нас
воду и необходимые средства к жизни, ради чего только и стоит сражаться
людям разумным? Всем остальным имуществом я охотно поделюсь с тобою, если я
богаче тебя, а если беднее - с благодарностью приму дары от тебя". С
удовольствием выслушав эту речь, Александр протянул Таксилу правую руку и
сказал: "Не думаешь ли ты, что благодаря этим радушным словам между нами не
будет сражения? Ты ошибаешься. Я буду бороться с тобой благодеяниями, чтобы
ты не превзошел меня своей щедростью". Приняв богатые дары от Таксила,
Александр преподнес ему дары еще более богатые, а потом подарил тысячу
талантов в чеканной монете. Этот поступок очень огорчил его друзей, но зато
привлек к нему многих варваров. Храбрейшие из индийцев-наемников,
переходившие из города в город, сражались отчаянно и причинили Александру
немало вреда. В одном из городов Александр заключил с ними мир, а когда они
вышли за городские стены, царь напал на них в пути и, захватив в плен,
перебил всех до одного. Это единственный позорный поступок, пятнающий
поведение Александра на войне, ибо во всех остальных случаях Александр вел
военные действия в согласии со справедливостью, истинно по-царски. Не меньше
хлопот доставили Александру индийские философы, которые порицали царей,
перешедших на его сторону, и призывали к восстанию свободные народы. За это
многие из философов были повешены по приказу Александра.
LX. О ВОЙНЕ с Пором Александр сам подробно рассказывает в своих
письмах. Между враждебными лагерями, сообщает он, протекала река Гидасп.
Выставив вперед слонов, Пор постоянно вел наблюдение за переправой.
Александр же велел каждый день поднимать в ^лагере сильный шум, чтобы
варвары привыкли к нему. Однажды холодной и безлунной ночью Александр, взяв
с собой; часть пехоты и отборных всадников, ушел далеко в сторону от врагов
и переправился на небольшой остров. В это время пошел проливной дождь, подул
ураганный ветер, в лагерь то и дело ударяли молнии. На глазах у Александра
несколько воинов были убиты и испепелены молнией, и все же он отплыл от
острова и попытался пристать к противоположному берегу. Из-за непогоды
Гидасп вздулся и рассвирепел, во многих местах берег обрушился, и туда
бурным потоком устремилась вода, к суше нельзя было подступиться, так как
нога не держалась на скользком, изрытом дне. Рассказывают, что Александр
воскликнул тогда: "О, афиняне, знаете ли вы, каким опасностям я подвергаюсь,
чтобы заслужить ваше одобрение?" Так говорит Онесикрит, сам же Александр
сообщает, что они оставили плоты и, погрузившись в воду по грудь, с оружием
в руках двинулись вброд. Выйдя на берег, Александр с конницей устремился
вперед, опередив пехоту на двадцать стадиев. Александр полагал, что если
враги начнут конное сражение, то он легко победит их, если же они двинут
вперед пехотинцев, то его пехота успеет вовремя присоединиться к нему.
Сбылось первое из этих предположений. Тысячу всадников и шестьдесят
колесниц, которые выступили против него, он обратил в бегство. Всеми
колесницами он овладел, а всадников пало четыреста человек. Пор понял, что
Александр уже перешел реку, и выступил ему навстречу со всем своим войском,
оставив на месте лишь небольшой отряд, который должен был помешать
переправиться остальным македонянам. Напуганный видом слонов и
миогочисленностью неприятеля, Александр сам напал на левый фланг, а Кену
приказал атаковать правый. Враги дрогнули на обоих флангах, но всякий раз
они отходили к слонам, собирались там и оттуда вновь бросались в атаку
сомкнутым строем. Битва шла поэтому с переменным успехом, и лишь на восьмой
час сопротивление врагов было сломлено. Так описал это сражение в своих
письмах тот, по чьей воле оно произошло. Большинство историков в полном
согласии друг с другом сообщает, что благодаря своему росту в четыре локтя и
пядь, а также могучему телосложению Пор выглядел на слоне так же, как
всадник на коне, хотя слон под ним был самый большой. Этот слон проявил
замечательную понятливость и трогательную заботу о царе. Пока царь еще
сохранял силы, слон защищал его от нападавших врагов, но, почувствовав, что
царь изнемогает от множества, дротиков, вонзившихся в его тело, и боясь, как
бы он не упал, слон медленно опустился на колени и начал осторожно вынимать
хоботом из его тела один дротик за другим.
Когда Пора взяли в плен и Александр спросил его, как следует с ним
обращаться, Пор сказал: "По-царски". Александр спросил, не хочет ли он
добавить еще что-нибудь. На это Пор ответил: "Все заключено в одном слове:
по-царски". Назначив Пора сатрапом, Александр не только оставил в его власти
всю ту область, над которой он царствовал, но даже присоединил к ней новые
земли, подчинив Пору индийцев, прежде независимых. Рассказывают, что на этих
землях, населенных пятнадцатью народами, находилось пять тысяч больших
городов и великое множество деревень. Над другой областью, в три раза
большей, Александр поставил сатрапом Филиппа, одного из своих близких
друзей.
LXI. БИТВА с Пором стоила жизни Букефалу. Как сообщает большинство
историков, конь погиб от ран, но не сразу, а позднее, во время лечения.
Онесикрит же утверждает, что Букефал издох от старости тридцати лет от роду.
Александр был очень опечален смертью коня, он так тосковал, словно потерял
близкого друга. В память о коне он основал город у Гидаспа и назвал его
Букефалией. Рассказывают также, что, потеряв любимую собаку Периту, которую
он сам вырастил, Александр основал город, названный ее именем). Сотион
говорит, что слышал об этом от Потамона Лесбосского.
LX11. СРАЖЕНИЕ с Пором охладило пыл македонян и отбило у них охоту
проникнуть дальше в глубь Индии. Лишь с большим трудом им удалось победить
этого царя, выставившего только двадцать тысяч пехотинцев и две тысячи
всадников. Македоняне решительно воспротивились намерению Александра
переправиться через Ганг: они слышали, что эта река имеет тридцать два
стадия в ширину и сто оргий в глубину и что противоположный берег весь занят
вооруженными людьми, конями и слонами. Шла молва, что на том берегу их
ожидают цари гандаритов и пресиев с огромным войском из восьмидесяти тысяч
всадников, двухсот тысяч пехотинцев, восьми тысяч колесниц и шести тысяч
боевых слонов. И это не было преувеличением. Андрокотт, который вскоре
вступил на престол, подарил Селевку пятьсот слонов и с войском в шестьсот
тысяч человек покорил всю Индию.
Сначала Александр заперся в палатке и долго лежал там в тоске и гневе.
Сознавая, что ему не удастся перейти через Ганг, он уже не радовался ранее
совершенным подвигам и считал, что возвращение назад было бы открытым
признанием своего поражения. Но так как друзья приводили ему разумные
доводы, а воины плакали у входа в палатку, Александр смягчился и решил
сняться с лагеря. Перед тем, однако, он пошел ради славы на хитрость. По его
приказу изготовили оружие и конские уздечки необычайного размера и веса и
разбросали их вокруг. Богам были сооружены алтари, к которым до сих пор
приходят цари пресиев, чтобы поклониться им и совершить жертвоприношения по
греческому обряду. Андрокотт еще юношей видел Александра. Как передают, он
часто говорил впоследствии, что Александру было бы нетрудно овладеть и этой
страной, ибо жители ее ненавидели и презирали своего царя за порочность и
низкое происхождение.
LXIII. ЖЕЛАЯ увидеть Океан, Александр построил большое число плотов и
гребных кораблей, на которых македоняне медленно поплыли вниз по рекам. Но и
во время плавания Александр не предавался праздности и не прекращал военных
действий. Часто, сходя на берег, он совершал нападения на города и покорял
все вокруг. В стране маллов, которые считались самыми воинственными из
индийцев, он едва не был убит. Согнав врагов дротиками со стены, он первый
взобрался на нее по лестнице. Но лестница сломалась, а варвары, стоявшие
внизу у стены, подвергли его и тех немногих воинов, которые успели к нему
присоединиться, яростному обстрелу. Александр спрыгнул вниз, в гущу врагов
и, к счастью, сразу же вскочил на ноги. Потрясая оружием, царь устремился на
врагов, и варварам показалось, будто от его, тела исходит какое-то чудесное
сияние. Сперва они в ужасе бросились врассыпную, но затем, видя, что рядом с
Александром всего лишь два телохранителя, ринулись на него и, несмотря на
его мужественное сопротивление, нанесли ему мечами и копьями миого тяжелых
ран. Один из варваров, встав чуть поодаль, пустил стрелу с такой силой, что
она пробила панцирь и глубоко вонзилась в кость около соска. От удара
Александр согнулся, и воин, пустивший стрелу, подбежал к царю, обнажив
варварский меч. Певкест и Лимней заслонили царя, но обоих тяжело ранили.
