Остерман Лев. О, Солон! (История афинской демократии)

ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава 12
ПАДЕНИЕ АФИН. ТИРАНИЯ 30-ти
После отставки Алкивиада, в 406 г. афиняне избрали новых стратегов, в
их числе Перикла младшего. Стратеги провели всеобщую мобилизацию. Всем
иностранцам, пожелавшим вступить во флот, были дарованы права гражданства. В
результате удалось снарядить еще 60 триер и отправить их для усиления флота,
находившегося у Самоса. Собралась внушительная армада в 150 боевых судов.
Спартанский флот в это время осаждал город Митилены. Афиняне направились к
Лесбосу, чтобы снять осаду. Спартанцы вышли им навстречу. Морское сражение
произошло у Аргинусских островов. Афиняне победили. Спартанцы потеряли 70
судов и отошли к Лесбосу.
Между тем, 12 поврежденных афинских кораблей носились по воле волн, и
нужно было снять с них уцелевших моряков. Стратеги отрядили для этой цели 47
судов, а остальными силами направились вслед за спартанцами к Митилене,
чтобы развить успех. На беду разыгралась сильная буря, и спасти потерпевших
не удалось. Они погибли в морской пучине - без столь важного для афинян
обряда погребения. Те, кому было поручено спасение моряков, понимали, что им
придется держать ответ перед народом. Тогда двое триерархов из числа
спасателей, а именно знакомые нам вожди демократов, Ферамен и Фрасибул,
отправились в Афины. Там они заявили, что стратеги бросили потерпевших
кораблекрушение на произвол судьбы.
Это было очень тяжелое обвинение. Греки верили, что без погребения в
родной земле и соответствующих обрядов душа умершего не сможет успокоиться в
загробном мире, - обречена на вечные скитания и муки. Тела воинов и моряков
сжигали на поле боя или ближайшем берегу, а прах доставляли на родину для
погребения (см. Приложение 1).
Возмущенные афиняне вызвали стратегов в город для суда. В виду тяжести
обвинения они предстали перед Народным собранием. Ферамен и Фрасибул
повторили свою клевету. Стратеги объяснили, как было дело и даже, по
свидетельству Ксенофонта, заявили в адрес своих обвинителей:
"... хотя они и обвиняют нас, мы не солжем и не скажем, что с их
стороны есть в этом какая-то вина: ужасная буря была единственной причиной
того, что пострадавших в бою не удалось подобрать".(Греческая История, I, 7,
7)
Собрание уже склонялось к снисхождению, но день кончался, и решение
дела отложили. Стратеги недооценили коварство своих противников. Это были
опытные демагоги, искушенные в искусстве разжигать страсти толпы. В то время
случился праздник Апатурий, когда в городе собираются родственники из разных
концов страны.
"... пособники Ферамена, - рассказывает Ксенофонт, - убедили большую
массу людей, одетых в черную траурную одежду и остриженных в знак траура
наголо, чтобы они предстали перед Народным собранием как сородичи
убитых...".(Там же)
Эти люди взывали об отмщении. Афиняне живо воображали себя на их месте.
"Затем выступил перед народным собранием человек, заявивший, что он
спасся на барже с хлебом; по его словам погибшие поручили ему, если он
спасется, передать Народному собранию, что стратеги не приняли мер к
спасению тех, кто совершил блестящие подвиги во славу отечества".(I, 7, 11)
Настроение толпы переменилось. Никто не думал о справедливости, а лишь
о том, как будут терзаться души погибших. На втором собрании было поставлено
на обсуждении предложение некоего Калликсена. Оно гласило:
"Выслушав на предыдущем собрании выставленные против стратегов
обвинения и их защитительные речи, народ постановил: произвести голосование
между афинянами по филам; поставить в присутственном месте каждой филы две
урны для голосования; пусть глашатай в каждом из присутственных мест
громогласно приглашает тех, кто полагает, что стратеги виноваты в том, что
не подобрали победителей в морском бою, бросать свои камешки в первую урну,
а тех, кто держится обратного мнения - во вторую. если стратеги будут
признаны виновными, то тем самым они будут считаться присужденными к
смертной казни...".(I, 7, 9)
Это предложение было противозаконным сразу в двух пунктах. Во-первых,
существовал закон, что в случае обвинения нескольких граждан в одном и том
же преступлении, дело каждого из них должно рассматриваться отдельно.
