Моммзен Т. История Рима

ОГЛАВЛЕНИЕ

Книга пятая. ОСНОВАНИЕ ВОЕННОЙ МОНАРХИИ

Глава III. ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ ДЕМОКРАТИИ ВО ВРЕМЯ ОТСУТСТВИЯ ПОМПЕЯ. СОГЛАШЕНИЕ ПОМПЕЯ, КРАССА И ЦЕЗАРЯ

Деятельность демократии.— Попытки создать силу, способную уравновесить влияние Помпея и его армии.— Попытки вызвать анархию.— Катилина.— Разоблачение его замыслов Цицероном.— Удаление Катилины, казнь его сторонников.— Восстание Катилины и его смерть,— Возвращение Помпея, его неудовольствие против сената.— Соглашение Цезаря, Помпея и Красса

За пять лет, которые Помпей провел на Востоке, демократическая партия прилагала в столице все усилия, чтобы закрепить свое торжество. С полною подробностью изложить события этого времени почти невозможно, так как главным образом шла тайная подпольная деятельность, то сведения наши неизбежно и не полны, и не точны. С одной стороны, участники имели слишком много оснований скрывать и свои действия, и свои замыслы, с другой — почти нет известий спокойных и беспристрастных, а все они отмечены явным пристрастием к той или другой стороне. Поэтому мы изложим здесь лишь общий ход событий, не вдаваясь в мелочи, чрезвычайно многочисленные и не представляющие сами по себе большого интереса.

С той поры, как Помпей получил свои необыкновенно широкие полномочия, олигархия была окончательно побеждена. Аристократия уже и не боролась. Наиболее видные в ее среде люди, как Метелл и Лукулл, предпочли удалиться с политической арены. Молодые аристократы положительно уклонялись от общественной деятельности. Отстаивал прежние порядки один Марк Порций Катон, потомок знаменитого Катона. Подобно своему предку, это был человек безусловной честности, твердый, но ограниченный и узкий еще более, чем тот Катон. Он совершенно не способен был обнимать сколько-нибудь

203

широкие горизонты, понимать отношение партий и их силу. Он довольствовался чисто внешним подражанием старинным римским правам и нападками на отдельные случаи, в которых видел нарушение катехизиса римской аристократии. Лишь при полнейшем недостатке сколько-нибудь выдающихся людей мог играть видную роль этот человек, в нравственном отношении безупречный, но в умственном почти ничтожный. Бороться с аристократиею теперь не только было легко, но вовсе не стоило труда, между тем демократы нападали горячо и с преувеличенным шумом на все злоупотребления бывшего правительства, какие только удавалось раскрыть, преимущественно на подкупы и взяточничество, и особенно страстно возбуждали разные личные процессы против отдельных аристократов. Иные обвинения увенчивались успехом, потому что и по существу были справедливы, другие оказывались лишь средством нашуметь или уколоть какого-нибудь почтенного аристократа, но и этим не брезговали. Имена Мария и Сатурнина, долго бывшие как бы под запретом, стали произноситься в речах открыто и все чаще и чаще — и, наконец, к великому ликованию толпы, вдруг оказались восстановленными африканские и кимврские трофеи Мария, убранные при Сулле.

Вся эта шумиха не давала серьезных результатов, не имела существенного значения, да она не отличалась даже и искренностью. В тех случаях, где демократы имели возможность повлиять на решение государственных дел, они действовали совершенно не в том направлении, какое указывали как обязательное, когда критиковали сенатское управление. Так, они требовали полного восстановления и расширения хлебной раздачи, но отлично сознавали, что это прямо невозможно вследствие увеличения числа граждан, и даже прямо не пропустили народного постановления в желательном, казалось бы, для них смысле. Требуя полных прав гражданства для жителей области от По до Альп, они отвергли расширение прав вольноотпущенников, а для того чтобы поддержать римских ремесленников, не нашли другого способа, как изгнать из столицы всех, кто не имел прав римского или латинского гражданства.

