Николаева И., Карначук Н. Культура варварского мира

ОГЛАВЛЕНИЕ

Судьба в варварском понимании

Согласно представлениям древних германцев, существует сила, превосходящая как человеческие силы, так и мощь богов. Это судьба, предначертанная для каждого, судьба, которая слепа, и которой противостоять невозможно. Однако для германцев характерно было двойственное отношение к судьбе. Узнать свою судьбу наперед возможно. Часто рассказывается о прорицании или ином знаке, который выявляет будущее человека. В “Старшей Эдде” повествуется, как сам глава богов-асов, Один, узнает у вёльвы свою судьбу и судьбу мира. В другой песне юный герой Сигурд просит своего родича, Грипира, который был “мудрейшим из всех людей и знал будущее”, рассказать, что ждет его в жизни. Грипир повествует о славных подвигах Сигурда, только о смерти его поведать не хочет. Но Сигурд настаивает - он стремится узнать правду, пусть печальную, и узнает ее. И это знание не сломило героя - он утешается тем, что ничья слава не затмит его подвигов, с судьбой же “не поспоришь”. Узнать то, что ждет впереди - не затем, чтобы попытаться свернуть с предначертанного пути, а чтобы встретить гибель со славной - вот его императив.

О том же говорит и "Сага о Тисли Сурссоне" - герой ее знает о грозящей опасности, но не отклоняется в сторону; так же поступает и Хаген в "Песни о Нибелунгах".

При всем неумолимом господстве судьбы подчеркивалась важность активных, решительных действий самого человека.

Нерешительность - тревожный симптом, признак отсутствия счастья, и осуждается. От степени везения, характера счастья зависит благоприятный исход его поступков, но лишь при постоянном напряжении всех моральных и физических сил он может добиться удачи. В этом смысле представления о судьбе далеки от фатализма; здесь нет и следа пассивной покорности и смирения перед высшей силой. Напротив, знание своей судьбы из предсказаний, гаданий, вещих снов побуждает человека с наибольшей энергией и честью выполнять положенное, не страшиться даже неблагоприятной участи, но гордо и мужественно ее принять.

Однако пафос индивидуального героизма отнюдь не свидетельствует о том, что человек той эпохи действовал в соответствии со своими собственными представлениями о нормах поведения.

Судьба благоволит к тем, кто руководствуется общепринятой нормой, в соответствии с установкой и авторитетом коллектива, с господствующими представлениями, о том, что правильно, а что нет. Поэтому личность оценивается только в контексте целесообразности следования общеобязательным нормам коллектива. Нарушать эти нормы глупо, следовать им - мудро.

А вот нравственные проблемы личностного характера для индивида еще не играют существенного значения. Так, понятие совести напрочь отсутствует, в том смысле, в каком оно предполагает нравственный самоконтроль, связанный с возможностью самостоятельно формировать для себя предписания морального плана и давать им оценку.

Видукинд Корвейский, историк X в. в "Деяниях саксов" передает песнь об Иринге, дружиннике тюрингского короля Ирминфрида. Иринг - сильный и мужественный воин - подкуплен франкским королем Тиадриком (Теодорихом), который побуждает его убить господина. Когда побежденный в бою Ирминфрид бросается к ногам победителей и просит о мире, Иринг наносит ему смертельный удар.

Тогда франкский король говорит, что Иринг этим поступком стал ненавистен всем смертным - стал предателем. Иринг отвечает: "По праву я всеми ненавидим, ведь я служил твоим козням, но прежде чем удалиться, хочу я очиститься от предательства". Он убивает Тиадрика и кладет тело Ирминфрида сверху, дабы мертвый был победителем того, кем был побежден живым. И удаляется, расчистив дорогу мечом.

Видукинд сообщает, что Иринг покрыл себя славой - Млечный путь называется его именем. Человек предал, но остался героем выбрал правильную форму поведения, совесть его не мучает, и в глазах других он - чуть ли не эталон поведения.

В воинском наборе правил трусость - самый тяжкий грех, особенно если проявляется человеком могущественным - вспомним ярла Хакона, навлекшего на себя ярость соплеменников тем, что был чрезмерно женолюбив. Он бежит и прячется вместе с рабом в яме свинарника. "Главное - спасти жизнь", говорит он. Впоследствии Хакона убивает раб, таким образом, конунг все равно не избег смерти, но смерть его оказалась недостойной.

Важно подчеркнуть, что древнегерманские представления о судьбе принципиально отличались от взглядов римлян, древних греков, мусульманских народов до принятия ислама, словом, от взглядов других варваров (если границу между варварством и цивилизацией проводить по религиозно-исторической вертикали). И это не случайно.

Мойру - судьбу у греков архаичной эпохи – характерную для представлений греков, живших в условиях социума, где индивидуум был жестко социально и локально связан, в эпоху разрушения полисного порядка сменил случай, Тихэ, который мог быть как благоприятным, так и враждебным, при этом непредсказуемо изменчивым. В эпоху принципата и империи, когда государство “подмяло” под себя индивида, судьба изменила свой лик и стала пониматься как фатум – астрологически предначертанный каждому конкретный путь судьбы. “Доисламская” судьба – сабр – это мужественное терпение, гордое терпение бедуина перед лицом превратностей и произвола судьбы. Хотя в этом чувстве звучала и нотка вызова. Выносливость и безразличие к бедам, заложенные в идее сабра, отчасти акцентировали значимость личности в противостоянии с миром. Но как различно это противостояние от древнегерманского пафоса героического напряжения всех сил.

“Выращивание” своей судьбы варварами, подразумевавшее максимальную героическую вовлеченность индивида в предначертанный судьбой путь (вплоть до разрыва отношений с богами), отражала своеобразие бытия человека в древнегерманском смысле. В условиях рыхлости социальных структур, в частности общины, при низкой демографической плотности населения, обилия незаселенных земельных пространств в эпоху Великого переселения народов, эта героическая недистанцированность человека от судьбы была еще ярко выражена.

Это своеобразное восприятие судьбы видно в целом цикле эддических песен об Атли, Гуннаре, Хёгни и Гудрун.

Гуннский вождь Атли, женатый на Гудрун, посылает к ее братьям, Гуннару и Хёгни, хитрого мужа, чтобы заманить их ловушку и добыть золото. А Гудрун посылает им кольцо, в которое вплетен волчий волос - предостережение.

Братья догадываются, что значит весточка от сестры. Но отступить они не могут - это не просто слепое следование судьбе, они предпочитают погибнуть, нежели проявить слабость, хотя и знают, что их ждет предательство. Оказавшись в руках Атли и услыхав его предложение откупиться сокровищем нибелунгов, Гуннар требует, чтобы сперва предали смерти его брата. "Пусть сердце Хёгни в руке моей будет, сердце кровавое, сына конунга, острым ножом из груди исторгнуто". Когда ему подают сердце другого человека, он раскрывает обман: "Это не сердце смелого Хёгни, даже на блюде лежа, дрожит оно". Когда Хёгни убивают, Гуннар, теперь единственный, кто знает местонахождение клада, отказывается назвать его, и за это брошен в змеиный ров. Здесь незаметна покорность по принципу "так предрешено", нет никаких ссылок на судьбу, герой сам выращивает ее, проявляя безрассудную, на наш взгляд, избыточную отвагу. Но в представлениях своего общества он поступает правильно, наилучшим образом.

Так же как и Гудрун - после убийства братьев она мстит мужу за своих кровных родичей. Гудрун подает угощение Атли - мясо убитых ею сыновей от их брака, потом убивает его и сжигает усадьбу - здесь она, как кажется, действует по собственной воле, свободно.

Но свобода эта не абсолютна - за плечами героя всегда стоят нормы того, как надо поступить: долг братьев - принять вызов, не уклоняясь от смертельной опасности, долг Гудрун - отомстить за кровных родичей.

Выращиваемая судьба опирается на определенные принципы - высшая доблесть в том, чтобы не проявить трусости, открыто выступить против врага, причем проявив "избыточное", чрезмерное с точки зрения рационального рассудка мужество. Чем беспримернее последующая гибель, чем ужасней и неслыханней ее обстоятельства, чем больше они выходят за рамки обычного - тем величественнее герой.

"Сага об Инглингах" рассказывает о конунге из этого рода, который, будучи захвачен врасплох врагами и не имея шансов спастись, принимает вместе с дочерью "решение, которое прославилось" - они напоили своих людей и затем подожгли пиршественный зал. Автор не видит чудовищности этого поступка, напротив, оценивает его как славное дело.

В поэзии германских народов устойчивое сочетание составляют слава и смерть. Смерть фигурирует в героической поэзии не как меланхолическое memento mori, напоминание о бренности мира. Смерть - момент, когда герой переходит в мир славы, ибо только со смертью он достигает завершенности и тогда слава остается с ним навсегда.

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел история