Машке Эрих. Государство Немецкого ордена. Портреты великих магистров

ОГЛАВЛЕНИЕ

Винрих Книпродский
Прежде чем закончился XIV век, успели смениться еще три
верховных магистра. Из них лишь преемник Лютера Брауншвейгского,
бургграф Дитрих Альтенбургский, достоин упоминания в контексте
военной политики ордена, (который, к тому же, будучи верховным
маршалом в Кенигсберге, активно покровительствовал всякому
художественному творчеству). Наиболее важными событиями этого века
были Калишский мир 1343 года, по которому польский король Казимир
торжественно отказывался от Помереллии, и завоевание Эстонии
ливонской ветвью ордена, расширившее его владения в Прибалтике до
самой Нарвы.
16 сентября 1351 года в Мариенбурге снова выбирали верховного
магистра. Выбор пал на тогдашнего гросскомтура Винриха Книпродского.
Он стал во главе мощного и сплоченного ордена и богатейших земель.
Свыше тридцати лет предстояло Винриху руководить орденом, вплоть до
самой смерти 24 июня 1382 года. Ни один верховный магистр со времен
Германа Зальцского не правил так долго. Время его правления
характерно внутренней сплоченностью ордена, которая благоприятно
сказалась на дальнейшем его развитии и на мирном строительстве
прусского государства. Столь долгое пребывание у власти (1351-1382
годы), соразмерность внутреннего и внешнего развития ордена и то
достоинство, которое придавала ему сама фигура седовласого правителя,
делают эти 30 лет чуть ли не самым блестящим периодом в истории
государства.
Новый верховный магистр был родом с Нижнего Рейна. Его семейство
именовало себя по небольшому местечку Книпрат, что на правом берегу
Рейна, в нескольких милях от Кельна. Нечасто выходцы из этих мест
становились верховными магистрами. Однако не случайно именно уроженец
прирейнских земель представляет эту эпоху богатства и изобилия в
развитии ордена.
Никаких сведений о юности Винериха не сохранилось, неизвестен
даже год его рождения. Долго ли прожил он на благословенных берегах
Рейна? Где принял обет Немецкого ордена и белый плащ? Возможно, уже
на своей родине, а возможно, и позже. Впервые он упомянут в
письменных источниках как брат ордена в Пруссии: тогда он был молод и
занимал весьма невысокую должность. В 1334 году (впереди была еще
целая жизнь - 50 лет) он - помощник попечителя Прусской Голландии, то
есть занимает позицию адъютанта при незначительном должностном лице.
А Прусская Голландия – это одна из тех территориальных единиц, откуда
прибывало особенно много переселенцев. Вот какую школу прошел будущий
верховный магистр.
Через несколько лет, в течение которых он, видимо, привыкал к
новым для него отношениям в прусских землях, он начал стремительно
подниматься по служебной лестнице и вскоре оказался в числе высших
должностных лиц ордена. В 1338 году он стал комтуром Данцига. В 1341
году он покинул Западную Пруссию и занял пост комтура в Балге, а
двумя годами позднее включился в решение задач прусского государства
на восточном направлении, вселившись в маршальскую резиденцию в
Кенигсберге.
В середине XIV века в западных землях прусского государства
царил мир, а восточные комтурии все еще боролись с язычниками. Маршал
стоял во главе орденского войска. Ему в обязанности вменялась защита
границ, и ему подчинялось войско рыцарей, которые по-прежнему
ежегодно прибывали на борьбу с язычниками. Однако боролись уже не с
пруссами, а с их восточными соседями – литовцами, народом, который по
языку был близок пруссам. Таким образом, решалась крупная военная
задача, а ордену удавалось сохранять верность своему прежнему идеалу
– рыцарскому служению церкви. Ордену нужно было оправдывать в глазах
Европы свою изначальную сущность, к тому же, его землям постоянно
угрожали набеги литовцев – вот поэтому и велась эта безжалостная и
кровопролитная война. Постоянные столкновения в за пределами
орденских земель доставляли преимущество то одной, то другой стороне.
Однако эти мини-войны перерастали и в крупные военные действия;
зачастую литовцы доходили до самой Замландии, как это случилось в
1370 году, когда состоялась битва при Рудау; но и орденские знамена
не раз водружались над Каунасом и Вильной. Штабом всех этих военных
действий был Кенигсберг, резиденция верховного маршала. То, что
Винрих узнал в эти годы, занимая столь беспокойную и даже опасную
должность, во многом определило его литовскую политику уже в
должности верховного магистра. Кенигсберг стал для него своего рода
военной школой, а предыдущие годы, проведенные в западных землях
ордена, подготовили его к решению административных задач. Годы учения
не прошли для него даром. Он не только стал регентом молодого
прусского государства, но и никогда не переставал быть его первым
воином.
Кенигсберг и должность маршала были для целеустремленного рейнца
лишь промежуточным этапом. Уже в 1346 году он стал гросскомтуром и
переехал в Мариенбург, где ему предстояло посвятить себя
административным задачам, а их у активно развивающегося государства
было немало. Таким образом, прежде чем занять пост верховного
магистра, он на протяжении нескольких лет принимал самое
непосредственное участие в управлении орденом.
Пожалуй, никогда внешнеполитическая и внутриполитическая сферы
жизни ордена и его государства не были настолько тесно связаны друг с
другом, как в эти три десятилетия. Сельскохозяйственный расцвет
орденских земель и развитие городов свидетельствовали о внутреннем
сближении ордена и городов. Города и сам орден начали активно
торговать на Балтийском море, затем в игру включилась большая
политика: отстояв свое жизненное пространство, орден вскоре
превратился в ведущее прибалтийское государство. И в Польше, и в
Пруссии внутреннее строительство государства превалировало над чисто
захватнической внешней политикой; на тот момент это позволило
предотвратить серьезное столкновение, которое казалось неизбежным еще
в первой половине века и впоследствии действительно произошло.
Социальная и экономическая реорганизация Польши и непрекращающееся
развитие орденских земель способствовали лишь мирной политике обоих
государств. Что касается борьбы с Литвой, ордену, наконец, удалось
увязать местные политические задачи с собственными идеями и
внутренними законами своего развития. Это тесное переплетение
внутренних и внешних задач прусского государства и сделало его столь
весомой политической величиной, что и последующие поколения взирают
на него с восхищением. Однако главным все-таки оставалось внутреннее
развитие, уже таившее в себе зерна будущей гибели.
Политическими отношениями с христианскими соседями Пруссии ведал
верховный магистр, хотя ничего для их урегулирования он так и не
сделал. Верховному магистру, который всю жизнь боролся с язычниками,
ничего не стоило затеять какую-нибудь битву. Борясь против литовцев,
он не забывал позаботиться о тыле, поэтому на других фронтах в это
время поддерживался мир. К счастью, такая позиция верховного магистра
совпадала с установкам обоих королей, правивших тогда в Польше.
Казимир Великий - в отличие от своего отца, Владыслава Локетека,
который первым повел безжалостную борьбу с прусским государством и
считал немцев своим главным противником – был готов поддерживать
«вечный» мир с орденом, отказавшись от притязаний на Помереллию, и
посвятить себя более важным задачам на восточных и юго-восточных
рубежах страны. В разрыве дружественных отношений с орденом не был
заинтересован и венгерский король Людвиг Аньюнский, принявший
наследство последнего Пяста. Таким образом, конфликты между Польшей и
орденским государством, не дававшие им покоя несколько десятилетий,
были улажены, и вплоть до начала следующего века орден мог бросить
силы на решение других задач. И орден занялся торговлей.
Внутренняя административная система орденского государства была
построена таким образом, что даже по мере развития и разрастания
этого государства она успешно справлялась со своими функциями. При
этом структура самого ордена, который выполнял официальные
административные функции в каждой отдельной административной единице
– комтурии, продолжала развиваться: в течение XIV века шла
централизация административной системы, образовывались и укреплялись
центральные органы власти и высшие посты. Таким образом, в орденском
государстве постепенно формировался центральный управленческий
аппарат, характерный для современного государства.