Очевидно, что демократическая партия, так как и всякая другая, умела выставлять принципы, но применить их наделе или не желала, или не могла. Не глубокою верою в истинность и спасительность своих принципов надо объяснять действия демократической партии в отсутствие Помпея, а какими-то другими соображениями, и мы едва ли ошибемся, если скажем, что вожди .демократии вовсе и не желали серьезно тех постановлений, которых требовали они, а старались только тем или другим способом во что бы то ни стало приобрести расположение толпы и влияние на нее, чтобы затем захватить в свои руки власть и военную силу, а это им нужно было для того, чтобы отстранить того самого Помпея, которого открыто они называли другом и сторонником демократии, но которого они в сущности опасались более, чем сената.

Почти несомненно, что руководил теперь деятельностью демокра-

204

тов Цезарь. Правда, прямо это никогда не было признано, и Цезарь играл даже, по-видимому, второстепенную роль рядом с Крассом, но многие отдельные факты из истории этих лет, а еще более — действия Цезаря в то время, когда он явно и неоспоримо стал главою государства, убеждают, что именно он являлся вдохновителем всех тайных движений этого смутного и темного времени. Но он вел эту запутанную подпольную работу не для интриг и не для личных целей — он шел к целям неизмеримо высшим, чем те, какие носились тогда пред умственными взорами других членов его партии. Во всяком случае, только если признать предлагаемое нами здесь толкование, объясняются отдельные эпизоды этой борьбы, иначе непонятные и бессвязные.

Чтобы бороться с Помпеем, который был облечен чрезвычайными полномочиями, демократам нужно было кого-нибудь из своих сторонников провести тоже в положение исключительное. Легче всего казалось добиться согласия народа на такую чрезвычайную меру, если бы в столице произошел бунт, волнения. Тогда популярная партия надеялась провести кого-нибудь из своих сторонников в диктаторы, диктатор же должен был поручить Цезарю или усмирение Испании, или экспедицию в Египет, что дало бы возможность демократам и собрать войско в руках надежного человека, и получить денежные средства. И вот, в Риме все это время не прекращались слухи и толки о каких-то заговорах, о предстоящих бунтах, возмущениях. Слухи эти не казались невероятными и очень волновали всех. Уже была пущена в обращение мысль, что масса бедных может сорганизоваться и тогда стать повелительницею тех богачей, которые теперь притесняют бедных.

Столичное население заключало в себе элементы, достаточные для самых фантастических предприятий, в нем было немало людей, готовых решительно на все, чтобы пожить хорошенько, в том числе и людей, занимавших довольно видное положение. К числу таких именно личностей принадлежали два обедневших аристократа, бывший претор Луций Сергий Катилина и бывший квестор Гней Пизон. Это были совершенно бессовестные люди, прошедшие всю школу порока и окончательно погибшие в нравственном смысле. Их прошлая жизнь представляла больше материалов для криминалиста, чем для историка. Вместе с тем оба они, особенно Катилина, были люди энергичные, мужественные, способные быстро понимать людей и влиять на них. Когда-то Катилина был в числе ревностнейших пособников Суллы, но затем он бесповоротно пошел в революцию, совершенно разорвав с аристократическою партиею, так как она на столько-то еще сохраняла уважение к себе, что не давала возможности повышаться таким людям, как Катилина. Он был готов на все, и можно было быть уверенным, что начнутся всякие беспорядки, которые подадут достаточный повод для любых мероприятий, если только Катилина получит влияние на государственные дела.

