Плутарх. Александр и Цезарь

ОГЛАВЛЕНИЕ

АЛЕКСАНДР

I. ОПИСЫВАЯ в этой книге жизнь царя Александра и жизнь Цезаря,
победителя Помпея, мы из-за множества событий, которые предстоит
рассмотреть, не предпошлем этим жизнеописаниям иного введения, кроме просьбы
к читателям не винить нас за то, что мы перечислим не все знаменитые подвиги
этих людей, не будем обстоятельно разбирать каждый из них в отдельности, и
наше изложение по большей части будет кратким. Мы пишем не историю, а
жизнеописания, и не всегда в самых славных деяниях бывает видна добродетель
или порочность, но часто какой-нибудь ничтожный поступок, слово или шутка
лучше обнаруживают характер человека, чем битвы, в которых гибнут десятки
тысяч, руководство огромными армиями и осады городов. Подобно тому, как
художники, мало обращая внимания на прочие части тела, добиваются сходства
благодаря точному изображению лица и выражения глаз, в которых проявляется
характер человека, так и нам пусть будет позволено углубиться в изучение
признаков, отражающих душу человека, и на основании этого составлять каждое
жизнеописание, предоставив другим воспевать великие дела и битвы.
II. ПРОИСХОЖДЕНИЕ Александра не вызывает никаких споров: со стороны
отца он вел свой род от Геракла через Карана, а со стороны матери - от Эака
через Неоптолема. Сообщают, что Филипп был посвящен в Самофракийские
таинства одновременно с Олимпиадой, когда он сам был еще отроком, а она
девочкой, потерявшей своих родителей. Филипп влюбился в нее и сочетался с
ней браком, добившись согласил ее брата Арибба. Накануне той ночи, когда
невесту с женихом закрыли в брачном покое, Олимпиаде привиделось, что
раздался удар грома и молния ударила ей в чрево, и от этого удара вспыхнул
сильный огонь; языки пламени побежали во всех направлениях и затем угасли.
Спустя некоторое время после свадьбы Филиппу приснилось, что он запечатал
чрево жены: на печати, как ему показалось, был вырезан лев. Все
предсказатели истолковывали этот сон в том смысле, что Филиппу следует
строже охранять свои супружеские права, но Аристандр из Тельмесса сказал,
что Олимпиада беременна, ибо ничего пустого не запечатывают, и что беременна
она сыном, который будет обладать отважным, львиным характером. Однажды
увидели также змея, который лежал, вытянувшись вдоль тела спящей Олимпиады;
говорят, что это больше, чем что-либо другое, охладило влечение и любовь
Филиппа к жене и он стал реже проводить с нею ночи - то ли потому, что
боялся, как бы женщина его не околдовала или же не опоила, то ли считая, что
она связана с высшим существом, и потому избегая близости с ней. О том же
самом существует и другой рассказ. Издревле все женщины той страны участвуют
в орфических таинствах и в оргиях в честь Диониса; участниц таинств называют
клодонками и мималлонками, а действия их во многом сходны с обрядами
эдонянок, а также фракиянок, живущих у подножья Гемоса (этим последним,
по-моему, обязано своим происхождением слово "фрэскэуэйн" [threskeuein],
служащее для обозначения неумеренных, сопряженных с излишествами
священнодействий). Олимпиада ревностнее других была привержена этим
таинствам и неистовствовала совсем по-варварски; во время торжественных
шествий она несла больших ручных змей, которые часто наводили страх на
мужчин, когда, выползая из-под плюща и из священных корзин, они обвивали
тирсы и венки женщин. III. ПОСЛЕ явившегося ему знамения Филипп отправил в
Дельфы мегалополитанца Херона, и тот привез ему оракул Аполлона,
предписывавший приносить жертвы Аммону и чтить этого бога больше всех
других. Говорят также, что Филипп потерял тот глаз, которым он, подглядывая
сквозь щель в двери, увидел бога, спавшего в образе змея с его женой. Как
сообщает Эратосфен, Олимпиада, провожая Александра в поход, ему одному
открыла тайну его рождения и настоятельно просила его не уронить величия
своего происхождения. Другие историки, наоборот, рассказывают, что Олимпиада
опровергала эти толки и восклицала нередко: "Когда же Александр перестанет
оговаривать меня перед Герой?"
Александр родился в шестой день месяца гекатомбеона, который у
македонян называется лой, в тот самый день, когда был сожжен храм Артемиды
Эфесской. По этому поводу Гегесий из Магнесии произнес остроту, от которой
веет таким холодом, что он мог бы заморозить пламя пожара, уничтожившего
храм. "Нет ничего удивительно, - сказал он, - в том, что храм Артемиды
сгорел: ведь богиня была в это время занята, помогая Александру появиться на
свет". Находившиеся в Эфесе маги считали несчастье, приключившееся с храмом,
предвестием новых бед; они бегали по городу, били себя по лицу и кричали,
что этот день породил горе и великое бедствие для Азии. Филипп, который
только что завоевал Потидею, одновременно получил три известия: во-первых,
что Парменион в большой битве победил иллирийцев, во-вторых, что
принадлежавшая ему скаковая лошадь одержала победу на Олимпийских играх, и,
наконец, третье - о рождении Александра. Вполне понятно, что Филипп был
сильно обрадован, а предсказатели умножили его радость, объявив, что сын,
рождение которого совпало с тремя победами, будет непобедим.
IV. ВНЕШНОСТЬ Александра лучше всего передают статуи Лисиппа, и сам он
считал, что только этот скульптор достоин ваять его изображения. Этот мастер
сумел точно воспроизвести то, чему впоследствии подражали многие из
преемников и друзей царя, - легкий наклон шеи влево и томность взгляда.
Апеллес, рисуя Александра в образе громовержца, не передал свойственный царю
цвет кожи, а изобразил его темнее, чем он был на самом деле. Как сообщают,
Александр был очень светлым, и белизна его кожи переходила местами в
красноту, особенно на груди и на лице. Кожа Александра очень приятно пахла,
а изо рта и от всего тела исходило благоухание, которое передавалось его
одежде, - это я читал в воспоминаниях Аристоксена. Причиной этого, возможно,
была температура его тела, горячего и огненного, ибо, как думает Теофраст,
благовоние возникает в результате воздействия теплоты на влагу. Поэтому
больше всего благовоний, и притом самых лучших, производят сухие и жаркие
страны, ибо солнце удаляет с поверхности тел влагу, которая дает пищу
гниению. Этой же теплотой тела, как кажется, порождалась у Александра и
склонность к пьянству и вспыльчивость.
Еще в детские годы обнаружилась его воздержность: будучи во всем
остальном неистовым и безудержным, он был равнодушен к телесным радостям и
предавался им весьма умеренно; честолюбие же Александра приводило к тому,
что его образ мыслей был не по возрасту серьезным и возвышенным. Он любил не
всякую славу и искал ее не где попало, как это делал Филипп, подобно софисту
хваставшийся своим красноречием и увековечивший победы своих колесниц в
Олимпии изображениями на монетах. Однажды, когда приближенные спросили
Александра, отличавшегося быстротой ног, не пожелает ли он состязаться в
беге на Олимпийских играх, он ответил: "Да, если моими соперниками будут
цари!" Вообще Александр, по-видимому, не любил атлетов: он устраивал
множество состязаний трагических поэтов, флейтистов, кифаредов и рапсодов, а
также различные охотничьи соревнования и бои на палках, но не проявлял
никакого интереса к кулачным боям или к панкратию и не назначал наград их
участникам. V. КОГДА в отсутствие Филиппа в Македонию прибыли послы
персидского царя, Александр, не растерявшись, радушно их принял; он
настолько покорил послов своей приветливостью и тем, что не задал ни одного
детского или малозначительного вопроса, а расспрашивал о протяженности
дорог, о способах путешествия в глубь Персии, о самом царе - каков он в
борьбе с врагами, а также о том, каковы силы и могущество персов, что они
немало удивлялись и пришли к выводу, что прославленные способности Филиппа
меркнут перед величием замыслов и стремлений этого мальчика. Всякий раз, как
приходило известие, что Филипп завоевал какой-либо известный город или
одержал славную победу, Александр мрачнел, слыша это, и говорил своим
сверстникам: "Мальчики, отец успеет захватить все, так что мне вместе с вами
не удастся совершить ничего великого и блестящего". Стремясь не к
наслаждению и богатству, а к доблести и славе, Александр считал, что чем
больше получит он от своего отца, тем меньше сможет сделать сам. Возрастание
македонского могущества порождало у Александра опасения, что все великие
деяния будут совершены до него, а он хотел унаследовать власть, чреватую не
роскошью, удовольствиями и богатством, но битвами, войнами и борьбою за
славу.
Само собой разумеется, что образованием Александра занимались
многочисленные воспитатели, наставники и учителя, во главе которых стоял
родственник Олимпиады Леонид, муж сурового нрава; хотя сам Леонид и не
стыдился звания воспитателя и дядьки, звания по существу прекрасного и
достойного, но из уважения к нему и его родственным связям все называли его
руководителем и наставником Александра. Дядькой же по положению и по званию
был Лисимах, акарнанец родом. В этом человеке не было никакой утонченности,
но лишь за то, что он себя называл Фениксом, Александра - Ахиллом, а Филиппа
- Пелеем, его высоко ценили и среди воспитателей он занимал второе место.
VI. ФЕССАЛИЕЦ Филоник привел Филиппу Букефала, предлагая продать его за
тринадцать талантов, и, чтобы испытать коня, его вывели на поле. Букефал
оказался диким и неукротимым; никто из свиты Филиппа не мог заставить его
слушаться своего голоса, никому не позволял он сесть на себя верхом и всякий
раз взвивался на дыбы. Филипп рассердился и приказал увести Букефала,
считая, что объездить его невозможно. Тогда присутствовавший при этом
Александр сказал: "Какого коня теряют эти люди только потому, что по
собственной трусости и неловкости не могут укротить его". Филипп сперва
промолчал, но когда Александр несколько раз с огорчением повторил эти слова,
царь сказал: "Ты упрекаешь старших, будто больше их смыслишь или лучше
умеешь обращаться с конем". "С этим, по крайней мере, я справлюсь лучше, чем
кто-либо другой", - ответил Александр. "А если не справишься, какое
наказание понесешь ты за свою дерзость?" - спросил Филипп. "Клянусь Зевсом,
- сказал Александр, - я заплачу то, что стоит конь!" Поднялся смех, а затем
отец с сыном побились об заклад на сумму, равную цене коня. Александр сразу
подбежал к коню, схватил его за узду и повернул мордой к солнцу:
по-видимому, он заметил, что конь пугается, видя впереди себя колеблющуюся
тень. Некоторое время Александр пробежал рядом с конем, поглаживая его
рукой. Убедившись, что Букефал успокоился и дышит полной грудью, Александр
сбросил с себя плащ и легким прыжком вскочил на коня. Сперва, слегка натянув
поводья, он сдерживал Букефала, не нанося ему ударов и не дергая за узду.
Когда же Александр увидел, что норов коня не грозит больше никакою бедой и
что Букефал рвется вперед, он дал ему волю и даже стал понукать его громкими
восклицаниями и ударами ноги. Филипп и его свита молчали, объятые тревогой,
но когда Александр, по всем правилам повернув коня, возвратился к ним,
гордый и ликующий, все разразились громкими криками. Отец, как говорят, даже
прослезился от радости, поцеловал сошедшего с коня Александра и сказал:
"Ищи, сын мой, царство по себе, ибо Македония для тебя слишком мала!"
VII. ФИЛИПП видел, что Александр от природы упрям, а когда рассердится,
то не уступает никакому насилию, но зато разумным словом его легко можно
склонить к принятию правильного решения; поэтому отец старался больше
убеждать, чем приказывать. Филипп не решался полностью доверить обучение и
воспитание сына учителям музыки и других наук, входящих в круг общего
образования, считая, что дело это чрезвычайно сложное и, как говорит Софокл,

Кормило нужно тут и твердая узда.

Поэтому царь призвал Аристотеля, самого знаменитого и ученого из
греческих философов, а за обучение расплатился с ним прекрасным и достойным
способом: Филипп восстановил им же самим разрушенный город Стагиру, откуда
Аристотель был родом, и возвратил туда бежавших или находившихся в рабстве
граждан. Для занятий и бесед он отвел Аристотелю и Александру рощу около
Миезы, посвященную нимфам, где и поныне показывают каменные скамьи, на
которых сидел Аристотель, и тенистые места, где он гулял со своим учеником.
Александр, по-видимому, не только усвоил учения о нравственности и
государстве, но приобщился и к тайным, более глубоким учениям, которые
философы называли "устными" и "скрытыми" и не предавали широкой огласке.
Находясь уже в Азии, Александр узнал, что Аристотель некоторые из этих
учений обнародовал в книгах, и написал ему откровенное письмо в защиту
философии, текст которого гласит: "Александр Аристотелю желает благополучия!
Ты поступил неправильно, обнародовав учения, предназначенные только для
устного преподавания. Чем же будем мы отличаться от остальных людей, если те
самые учения, на которых мы были воспитаны, сделаются общим достоянием? Я
хотел бы превосходить других не столько могуществом, сколько знаниями о
высших предметах. Будь здоров". Успокаивая уязвленное честолюбие Александра,
Аристотель оправдывается, утверждая, что эти учения хотя и обнародованы, но
вместе с тем как бы и не обнародованы. В самом деле, сочинение о природе
было с самого начала предназначено для людей образованных и совсем не
годится ни для преподавания, ни для самостоятельного изучения.
VIII. МНЕ КАЖЕТСЯ, что и любовь к врачеванию Александру более, чем
кто-либо другой, внушил Аристотель. Царь интересовался не только отвлеченной
стороной этой науки, но, как можно заключить из его писем, приходил на
помощь заболевшим друзьям, назначая различные способы лечения и лечебный
режим. Вообще Александр от природы был склонен к изучению наук и чтению
книг. Он считал, и нередко говорил об этом, что изучение "Илиады" - хорошее
средство для достижения военной доблести. Список "Илиады", исправленный
Аристотелем и известный под названием "Илиада из шкатулки", он всегда имел
при себе, храня его под подушкой, вместе с кинжалом, как об этом сообщает
Онесикрит. Так как в глубине Азии Александр не имел под рукой никаких иных
книг, Гарпал по приказу царя прислал ему сочинения Филиста, многие из
трагедий Еврипида, Софокла и Эсхила, а также дифирамбы Телеста и Филоксена.
Александр сначала восхищался Аристотелем и, по его собственным словам, любил
учителя не меньше, чем отца, говоря, что Филиппу он обязан тем, что живет, а
Аристотелю тем, что живет достойно. Впоследствии царь стал относиться к
Аристотелю с подозрительностью, впрочем не настолько большою, чтобы
причинить ему какой-либо вред, но уже самое ослабление его любви и
привязанности к философу было свидетельством отчуждения. Однако врожденные и
привитые ему с детства рвение и страсть к философии не угасли в душе
Александра, как это доказывают почести, оказанные им Анаксарху, пятьдесят
талантов, посланные Ксенократу, и заботы о Дандамиде и Калане.
IX. КОГДА Филипп пошел походом против византийцев, Александр, которому
было только шестнадцать лет, остался правителем Македонии, и ему была
доверена государственная печать. За это время Александр покорил восставших
медов, захватил их город, изгнал оттуда варваров и, заселив его
переселенцами из различных мест, назвал Александрополем. Александр
участвовал также в битве с греками при Херонее и, говорят, первый бросился в
бой со священным отрядом фиванцев. И в наши дни показывают старый дуб у реки
Кефиса - так называемый дуб Александра, возле которого стояла его палатка;
неподалеку находятся могилы македонян. За все это Филипп, естественно, очень
любил сына, так что даже радовался, когда македоняне называли Александра
своим царем, а Филиппа полководцем.