В эту систему была включена и торговля ордена. Необходимо было
экспортировать огромное количество зерна – урожай собственных имений
и то, что поступило в виде податей, - сбывать янтарь, которым орден
распоряжался в силу своих привилегий, и принимать ряд других
экономических мер, и, соперничая со своими же городами, орден
развернул самостоятельную торговлю. Для этого была создана
центральная организация, возглавляемая двумя верховными управляющими
в Мариенбурге и Кенигсберге. В отличие от остальной части
государственной структуры, эта торговая администрация вовсе не
способствовала поддержанию идей государства, а напротив, делала орден
слишком «приземленным». Об этом свидетельствуют не только возникающие
в результате конкуренции конфликты с городами, но и подделка
документов о папских привилегиях: орден сам себе давал право вести
торговлю, ссужать деньги и брать проценты. Но и в землях ордена
материальное процветание грозило отходом от изначального замысла
государства и утратой тех идеалов, на верность которым присягали все
братья. Как и во всех орденах Западной Европы, внутренний упадок
Немецкого ордена начался в тот самый момент, когда он достиг своего
максимального расцвета. Но падение Немецкого ордена грозило к тому же
и падением его государства.
Эта связь ордена с новой западноевропейской империей – империей
денег, позволявшая развивать аграрную сферу, за счет которой
существовали, особенно в эпоху колонизации, вплоть до середины XIV
века, орденские земли, означала уход от истоков. Однако она же давала
ордену возможность шагать в ногу со временем, проявлять определенную
гибкость, по крайней мере, в социальном и экономическом отношении,
чего не хватало, например, цистерцианцам. Дух этой новой империи
действительно глубоко проник в сущность ордена, затронув его военную
стратегию и завоевательскую политику, а ведь именно в этом наиболее
ярко выражался изначальный дух рыцарского братства. Некогда и военная
стратегия, и сами завоевания служили идее ордена. Так были покорены
язычники и распространена христианская вера. Война была особой
миссией, а завоеванные языческие земли включались в христианскую
правовую систему. Однако и ведение войны, и жажда завоеваний
воплощали в себе волю к власти, которая вытекала из мужской природы
рыцарства. В любом случае, и ведение войны, и завоевания в равной
степени, шла ли речь о службе или о власти, требовали от братьев
полной личной отдачи, их жертвы, их крови. Однако вне ордена о такой
жертвенности речи не шло. Большим подспорьем была военная служба
населения, однако военнообязанными были лишь те, кто жил согласно
германскому праву. Другую большую группу в войске братьев составляли
крестоносцы, воевавшие за веру, и рыцари, сражавшиеся ради славы. Все
они несли военную службу согласно внутренним законам орденского
государства. Став империей денег, орден стал платить за военную
помощь, вербуя наемников. Впервые ему пришлось так поступить в 1331
году: тогда орден просто не смог выставить крестоносцев против
христианской Польши. Аналогичная история повторилась уже после смерти
магистра Винериха. Хотя подготовлена эта ситуация была как раз теми
тремя блестящими десятилетиями его правления. Казалось бы, орден
следовал своему предназначению, ведя военные действия. Однако,
используя наемников, он перестал быть верен себе и отказался от
собственной установки: война ради идеи.
Деньги были поставлены и на службу внешней политике. Орден
ссужал деньги, беря в залог территории. Он выкупал чужие права, чтобы
гарантировать свои собственные. В конце концов, присоединение
неязыческих территорий целиком строилось на деньгах: их просто
покупали. И хотя формально орден греха не совершал, поскольку не вел
завоевательных войн против христианских правителей и стран, но
политика экспансии теперь строилась не на войне, а на деньгах, и тем
самым орден еще более грешил против закона собственного бытия.
А тем временем начался истинный рост прусского государства,
затронувший, главным образом, города, развитие которых продолжалось
уже при новых условиях. Торговые связи, в которых главным статьей
экспорта было зерно, а главной статьей импорта - ткани, достигали
Англии, Испании, Португалии и охватывали всю Прибалтику. Объем
торговли непрерывно рос. Данные того времени свидетельствуют о
постоянном росте налогов, который сопутствовал мощному росту
товарооборота. В Данциге действовало свыше 30 различных мастерских:
горожане успешно занимались различными ремеслами.
Но благодаря торговле возникли и новые политические связи.
Первыми объединились шесть ганзейских городов – Данциг, Кенигсберг,
Торн, Кульм, Эльбинг и Браунсберг. С одной стороны, этот союз
представлял интересы всех орденских земель, и сам орден защищал права
ганзейских городов, однако, когда это было на руку ордену, он делал
вид, что непричастен к их внешней политике. В 1368 году дело дошло до
войны Ганзы с датским королем Вальдемаром IV Аттертагом; кроме
вендских и нидерландских городов, в этой борьбе участвовали и
прусские города, принадлежащие к союзу, орден же при этом сохранял
нейтралитет. При всей четкости внутреннего построения орденского
государства, политические отношения между орденом и населением его
земель, между сувереном и сословиями, были недостаточно
отрегулированы, они просто сосуществовали в едином географическом
пространстве благодаря совместному росту и процветанию. Победа Ганзы,
зафиксированная Штральзундским миром 1370 года, была также и успехом
Пруссии. Она вступила на свой собственный путь к политической власти,
проложенный благодаря торговле. С тех пор как братья из Любека и
Бремена основали в Иерусалиме немецкий госпиталь, с тех пор, как
Любек стал свободным городом империи и начал завоевание Пруссии,
связь между орденом и его нижнесаксонским государством не потеряла
своей важности. Однако теперь прусское государство занимали уже
экономические и политические отношения в масштабах всей Прибалтики, о
чем свидетельствовала победа над Данией. Пруссия стала одной из
величайших прибалтийских держав, но не потому, что сама выбрала этот
путь: такова была воля ее больших городов. А их внешняя политика была
бы невозможна, если бы не сохранились основы орденского государства,
поэтому то, что Пруссия стала влиять на торговлю в Прибалтике,
является одной из побед правления Винериха Книпродского.
Эти экономические и политические победы прусских городов не
только способствовали их расцвету, но и во всех отношениях обогащали
их внутреннюю жизнь. Городская культура заметно потеснила рыцарскую.
Наравне с орденскими замками, в которых теперь царил дух
предпринимательства, самостоятельными центрами духовной жизни стали
города: к середине XIV века поэзия начала угасать, историография
измельчала как жанр, и в городах во всю мощь расцвело духовное
творчество, но уже на здоровой материальной основе. Бюргерские идеалы
заменили рыцарские, верх взяла денежная экономика - это были
общеевропейские тенденции, однако в Пруссии они накладывались на
сущность ордена и основы его государства, которое, несмотря на всю
реальность своего существования, жило вне времени. Эти тенденции
обрели силу лишь в следующем веке, однако, подобно любым историческим
процессам, зарождались еще тогда, когда их исторические оппоненты
начали обретать чистоту формы. Ибо когда деньги уже заняли в Пруссии
свои прочные позиции и крупные города полной грудью вдохнули воздух
свободы, совершив ряд внешнеполитических побед, в землях ордена в
последний раз наступил расцвет рыцарства.
На северо-востоке перед рыцарством стояла конкретная задача, все
та же задача ордена - борьба против язычников. Действия ордена против
литовцев повлияли на политическую ситуацию в его восточных землях,
однако иначе, нежели на юге, западе или на побережье Балтийского
моря. Походы ордена против самаитов и литовцев преследовали две цели.
Прежде всего они призваны были продемонстрировать неизменную верность
братьев своему долгу. Пока за воротами орденских владений стояли
язычники, ордену надлежало с ними воевать, если, конечно, он всерьез
воспринимал свой долг по отношению к христианской церкви.
