Остерман Лев. О, Солон! (История афинской демократии)

ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава 6.
ПЕРИКЛ (продолжение)
Годы испытаний
В предыдущей главе упомянуто, что в то время, как Афины были заняты
своим строительством и богатели на морской торговле, тучи на Западе
сгущались. К концу четвертого десятилетия атмосфера стала предгрозовой.
Нарастало напряжение и в самой Афинской империи. Восстания на Эвбее и Самосе
Периклу удалось подавить, но угроза целостности империи могла возникнуть
снова в любом ее месте. Фукидид констатирует:
"Поводами к восстаниям союзников служили (наряду с другими) главным
образом недоимки при уплате дани и при поставке кораблей, а также
встречавшиеся иногда уклонения от военной службы. Действительно, афиняне
строго взыскивали недоимки, не останавливаясь перед принудительными мерами.
Поэтому-то власть афинян стала в тягость людям, не привыкшим к притеснениям
и не склонным их переносить".(История, I, 99)
И далее:
"Таким образом большинство эллинов было настроено против афинян: одни
желали избавиться от их господства, другие же страшились его".(Там же, II,
8)
"Логика" афинян в этом вопросе хорошо видна из речи афинских послов в
Спарте, на Совете государств Пелопоннесского союза. Вот она (в передаче
Фукидида):
"... искони уже так повелось на свете, что более слабый должен
подчиняться сильнейшему. Вместе с тем, по нашему мнению, мы достойны нашей
власти, да и вы сами в недавнее время думали так же. Теперь вы, думая о
своей выгоде, ссылаетесь на справедливость. Но соображения справедливости
никого еще не заставили упустить представившийся случай расширить свое
могущество с помощью силы. И следует похвалить тех, кто, несмотря на
врожденное людям стремление властвовать над другими, все-таки управляет
справедливее, чем это необходимо при существующей мощи их державы".(I, 76)
Ну что можно сказать? Типично имперская идеология - вечная, на все
времена!
Атмосфера все сгущалась и наконец гроза разразилась. Как обычно, она
началась издалека. Уже упоминалось, что главным соперником Афин был Коринф с
его мощным флотом, который афиняне вытеснили из Эгейского моря. У
северо-западного побережья Греции в Ионическом море находился остров Керкира
(ныне о. Корфу) - бывшая колония Коринфа, давно порвавшая со своей
метрополией. Керкиряне тоже имели сильный флот. В 433 г. между Коринфом и
Керкирой вспыхнул военный конфликт. Остров не входил в состав АФинской
империи, но керкиряне обратились за помощью к Афинам. Фукидид так передает
речь их послов:
"Теперь дело идет уже не о Керкире, а о самих Афинах: плохую услугу
оказывает Афинам тот, кто тщательно обдумывая настоящее положение, все же не
решается, ввиду предстоящей и почти что неизбежной войны (Афин с
Пелопоннесским союзом - Л. О.) вступить в союз с нашим городом... Теперь
ведь у эллинов есть только три значительных флота: ваш, наш и коринфский.
Если вы допустите объединение двух последних флотов, и если коринфяне нас
покорят, то вам придется потом одновременно сражаться на море с керкирянами
и пелопоннесцами. Если же вы примете нас в союз, то сможете, усилив свой
флот нашими кораблями, успешно вести войну с ними".(I, 36)
Периклу не хотелось ввязываться в войну. Он ограничился тем, что послал
"символическую" эскадру в составе 10 кораблей с приказом не вступать в
сражение, если только дело не дойдет до высадки коринфян на Керкиру.
Вступить, однако, пришлось и даже послать дополнительную, более мощную
флотилию. Морское сражение не принесло решительной победы ни одной стороне,
но коринфяне теперь имели все основания жаловаться возглавлявшим
Пелопоннесский союз спартанцам на военное вмешательство Афин.
Другой конфликт между теми же двумя соперниками вспыхнул на следующий
год на далеком севере. Еще одна бывшая колония Коринфа, прибрежный город
Потидея, вошедший некогда в состав Делосского морского союза, теперь
вознамерился освободиться от владычества афинян. Потидея обратилась за
помощью к Коринфу и пелопоннессцы послали туда две тысячи добровольцев.
Афиняне снарядили военно-морскую экспедицию и осадили Потидею. Они понимали,
что если допустят отпадение города от союза, то это будет началом распада
всей империи.
Таким образом, медленно, но неуклонно имперские интересы втягивали
Афины в войну. Возник еще и малозначительный сам по себе конфликт с соседним
Афинам городом Мегарой из-за беглых рабов и пограничных земель. Мегарцы
убили афинского посла, на что афиняне ответили отказом допуска мегарских
купцов в Пирей ("Мегарская псефизма"). Гористой Мегаре, целиком зависевшей
от подвоза продовольствия морем, это грозило голодом. Мегара тоже входила в
Пелопоннесский союз. Вслед за Коринфом она жалуется на Афины в Спарту.
Спартанцы и сами обеспокоены ростом афинского могущества. Еще со времен
Фемистокла у них были основания подозревать афинян в коварстве. И все же они
медлили. В конце лета 432 г. в Спарте собрался Совет Пелопоннесского союза.
Коринфяне требовали решительных действий. Согласно Фукидиду их представитель
заявил на Совете:
"... Нет сомнения, что этот город, ставший тираном Эллады, одинаково
угрожает всем: одни города уже в его власти, а над другими он замышляет
установить свое господство. Поэтому давайте немедленно выступим против него
и поставим его на место, чтобы впредь не только самим жить в безопасности,
но и освободить порабощенных ныне эллинов".(I, 124)
Решение о войне принято, но спартанцы не торопятся выступать в поход.
Они шлют в Афины одно посольство за другим. Сначала требуют очистить город
от "Килоновой скверны". Придется пояснить, что это такое. За двести лет до
описываемых событий некий Килон пытался стать тираном в Афинах. Попытка не
удалась. Сторонники Килона оборонялись в Акрополе, потом сдались на условии
свободного ухода из города. Однако осаждавшие, ворвавшись на Акрополь,
начали кровавую расправу. Напрасно заговорщики искали защиты у алтарей - их
перебили и там. Это святотатство и получило название "Килоновой скверны".
Так вот. В нем принимали участие далекие предки Перикла. Требование
"очистить город" означало изгнание Перикла из Афин.
Затем спартанцы предписывают снять осаду с Потидеи, вернуть
независимость Эгине, но в первую очередь - отменить "Мегарскую псефизму".
Наконец, в Афины являются спартанские послы с заявлением, что...
"Лакедемоняне желают мира и мир будет, если вы признаете независимость
эллинов" (т.е. всех греков Афинской империи - Л. О.).(I, 139)
Это длилось долго - более 9 месяцев. Афиняне на все отвечали
решительным отказом. Чем объяснить такую неуступчивость? Ведь Перикл, как мы
знаем, отнюдь не был любителем военных действий. Плутарх выдвигает довольно
неожиданную версию, обвиняя Перикла:
"... он, опасаясь суда, раздул медленно тлевшее пламя войны в надежде,
что обвинения рассеются и зависть смирится, когда граждане во время великих
событий и опасностей вверят отечество ему одному как человеку уважаемому и
авторитетному. Так вот какие указываются причины, по которым он не дозволил
сделать уступку спартанцам. Но истина неизвестна".(Перикл, XXXII)
Что за суд? В чем обвинения? Надо в этом разобраться. Все годы своего
правления в качестве стратега-автократора Перикл пользовался поддержкой
большинства в Народном собрании. Но это вовсе не значит, что у него не было
врагов и хулителей. Были, и очень активные. Он подвергался нападкам с трех
сторон. Со стороны аристократов - за поддержку демократии. Со стороны
крайних демократов - за единовластие. Наконец, со стороны религиозных
консерваторов и ревнителей старины - за покровительство ученым, философам и
софистам, а особенно за поощрение возмутительной вольности поведения своей
жены. Авторы комедий третировали Перикла неотступно. Его корили за гордость,
обзывали лентяем, трусом и тираном. Особенно доставалось его личной жизни:
он-де развратник, плохой отец сыновей от первого брака, его Аспасия - шлюха,
сводня, сын ее от Перикла - бастард. Дошло до того, что его обвиняли в
убийстве Эфиальта. Перикл не обращал внимания на эти "булавочные уколы".
