Остерман Лев. О, Солон! (История афинской демократии)

ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава 10
СИЦИЛИЙСКАЯ КАТАСТРОФА. АЛКИВИАД
В 420 г. стратегом избирают Алкивиада. Ему едва исполнилось 30 лет, но
он бесспорно - самая яркая и популярная личность в Афинах того времени. Эта
популярность простирается от восхищения до возмущения. Знатного рода,
племянник и воспитанник Перикла, он богат, красив, красноречив и уже
заслужил славу опытного и отважного воина. Но, быть может, в еще большей
степени популярность Алкивиада связана с его вызывающей расточительностью и
беспутством. Вот как пишет об этом Плутарх:
"Но с делами и речами государственного мужа, с искусством оратора и
мудростью сочетались непомерная роскошь повседневной жизни, разнузданность в
попойках и любовных удовольствиях, пурпурные, женского покроя одеяния,
волочившиеся в пыли городской площади, чудовищная расточительность... видя
все это, почтенные граждане негодовали и с омерзением отплевывались, но в то
же время страшились его презрения к законам и обычаям, угадывая в этом нечто
чудовищное и грозящее тиранией...".(Алкивиад, XVI)
Алкивиад первым надумал расписать стены своего дома картинами. Он
держит конный завод, что при отсутствии в Аттике природных пастбищ стоит
безумно дорого. Это вызывает неодобрение, но вместе с тем, как
свидетельствует далее Плутарх:
"... добровольные пожертвования, щедрость хорега, дары городу, в
пышности которых он не знал себе равных, слава предков, сила слова, красота
и крепость тела в соединении с воинским опытом и отвагой заставляли афинян
прощать Алкивиаду все остальное, относиться к нему терпимо и всякий раз
подбирать для его выходок самые мягкие названия, именуя их то шутками, то
даже добрыми делами...".(Там же)
Алкивиад - кумир аристократической молодежи. Несмотря на былую дружбу с
Сократом, он теперь не признает никаких принципов и нравственных
ограничений. На общественном поприще в Афинах впервые появляется крупный
деятель, чье честолюбие носит чисто эгоцентрический характер. Естественным
его качеством является цинизм. Для характеристики Алкивиада и его времени
уместно процитировать из Фукидида содержание переговоров афинян с мелосцами.
В 416 г. афинская экспедиция под командованием Алкивиада выступила
против колонии Спарты - острова Мелос. Перед высадкой афиняне направили на
остров послов с предложением о добровольной капитуляции. Надо полагать, что
послы получили инструкции от своего командующего. Подробности цитируемого
диалога, разумеется, вымышлены Фукидидом, которому он был известен только в
пересказе, но можно думать, что психология и логика его участников переданы
верно. Вот этот диалог в несколько сокращенном виде:
Афиняне: "... добивайтесь только того, что и вы, и мы по здравому
рассуждению считаем возможным. Ведь вам, как и нам, хорошо известно, что в
человеческих взаимоотношениях право имеет смысл только тогда, когда при
равенстве сил обе стороны признают общую для той и другой стороны
необходимость. В противном случае более сильный требует возможного, а слабый
вынужден подчиниться.
Мелосцы: Как нам по крайней мере кажется, полезно, - раз уж вы решили,
устранить вопрос о праве, говорить только о пользе, - чтобы вы не отменяли
понятия общего блага; чтобы с каждым человеком, находящимся в опасности,
поступала по пристойной справедливости... И это так же в наших интересах,
как и в ваших, тем более, что в случае падения вы подадите пример жестокого
возмездия.
Афиняне: Мы не падаем духом при мысли, что может наступить конец нашему
владычеству... Но заботу об этом вы уж предоставьте нам. Мы постараемся
показать вам, что пришли ради пользы нашего владычества, и будем говорить с
вами теперь о спасении вашего города, ведь мы не желаем такого господства
над вами, которое было бы для вас тягостно; напротив, мы хотим вашего
спасения к обоюдной выгоде.
Мелосцы: Но как же рабство может быть нам столь же полезно, как вам
владычество?
Афиняне: Потому что вам будет выгоднее стать подвластными нам, нежели
претерпеть жесточайшие бедствия. Наша же выгода в том, чтобы не нужно было
вас уничтожить.