Но борьба с литовцами преследовала еще одну цель. Орден
постепенно осваивался в своем политическом пространстве, и его
внешняя политика все более определялась отношениями отдельных
политических сил. Это вынудило орден пойти на конфликт с Польшей и
пытаться восстановить территориальную связь с Германией. Таким
образом, потребности реальной политики государства несколько изменили
миссионерский характер борьбы, который еще присутствовал в войнах
против пруссов, заставляя направлять силы против литовцев. В Ливонии,
хотя и не так стремительно, как в Пруссии, на месте миссий и
поселений постепенно появлялись немецкие государства. Все они
складывались в единую систему орденского государства. Однако
территориально они были, как правило, разделены. Узкая полоска земли,
Куршская коса, связывала между собой Замландию и Курляндию и в любой
момент могла быть перекрыта литовцами. Необходимо было более надежное
сухопутное сообщение вдоль Куршского залива, нужен был широкий мост
через самаитские территории, который навсегда бы соединил орденские
земли. За это и боролся орден в XIV и даже еще в XV веках. Ко времени
правления верховного магистра Дитриха Альтенбургского орден с помощью
императора Людвига Баварского документально закрепил свои притязания
на самаитские и сопредельные с ними территории. На бумаге снова
возродились старые идеи о праве Римской империи, высказанные некогда
Фридрихом II в его Золотой булле от 1226 года. Однако времена
изменились, стала другой и политическая ситуация на востоке. Литвой
теперь управляла сильная династия. Во времена Винериха Книпродского и
его преемников на востоке Литва упиралось в русские территории, а на
западе и на севере зорко охраняла свои границы от государств ордена.
Столь необходимый ордену мост между Пруссией и Ливонией мог быть
только временным. Орден уже не в состоянии был защищать его, даже
мобилизовав все силы: последняя серьезная внешнеполитическая задача,
поставленная перед ним всем ходом его развития, оказалась ему не по
плечу.
Литовцы не оставляли в покое прусско-ливонский перешеек, и
верховный магистр вынужден был предпринимать чуть ли не ежегодные
«путешествия». Во время этих путешествий решались различные задачи,
из которых и складывалась борьба ордена за его территории, и борьба
эта шла по всей Европе. В эти годы папа писал императору Карлу IV:
«Какой любви, какой милости и благосклонности заслуживает Немецкий
орден, этот самый надежный оплот христианства, трудолюбивый сеятель
христианской веры и славный покоритель неверных, в глазах правителей
и всего христианского мира, то Твоя Светлость прекрасно поймет, узнав
о великих делах членов этого ордена, и какие-либо советы с нашей
стороны здесь были бы излишни». Как в былые времена, император и
папа, власть мирская и власть церковная, простерли руку над орденом.
Однако величайшей миссией братьев, о которых узнали правители и
дворяне Европы, было не столько сеяние христианской веры, сколько
сама борьба, ибо она только и могла послужить вере. В Европе культура
рыцарского служения давно исчерпала себя, от нее остались лишь
внешние атрибуты. В XV веке, подобно короткой вспышке, она на какое-
то время появилась в Бургундии, однако настоящие рыцари остались лишь
на востоке, под знаменами ордена. Там было поле боя, достойное
рыцарского служения, где могли бы найти применение все мужские
добродетели. Там еще можно было найти настоящее рыцарство: это было
нечто большее, чем игра в рыцарский образ жизни.
Вот что манило многих в дальние прусские земли и заставляло
правителей разных земель отправляться на восток. Французские вельможи
и английские принцы оказывались при дворе верховного магистра в
Мариенбурге и в орденском войске. Для немецкого дворянства величайшей
честью было посвящение в рыцари в литовском походе. В Европе
рыцарство как образ жизни почти перестало существовать или утратило
свой глубокий внутренний смысл, а в главной резиденции ордена, стены
и шпиль которой возвышались над Ногатом, неожиданно начался его
расцвет.
Теперешние рыцари предпринимали свои походы ради иных целей,
нежели крестоносцы, боровшиеся вместе с орденом против язычников-
пруссов. Изменился и сам орден, ведь создан он был дворянами и по-
своему отражал их умонастроения. И дело не только в том, что орден
вынужден был больше, чем ему бы того хотелось, подстраиваться под
своих добровольных помощников, чтобы не лишиться ежегодного притока
сил, просто и внутри него совершалась некая эволюция. Среди братьев
теперь преобладали рыцари. По сравнению с рыцарским образом жизни,
монашеская жизнь теперь казалась бессмысленной. В двойном
предназначении ордена сиюминутное одержало победу над потусторонним.
Поэтому и борьба с литовцам постепенно теряла свой религиозный смысл,
превращаясь в рыцарскую забаву. Язычник уже не был врагом веры,
подлежащим безжалостному уничтожению, как сказал бы летописец первой
половины века. Язычник был боевым противником, он не был хуже братьев
или крестоносцев. Теперь летописец уже мог позволить себе похвалить
литовского главаря за удачный набег, а ведь прежние летописцы только
сожалели бы о поражении христианской веры. А сами походы против
язычников были теперь для германских рыцарей не более чем веселой
охотой. Они углублялись в земли самаитов, насколько позволяла погода
и прочие условия, грабили, жгли и преследовали врага:
Не унывай! Гони да нападай!
Представь, что это лисы или зайцы.
Поистине блестящим упражнением в рыцарстве, можно назвать
путешествие молодого герцога Альбрехта III Австрийского, который в
1377 году прибыл в Пруссию в сопровождении 2000 конных воинов и поэта
Петера Зухенвирта, поскольку
По зову сердца прибыл он сюда,
Он в рыцари желал быть посвященным.
Теперь в военный поход отправлялись ради посвящения в рыцари.
Пребывание в Пруссии начиналось с пышных празднеств в Торне и
Мариенбурге. Затем в Кенигсберге для самых прославленных рыцарей
накрывали «почетный стол»: на праздничной трапезе их удостаивали
чести сидеть выше остальных воинов, за особом столом верховного
магистра, и щедро одаривали. А потом начинались и сами военные
действия;
рыцари шли в страну Позора и Стыда,
на свадьбу - дорогие гости.
Пришли непрошенно, и кости
нашли языческие в танце,
и шестьдесят их полегли,
потом деревню подожгли,
и пламя встало в облака. [10]
Во вражеских землях юный герцог получил «почетный удар» мечом,
что и сделало его рыцарем; кроме него еще 74 молодых дворянина были
посвящены в рыцари. Цель похода была выполнена. Взяв нескольких
пленных и подустав на марше, во время которого, как утверждает поэт,
лошади по самые седла увязали в грязи литовских дорог, рыцари
вернулись в Пруссию. В Кенигсберге началась новая серия празднеств,
потом верховный магистр поблагодарил юного вельможу за то, что он
«поистине благопристойно» выдержал это испытание, и Альбрехт,
воспетый поэтом, вернулся на родину.
Рыцарский элемент ордена обрел ко времени правления Винриха
Книпродского свой благородный чеканный профиль. Фактически, это был
господствующий класс, который, приняв обет Немецкого ордена Святой
Марии, правил страной. Именно теперь на небывалую высоту поднялась
архитектура ордена, характерная своей монументальностью и богатством
формы, а поэтическое искусство, процветавшее в первой половине века,
напротив, угасло. Внутренний пыл, творчество, идущее от самого
сердца, царившие во времена Лютера и в поэзии, и в колониальной
политике, исчезли под тяжестью внешних форм. Так выглядит эпоха
Винриха. Давно проросли зерна немецкой культуры, брошенные в свежую
прусскую почву. Созревал урожай. Благодаря стараниям самого ордена,
политическая и культурная жизнь государства приняла окончательные и
совершенные формы. Казалось, богатству и власти не будет конца. Уже
позднее появились рассказы о зажиточных крестьянах, отличавшихся
небывалой заносчивостью: якобы они посадили верховного магистра на
сундук с золотом, а самих так и распирало от чванства. В Германии
сообщалось о переполненной орденской казне в Мариенбурге. Похоже,
Пруссия никогда не была так богата и так счастлива, как теперь, когда
пост верховного магистра занимал убеленный сединами Винрих
Книпродский.
Однако не стоит искать в этом заслуги самого Винриха: он не
более причастен к этому, чем его великие предшественники и
последователи. Эпоха богатства и изобилия не могла быть порождением
воли отдельной личности. Верховный магистр был скорее выразителем
своей эпохи. С истинным мужеством и мудростью, присущей старости, он
руководил наиболее важной частью рыцарского бытия. К тому же он как
государь твердой рукой направлял и упорядочивал разнообразные силы
подвластных ему земель. Он способствовал развитию городов. А когда
летописец ордена сообщает о нем:
И с особенным почтением относился он к крестьянам, то становится
ясно, что верховный магистр проявлял заботу о крестьянстве, о чем
свидетельствуют и решения капитула насчет хорошего обращения с
крестьянами на орденских землях.
