Моммзен Т. История Рима

ОГЛАВЛЕНИЕ

Книга пятая. ОСНОВАНИЕ ВОЕННОЙ МОНАРХИИ

Глава VIII. РЕЛИГИЯ, ОБРАЗОВАННОСТЬ, ЛИТЕРАТУРА, ИСКУССТВО

Упадок старой религиозности и распространение восточных культов.— Воспитание юношества.— Развитие литературных интересов,— Лукреций, Катулл, Варрон, Цицерон.— Юриспруденция и точные науки

В области духовной деятельности последних лет республики нам не придется отмечать много нового. Религиозные интересы оставались таковыми же, какими были они в эпоху начавшегося увлечения эллинизмом. Государственная религия сохранялась как политически удобное учреждение, но ничьей души она уже не волновала. Стоицизм, долго господствовавший в римском обществе, утратил в это время свое влияние: люди пресытились его ухищренною терминологией и бессодержательностью — теперь в Риме распространялась система Эпикура, вполне подходящая для людей, склонных искать забвения тревог жизни в бесцельной апатии или в поверхностной иронии. Как всегда бывает — и здесь с неверием об руку шло суеверие,— это две стороны одного и того же душевного настроения. В Риме

254

исчезла вера — и все более и более стали распространяться культы божеств персидских и особенно египетских, самых скучных и странных из всех божеств, почитавшихся у народностей, которые жили по берегам Средиземного моря. В годы наибольшего безразличия к своим, старинным божествам случались в Риме самые странные проявления суеверного страха пред египетскими пародиями на божество. В это время начал распространяться в Риме и так называемый неопифагореизм, странное религиозное построение, соединявшее в себе разрозненные элементы самых различных философских систем и смешивавшее первые проблески естественнонаучных сведений с мистическими бреднями.

Общее образование по своему духу и содержанию еще более приблизилось к эллинскому. Из числа общеобразовательных предметов военное искусство и сельское хозяйство теперь были исключены. Круг школьного обучения заключал в себе так называемые «семь свободных искусств»: грамматику, логику (или диалектику), риторику, геометрию, арифметику, астрономию и музыку, к ним присоединялись еще медицина и архитектура. Греческая литература лежала по-прежнему в основе общего образования и изучалась более серьезно и с более учеными приемами, чем прежде. Почти обязательным считалось закончить образование в Афинах или на Родосе. Александрия, центр строгой науки, посещалась реже. Болтовня афинских мудрецов или родосских риторов передавала римской молодежи по преимуществу вредные элементы эллинизма, и сами современники замечали, что эллинская культура в Италии за последние десятилетия скорее понизилась, чем развилась. Нация, разоренная, истощенная нравственно, перенесшая столько ужасных кризисов, не усваивала уже бесконечно великих произведений эллинского духа, а воспринимала эллинскую культуру внешним образом, и часто именно нездоровые ее плоды.

Литературная жизнь Рима, естественно, стояла в ближайшей связи с литературною деятельностью в Элладе. Даже известные греческие писатели этого времени переселялись в Рим как столицу мира, они находили здесь себе всегда отличный прием, особенно дом Луция Лукулла был центром литературных интересов и греков-писателей. Незадолго перед рассматриваемым временем в Греции поднялась борьба против строгоаттического языка. Разные писатели стали употреблять совершенно произвольные обороты, наполнять свои произведения самыми странными неологизмами и провинциализмами. Быстро это стало даже модой и скоро отразилось в Риме, где проводником этого направления, применяя его к латинскому языку, явился Квинт Гортензий, самый прославленный оратор времени Суллы. Это неглубокое направление, однако, вскоре наскучило и утратило свое господство над умами. На Востоке реакциею против него была в значительной степени так называемая александрийская школа. В Риме представителем этой реакции был младший современник Гортензия Цицерон.

255

Цицерон оказал большие услуги латинскому языку, освободил его от выражений вульгарных и странных, дал образцы строго правильной и изящной латыни. Как стилист Цицерон безгранично выше, чем как писатель и даже чем как оратор, и действительно заслуживает высоких похвал. В римском обществе чрезвычайно увлекались литературою. Человек со сколько-нибудь подвижной натурою, наверное, в молодости пробовал писать стихи. Искусством их сочинять владели решительно все, но поэтическими достоинствами эти стихи, конечно, не обладали. Не уступали мужчинам в этом отношении и дамы. Чтение стало почти общею потребностью, в Риме чуть не ежедневно выходили новые сочинения — и более крупные, и брошюры, и стихотворения. Появилось нечто подобное нашим газетам, так называемые acta diurna, листки, выходившие периодически и содержавшие сообщения о делах в сенате, в народном собрании, сведения об умерших, о выдающихся событиях вне Рима и пр. Книги изготовлялись теперь фабричным способом: сразу множество рабов, опытных писцов, писали под диктовку одного человека. Книжная торговля стала почетным и прибыльным занятием, а книжная лавка — местом сборища просвещенных людей.