Лимней сразу же испустил дух, Певкест удержался на ногах, а варвара убил сам
Александр. Весь израненный, получив напоследок удар дубиной по шее, царь
прислонился к стене, обратив лицо к врагам. Но в этот миг Александра
окружили македоняне и, схватив его, уже потерявшего сознание, отнесли в
палатку. В лагере тотчас же распространился слух, что царь мертв. С трудом
спилив древко стрелы и сняв с Александра панцирь, принялись вырезать
вонзившееся в кость острие, которое, как говорят, было шириной в три пальца,
а длиной - в четыре пальца. В это время царь впал в глубокий обморок и был
ужена волоске от смерти, но пришел в себя, когда острие было извлечено.
Избежав смертельной опасности, он еще долгое время был очень слаб и нуждался
в лечении и покое. Однажды он услышал, что македоняне шумят перед его
палаткой, выражая желание увидеть своего царя. Накинув плащ, он вышел к ним
и принес богам жертвы, а потом двинулся дальше, продолжая по пути покорять
города и земли.
LXIV. АЛЕКСАНДР захватил в плен десять гимнософистов из числа тех, что
особенно старались склонить Саббу к измене и причинили македонянам немало
вреда. Этим людям, которые были известны своим умением давать краткие и
меткие ответы, Александр предложил несколько трудных вопросов, объявив, что
того, кто даст неверный ответ, он убьет первым, а потом - всех остальных по
очереди. Старшему из них он велел быть судьею. Первый гимнософист на вопрос,
кого больше - живых или мертвых, ответил, что живых, так как мертвых уже
нет. Второй гимнософист на вопрос о том, земля или море взращивает зверей
более крупных, ответил, что земля, так как море - это только часть земли.
Третьего Александр спросил, какое из животных самое хитрое, и тот сказал,
что самое хитрое - то животное, которое человек до сих пор не узнал.
Четвертый, которого спросили, из каких побуждений склонял он Саббу к измене,
ответил, что он хотел, чтобы Сабба либо жил прекрасно, либо прекрасно умер.
Пятому был задан вопрос, что было раньше - день или ночь, и тот ответил, что
день был на один день раньше, а потом, заметив удивление царя, добавил, что
задающий мудреные вопросы неизбежно получит мудреные ответы. Обратившись к
шестому, Александр спросил его, как должен человек себя вести, чтобы его
любили больше всех, и тот ответил, что наибольшей любви достоин такой
человек, который, будучи самым могущественным, не внушает страха. Из трех
остальных одного спросили, как может человек превратиться в бога, и софист
ответил, что человек превратится в бога, если совершит нечто такое, что
невозможно совершить человеку. Другому задали вопрос, что сильнее - жизнь
или смерть, и софист сказал, что жизнь сильнее, раз она способна переносить
столь великие невзгоды. Последнего софиста Александр спросил, до каких пор
следует жить человеку, и тот ответил, что человеку следует жить до тех пор,
пока он не сочтет, что умереть лучше, чем жить. Тут царь обратился к судье и
велел ему объявить приговор. Когда судья сказал, что они отвечали один хуже
другого, царь воскликнул: "Раз ты вынес такое решение, ты умрешь первым". На
это софист возразил: "Но тогда ты окажешься лжецом, о царь: ведь ты сказал,
что первым убьешь того, кто даст самый плохой ответ".
LXV. БОГАТО одарив этих гимнософистов, Александр отпустил их, а к самым
прославленным, жившим уединенно, вдали от людей, послал Онесикрита, через
которого пригласил их к себе. Онесикрит был сам философом из школы киника
Диогена. По его словам, Калан принял его сурово и надменно, велел ему снять
хитон и вести беседу нагим, так как иначе, дескать, он не станет с ним
говорить, будь Онесикрит посланцем! даже самого Зевса. Дандамид был гораздо
любезнее. Выслушав рассказ Онесикрита о Сократе, Пифагоре и Диогене, он
сказал, что эти люди обладали, по-видимому, замечательным дарованием, но
слишком уж почитали законы. По другим сведениям, Дандамид произнес только
одну фразу: "Чего ради Александр явился сюда, проделав такой огромный путь?"