Во-вторых, признание виновности здесь сразу связывалось с осуждением на
казнь, хотя данный случай не подпадал под какой-нибудь закон, это
предусматривающий.
Несколько человек выступило с указанием на незаконность предложения
Калликсена.
"Но их выступление, - свидетельствует далее Ксенофонт, - встретило в
народном собрании одобрение лишь немногих; толпа же кричала и возмущалась
тем, что суверенному народу не дают возможности поступать так, как ему
угодно. Вслед за тем Лисикл предложил, чтобы приговор относительно стратегов
распространялся и на тех, которые подняли вопрос о законности предложения
Калликсена, если они не примут назад своих протестов; толпа подняла
сочувственный шум, и протестовавшие должны были отказаться от своих
возражений. Когда же и некоторые из пританов заявили, что они не могут
предлагать народу противозаконное голосование, Калликсен, взойдя на кафедру,
предложил включить их в число обвиняемых. народ громко закричал, чтобы
отказывающиеся ставить на голосование были тоже привлечены к суду, и тогда
все пританы, устрашенные этим, согласились поставить предложение на
голосование, - все, кроме Сократа, сына Софронискова. Последний заявил, что
он во всем будет поступать только по закону".(I, 7, 12)
После этого Ксенофонт приводит обширную речь некоего Евриптолема,
который, пытаясь урезонить народ, снова подробно пересказывает, как было
дело, и предлагает судить стратегов по закону, предоставив каждому из них
возможность защищаться. Но все аргументы и увещевания напрасны. "Никто так
не глух, как тот, кто не хочет слышать". Рассвирепевший народ проголосовал
за предложение Калликсена. После плебисцита стратеги были казнены. В их
числе и Перикл младший.
Тем временем спартанцы, пополнив с помощью персов свой флот,
направились под командой Лисандра к Геллеспонту и овладели им. Афины вновь
лишились поставок черноморского хлеба. Избранные взамен казненных, стратеги
ведут афинский флот туда же. Но это уже совсем не тот грозный флот, что
некогда владычествовал в Эгейском море. Годы постепенного разложения
демократии сказались на боевом духе и особенно на дисциплине моряков, а их
командиры - неопытны и самоуверенны. Флот становится на якорь у побережья
Геллеспонта. В тот роковой для Афин час на сцене снова на мгновение
появляется Алкивиад. Он живет неподалеку и, узнав о прибытии афинян,
является к их стоянке. Алкивиад говорит стратегам, что размещение флота на
открытом рейде опасно и советует отойти в гавань города Сест. Но стратеги не
желают его слушать.
Между тем, находившийся неподалеку Лисандр внимательно следил за тем,
что происходило на стоянке афинского флота. Когда, позабыв о дисциплине,
афинские моряки разбрелись по берегу, промышляя пропитание, Лисандр всеми
своими силами ударил по их беззащитным кораблям. Сопротивления практически
не было. Спартанцы захватили 160 кораблей и взяли в плен около 3000 человек.
Когда решали их судьбу, припомнили, что незадолго до того афинское Народное
собрание постановило отрубать всем пленным правую руку. Ожесточение
нарастало - Лисандр приказал всех пленных казнить.
После этого он двинулся вдоль побережья Греции к Афинам. По дороге
Лисандр освобождает от афинского владычества прибрежные города, а
находившиеся там гарнизоны и клерухов отпускает в Афины. Не из милосердия, а
для того, чтобы способствовать голоду в столице, которой предстоит выдержать
осаду.
Вскоре он подходит к Пирею и блокирует доступ к Афинам с моря. В это же
время спартанцы во главе с Павсанием осаждают город с суши. Мощные стены
по-прежнему защищают Афины, но Павсаний и не собирается их штурмовать. Стены
не смогут защитить афинян от голода - на этот раз город отрезан от снабжения
морем.
Еще на пути к Афинам Лисандр предлагал сравнительно мягкие условия
мира. В своей безумной самоуверенности афиняне их отклонили. Теперь, когда
положение безнадежно, они решают начать переговоры и посылают с этой целью в
Спарту Ферамена.