На 1 января 63 г. решено было при вступлении в должность новых

205

консулов убить их, объявить консулами двух заговорщиков, Крассу вручить диктатуру, а Цезарю — начальство войсками. Случай помешал исполнению замысла, точно так же не удалось и покушение, произведенное 5 февраля того же года. Тогда решено было провести на следующий год в консулы Катилину и в товарищи ему Антония, совершенно ничтожного человека. Аристократическая партия ни за что не желала допустить этого. В своей среде она не нашла человека, который решился бы выступить соперником Катилины, так как это значило идти почти на верную смерть. Аристократия отдала тогда все голоса, которыми располагала. Марку Туллию Цицерону, одному из известнейших адвокатов Рима, человеку очень популярному в столице. В результате Цицерон получил огромное большинство голосов, а Катилина и Антоний — почти поровну, причем Антоний, имевший все-таки нескольких друзей и не из числа заговорщиков, получил и несколькими голосами больше, так что он и был избран вторым консулом. Он охотно принял предложенное ему Цицероном без жребия управление доходною провинцией Македонией, дела же в столице были предоставлены Цицерону. Глухое брожение, какие-то таинственные совещания вожаков демократии заставляли ожидать каких-нибудь новых покушений: демократам приходил ось спешить, потому что Помпей почти закончил дела на Востоке и скоро должен был вернуться в Рим.

Теперь заговорщики попытались провести свои планы через одного народного трибуна, Публия Сервилия Рулла. Он внес предложение, по-видимому, совсем в духе Гракхов, основать для бедных обширные колонии в Италии. Земля для этих колоний должна была быть приобретаема от владельцев путем покупки, а для того чтобы получить необходимые на это деньги, предлагалось распродать казенное имущество в Италии, в Македонии, Понте, Африке, Испании и т. д., на то же обратить всю полученную государством военную добычу, еще не распределенную на другие цели, наконец, совершить военную экспедицию в Египет и там собрать значительные суммы. Заведовать всею операциею должны были 10 человек, специально избранные на 5 лет из числа кандидатов, которые должны были непременно лично в собрании заявить свое желание приняться за это дело. Выборы их предлагалось произвести так же, как избирались жрецы, т. е. выделить по жребию 17 избирательных округов из общего числа из 35 и этим 17 и поручить выбор. План был составлен слишком поспешно и слишком выдавал тайную цель: было ясно, что назначение не распределенной еще добычи на образование колоний и требование личного присутствия кандидатов были направлены прямо против Помпея. Кроме того, городская чернь, конечно, предпочитала получать хлеб в Риме даром, чем трудиться над обработкой земли, и предложение было встречено так холодно, что Цицерону не стоило большого труда убедить Рулла взять его обратно.

Катилина решился наконец бросить все эти подкопы и происки и идти к своей цели прямо. Он снова выставил свою кандидатуру в

206

консулы и в то же время открыто набирал шайку недалеко от столицы, в городе Фезулах, ничуть не скрывая, что имеет в виду не только оказать давление на выборы, но даже и прямо произвести насилие. Чтобы оценить значение этого замысла, надо иметь в виду, что Рим давно уже — с самых тех времен, когда ему перестала грозить внешняя опасность,— не имел, согласно конституции, в своих стенах не только никакой организованной военной силы, но и достаточной полиции, так что любая вооруженная шайка представляла для столицы действительную опасность. Цицерон многочисленными шпионами был отлично осведомлен об этих планах, которые, впрочем, не очень и скрывались. В заседании сената он открыто заявил о них и назвал прямо по имени и Катилину. Катилина дерзко ответил, что, если выбор нации падет на него, он его примет, и тогда партия, самая могущественная, но не имеющая пока вождя, получит его для борьбы с партиею ничтожною, но захватившею власть. Однако Катилина снова не был избран: Цицерон, по поручению сената, принял самые серьезные меры для сохранения порядка на выборах, и замысел анархистов не удался.

Между тем в Фезулах еще накануне выборов, 27 октября 53 г., вспыхнуло явное восстание. Катилина оставался в Риме и на свободе, хотя все знали, что восстание подготовлено им: он не оставлял столицы, опасаясь, что его сторонники — из которых виднейшими были консуляр Лентул Сура, два бывших претора, Автропий и Кассий, молодой сенатор Цетег, всадники Луций Статилий и Габиний Капитон — не сумеют без него ничего сделать. Катилина организовал еще одно покушение на Цицерона (7 ноября), оно тоже не удалось, и после этого Катилина оставил наконец столицу, прямо отправился к восставшим и здесь провозгласил себя консулом.

Правительство не принимало решительных мер, медленно собиралась созванная милиция, начальство над нею предполагалось вверить Антонию, человеку более чем подозрительному. Цицерон негласно вел свои розыски — и в ночь со 2 на 3 декабря (63 г.) его агенты доставили ему неопровержимые письменные доказательства, что Катилина и вышеназванные его сторонники намеревались поднять восстание, перебить высших представителей власти, причем для успеха своих планов собирались поджечь город с разных концов. Обвиненных заключили под стражу, население было страшно возбуждено. всего более именно планом сжечь город. Особенно всадники были раздражены тем, что анархисты не остановились пред тем, чтобы причинить такой ущерб их материальному благосостоянию.

Злоумышленников следовало, конечно, предать суду, но не было никакой уверенности, что они не будут освобождены силою, до такой степени мало могло полагаться правительство на умелость и твердость своих слуг. Поэтому возникло предложение немедленно казнить захваченных. Это было совершенно противозаконно. По закона почти столь же древнему, как сама Римская республика, только народное собрание, но никакая другая власть, могло приговорить граж-

207

данина к смерти, и с тех пор, как эти вопросы решало народное собрание, оно не произносило смертных приговоров — против римских граждан, разумеется. Цицерон предложил сенату решить этот вопрос. Это было совершенно так же противозаконно, как единоличное решение консула, в сенате возникли горячие прения. Цезарь произнес замечательную речь, указывая те опасности, которые неминуемо должны были последовать за таким нарушением законов. Катон поставил вопрос так, что защита заговорщиков есть как бы сочувствие их замыслу,— и сенат постановил смертный приговор.

Под непосредственным наблюдением Цицерона пятеро главнейших заключенных отведены были в старинную тюрьму у подножия Капитолия, там они были задушены. Народ восторженно приветствовал Цицерона, когда он объявил, что заговорщики умерли, сенат поднес ему титул «отца отечества». Но это было страшное дело: оно было явно противозаконно, а еще важнее, что вопиющее беззаконие совершено было вследствие того, что сознавалась несостоятельность государства иначе справиться с несколькими осужденными аристократами. Горькая ирония судьбы: совершилось это нарушение древнейших прав республики именно тогда, когда старинная аристократия совершенно утратила власть и влияние и когда господствовала демократия.

В начале 62 г. окончательно подавлено было и восстание. Катилина и его ближайшие пособники пали в решительной упорной битве недалеко от Пистойи. Армия бунтовщиков была частью уничтожена, частью рассеяна. Жестокие уголовные преследования были возбуждены по всей Италии против тех, кто принимал участие в движении. Демократия совершенно дискредитировала себя. Прошло едва 15 лет после того, как она восторжествовала,— и от нее уже отшатнулись все сколько-нибудь зажиточные люди, вся могущественная партия всадников при виде того, каким экономическим потрясениям партия была готова подвергнуть государство и народ. Даже простые граждане были возмущены союзом демократии с анархистами, которые собирались жечь дома и имущество жителей для достижения своих целей. Наконец, и Помпей был явно недоволен своими прежними союзниками, так как начал понимать, что демократия старается от него отделаться. Против сената демократы говорили хорошо и с такою ничтожною силою, какую представлял собою сенат, справиться умели, но они оказались совершенно неспособными добиться сколько-нибудь серьезных результатов в практической политике. Глубокое разочарование и уныние распространились среди партии. Красс собирался уехать со своим золотом куда-нибудь на Восток, даже Цезарь, по-видимому, терял энергию.

Уже не раз высказывалось в Риме мнение, что, как только окончится правление аристократии, станет неизбежною монархия. Не все понимали это ясно, но события последних лет показали всем способным думать и видеть, что без коренного изменения всего государственного строя могло создаться лишь правительство, ли-