Блеск богатства и высшей власти озаряют образ седовласого
магистра. Еще не закончился рост ордена, и продолжала развиваться
немецкая культура орденских земель. А ведь предстояли и новые задачи,
и новые успехи. Дворец верховного магистра в Мариенбурге,
великолепное произведение искусства ордена, был закончен лишь к концу
XIV века. Винрих Книпродский умер 24 июня 1382 года, оставив после
себя полную сил и окончательно сформировавшуюся страну. Летописцы его
времени с похвалой отзываются о его рыцарских добродетелях, заботе о
крестьянах, вдовах и сиротах. В его лице миру предстало орденское
государство во всем его блеске и величии:
«Повсюду славно его имя
И знает его целый свет.
Такого не было доныне».
Однако так ли хороша была жизнь, которую воплощал Винрих? В его
правление уже перестал бить источник, некогда питавший поэтическое и
административное вдохновение Лютера Брауншвейгского. И поздний
расцвет рыцарства в новых немецких землях не мог длиться долго.
Величественный образ магистра Винриха и его время предстают перед
нами во всем их блеске. Но, подобно бабьему лету, это великолепие
вот-вот должно было исчезнуть под натиском скорых холодов.

Генрих фон Плауэн
Политическая система, которая развивалась в Центральной и
Восточной Европе в первой половине XIV века и окончательно сложилась
ко времени правления Винриха Книпродского, начала
выкристаллизовываться к концу века. Теперь заложенные прежде
политические тенденции развивались как бы по инерции, а при малейшем
сдвиге в этом планомерном движении государства оказывались втянутыми
в конфликты, решить которые можно было только с помощью силы.
Орденское государство продолжало разрастаться, насколько позволяло
его географическое положение. Напряженность в отношениях с польским
соседом усиливалась, и если орден намеревался сохранить целостность
своих земель по нижнему течению Вислы, ему следовало не спускать глаз
с этого естественного рубежа. Вот почему орден выразил готовность за
немалую сумму выкупить у герцога Ладислауса Оппельнского герцогство
Добжинь на Висле. В 1402 году он приобрел у Сигизмунда Венгерского
Новую Марку, лишь для того, чтобы она не досталась Польше; орденские
территории начали разрастаться к Западу и уже вскоре могли слиться с
германскими землями, в то время как территории вдоль рек Нотец и
Варта соединялись с землями по нижнему течению Вислы. Новое
приобретение, как и покупка Добжиня, было чревато увеличением трений
в отношениях с польским соседом. Успешно развернутая в середине века
политика ордена в Прибалтике, которая складывалась из участия в
мирном соперничестве и военных конфликтах, и здесь переросла в
покупку территорий: в 1398 году орден приобрел остров Готланд, чтобы
положить конец пиратским налетам; десять лет спустя остров снова был
продан королю Норвегии и Швеции Эриху, но в течение десяти лет орден
мог серьезно влиять на ситуацию в Балтийском море. Договор 1384 года
с герцогом Витовтом Литовским, наконец, закрепил право владения
самаитскими территориями, которые являлись сухопутным мостом между
прусскими землями ордена и Ливонией; однако это был лишь
подготовительный шаг: далее предстояло выяснять отношения с
восточными и южными соседями.
Главное же событие произошло за пределами орденского
государства: в 1386 году литовский герцог Ягайло, женившись на
королеве Едвиге, наследнице польской короны, принял христианство и
польский королевский престол, вслед за ним приняла христианство и вся
Литва. Вскоре страна в качестве герцогства, где остался править
двоюродный брат Ягайло, Витовт, вошла в состав Польши, а новый
польский король, принявший имя Владыслава, оставался великим князем
литовским. Теперь с юга и востока орденские земли оказались
захваченными в клещи, которые в любой момент могли сомкнуться. С
появлением польско-литовского союза прекращала свое существование
целая система других союзов, которая начала складываться на востоке
еще в первые десятилетия XIV века; война была неизбежна. И прусская,
и польская стороны всячески пытались ее отсрочить. Однако
предотвратить ее было невозможно. Мирных средств уже было
недостаточно, чтобы привести в порядок затвердевший геополитический
рельеф.
Тем временем внутри орденского государства оформились
политические группировки, и прежнее равновесие между орденом,
епископами, городами и рыцарством сменилось некоторым внутренним
напряжением, которое, при определенных внешних обстоятельствах могло
вылиться во внутренний кризис. Еще в 1390 году верховный магистр мог
написать об орденской политике в отношении городов: «То, что они
удалены от городов общины и не принадлежат к общине, нашим городам
невыгодно и неудобно». Однако в начале нового века эта политика
приобрела унитарный характер. Сложно сказать, оставались ли еще тогда
у орденского государства общие политические и экономические интересы
с крупными городами, но их весьма независимая политика, в частности,
основание в 1397 году Союза ящериц (объединения рыцарей-
землевладельцев Кульмской земли), говорит о том, что внутренние
отношения между государством и сословиями, представлявшими население
земель, становились все более напряженными.
Таким образом, по мере развития, как внутриполитического, так и
внешнеполитического, неизбежно назревали решения, затрагивающие
основы орденского государства. А оно по-прежнему, как и 200 лет
назад, исходило из того, что лишь орден и его верховный магистр
являются носителями власти. Построение ордена определяло и структуру
государства. В уже сложившуюся конструкцию был включен народ, сама же
структура ордена оставалась неизменна, и орден рассчитывал, что столь
же неизменна будет и структура населения, состоящего из пруссов и
немцев, а оно, между тем, уже превратилось в единый народ. Любое
изменение в структуре ордена означало не только внутреннюю
перестройку государства, но и являлось предательством по отношению к
закону ордена, который распространялся лишь на братьев. Орден вовсе
не желал перестраивать свою внутреннюю политику, как, впрочем, не
желал отказываться и от своей внешнеполитической идеи, на которой
строилось его государство. Ведь главным и во внутренней, и во внешней
политике была борьба с язычниками. Соседство с язычниками было
необходимо, чтобы с ними бороться (таков был долг христианина).
Нельзя было допустить, чтобы христианство пришло с другой стороны.
Христианизация Литвы выглядела несколько неправдоподобно; братья, не
без основания, видели в польско-литовском союзе не только
внешнеполитическую опасность, но и серьезную угрозу самому
существованию орденского государства, которое в отсутствие боевой
задачи теряло всякий смысл. Ведь не только ради мнения Европы,
которая по-прежнему поставляла ему в помощь своих рыцарей, орден
продолжал выполнять свой долг. В существовании государства должен
быть определенный смысл, и братья, пытаясь сохранить идеи и задачи
своего государства, поддерживали в нем жизнь. Теперь крах был
неизбежен: идея, в XIII веке покорившая и наполнившая жизнью восток,
больше ничего не значила.
Таким образом, братья стояли перед выбором: закон ордена или
закон государства. И лишь один человек был готов отказаться от идеи
ордена и предпочесть государство - верховный магистр Генрих фон
Плауэн. Так он и поступил, хотя братьями поддержан не был. Вот почему
его ждала неудача. Мнению братьев он противопоставил свою сильную
волю. Он был один против целой общины. Судьба его отличается от столь
похожих между собой судеб целой вереницы верховных магистров, ибо она
определяется законами трагедии. Единственной трагедии, разыгравшейся
внутри сплоченных рядов ордена.
Генрих фон Плауэн был родом из тех же краев, что и Герман
Зальский и еще кое-кто из верховных магистров и братьев Немецкого
ордена. И в нем жил дух тех мест: как истинный тюрингец он был
склонен к размышлениям, и одновременно, как и всем жителям
восточногерманских земель, ему были присущи прямолинейность и
суровость. Многое связывало родину Генриха с Пруссией, и выходцу из
Тюрингии не так уж сложно было попасть в орден и его прибалтийское
государство. С XIII века, когда предпринимались частые крестовые
походы и вовсю велась борьба с язычниками, фогты из рода Плауэнов
были связаны с орденским государством. С этого времени братья из рода
Плауэнов то и дело упоминаются в истории ордена. Все они были
Генрихами. И все, по крайней мере, те, о ком нам что-нибудь известно,
отличались той неудержимой, грубой силой, которая так и рвалась
наружу. Трое из Плауэнов были братьями ордена на момент битвы при
Танненберге. Четвертый слишком поздно прибыл с подкреплением с их
общей родины. Но из всех Плауэнов лишь один смог достичь служебных
высот и войти в историю.