Между тем политическая обстановка в городе меняется. Народ, в надежде
на спасение, готов предать своих вождей. Влияние аристократов и олигархов
усиливается. Возвращены гражданские права всем участникам переворота 411
года. Гетерии возобновили свою деятельность. Клеофонта отдают под суд и
приговаривают к смертной казни. Но это, разумеется, не спасает Афины. В
результате десятилетнего неквалифицированного и необузданного правления
демоса город обречен.
Ферамен в Спарте сознательно тянет переговоры. После падения Афин он
рассчитывает возвыситься. Из-за жестокого голода афиняне в 404 г. вынуждены
согласиться на безоговорочную капитуляцию. Коринф и Фивы требуют разрушить
город и продать всех его жителей в рабство. Но спартанцы опасаются
чрезмерного усиления своих союзников. По условиям мирного договора Афины
лишаются всех своих владений и флота. Длинные стены должны быть срыты. Кроме
того, афинянам предписывается отказаться от демократии и вернуться к
старинному "отеческому строю". Олигархи, которых вновь возглавил Ферамен,
торжествуют победу.
В присутствии Лисандра они созывают Народное собрание, где Ферамен
предлагает избрать комиссию из 30-ти человек для выработки нового
государственного устройства. Народ начинает роптать, но, как годом позже
напоминает афинянам Лисий:
"После него встал Лисандр и сказал между прочим то, что он смотрит на
вас как на нарушителей договора и что для вас встанет вопрос уже не о
конституции, а вопрос о жизни и смерти, если вы не примете предложения
Ферамена. Все порядочные люди, находившиеся в Народном собрании, видя такое
насилие и понимая, что тут все заранее подстроено, частью остались там
пассивными зрителями, частью же ушли, унося с собой по крайней мере сознание
того, что они не подали своего голоса ко вреду отечества: лишь немногие, -
или злонамеренные, или плохо понимавшие положение дела, - голосовали за
исполнение приказа".(XII) В комиссию избрали 10 человек от аристократических
гетерий, 10 олигархов, названных лично Фераменом, и еще 10 человек из числа
присутствовавших на собрании. В их числе Критий - лидер крайних олигархов, в
отдаленном прошлом - один из учеников Сократа.
Лисандр уплыл в Спарту, ушли сухопутные силы спартанцев, а союзные им
войска и флот были распущены. Афинам предоставлена возможность спокойно
устраивать свое новое государство. Полномочия комиссии 30-ти ограничивались
разработкой предложений о государственном устройстве, но она начинает
действовать совсем в другом направлении. Вот как описывает это Ксенофонт:
"Тридцать правителей были избраны тотчас по срытии Длинных стен и
укреплений Пирея. Но будучи избранными только для составления законов,
которыми государство должно было руководствоваться, они все откладывали
составление и опубликование свода законов, а пока что назначили членов
Совета и прочих магистратов по своему усмотрению. Затем они, первым делом,
арестовали и казнили тех, о которых при демократическом строе всем было
известно, что они сикофанты и тягостны добрым гражданам. Совет осудил их на
смерть с чувством удовлетворения, да и все прочие граждане ничего не имели
против их осуждения, поскольку они сами не были повинны в том же грехе. Но
вскоре правители стали думать лишь о том, чтобы им можно было распоряжаться
всеми государственными делами по своему усмотрению. для этого они прежде
всего послали в Лакедемон к Лисандру Эсхина и Аристотеля <Разумеется, -
тезка философа, который в ту пору еще не родился.> с просьбой, чтобы он
посодействовал присылке в Афины лакедемонского гарнизона, который оставался
в Афинах, до тех пор, пока правители не устранят дурных элементов населения
(т.е. демократов - Л.О.) и не приведут в порядок государственное устройство.
Они обещали содержать гарнизон на свой счет. Лисандр исполнил их просьбу и
исходатайствовал для Афин гарнизон и гармоста Каллибия. Получив гарнизон,
правители стали всячески ублаготворять Каллибия, чтобы и он, со своей
стороны, одобрял все их действия, и так как в их распоряжении была часть
прибывших с Каллибием солдат, то они стали арестовывать кого угодно: не
только дурных и безнравственных людей, но вообще тех, про которых полагали,
что они наименее склонны терпеливо переносить надругательства и что, в
случае если бы они попытались противодействовать правителям, к ним бы
примкнуло наибольшее число приверженцев".(Греческая История, II, 3, 11)
Как видим, правление олигархов становится тираническим. То, что тиранов
тридцать, не меняет дело. В истории этот период (с апреля до декабря 404 г.)