208

шенное всякого авторитета и военной силы, т. е. такое правительство, которое не может править, при котором государство постоянно подвергается бессмысленной и вредной тирании самых бессовестных искателей приключений. Почти все уверялись теперь, что для дальнейшего существования общественного строя необходимо такое изменение конституции, по которому администрация и военная сила были бы связаны теснее. Теперь был и человек, который обладал ореолом славы, огромными богатствами и преданным войском и мог, казалось, совершить это изменение,— Помпей. И всем казалось, что он не только может захватить, но и захватит единолично высшую власть в государстве. Конечно, изменение государственного строя, существовавшего пятьсот лет, не могло обойтись без борьбы, и весьма вероятно, что против нового главы соединились бы лица и даже партии, пока враждовавшие, но едва ли когда-нибудь обстоятельства могли сложиться благоприятнее для подобной попытки. Заговор Катилины окончательно оттолкнул многих от прежних увлечений, вообще революционный вулкан выгорел и угасал. Сулла за 20 лет пред тем осуществил свою волю при средствах несравненно более слабых, чем теперь имел Помпей, и в условиях более неблагоприятных.

Осенью 63 г прибыл в Рим посланец от Помпея, и стало известно, что Помпей заявляет желания совершенно исключительные: он хотел быть консулом и вместе с тем, прибыв в Италию со своими победоносными легионами, желал сохранить их, по особому народному постановлению, под своей командой, якобы для борьбы с приверженцами Катилины. Кроме этого он желал получить общее утверждение всех своих распоряжений на Востоке и обширные участки земель своим солдатам. Аристократия упрямо продолжала видеть в Помпее только человека, выдвинутого демократией, и все его желания встречены были явно недружелюбно. Конечно, стоило только задать себе вопрос: есть ли возможность бороться, если Помпей решится силой получить желаемое? — чтобы сразу понять, что противиться бесполезно. Но аристократия была опьянена победой над Катилиной, а Катон, глава партии, задавать себе такие вопросы был совершенно не способен. Иначе поступил Цезарь. Он понимал, что лучше согласиться, чем уступить насилию,— и пошел навстречу желаниям Помпея. По-видимому, уже в это время он решил, что достигнуть необходимого преобразования государства можно только вступив в соглашение с Помпеем, и пошел по этому пути с полною искренностью и чистосердечием, точно исполняя все принимаемые на себя обязательства и никогда не обманывая того, с кем вступал в соглашение и договор. С большим достоинством и уменьем поддерживал Цезарь в народном собрании желания Помпея. Они не прошли вследствие прямых насилий, примененных ceнатом, но нравственная победа осталась, несомненно и очевидно, на стороне Цезаря. Помпей имел теперь отличный повод начать борьбу: он мог выставлять себя защитником законов, попираемых сенатом,— казнь сторонников Катилины и эпизоды последнего

209

народного собрания были, бесспорно, грубыми нарушениями законности.

Осенью 62 г. Помпей отплыл из Греции в Брундузиум. В Риме положительно готовились встречать монарха, одни желали этого, другие трепетали. Но Помпей повторил ошибку 71 г.: он не решился на последний шаги, высадившись на почве Италии, немедленно распустил, как того требовали законы, свою армию. Слишком полагался он на свое личное влияние и на славу своего имени и скоро испытал ряд горьких разочарований: теперь не только сенат решительно отказал ему во втором консульстве, а распоряжения его на Востоке рассматривал медленно и утверждал только после мелочных и обидных придирок, но и в народном собрании проект награждения его солдат землею был отвергнут.

Все более и более выдвигался Цезарь. Сначала самый остроумный, оригинальный и расточительный франт Рима, потом самый смелый и энергичный из вождей демократии, он последними речами в сенате и действиями как квестор обнаружил выдающийся государственный ум. В 63 г., после исполнения должности претора, он отправился начальствовать войсками в Испанию и там проник до побережья океана, куда еще не достигала римская власть, и подчинил Риму племена лузитанцев и галлеков, к 60 г. вернулся в Рим уже как победоносный полководец и выступил кандидатом в консулы. Чрезвычайно важно было для демократии, что ее кандидатом являлся теперь не потерянный человек, как Катилина, а человек высоко замечательный, приковывавший все более и более общее внимание.

