Моммзен Т. История Рима

ОГЛАВЛЕНИЕ

Книга пятая. ОСНОВАНИЕ ВОЕННОЙ МОНАРХИИ

Глава I. ВЛАДЫЧЕСТВО ОЛИГАРХИИ. ДЕЛА В ИСПАНИИ И НА ВОСТОКЕ

Слабость сенатской партии.— Помпей, Красс, Цезарь.— Смерть Суллы.— Восстание Лепида.— Серторий, борьба с ним и его убиение.— Поход Лукулла против Тиграна.— Пиратство и восстания рабов

Сулла оставил власть, дав восстановленной им олигархии полную возможность отстаивать свое место и значение в государстве, но предстояло выдержать упорную борьбу. На том пути, каким шел Сулла, невозможно было возродить внутренние силы государства, олигархия могла держать власть в своих руках только при условии упорной защиты своих прав, только при энергичной и большой работе. Положение было особенно трудно потому, что против государственного порядка боролась не какая-нибудь одна партия, ему были враждебны самые разнообразные элементы, враждовавшие и между собой, но сходившиеся в ненависти к олигархии: с одной стороны, строгие юристы, возмущавшиеся прямым нарушением законов, с другой — идеалисты, сторонники народовластия, которые отстаивали старые громкие фразы и не замечали, что существа дела они изменить не умеют; население областей, получивших неполные права,— и вольноотпущенники, лишенные значительной части своих прав; капиталисты, утратившие всаднические суды,— и чернь, лишенная дарового хлеба; люди, искавшие популярности,— и люди, разорившиеся в революции, наконец, даже многие бывшие сподвижники Суллы, которые прокутили богатое вознаграждение и теперь мечтали о новых подачках,— все это было враждебно порядку вещей, установленному Суллою. От немедленной катастрофы спасало сенат лишь то обстоятельство, что в рядах оппозиции не было выдающегося вождя, не было человека, способного объединить всех недовольных и направить их силы на коренное изменение государственного строя.

Не было выдающихся людей и в рядах партии правительственной. Глубоко павшая римская аристократия утратила и дарования и честолюбие. Представители знатнейших фамилий считали теперь дух партийности патриотизмом, тщеславие — честолюбием, ограниченность — последовательностью. Они довольствовались самыми легкими лаврами, пустыми титулами, и в том возрасте, когда настоящий государственный человек иногда только начинает достойную себе

187

деятельность, они уже были утомлены жизнью и спешили удалиться в интеллигентную праздность.

Наиболее известным человеком в это время был Гней Помпей (96—48). Ему не было еще 30 лет, а он уже прославился как полководец, все считали его и выдающимся государственным человеком, но только при отсутствии истинных дарований мог выдвинуться на первое место такой человек. Помпей был человек совершенно дюжинный: он обладал личною храбростью, но дарований полководца вовсе не имел; он был бесспорно честен в частной жизни, но не брезговал и такими способами наживы, от которых отвернулся бы человек действительно нравственный, и если не шел путями очень кривыми и темными, то только потому, что был слишком богат; распущенность современного общества создала ему славу человека добродетельного, но по требованию Суллы он развелся со своею женою и казнил своих бывших товарищей и сподвижников; человек упрямый, он обыкновенно оказывался игрушкою в руках окружающих; в политическом отношении он не имел никаких идей и торжественною молчаливостью прикрывал их отсутствие, а когда решался на какие-либо шаги, казавшиеся ему тонкими, то обыкновенно самым явным образом попадался впросак. Политическое положение Помпея было фальшиво: выдвинутый Суллою, он пошел против него, но не вполне решительно; он мог занять высокое положение как полководец, покорный сенату, но не хотел идти на второстепенную роль; постоянно мечтая об исключительном положении, он всегда отступал пред неизбежным риском, как только представлялась необходимость сделать последний шаг для того, чтобы такое положение занять.

Видную фигуру среди оптиматов представлял также Марк Красс. Во время проскрипций он приобрел колоссальное состояние: он был богатейшим человеком в Европе; он говорил, что тот еще не богат, кто не может содержать целой армии, и сам, имея эту возможность, по-видимому, не имел намерения оставаться частным человеком, а питал высшие замыслы. Красс уже вовсе не имел ни широты взгляда, ни энергии настоящего государственного человека: по натуре это был просто упорный и настойчивый торгаш,— он и влияния добился тем, что заискивал у толпы, был внимателен ко всякому, охотно помогал деньгами всем, кто имел хоть какое-нибудь влияние, и всякого опутывал дачею денег взаймы без росту, но до востребования,— такой человек, конечно, мог выдвинуться в первые ряды только в партии, совершенно бедной дарованиями.