Калана Таксил уговорил явиться к Александру. Этого философа звали,
собственно, Сфин, но так как он приветствовал всех встречных, по-индийски -
словом "кале", греки прозвали его Калан. Рассказывают, что Калан воочию
показал Александру, что представляет собой его царство. Бросив на землю
высохшую и затвердевшую шкуру, Калан наступил на ее край, и вся она
поднялась вверх. Обходя вокруг шкуры, Калан наступал на нее с краю в разных
местах и всякий раз повторялось то же самое. Когда же он встал на середину и
крепко прижал ее к земле, вся шкура осталась неподвижной. Этим Калан хотел
сказать, что Александр должен утвердиться в середине своего царства и не
слишком от нее удаляться.
LXVI. ПЛАВАНИЕ вниз по течению рек продолжалось семь месяцев. Когда
корабли вышли в Океан, Александр приплыл к острову, который он сам называет
Скиллустидой, а другие - Псилтукой. Высадившись на берег, он принес жертвы
богам) и, насколько это было возможно, ознакомился с природой моря и
побережья. Потом он обратился к богам с молитвой, чтобы никто из людей после
него не зашел дальше тех рубежей, которых он достиг со своим войском. После
этого он начал обратный путь. Кораблям он приказал плыть вдоль суши так,
чтобы берег Индии находился справа, начальником флота назначил Неарха, а
главным кормчим - Онесикрита. Сам Александр, двинувшись сушею через страну
оритов, оказался в чрезвычайно тяжелом положении и потерял множество людей,
так что ему не удалось привести из Индии даже четверти своего войска, а в
начале похода у него было сто двадцать тысяч пехотинцев и пятнадцать тысяч
всадников. Тяжелые болезни, скверная пища, нестерпимый зной и в особенности
голод погубили многих в этой бесплодной стране, населенной нищими людьми,
все имущество которых состояло из жалких овец, да и те были в ничтожном
числе. Овцы питались морской рыбой, и потому мясо их было зловонным и
неприятным на вкус. Лишь по прошествии шестидесяти дней Александру удались
выбраться из этой страны, и как только он достиг Гедрозии, у него сразу же
все появилось в изобилии, так как сатрапы и цари ближайших стран
позаботились об этом заранее.
LXVII. ВОССТАНОВИВ свои силы, македоняне в течение семи дней веселой
процессией шествовали через Карманию. Восьмерка коней медленно везла
Александра, который беспрерывно, днем и ночью, пировал с ближайшими
друзьями, восседая на своего рода сцене, утвержденной на высоком, отовсюду
видном помосте. Затем следовало множество колесниц, защищенных от солнечных
лучей пурпурными и пестрыми коврами или же зелеными, постоянно свежими
ветвями, на этих колесницах сидели остальные друзья и полководцы, украшенные
венками и весело пирующие. Нигде не было видно ни щитов, ни шлемов, ни
копий, на всем пути воины чашами, кружками и кубками черпали вино из пифосов
и кратеров и пили за здоровье друг друга, одни при этом продолжали идти
вперед, а другие падали наземь. Повсюду раздавались звуки свирелей и флейт,
звенели песни, слышались вакхические восклицания женщин. В течение всего
этого беспорядочного перехода царило такое необузданное веселье, как будто
сам Вакх присутствовал тут же и участвовал в этом радостном шествии. Прибыв
в столицу Гедрозии, Александр вновь предоставил войску отдых и устроил
празднества. Рассказывают, что однажды, хмельной, он присутствовал на
состязании хоров, один из которых возглавлял его любимец Багой. Одержав
победу, Багой в полном наряде прошел через театр и сел рядом с царем. Увидев
это, македоняне принялись рукоплескать и закричали, чтобы царь поцеловал
Багоя; они не успокоились до тех пор, пока Александр не обнял и ;не
поцеловал его.
LXVIII. ТАМ ЖЕ к нему явился Неарх со своими людьми. Александр очень
обрадовался и, выслушав рассказ о плавании, вознамерился сам поплыть с
большим Алотом вниз по течению Евфрата, затем обогнуть Аравию и Африку и
через Геракловы столпы пройти во Внутреннее море. С этой целью у Тапсака
начали строить различные суда и отовсюду собирать мореходов и кормчих. Но
слухи о том, что поход в глубь материка оказался очень тяжелым, что царь
получил ранение в битве с маллами, что войско понесло большие потери,
порождали сомнения в том, что Александр вернется невредимым, побуждали
подвластные народы к мятежам, а полководцев и сатрапов толкали на
несправедливости, бесчинства и своеволие. Вообще повсюду воцарился дух
беспокойства и стремление к переменам. В это же время Олимпиада и Клеопатра
окончательно рассорились с Антипатром и поделили царство между собой:
Олимпиада взяла себе Эпир, а Клеопатра - Македонию. Узнав об этом, Александр
сказал, что мать поступила разумнее, ибо македоняне не потерпят, чтобы над
ними царствовала женщина.