Однако к 433 году атаки на него приняли угрожающий характер. По
окончании 10-летнего срока остракизма в Афины вернулся Фукидид из Алопеки.
Ему вновь удалось консолидировать оппозицию против Перикла. И она начала
действовать. Как мы уже знаем, в 432 году ретроградам удалось провести в
Народном собрании суровый закон против тех, кто отрицает существование богов
или обучает новым взглядам на небесные явления. Анаксагору пришлось бежать
из Афин. Автор комедий Гермипос возбудил в суде дело против Аспасии, обвинив
ее в нечестии и богохульстве. Ей грозила казнь. Невежественная толпа готова
была расправиться с ней за попрание дедовских обычаев, за возвышенные беседы
в кругу философов и ученых. Защитником своей жены, как иностранки, выступил
в суде Перикл. С большим трудом ему удалось умолить судей вынести
оправдательный приговор.
Затем один из каменотесов, безусловно подкупленный, привлек к суду
Фидия, обвинив его в краже золота из облачения Афины-Парфенос. Обвинение
провалилось, но на смену ему пришло новое - опять в нечестии. Фидий, мол,
изобразил на щите Афины в сцене битвы с амазонками себя и Перикла. Возможно,
что так оно и было. Фидия бросили в тюрьму, где он умер от болезни (есть
другая версия его конца). По окружению Перикла явно велась "пристрелка". Вот
почему Плутарх предполагает, что Перикл опасался суда и над ним самим.
Аристофан в комедии "Ахарняне" (425 г.) преподносит зрителям прямо-таки
издевательскую версию начала войны. Герой комедии, земледелец Дикеополь
говорит:
"Но вот в Мегарах, после игр и выпивки
Симефу - девку молодежь похитила.
Тогда мегарцы, горем распаленные,
Похитили двух девок у Аспасии.
И тут война всегреческая вспыхнула,
Три потаскушки были ей причиною.
И вот Перикл, как олимпиец, молнии
И громы мечет, потрясая Грецию.
Его законы, словно песня пьяная:
"На рынке, в поле, на земле и на море
Мегарцам находиться запрещается".
Тогда мегарцы, натерпевшись голода,
Спартанцев просят отменить решение,
Что из-за девок приняли афиняне.
А нас просили часто - мы не сжалились.
Тут началось бряцание оружием".
(524 - 539)
Позже (в 421 г.) в комедии "Мир" Аристофан излагает ту самую версию - о
стремлении Перикла за войной укрыться от суда народа, - которую повторяет
Плутарх. Но поверить в это трудно. Несмотря на нападки, авторитет Перикла
еще непререкаем. Спустя несколько месяцев вся Аттика по его призыву тронется
с насиженных мест.
В чем же дело? Почему все-таки Перикл так неуступчив? Послушаем его
самого. Фукидид пересказывает речь Перикла в Народном собрании во время
последнего посольства спартанцев. Вот ее фрагмент:
"Лакедемоняне уже давно открыто замышляют против нас недоброе, а теперь
- особенно... ныне они выступают уже не с жалобами, как прежде, а с
повелениями. Действительно, они приказывают нам снять осаду Потидеи,
признать независимость Эгины и отменить мегарское постановление. И, наконец,
недавно прибывшие и присутствующие здесь послы даже объявляют, что мы сверх
того должны еще признать и независимость эллинов. Не думайте, что война
начнется из-за мелочей, если мы не отменим мегарского постановления. Именно
это они чаще всего и выставляют доводом и постоянно твердят: отмените
мегарское постановление, и войны не будет. Пусть вас не тревожит мысль, что
вы начали войну из-за пустяков. Ведь эти пустяки предоставляют вам удобный
случай проявить и испытать вашу силу и решимость. Если вы уступите
лакедемонянам в этом пункте, то они тотчас же потребуют новых, еще больших
уступок, полагая, что вы и на этот раз также уступите из страха. Если же вы
решительно отвергнете их требования, то ясно докажете, что с вами следует
обращаться как с равными".(История, I, 140)
Простая логика, хорошо известная каждому воину и даже каждому
мальчишке. Если драка неизбежна, то надо действовать энергично, а не
пытаться остановить противника уговорами и уступками - это только придаст
ему силы. Да, но как же без взаимных уступок договориться мирным путем?
Сколько раз с тех пор человечество из-за неуступчивости своих лидеров
ввергалось в пучину кровопролития? Перикл считал, что на этот раз война
неизбежна. Есть основание ему верить - ведь он до этого в течение 15 лет
упорно избегал войны и откупался от спартанцев.
Итак, спартанский царь Архидам во главе 60-тысячной союзной армии
вторгся в Аттику. В соответствии со своей военной концепцией Перикл призвал
всех жителей страны укрыться за стенами города. По свидетельству Фукидида:
"... Выслушав речь Перикла, афиняне последовали его предложению и
принялись вывозить с полей жен, детей и домашнюю утварь и даже уничтожали
деревянные части домов. Овец и вьючных животных они переправили на Эвбею и
на соседние острова. Тяжко было афинянам покидать насиженные места, так как
большинство из них привыкло жить на своих полях... С грустью покидали они
домашние очаги и святыни, которые всегда привыкли почитать со времен древних
порядков как наследие предков".(II, 16)
Стоит отметить два обстоятельства, ярко характеризующие Перикла как
истинно демократического лидера. Во-первых, он стремился разделить со своим
народом тяготы войны. Царь Архидам был в свое время гостем Перикла в Афинах
("гостеприимцем") и мог, по древнему обычаю, оградить личное имение Перикла
от разорения. Поэтому Перикл, согласно Фукидиду...
"... заявил афинянам в Народном собрании: то обстоятельство, что
Архидам - его гостеприимец, не должно послужить в ущерб интересам города.
Поэтому в случае, если враг не разорит его домов и земли, как земли
остальных граждан, то он, Перикл, передаст их в собственность государства,
чтобы у граждан не возникло из-за этого против него никаких подозрений".(II,
13)
Тем самым он заранее лишал себя единственного источника личного дохода.
Естественно вспомнить столь же достойный поступок Солона, когда он дал
деньги в долг накануне своей реформы.
Второе - это уважение, с каким Перикл, ратуя за войну, скрупулезно
разъясняет народу соотношение сил, состояние финансов и те факторы, которые
по его мнению, позволяют афинянам рассчитывать на победу. Фукидид подробно
пересказывает его аргументы. У нас для этого мало места, но все же несколько
отрывков из его речи, ради иллюстрации, я процитирую:
"Что касается нашей и их боевой силы и наличия средств, то знайте, что
мы не слабее пелопоннесцев. Выслушайте об этом подробнее. Пелопоннесцы -
земледельцы и живут от трудов рук своих. И ни в частных руках, ни в казне
денег у них нет. На долгие войны, да еще в заморских странах, они не
решаются... ...Если же они создадут какой-нибудь укрепленный пункт, то,
конечно, смогут опустошать оттуда набегами отдельные части нашей страны и
переманивать наших рабов на свою сторону. Однако это, разумеется, не сможет
нам помешать на кораблях напасть на их землю... и тогда опустошение даже
части Пелопоннесса будет для них важнее опустошения целой Аттики. Ведь у них
не останется уже никакой другой земли, которую можно было бы захватить без
боя, тогда как у нас много земли на островах и на материке. Так важно
преобладание на море!