Среди демократов наиболее выделялись Гай Котта, приятель Друза, человек честный и толковый, но без особых дарований, и Гай Юлий Цезарь, еще совсем молодой человек (род. 1 июля 100 г.), проявлявший в себе что-то несомненно недюжинное, но пока еще прославившийся лишь своим щегольством и долгами. Первое же место между демократами занимал консул Марк Лепид, горячий оратор, но человек малорассудительный и совсем незначительный. Правда, его верность демократии была почти несомненна, потому что только поддержка

188

этой партии и спасала его от ответа по очень серьезным обвинениям, какие он навлек на себя, когда, до перехода к противникам сената, он в качестве сенатского уполномоченного хозяйничал в Сицилии чересчур бесцеремонным образом.

Самый серьезный противник сената оказался в Испании: это был Квинт Серторий. Человек слабого сложения, характера тихого и скромного, он обладал удивительно ясным умом, чрезвычайно твердым характером и необыкновенными организаторскими способностями. Серторий бежал из Италии от проскрипций и с немногими спутниками бродил как беглец в Испании и Африке. Он и в этом положении обратил на себя такое внимание, что лузитанцы, намереваясь воевать против Рима, пригласили его к себе. Серторий собрал около себя до 4000 римских беглецов, из них создал ядро армии и, подкрепляемый туземными племенами, в течение 80—77 гг. одержал ряд важных побед над сенатскою армиею. Особенно замечательно при этом, что Серторий умел так вести дело, что в глазах всех окружающих он действовал не как бунтовщик, восставший против Рима, а как законный наместник Испании, борющийся против войск незаконного правительства. Его успехи вызвали заметное брожение и в Галлии, и Серторий усердно его поддерживал.

В 78 г. скоропостижно скончался Сулла, и немедленно демократы в Риме начали добиваться отмены нововведений Суллы. Лепид, один из консулов этого года, открыто заявлял свое сочувствие их требованиям, и сенат после некоторого колебания уступил в одном пункте — восстановил хлебную раздачу, хотя и с ограничениями. Уступка прибавила смелости недовольным, скоро в некоторых округах Этрурии жители стали открытою силою изгонять бывших суллинских солдат из полученных ими участков, а когда сенат имел неблагоразумие выслать против бунтовщиков Лепида на основании того, что он принес клятву оставаться верным долгу, то Лепид немедленно стал на сторону мятежников, заявив, что клятва связывала его лишь до истечения года. Тогда сенат спохватился и принял меры более энергичные. Скоро Помпей и другой консул Катул нанесли мятежникам несколько серьезных поражений и окончательно разбили Лепида, когда он сделал попытку внезапно овладеть Римом. Восстание было подавлено, а Лепид вскоре умер от чахотки.

Положение дел в Испании между тем требовало неотложных и энергичных мер. В среде правительственной партии не было никого, кто был бы способен, или даже только желал бы, помериться с Серторием, и сенату пришлось поручить начальство в этой войне Помпею, который не столько предлагал свои услуги, сколько требовал этого назначения, стоя во главе армии, с которою он только что потушил вспышку революции в Италии.

Когда Помпей довольно-таки медленно привел в Испанию значительный отряд свежих войск, силы правительства стали безусловно выше сил Сертория. Но Серторий был неизмеримо талантливее своих противников и в течение двух лет разбил Помпея четыре раза во всех

189

битвах, в которых они встретились, зато подчиненные Серторию начальники потерпели несколько серьезных поражений и от Помпея, и особенно от Метелла. Восьмой год уже боролся Серторий против сената, и в Риме начинали поговаривать, что, пожалуй, Серторий повторит движение Ганнибала — и это не казалось невозможным, так как своими дарованиями Серторий действительно напоминал Ганнибала. Но он походил на него и в том отношении, что никогда не ошибался в оценке своих сил: он понимал, что окончательное торжество для него невозможно, и выказывал готовность прекратить борьбу, если только ему позволено будет мирно жить на родине. Но олигархи не хотели примириться с самым талантливым своим врагом и продолжали войну, которая страшно разоряла и Италию, не говоря уже об Испании, где она в корень погубила латинскую культуру, только что начавшую там распространяться.