Сообразуясь с обстоятельствами, Александр вновь послал Неарха к морю,
поручив ему опустошить вооруженной рукой все прибрежные страны, а сам
отправился в дальнейший путь, чтобы наказать провинившихся полководцев.
Оксиарта, одного из сыновей Абулита, он убил сам, пронзив его копьем. Абулит
не приготовил съестных припасов, а поднес царю три тысячи талантов в
чеканной монете, и Александр велел ему бросить эти деньги коням. Кони,
разумеется, не притронулись к такому "корму", и царь, воскликнув: "Что нам
за польза в твоих припасах?" - приказал бросить Абулита в тюрьму.
LXIX. В ПЕРСИДЕ Александр прежде всего роздал женщинам деньги по обычаю
прежних царей, которые всякий раз, когда они являлись в эту страну, давали
каждой женщине по золотому. Рассказывают, что именно поэтому некоторые цари
приезжали в Персиду очень редко, а Ох из жадности так ни разу туда и не
явился, превратив себя в добровольного изгнанника.
Когда Александр узнал, что могила Кира разграблена, он велел казнить
Поламаха, совершившего это преступление, хотя это был один из знатнейших
граждан Пеллы. Прочтя надгробную надпись, Александр приказал начертать ее
также и - по-гречески, а она гласила: "О человек, кто бы ты ни был и откуда
бы ты ни явился, - ибо я знаю, что ты придешь, - я Кир, создавший персидскую
державу. Не лишай же меня той горстки земли, которая покрывает мое тело".
Эти слова произвели на Александра глубокое и сильное впечатление и навели
его на горестные размышления о превратностях человеческой судьбы.
Здесь Калан, долгое время страдавший болезнью желудка, попросил
соорудить для себя костер. Подъехав к костру на коне, он помолился, окропил
себя, словно жертвенное животное, и срезал со своей головы клок волос в
приношение богам. Затем, взойдя на костер, он попрощался с присутствовавшими
македонянами, попросил их и царя провести этот день в веселой попойке и
сказал, что царя он вскоре увидит в Вавилоне. Произнеся эти слова, он лег и
укрылся с головой. Огонь подбирался все ближе, но он не двинулся с места, не
шевельнул ни рукой, ни ногой. Так он принес себя в жертву богам по древнему
обычаю мудрецов своей страны. Много лет спустя в Афинах то же самое совершил
другой индиец, находившийся тогда в свите Цезаря. До сих пор там можно
видеть могильный памятник, который называют "нагробием индийца".
LXX. ВОЗВРАТИВШИСЬ к себе после самосожжения Калана, Александр созвал
на пир друзей и полководцев. На пиру он предложил потягаться в умении пить и
назначил победителю в награду венок. Больше всех выпил Промах, который дошел
до четырех хоев; в награду он получил венок ценою в талант, но через три дня
скончался. Кроме него, как сообщает Харет, умерли еще сорок один человек,
которых после попойки охватил сильнейший озноб.
В Сузах Александр женился на дочери Дария Статоре и одновременно
отпраздновал свадьбы друзей, отдав в жены самым лучшим своим воинам самых
прекрасных персидских девушек. Для македонян, которые уже были женаты, он
устроил общее свадебное пиршество; сообщают, что на этом пиру каждому из
девяти тысяч приглашенных была вручена золотая чаша для возлияний.
Изумительная щедрость царя проявилась и в том, что он из собственных средств
заплатил долги своих воинов, израсходовав на это девять тысяч восемьсот
семьдесят талантов. Этим воспользовался Антиген Одноглазый. Обманным путем
занеся свое имя в список должников и приведя к столу человека, который
назвался его заимодавцем, он получил деньги. Но вскоре обман был раскрыт, и
царь вне себя от гнева выгнал Антигена из дворца и отрешил его от
командования. Этот Антиген проявил себя замечательным воином. Когда он был
еще юношей и находился в войсках Филиппа, осаждавших Перинт, ему в глаз
попала стрела из катапульты, но он не позволил вынуть стрелу и не покинул
строя до тех пор, пока враги не были оттеснены и заперты в стенах города.