Мелосцы: Но не согласитесь ли вы оставить нас нейтральными, не врагами
вам, а друзьями, с условием не вступать ни в один из союзов?
Афиняне: Ваша неприязнь вредит нам не столь сильно: ваша дружба в
глазах подвластных нам будет признаком нашей слабости, а вражда ваша -
доказательством мощи".(История, V, 89 - 95)
Интересная мысль - не правда ли? В заключительной части диалога
высказывается откровенное презрение к понятию чести, некогда столь
восхвалявшемуся великим Гомером и трагиками:
"Афиняне: "... Вы не поддадитесь, конечно, тому ложному чувству чести,
которое в явных и несущих позор и опасность положениях чаще всего толкает
людей на гибель. Действительно, многие заранее видели, что им предстоит, но
так называемое чувство чести соблазнительной силой этого слова довело их до
того, что они, склонившись перед ним, попадали в непоправимые беды, а затем
прибавляли к ним еще больший позор, скорее из-за своего постыдного
безрассудства, чем в силу неблагоприятных обстоятельств".(V, III)
Мелосцы, однако, капитулировать отказались - то ли у них сохранились
прежние представления о чести, то ли они надеялись на помощь спартанцев.
После длительной осады Алкивиад Мелос взял. По его приказу всех взрослых
мужчин перебили, а женщин и детей продали в рабство. И этот приказ отдал
воспитанник Перикла! Впрочем, надо думать, что его действия были
санкционированы афинским народом - на остров отправили 500 колонистов из
Афин. А ведь подобного приговора за десять лет до того не смог добиться от
Народного собрания свирепый Клеон.
Тем временем Афины оправились от последствий чумы и ущерба, понесенного
на первом этапе Пелопоннесской войны. Подросло новое поколение воинов. Стали
выдвигаться смелые проекты дальних походов. Не рискуя выступить против
грозных спартанцев, афиняне стремятся прибрать к рукам то, что "плохо
лежит". Им кажется, что таким объектом для них может послужить богатая
Сицилия. Захватнические аппетиты афинского демоса усиленно подогревает
Алкивиад. По свидетельству Плутарха он...
"... воодушевил толпу своими многообещающими планами и расчетами, так
что и юноши в палестрах, и старики, собираясь в мастерских и на полукружных
скамьях, рисовали карту Сицилии, омывающее ее море, ее гавани и часть
острова, обращенную в сторону Африки. На Сицилию смотрели не как на конечную
цель войны, а как на отправной пункт для нападения на Карфаген, для захвата
Африки и моря вплоть до Геракловых столпов...".(Никий, XII) Представился и
предлог: сицилийский город Эгиста обращается к Афинам за помощью в
междоусобной войне с другим городом, который поддерживают Сиракузы. Вот как
об этом рассказывает Фукидид:
"Афиняне созвали Народное собрание. Услышав, наряду с завлекательными и
не соответствующими действительности донесениями своих посолов, также и
сообщение посольства Эгисты о том, что в государственной казне и храмах
эгистян хранится много денег, постановили отправить в Сицилию эскадру из 60
кораблей. Стратегами с неограниченными полномочиями были выбраны Алкивиад,
сын Клиния, Никий, сын Никерата, и Ламах, сын Ксенофана. Они получили приказ
оказать помощь эгистянам... в остальном же поступать таким образом, как они
сочтут наилучшим для афинян".(История, IV, 8)
Последняя фраза подразумевает расширение сферы военных действий на
острове.
Спустя пять дней Народное собрание собирается снова - для обсуждения
практических мероприятий по подготовке экспедиции. Однако на нем неожиданно
разгорается дискуссия о целесообразности всего похода. Ее начинает выбранный
стратегом против воли Никий. К тому времени Никий - человек уже пожилой и
очень богатый. Он не скупится на подарки афинскому народу, притом пользуется
репутацией храброго военачальника. Однако Плутарх дает ему иную
характеристику. Он пишет:
"Пугливый и нерешительный от природы, он удачно скрывал свое малодушие
во время военных действий, так что походы завершал неизменной победой.
Осмотрительность в государственных делах и страх перед доносчиками казались
свойствами демократическими и чрезвычайно усилили Никия, расположив в его
пользу народ, который боится презирающих его и возвышает боящихся".(Никий,
II)
Так или иначе, но у Никия достаточно опыта, чтобы понять всю опасность
авантюрного замысла Алкивиада, выполнение которого теперь ложится на его
плечи. К тому же он очень недолюбливает Алкивиада. Перспектива делить с ним
командование столь неприятна, что Никий решается выступить против уже
принятой народом псефизмы. Он подробно анализирует военную ситуацию. Вот
некоторые отрывки из его речи:
"Я утверждаю, что отправляясь в Сицилию, вы оставляете у себя в тылу
множество врагов, а там приобретете еще новых. Быть может, вы все же
считаете, что заключенный вами мир (со Спартой - Л.О.) будет достаточно
прочен. Пока вы воздерживаетесь от новых предприятий, мир на словах будет
существовать... как только они увидят, что силы наши раздроблены (а к этому
мы теперь как раз и стремимся), то нападут на нас... Поэтому нам следует
тщательно взвесить все это, чтобы не подвергать наш город опасностям в
настоящем его непрочном положении и не стремиться к расширению нашего
владычества, пока мы не закрепим того, что имеем. ... Сицилию же -
отдаленную страну с многочисленным населением - если даже и покорим, то едва
ли будем в состоянии надолго удержать там наше владычество. И сколь
неразумно нападать на страну, господство над которой нельзя удержать даже
после победы, зная, что при неудаче мы окажемся в гораздо худшем положении,
чем раньше".(Фукидид. История, VI, 10)
Никий совершенно прав и нам теперь ясно, почему сиракузцы сначала не
могли поверить в то, что афиняне затеяли против них войну. Однако, как
опытный оратор, Никий знает, что одной правоты недостаточно для того, чтобы
склонить на свою сторону возбужденный заманчивыми обещаниями народ.
Необходимо еще и опорочить своего оппонента, бросить тень на мотивы его
обещаний. Поэтому, без лишнего стеснения, Никий включает в свою речь выпад
против Алкивиада:
"И если кто, восхищаясь своим избранием в стратеги, тем более, что он
для этой должности слишком молод, советует вам выступить в поход, имея при
этом в виду только личные выгоды, то есть желая вызвать всеобщее удивление
своим конским заводом (а так как содержание его стоит больших денег, то
надеется также извлечь для себя и денежную выгоду на должности стратега), то
не позволяйте ему прославиться ценой опасности для нашего города. Поверьте
мне: люди такого склада как он, - не только расточители в собственном доме,
но и опасны для государства. Дело, однако, слишком серьезно, чтобы
недостаточно зрелые люди могли глубоко продумать и твердо вести его".(Там
же, VI, 12)
Заканчивает Никий патетически:
"С тревогой смотрю я на сидящих здесь юнцов, сторонников этого
человека, и потому обращаюсь к вам - люди старшего поколения - с
настоятельной просьбой: не дать рядом сидящему запугать себя, не позволить
упреками в трусости голосовать против войны и не увлекаться, подобно этим
юнцам, гибельной страстью к завоеванию далеких стран". (VI, 13)
Но противник Никия тоже искушен в словесных баталиях. Алкивиад начинает
ответную речь с того, что старается обратить в свою пользу выдвинутые против
него обвинения:
"Афиняне! У меня больше прав, чем у других, быть военачальником (я
должен начать так, поскольку Никий выступил здесь с нападками против меня),
и к тому же я полагаю, что я достоин этой должности. Ведь тем, за что меня
здесь упрекают, я и мои предки стяжали себе славу, и принесли пользу
отчеству. Действительно, великолепие моего снаряжения для Олимпийских игр
внушило эллинам даже более высокое представление о нашей мощи, чем она была
в действительности, хотя прежде они считали, что война нас совершенно
истощила. Я выступил на состязании с семью колесницами (чего не делал еще ни
один частный человек до меня) и одержал победу, получив первую, вторую и
четвертую награды, да и во всем остальном снаряжении я оказался вполне
достойным такой победы. Ведь подобные свершения в силу обычая приносят
почет, а возможность их служит доказательством нашего могущества".(VI, 16)
Речь идет об Олимпийских играх 416 года.(Победам в спортивных
состязаниях еще в глубокой древности придавали политическое значение!).