Однако неприятности в царской семье, вызванные браками и любовными
похождениями Филиппа, перешагнули за пределы женской половины его дома и
стали влиять на положение дел в государстве; это порождало многочисленные
жалобы и жестокие раздоры, которые усугублялись тяжестью нрава ревнивой и
скорой на гнев Олимпиады, постоянно восстанавливавшей Александра против
отца. Самая сильная ссора между ними произошла по вине Аттала на свадьбе
Клеопатры, молодой девушки, с которой Филипп вступал в брак, влюбившись в
нее несмотря на свой возраст. Аттал, дядя невесты, опьянев во время
пиршества, стал призывать македонян молить богов, чтобы у Филиппа и
Клеопатры родился законный наследник престола. Взбешенный этим Александр
вскричал: "Так что же, негодяй, я по-твоему незаконнорожденный, что ли?" - и
швырнул в Аттала чашу. Филипп бросился на сына, обнажив меч, но по счастью
для обоих гнев и вино сделали свое дело: царь споткнулся и упал. Александр,
издеваясь над отцом, сказал: "Смотрите люди! Этот человек, который
собирается переправиться из Европы в Азию, растянулся, переправляясь от ложа
к ложу". После этой пьяной ссоры Александр забрал Олимпиаду и, устроив ее
жить в Эпире, сам поселился в Иллирии. В это время коринфянин Демарат,
связанный с царским домом узами гостеприимства и пользовавшийся поэтому
правом свободно говорить с царем, приехал к Филиппу. После первых
приветствий и обмена любезностями Филипп спросил его, как ладят между собою
греки. "Что и говорить, Филипп, кому как не тебе заботиться о Греции, -
отвечал Демарат, - тебе, который в свой собственный дом внес распрю и беды!"
Эти слова заставили Филиппа одуматься, и он послал за Александром, уговорив
его, через посредничество Демарата, вернуться домой.
X. КОГДА Пиксодар, сатрап Карий, стремясь заключить военный союз с
Филиппом, задумал породниться с ним и предложил свою старшую дочь в жены
сыну царя Арридею, он послал с этой целью в Македонию Аристокрита. Опять
пошли разговоры; и друзья и мать Александра стали клеветать на его отца,
утверждая, будто Филипп блестящей женитьбой и сильными связями хочет
обеспечить Арридею царскую власть. Весьма обеспокоенный этим Александр
послал трагического актера Фессала в Карию, поручив ему убедить Пиксодара
отвергнуть незаконнорожденного и к тому же слабоумного Арридея, а вместо
этого породниться с Александром. Этот план понравился Пиксодару гораздо
больше первоначального. Узнав об этом, Филипп... {Текст испорчен.} вошел в
комнату Александра вместе с одним из его близких друзей - Филотом, сыном
Пармениона. Царь горько корил сына и резко бранил его, называя человеком
низменным, недостойным своего высокого положения, раз он хочет стать зятем
карийца, подвластного царю варваров. Коринфянам же Филипп написал, чтобы
они, заковав Фессала в цепи, прислали его в Македонию. Из остальных друзей
Александра Филипп изгнал из Македонии Гарпала, Неарха, а также Эригия и
Птолемея; впоследствии Александр вернул их и осыпал величайшими почестями.
Когда Павсаний, потерпевший жестокую обиду изза Аттала и Клеопатры, не
нашел справедливости у Филиппа и убил его, то в этом преступлении больше
всего обвиняли Олимпиаду, утверждая, будто она подговорила и побудила к
действию разъяренного молодого человека. Обвинение коснулось и Александра:
шли толки, что, когда после нанесенного ему оскорбления Павсаний встретил
Александра и пожаловался ему на свою судьбу, тот ответил стихом из "Медеи":

Всем отомстить - отцу, невесте, жениху.

Тем не менее, разыскав участников заговора, Александр наказал их и
очень возмущался тем, что Олимпиада в его отсутствие жестоко расправилась с
Клеопатрой.
XI. ИТАК, двадцати лет от роду Александр получил царство, которому
из-за сильной зависти и страшной ненависти соседей грозили со всех сторон
опасности. Варварские племена не хотели быть рабами, но стремились
восстановить искони существовавшую у них царскую власть; что же касается
Греции, то Филипп, покоривший ее силой оружия, не успел принудить греков
смириться и покорно нести свое бремя. Филипп только перевернул и смешал там
все, оставив страну в великом разброде и волнении, вызванном непривычным
порядком вещей. Все это внушало македонянам опасения, и они считали, что
Александру вовсе не следует вмешиваться в дела Греции и прибегать там к
насилию, а восставших варваров надо привести к покорности, не обращаясь к
жестоким мерам и стараясь пресекать попытки к перевороту в самом зародыше.
Александр придерживался противоположного мнения и стремился добиться
безопасности и спасти положение дерзостью и неустрашимостью, так как
полагал, что, прояви он хоть малейшую уступчивость, и все враги тотчас на
него набросятся. Волнениям среди варваров и войнам в их землях он сразу же
положил конец, быстро пройдя с войском вплоть до реки Истра, где он в
большой битве разбил царя трибаллов Сирма. Узнав, что фиванцы восстали и что
афиняне в союзе с ними, Александр немедленно повел свои войска через
Фермопилы и объявил, что он хочет, чтобы Демосфен, который назвал его
мальчиком, когда он воевал с иллирийцами и трибаллами, и подростком, когда
он достиг Фессалии, увидел его мужчиной под стенами Афин. Подойдя к Фивам,
Александр, желая еще раз дать жителям возможность раскаяться в содеянном,
потребовал выдать только Феника и Протита и обещал безнаказанность тем, кто
перейдет на его сторону. Фиванцы, с своей стороны, потребовали выдачи Филота
и Антипатра и призвали тех, кто хочет помочь освобождению греков, перейти на
их сторону. Тогда Александр приказал македонянам начать сражение, Фиванцы
бились с мужеством и доблестью, превышавшими их силы, оказывая сопротивление
врагу во много раз более многочисленному. Однако, когда македонский
гарнизон, занимавший Кадмею, выйдя из крепости, напал на них с тыла,
большинство фиванцев попало в окружение и погибло в битве. Город был взят,
разграблен и стерт с лица земли. Александр рассчитывал, что греки,
потрясенные таким бедствием, впредь из страха будут сохранять спокойствие;
кроме того, он оправдывал свои действия тем, что удовлетворил своих
союзников, ибо фокейцы и платейцы выдвигали против фиванцев ряд обвинений.
Пощадив только жрецов, граждан, связанных с македонянами узами
гостеприимства, потомков Пиндара, а также тех, кто голосовал против
восстания, Александр продал всех остальных в рабство, а их оказалось более
тридцати тысяч. Убитых было более шести тысяч.
XII. СРЕДИ многочисленных бедствий и несчастий, постигших город,
произошло следующее. Несколько фракийцев ворвались в дом Тимоклеи, женщины
добродетельной и пользовавшейся доброй славой. Пока фракийцы грабили
имущество Тимоклеи, их предводитель насильно овладел женщиной, а потом
спросил ее, не спрятала ли она где-нибудь золото или серебро. Тимоклея
ответила утвердительно и, отведя фракийца в сад, показала колодец, куда, по
ее словам, она бросила во время взятия города самые ценные из своих
сокровищ. Фракиец наклонился над колодцем, чтобы заглянуть туда, а Тимоклея,
став сзади, столкнула его вниз и бросала камни до тех пор, пока не убила
врага. Когда связанную Тимоклею привели к Александру, уже по походке и
осанке можно было судить о величии духа этой женщины - так спокойно и
бесстрашно следовала она за ведущими ее фракийцами. На вопрос царя, кто она
такая, Тимоклея ответила, что она сестра полководца Теагена, сражавшегося
против Филиппа за свободу греков и павшего при Херонее. Пораженный ее
ответом и тем, что она сделала, Александр приказал отпустить на свободу и
женщину и ее детей.