Свой позор он переносил чрезвычайно тяжело: было видно, что от горя и тоски
он готов наложить на себя руки. Опасаясь этого, царь смягчился и приказал
Антигену оставить эти деньги у себя.
LXXI. ТРИДЦАТЬ тысяч мальчиков, которых Александр велел обучать и
закалять, оказались не только сильными и красивыми, но также замечательно
ловкими и умелыми в военных упражнениях. Александр очень этому радовался, а
македоняне огорчались, опасаясь, что царь будет теперь меньше дорожить ими.
Поэтому, когда Александр собирался отослать к морю больных и изувеченных
воинов, македоняне сочли это обидой и оскорблением, они говорили, что царь
выжал из этих людей все, что они могли дать, а теперь, с позором выбрасывая
их, возвращает их отечеству и родителям уже совсем не такими, какими взял.
Пусть же царь признает бесполезными всех македонян и отпустит их всех, раз у
него есть эти молокососы-плясуны, с которыми он намерен покорить мир. Эти
речи возмутили Александра. Гневно разбранив македонян, он прогнал их прочь и
поручил охранять себя персам, выбрав из их числа телохранителей и
жезлоносцев. Видя Александра окруженным персами, а самих себя устраненными и
опозоренными, македоняне пали духом. Делясь друг с другом своими мыслями,
они чувствовали, что от зависти и гнева готовы сойти с ума. Наконец, кое-как
опомнившись, безоружные, в одних хитонах, они пошли к палатке Александра. С
криком и плачем они отдали себя на волю царя, умоляя его поступить с ними,
как с неблагодарными негодяями. Александр, хотя и несколько смягчился, все
же не допустил их к себе, но они не ушли, а два дня и две ночи терпеливо
простояли перед палаткой, рыдая и призывая своего повелителя. На третий день
Александр вышел к ним и, увидев их такими несчастными и жалкими, горько
заплакал. Затем, мягко упрекнув их, он заговорил с ними милостиво и отпустил
бесполезных воинов, щедро наградив их и написав Антипатру, чтобы на всех
состязаниях и театральных зрелищах они сидели на почетных местах, украшенные
венками, а осиротевшим детям погибших приказал выплачивать жалованье их
отцов.
LXXII. ПРИБЫВ в Экбатаны Мидийские и устроив там необходимые дела,
Александр стал снова бывать в театрах и на празднествах, так как из Греции к
нему явились три тысячи актеров.
В эти дни тяжело заболел Гефестион. Человек молодой и воин, он не мог
подчиниться строгим! предписаниям врача и однажды, воспользовавшись тем, что
врач его Главк ушел в театр, съел за завтраком вареного петуха и выпил
большую кружку вина. После этого он почувствовал себя очень плохо и вскоре
умер. Горе Александра не знало границ, он приказал в знак траура остричь
гривы у коней и мулов, снял зубцы с крепостных стен близлежащих городов,
распял на кресте несчастного врача, на долгое время запретил в лагере играть
на флейте и вообще не мог слышать звуков музыки, пока от Аммона не пришло
повеление оказывать Гефестиону почести и приносить ему жертвы как герою.
Утешением в скорби для Александра была война, которую он превратил в охоту
на людей: покорив племя коссеев, он перебил всех способных носить оружие. И
это называли заупокойною жертвой в честь Гефестиона. На похороны, сооружение
могильного кургана и на убранство, потребное для исполнения всех обрядов,
Александр решил потратить десять тысяч талантов, но он хотел, чтобы
совершенство исполнения превзошло денежные затраты. Более чем всеми другими
мастерами, Александр дорожил Стасикратом, замыслы которого отличались
великолепием, дерзостью, блеском и новизной. Незадолго до того Стасикрат
обратился к царю и сказал, что Афону во Фракии скорее, чем какой-либо другой
горе, можно придать вид человеческой фигуры и что, по приказанию Александра,
он готов превратить Афон в самую незыблемую и самую величественную статую
царя, левой рукой охватывающую многолюдный город, а правой - изливающую в
море многоводный поток. Царь отверг тогда это предложение, но теперь он
только тем и занимался, что вместе с мастерами придумывал еще более нелепые
и разорительные затеи.