Силы Сертория, конечно, иссякали быстрее, чем силы сената. Ряд мелких неудач поселил уныние в рядах его приверженцев, поколебалась их вера в гений и непобедимость вождя. Стали возникать заговоры: окружавшие Сертория желали примириться с Римом ценою выдачи вождя. Серторий жестоко расправился с обнаруженными заговорщиками, но в скором времени он был все-таки предательски зарезан на пиру (72). Так бесславно погиб под кинжалами жалкой шайки человек, быть может, самый даровитый из всех, кого выставил Рим до того времени, и даже память о нем осталась лишенною всякого обаяния: человечество и история строго судят тех, кто поднимался против родины, даже и в таком положении, как Серторий.

Место Сертория занял организатор его убийства, Перпенна, но заменить Сертория он ни в каком отношении не мог, он быстро был совершенно разбит Помпеем и попался в плен. Перпенна попробовал спасти свою голову, представив Помпею переписку Сертория, которая компрометировала многих видных деятелей Рима. Помпей сжег письма не читая, а Перпенну казнил. В скором времени после этого Испания была замирена, многие сторонники Сертория получили полное прощение, очень умеренный эдикт о них был проведен при большом участии молодого Цезаря.

Таким образом, сенат справился с восстанием в Италии и Испании, но положение дел вообще, а особенно на Востоке, оставалось в высшей степени запутанным и печальным.

Мы уже упоминали, что на Далматинском побережье Адриатического моря издавна существовало разбойничество. Около смерти Суллы эти разбои усилились до чрезвычайности, и только энергичный и способный Лукулл закончил успешно борьбу с разбойниками, шедшую уже семь лет, он усмирил страну и привел ее в повиновение правительству.

Но на море разбойничество непрерывно развивалось. Существовало оно с самой глубокой древности и очень усилилось за время митридатовских войн. На водах Средиземного моря создалось своего рода разбойничье государство, имевшее довольно сложную и строй-

190

ную организацию. Членами этого своеобразного царства корсаров были несчастные или преступные люди из всех тогдашних стран. Национальная связь в нем заменялась тайною, как бы масонскою, связью, и безусловная верность в своей среде до известной степени покрывала собою преступность организации. Корсары беспрекословно повиновались признаваемым ими у себя властям, самым добросовестным образом поддерживали друг друга в опасности, и все свято соблюдали условия и договоры, которые были приняты на себя какою-либо их шайкою.

Приморские провинции страдали от разбойников невыносимо. С прибрежных городов корсары взимали дань, множество людей было постоянно похищаемо и продаваемо в рабство, более знатных пленников пираты возвращали за огромный выкуп или подвергали мучительным казням. Экономические бедствия, созданные прекращением сколько-нибудь безопасных морских сообщений, были прямо неисчислимы.

В отношении к пиратству сенат проявил все свое ничтожество: он не только не умел в широких размерах организовать борьбу с этим злом, но выставлял как общий принцип, что каждая провинция должна сама бороться и сама отстаивать себя. Между тем, конечно, никакая отдельная провинция не могла ничего сделать, когда на нее нападали пираты, сосредоточив свои силы. Только раз, в самые последние годы жизни Суллы, предпринята была энергическая экспедиция против корсаров. В 78—76 гг. консул Публий Сервилий разбил в кровопролитном сражении их флот, прошел затем с войском Киликию и Тавр, где преимущественно гнездились разбойники, разорил много их укрепленных пунктов. Пиратство после этого на время притихло, но уничтожено оно не было и вскоре опять вспыхнуло с новою силой.

Чрезвычайно сложно и смутно было положение дел и в Азии. Тигран армянский не участвовал открыто в войне Митридата с Римом, мирный договор не определял никаких отношений его и Рима, и он захватывал и подчинял себе одно за другим мелкие соседние царства. Мало-помалу он распространил свои покушения и на отдельные области Каппадокии и Сирии, а эти государства прямо подчинены были Риму. Сенат, стремясь всячески избежать новой борьбы, делал вид, что ничего не замечает. Не постарался он осуществить прав Рима и на Египет, который в 81 г. был завещан Риму последним царем из дома Лагидов, умиравшим без наследника. Страна была оставлена на произвол двух претендентов, которые спорили тут о власти, не имея на нее совершенно никаких прав, и разоряли страну на глазах у сената.

До берегов Средиземного моря, этого истинного базиса римского могущества, распространяли теперь свою власть азиатские цари, и Рим терпел это спокойно. Ясно было, что для безраздельного мирового владычества римлян наступало начало конца. Тигран, имея возможность без борьбы захватывать целые области и делать все, что ему было угодно, войны тоже не искал, но столкновение было неизбежно,

191

так как ни с той, ни с другой стороны не было не только дружелюбия, но и взаимного доверия. Когда в Испании дела римлян были очень плохи, а в водах Азии римский флот действовал против корсаров, обстоятельства были особенно благоприятны для нападения на Рим, и вместе с тем были и у Митридата основания предполагать, что под видом приготовлений к борьбе с пиратством готовятся, в сущности, силы для борьбы с азиатскими властителями. Мирное положение не могло сохраниться.