Далее следует смелый софистический пассаж, очень характерный для
эгоцентрической психологии оратора:
"Совершенно справедливо, что человек, сознающий свое превосходство, не
относится к другим как равным себе, так же, как бедствующий ни с кем не
делит своей участи. Подобно тому, как оставляют людей в несчастьи, избегая
общения с ними, так не следует обвинять и счастливцев за их пренебрежение к
людям...".(Там же)
В этом пассаже не только самовыражение Алкивиада, но и характеристика
нравственного уровня аудитории, к которой он обращается.
"Я знаю, - продолжает Алкивиад, - что подобных людей и вообще людей в
какой-то области выдающихся ненавидят при жизни (особенно равные им, да и
все те, с кем им приходится общаться). Зато после их смерти иные даже
притязают на родство с ними (хотя бы и неосновательное), а их родной город
не отрекается и не осуждает их, а напротив, восхваляет как благодетелей
родины. Вот к чему я стремлюсь, и оттого-то моя личная жизнь подвергается
нападкам. Вы же должны судить о том, хуже ли я других управляюсь с
государственными делами...".(Там же)
Далее следуют аргументы в пользу войны в Сицилии, касающиеся главным
образом неорганизованности и неискушенности сицилийцев в военном деле. В
конце речи Алкивиад обращает против Никия его апелляцию к старшему
поколению:
"Итак, пусть не отвратит вас от похода речь Никия, внушающая
бездеятельность и сеющая рознь между старшим и младшим поколениями. Подобно
нашим отцам, которые все вместе - и стар, и млад - принимали решения и
возвысили наш город до нынешнего могущества, старайтесь и вы с присущим вам
взаимопониманием еще более возвеличить его. Помните, что юность и старость
друг без друга бессильны. Напротив, правильное смешение некоторого
легкомыслия, умеренности и точного расчета, пожалуй, наиболее важно в
государственных делах".(VI, 18)
Алкивиад победил - решение о Сицилийском походе было подтверждено.
Назначение всех трех стратегов тоже осталось в силе.
Когда афинский флот был уже почти готов к отплытию, случилось
происшествие, взбудоражившее весь город. Древние греки почитали бога Гермеса
охранителем дорог, и каменные столбы с его изображением - гермы - стояли во
множестве на улицах города. И вот, в одну ночь большая часть герм осквернена
- изображения Гермеса повреждены. Афиняне подозревают заговор. Начинаются
лихорадочные поиски злоумышленников. Назначена награда за донос. Про гермы
никто ничего сообщить не может, зато доносят о том, что "золотая молодежь" в
ночных попойках издевается над таинством мистерий, пародирует их. Называют,
в частности, и Алкивиада. Его враги стараются раздуть дело.
Участием в особых очистительных обрядах, процессиях и священных плясках
мистерий древние греки готовили свои души к беспрепятственному переходу в
загробный мир (см. Приложение 1). Поэтому к мистериям относились очень
серьезно и обвинение в надругательстве над ними было тяжким. Алкивиад
требует немедленного суда, но обвинители, опасаясь возмущения войска,
добиваются отплытия флота.
После этого в Афинах начинается настоящая "охота на ведьм". Для
описания ее предоставлю слово Фукидиду:
"... после отплытия эскадры в Сицилию афиняне вновь взялись за
расследование по делу о мистериях и гермах. При этом, не проверяя
достоверность сведений доносчиков, афиняне в своей подозрительности
принимали все показания без проверки. Так, на основании доносов и улик
негодяев, хватали и бросали в тюрьму многих безупречных людей.
Представлялось предпочтительным - путем строгого расследования все же
выяснить, дело, чем допустить, чтобы какой-нибудь на вид благонамеренный
человек, раз уж он навлек на себя подозрение, избежал пристрастных допросов.