... Поэтому нам уже теперь следует как можно яснее мысленно представить
себе такое положение, при котором нам придется покинуть нашу землю и жилища,
ограничиться обороной города и войной на море и не вступать в порыве гнева в
бой с далеко превосходящими сухопутными силами пелопоннесцев. Действительно,
если мы даже и победим, то нам опять придется иметь дело с не меньшим числом
врагов. А потерпи мы неудачу, то погибнет, кроме того, и наш союз - основа
нашего могущества. Ведь союзники не останутся спокойными и восстанут, как
только мы окажемся не в состоянии сдерживать их силой оружия...".(I, 140)
И так далее, очень подробно - в этой и еще двух речах, которые
воспроизводит Фукидид.
Между тем Архидам двинулся к Афинам. Зная, что взять штурмом стену он
не сможет, царь остановился в 12 км от города, начал опустошать его
окрестности и вырубать сады, в надежде выманить афинян из укрытия.
Действительно, впечатление было тягостное, и народ волновался. Но
предоставим слово опять нашему историку:
"Разорение родной земли на глазах граждан (чего молодежь никогда еще не
видела, а старики помнили только со времен вторжения мидян), естественно,
производило страшное впечатление, и поэтому весь народ и особенно молодежь
считали необходимым идти на врага и не терпеть более опустошения родной
страны. На улицах города собирались сходки, и граждане ожесточенно спорили
друг с другом; одни требовали немедленного выступления на врага, а другие им
возражали. Прорицатели провозглашали всевозможные вещания оракулов, которые
всякий старался понять по-своему... Всеобщее возбуждение царило в городе.
Народ был сильно раздражен против Перикла: люди совсем не вспоминали его
прежних советов, но поносили его теперь за то, что он, будучи стратегом, не
ведет их на врага, и винили во всех своих бедствиях.
Перикл же, хотя и видел, что афиняне раздражены создавшимся положением
и мрачно настроены, но все же решение свое не выступать против врага считал
правильным. Поэтому он не созывал народного собрания или какого-нибудь
другого совещания, опасаясь, что афиняне, не взвесив разумно положение дел,
в раздражении могут наделать ошибок. Он приказал тщательно охранять город и
старался по-возможности успокоить возбуждение народа".(II, 21)
Плутарх в биографии Перикла добавляет к этой картине еще такие живые
детали:
"А между тем многие друзья приставали к нему с просьбами, многие враги
грозили и обвиняли его, хоры пели насмешливые песни, чтоб его осрамить,
издевались над его командованием, называя его трусливым и отдающим отечество
в жертву врагам".(Перикл, XXXIII)
Перикл все это вытерпел. Тем временем он послал эскадру из 150 кораблей
в плаванье вокруг Пелопоннесса. Высаживаясь на берегу, афинские моряки
опустошали прибрежные районы полуострова. Осенью Архидам вернулся в Спарту.
Афины наказали за подстрекательство остров Эгину - изгнали ее жителей. Под
командованием Перикла афиняне совершили рейд в окрестностях Мегар. На
церемонии захоронения останков погибших в этом рейде воинов Перикл и
произнес свою знаменитую "погребальную речь". Традиция предписывала описать
в ней состояние дел и успехи Афинского государства. Я еще не раз буду
цитировать фрагменты этой речи. Она так значительна, что великое множество
людей в течение столетий находили в ней образцы гражданской доблести,
черпали идеи демократии. Мне бы очень хотелось привести эту прекрасную речь
здесь полностью, в связном виде, но, чтобы не прерывать рассказ о событиях,
я ее перенес в приложение, которое читатель найдет в конце книги.
Весною следующего, 430 года, союзные войска под командованием царя
Архидама вновь осадили Афины. Все повторилось. Жители Аттики укрылись за
стенами города. Крупная морская экспедиция, на этот раз во главе с самим
Периклом, отправилась к берегам Пелопоннесса. Ситуация для спартанцев стала
еще менее выгодной, чем в предшествующем году. В уже опустошенной стране им
мало чем можно было поживиться. Афиняне же по-прежнему бесперебойно
снабжались через Пирей, а для их мощного флота и десантов оставался легко
доступным любой пункт на побережье полуострова. Стратегия Перикла
оправдывалась. И вдруг...
Как часто в Истории это "вдруг" прерывало, по всей видимости,
неуклонное развитие событий. Порою кажется, что Судьба смеется над людскими
замыслами, внезапно разрушая их и предоставляя последующим поколениям гадать
о том, что было бы, если... Если бы, например, осознав бесперспективность
своей войны, спартанцы отступили, и Афины под руководством Перикла еще с
добрый десяток лет (ему едва исполнилось шестьдесят) продолжали укреплять и
совершенствовать свою демократию?
Итак, вдруг... на Афины обрушилась чума. Конечно, мы понимаем, что не
совсем вдруг. В городе, в ужасной тесноте, скучилось все население страны. И
все же болезнь кто-то в него занес. Нет страшнее испытания для моральной
стойкости народа, чем смертоносная эпидемия. Как сохранить твердость духа
перед смертью, которая из-за угла набрасывается на всех и каждого - неведомо
за что, неведомо когда? Вот нарисованная Фукидидом, картина чумы в Афинах:
"Умирающие лежали друг на друге, где их заставала гибель, или валялись
на улицах и у колодцев, полумертвые от жажды. Сами святилища вместе с
храмовыми участками, где беженцы искали приют, были полны трупов, так как
люди умирали и там. Ведь сломленные несчастьем люди, не зная, что им делать,
теряли уважение к божеским и человеческим законам. Все прежние погребальные
обычаи теперь совершенно не соблюдались: каждый хоронил своего покойника как
мог. Иные при этом даже доходили до бесстыдства, за неимением средств (так
как им уже приходилось хоронить многих родственников). Иные складывали своих
покойников на чужие костры и поджигали их прежде, чем люди, поставившие
костры, успевали подойти; другие же наваливали принесенные с собой тела
поверх уже горевших костров, а сами уходили".(История, II, 52)
Уж если такому пренебрежению и надругательству подвергался священный,
как мы помним, для древних греков обряд похорон, то как могли устоять все
остальные нравственные нормы поведения, и без того уже не очень прочные?
Фукидид продолжает:
"И вообще с появлением чумы в Афинах все больше начало распространяться
беззаконие. Проступки, которые раньше совершались лишь тайком, теперь
творились с бесстыдной откровенностью. Действительно, на глазах внезапно
менялась судьба людей: можно было видеть, как умирали богатые и как люди,
прежде ничего не имевшие, сразу же завладевали всем их добром. Поэтому все
ринулись к чувственным наслаждениям, полагая, что и жизнь, и богатство
одинаково преходящи. Жертвовать собой ради прекрасной цели никто уже не
желал, так как не знал, не умрет ли, прежде чем успеет достичь ее.