Зимою 75/74 г. Митридат решился на войну. Тигран по своей недальновидности уклонился от союза, но Серторий вступил с царем понтийским в официальные сношения и прислал ему инструкторов для его армии. Пираты тоже заключили с Митридатом союз. Римляне сделали обширные приготовления и поручили ведение войны энергичному консулу, Лукуллу. Война началась для Рима неудачно: римский флот был истреблен в Черном море при Кархедоне, впрочем, Лукулл умелым и твердым ведением дела быстро восстановил перевес римлян. Затем он нанес Митридату ряд поражений, и через два года борьбы царь должен был бежать из пределов своего царства. Он направился к царю Армении, но Тигран не допускал его к своему двору и держал как бы в почетном плену. Преследуя Митридата, Лукулл прошел Понт, Вифинию и достиг границ Армении. Так хороша и прочна была военная организация римлян, что и с незначительными силами Лукулл достиг серьезных успехов, хотя в его время солдаты обнаруживали уже больше интереса к грабежу, чем к победе, и очень неохотно совершали столь отдаленный поход. Лично Лукулл не пользовался расположением войска и за свою строгость, и как ославленный сторонник сената, но он умел подчинять легионы своей воле и поддерживать дисциплину.

Пред римским военачальником стал теперь весьма важный вопрос. Он видел, что необходимо обезопасить бассейн Средиземного моря от влияния и даже от вторжения Тиграна. Он понимал ясно, что достигнуть этой цели можно только тогда, когда Армения будет отодвинута по-прежнему за Тигр, но было невозможно надеяться, чтобы робкий, колеблющийся сенат решился принять на себя такую задачу. И вот Лукулл, подобно тому как поступил в таких же обстоятельствах Сулла, его учитель и друг, сам, на свой страх, довел дело до войны с Тиграном: имея полномочия на войну с Митридатом, он истолковал их так, что имеет право требовать и выдачи Митридата, отправил посольство с поручением добиться от Тиграна этой выдачи, и, когда последовал естественный отказ, он весною 69 г. двинулся против Тиграна.

Силы Лукулла были невелики. В течение последней зимы он сделал все, что было можно для успеха предприятия, но против царя Армении он мог вывести всего не более 15 000 человек. С этим численно ничтожным войском Лукулл подступил к Тиграноцерте, обширному городу, построенному по воле Тиграна в пустынном прежде месте, и осадил ее. Тигран был совершенно не готов к войне, но тем

192

не менее он в скором времени собрал армию численностью до 200 000 человек и подошел к Тиграноцерте. Тут он с удивлением и даже с презрением увидал отряд Лукулла, слишком большой для посольства, но слишком ничтожный для войска, как выразился царь, и решил дать сражение. Оно произошло 6 октября 69 г. и окончилось полным торжеством Лукулла: римляне почти не понесли потерь, а полчище Тиграна рассеялось совершенно. Города Армении стали сдаваться один за другим. Все, что было здесь эллинского, охотно переходило на сторону Лукулла, который повсюду выставлял себя защитником эллинов против варваров. Богатая добыча дала возможность покрыть издержки экспедиции и до известной степени удовлетворить солдат.

Тигран совершенно пал духом и был готов заключить мир, но тут явился к нему Митридат и успел совершенно подчинить своему влиянию слабого царя. Он доказал ему, что одно проигранное сражение ничего не значит и что положение Лукулла несравненно опаснее. Митридат успел даже поднять энергию у народностей Востока — и толпами стекались к нему воины, чтобы отстаивать свои земли и свою свободу от чуждых пришельцев. Митридат стал формировать сравнительно небольшое, но отборное и хорошо обученное войско и против Лукулла организовал самую ужасную для римского войска борьбу — мелкую партизанскую войну.

Старый царь не ошибся относительно положения Лукулла. Солдаты очень тяготились походом, а из Рима шли известия, что и там сенат недоволен самовольством Лукулла, и это, конечно, не способствовало водворению дисциплины. Летом 68 г. Лукулл решился на новый крайне смелый шаг он двинулся в глубь старинных владений Тиграна, чтобы достигнуть его столицы на склонах Арарата и разорением ее принудить царя к миру. Он находился уже недалеко от нынешнего города Эрзерума — но тут солдаты отказались идти дальше. Победоносный полководец должен был повернуть назад. Он осадил в Месопотамии последний значительный не подчинившийся еще город, Низибию.