... Все это дело о гермах и мистериях, казалось им, указывает на некий
заговор для установления в Афинах олигархии и тирании. Раздраженные такими
подозрениями афиняне уже бросили в тюрьму многих знатных людей, и так как
конца дела не было видно, то, все более распаляясь, стали хватать и бросать
в тюрьму еще большее количество граждан".(История, VI, 53)
Эпизод, который далее описывает Фукидид, типичен для "правосудия"
разъяренной толпы.
Основанием для обвинения оратора Андокида было только то
обстоятельство, что герма, стоявшая против его дома, повреждена не была. Его
арестовали. Народ требует казни. Но происходит следующее:
"Наконец один узник, - рассказывает Фукидид, - особенно подозреваемый
по делу о гермах, по совету одного из сотоварищей по заключению сделал
признание - истинное или ложное - я не могу сказать: об этом строились лишь
различные догадки и никто тогда определенно не знал, да и теперь не знает,
кто же в самом деле были преступники. Сотоварищ убедил его сделать
признание, указав на то, что даже если он и не виноват, то все же ему
следует признаться и просить снисхождения. Таким образом он и спасет свою
жизнь и положит конец подозрениям в городе. Шансов на спасение будет больше,
если он в надежде на прощение во всем признается, чем если он, отрицая свою
виновность, предстанет перед судом. Итак, он показал на себя и на других по
делу об осквернении герм. Афиняне, которых крайне угнетало, что нельзя было
напасть на след вражеских происков, с радостью восприняли это, по их мнению,
истинное признание. Сам доносчик и сотоварищи им не оговоренные, были тотчас
же освобождены. Оговоренных же им людей, кого могли найти, после
чрезвычайного судебного процесса казнили. Успевших бежать заочно присудили к
смертной казни и объявили награду за их головы. Однако и при этом судебном
процессе никто не мог сказать: были ли осужденные казнены справедливо".(VI,
60)
После чего Фукидид меланхолически замечает:
"Впрочем, для прочих граждан города такой исход дела все же казался
неоспоримо полезным".(Там же)
В этом замечании - психология афинянина той поры. Попрание
справедливости и казнь быть может ни в чем не повинных людей не кажется ему
чем-то ужасным. Кстати, об этом свидетельствует и Плутарх. Пять столетий
спустя в биографии Алкивиада он, пересказывая тот же эпизод, включает
(похоже, что с пониманием) в аргументацию сотоварища Андокида следующее
замечание:
"Наконец, того же требуют и соображения общего блага: ценою жизни
немногих и к тому же сомнительных личностей будет спасено от гнева толпы
множество безупречно порядочных людей".(Алкивиад, XXI)
Но вернемся к судьбе Алкивиада. Вопрос с гермами как будто выяснился,
но оставалось кощунственное издевательство над мистериями. Напомню, что к
таинству мистерий афиняне относились очень серьезно. И тут все страсти
обращаются против Алкивиада. Любовь к роскоши, эксцентричность и высокомерие
Алкивиада, вкупе с приписанным ему надругательством над мистериями,
заставляют неустойчивый в своих симпатиях демос круто изменить отношение к
недавнему кумиру. Все только и говорят, что Алкивиад стремится к тирании и,
вернувшись победителем из Сицилии, уничтожит демократию. Решено вызвать его
в Афины и предать суду. Соответствующий приказ посылают в Сицилию на
быстроходном государственном корабле "Саламиния".
Арестовать Алкивиада в присутствии воинов посланцы афинского народа не
решаются. Он же, сделав вид, что подчиняется приказу, всходит на корабль, но
на первой же стоянке у берегов Греции, покидает его и направляется в Спарту.