Генрих родился в 1370 году. Впервые он попал в Пруссию в
возрасте 21 года, приняв участие в походе крестоносцев. Многие,
пройдя через такое испытание, становились братьями ордена. Он
действительно вступил в орден через несколько лет и второй раз прибыл
в Пруссию уже в белом орденском плаще. В 1397 году он был компаном,
то есть адъютантом комтура в Данциге. Год спустя он уже занял
должность хаузкомтура, которая заставила его окунуться в
многообразные связи с органами самоуправления этого гордого
ганзейского города; полученный в эти годы опыт явно сказался
впоследствии на отношении верховного магистра к Данцигу. Проведя
много лет в Кульмской земле в качестве комтура Нессау, в 1407 году он
был назначен тогдашним верховным магистром Ульрихом Юнгингенским
комтуром Шветца, небольшого округа в южной Помереллии. Никаких особых
успехов и головокружительных побед не было в его карьере. Он спокойно
продвигался по служебной лестнице, подобно многим другим братьям.
Ничто не говорило о том, что комтур Шветца, многие годы скромно
выполнявший свои служебные обязанности, вознесется на небывалую
высоту в момент крушения государства, достигнув поистине трагического
величия. Генрих фон Плауэн был бы человеком с обычной судьбой, не
будь столь необычным само время. Он жил под покровом обыденности,
пока судьба не призвала его; с тех пор он повиновался лишь ее зову,
противостоя закону, по которому жил прежде, времени и людям, посвятив
себя полностью своей новой задаче и тому пути, который желал пройти
до конца – к победе или поражению.
С тех пор, как образовался литовско-польский союз, наступление
на Литву, которая для ордена по-прежнему оставалась языческим
государством, означало и наступление на Польшу. Верховный магистр
Ульрих Юнгингенский, пытавшийся, покуда у ордена хватало дыхания,
развязать эти вражеские узы, не видел теперь для этого иного способа,
кроме войны. Война началась в августе 1409 года, однако вскоре
установилось перемирие, и важный шаг опять был отложен. Переговоры и
решения третейского суда призваны были уладить то, что можно было
уладить лишь с помощью меча. К 24 июня 1410 года, когда истек срок
перемирия, стороны уже жаждали битвы.
Местом сбора орденского войска верховный магистр назначил замок
Шветц, резиденцию Генриха фон Плауэна. Как один из юго-западных
форпостов орденских земель она как нельзя лучше подходила для этих
целей; здесь ожидали наступления Великой Польши, сюда же должны были
прибыть собственные войска ордена и наемники из империи, а также из
Померании и Силезии и как можно скорее воссоединиться. Таким образом,
Шветц, в отличие от большинства других крепостей ордена, был
прекрасно подготовлен к обороне орденских земель с юго-запада. А
вражеское войско, между тем, собиралось в другом месте. Своей целью
оно избрало главную резиденцию ордена, Мариенбург, однако, обходя
бассейн реки Древенц, войско вынуждено было двинуться на восток и 13
июля взяло Гильгенберг, начисто разорив его. 15 июля 1410 года два
вражеских войска выстроились лицом к лицу между деревнями Грюнфельд и
Танненберг. Небольшая германская армия не решалась начать первой, но
объединенные польско-литовские войска тоже чего-то ждали, а между тем
на горячем июльском небе поднималось солнце. Тогда верховный магистр
направил к польскому королю герольда и двух воинов, приглашая
сразиться, как подобает рыцарям. Ягайло принял вызов. Вскоре началась
битва. Поначалу прусским воинам сопутствовал успех: сам верховный
магистр трижды врезался во вражеские ряды во главе своих рыцарей.
Однако позднее войско ордена было обойдено с флангов, к тому же,
рыцари из Кульмской земли оказались предателями: они позорно бежали
по сигналу своего знаменосца Никкеля Ренисского (тот опустил знамя).
Это решило исход битвы. Верховный магистр, почти все высшие
должностные лица ордена, 11 комтуров, 205 рыцарей ордена пали в
битве, а войско ордена разметало на все четыре стороны.
На поле боя при Танненберге сошлись не просто два вражеских
войска, а два мира: Западная Европа, в которой рыцарская жизнь уже
давно приняла четкие и благородные формы, и до конца еще не
сформировавшийся восточный мир, воинственно поглядывающий на Запад. И
этот мир победил. Логичнее было бы, если бы он не мог победить.
Оставшиеся в живых братья сдали свои крепости польскому королю.
Иные выносили «оттуда какое могли имущество и деньги. Часть братьев,
утратив все, ушла из страны; другая часть подалась к германским
правителям и сетовала на тяжкие беды и страдания, ниспосланные
ордену». Летописец того времени не мог не сожалеть об этом. Однако он
не осуждает орден. Куда тяжелее была гибель 200 братьев на поле брани
при Танненберге. Пока такие люди, как верховный магистр Ульрих
Юнгингенский и его воины, погибали за орден, ни у кого не было права
сомневаться в нем. Конечно, они боролись уже не за миссионерские
идеи. Но жизни их были принесены в жертву ордену. Мужественные воины
и не могли поступить иначе. Однако костяк ордена не принимал участия
в битве. И когда Генрих фон Плауэн выразил желание спасти Мариенбург,
те, кто остались в живых, возложили на него эту миссию.
Поражение при Танненберге неожиданно вскрыло внутреннюю ситуацию
в государстве. Не было столь необходимого государству внутреннего
единения между братьями и народом орденских земель. Структура
государства и его населения, форма и содержание, соединенные в силу
необходимости, продолжали существовать независимо друг от друга.
Сначала их связывал общий рост и становление, потом, однако, их
интересы разошлись: теперь у сословий, местной знати, городов, даже
епископов, была собственная корысть, которая не совпадала с
притязаниями ордена-суверена. И все они, «не видавшие ни щита, ни
копья», присягнули польскому королю в надежде на имущество разбитого
(как они полагали) ордена. Генрих фон Плауэн мужественно воспринял
это известие, оказавшись достойным преемником воинов, павших при
Танненберге. Однако непростая задача по спасению государства целиком
и полностью ложилась на его плечи. Несокрушимое мужество воинов
ордена вызвало его к исторической миссии. Но едва взошла его звезда,
начал неумолимо приближаться его крах.
Теперь, когда больше не существовало старого порядка, открылся
путь величию отдельной личности. Плауэн долго находился в тени,
прежде чем настал его час. Судьба уберегла его от битвы «для особой
славы и милости», как выразился один летописец. Известие об ужасающем
поражении при Танненберге, подобно ветру, ворвалось в страну, угрожая
смести остатки государства, а братья, вместо того, чтобы спасать то,
что еще можно было спасти, начали разбегаться; тогда-то и наступило
время Генриха фон Плауэна - он был уже не просто комтуром среди
нескольких уцелевших братьев. Пришло время взять власть и употребить
свою жестокую волю ради великой цели.
Генрих поднял оставшиеся войска и поспешил в Мариенбург. Важно
было удержать главную резиденцию ордена, которая была изначальной
целью вражеского войска. Двоюродный брат Генриха, не успевший принять
участие в битве, поджидал его неподалеку со свежими силами; этот
«мужественный и добрый воин» (как его именует летописец) тоже был
готов включиться в борьбу. 400 данцигских «корабельных детей», как
тогда называли матросов, составили желанное подкрепление. Город
Мариенбург был предан огню, дабы не послужил он приютом для врага.
Приказания теперь отдавал комтур Шветца. Братья, оставшиеся в
крепости, избрали его регентом верховного магистра, хотя это было
лишь чисто формальное подтверждение уже и без того принятых им на
себя полномочий.
Прошло десять дней после битвы при Танненберге; подойдя к замку,
польско-литовское войско нашло своего противника во всеоружии. На
месте города осталась лишь груда пепла, но и она служила обороне.
4000 человек, в том числе и жители Мариенбурга, ожидали битвы. А ведь
поляки и здесь рассчитывали одержать скорую победу. День за днем
продолжалась осада, и каждый новый день означал моральную и военную
победу немцев. «Чем дольше они стояли, тем меньшего добивались»,
сообщает летописец ордена о врагах. Осажденные предприняли вылазку, и
возглавили ее матросы; «когда выбежали они из крепости, немалого
труда стоило вернуть их обратно», рассказывает летописец об этих
отважных головорезах. Каждый день осады работал на немцев и против
поляков. На западе фогт Новой Марки собирал прибывших из Германии
наемников, с северо-востока двигалось ливонское войско ордена. А тем
временем осажденные смело наносили удары по полякам, литовцам и
татарам из ворот крепости. В ордене пересказывали слова польского
короля: «Думали мы, что осаждаем их крепость, однако же сами
оказались в осаде». В лагере перед замком свирепствовали эпидемии.
Военного братства поляков и литовцев как не бывало. Великий князь
Литовский Витовт со своим войском ушел, а в конце сентября должен был
снять осаду и польский король Владыслав Ягайло. Мариенбург отважно
оборонялся больше двух месяцев и был спасен. Это была первая победа
твердого и решительного характера Генриха фон Плауэна. 9 ноября 1410
года в освобожденной столице ордена Генрих был избран верховным
магистром. Эта церемония утвердила его право на власть, которую в
тяжкие времена взял он в свои руки.
Он был единственным человеком, у кого достало мужества
продолжить борьбу после поражения прусской ветви ордена; лишь он один
знал, как должен дальше развиваться орден. Теперь речь шла уже не о
боевом мужестве, выказанном его предшественником Ульрихом
Юнгингенским на поле брани. Здесь требовалось мужество иного рода:
нужно было день за днем отдавать свою жизнь службе, нужно было быть
беспощадным к себе и к тем, кто еще может принести пользу, следовало
отказаться от стариков, в которых не было проку, и все ради
единственной цели – спасти орденское государство.
В 1411 году был заключен Торнский мир [11], условия которого
определила победа ордена в Мариенбурге. Прусские владения остались за
орденом. Самаитские земли, сухопутный мост между Ливонией и Пруссией,
отходили Ягайло и Витовту, однако лишь в пожизненное владение. Кроме
того, необходимо было выплатить 100 000 коп [12] богемских грошей. Судя
по всему, верховный магистр не отдавал себе отчета в том, что эти
выплаты окончательно обескровят и без того ослабевшее орденское
государство.
Постоянные доходы обедневших земель никогда бы не составили
требуемой суммы. Генрих решился взвалить это тяжкое бремя на плечи
братьев. Теперь он воспользовался правом мастера, и, выражая свое
повиновение, братья должны были передать ордену все деньги и серебро,
которые были в замках и которыми владели рыцари. Генрих был тверд в
своих требованиях к братьям, однако и для себя не делал исключения.
Но, поскольку страдали господа, жертвы требовались и от подданных.
Генрих выдвигал доселе неслыханные требования: чтобы осуществить лишь
первую долю выплат, он считал необходимым ввести особый налог.
Представители сословий, то есть представители городов, дворян и
духовенства, признали его необходимость и, собравшись 22 февраля 1411
года в Остероде, одобрили это предложение. Для внутренней политики
верховного магистра это был серьезная победа.
Он чуть ли не силой вынуждал страну к жертвам. Лишь Данциг
отказался выплачивать новый налог. Ведя во время войны ловкие
переговоры и с польской, и с прусской стороной, этот целеустремленный
ганзейский город пытался обрести независимость, которой обладали
другие прибалтийские ганзейские города. Торнский мир обманул их
ожидания. И теперь, отказываясь платить налог, Данциг пытался хотя бы
ослабить власть орденского государства. Но переговоры закончились
катастрофой.
Став верховным магистром, Генрих назначил комтуром Данцига
своего младшего брата. И он тоже носил имя Генриха фон Плауэна.
Казалось, трения между орденом и городом несколько уладились.
Ситуация едва разрядилась, как комтур совершил абсолютно
бессмысленный поступок. 6 апреля 1411 года, вызвав на переговоры
данцигских бургомистров Летцкау и Хехта и члена городского совета
Гросса, он велел схватить их прямо в замке, и на следующую ночь они
были казнены. Лишь через неделю горожане узнали об их смерти. Да и
сам верховный магистр оставался в неведении несколько дней. Потом,
однако, он взял на себя ответственность за действия комтура – не как
брат, а скорее как представитель государственной власти – и далее
действовал очень решительно: произошли серьезные изменения в составе
совета города: туда были введены представители цехов, призванные
противостоять махинациям данцигского патрициата.
Все это еще более сблизило братьев. Вскоре комтур Данцига стал
единственным доверенным лицом верховного магистра. У них были не
только одинаковые имена, но и слишком похожие характеры. Разница была
лишь в том, что комтур был моложе, и потому жесткость и грубость его
характера сразу же находила выход, а верховный магистр умел себя
сдерживать, направляя энергию на великие цели. Однако и великие
качества, присущие магистру, были не чужды его младшему брату.
Конечно, им не хватало главного - глубокой морали, и деятельность
старшего брата слишком страдала от этого. И пока не совершилась
трагедия его жизни, младший брат оставался лишь его злой тенью,
этаким демоном, обретшим плоть, черной силой, ворвавшейся в его
судьбу.
Различие же между братьями проявилось тогда, когда понадобилось
пролить кровь подданных, дабы очистить государство. Не прошло и
месяца со дня той казни в Данциге, как был схвачен комтур Редена,
Георг Вирсбергский, и несколько дворян; они обвинялись в том, что
готовили убийство верховного магистра, место которого должен был
занять Георг Вирсбергский, и собирались взять в плен комтура Данцига,
а земли передать Польше. И здесь магистр действовал решительно.
Николаус Ренисский, предводитель объединявшего рыцарей Кульмской
земли Союза ящериц, который во время битвы при Танненберге подал
сигнал к бегству, и еще несколько дворян закончили свою жизнь на
эшафоте. А комтур Редена был приговорен капитулом ордена к
пожизненному заключению.
Этим заговор и закончился. Однако для верховного магистра это
послужило сигналом опасности. Он был обеспокоен этим даже больше, чем
сопротивлением Данцига. Ведь Георг Вирсбергский тоже был членом
ордена! Значит, враги были не только среди поляков. И налаживать
отношения надо было не только с прусскими сословными представителями.
Враги были и в самом ордене. Как он был неосмотрителен, требуя от
братьев стольких жертв. Ведь братья вовсе не желали идти по тому
пути, который он считал единственно возможным. Он чувствовал, что
скоро окажется в полном одиночестве.
Однако он продолжал идти тем же путем. Возможно, он возлагал
какие-то надежды на решение третейского суда в Офене. Чтобы
расплатиться с поляками, нужно было вводить еще один налог. Причем
взиматься он должен был со всех: с мирян и священнослужителей, с
батраков и домашних слуг, вплоть до самого последнего пастуха.
Конечно, это могло повлечь новые волнения и протесты со стороны
представителей сословий и самого ордена. Генрих понимал, что прежде
чем требовать чего-то от сословий, нужно было наделить их правами. И
он принял решение: государство не должно больше основываться на одном
лишь ордене. Осенью 1412 года, заручившись согласием высших
должностных лиц ордена, он учредил совет земель из представителей
дворянства и городов, которым, как сказано в летописи, «надлежало
быть посвященными в дела ордена и по совести помогать ему советом в
управлении землями». Один из них торжественно поклялся, что будет
«давать верные советы по лучшему моему разумению, опыту и знанию, что
Вам и всему Вашему ордену и Вашим землям принесет величайшую пользу».
Совет земель вовсе не был демократическим учреждением, с помощью
которого сословные представители могли влиять на суверена. Члена
совета назначались верховным магистром на довольно длительный срок и,
главным образом, лишь для того, чтобы доводить его волю до населения.
Это вовсе не сословно-парламентское представительство, а орган, с
помощью которого верховный магистр осуществлял «народное управление».
Однако этим функции Совета земель не ограничивались. Ведь ему еще
надлежало «по совести помогать советом в управлении землями». Правда,
представителям предлагалось не говорить о «нашей земле», а, согласно
клятве, давать надлежащие советы ордену и землям верховного магистра.
Тем не менее, сословные представители уже несли свою долю
ответственности за судьбу орденских земель. От них ждали не только
жертв, но и деятельного участия.
Создавая Совет земель, Генрих фон Плауэн преследовал еще одну
цель. В государстве, которому угрожал враг, необходимо было
упорядочить расстановку сил. Перевес какой-либо из социальных групп с
ее частными интересами вредил государству в целом. А привлекая на
свою сторону Совет земель, Генрих мог несколько ограничить
полновластие «большой пятерки». В Данциге он сломил главенство
городского патрициата, политика которого была направлена против
ордена, введя в городской совет представителей цехов и мастерских. Он
поддерживал мелкие города (чего не делал в отношении крупных),
способствовал развитию прусских вольных городов в Замландии и
одновременно поощрял рыцарство, как, впрочем, и низкие сословия,
которые были наделены немаловажными привилегиями в рыбной ловле и
добыче древесины. Минуя городской совет, он обращался непосредственно
к общинам, он предпочитал иметь дело не с сословными представителями,
а непосредственно с самими сословиями. В интересах большой игры он
сталкивал между собой ее невольных участников (надо сказать, этот
метод у него переняли более поздние орденские правительства), а потом
с помощью обдуманных действий пытался восстановить равновесие, как
это делалось в прошедшем, более счастливом и богатом веке.
При этом в корне изменилась сама сущность орденского
государства. Жизнь немцев в Пруссии пошла по-другому. Теперь, когда
этим землям, до недавнего времени процветавшим, грозила ужасная
опасность, Генрих фон Плауэн иначе определял для себя понятие
орденского государства. Служение, жертвенность, борьба больше не
исчерпывались для братьев лишь обетом, а для мирян их правовыми
обязанностями; теперь это была общая судьба всех жителей Пруссии, у
которых был и общий враг. Великие жертвы ради спасения страны,
которых требовал верховный магистр, – если не теоретически, то
фактически – приравнивали верноподданнический долг жителей орденских
земель к рыцарскому или монашескому служению братьев. Ведь жертва
требовалась и от тех, и от других. Они служили одному укладу жизни, и
у них был один общий враг - по ту сторону границы. И подданные ордена
тоже чувствовали теперь свою ответственность за общее бытие, разделив
с братьями историческую судьбу. Поэтому изменилась сама основа
взаимоотношений между орденом и населением; после двух веков великой
истории изменился характер орденского государства: иначе нельзя было
защитить то совместное бытие, которое сама история заключила в
прусские границы. Вот этому новому государству и предназначались все
великие жертвы ордена и народа. И речь теперь шла уже не только о
независимости ордена, но и о политической свободе.
Лишь у Генриха фон Плауэна хватило мужества, по примеру погибших
братьев, продолжить борьбу и после битвы при Танненберге, он
единственный из всех братьев был готов – ибо таково было требование
времени - покончить с прошлым ордена и его прусского детища. Впервые
за двухвековую историю прусского государства во главе ордена стоял
человек, который, повинуясь обету, служил не только ордену, но и
самому государству. Ради этого государства он заключил мир с Польшей
и готов был к новой войне во имя свободы этого государства. Ради
этого государства братья должны были проявлять ту же
самоотверженность, что и он сам, отказываясь от некоторых своих прав,
если права эти не служили свободе этого государства. От сословий,
проживающих в орденских землях, он требовал огромных материальных
жертв, но при этом впервые давал им возможность принять участие в
управлении землями и повлиять на собственную судьбу. Понятие служения
ордену теперь означало долг перед государством, который несло на себе
и население земель, - так изменился внутренний строй Пруссии. Генрих
по-прежнему не собирался отказываться от идеи ордена и его
государства, которая не утратила своей значимости и после битвы при
Танненберге, от идеи борьбы с язычниками, но он к тому же считал, что
прусскому государству необходимо самоутвердиться, обрести власть и
собственные права, объясняя это борьбой за существование. Это был
действительно веский аргумент, и действия орденского государства уже
не нужно было оправдывать миссионерской борьбой; таким образом,
впервые идея Немецкого ордена была сформулирована как поддержание
жизнеспособности и господства немецкого прибалтийского государства
под его властью. Эта идея прусского государства, которое Генрих
пытался восстановить из обломков после битвы при Танненберге, стала
почти навязчивой, это она толкнула его к на предательству и стала
причиной провала.
Плауэн неотступно следовал к своей цели и все больше отдалялся
от братьев. Теперь он не скрывал от них, что смирился со своим
одиночеством. Отдавая распоряжения, он уже не мог сдержаться, и
повышал голос. Его брат назвал жителей Данцига «вероломными тварями»
и «сукиными детьми». Верховный магистр тоже иной раз давал волю
своему бурному темпераменту, употребляя крепкие выражения. Ливонский
магистр настоятельно просил его в своем письме: «Будьте добры и
приветливы, как прежде, дабы постоянно крепли меж нами согласие,
любовь и дружба».
Тяжким бременем легло одиночество на верховного магистра в
Мариенбурге. Однако если бы он продолжал соблюдать правила ордена,
ничего не предпринимая без одобрения братьев или высших должностных
лиц ордена, руки у него были бы связаны. А потому он предпочитал
ограничиваться советом низших чинов. И когда приходило время
заключительных обсуждений, его парадные покои были закрыты для высших
руководителей ордена, двери же охранялись вооруженными слугами. Он
никого не впускал, кроме родного брата и мирян. А в замке между тем
шептались братья, подозревавшие, будто верховный магистр окружил себя
астрологами и предсказателями, и они советуют ему в вопросах войны и
мира и решают судьбу страны.
Но, несмотря на все эти тяготы, немало угнетавшие Плауэна, он
думал лишь о своей цели – о спасении Пруссии, об освобождении
орденского государства от бремени непомерных выплат. Ибо слишком
скоро выяснилось, что напрасны были все эти жертвы, на которые шла
страна, чтобы выплатить в рассрочку сумму в 100 000 коп богемских
грошей. Верховный магистр переживал, что из одной ловушки они угодили
в другую, гораздо больше, из которой освободиться будет куда труднее,
и «придется им плясать под чужую дудку». Так ему виделось положение
ордена. Прошел уже год с тех пор, как был создан Совет земель. Генрих
решил, что сам он и его государство, которое набралось свежих сил,
готовы к битве: иначе никак нельзя было избавиться от польско-
литовского ига. И осенью 1413 года битва началась. Было выставлено
три войска: против Померании, Мазовии и Великой Польши. Одно войско
он передал под командование своему родному брату, второе – своему
двоюродному брату, который встал на его сторону еще при обороне
Мариенбурга, хотя и не был членом ордена. Больше никому верховный
магистр не доверял. Сам он был болен и остался в Мариенбурге, а
войска ордена, пополнившиеся наемниками, вступили на вражескую
территорию. Но тут маршал ордена Михаэль Кюхмейстер, который ведал
военными вопросами в землях ордена, вернул войско данцигского
комтура, которое уже успело напасть на Мазовию.
Братья уже открыто не повиновались своему магистру. Маршала и
верховных руководителей ордена Генрих призвал к ответу на орденском
капитуле в Мариенбурге. А в результате был осужден сам. Магистра,
который еще не оправился от болезни, посадили в темницу. Его лишили
ключа и печати, знаков его высокой должности. Обвинитель превратился
в обвиняемого и был смещен со своего поста. 7 января 1414 года Генрих
фон Плауэн официально отказался от должности верховного магистра. А
два дня спустя верховным магистром был избран маршал ордена Михаэль
Кюхмейстер. Теперь Генрих должен был принести присягу своему злейшему
врагу. Согласно его собственному желанию, он был назначен в маленькую
комтурию Энгельсбург в Кульмской земле. Не прошло еще и четырех лет с
тех пор как малоизвестный комтур Генрих фон Плауэн, покинув замок в
комтурии Шветц (кстати, недалеко от Энгельсбурга), спас от поляков
Мариенбург и занялся перестройкой государства, которое он тогда
только что возглавил. Он неожиданно поднялся на невиданную высоту,
где ему суждено было парить в одиночестве, и так же неожиданно был
низвергнут.