Наслаждение и все, что как-то могло служить ему, считалось само по себе уже
полезным и прекрасным. Ни страх перед богами, ни закон человеческий не могли
больше удержать людей от преступлений, так как они видели, что все погибают
одинаково и поэтому безразлично, почитать ли богов или нет. С другой
стороны, никто не был уверен, что доживет до той поры, когда за преступления
понесет наказание по закону. Ведь гораздо более тяжкий приговор судьбы уже
висел над головой, и пока он еще не свершился, человек, естественно, желал
по крайней мере как-то насладиться жизнью".(II, 53)
Возникает вопрос, почему под ударами чумы так быстро рухнули
нравственные нормы афинского общества? Мне кажется, что в этих чрезвычайных
обстоятельствах выступила на первый план главная, хотя в обычных условиях и
неявная, слабость афинян - отсутствие индивидуальной нравственной основы
жизни. О нравственности не раз в дальнейшем будет идти речь. В это понятие
вкладывают порой весьма различное содержание. Я буду впредь обозначать
словом нравственность совокупность следующих качеств человека:
справедливость, честность, терпимость, доброжелательность и участие к другим
людям, готовность оказать им помощь. В Евангелии, где обобщен большой опыт
общественной практики человечества, все это заключено в одной очень емкой
фразе: "Итак, во всем, как хотите, чтобы с вами поступали люди, так
поступайте и вы с ними".(Матф. VII, 12)
Сообщество людей не может быть ненасильственным и вместе с тем
устойчивым без сплачивающего и организующего нравственного начала. Иногда
его утверждает сам образ жизни сообщества. Например, в патриархальной
крестьянской общине. Вспомните строки Гесиода:
"Если несчастье случится, - когда еще пояс подвяжет
Свойственник твой! А сосед и без пояса явится тотчас".
Это - нравственность коллективная. Она питается взаимной выгодой и
связана с определенной общественной структурой. Личная или индивидуальная
нравственность определяется мировоззрением самого человека - религиозным или
иным внутренним критерием добра и зла, достойного и постыдного. Таким
критерием, в частности, может быть гуманистическое и культурное наследие
прошлого. Когда традиционная патриархально-общинная нравственность в мире
стала рушиться, а история культуры только начинала накапливать свой духовный
багаж, люди несколько столетий жили в жестоком мире, где целиком
господствовала сила. Потом мировые религии упорядочили, обосновали,
организовали индивидуальную нравственность, а на ее основе - и новые
коллективные.
Однако любая коллективная нравственность разрушается, как только
распадается соответствующее упорядоченное общество. Индивидуальная же
нравственность может сохраниться и в качестве важного компонента войти в
состав фундамента нового общественного устройства. Нравственность древних
греков была чисто коллективной, унаследованной от первобытно-общинного
строя. Законодательство Солона эту нравственность пыталось закрепить, а
господство Афин в морской империи - разрушало. Религия афинян, как мы
видели, не несла в себе нравственных начал. Поэтому, когда под ударами чумы
в Афинах стал разваливаться общественный порядок, за ним последовала и
нравственность афинян.
Впрочем, не надо думать, что наступил полный хаос и город остался вовсе
беззащитным. Две трети жителей Аттики эпидемию чумы пережило. Но люди в
несчастье склонны искать кого-то в нем виноватого. Естественно, что гнев
афинян обрушился на вернувшегося из экспедиции Перикла. Фукидид
свидетельствует:
"После второго вторжения пелопоннесцев, когда аттическая земля
подверглась новому разорению да к тому же вспыхнула чума, настроение афинян
резко изменилось. Они обвиняли Перикла в том, что тот посоветовал им воевать
и что из-за него они терпят бедствия. Напротив, с лакедемонянами афиняне
были теперь готовы заключить мир и даже отправили к ним послов (в отсутствие
Перикла - Л.О.), которые, однако, вернулись, ничего не добившись. При таких
безвыходных обстоятельствах афиняне и стали нападать на Перикла".(II, 59)
Перикл собрал Народное собрание и обратился к нему с речью, которую
воспроизводит Фукидид. Он начал словами:
"Я ожидал вашего негодования против меня, понимая его причины, и созвал
Народное собрание, чтобы упрекнуть вас, разъяснив, в чем вы несправедливы,
гневаясь на меня и уступая бедствиям".(II, 59)
Опять терпеливо и подробно он разъясняет афинянам военную обстановку и
преимущества своей стратегии, старается вновь вдохнуть в них мужество.
Периклу удалось убедить афинян продолжать обороняться, но раздражение
народа, по-прежнему, искало выход. Враги Перикла тем временем не дремали.
Некий Драконтид в форме исангелии обвинил его перед Народным собранием в
хищениях (!) и предложил отстранить от должности стратега до тех пор, пока
Перикл не отчитается в расходовании государственных средств за все 15 лет
бессменного руководства Афинами. Враги Перикла знали, что он не сможет
отчитаться в секретных суммах, израсходованных на подкуп спартанцев ради
оттяжки начала войны ("на необходимое"). Суд состоялся. Обозленные афиняне
приговорили Перикла к лишению гражданских прав и штрафу в 50 талантов. Едва
не казнили - как полувеком ранее победителя в Марафонской битве, Мильтиада.
Тем временем спартанцы, опасаясь чумы, ушли из Аттики. А на Перикла
обрушились еще и личные несчастья: один за другим умерли оба его сына от
первого брака и любимая сестра. Народ, "выпустивший пары" и ободренный
снятием осады с города, уже раскаивался в своем решении. Афиняне просили
Перикла вновь взять бразды правления в свои руки. Это было в конце того же
430 года. Одновременно, в знак своего уважения, Народное собрание приняло
решение предоставить права гражданства сыну Перикла от Аспасии - Периклу
младшему. Как сын иностранки он этих прав по закону не имел. Перикл
отказался от избрания, потом уступил уговорам друзей, но дух его был
надломлен. Осенью 429 года он заболел и после длительной болезни умер. Его
похоронили в Керамике - рядом с Клисфеном.
"Направляемая демократия"
Теперь мы можем приступить к оценке "Золотого века" и роли Перикла в
истории Афинской демократии. Начнем с рассмотрения своеобразного
государственного устройства Афин этой поры. В первую очередь следует
выяснить главный вопрос - о власти. Но прежде я хотел бы сделать одно
отступление - обширное и на первый взгляд к делу не относящееся, а на самом
деле - вполне уместное. Мы сейчас перенесемся почти на столетие назад и
покинем Грецию, чтобы выслушать рассказ историка Геродота о воцарении в
Персии Дария. В этом рассказе сопоставляются различные формы
государственного устройства. Написан он как раз в эпоху Перикла. Более того.
Известно, что Геродот читал фрагменты своего труда в Афинах и получил за это
почетную награду. Он, как мы помним, принадлежал к числу членов
приближенного кружка Перикла. Вполне вероятно, что Периклу был известен
рассказ историка, и выраженные в нем мысли в дружеских беседах обсуждались.
Эти мысли образуют фон, на котором яснее видны контуры здания новой
государственности, построенного Периклом. Обратимся же к Геродоту.
В третьей книге своей "Истории" он рассказывает, как однажды царь
Камбиз, еще находившийся с армией в покоренном Египте, увидел во сне, что
его брат Смердис завладел троном. Снам древние очень доверяли, а нравы были
жестокие, и Камбиз, не теряя времени, подослал к брату убийцу. Убийством
воспользовались другие два брата - из жреческого племени магов. Сон владыки
оказался вещим. Один из магов был очень похож на Смердиса и под его именем
объявил себя царем, а Камбиз тем временем умер, не успев возвратиться в
столицу. Однако приближенные к трону знатные персы раскрыли обман, составили
заговор и убили обоих магов. И вот семеро заговорщиков, в их числе Отан,
Мегабиз и Дарий, держат совет о будущем устройстве государства. Первое слово
Геродот предоставляет Отану:
"По-моему, - говорит Отан, - не следует опять отдавать власть в руки
одного самодержавного владыки. Это и неприятно и нехорошо. Вы знаете ведь,
до чего дошло своеволие Камбиза, и испытали на себе высокомерие мага. Как же
может государство быть благоустроенным, если самодержец волен творить все,
что пожелает? И действительно, если бы даже самый благородный человек был
облечен такой властью, то едва ли остался бы верен своим прежним убеждениям.