так и именуется "Тирания 30-ти". Впрочем, разумеется, есть и главари. На
первых порах их двое: настроенный крайне решительно Критий и несколько более
умеренный (скорее более благоразумный) Ферамен. И, конечно же, между ними
возникает соперничество - не столько из-за различия позиций, сколько из-за
стремления к единоличному лидерству. Но послушаем дальше Ксенофонта. Он
продолжает так:
"Первое время Критий был единомышленником и другом Ферамена. Когда же
первый стал склоняться к тому, чтобы казнить направо и налево, не считаясь с
количеством жертв, так как он сам пострадал от афинской демократии, будучи
изгнанным, Ферамен стал противиться: "Нехорошо, - говорил он, - казнить
людей, вся вина которых в том, что они пользовались популярностью в массе,
если от них не было никакого вреда добрым гражданам. Ведь и я, и ты сам
многое говорили и делали только лишь для того, чтобы угодить афинянам".
Критий, который был тогда еще другом Ферамена, возражал ему на это:
"Честолюбивые люди должны стараться во что бы то ни стало устранить тех,
которые в состоянии им воспрепятствовать. Ты очень наивен, если полагаешь,
что для сохранения власти за нами надо меньше предосторожностей, чем для
охранения всякой иной тирании: то, что нас тридцать, а не один, нисколько не
меняет дела". Некоторое время спустя, после того, как было казнено много
людей, часто совершенно невинных, и повсюду можно было заметить, как
сходятся граждане и с ужасом спрашивают друг у друга, какие новые порядки их
ожидают, - Ферамен снова выступил с речью, говоря, что без достаточного
количества политических единомышленников никакая олигархия не может долго
держаться. При таком положении вещей страх охватил Крития и прочих
правителей; особенно же они боялись, чтобы оппозиция не сгруппировалась
вокруг Ферамена. Они сочли себя вынужденными допустить к правлению три
тысячи граждан по составленному ими списку".(Там же, II, 3, 15)
Как видим, - тот же прием, что в 411 г. Только там было пять тысяч
отобранных клевретов, а здесь - три. Слова "допустить к правлению" означают,
что из числа этих трех тысяч предполагается формировать всю администрацию
города. Остальных граждан от любой общественной деятельности намерены
отстранить. Это - древний пример "классического" способа подрыва демократии.
Из всего народа выделяется некое элитарное меньшинство, достаточно
многочисленное, чтобы служить опорой тирании. Оно наделяется определенными
привилегиями и тем самым противопоставляется остальной массе граждан,
которых лишают политических прав и превращают в безликую и послушную толпу.
В условиях древних Афин, когда каждый гражданин был воином и имел оружие,
обреченное покорности большинство народа тиранам необходимо было разоружить.
Ксенофонт рассказывает, как это было сделано:
"Между тем правители устроили смотр граждан. Трем тысячам было
приказано собраться на горе, а прочим в другом месте. Затем им была дана
команда выступить в полном вооружении. Когда они расходились по домам,
правители послали лакедемонских солдат и своих приверженцев из числа граждан
отобрать оружие у всех афинян, кроме трех тысяч, попавших в список, снести
его на Акрополь и сложить в храм. После этого правители получили возможность
делать все, что им угодно, и много афинян пало жертвой их личной вражды;
многие также были казнены ради денег. Чтобы раздобыть необходимые средства
для уплаты жалованья гарнизону, они постановили, что каждый из правителей
может арестовать одного метэка, убить его и конфисковать его имущество в
казну. Они предлагали и Ферамену воспользоваться этим правом, но он возразил
им на это: "Не подобает тем, кто именуют себя лучшими гражданами, поступать
еще более несправедливо, чем сикофанты. И в самом деле, сикофанты, ведь не
лишали жизни тех, кого им удавалось обобрать, тогда как мы убиваем людей, ни
в чем не провинившихся, только для того, чтобы воспользоваться их
имуществом. Конечно это во много раз несправедливее, чем все то, что творили
сикофанты".(II, 3, 20)
Смешно слышать рассуждения о справедливости Ферамена, который отправил
на казнь ни в чем не повинных афинских стратегов. Впрочем, политические
преступники всегда любили рядиться в тогу добродетели. Но любая банда
злодеев не прощает отступничества. Отказом от соучастия в задуманном
преступлении Ферамен подписывает себе смертный приговор. Ксенофонт
продолжает свой рассказ:
"Тогда прочие соправители, видя, что он является помехой во всех их
предприятиях, и не дает им управлять по своему произволу, стали злоумышлять
против Ферамена, всячески клеветали на него и говорили, что он поносит
существующий государственный строй. Был созван Совет; на это собрание было
приказано явиться с кинжалами за пазухой юношам, имевшим репутацию наиболее
отважных. По прибытии Ферамена Критий, взойдя на кафедру, произнес следующую
речь: "Члены совета! У многих из вас, вероятно, появилась мысль, что слишком
много гибнет народу, - больше, чем необходимо. Но примите во внимание то,
что так бывает при государственных переворотах всегда и везде. Наибольшее
число врагов сторонники олигархического переворота, само собой разумеется,
должны иметь здесь в Афинах... Поэтому-то, с одобрения лакедемонян, мы и
установили этот государственный строй; поэтому-то, если до нашего сведения
доходит, что кто-либо враждебно относится к олигархическому правлению, мы
принимаем все возможные меры для устранения таких лиц".(II, 3, 23)
После этой откровенной преамбулы, речь переходит к главному предмету.
Критий продолжает:
"А если в рядах, поносящих новый государственный строй, окажется
кто-либо из нашей среды, мы должны его преследовать еще более энергично.
Такой случай, граждане, ныне налицо: оказывается, что находящийся здесь
Ферамен всячески добивается гибели - как нашей, так и вашей. В истинности
моих слов вы убедитесь, если обратите внимание на то, что никто еще не
выступал с таким резким порицанием существующих порядков, как присутствующий
здесь Ферамен; точно так же каждый раз, как мы хотим устранить с нашего пути
кого-либо из демагогов, мы наталкиваемся на сопротивление с его стороны...".
Далее следует экскурс в недалекое и весьма неблаговидное прошлое
Ферамена. Читателю его "деятельность" уже известна. Критий заканчивает свою
речь так:
"Можно ли щадить человека, который явно ищет лишь своей выгоды, нимало
не заботясь ни об общем благе, ни о своих друзьях? Зная о его политических
метаморфозах, можем ли мы не принимать предосторожностей, чтобы он не мог
поступить с нами так же, как поступил с другими? ... Если вы действительно
мудры, то будьте же более сострадательны к себе самим, чем к нему. Ведь если
он избегнет казни, это даст повод поднять голову многим нашим политическим
противникам, а его гибель отнимет последнюю надежду у всех мятежников, как
скрывающихся в нашем городе, так и бежавших за границу".(II, 3, 30)
Критию отвечает Ферамен. Сначала он оправдывается по поводу казни
стратегов - он, де, не обвинял их, а только рассказал, как было дело. Потом
говорит о казнях сикофантов и о том, как вместо них начали казнить богатых
добропорядочных граждан, ничем не связанных с демократией. Он был против,
так как это создавало враждебное к правительству настроение в городе. Он был
также против приглашения наемного гарнизона и против казни ни в чем не
повинных метэков. А главное, что он открыто выражал свою тревогу и советовал
не делать этих опасных ошибок. Далее идет основная аргументация против
Крития, представляющая Ферамена последовательным защитником интересов
"добрых граждан", т.е. как раз тех, кто заседает в Совете и будет сейчас
решать его судьбу. В передаче Ксенофонта Ферамен продолжает свою речь так:
"После всего сказанного - как вы думаете, следует ли по справедливости