Неожиданный отзыв Алкивиада из армии обескуражил афинян. Плутарх
свидетельствует, что
"... после его отъезда воины пришли в уныние, предчувствуя, что под
командованием Никия война затянется надолго - казалось, стрекало, понукавшее
всех и каждого к решительным действиям, исчезло...".(Там же)
Фукидид подробно описывает ход военных действий в Сицилии. Нам нет
нужды следовать этому описанию. Никий сперва долго крейсировал вдоль берегов
острова, потом высадился, но медлил со штурмом Сиракуз, дав время
противникам опомниться и собрать силы. Потом начал окружать город стеной и
прозевал прибытие подкреплений из Спарты. Я процитирую описание решающего
сражения при Сиракузах, но сначала познакомимся с документом, наглядно
рисующим разложение афинского войска. На второй год войны Никий посылает
следующее донесение в Афины:
"... С тех пор, как мы потеряли превосходство над врагом, наши слуги
бегут к неприятелю; часть наемников, насильно завербованных во флот, сразу
же стала разбегаться по разным городам Сицилии; другая же, соблазнившись
сначала высоким жалованием и больше стремясь обогатиться, нежели воевать,
увидев, что неприятельский флот и остальные боевые силы, вопреки ожиданию,
готовы сопротивляться нашим, начала либо переходить к неприятелю, либо
бежать кто куда может (а Сицилия велика). Нашлись даже и такие, которые
купив себе рабов из Гиккары, поставили их на свое место с согласия
триерархов, и это послужило причиной падения боеспособности флота".(Фукидид.
История, VII, 13)
Какая жалкая картина! И это потомки тех, кто отразил нашествие персов,
героев сражений при Потидее и у Саламина!
Никий просит отставки и рекомендует отозвать войско. Афиняне войско не
отозвали и не приняли отставки Никия. На помощь, под его начало прислан
стратег Демосфен с 73 кораблями и пятью тысячами гоплитов. Он настаивает на
немедленном штурме Сиракуз. Никий не решается. В результате Демосфен сам
ведет на приступ прибывшие с ним свежие части. Сражение разыгрывается ночью,
на господствующей над городом цепи холмов - "Эпиполы". И Фукидид в своей
Истории, и Плутарх в биографии Никия с одинаковой живостью описывают это
роковое для афинян сражение. По существу произошедшего оба описания
совпадают. Процитирую Плутарха:
"Итак, Демосфен ночью ударил с пехотой на Эпиполы, часть врагов
истребил, не дав им опомниться, обороняющихся же обратил в бегство. Не
довольствуясь достигнутым, он продвигался дальше, пока не столкнулся с
беотийцами (прибывшими из Пелопоннесса - Л.О.). Сомкнутым строем, выставив
копья, беотийцы первыми с криком бросились на афинян и многих сразили. Во
всем войске Демосфена (куда более многочисленном - Л.О.) сразу поднялся
страх и смятение. Обратившиеся в бегство смешались с теми, кто еще теснил
противника; тем, кто рвался вперед, путь преграждали свои же, охваченные
ужасом, и они сбивали друг друга с ног, и падали друг на друга, и принимали
бегущих за преследующих и друзей за врагов".(Никий, XXI)
Как тут не вспомнить для сопоставления великолепный маневр афинян под
командованием Мильтиада в Марафонской битве! Но слушаем дальше:
"Все смешалось, всеми владел страх и неуверенность, обманчиво мерцала
ночь, не беспроглядно темная, но и не достаточно светлая, как всегда бывает
при заходе луны, движущаяся масса человеческих тел бросала густую тень;
тусклый свет, в котором ничего нельзя было толком разглядеть, заставлял из
страха перед врагом с подозрением вглядываться в лицо друг друга, - все это,
вместе взятое, привело афинян к страшной, гибельной развязке".(Там же)
А что "вместе взятое"? Да ничего, кроме паники и небоеспособности!
Плутарх продолжает:
"Случилось так, что луна светила им в спину и они все время оставались
скрытыми собственной тенью, так что неприятель не видел ни мощи их оружия,
ни его великолепия, щиты же их врагов, отражая сияние луны, сверкали ярче, и
казалось, что их больше, чем было на самом деле".(Там же)
Любопытная трактовка ситуации. Ребенку ясно, что освещение на поле боя
для рукопашной схватки было в пользу афинян - они лучше видели врага. Но
если рассчитывать не на бой, а на устрашение противника видом своего оружия,
тогда конечно...