Как всегда бывает, отступление одного войска подняло энергию другого: войска Митридата и Тиграна произвели несколько нападений на римские отряды, и хотя были отражены, но уже не терпели таких поражений, как прежде. Весною 67 г. Лукуллу пришлось двинуться обратно и из Месопотамии, а к зиме он вернулся в провинцию Азию после необычайно трудного и искусно выполненного отступления, которое, конечно, далеко превосходит отступление Ксенофонта. Лукулл показал себя военачальником в высокой степени замечательным, и если имя его не упоминается в ряду имен величайших полководцев, то единственно потому, что его поход не принес никаких результатов. Но в этом вина не Лукулла, а сената, который относился ко всему предприятию с очевидным недоброжелательством.

Одновременно с действиями Лукулла в Азии Рим вел борьбу и с пиратами. В 74 г. был снаряжен против них большой флот под начальством Антония, но Антоний оказался совершенно неспособным чело-

193

веком: со всех приморских городов он собрал огромные суммы, в сражениях же против корсаров имел успех лишь у берегов Италии, а когда перешел в критские воды, то был совершенно разбит местными пиратами. Не сразу после этого, но все же сенат решил наказать критян: в 78 г. у Крита появился сильный флот под командою Метелла и в 77 г. после упорной обороны все критские города были покорены и наказаны. Но и этот успех в самом гнезде пиратства не очистил моря: по всему протяжению Средиземного моря и у самых берегов Италии разбои существовали по-прежнему, и к ним стали даже привыкать, как будто к неизбежному злу.

Серьезные опасности созданы были для Рима и тем злом, которое существовало во всех государствах древнего мира и подтачивало их тем сильнее и мучительнее, чем большего развития государство достигало,— невольническим пролетариатом. Волнения рабов, начавшиеся вскоре после Гракхов, теперь осложнились тем, что в грабежах, насилиях и других подобных преступлениях, которые совершались чаще всего, конечно, невольниками, нравственными соучастниками являлись и другие: доказано неоспоримо, что немало лиц вполне обеспеченных и высоко стоявших не гнушались для личных выгод пользоваться разбойническими подвигами своих рабов, и совершенно естественно, что там, где богатые люди иногда поощряли своих рабов к насилиям, эти рабы при первом удобном случае станут так же действовать и по собственному почину. Так и случилось, как только повод к этому представился.

За последние десятилетия важнейшею частью в народных увеселениях стали гладиаторские игры. Существовали особые заведения, где рабов и военнопленных обучали гладиаторскому, искусству — для того чтобы они умели интересно для толпы убивать друг друга. Естественно, гладиаторы были люди и ловкие, и сильные, и страшно обозленные. Несколько таких гладиаторов бежали из одной школы и составили шайку под предводительством двух кельтов, Крикса и Эномая, и фракийца Спартака. Первоначально в ней считалось всего 73 человека, но она быстро увеличилась в числе, и скоро все города Кампании сделались поприщем ее подвигов. Высланный из Рима для поимки разбойников отряд в числе 3000 человек окружил беглецов на горе Везувий, но когда эти смельчаки не явились сами для того, чтобы отдаться в руки палача, а, наоборот, произвели несколько дерзких нападений на передовые посты отряда — весь отряд весьма быстро рассеялся до последнего человека.

Понятно, что после этого силы разбойников стали увеличиваться еще быстрее, чем прежде. Тогда были двинуты два легиона, легионеры тяготились службой и требовали сражения — а когда дело дошло до битвы, огромное большинство солдат немедленно бежало, небольшая же кучка оставшихся верными долгу была истреблена. Теперь силы Спартака, занявшего первенствующее положение среди разбойников, возросли до 40 000 человек, в скором времени восставшие истребили еще два легиона.

194

В 72 г. против них двинулись оба консула, один из них имел некоторый успех, другой же был разбит Спартаком, а несколько отрядов римских войск совершенно уничтожены. Как ни ослепительны были эти успехи, Спартак не надеялся на окончательную победу и думал уйти со своими сподвижниками за Альпы, на свою родину. Последние события и произошли на севере полуострова. Но его товарищи, опьяненные удачей, не пожелали уйти из Италии, власть же Спартака, безусловно признаваемая во время битвы и в вопросах чисто военных, после победы почти равнялась нулю. К тому же разбойники не слились в одну плотную массу, а кельты и германцы одинаково враждебно и недоверчиво относились и друг к другу, и к сирийцам и эллинам. Разбойники остались в Италии и рассеялись для грабежа. Сенат собрал армию в 10 легионов и поручил командование ею Марку Крассу с неограниченными полномочиями.