XIII. АЛЕКСАНДР заключил мир с афинянами, несмотря на то, что они
проявили большое сочувствие к бедствию, постигшему Фивы: уже начав справлять
таинства, они в знак траура отменили праздник и оказали всяческую поддержку
беглецам из Фив. То ли потому, что Александр, подобно льву, уже насытил свой
гнев, то ли потому, что он хотел противопоставить жесточайшему и
бесчеловечнейшему деянию милосердный поступок, однако царь не только простил
афинянам все их провинности, но даже дал им наказ внимательно следить за
положением дел в стране: по его мысли, в том случае если бы с ним случилась
беда, именно Афинам предстояло править Грецией. Говорят, что впоследствии
Александр не раз сожалел о несчастье фиванцев и это заставляло его со
многими из них обходиться милостиво. Более того, убийство Клита, совершенное
им в состоянии опьянения, и трусливый отказ македонян следовать за ним
против индийцев, отказ, который оставил его поход незавершенным, а славу
неполной, - все это Александр приписывал гневу и мести Диониса. Из
оставшихся в живых фиванцев не было ни одного, кто бы впоследствии, придя к
царю и попросив у него что-нибудь, получил отказ. Вот то, что касается Фив.
XIV. СОБРАВШИСЬ на Истме и постановив вместе с Александром идти войной
на персов, греки провозгласили его своим вождем. В связи с этим многие
государственные мужи и философы приходили к царю и выражали свою радость.
Александр предполагал, что так же поступит и Диоген из Синопы, живший тогда
возле Коринфа. Однако Диоген, нимало не заботясь об Александре, спокойно
проводил время в Крании, и царь отправился к нему сам. Диоген лежал и грелся
на солнце. Слегка приподнявшись при виде такого множества приближающихся к
нему людей, философ пристально посмотрел на Александра. Поздоровавшись, царь
спросил Диогена, нет ли у него какой-нибудь просьбы: "Отступи чуть в
сторону, - ответил тот, - не заслоняй мне солнца". Говорят, что слова
Диогена произвели на Александра огромное впечатление и он был поражен
гордостью и величием души этого человека, отнесшегося к нему с таким
пренебрежением. На обратном пути он сказал своим спутникам, шутившим и
насмехавшимся над философом: "Если бы я не был Александром, я хотел бы быть
Диогеном".
Желая вопросить бога о предстоящем походе, Александр прибыл в Дельфы.
Случилось так, что его приезд совпал с одним из несчастливых дней, когда
закон не позволяет давать предсказания. Сначала Александр послал за
прорицательницей, но так как она, ссылаясь на закон, отказалась прийти,
Александр пошел за ней сам, чтобы силой притащить ее в храм. Тогда жрица,
уступая настойчивости царя, воскликнула: "Ты непобедим, сын мой!" Услышав
это, Александр сказал, что он не нуждается больше в прорицании, так как уже
получил оракул, который хотел получить.
Когда Александр выступил в поход, среди прочих знамений, которые явило
ему божество, было вот какое: в эти дни с находившейся в Либетрах деревянной
статуи Орфея (она была сделана из кипарисового дерева) обильно капал пот.
Все боялись этого знамения, но Аристандр призвал не терять мужества, говоря,
что Александр совершит подвиги, достойные песен и сказаний, и тем заставит
потеть и трудиться певцов и сочинителей гимнов.
XV. ВОЙСКО Александра состояло по сообщению тех, которые указывают
наименьшее число, из тридцати тысяч пехотинцев и четырех тысяч всадников, а
по сведениям тех, которые называют наибольшее, - из сорока трех тысяч
пехотинцев и пяти тысяч всадников. Средств на содержание войска у Александра
было, как сообщает Аристобул, не более семидесяти талантов, по словам
Дурида, продовольствия было только на тридцать дней, кроме того, по
сведениям Онесикрита, царь задолжал двести талантов. Несмотря на то, что при
выступлении Александр располагал столь немногим и был так стеснен в
средствах, царь прежде, чем взойти на корабль, разузнал об имущественном
положении своих друзей и одного наделил поместьем, другого - деревней,
третьего - доходами с какого-нибудь поселения или гавани. Когда, наконец,
почти все царское достояние было распределено и роздано, Пердикка спросил
его: "Что же, царь, оставляешь ты себе?" "Надежды!" - ответил Александр. "В
таком случае, - сказал Пердикка, - и мы, выступающие вместе с тобой, хотим
иметь в них долю". Пердикка отказался от пожалованного ему имущества, и
некоторые из друзей Александра последовали его примеру. Тем же, кто просил и
принимал его благодеяния, Александр дарил охотно, и таким образом он роздал
почти все, чем владел в Македонии.
С такой решимостью и таким образом мыслей Александр переправился через
Геллеспонт. Прибыв к Илиону, Александр принес жертвы Афине и совершил
возлияния героям. У надгробия Ахилла он, согласно обычаю, умастил тело и
нагой состязался с друзьями в беге вокруг памятника; затем, возложив венок,
он сказал, что считает Ахилла счастливцем, потому что при жизни он имел
преданного друга, а после смерти - великого глашатая своей славы. Когда царь
проходил по Илиону и осматривал достопримечательности, кто-то спросил его,
не хочет ли он увидеть лиру Александра. Царь ответил, что она его нисколько
не интересует, разыскивает же он лиру Ахилла, под звуки которой тот воспевал
славу и подвиги доблестных мужей.
XVI. МЕЖДУ тем полководцы Дария собрали большое войско и построили его
у переправы через Граник. Сражение было неизбежно, ибо здесь находились как
бы ворота Азии, и, чтобы начать вторжение, надо было биться за право входа.
Однако многих пугала глубина реки, обрывистость и крутизна противоположного
берега, который предстояло брать с боем. Некоторые полагали также, что
следует считаться с обычаем, установившимся в отношении месяца десия: в этом
месяце македонские цари обыкновенно не начинали походов. Однако Александр
поправил дело, приказав называть этот месяц вторым артемисием. Пармениону,
который настаивал на том, что в такое позднее время дня переправа слишком
рискованна, Александр ответил, что ему будет стыдно перед Геллеспонтом,
если, переправившись через пролив, он убоится Граника, и с тринадцатью илами
всадников царь бросился в реку. Он вел войско навстречу неприятельским
копьям и стрелам на обрывистые скалы, усеянные пехотой и конницей врага,
через реку, которая течением сносила коней и накрывала всадников с головой,
и казалось, что им руководит не разум, а безрассудство и что он действует,
как безумец. Как бы то ни было, Александр упорно продолжал переправу и ценой
огромного напряжения сил овладел противоположным берегом, мокрым и
скользким, так как почва там была глинистая. Тотчас пришлось начать
беспорядочное сражение, воины по-одному вступали в рукопашный бой с
наступавшим противником, пока, наконец, удалось построить войско хоть в
какой-то боевой порядок. Враги нападали с криком, направляя конницу против
конницы; всадники пускали в ход копья, а когда копья сломались, стали биться
мечами. Многие устремились на Александра, которого легко было узнать по щиту
и по султану на шлеме: с обеих сторон султана было по перу удивительной
величины и белизны. Пущенный в царя дротик пробил сгиб панциря, но тела не
коснулся. Тут на Александра одновременно бросились два персидских
военачальника, Ресак и Спитридат. От одного царь увернулся, а на Ресака
напал первым и ударил его копьем, но копье от удара о панцирь сломалось, и
Александр взялся за меч. Спитридат, остановив коня сбоку от сражавшихся и
быстро приподнявшись в седле, нанес Александру удар персидской саблей.
Гребень шлема с одним из перьев отлетел и шлем едва выдержал удар, так что
острие сабли коснулось волос Александра. Спитридат снова приподнялся, но
перса опередил Клит, по прозвищу Черный, пронзив его насквозь копьем.
Одновременно упал и Ресак, пораженный мечом Александра.