считать человека, открыто подающего такие советы, благожелательным или же
предателем? Критий! Не те люди, которые препятствуют увеличению числа врагов
и дают способ приобрести как можно больше союзников, играют на руку врагу,
а, наоборот, те, которые несправедливо отнимают деньги у сограждан и убивают
ни в чем не повинных людей, безусловно содействуют увеличению числа
противников и своим низким корыстолюбием предают не только своих друзей, но
и самих себя".(II, 3, 43)
По поводу обвинения в постоянной смене лагеря оказывается у Ферамена
тоже есть оправдания, - он даже может поставить это себе в заслугу:
"Я же, Критий; все время неустанно борюсь с крайними течениями: я
борюсь с теми демократами, которые считают, что настоящая демократия -
только тогда, когда в правлении участвуют рабы и нищие, которые, нуждаются в
драхме, готовы за драхму продать государство; борюсь и с теми олигархами,
которые считают, что настоящая олигархия - только тогда, когда государством
управляют по своему произволу несколько неограниченных владык. Я всегда - и
прежде и теперь - был сторонником такого строя, при котором власть
принадлежала бы тем, которые в состоянии защитить государство от врага,
сражаясь на коне или в тяжелом вооружении".(II, 3, 48)
Защита Ферамена оказалась успешной, да и члены Совета, надо полагать,
были встревожены ситуацией, которая создавалась в результате "излишеств"
30-ти. Ксенофонт продолжает свой рассказ:
"Этими словами Ферамен закончил речь. Раздался одобрительный гул и
стало ясно, что сочувствие большинства на его стороне. Критий понял, что
если он позволит Совету голосовать вопрос о Ферамене, тот избегнет
наказания, а с таким решением он никак примириться не мог. Поэтому он после
предварительного совещания с соправителями вышел из помещения Совета и
приказал юношам, вооруженным кинжалами, занять места на ограде, так, чтобы
они были видны членам Совета. Затем он вернулся к Совету и сказал: "Члены
Совета! Я полагаю, что только тот достойным образом защищает своих друзей,
кто, видя, что они вовлечены в обман, приходит им на помощь и не позволяет,
чтобы этот обман продолжался. Я хочу в настоящем случае поступить таким же
образом; ведь стоящие там люди (т.е. юноши с кинжалами - Л.О.) говорят, что
они не позволят, чтобы я выпустил из рук человека, явно поносящего
олигархию. По новым законам правительство не имеет права казнить никого из
среды трех тысяч, если вы не примете большинством голосов соответствующего
постановления. Зато лиц, не включенных в список, правители могут казнить по
собственному усмотрению. Поэтому я, согласно желанию всех тридцати
правителей, вычеркиваю из списка вышеуказанного Ферамена, и мы предадим его
казни собственной властью".(II, 3, 50)
Так, в духе истинной тирании, закончился этот поединок. Ведь тирания
терпит даже видимость демократии лишь до тех пор, пока она послушно штампует
ее решения - в противном случае на сцене появляется сила. Что же касается
самой смертельной схватки двух бывших лидеров олигархии, то это - типичный
пример неизбежной борьбы за власть внутри самой тирании. На самый верх
поднимается наиболее свирепый и коварный.
После казни Ферамена террор в Афинах принимает массовый характер. Все
граждане, сколь-нибудь причастные к правлению демократов, бегут из города.
Среди них и Фрасибул. Ему удается собрать небольшой отряд - всего 70 человек
- и захватить расположенную в горах пограничную крепость Филу. Олигархи ее
осаждают, но их прогоняет сильный снегопад. Когда они во второй раз подходят
к стенам крепости, у Фрасибула уже 700 человек. Изгнанников воодушевляет
надежда вернуться в город, к брошенным домам и имуществу - они дерутся
отчаянно. Осаждающие же должны рисковать жизнью ради сохранения власти
тиранов. Дерзкой ночной вылазкой осажденные заставляют отряд олигархов
вернуться в город. Положение 30-ти становится шатким.