LXXIII. НА ПУТИ в Вавилон к Александру вновь присоединился Неарх,
корабли которого вошли в Евфрат из Великого моря. Неарх сообщил Александру,
что ему встретились какие-то халдеи, которые просили передать царю, чтобы он
не вступал в Вавилон. Но Александр не обратил на это внимания и продолжал
путь. Приблизившись к стенам города, царь увидел множество воронов, которые
ссорились между собой и клевали друг друга, причем некоторые из них падали
замертво на землю у его ног. Вскоре после этого Александру донесли, что
Аполлодор, командующий войсками в Вавилоне, пытался узнать о судьбе царя по
внутренностям жертвенных животных. Прорицатель Пифагор, которого Александр
призвал к себе, подтвердил это и на вопрос царя, каковы были внутренности,
ответил, что печень оказалась с изъяном. "Увы, - воскликнул Александр, - это
плохой знак!" Пифагору он не причинил никакого зла, на себя же очень
досадовал, что не послушался Неарха. Большую часть времени он проводил вне
стен Вавилона, располагаясь лагерем в разных местах и совершая на корабле
поездки по Евфрату. Его тревожили многие знамения. На самого большого и
красивого льва из тех, что содержались в зверинце, напал домашний осел и
ударом копыт убил его. Однажды Александр, раздевшись для натирания, играл в
мяч. Когда пришло время одеваться, юноши, игравшие вместе с ним, увидели,
что на троне молча сидит какой-то человек в царском облачении с. диадемой на
голове. Человека спросили, кто он такой, но тот долгое время безмолвствовал.
Наконец, придя в себя, он сказал, что зовут его Дионисий и родом он из
Мессении; обвиненный в каком-то преступлении, он был привезен сюда по морю и
очень долго находился в оковах; только что ему явился Серапис, снял с него
оковы и, приведя его в это место, повелел надеть царское облачение и диадему
и молча сидеть на троне.
LXXIV. АЛЕКСАНДР, по совету прорицателей, казнил этого человека, но
уныние его еще усугубилось, он совсем потерял надежду на божество и доверие
к друзьям. Особенно боялся царь Антипатра и его сыновей, один из которых,
Иол, был главным царским виночерпием, а другой, Кассандр, приехал к
Александру лишь недавно. Этот Кассандр однажды увидел каких-то варваров,
простершихся ниц перед царем, и как человек, воспитанный в эллинском духе и
никогда не видевший ничего подобного, невольно рассмеялся. Разгневанный
Александр схватил обеими руками Кассандра за волосы и принялся с силой бить
его головой о стену. В другой раз, когда Кассандр пытался что-то возразить
людям, возводившим обвинение на Антипатра, Александр перебил его и сказал:
"Что ты там толкуешь? Неужели ты думаешь, что эти люди, не претерпев никакой
обиды, проделали такой длинный путь только ради того, чтобы наклеветать?"
Кассандр возразил, что как раз это и доказывает несправедливость обвинения:
затем, дескать, они и пришли издалека, чтобы их труднее было уличить во лжи.
На это Александр сказал рассмеявшись: "Дорого же вам обойдутся эти
Аристотелевы софизмы, это умение говорить об одном и том же и за и против,
если только обнаружится, что вы хоть в чем-то обидели этих людей!" Вообще,
как сообщают, непреоборимый страх перед Александром так глубоко проник в
душу Кассандра и так прочно в ней укоренился, что много лет спустя, когда
Кассандр, к тому времени уже царь македонян и властитель Греции, однажды
прогуливался по Дельфам и, разглядывая статуи, неожиданно увидел изображение
Александра, он почувствовал головокружение, задрожал всем! телом и едва смог
прийти в себя.
LXXV. ИСПОЛНЕННЫЙ тревоги и робости, Александр сделался: суеверен, все
сколько-нибудь необычное и странное казалось ему чудом, знамением свыше, в
царском дворце появилось великое множество людей, приносивших жертвы,
совершавших очистительные обряды и предсказывавших будущее. Сколь губительно
неверие в богов и презрение к ним, столь же губительно и суеверие, которое
подобно воде, всегда стекающей в низменные места... {Текст испорчен.}
Со всем тем, получив от Аммона прорицание, касавшееся Гефестиона,
Александр отменил траур и стал снова бывать на религиозных празднествах и на
пиршествах. Однажды после великолепного приема в честь Неарха и его
спутников Александр принял ванну, как он делал обычно перед сном, и
собирался уже было лечь, но, вняв просьбе Медия, отправился к нему на пир.