Пока конница Александра вела этот опасный бой, македонская фаланга
переправилась через реку и сошлась с пехотой противника. Персы
сопротивлялись вяло и недолго; в скором времени все, кроме греческих
наемников, обратились в бегство. Эти последние, сомкнув ряды у подножия
какого-то холма, были готовы сдаться при условии, если Александр обещает им
безопасность. Однако, руководясь скорее гневом, чем расчетом, Александр
напал на них первым и при этом потерял своего коня, пораженного в бок мечом
(это был не Букефал, а другой конь). Именно в этой схватке больше всего
македонян было ранено и убито, так как сражаться пришлось с людьми
воинственными и отчаявшимися в спасении. Передают, что варвары потеряли
двадцать тысяч пехотинцев и две тысячи пятьсот всадников. Аристобул
сообщает, что в войске Александра погибло всего тридцать четыре человека, из
них девять пехотинцев. Александр приказал воздвигнуть бронзовые статуи
погибших; статуи эти изваял Лисипп. Разделяя честь победы с греками, царь
особо выделил афинянам триста захваченных у врага щитов, а на остальной
добыче приказал от имени всех победителей сделать гордую надпись:
"Александр, сын Филиппа, и греки, за исключением лакедемонян, взяли у
варваров, населяющих Азию". Кубки, пурпурные ткани и другие вещи подобного
рода, захваченные у персов, за небольшим исключением, Александр отослал
матери.
XVII. ЭТО СРАЖЕНИЕ сразу изменило положение дел в пользу Александра, и
он занял Сарды - главную твердыню приморских владений варваров. Многие
города и области также подчинились ему, сопротивление оказали только
Галикарнас и Милет. Овладев силой этими городами и подчинив окрестные земли,
Александр стал думать, что делать дальше, и много раз менял свои решения: то
он хотел поскорее встретиться с Дарием для решающей битвы, то останавливался
на мысли сперва воспользоваться богатствами приморских областей и лишь
потом, усилившись, идти против царя.
Недалеко от города Ксанта, в Ликии, есть источник, который, говорят,
как раз в это время без всякой видимой причины пришел в волнение, разлился и
вынес из глубины медную таблицу со следами древних письмен. Там было
начертано, что персидскому государству придет конец и что оно будет
разрушено греками. Вдохновленный этим предсказанием, Александр поспешил
освободить от персов приморские области вплоть до Финикии и Киликии. Быстрое
продвижение македонян через Памфилию дало многим историкам живописный
материал для вымыслов и преувеличений. Как они рассказывают, море, по
божественному изволению, отступило перед Александром, хотя обычно оно
стремительно катило свои волны на берег, лишь изредка оставляя обнаженными
небольшие утесы у подножия крутой, изрезанной ущельями горной цепи.
Несомненно, что именно этот неправдоподобный рассказ высмеивает Менандр в
одной из своих комедий:

Все, совсем как Александру, удается мне. Когда
Отыскать хочу кого-то, сразу он найдется сам.
Если надо мне за море, я и по морю пройду.

Между тем сам Александр не упоминает в своих письмах о каких-либо
чудесах такого рода, но говорит, что он двигался по так называемой
"Лестнице" и прошел ее, выйдя из Фаселиды. В этом городе он провел несколько
дней и видел там стоявшую на рыночной площади статую недавно скончавшегося
Теодекта (он был родом из Фаселиды). После ужина Александр, пьяный, в
сопровождении веселой компании, направился к памятнику и набросал к его
подножию много венков. Так, забавляясь, он воздал дань признательности
человеку, с которым познакомился благодаря Аристотелю и занятиям философией.
XVIII. ПОСЛЕ этого царь покорил оказавших ему сопротивление жителей
Писидии и занял Фригию. Взяв город Гордий, о котором говорят, что он был
родиной древнего царя Мидаса, Александр увидел знаменитую колесницу, дышло
которой было скреплено с ярмом кизиловой корою, и услышал предание (в
истинности его варвары были вполне убеждены), будто тому, кто развяжет узел,
закреплявший ярмо, суждено стать царем всего мира. Большинство писателей
рассказывает, что узел был столь запутанным, а концы так искусно запрятаны,
что Александр не сумел его развязать и разрубил мечом; тогда в месте разруба
обнаружились многочисленные концы креплений. Но, по рассказу Аристобула,
Александру легко удалось разрешить задачу и освободить ярмо, вынув из
переднего конца дышла крюк - так называемый "гестор" [hestor], которым
закрепляется яремный ремень.
Вскоре после этого, подчинив Пафлагонию и Каппадокию, Александр узнал о
смерти Мемнона, от которого, более чем от любого из полководцев Дария в
приморских областях, можно было ждать бесчисленных хлопот и затруднений. Это
известие еще больше укрепило Александра в его намерении совершить поход в
глубь страны.
В это время Дарий двигался из Суз по направлению к морю. Он полагался
на численность своего войска (под его началом было шестьсот тысяч) и к тому
же царя воодушевило сновидение, которое маги истолковывали, исходя из
желания скорее угодить, чем раскрыть истинное его значение. Дарию
приснилось, что македонская фаланга вся объята огнем и что Александр
прислуживает ему, а на Александре та самая стола, которую он, Дарий, носил,
еще будучи царским гонцом; потом Александр вошел в храм Бела и исчез.
Божество, по-видимому, возвещало этим сном, что македоняне совершат
блестящие подвиги, молва о которых разнесется повсюду, и что Александр
завладеет Азией, подобно тому как завладел ею Дарий, который был гонцом, а
стал царем, и что вскоре после этого македонский царь со славой окончит свою
жизнь,
XIX. УЗНАВ о длительном пребывании Александра в Киликии, Дарий счел это
признаком трусости, что еще больше ободрило его. В действительности же
причиной задержки была болезнь царя, вызванная по мнению одних
переутомлением, а по мнению других - простудою после купания в ледяной воде
реки Кидна. Никто из врачей не решался лечить Александра, считая, что
опасность слишком велика и что ее нельзя одолеть никаким лекарством; в
случае неудачи врачи боялись навлечь на себя обвинения и гнев македонян.
Один только Филипп, акарнанец, видя тяжелое состояние больного, поставил
дружбу превыше всего и счел преступным не разделить опасность с Александром
и не исчерпать - пусть даже с риском для себя - все средства. Он приготовил
лекарство и убедил царя оставить все сомнения и выпить его, если он желает
восстановить свои силы для продолжения войны. В это самое время находившийся
в лагере македонян Парменион послал царю письмо, советуя ему остерегаться
Филиппа, так как Дарий будто бы посулил врачу большие подарки и руку своей
дочери и тем склонил его к убийству Александра. Царь прочитал письмо и, не
показав его никому из друзей, положил себе под подушку. В установленный час
Филипп в сопровождении друзей царя вошел к нему, неся чашу с лекарством.
Александр передал ему письмо, а сам без колебаний, доверчиво взял у него из
рук лекарство. Это было удивительное, достойное созерцания зрелище. В то
время как Филипп читал письмо, Александр пил лекарство, затем оба
одновременно взглянули друг на друга, но несходно было их поведение: на
ясном, открытом лице Александра отражалось благоволение и доверие к Филиппу,
между тем как врач, возмущенный клеветой, то воздымал руки к небу и призывал
богов в свидетели, то, бросаясь к ложу царя, умолял его мужаться и доверять
ему. Лекарство сначала очень сильно подействовало на Александра и как бы
загнало вглубь его телесные силы: утратив дар речи, больной впал в
беспамятство и едва подавал признаки жизни. Вскоре, однако, Александр был
приведен Филиппом в чувство, быстро окреп и, наконец, появился перед
македонянами, уныние которых не прекращалось, пока они не увидели царя.
XX. В ВОЙСКЕ Дария находился бежавший со своей родины македонянин по
имени Аминт, хорошо знавший характер Александра. Видя, что Дарий
намеревается идти на Александра узкими горными проходами, Аминт посоветовал
персидскому царю оставаться на месте, чтобы дать сражение на широких
открытых равнинах и использовать свое значительное численное превосходство.