"Враги продолжали теснить со всех сторон, - завершает свой рассказ
Плутарх, - и кончилось тем, что когда силы афинян иссякли, они предались
бегству, и одни были сражены врагами, другие - своими же, третьи погибли,
сорвавшись с кручи. Тех, которые рассеялись и блуждали по округе, с
наступлением дня догнала и перебила вражеская конница. Афинян пало две
тысячи, а из уцелевших лишь немногие сохранили свое оружие".(Там же)
Демосфен предлагает покинуть Сицилию пока время года допускает
мореплавание и афиняне еще господствуют на море. В войсках - упадок духа,
много больных (лагерь стоит в болотистой низине), положение безнадежно.
Никий боится ответственности. Надо хотя бы отойти от Сиракуз, где лагерь
афинян расположен очень невыгодно. Их корабли уже приготовились к отплытию,
но тут случается... лунное затмение. Суеверный Никий приказывает остаться на
предписанные прорицателями трижды девять дней.
Когда по истечении этого срока афинские корабли пытаются выйти в
открытое море, сиракузяне их не выпускают. Начинается морской бой в тесноте
небольшой бухты. С каждой из сторон в сражении участвует примерно по 200
кораблей. В этих условиях мореходное искусство афинян преимущества не дает.
Для тарана нет возможности развернуться и набрать скорость - все решают
рукопашные схватки борт о борт. Сиракузяне дерутся лучше и заставляют
противника повернуть к берегу. Решительной победы не было - обе стороны
потеряли три четверти своих кораблей. Но когда на следующее утро Никий и
Демосфен, намереваясь повторить попытку прорыва морем, хотят посадить
команды на уцелевшие корабли, подавленные неудачей люди отказываются взойти
на борт. Приходится отступать посуху, бросив остатки флота.
Далее у Фукидида следует горестное описание отступления афинян -
неведомо куда, в постоянном окружении, в чужой стране, через завалы и
засеки, без продовольствия и надежды на спасение. Сиракузяне, не принимая
сражения, обстреливают отступающих со всех сторон, налетают конницей.
Боеспособные отряды афинян, передовой - Никия и арьергардный - Демосфена,
оторвались друг от друга. Отряд Демосфена был окружен и сдался. Та же участь
постигла затем отряд Никия. Обоих стратегов взяли в плен и казнили.
Остальных пленных отправили на работы в каменоломни или продали в рабство.
Разгром был сокрушительный. Афиняне потеряли более 200 триер и около 50
тысяч человек, в их числе - весь цвет своей молодежи. Характерна реакция на
известие об этом афинского народа. Фукидид свидетельствует:
"Когда весть об этом пришла в Афины, там долго не хотели верить даже
надежным сообщениям самых уважаемых воинов, которым с трудом удалось
спастись после разгрома, что все их военные силы в Сицилии окончательно
уничтожены. Наконец, афиняне узнали правду и тогда яростно набросились на
тех ораторов, которые рьяно поддерживали план морской экспедиции. Словно бы
не они сами вынесли решение о походе. Они были раздражены также против
прорицателей, толкователей знамений и вообще на всех, кто, ссылаясь на
внушение божества, вселял в них перед отплытием надежду овладеть
Сицилией".(VIII, 1)
Ну что ж. Нам это уже знакомо - народ всегда прав и ищет виноватых. К
его величайшей досаде главный "виновник" несчастья недосягаем. Но его
причудливая, авантюрная карьера не окончилась. Афинян ожидает еще множество
сюрпризов. Об этом - в следующей главе.
Однако прежде, одно, необходимое на мой взгляд, замечание. У читателя
может возникнуть недоумение. Как же так? В главе 3 говорилось о том, что
боевой дух афинян, разгромивших персов, был следствием установления
демократии. Теперь демократия еще расширилась и вдруг такая постыдная
катастрофа.
Наверное, дело в том, что демократия - это не только форма
государственного устройства, но и существо общественной жизни. В войне с
персами афинян сплачивала самоотверженная решимость отстоять свою свободу и
новообретенные гражданские права. Теперь - каждый был за себя и помышлял
лишь о дележе военной добычи. Если демократия сцементирована общим
стремлением граждан послужить своему отечеству, - она неодолима. Но если она
становится пустой оболочкой, полем для игры своекорыстных интересов, - она
легко рассыпается как домик из песка. Первым следствием разложения
демократии является падение воинской дисциплины и боеспособности ее армии.