Там он пил весь следующий день, а к концу дня его стало лихорадить.
Некоторые писатели утверждают, будто Александр осушил кубок Геракла и
внезапно ощутил острую боль в спине, как от удара копьем, - все это они
считают нужным измыслить, чтобы придать великой драме окончание трагическое
и трогательное. Аристобул же сообщает, что жестоко страдая от лихорадки,
Александр почувствовал сильную жажду и выпил много вина, после чего впал в
горячечный бред и на тридцатый день месяца десия умер.
LXXVI. В "ДНЕВНИКАХ" о болезни Александра сказано следующее. На
восемнадцатый день месяца десия он почувствовал в бане сильнейший озноб и
заснул там. На следующее утро он помылся, пошел в спальню и провел день,
играя с Медием в кости. Вечером он принял ванну, принес богам жертвы и поел,
а ночью его сильно лихорадило. На двадцатый день он принял ванну, совершил
обычное жертвоприношение и, лежа в бане, беседовал с Неархом, который
рассказывал ему о своем плавании по Великому морю. Двадцать первый день он
провел таким же образом, но жар усилился, а ночью он почувствовал себя очень
плохо и весь следующий день его лихорадило. Перенесенный в большую купальню,
он беседовал там с военачальниками о назначении достойных людей на
освободившиеся должности в войске. На двадцать четвертый день у Александра
был сильный приступ лихорадки. Его пришлось отнести к жертвеннику, чтобы он
мог совершить жертвоприношение. Высшим военачальникам он приказал остаться
во дворце, а таксиархам и пентакосиархам - провести ночь поблизости. На
двадцать пятый день, перенесенный в другую часть дворца, он немного поспал,
но лихорадка не унималась. Когда к нему пришли военачальники, он не мог
произнести ни слова, то же повторилось и на двадцать шестой день. Македоняне
заподозрили, что царь уже мертв, с криком и угрозами они потребовали у
гетеров, чтобы их пропустили во дворец. Наконец они добились своего: двери
дворца были открыты, и македоняне в одних хитонах по одному прошли мимо ложа
царя. В этот же день Питон и Селевк были посланы в храм Сераписа, чтобы
спросить у бога, не надо ли перенести Александра в его храм. Бог велел
оставить Александра на месте. На двадцать восьмой день к вечеру Александр
скончался. (LXXVII). Все это почти слово в слово можно прочесть в
"Дневниках".
Ни у кого тогда не возникло подозрения, что Александра отравили, но,
как рассказывают, спустя пять лет Олимпиада поверила доносу и многих
казнила. Останки Иола, который к тому времени умер, она приказала выбросить
из могилы за то, что он будто бы подал Александру яд. Те, кто утверждает,
что яд был послан Антипатром и что Антипатр сделал это по совету Аристотеля,
ссылаются на рассказ некоего Гагнотемида, который сообщает, что слышал об
этом от царя Антигона. Ядом, как передают, послужила ледяная вода, которая
по каплям, как роса, стекает с какой-то скалы близ Нонакриды; ее собирают и
сливают в ослиное копыто. Ни в чем другом хранить эту жидкость нельзя, так
как, будучи очень холодной и едкой, она разрушает любой сосуд. Большинство
писателей, однако, считает, что вообще все это выдумка и что никакого
отравления не было. Убедительным доводом в пользу этого мнения может служить
то, что на теле Александра, в течение многих дней, пока военачальники
ссорились между собой, пролежавшем без всякого присмотра в жарком и душном
месте, не появилось никаких признаков, которые свидетельствовали бы об
отравлении; все это время труп оставался чистым и свежим.
Роксана была тогда беременна и потому пользовалась большим уважением у
македонян. До крайности ревнивая и страстно ненавидевшая Статиру, она при
помощи подложного письма заманила ее и ее сестру к себе, обеих убила,
бросила трупы в колодец и засыпала землей, причем Пердикка знал об этом и
даже помогал ей. Сразу же после смерти Александра Пердикка приобрел огромную
власть - тем, что повсюду таскал за собой Арридея - эту куклу на царском
троне. Арридей, сын Филиппа от распутницы Филинны, был слабоумным из-за
телесного недуга. Недуг этот не был врожденным и возник не сам собой:
рассказывают, что, когда Арридей был ребенком, у него проявлялись добрые и
благородные наклонности, но потом Олимпиада при помощи всяческих зелий
довела его до того, что он лишился рассудка.