Дарий ответил, что боится, как бы враги не обратились в бегство и Александр
от него не ускользнул. "Этого, царь, - сказал Аминт, - ты можешь не
опасаться. Александр обязательно пойдет против тебя и, наверно, уже идет".
Однако Аминт не сумел убедить царя, и Дарий, снявшись с лагеря, направился в
Киликию, а Александр в это же время двинул свои войска на персов в Сирию.
Ночью оба войска разминулись, и каждое тотчас повернуло назад. Александр,
обрадованный счастливой случайностью, спешил захватить персов в горных
проходах, а Дарий стремился вывести свою армию из теснин и вернуться в
прежний лагерь. Он уже осознал, что совершил ошибку, вступив в эту сильно
пересеченную местность, зажатую между морем и горами, разделенную посередине
рекой Пинаром и неудобную для конницы, но очень выгодную для действий
малочисленных сил врага. Отличную позицию Александру предоставила судьба, но
победу ему обеспечило скорее искусное командование, чем слепое счастье.
Несмотря на то, что его силы значительно уступали численностью силам
варваров, Александр не дал себя окружить, напротив, обойдя своим правым
крылом левое крыло вражеского войска, он ударил персам во фланг и обратил
стоявших против него варваров в бегство. Сражаясь в первых рядах, Александр
был ранен мечом в бедро, как сообщает Харет, самим Дарием, ибо дело дошло до
рукопашной схватки между ними. Но Александр, рассказывая об этой битве в
письме к Антипатру, не называет того, кто нанес ему рану. Он пишет, что был
ранен в бедро кинжалом, но что ранение не было опасным.
Александр одержал блестящую победу, уничтожил более ста десяти тысяч
врагов, но не смог захватить Дария, который, спасаясь бегством, опередил его
на четыре или пять стадиев. Во время погони Александру удалось захватить
колесницу и лук царя. По возвращении он обнаружил, что македоняне грабят ла-
герь варваров, вынося оттуда всякого рода ценности, которых было огромное
множество, несмотря на то, что большую часть обоза персы оставили в Дамаске
и пришли к месту битвы налегке. Воины предназначили для Александра
наполненную драгоценностями палатку Дария со множеством прислуги и богатой
утварью. Александр тотчас снял доспехи и, направившись в купальню, сказал:
"Пойдем, смоем пот битвы в купальне Дария!" "Не Дария, а Александра! -
воскликнул один из друзей царя. - Ведь собственность побежденных должна не
только принадлежать победителям, но и называться по их имени". Когда
Александр увидел всякого рода сосуды - кувшины, тазы, флаконы для
притираний, все искусно сделанные из чистого золота, когда он услышал
удивительный запах душистых трав и других благовоний, когда, наконец, он
прошел в палатку, изумлявшую своими размерами, высотой, убранством лож и
столов, - царь посмотрел на своих друзей и сказал: "Вот это, по-видимому, и
значит царствовать!"
XXI. АЛЕКСАНДР уже собрался обедать, когда ему сообщили, что взятые в
плен мать, жена и две незамужние дочери Дария, увидев его колесницу и лук,
зарыдали и стали бить себя в грудь, полагая, что царь погиб. Долгое время
Александр молчал: несчастья семьи Дария волновали его больше, чем
собственная судьба. Наконец, он отправил Леонната, поручив ему сообщить
женщинам, что Дарий жив, а им нечего бояться Александра, ибо войну за
верховное владычество он ведет только с Дарием, им же будет предоставлено
все то, чем они пользовались прежде, когда еще правил Дарий. Слова эти
показались Женщинам милостивыми и благожелательными, но еще более
человечными были поступки Александра. Он разрешил им похоронить павших в
битве персов - всех, кого они пожелают, взяв для этой цели одежды и
украшения из военной добычи, не лишил семью Дария почестей, которыми она
пользовалась прежде, не уменьшил числа слуг, а средства на ее содержание
даже увеличил. Однако самым царственным и прекрасным благодеянием Александра
было то, что этим благородным и целомудренным женщинам, оказавшимся у него в
плену, не пришлось ни слышать, ни опасаться, ни ждать ничего такого, что
могло бы их опозорить. Никто не имел доступа к ним, не видел их, и они вели
такую жизнь, словно находились не во вражеском лагере, а в священном и
чистом девичьем покое. А ведь, по рассказам, жена Дария была самой красивой
из всех цариц, точно так же как и Дарий был самым красивым и рослым среди
мужчин; дочери же их походили на родителей. Александр, который, по-видимому,
считал, что способность владеть собой для царя важнее, нежели даже умение
побеждать врагов, не тронул пленниц; вообще до своей женитьбы он не знал,
кроме Барсины, ни одной женщины. Барсина, вдова Мемнона, была взята в плен
под Дамаском. Она получила греческое воспитание... {Текст испорчен.}
отличалась хорошим характером; отцом ее был Артабаз, сын царской дочери. Как
рассказывает Аристобул, Александр последовал совету Пармениона,
предложившего ему сблизиться с этой красивой и благородной женщиной. Глядя
на других красивых и статных пленниц, Александр говорил шутя, что вид
персиянок мучителен для глаз. Желая противопоставить их привлекательности
красоту своего самообладания и целомудрия, царь не обращал на них никакого
внимания, как будто они были не живыми женщинами, а безжизненными статуями.
ХХII. ОДНАЖДЫ Филоксен, командовавший войском, стоявшим на берегу моря,
написал Александру, что у него находится некий тарентинец Феодор, желающий
продать двух мальчиков замечательной красоты, и осведомлялся у царя, не
хочет ли он их купить. Александр был крайне возмущен письмом и не раз
жаловался друзьям, спрашивая, неужели Филоксен так плохо думает о нем, что
предлагает ему эту мерзость. Самого Филоксена он жестоко изругал в письме и
велел ему прогнать прочь Феодора вместе с его товаром. Не менее резко
выбранил он и Гагнона, который написал, что собирается купить и привезти ему
знаменитого в Коринфе мальчика Кробила. Узнав, что два македонянина,
служившие под началом Пармениона, - Дамон и Тимофей, обесчестили жен
каких-то наемников, царь письменно приказал Пармениону в случае, если это
будет доказано, убить их, как диких зверей, сотворенных на пагубу людям. В
том же письме царь пишет о себе дословно следующее: "Никто не сможет
сказать, что я видел жену Дария, желал ее увидеть или хотя бы прислушивался
к тем, кто рассказывал мне о ее красоте". Александр говорил, что сон и
близость с женщиной более всего другого заставляют; его ощущать себя
смертным, так как утомление и сладострастие проистекают от одной и той же
слабости человеческой природы.
Александр отличался также крайней воздержанностью в пище, чему он дал
множество ясных доказательств; одним из таких доказательств были его слова,
обращенные к Аде, которую он назвал своей матерью и сделал царицей Карий. В
знак любви Ада ежедневно посылала ему изысканные яства и печения, а потом
отправила к нему своих самых искусных поваров и пекарей. Царь велел передать
Аде, что он не нуждается ни в ком и ни в чем подобном, так как его
воспитатель Леонид дал ему лучших поваров: для завтрака - ночной переход, а
для обеда- скудный завтрак. "Мой воспитатель, - сказал он, - имел
обыкновение обшаривать мою постель и одежду, разыскивая, не спрятала ли мне
туда мать какого-нибудь лакомства или чего-нибудь сверх положенного".
XXIII. И К ВИНУ Александр был привержен меньше, чем это обычно считали;
думали же так потому, что он долго засиживался за пиршественным столом. Но в
действительности Александр больше разговаривал, чем пил, и каждый кубок
сопровождал длинной речью. Да и пировал он только тогда, когда у него было
много свободного времени. Если же доходило до дела, Александра не могли
удержать, как это не раз бывало с другими полководцами, ни вино, ни сон, ни
развлечения, ни женщины, ни занимательные зрелища. Об этом свидетельствует
вся его жизнь, которую, как коротка она ни была, он сумел заполнить
многочисленными и великими подвигами. В свободные дни Александр, встав ото
сна, прежде всего приносил жертвы богам, а сразу после этого завтракал сидя;
день он проводил в охоте, разбирал судебные дела, отдавал распоряжения по
войску или читал. Во время похода, если не надо было торопиться, Александр
упражнялся в стрельбе из лука или выскакивал на ходу из движущейся колесницы
и снова вскакивал в нее. Нередко Александр, как это видно из дневников,
забавлялся охотой на лисиц или на птиц. На стоянках царь совершал омовения
или умащал тело; в это время он расспрашивал тех, кто ведал поварами или
пекарями, приготовлено ли все, что следует, к обеду. Было уже поздно и
темно, когда Александр, возлежа на ложе, приступал к обеду. Во время трапезы
царь проявлял удивительную заботливость о сотрапезниках и внимательно
наблюдал, чтобы никто не был обижен или обделен. Из-за своей разговорчивости
царь, как уже было сказано, много времени проводил за вином. В остальное
время Александр был самым обходительным из всех царей и умел всех
расположить к себе, но за пиршественным столом его хвастливость становилась
тягостной. Он и сам безудержно хвастался и жадно прислушивался к словам
льстецов, ставя тем самым в затруднительное положение наиболее порядочных из
присутствовавших гостей, которым не хотелось ни соревноваться с льстецами,
ни отставать от них в восхвалении Александра: первое казалось позорным, а
второе - чреватым опасностями. После пира Александр совершал омовение и спал
нередко до полудня, а иногда проводил в постели весь последующий день.
Александр был равнодушен к лакомствам и изысканным блюдам, часто, когда
ему привозили с побережья редчайшие фрукты или рыбу, он все раздаривал
друзьям, ничего не оставляя себе. Однако обеды, которые устраивал Александр,
всегда были великолепны, и расходы на них росли вместе с его успехами, пока
не достигли десяти тысяч драхм. Больше этого царь сам никогда не расходовал
и не разрешал тратить тем, кто принимал его у себя.
XXIV. ПОСЛЕ битвы при Иссе Александр послал войска в Дамаск и захватил
деньги, пожитки, жен и детей персов. Большая часть добычи досталась
фессалийским всадникам, особо отличившимся в битве: Александр намеренно
послал в Дамаск именно их, желая дать им возможность обогатиться. Остальное
войско Александра также имело все в изобилии. Македоняне тогда впервые
научились ценить золото, серебро, женщин, вкусили прелесть варварского
образа жизни и, точно псы, почуявшие след, торопились разыскать и захватить
все богатства персов.
Александр, однако, решил сперва покорить приморские области. Тотчас к
нему с изъявлением покорности явились цари Кипра. Вся Финикия также
покорилась - за исключением Тира. Александр осаждал Тир в течение семи
месяцев: он насыпал валы, соорудил военные машины и запер город со стороны
моря флотом в двести триер. Во время осады Александр увидел во сне, что
Геракл протягивает ему со стены руку и зовет его к себе. В то же время
многим жителям Тира приснилось, будто Аполлон сказал, что он перейдет "к
Александру, так как ему не нравится то, что происходит в городе. Тогда,
словно человека, пойманного с поличным при попытке перебежать к врагу,
тирийцы опутали огромную статую бога веревками и пригвоздили ее к цоколю,
обзывая Аполлона "александристом". Александру приснился еще один сон: он
увидел сатира, который издалека заигрывал с ним, но увертывался и убегал,
когда царь пытался его схватить, и дал себя поймать лишь после долгой погони
и уговоров. Прорицатели убедительно истолковали этот сон, разделив слово
"сатир" на две части: "Са" [твой] и "Тир". И сейчас показывают источник,
возле которого Александр в сновидении гонялся за сатиром.
Во время осады Александр совершил поход на обитавших в горах Антиливана
арабов. В этом походе царь из-за своего воспитателя Лисимаха подверг свою
жизнь серьезной опасности. Этот Лисимах повсюду сопровождал Александра,
ссылаясь на то, что он не старше и не слабее Феникса. Когда воины Александра
приблизились к горам, они оставили коней и двинулись дальше пешком. Все ушли
далеко вперед, но царь не решался покинуть уставшего Лисимаха, тем более что
наступал вечер и враги были близко. Ободряя старика и идя с ним рядом,
Александр с немногими воинами незаметно отстал от войска и, когда стало
темно и очень холодно, остановился на ночлег в месте суровом и опасном.
Вдали там и сям виднелись костры, разведенные неприятелем. Александр,
который в беде всегда умел собственным примером ободрить македонян,
рассчитывая на быстроту своих ног, побежал к ближайшему костру. Двух
варваров, сидевших возле огня, царь поразил мечом, затем, выхватив из костра
головню, он вернулся к своим. Македоняне развели такой большой костер, что
часть варваров была устрашена и обратилась в бегство, тех же, кто отважился
приблизиться, они отбросили и остаток ночи провели спокойно. Об этом случае
сообщает Харет.
XXV. ОСАДА Тира закончилась так. После многочисленных сражений
Александр основным своим силам предоставил отдых, но, чтобы не давать покоя
врагу, посылал небольшие отряды к городским стенам. В эти дни прорицатель
Аристандр заклал жертву и, рассмотрев внутренности, смело объявил
присутствовавшим, что город непременно будет взят еще в этом месяце. Слова
предсказателя были встречены смехом и шутками - ведь шел как раз последний
день месяца. Увидев, что прорицатель оказался в затруднительном положении,
Александр, который всегда покровительствовал гаданиям, приказал считать этот
день не тридцатым, а двадцать восьмым. Затем, приказав протрубить сигнал, он
начал штурмовать стены Тира более решительно, чем первоначально намеревался.
Атака была столь ожесточенной, что даже оставленные в лагере не усидели на
месте и бросились на помощь. Тирийцы прекратили сопротивление, и город был
взят в тот же самый день.
Вскоре после этого, когда Александр осаждал Газу, самый большой город
Сирии, на плечо ему упал ком земли, сброшенный сверху пролетавшей мимо
птицей. Эта птица, усевшись затем на одну из осадных машин, запуталась в
сухожилиях, с помощью которых закрепляют канаты. Это знамение сумел
правильно истолковать Аристандр: Александр был ранен в плечо, но город
все-таки взял.
Значительную часть захваченной здесь добычи Александр отправил
Олимпиаде, Клеопатре и друзьям. Воспитателю Леониду, вспомнив об одной своей
детской мечте, он послал пятьсот талантов ладана и сто талантов мирры.
Некогда Леонид во время жертвоприношения упрекнул Александра, хватавшего
благовония целыми пригоршнями и бросавшего их в огонь: "Ты будешь так щедро
жечь благовония, когда захватишь страны, ими изобилующие. Пока же расходуй
то, чем располагаешь, бережливо". Теперь Александр написал Леониду: "Я
послал тебе достаточно ладана и мирры, чтобы ты впредь не скупился во время
жертвоприношений!"
XXVI. ОДНАЖДЫ Александру принесли шкатулку, которая казалась
разбиравшим захваченное у Дария имущество самой ценной вещью из всего, что
попало в руки победителей. Александр спросил своих друзей, какую ценность
посоветуют они положить в эту шкатулку. Одни говорили одно, другие - другое,
но царь сказал, что будет хранить в ней "Илиаду". Это свидетельствуют многие
лица, заслуживающие доверия. Если верно то, что, ссылаясь на Гераклида,
сообщают александрийцы, Гомер оказался нужным и полезным для Александра
спутником в походе. Рассказывают, например, что, захватив Египет, Александр
хотел основать там большой, многолюдный греческий город и дать ему свое имя.
По совету зодчих он было уже отвел и огородил место для будущего города, но
ночью увидел удивительный сон. Ему приснилось, что почтенный старец с седыми
волосами, встав возле него, прочел следующие стихи:

На море шумно-широком находится остров, лежащий
Против Египта; его именуют нам жители Фарос.