От богатства и роскоши, его окружающих, в нем зарождается высокомерие, а
зависть и без того присуща человеческой натуре. А у кого два этих порока, у
того они уже все. Он творит множество преступных деяний: одни - из-за
пресыщения своеволием, другие - опять-таки из зависти. Конечно, такой
властитель должен бы быть лишен зависти, так как ему, как государю,
принадлежит все. Однако самодержец по своей натуре поступает со своими
подвластными совершенно противоположно. Ведь он завидует "лучшим" людям за
то только, что те здравы и невредимы, а любит самых дурных граждан. Более
всего он склонен внимать клевете. Это человек, с которым ладить труднее
всего на свете. За сдержанное одобрение он распаляется, видя в этом
недостаточную почтительность, а за высокое уважение он недоволен тобой как
льстецом. Но вот я перехожу к самому плохому: он нарушает отеческие обычаи и
законы, насилует женщин, казнит людей без суда.
Что до народного правления, то... народ-правитель не творит ничего из
того, что позволяет себе самодержец. Ведь народ управляет, раздавая
государственные должности по жребию, и эти должности ответственны, а все
решения зависят от народного собрания. Итак, я предлагаю уничтожить
единовластие и сделать народ владыкой, ибо у народоправства все блага и
преимущества".(История, III, 80)
Итак, Отан высказывается в пользу демократии греческого образца. Опыт
народного правления почерпнуть больше негде. Мы вправе усомниться, что этот
опыт пришелся по душе персидскому вельможе. Но можем предположить, что
демократическое государственное устройство представлялось наилучшим самому
Геродоту, и в вымышленном разговоре знатных персов он поручил его защиту
Отану. Однако послушаем дальше. После Отана говорит Мегабиз:
"То, что сказал Отан об отмене самодержавной власти, повторю и я. Но
что до его второго предложения - отдать верховную власть народу - то это
далеко не самый лучший совет. Действительно, нет ничего безрассудней и
разнузданнее негодной черни. Ведь тиран по крайней мере знает, что творит, а
народ даже и не знает. Откуда же в самом деле, у народа разум, если он не
учен и не имеет никакой врожденной доблести? Очертя голову, подобно
весеннему потоку, без смысла и рассуждения, бросается народ к кормилу
правления. Пусть ценит народное правление лишь тот, кто желает зла персам!
Мы же облечем верховной властью тесный круг высшей знати (в их числе будем и
мы). Ведь от "лучших" людей, конечно, исходят и лучшие решения".(Там же,
III, 81)
Эта речь порождает серьезное сомнение в том, что симпатии нашего
историка на стороне народовластия. Перечитайте, какими сочными красками он
пишет картину бессмысленного владычества "необузданной черни". Но, быть
может, Геродот, как и Мегабиз, является поборником олигархии? Не будем
спешить с выводами. Послушаем, за что ратует третий участник разговора,
какие аргументы историк предоставил в его распоряжение:
"По-моему, Мегабиз верно отозвался о народе, - говорит Дарий, - на
олигархию же у меня взгляд иной. Если мы возьмем из трех предложенных нам на
выбор форм правления каждую в ее самом совершенном виде, т.е. совершенную
демократию, совершенную олигархию и совершенную монархию, то последняя,
по-моему, заслуживает гораздо большего предпочтения. Ведь нет, кажется,
ничего прекраснее правления одного наилучшего властелина. Он безупречно
управляет народом, исходя из наилучших побуждений, и при такой власти лучше
всего могут сохраняться в тайне решения, направленные против врагов.
Напротив, в олигархии, если даже немногие лучшие и стараются приносить
пользу обществу, то обычно между отдельными людьми возникают ожесточенные
распри. Ведь каждый желает первенствовать и проводить свои замыслы. Так у
них начинается яростная вражда между собой, отчего проистекают смуты, а от
смут - кровопролития. От кровопролитий же дело доходит до единовластия, из
чего совершенно ясно, что этот последний образ правления - наилучший.
При демократии, опять-таки, пороки неизбежны, а лишь только низость и
подлость проникают в общественные дела, то это не приводит к вражде среди
подлых людей, а напротив, между ними возникают крепкие дружественные связи.
Ведь эти вредители общества обычно действуют заодно, устраивая заговоры. Так
идет дело, пока какой-нибудь народный вождь не покончит с ними. За это
такого человека народ уважает, и затем этот прославленный быстро становится
единодержавным властителем. Отсюда еще раз ясно, что единовластие -
наилучший образ правления...".(III, 82)
Оборву на этом месте речь Дария. Немного ниже я процитирую ее
неожиданный конец, а сейчас давайте попробуем разобраться, какому же
государственному строю отдает предпочтение Геродот. Если и олигархия, и
демократия в конце концов приводят к единовластию, то действительно, не
лучше ли ориентироваться на него с самого начала, позаботившись о
достоинствах единовластного правителя? Но какого характера единовластие? Во
всяком случае не неограниченное, тираническое.
Об отношении историка к тирании свидетельствует, например, его
красочный рассказ о своеобразном обмене опытом укрепления единовластия между
тираном Коринфа - Периандром и тираном Милета - Фрасибулом. События
происходят в начале VI века. Кстати, из этого рассказа хорошо видно, что
философия и практика тирании в некоторых отношениях не претерпела изменения
за всю историю человечества. Вот этот рассказ:
"Периандр послал глашатая к Фрасибулу спросить совета, как ему,
установив самый надежный государственный строй, лучше всего управлять
городом. Фрасибул же отправился с прибывшим от Периандра глашатаем за город
и привел его на ниву. Проходя вместе с ним по полю, Фрасибул снова и снова
переспрашивал о причине прибытия его из Коринфа. При этом тиран, видя
возвышающиеся над другими колосья, все время обрывал их. Обрывая же колосья,
он выбрасывал их, пока не уничтожил таким образом самую красивую и густую
часть нивы. Так вот, проведя глашатая через поле и не дав никакого ответа,
тиран отпустил его. По возвращении же глашатая в Коринф Периандр
полюбопытствовал узнать ответ Фрасибула. А глашатай объявил, что не привез
никакого ответа и удивляется, как это Периандр мог послать его за советом к
такому безумному человеку, который опустошает собственную землю. Затем он
рассказал, что видел у Фрасибула. Периандр же понял поступок Фрасибула,
сообразив, что тот ему советует умертвить выдающихся граждан. Тогда-то тиран
начал проявлять величайшую жестокость к своим гражданам. Всех, уцелевших от
казней и изгнаний Кипсела, теперь прикончил Периандр".(Там же)
Итак, Геродот отвергает тиранию, но, вместе с тем он явно не верит как
в достоинства и надежность олигархии, так и в возможность установления
разумного правления народа. Других чистых форм государственного устройства
тогда не знали. Но, быть может, его симпатии принадлежали какой-нибудь
комбинации этих форм? Например, сочетанию народоправства и демократических
учреждений с передачей исполнительной власти в руки состоятельных классов,
как это сделал Солон? Или к совмещению народовластия с фактическим
правлением одного человека - лидера? Мы можем вообразить себе, что в кружке
Перикла с участием Геродота обсуждались сравнительные достоинства и
жизнеспособность различных простых и комбинированных форм государственного
устройства.
В Персии же дело кончилось следующим. Остальные четверо участников
совещания поддержали Дария и таким образом большинством голосов постановлено
было монархию сохранить. Кто же будет царствовать? Договорились, что рано
утром шестеро претендентов (Отан отказался) выедут верхом на прогулку и
царем станет тот, чей конь заржет первым. Дарий, который так восхвалял
правление наилучшего властелина, видимо, не числил порядочность среди
необходимых достоинств владыки. Его конюх неподалеку от места прогулки
привязал кобылку, к которой был неравнодушен жеребец Дария, и (если верить
рассказу историка) благодаря этой маленькой хитрости Дарий стал царем
Персии.
Теперь я вернусь к прерванному монологу Дария.
"Наконец, одним словом, - говорит Дарий, - откуда у нас, персов,
свобода? Кто даровал ее нам? Народ, лучшие люди или единовластный
властитель? По-моему, все же, если свобода дарована нам единодержавным
властителем, то мы должны крепко держаться этого образа правления и вообще
не нарушать добрых отеческих обычаев, ибо "мало хорошего в этом".(III, 82)
Что же это за свобода, о которой говорит Дарий? Даже для приближенных
персидского царя, которые должны были простираться перед ним ниц и в любую
минуту могли лишиться головы по его прихоти, она, на наш взгляд, выглядит
более, чем сомнительно. Впрочем, все относительно. Если признаком свободы
считать отсутствие принуждения, то добровольную покорность и поклонение
обожествленному царю можно признать за свободное волеизъявление, присущее
варварскому народу, не узнавшему еще подлинной свободы личности. Такая точка
зрения просматривается и у Плутарха, когда, рассказывая о бегстве Фемистокла
к персидскому царю, он приписывает царскому визирю следующие слова,
обращенные к греку:
"Чужеземец! Законы у людей различные: одно считается прекрасным у
одних, другое - у других; но у всех считается прекрасным чтить и хранить
родные обычаи. Вы, говорят, выше всего ставите свободу и равенство, а у нас,
хоть и много прекрасных законов, но прекраснее всех тот, чтобы чтить царя и
падать ниц перед ним, как перед подобием бога, хранителя всего".(Фемистокл,
XXVII)
Можно думать, что в кружке Перикла проблема гражданской свободы
обсуждалась, и именно с позиции взаимоотношения личности и государства, а
следовательно, в связи с решением вопроса о государственной власти. Какое же
решение этого вопроса нашел Перикл? Выслушаем знаменитую оценку его
правления, данную Фукидидом. Он пишет:
"... Перикл, как человек, пользовавшийся величайшим уважением сограждан
за свой проницательный ум и несомненную неподкупность, управлял гражданами,
не ограничивая их свободы, и не столько поддавался настроениям народной
массы, сколько сам руководил народом. Не стремясь к власти неподобающими
средствами, он не потворствовал гражданам, а мог, опираясь на свой
авторитет, и резко возразить им. Когда он видел, что афиняне несвоевременно
затевают слишком дерзкие планы, то умел своими речами внушить осторожность,
а если они неразумно впадали в уныние, поднять их бодрость. По названию это
было правление народа, а на деле власть первого гражданина".(Подчеркнуто
мной - Л.О.) (История, II, 65)
"Власть первого гражданина". Это - новая форма государственного
устройства. Власть одного человека. Но она не должна пользоваться
"неподобающими средствами", то есть аппаратом насилия. На чем же она будет
держаться? Власть первого гражданина. Человек, наделенный властью, не
владыка, а лишь один из равноправных граждан. И власть его существует только
до тех пор, пока он остается первым, достойнейшим из них. Фукидид указывает
единственное основание этой власти - "величайшее уважение сограждан". Он
даже называет два главных качества, снискавших Периклу такое уважение:
"несомненную неподкупность и проницательный ум".
Эту максимально сжатую формулу мне бы хотелось немного расширить.
В плане нравственном уважение к Периклу, я полагаю, определялось всей
совокупностью его личных достоинств, о которых шла речь в предыдущей главе.
Неподкупность там сочеталась с весьма скромным образом жизни и стояла рядом
с терпимостью, а главное - добротой.
Слова "проницательный ум", по-видимому, тоже следует понимать в более
широком смысле - как сочетание качеств, необходимых руководителю
государства. Важнейшие из них называет сам Перикл, обращаясь к народу в
драматический момент общественного кризиса, вызванного чумой. Вот его слова
в пересказе Фукидида:
"Вы раздражены против меня, человека, который, я думаю, не хуже, чем
кто-либо другой, понимает, как следует правильно решать государственные дела
и умеет разъяснить это другим, который любит родину и стоит выше личной
корысти".(II, 59)
О стремлении и умении Перикла разъяснить народу истинное положение дел
было сказано достаточно. Равно как и о его преданности Афинам и бескорыстии.
Способность Перикла "правильно решать государственные дела" Фукидид
оценивает очень высоко. Он пишет:
"После начала войны Перикл прожил еще два с половиной года. А после его
кончины афиняне убедились в том, насколько правильны были его расчеты и
предвиденья относительно хода войны. Действительно, он предсказывал афинянам
победу, если они не вступят в бой с врагом в открытом поле, а вместо этого
будут укреплять свое морское могущество, и во время войны не станут
расширять своих владений, подвергая опасности самое существование родного
города. Афиняне же после его кончины во всем этом поступили
наоборот...".(II, 59)
К названным Периклом четырем необходимым качествам государственного
руководителя мне хочется добавить еще: уважение законов и уважение свободы
граждан, в частности, свободы слова. Первое из этих качеств Перикла
иллюстрирует защита им на суде в роли рядового гражданина Аспасии (хотя это
еще была пора расцвета его могущества), а также согласие на удаление из Афин
Анаксагора и разбирательство обвинений против Фидия. Что же касается
уважения свободы слова, то достаточно вспомнить нападки на Перикла авторов
комедий и сопоставить это с уже цитированным свидетельством Плутарха -
Перикл "не смотрел ни на кого, как на непримиримого врага".
Итак, возвращаясь к определению Фукидида, - власть первого гражданина.
Такое решение нашел Перикл альтернативам, сформулированным Геродотом. Ему
удалось реализовать единовластие, и он, действительно, "безупречно управлял
народом из наилучших побуждений", как о том говорил Дарий. Но без богатства,
роскоши, высокомерия, нарушения отеческих обычаев и законов, казней без
суда, и проч., чего опасался Отан. Потому что это единовластие опиралось не
на наследственное право, не на силу, а только на доверие и уважение народа.
Кстати, из этого ясно, насколько необоснованными и недобросовестными были
неоднократные попытки в прошлом веке использовать пример Перикла для
оправдания "просвещенной монархии". Благодаря узаконенному механизму
ежегодного переизбрания, доверие и уважение народа Периклу приходилось снова
и снова завоевывать и подтверждать. Цитированный ранее французский историк
назвал такую систему "направляемой демократией" (democratie dirigee).
Формула Солона - демократия в сочетании с властью "достойных" (аристократов)
трансформировалась в народовластие, но направляемое лидером, - одним,
действительно достойным этой роли избранником народа.
В порядке отступления уместно отметить, что опыт Афин, да и всей
последующей Истории наталкивает на вывод о том, что демократия определенно
нуждается в лидере. Действительно. Даже два государственных деятеля крайне
редко одинаково оценивают данную политическую ситуацию и сходятся в
представлениях о наилучшей перспективе развития общества. Тем более трудно
представить себе возможность подлинного коллективного руководства
государством. Это отнюдь не исключает необходимости формирования "команды"
помощников и советников лидера. Однако общее направление государственной
политики следует, по-видимому, осуществлять одному человеку - наиболее
опытному и одаренному. И вряд ли целесообразно часто менять лидеров. Но,
разумеется, демократия как таковая сохранится только в том случае, если
право на лидерство будет регулярно подтверждаться всенародным переизбранием.
Вместе с тем, нельзя забывать об опасности возникновения диктатуры.
Одних конституционных гарантий для предотвращения такой опасности
недостаточно. Располагая фактической властью, лидер, при желании, сможет
обойти эти гарантии и установить тираническую форму своего правления. О чем
же следует позаботиться, чтобы такого желания у него не возникло? Очевидно,
о том, чтобы, подобно Периклу, лидер демократии был человеком высокой
нравственности (смысл этого понятия раскрыт выше).
Но нравственность можно до поры до времени "симулировать". Или же лидер
может не выдержать "испытания властью"! Моральный облик лидера зависит от
нравственного климата общества. Ведь лидер не появляется внезапно. Он
постепенно завоевывает авторитет на поприще общественной деятельности. Если
нравственный фон, общественное мнение, господствующее в массе народа,
таковы, что в первую очередь уважаются бескорыстие и честный труд гражданина
на благо отечества, то человек, не обладающий в высокой степени этими
достоинствами, вряд ли сумеет подняться до положения лидера. И наоборот, в
атмосфере карьеризма, стяжательства, коррупции и обмана можно ожидать
выдвижения в лидеры людей безнравственных. Так случилось у афинян в скором
времени после смерти Перикла. Но об этом - речь впереди.
А пока вернемся к ситуации в Афинах начала второй половины V века.
Теперь, когда мы уяснили главный вопрос о власти и принцип государственного
устройства при Перикле, посмотрим, куда же направлял он демократию, т.е.
попытаемся проанализировать его программу, в первую очередь
внутриполитическую.
Любая оценка общественной деятельности неизбежно включает в себя
субъективный элемент - представление автора о том, что хорошо. Я думаю, что
гражданам свободного, дееспособного и стабильного государства могут быть
присущи следующие три основных качества: трудолюбие, умеренность в
удовлетворении чувственных потребностей и высокая индивидуальная
нравственность (лежащая в основе нравственности общественной). Кроме этого,
общество сплачивается и вообще во всех отношениях выигрывает, если его
граждане, или хотя бы их значительное большинство, стремится к достижению
общей и достойной в нравственном отношении цели.
Стремление привить афинянам трудолюбие, сознание того, что только труд
дает право на общественное признание, хорошо просматривается во всей
деятельности Перикла. Для этого и великое строительство, и клерухии, и
длительные тренировочные походы флота, и оплата работы судей и
администрации. В его знаменитой речи есть такие слова: "Признание в бедности
у нас ни для кого не является позором, но больший позор мы видим в том, что
человек сам не стремится избавиться от нее трудом".(Фукидид. История, II,
40)
Что касается умеренности, то здесь можно сослаться только на его личный
пример. Нам ничего не известно об активных попытках Перикла воспитать это
качество у сограждан.
Вопросы нравственности, без сомнения, очень занимали Перикла. Отсюда, в
частности, его неизменное покровительство развитию музыкального искусства и
театра.
Общая цель. В своей "погребальной" речи он ее назвал коротко и гордо:
"Одним словом, я утверждаю, что город наш - школа Эллады". Патриотизм
Перикла выходит за узкие рамки интересов самого города. Пример, школа для
всей Эллады, - пример демократии, школа достойной жизни и красоты! Этой
высокой целью Перикл старался увлечь афинян.
Кроме всего этого, руководство Перикла играло важную роль своего рода
тормоза для проявления объективно присущих демократии недостатков:
некомпетентности массы народа, переменчивости ее решений, склонности
поддаваться влиянию порой низменных инстинктов - для всего того, о чем с
такой враждебностью говорит у Геродота Мегабиз.
Каковы же итоги государственной деятельности Перикла? В этой главе их
подводить как будто рано. Будет ли система "направляемой демократии"
устойчивой? Сохранят ли Афины свое положение "школы Эллады"? Вскоре мы
увидим, что на эти вопросы История дала отрицательный ответ. Предвидел ли
его сам Перикл? Свою "погребальную" речь он произнес в 430 г. - за год до
смерти. Она звучит оптимистически. Но это - публичная речь, да еще
произнесенная в разгар войны. Что думал он в то время о судьбе своих
начинаний?
Уважаемый читатель! До сих пор я старался целиком опираться на
свидетельства древних авторов. Но ни Фукидид, ни Плутарх не дают ответа на
поставленный только что вопрос. Поэтому я позволю себе поделиться
собственными соображениями на этот счет.
Широко распространено представление о Перикле, как о выдающемся
государственном деятеле, успешно реализовавшем свою программу создания
великого Афинского государства. Это так. И вместе с тем личность Перикла мне
представляется глубоко трагической.
Да, да - трагической! Ведь дело, которому он посвятил всю свою жизнь,
неуклонно выходило из под контроля. Афинская демократия эволюционировала
совсем не в том направлении, как ему хотелось. Цели его были благородны, но
он строил не на пустом месте. Средства, которыми он вынужден был
пользоваться, вступали в непримиримое противоречие с этими целями.
Материальные результаты его руководства были налицо. Афины процветали. Но
это процветание несло в себе ростки неизбежного падения, и Перикл не мог
этого не понимать. Судите сами.
Он приучал всех афинян трудиться, предоставил каждому такую
возможность. Но деньги для выплаты жалования строительным рабочим, морякам,
судьям и другим функционерам государства надо было получать из какого-то
стороннего источника. Труд афинских крестьян и ремесленников эти средства
обеспечить не мог. Не было другого выхода, как продолжать эксплуатировать
империю. Я цитировал выступление афинских послов в Спарте и дебаты по поводу
использования фороса на нужды строительства. Хотя Перикл защищал право
афинян на такое использование и, весьма вероятно, дал соответствующие
инструкции послам, сам он, как мне кажется, понимал вопиющую
несправедливость позиции Афин. Вот тому прямые подтверждения. В его речи
перед народом во время последней войны есть такие слова (он говорит об
Афинской империи):
"Дело идет о потере вами господства и об опасности со стороны тех, кому
оно ненавистно. Отказаться от этого владычества вы уже не можете, даже если
кто-нибудь в теперешних обстоятельствах из страха изобразит этот отказ как
проявление благородного миролюбия. Ведь ваше владычество подобно тирании,
добиваться которой несправедливо, отказаться же от нее - весьма опасно..."
(Подчеркнуто мной - Л.О.) (Фукидид. История, II, 63)
В другом месте той же речи Перикл ищет оправдания:
"А если нас теперь ненавидят, то это - общая участь всех, стремящихся
господствовать над другими. Но тот, кто вызывает к себе неприязнь ради
высшей цели, поступает правильно. Ведь неприязнь длится недолго, а блеск в
настоящем и слава в будущем оставляет по себе вечную память".(Там же, II,
64)
Для его слушателей это оправдание быть может и звучало убедительно, но
с обликом самого Перикла, человека, как мы знаем, в высшей степени
гуманного, оно не вяжется. Вспомните о том, что на Эвбее и Самосе Перикл не
допустил обычной для того времени расправы с восставшими после их
капитуляции. Точно так же в предпоследний год своей жизни он поступил по
отношению к жителям Потидеи и Эгины. Это заставляет думать, что господство
Афин в морской империи было тягостным для Перикла. Вот, кстати, неплохая
иллюстрация к тому, что было сказано ранее: политику не удается делать "в
белых перчатках" - даже самому достойному и гуманному из политических
деятелей. Перикл, с его умом, не мог не понимать, что свободное и
справедливое устройство создается им на зыбкой основе насилия и
несправедливости.
Далее. Перикл стремился к благоденствию всех афинян, надеялся победить
нищету обширного слоя неимущих граждан. Под его руководством ремесла и
торговля процветали, город богател. Но богатство попадало в руки немногих.
На одном полюсе афинского общества расцветала роскошь, на другом - зависть и
недовольство. Собственная жизнь Перикла была примером умеренности. Но этому
примеру афиняне отнюдь не готовы были следовать.
Конечно же, Перикл видел, что богатство развращает афинский народ. Как
тех, кто им владел, так и тех, кто к нему стремился. В своей "погребальной"
речи он говорит: "Богатство мы ценим лишь потому, что употребляем его с
пользой, а не ради пустой похвальбы". Но это - лишь пожелание.
Действительность, как это доказала последующая история Афин, была совсем
иной. Имущественное расслоение угрожало острыми общественными конфликтами.
Он надеялся средствами искусства научить граждан ценить прежде всего
высокие душевные качества человека. Но искусство, при всей важности его
эмоционального воздействия, не может заменить традиционную или религиозную
нравственную основу жизни. Религия древних греков, как мы знаем, такой
основы не предполагала, а патриархальная нравственная традиция была ко
времени Перикла уже подорвана.
Если он и питал какие-нибудь иллюзии на этот счет, то последствия чумы
и события последнего года его жизни должны были их отнять. Отсюда, наверное,
и его нежелание возвращаться к общественной деятельности, а может быть даже
и смерть. Кто не знает, что человек, подавленный психически, в значительной
степени утрачивает способность сопротивляться физическому недугу?
Воля и авторитет Перикла при его жизни поддерживали относительную
стабильность государства. Они устанавливали барьер для своекорыстия и
стяжательства чиновников, не позволяли проявляться многим слабостям и
отмеченным ранее недостаткам, присущим демократии. Вот как описывает Плутарх
его умение направлять решения Народного собрания:
"По большей части он вел за собой народ убеждением и наставлением, так
что народ сам хотел того же. Однако бывали случаи, когда народ выражал
недовольство; тогда Перикл натягивал вожжи и направлял его к его же благу,
заставлял его повиноваться своей воле, действуя совершенно так же, как врач,
который при продолжительной переменчивой болезни по временам дозволяет
безвредные удовольствия, по временам же применяет сильные средства и
спасительные лекарства.
В народе, имеющем столь сильную власть, возникают, естественно,
всевозможные страсти. Перикл один умел искусно управлять ими, воздействуя на
народ главным образом надеждой и страхом, как двумя рулями: то он сдерживал
его дерзкую самоуверенность, то при упадке духа ободрял и утешал
его...".(Перикл, XV)
Но второго Перикла не нашлось. Преемника себе он не подготовил. К чему
это привело, я подробно опишу в последующих главах. А пока лишь в одной
фразе скажу, что построенное Периклом здание Афинского государства под
действием внутренних разрушительных сил довольно скоро, за какие-нибудь
четверть века, рухнуло.
Печальный итог, не правда ли? И сразу возникают вопросы. Могло ли быть
иначе? Была ли государственная политика Перикла ошибочной? В чем ошибка?
Плутарх заключает биографию Перикла следующим абзацем:
"Люди, тяготившиеся при его жизни могуществом его, потому что оно
затмевало их, сейчас же, как его не стало, испытав власть других ораторов и
вожаков, сознавались, что никогда не было человека, который лучше его умел
соединять скромность с чувством достоинства и величавость с кротостью. А
сила его, которая возбуждала зависть и которую называли единовластием и
тиранией, как теперь поняли, была спасительным оплотом государственного
строя: на государство обрушились губительные беды и обнаружилась глубокая
испорченность нравов, которой он, ослабляя и смиряя ее, не давал возможности
проявляться и превратиться в неисцелимый недуг".(XXXIX)
Испорченность нравов! Да, так! Перикл ее смирял, но исправить не сумел.
Он поощрял обогащение Афин, а богатство, как нам хорошо известно из Истории,
легко порождает испорченность нравов. Но можно ли воспитать высокие
нравственные качества у человека, если он голоден? Или прежде его надо
накормить? Как сделать, чтобы сверх "хлеба насущного" и того, что
действительно необходимо, он не пожелал бы многого другого, не прельстился
соблазнами "сладкой жизни"? Трудный вопрос. Быть может, следовало попытаться
в небольшом афинском государстве утвердить (как это удалось спартанцам)
новую общедоступную этику, может быть, даже новую религию? Возможно ли это
было в ту эпоху? Пройдет еще более четырех веков, прежде чем греки (именно
малоазиатские греки первыми) воспримут религию раннего христианства с ее
основополагающими принципами умеренности образа жизни и высокой
индивидуальной нравственности. Для этого им придется пережить римское
владычество.
И все-таки... вдруг что-то было можно сделать и тогда? По крайней мере
в это верил великий современник Перикла, Сократ. Рассказ о попытке нищего
философа увлечь афинян на путь нравственного возрождения - в следующей
главе. Попытка не удалась и Сократ был казнен. Но он лишь философ, а не
глава государства! Вопросы, вопросы... К сожалению, История не позволяет
поставить контрольный эксперимент. Зато и опыт ее не пропадает без следа -
ощутимо или незаметно он влияет на жизнь последующих поколений. Порою
влияние проявляется во времена весьма отдаленные. Жизнь и деятельность
Перикла в этом смысле не прошла даром. Наоборот - его опыту суждено было
сыграть колоссальную роль. Несравненное совершенство созданных по его
замыслам памятников искусства привлекло восхищенное внимание человечества в
XVIII веке. За этим последовал жгучий интерес к народу, создавшему такие
шедевры, к его истории. Так древнегреческий опыт свободы, демократии,
равноправия и гражданственности стал достоянием европейской цивилизации.
В политическом наследии древней Греции мне кажется особенно
примечательным именно опыт "направляемой демократии". Во избежание
недоразумений сформулирую еще раз. Я имею в виду реализовавшееся при Перикле
сочетание народовластия с фактом направления всей государственной
деятельности лидером, чье положение опиралось только на его высокие
нравственные качества, государственный ум и преданность общему делу. Иными
словами - только на факторы, обуславливающие доверие и уважение народа. В
этих условиях народовластие как бы персонифицируется во власти подлинного
лидера. При этом важно, чтобы доверие к нему регулярно и достаточно часто
подтверждалось свободными перевыборами.
Тут мне слышится "убийственное" возражение: "Но ведь второго Перикла не
нашлось! Люди смертны. Если у подлинного лидера государства не окажется
достойного преемника, то вся система "направленной демократии" повиснет в
воздухе. Или того хуже - попадет в нечистые руки. Успех такой системы может
быть только случайным!" Верно, конечно. Но бывают "случаи", которые
происходят непременно! Это - когда их явление определяется статистикой
больших чисел.
Можно не сомневаться, что среди сотен тысяч, а тем более миллионов
граждан в любой момент времени найдется порядочное количество отъявленных
негодяев, но обязательно - хотя бы несколько Периклов. Все дело в том, чтобы
их заметить, привлечь к государственной деятельности, приблизить к лидеру. И
не одного, а именно нескольких, чтобы в качестве преемника лидера выбрать из
них достойнейшего.
Этим должен быть озабочен и Государственный Совет, и сам лидер
демократии - с первого же дня своего "правления". Но, может быть, он не
захочет этого делать из опасения, что преемник вытеснит его самого
"досрочно"? Если так, то он - не истинный лидер. Его тщеславие сильнее, чем
любовь к отечеству.
Выбирая одного из сотен тысяч (на очерченном выше нравственном фоне),
демократия может найти лидера, которому такое тщеславие будет чуждо.
Известны ведь примеры больших ученых, создававших школы и порой еще при
жизни передававших руководство ими своим талантливым ученикам. Все дело в
интеллигентности человека. Лидер демократии, как мне представляется, должен
быть человеком высоко интеллигентным.
Разумеется, одинаковых людей не бывает. Один лидер окажется более или
менее достойным, чем другой. В этом беды нет - лишь бы отклонения были
невелики и от достаточно высокого уровня.
Задумайтесь, уважаемый читатель! Не покажется ли Вам, что в наш
чреватый глобальными опасностями век - век необходимости принимать порой
мгновенные и чрезвычайно ответственные правительственные решения - проблема
подлинного лидерства в направляемой демократии приобретает особое значение?
Если это так, то результаты "модельного эксперимента", поставленного в
Афинах две с половиной тысячи лет назад, имеют для нас самый живой интерес.