Конец их правления отмечен актом подлинного вандализма. Вот как это
описывает Ксенофонт:
"После всех этих событий тридцать правителей поняли, что их положение
стало далеко не безопасным, и поэтому остановились на мысли завладеть
Элевсином, чтобы иметь, в случае нужды, убежище. Дав приказ коннице
сопровождать их, правители с Критием во главе, отправились в Элевсин. Здесь
они устроили перепись местных жителей в присутствии всадников под тем
предлогом, что якобы желают выяснить число жителей и в какой вооруженной
охране они нуждаются. Они приказали всем по очереди подходить и
записываться, а записавшиеся должны были поодиночке через калитку проходить
к морю. На берегу ж моря были расставлены справа и слева всадники, и каждого
выходящего прислужники хватали и вязали. Когда все были связаны, правители
приказали гиппарху Лисимаху отвести их в город (Афины - Л.О.) и передать
одиннадцати. На следующий день правители собрали собрание в Одеоне вошедших
в список гоплитов и всех всадников. Ораторскую трибуну занял Критий и сказал
следующее: "Введенный нами, правителями, государственный строй преследует не
в меньшей мере ваши интересы, чем наши собственные. Вы пользуетесь
преимуществами, которые вам предоставляет этот строй, а потому должны
подвергаться и сопряженным с новым устройством опасностям. Мы с вами должны
решаться на одни и те же рискованные шаги и нести одинаковую
ответственность; поэтому вы должны подать голос за то, чтобы арестованные
элевсинцы были казнены". Затем он указал место, в которое каждый должен был
открыто класть свой камешек. Посреди же Одеона стоял вооруженный лаконский
гарнизон...".(II, 4, 8)
Собравшиеся послушно голосуют, и элевсинцев казнят. Как видим, способ
обеспечения верности своих сторонников путем навязывания им соучастия в
преступлении изобретен давно. Прискорбно констатировать, что этим актом
постыдного малодушия афинян завершается история Афинской демократии.
"Как?!" - воскликнет осведомленный читатель - "А Фрасибул и его
сторонники? Ведь они, помнится, изгнали тиранов и восстановили в Афинах
демократию". Да, - по внешности так оно и было. Фрасибул занимает Пирей.
Потом происходит сражение, в котором изгнанники одолевают приспешников
тирании. Критий убит. Олигархи отступают в Афины. Собрание "трех тысяч"
большинством голосов лишает власти правителей и они удаляются в Элевсин.
Избирают десять новых, из числа более умеренных олигархов. Те, кто был
непосредственно замешан в преступлениях тирании, настаивают на том, чтобы
оборонять город от "пирейцев". Другие - ратуют за соглашение с ними. Опять
просят помощи у спартанцев. Те сначала посылают связанного с олигархами
Лисандра, но вслед за ним - его противника, царя Павсания. Спарте
безразлично, кто победит в Афинах - военная мощь афинян сокрушена навсегда.
Под давлением Павсания достигнуто примирение сторон на следующих условиях:
вражда партий должна быть прекращена, объявляется политическая амнистия для
всех, кроме тридцати тиранов и их ближайших помощников. Те из горожан, кто
опасается народного мщения, может переселиться в Элевсин, забрав с собою
имущество.
Фрасибул и демократы входят в город. Спартанцы удаляются,
восстанавливаются все демократические учреждения и отмененные законы. Но...
учреждения еще не есть демократия! Или, лучше сказать, это совсем не та
демократия, которая некогда, по словам Перикла, сделала Афины школой всей
Эллады. Падение оказывается необратимым. Возрождается атмосфера
стяжательства, коррупции и взаимной вражды граждан. Да и кто стоит во главе
новой демократии? Тот самый Фрасибул, который незадолго до того в своих
личных интересах оклеветал сначала Алкивиада, а потом стратегов -
победителей сражения у Аргинусских островов.
Несмотря на амнистию и обязательство отказаться от сведения счетов,
начинается преследование тех, кого обвиняют в поддержке олигархов. Снова,
как плесень, множатся сикофанты. Вот несколько свидетельств об обстановке в
Афинах при новой демократии. Мы их находим в сохранившихся судебных речах
Лисия, относящихся к этому периоду. Например, защитительная речь, написанная
для сына Евкрата. Этот Евкрат, брат злополучного стратега (и богача) Никия
был казнен в 404 г. тиранами. Теперь, в 396 г., некий Полиох вносит
предложение о конфискации имущества у его сына. В речи Лисия, в частности,
говорится:
"Но более всего возмутительно поведение государственных деятелей:
ораторы предлагают не то, что полезнее всего отечеству, а вы постановляете
то, отчего они получат больше выгоды. Если бы народу была польза от того,
что одни получают чужое имущество, а у других оно незаконно конфискуется, то
у вас было бы основание оставлять без внимания наши речи: но вы все
признаете, что согласие есть величайшее благо для государства, а раздор -
причина всех бедствий, и что люди ссорятся друг с другом больше всего из-за
того, что одни хотят завладеть чужим имуществом, а у других отнимают то, что
у них есть. Это вы сами признали недавно, по возвращении на родину, и
правильно ваше суждение: вы еще помнили тогда о постигших вас бедствиях и
молили богов о том, чтобы граждане пришли к согласию, а не о том, чтобы
между гражданами был раздор и чтобы ораторы быстро разбогатели...".(XVIII)
Привлеку еще одного, известного нам, свидетеля. В комедии Аристофана
"Женщины в Народном Собрании", поставленной в 392 г., ее героине автор
поручает следующий монолог:
"Заботы одинаковы о городе
У всех нас. С печалью, с огорчением
Слежу я за разрухой государственной
И вижу: негодяи правят городом.