В литературе установились нравы и отношения, соответствовавшие той борьбе партий, которая наполняла политическую жизнь. И здесь были разные направления: консервативное, национально-италийское и эллино-италийское, примкнувшее затем к новой монархии. Одни интересовались Эннием, Пакувием и особенно Плавтом, другие находили и Плавта скучным и признавали цену и значение лишь за новой греческой литературой, так называемой александрийской, которая проповедовала возвращение к творениям великих писателей, живших до времени Александра. Конечно, подражание, как всегда бывает, оказывалось гораздо ниже оригинала, а римские писатели себе за образец брали именно подражателей. Прежде, в пору умственной бодрости римского народа, его писатели обращались непосредственно к оригиналам.

Драма совершенно не процветала у писателей александрийской школы, и в Риме не появилось сколько-нибудь значительных сценических произведений, «ателлана» выродилась теперь в «мимы», близкие к ней по сюжету, но еще более грубые и циничные представления. Теперь на сцену выводились не провинциальные типы, не жители Ателл, на сцене изображалась жизнь низших кругов столичного населения во всей ее безграничной свободе и бесстыдстве. Как всегда бывает, параллельно с падением драматического достоинства новых пьес улучшилась их постановка и развилось искусство актеров.

В области дидактической поэмы эта эпоха дала одно из самых замечательных произведений всей римской литературы, поэму Тита Лукреция Кара «О природе вещей». Лукреций непосредственно примыкает к Эннию, которого сам и называет своим учителем и образцом. Поэма Лукреция внушена ужасом и отвращением к тому обществу,

256

среди которого он жил. Поэт хотел избавить современников от мучений переживаемого ими кризиса, разрушив в них веру в бессмертие души и страх пред смертью и пред богами. Этою практически-философскою тенденциею, столь неудобною в поэтическом произведении, обусловлены многие тяжелые и скучные места поэмы, но тем не менее в разработке своего сюжета Лукреций обнаружил и великий ум, и большое поэтическое дарование.

Современники высоко ценили Лукреция, но он был для римского общества явлением уже запоздалым и не имел последователей. В его время процветали произведения совершенно другого пошиба: за отсутствием поэтического творчества писались произведения на определенные случаи, небольшие, изящные и даже чересчур изящно обработанные. Поэты дробились на партии, клики. Члены каждой клики тесно держались друг друга, ядовито критиковали произведения других кружков, восхваляли писания своих сотоварищей и быстро создавали друг другу славу, которая, впрочем, столь же быстро и отцветала, до нас дошло много имен от этой эпохи, но мало произведений. Судя по сохранившимся отрывкам из наиболее прославленных в свое время сочинений, нет основания сожалеть, что сохранилось так мало: сюжеты трактовались маловероятные и даже противоестественные, подробности были скабрезны и пошлы, слогом писали модные поэты вымученным, напыщенным, неизящным. Из толпы скороспелых знаменитостей современники отмечали трех поэтов — Бибакула, Кальва и Гая Валерия Катулла как несравненно талантливейших. Произведения двух первых до нас не дошли, стихотворения же Катулла сохранились. И этот поэт отдал дань современным литературным увлечениям, и он писал подражания александрийским поэтам, почти не заслуживающие названия поэзии, но его оригинальные коротенькие произведения прелестны: это настоящая поэзия, чистая, самобытная, блещущая остроумием, юмором, живыми красками рисующая и тонкие чувства, и яркие картинки современной жизни. Катулл не великий поэт, но богато одаренный и очень изящный, по красоте же и гармонии его стихотворения — лучшее из всего, что написано на латинском языке.

К этой же эпохе относится деятельность Марка Теренция Варрона (116—27). Варрон писал чрезвычайно много, он оставил несколько полупоучительных, полуповествовательных трактатов, в которых в связи с каким-нибудь повествованием из римской истории разработан какой-нибудь философский сюжет, и разработан, по мнению Варрона, конечно, весьма не глубокомысленно. Варрон писал сатиры, названные им «Менипповыми», по имени одного философа цинической школы. В них автор, человек строгой нравственности, поклонник прежних римских нравов, выступает против разнузданной и развращенной молодежи, против полуневежественных светских философов, против дряблой и презренной по своим тенденциям современной ему поэзии. Поэтические произведения Варрона не имеют большого литературного значения, но они очень важны потому, что в них рассыпано

257

множество сведений о древней римской жизни: Варрон знал ее отлично и сообщения его драгоценны для историка.