Выдвинутый против него иск – это не что иное, как отражение
мелочной ненависти братьев и их суеверного страха, который испытывают
дети, уложив старшего на обе лопатки. Им знакома была его природа,
«буйство его сердца», как они выражались, называя его неисправимым
человеком, который «желал жить лишь своим умом». Им было не по душе
это обретенное силой величие, которое они не желали поддерживать даже
ради общего государства, и потому мстили Генриху неверностью за его
превосходство. Все его сумасбродные поступки были упомянуты весьма
кстати, и при этом обвинение братьев ничего не стоило. Лишь один
пункт действительно попал в цель: братья обвиняли поверженного
магистра в том, что он искал совета у мирян «противно уставу нашего
ордена», на верность которому он присягал.
Обвинение касалось всей политики Генриха, в том числе и создания
Совета земель. Учредив этот совет, Генрих фон Плауэн действительно
пошел против духа и буквы ордена, нарушив верность братьям, которым
некогда поклялся служить. Они были по-своему правы, объясняя, в
письмах к германским правителям, свои действия тем, что «все мы без
исключения не могли и не желали более, вопреки законам нашего ордена,
выносить такого человека на посту верховного магистра». Но в тот
момент, когда всему государству грозила опасность, жить, как прежде,
лишь по законам братства означало ставить личные интересы общины
превыше задач, выдвигаемых временем. В жесткой командной власти
Плауэна братья видели лишь его деспотизм (по их мнению, он просто не
желал согласовывать свои действия с конвентом, как предписывали
законы ордена); они и не подозревали, что это суровое правление и
было его собственным служением, поэтому им казалось, что они сами все
еще служат ордену, а между тем орден давно превратился для них в
набор профессиональных инструментов.
Где им было понять, что в глубине души магистр не изменил ни
себе, ни орденскому государству, что он по праву ставил страну и
народ превыше эгоизма братьев. Создавая Совет земель, верховный
магистр желал, чтобы неизрасходованный потенциал немецкого населения
Пруссии тоже был вовлечен в управление страной; эта ответственность
должна была выработать в нем готовность к жертве и помочь осознать
свой долг. Безусловно, Генрих виновен перед орденом и его законом,
однако истории следует отдать ему должное: из всех рыцарей Немецкого
ордена он единственный видел тот путь, который предстояло пройти
орденскому государству; он не только понял, в каком именно
направлении должно оно развиваться, но и собирался формировать этот
процесс и руководить им.
Проведя несколько месяцев в маленьком Энгельсбурге, еще недавно
могущественный человек лишился и скромной должностьи комтура. Снова
за ним встала мрачная тень его брата: то великое, что было заложено в
обоих Плауэнах, превратилось в их проклятье. Когда старший брат был
смещен с поста верховного магистра, младшего назначили попечителем в
Лохштэдт на заливе Фришес Гафф. Как некогда в Данциге, неспокойный
характер, присущий всем Плауэнам, который постоянно жаждал
деятельности и управлял их судьбами, опять вовлек его в очередную
бессмысленную аферу. Вступив в сговор с врагом, он собрал сторонников
поверженного верховного магистра и втянул брата в скверную историю,
которая и стала причиной его трагического конца. Письма младшего
Плауэна перехватили. Под покровом ночи и тумана он бежал в Польшу,
переправившись через Нэйду, а бывший верховный магистр тем временем
попал в тюрьму по подозрению в измене (которую, впрочем, и не нужно
было доказывать). Семь долгих лет он провел в заключении в Данциге,
потом еще три года (с 1421 по 1424 годы) в Бранденбурге на заливе
Фришес Гафф, пока его не переправили в соседний замок Лохштэдт.
А был ли Генрих фон Плауэн предателем? Даже если предположить,
что он собирался заполучить орден с помощью поляков, а потом вместе с
братьями пойти против Польши, это ничего не доказывает. Однако
поверженный магистр определенно рассчитывал вернуться в Мариенбург.
Неслучайно он выбрал для службы именно Энгельсбург, который, в силу
своего географического положения, прежде всего оказывался в зоне
наступления поляков (а наступление, несомненно, ожидалось). Возможно
он надеялся здесь отсидеться и повторить весь тот путь, который всего
несколько лет назад привел комтура Шветца в главную резиденцию
ордена.
Пока Генрих сидел в темнице, его самый большой враг и
одновременно его преемник Михаэль Кюхмейстер добровольно отказался от
поста верховного магистра, поняв, что ничего другого ему не остается,
кроме как продолжить политику своего предшественника (а ведь именно
она и стала причиной отставки Плауэна). Однако Плауэн отдавал ей всю
свою страсть, а слабовольный Кюхмейстер следовал ей вяло и
нерешительно, лишь подчиняясь обстоятельствам, поскольку не умел
подчинить их себе. В результате, он покинул пост, с которого в свое
время изгнал более сильного политика.
У Пауля Русдорфского, сменившего Михаэля Кюхмейстера на посту
верховного магистра, не было причины ненавидеть лохштэдтского узника.
И он по возможности заботился о нем. Однако стоит нам узнать, что это
была за забота, и мы поймем, весь трагизм положения бывшего магистра,
который, достигнув зрелых лет, был огражден даже от самой скромной
деятельности стенами замка своего же собственного ордена. Он был
рожден для власти, а между тем в Лохштэдте он вынужден был писать
унизительные письма верховному магистру Паулю Русдорфскому, сообщая
об элементарных бытовых нуждах. Ему нужна была новая сутана, потому
что старая совсем износилась. Он просил, чтобы при нем был усердный
слуга и еще один слуга, которому он мог бы полностью доверять. Он
жаловался верховному магистру: «Вынуждены мы посетовать на то, что не
властны мы ничем распоряжаться, что маршал со своими гостями и
холопами выпил все наше вино и лучшую нашу медовину и хотел забрать у
нас бочку меда, которую нам дал епископ Хейльсберга, и намеревался
ограбить наш погребок».
Вот и все хлопоты бывшего магистра. Десять лет он провел в
заточении в Данциге и Бранденбурге и еще пять просидел перед своим
окном в небольшом замке Лохштэдт, праздно глядя на волны залива и на
кромку лесистого берега. В мае 1429 года его назначили на весьма
незначительную должность попечителя Лохштэдта, только что было теперь
в том проку? Это был учтивый жест, наверное, даже приятный для
усталого человека, но он уже не мог вернуть его к жизни. В декабре
1429 года Генрих фон Плауэн умер. Мертвый Генрих был безопасен, и
орден воздал ему почести, которых он был лишен при жизни. Тело
Плауэна было погребено в Мариенбурге вместе с останками других
верховных магистров.
Читая о ничтожных заботах великого человека и его тихой кончине,
мы понимаем, что значило это поражение. Немецкий историк Генрих фон
Трейчке (он первым по-настоящему признал, что прусские земли ордена
служили Германии) пишет своему другу, размышляя о сущности и
становлении ордена и о Генрихе фон Плауэне, что «сила, единственный
рычаг государственной жизни, ничего больше не значила для его
рыцарей, а с падением Плауэна послужила и моральному поражению
ордена». Братья уже больше не были способны на подвиг, поскольку у
них не было больше той силы – «рычага государственной жизни», с
помощью которого можно было бы придать орденскому государству новый
смысл.
Лишь Генрих решительно надавил на этот рычаг, пытаясь изменить
государство и тем самым спасти его. Отважившись противопоставить свою
собственную сущность целой общине, он порвал с прошлым ордена и
распахнул ворота в последний этап его истории: превращение орденского
государства в светское герцогство. Возможно, он и не ставил себе
такой цели, а лишь желал создать государство, живущее согласно своему
внутреннему закону и за счет собственных сил. Генрих фон Плауэн -
одна из тех исторических личностей, которые существовали по законам
будущего, и поэтому современниками воспринимались как предатели.
В отличие от прежних верховных магистров, он, конечно, не
является воплощением немецкого ордена и тогдашнего мира. Верховные
магистры в первую очередь были братьями ордена. Он же всегда
оставался прежде всего самим собой. Поэтому он, в одиночку взваливший
на себя груз неизбежной вины, - единственная в истории ордена
трагическая фигура. На фоне мощного эпоса, каким является эта
история, выделяется лишь его судьба – судьба-драма. Как страстно он
восставал против слепого сплочения своих братьев, и при этом почти не
помышлял о собственной свободе! Он не принадлежал самому себе, как,
впрочем, и ордену, былому ордену, он был достоянием будущего
государства. Поистине трагическая для него потеря власти неизбежно
делает его виновным в глазах его братьев, однако навсегда оправдывает
его перед историей.