Тотчас поднявшись, Александр отправился на Фарос, расположенный
несколько выше Канобского устья; в ту пору он был еще островом, а теперь
соединен с материком насыпью. Александр увидел местность удивительно выгодно
расположенную. То была полоса земли, подобная довольно широкому перешейку;
она отделяла обширное озеро от моря, которое как раз в этом месте образует
большую и удобную гавань. Царь воскликнул, что Гомер, достойный восхищения
во всех отношениях, вдобавок ко всему - мудрейший зодчий. Тут же Александр
приказал начертить план города, сообразуясь с характером местности. Под
рукой не оказалось мела, и зодчие, взяв ячменной муки, наметили ею на черной
земле большую кривую, равномерно стянутую с противоположных сторон прямыми
линиями, так что образовалась фигура, напоминающая военный плац. Царь был
доволен планировкой, но вдруг, подобно туче, с озера и с реки налетели
бесчисленное множество больших и маленьких птиц различных пород и склевало
всю муку. Александр был встревожен этим знамением, но ободрился, когда
предсказатели разъяснили, что оно значит: основанный им город, объявили они,
будет процветать и кормить людей самых различных стран. После этого,
приказав надзирателям следить за постройкой, Александр отправился к храму
Аммона. Дорога туда была длинная, тяжелая и утомительная. Более всего
путникам грозили две опасности: отсутствие воды, ибо много дней они шли
пустыней, и свирепый южный ветер, который обрушивался на них среди зыбучих,
бесконечных песков. Говорят, что когда-то в древности этот ветер воздвиг
вокруг войска Камбиза огромный песчаный вал и, приведя в движение всю
пустыню, засыпал и погубил пятьдесят тысяч человек. Все это было заранее
известно почти всем, но если Александр ставил перед собой какую-либо цель,
удержать его было невозможно. Ибо судьба, покровительствовавшая его
устремлениям, делала его упрямым. Он не только ни разу не был побежден
врагами, но даже оказывался сильнее пространства и времени; это поощряло его
и без того пылкое честолюбие и увлекало на осуществление самых пылких
замыслов.
XXVII. ПОМОЩЬ, которую оказывало божество Александру в этом трудном
походе, внушила людям больше веры в него, чем оракулы, полученные позднее;
мало того, именно эта помощь, пожалуй, и породила доверие к оракулам. Начать
с того, что посланные Зевсом обильные и продолжительные дожди освободили
людей от страха перед муками жажды. Дожди охладили раскаленный песок, сделав
его влажным и твердым, и очистили воздух, так что стало легко дышать. Затем,
когда оказалось, что вехи, расставленные в помощь проводникам, уничтожены и
македоняне блуждали без дороги, теряя друг друга, вдруг появились вороны и
стали указывать путь. Они быстро летели впереди, когда люди шли за ними сле-
дом, и поджидали медливших и отстававших. Самое удивительное, как
рассказывает Каллисфен, заключалось в том, что ночью птицы криком призывали
сбившихся с пути и каркали до тех пор, пока люди снова не находили дорогу.
Когда пустыня осталась позади и царь подошел к храму, жрец Аммона,
обратившись к Александру, сказал ему, что бог Аммон приветствует его как
своего сына. Царь спросил, не избег ли наказания кто-либо из убийц его отца.
Но жрец запретил Александру кощунствовать и сказал, что отец его - не из
числа смертных. Тогда царь изменил форму вопроса и осведомился, все ли
убийцы Филиппа понесли наказание, а затем спросил о себе, будет ли ему дано
стать властителем всех людей. Бог ответил, что это будет, ему дано и что
Филипп отомщен полностью. Царь принес богу великолепные дары, а людям роздал
деньги.
Так пишет об ответах оракула большинство историков. Сам же Александр в
письме к матери говорит, что он получил некие тайные предсказания, о которых
по возвращении расскажет ей одной. Некоторые сообщают, что жрец, желая
дружески приветствовать Александра, обратился к нему по-гречески: "О
пайдион!" ("О, дитя!"), но из-за своего варварского произношения выговорил
"с" вместо "н", так что получилось "О пай Диос!" ("О, сын Зевса!").
Александру пришлась по душе эта оговорка, а отсюда ведет начало рассказ о
том, что бог назвал его сыном Зевса. Говорят также, что Александр слушал в
Египте Псаммона; из всего сказанного философом ему больше всего понравилась
мысль о том, что всеми людьми управляет бог, ибо руководящее начало в каждом
человеке - божественного происхождения. Сам Александр по этому поводу судил
еще более мудро и говорил, что бог - это общий отец всех людей, но что он
особо приближает к себе лучших из них.
XXVIII. ВООБЩЕ Александр держал себя по отношению к варварам очень
гордо - так, словно был совершенно убежден, что он происходит от богов и сын
бога; с греками же он вел себя сдержаннее и менее настойчиво требовал, чтобы
его признавали богом. Правда, в письме к афинянам по поводу Самоса он пишет:
"Я бы не отдал вам этот свободный и прославленный город, но уж владейте им,
раз вы получили его от того, кто был тогда вашим властелином и назывался
моим отцом". При этом он имел в виду Филиппа. Позднее, однако, раненный
стрелой и испытывая жестокие страдания, Александр сказал: "Это, друзья,
течет кровь, а не

Влага, какая струится у жителей неба счастливых!"

Однажды, когда раздался сильный удар грома и все испугались,
присутствовавший при этом софист Анаксарх обратился к Александру: "Ты ведь
не можешь сделать ничего похожего, сын Зевса?" "И не хочу. Зачем мне внушать
ужас своим друзьям, как ты это советуешь? - ответил Александр смеясь. - Тебе
ведь не нравится мой обед потому, что ты видишь на столах рыб, а не головы
сатрапов". В самом деле, говорят, что, увидев рыбешек, присланных царем
Гефестиону, Анаксарх сказал нечто подобное, желая высмеять тех, кто,
подвергая себя опасностям, ценой великих усилий добивается славы, но в
наслаждениях и удовольствиях мало или почти совсем не отличается от
обыкновенных людей. Из всего сказанного ясно, что Александр сам не верил в
свое божественное происхождение и не чванился им, но лишь пользовался этим
вымыслом для того, чтобы порабощать других.
XXIX. ВОЗВРАТИВШИСЬ из Египта в Финикию, Александр принес жертвы богам
и устроил торжественные шествия и состязания киклических и трагических
хоров. Эти соревнования были замечательны не только пышностью обстановки, но
и соперничеством устроителей, ибо хорегами были цари Кипра. Словно избранные
жребием по филам афинские граждане, они с удивительным рвением состязались
друг с другом. Особенно упорной была борьба между саламинцем Никокреонтом и
солийцем Пасикратом. По жребию им достались самые знаменитые актеры:
Пасикрату - Афинодор, а Никокреонту - Фессал, в успехе которого был
заинтересован сам Александр. Однако он не обнаружил своего расположения к
этому актеру, прежде чем голосование не присудило победы Афинодору, и только
тогда, как сообщают, уже покидая театр, сказал, что одобряет судей, но
предпочел бы отдать часть своего царства, чтобы не видеть Фессала
побежденным. Впрочем, когда Афинодор, оштрафованный афинянами за то, что не
явился на состязания в дни Дионисий, попросил царя послать письмо в его
защиту, Александр, хотя и не сделал этого, но заплатил за него штраф. Ликон
Скарфийский, со славою игравший на сцене, добавил к своей роли в какойто
комедии строку, в которой заключалась просьба о десяти талантах. Александр
засмеялся и подарил их актеру.
Тем временем Дарий прислал своих друзей с письмом к македонскому царю,
предлагая Александру десять тысяч талантов выкупа за пленных, все земли по
эту сторону Евфрата, одну из дочерей в жены, а также свою дружбу и союз.
Когда Александр сообщил об этом предложении приближенным, Парменион сказал:
"Будь я Александром, я принял бы эти условия".
"Клянусь Зевсом, я сделал бы так же, - воскликнул Александр, - будь я
Парменионом!" Дарию же Александр написал, что тот может рассчитывать на
самый радушный прием, если явится к македонянам; в противном случае он сам
пойдет на персидского царя.