А кто поступит раза два порядочно,
Тот двадцать раз окажется мошенником.
Зовут другого, тот - подлее во сто крат.
Вы всех страшитесь, кто вам хочет доброго,
Смиренно отдаетесь злым врагам своим..."
(173 - 182)
Число примеров можно бы умножить, но довольно! нам ясно, что все
вернулось на круги свои, и демократия восстановлена в том неприглядном виде,
какой она приобрела накануне поражения Афин в Пелопоннесской войне. Кстати,
и от величия города, кроме безмолвных памятников былой славы на Акрополе,
мало что остается. Доблестная армия и флот не возродились - теперь афиняне,
в случае необходимости, предпочитают прибегать к услугам наемников.
Строительство прекратилось. Театр измельчал - после Еврипида история не
донесла до нас ни одного имени трагического поэта. Комедия же из остро
сатирической и гражданской превратилась в развлекательно-бытовую. Только
одиночки-скульпторы, ученые и философы, в своих мало кому из сограждан
известных творениях, еще сохраняют высокие традиции Афин эпохи расцвета
демократии. Город мало-помалу превращается в один из рядовых полисов Аттики.
Но, может быть, губительное падение нравов и утрата гражданских
доблестей были уделом только того поколения афинян, которые пережили смутные
времена конца V века, и демократия вновь обрела свои достоинства позднее?
Увы, это не так. Многочисленные свидетельства дальнейшего ее падения мы
находим в речах Демосфена, датированных уже второй половиной следующего
столетия. Вот только два коротеньких отрывка из его выступлений в Народном
собрании. В третьей речи против Филиппа Македонского, датированной 341
годом, он, напомнив афинянам о их былом достоинстве, говорит:
"А теперь все это распродано, словно на рынке, а в обмен привезены...
такие вещи, от которых больна вся Греция. Что же это за вещи? Зависть к
тому, кто получил взятку, смех, когда он сознается, снисходительность к тем,
кого уличают, ненависть, когда кто-нибудь за это станет порицать".
А в другой речи, в 330 г.("За Ксенофонта о венке") есть такое горькое
признание:
"... у всех греков, - не у каких-нибудь одних, но у всех одинаково, -
оказался такой урожай предателей, взяточников и богопротивных людей, какого
никогда еще не бывало прежде, насколько помнят люди".
По смыслу речи эти слова относились в первую очередь к Афинам. Что же
касается боеспособности афинян (для сопротивления экспансии Македонии), то
ее наглядно иллюстрирует следующий отрывок из первой речи Демосфена против
Филиппа (351 г.):
"... в том, что касается войны и военных приготовлений. - не
установлено, не налажено, не предусмотрено ничего. Поэтому, едва мы услышим
что-нибудь, как мы начинаем назначать триерархов и устраивать между ними
обмен имущества, разбирать вопрос об изыскании денег, после этого вдруг
решим посадить на корабли метэков и живущих самостоятельно
(вольноотпущенников - Л.О.), потом вдруг опять решим идти сами, потом вдруг
допустим заместительство (рабами - Л.О.), потом... словом пока это дело все
тянется, уже оказывается потерянным то, ради чего нужно было плыть".
Не удивительно, что при таком положении дел македонцы в 338 г. наголову
разбили коалицию греческих городов, которую удалось сплотить Демосфену. С
этого момента Афины, да и вся Греция, переходят на положение провинции
сначала Македонии, а затем Рима.
Но я перешагнул за границу того периода, который является объектом
нашего рассмотрения. Это было сделано только для того, чтобы подтвердить
необратимый характер нравственного падения афинян. Вернемся же к концу V
века. Мне остается упомянуть еще лишь об одном позорном событии, которое,
словно финальный аккорд, завершает печальную историю Афинской демократии - о
казни Сократа.