Аристократия встретила кандидатуру Цезаря с открытою враждебностью, но Цезарь сумел снова вступить в соглашение с Помпеем, все еще, бесспорно, самым знаменитым и влиятельным человеком Рима, и с Крассом, самым богатым. Для Помпея возвышение Цезаря было особенно опасно, но прославленный полководец не отличался достаточною прозорливостью, чтобы понимать, что имеет дело с человеком, бесконечно превосходящим его своими дарованиями, человеком, который должен совершенно затмить его,— и охотно обещал ему свою поддержку с условием, что будут утверждены его распоряжения в Азии и розданы обещанные им войску награды. Красс участвовал в соглашении как представитель партии капиталистов, которые были раздражены против Катона.

В коалицию в 60 г. вступили, таким образом, те же самые силы и даже те самые люди, которые соединялись уже в 71 г., но взаимные их отношения совершенно изменились: тогда демократия искала опоры и шла на уступки, лишь бы победоносные генералы позволили ей действовать вместе с ними, теперь же Помпею и Крассу пришлось довольствоваться второстепенным положением, а на первое место выдвинулся вождь демократии Цезарь. Изменилась и сама демократия: ранее Цезарь лелеял мысль законодательным путем создать такое государственное устройство, при котором община была бы совершенно свободна и имела бы во главе вождя, который занимал бы это

210

место потому, что он был самым лучшим, гражданином и всеми был почитаем за такового. Но скоро Цезарь понял, что всегда найдутся люди, которые будут преследовать личные цели и с помощью военной силы станут сильнее общины. Он не отрекся тогда от своего идеала — свободной общины с единым властителем во главе,— но осознал, что достигнуть этого можно лишь военною силою, решил подчинить себе эту силу и уже неуклонно шел к этой цели.

Ставши консулом, Цезарь немедленно внес предложение о раздаче земли помпеевским ветеранам. Предложение было чрезвычайно умеренно и редактировано было очень умело, но сенат отверг его без рассмотрения. Не согласился сенат утвердить и распоряжения Помпея на Востоке. Когда предложения эти перешли в народное собрание, Цезарь без труда доказал, что проекты были отвергнуты просто потому, что их внес представитель демократии. Катон и второй консул Бибул, ставленник и слепой слуга аристократии, попытались сорвать голосование. Цезарь спокойно, с соблюдением всех законных формальностей, отстранил их попытки, и законы прошли. Тогда аристократия применила тактику пассивного сопротивления, ее представители не показывались не только в народном собрании, но и в сенате,— дела шли от этого ничуть не хуже, а даже лучше. Комиссия из 20 человек под председательством Помпея и Красса приступила к земельным раздачам и вела дела очень успешно: огромные средства, полученные на Востоке, давали полную возможность скупать земли, сколько было нужно.

На 58 г. Цезарь не пожелал искать второго консульства, запрещенного законом, а по особому народному постановлению был назначен на 5 лет наместником Галлии по обе стороны Альп с полномочиями, подобными тем, какие получил Помпей, отправляясь на Восток. Это было очень важно для Цезаря: теперь он мог создать себе и преданную армию, и славу, и сильный авторитет. Во всяком случае, со своими легионами он оказывался на целые 5 лет властелином Италии: по конституции ведь в самой Италии не было армии и армия галльская была ближайшею к столице военною силою.

В скором времени полномочия Цезаря были продолжены еще на пять лет. Упрямое упорство аристократии только теснейшим образом сближало союзников, лично у Цезаря с Помпеем установились даже наилучшие и вполне искренние отношения; Цезарь был неотразимо привлекателен и вполне подчинил Помпея своему обаянию.

На 58 г. консулами были избраны два верных Цезарю и Помпею человека, и для спокойного отъезда в Галлию Цезарю нужно было только удалить из Рима Катона и Цицерона. Катону постановлением народного собрания было поручено привести в ясность некоторые дела на Востоке. Катон, хотя и понимал, что это почетная ссылка, не счел возможным отказаться от этого поручения. Цицерону грозила большая опасность: был предложен закон, что лишение гражданина жизни помимо решения народа есть преступление, влекущее за собою изгнание. Имя Цицерона не было упомянуто, но он понял и страшно

211