В области историографии за эту эпоху не появилось ничего замечательного. До нас дошли лишь отрывки из труда Сизены, написавшего историю союзнической и междоусобной войны, из хроник Квадригария, Марка Гая Лициния, Валерия Анциата, пять книг «о Риме» Александра Полигистора, грека родом. Во всех этих произведениях в рассказы о прошлом вплетено самым бесцеремонным образом множество вымыслов, вовсе не поэтичных и явно нелепых. Корнелий Непот составил жизнеописания знаменитых людей, своего рода справочную книгу или учебник. В лучшем случае исторические труды этого времени колеблются между учебником и романом, ничего сколько-нибудь цельного, проникнутого одною общею идеею, ничего отдаленно похожего на труд Полибия в эту эпоху не появилось и, конечно, не могло появиться.

Совершенно особняком стоят «Комментарии о галльской войне» Цезаря, этот, так сказать, отчет народу, представленный демократическим главнокомандующим, где автор показывает, как и на что употребил он данные ему средства,— Цезарь и обнародовал свой отчет в 51 г., в самый разгар всевозможных интриг, направленных против него партиею сената. Произведение Цезаря высоко замечательно в литературном отношении: сжатость и полнота изложения, точность и сила слога дают этой небольшой книжке место в ряду лучших произведений своего рода. В это время многие выдающиеся деятели, как Цезарь, Цицерон, Кальв, издавали сборники всех писем, которые представляют большой интерес для истории того времени.

Политическое красноречие пришло в совершенный упадок, и по причинам совершенно понятным: прежде ораторы обращались к настоящим гражданам, теперь они должны были говорить черни, а речь неизбежно применяется к слушателям. Зато появились речи адвокатские, судебные,— точно такое же явление наблюдалось в свое время и в Греции. В области судебного красноречия славился и в свое время и до сих пор многими чрезмерно превозносится Цицерон, вполне придерживавшийся приемов современных ему греческих ораторов. В горячую пору борьбы, сопровождавшей падение республики, выделились как ораторы Брут, Марк Целий Руф и Курион, более приближавшиеся своими приемами к классическим греческим ораторам. Впрочем, все эти деятели скоро погибли среди политических бурь и не дали как ораторы всего того, что могли бы дать. Цицерон кроме речей оставил немало философских трактатов — об ораторе, о государстве, об обязанностях и др., подражая по форме известным произведениям греческой литературы, Цицерон дает излагаемым вопросам чисто римскую окраску, и потому эти произведения заслуживают полного внимания, но в смысле философском писания Цицерона совершенно слабы.

Немало появилось в рассматриваемую эпоху и филологических сочинений по вопросам грамматики, по истории латинского языка и

258

литературы. В числе трудов этого рода наиболее интересны те, которые составил Варрон,— опять-таки потому, что он сообщает любопытнейшие данные о древнейшей топографии города Рима, о земледелии и вообще сельском хозяйстве старого времени, наконец, излагает всю систему государственной религии. Научные приемы филологии, конечно, были еще в младенчестве и в значительной своей части сводились к тем пустым и иногда потешным словопроизводствам, какими пробавлялись в Германии XV—XVI вв. и в Польше, и в Московском государстве в XVII и даже XVIII столетиях.

В области юриспруденции не появилось ничего замечательного, равно как и в области сельского хозяйства, естественных наук и математики. Римляне заимствовали и тут все главное у греков, а естественные науки и в Элладе стояли в то время на той стадии развития, на которой они более парализуют, чем возбуждают, ум. Цицерон выразил общий взгляд современного ему общества, сказавши, что естествоведение доискивается тайн, которые или недоступны, или не нужны.

Нерадостное время социальной борьбы не дало ничего ценного и великого и в области искусства. Распространялась страсть к древнейшим произведениям, которые добывались из могил в Кампании и продавались за баснословные цены. Распространилось искусство танцев и любовь к музыке, но чисто дилетантские.

Мы дошли до конца Римской республики. Мы видели ее зарождение, видели, как она усилилась и властвовала над всеми народами Средиземного моря. Мы видели затем, как началось в ней внутреннее разложение, как нация падала в нравственном, религиозном и умственном отношении, видели, как государство обветшало и в политическом отношении и как республика уступила место монархии. Цезарь застал мир уже одряхлевшим, и вполне возродить его не мог даже этот гениальный человек. Над греко-латинским миром опускалась историческая ночь, и отвратить ее было не в силах человеческих, но Цезарь дал все-таки измученным народам доживать вечер своего развития в сносных условиях. А когда, после долгой ночи, занялся новый исторический день и новые нации устремились к новым, высшим целям — у многих из них дало пышный цвет семя, посеянное еще Цезарем, и многие именно ему обязаны своею национальною самобытностью. Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел история