Малколм Барбер. Процесс тамплиеров

ОГЛАВЛЕНИЕ

3 ВМЕШАТЕЛЬСТВО ПАПЫ

Узнав об арестах, произошедших 13 октября, Климент V, хотя и находился не в самом Пуатье, тут же поспешил туда и, прибыв 15 октября, на следующее утро приказал собрать консисторию, т. е. коллегию кардиналов, которая рассматривала жалобы и различные обвинения, вынесенные на папский суд. О важности этого события свидетельствует, например, то, что кардинал Пьер де ла Шапель, направлявшийся в Пуатье, однако задержавшийся в пути по болезни, получил приказ немедленно возобновить путешествие. В Пуатье все еще продолжали хозяйничать чиновники короля, так что Гуго де Пейро и еще 16-17 тамплиеров, остававшихся там и обязанных предстать перед папским судом, были схвачены и насильно отправлены в соседний замок Лош. Только cubicularii или казначеи ордена, подчинявшиеся непосредственно папе, были оставлены в Пуатье — исключительно «из уважения» к Клименту, как рассказывал позднее один из свидетелей1. В течение нескольких дней папская консистория заседала тайно, в охраняемом помещении, и, возможно, именно тогда Климент решил бросить вызов французскому королю. Возможно также, что именно он призвал тамплиеров хранить мужество, ибо в анонимном письме папскому суду, автором которого предположительно являлся один из казначеев ордена, говорилось, что папа советовал тамплиерам не впадать в отчаяние и не поддаваться угрозам и обещал найти достойный выход и позаботиться о них. Но более всего он убеждал их не совершать побегов. Приор Ломбардии, видимо самый старший из тамошних тамплиеров по званию, отвечал папе, что они ничего не боятся, раз папа проявляет о них такую заботу и обещает справедливый суд, ибо все они добрые христиане, католики, и тверды в своей вере, за которую в любое мгновение готовы отдать жизнь, как не раз отдавали ее их братья в бою и в застенках сарацин. Ни разу за 190 лет существования ордена никто из тамплиеров не выказал страха перед смертью2. Вскоре после этого, 27 октября, папа весьма раздраженно пишет об «оскорбительном презрении» Филиппа IV к Святому престолу.

Таким образом, первой реакцией Климента V на аресты тамплиеров были гнев и возмущение. Однако и в гневе он отлично понимал, что к чему. Независимая акция светского монарха, хоть номинально и санкционированная инквизитором Франции, могла быть истолкована только как лобовая атака на авторитет Климента и те традиции, которые он представлял. Для папы, несмотря на его сочувствие к тамплиерам, о чем свидетельствуют его эмоциональные заверения по их адресу на консистории в октябре, где не просто — и даже не в первую очередь — решалась судьба одного из духовно-рыцарских орденов, это был вопрос об авторитете самого папства. Упорство, с которым Климент сражался со своим, уже более могущественным, чем он сам, противником, должно быть истолковано именно так. Климент был явно готов пожертвовать тамплиерами ради более высоких целей, а потому с этих пор орден стал всего лишь залогом в затянувшемся конфликте папы с королем. Одним из трагических аспектов происходящего было то, что подавляющее большинство тамплиеров — и прежде всего великий магистр ордена Жак де Моле, неискушенный в политических интригах и оторванный от остальных братьев во время —тюремного заключения, — так и не поняли основных причин предательства папы и продолжали свято верить в его могущество и в то, что он непременно сумеет их защитить. Но ни разу за семь лет, что длился процесс, папа не оправдал их веры!

Французское правительство, таким образом, опередило папу; и было совершенно очевидно, что он не сможет нанести Филиппу IV ответный удар. Более того, поскольку формально аресты инициировал Гийом де Пари, было по меньшей мере спорно, что производились они согласно духу, а не просто букве закона. А потому Климент попытался извлечь из сложившейся ситуации максимум пользы для себя, всячески подчеркивая свое верховенство. В результате 22 ноября 1307 г. он издал буллу «Pastoralis praeeminentiae», которая отмечала решающий поворот в процессе тамплиеров: Климент брал на себя центральную роль в происходящих событиях и активно в них вмешивался, желая воспрепятствовать чересчур поспешному завершению расследования, чего весьма желал бы Филипп. Если бы папа проявил готовность примкнуть к акции, начавшейся 13 октября, то, вероятно, буллу можно было бы считать явным свидетельством тайного и позорного сговора с французским королем (материально выгодного Филиппу), и орден был бы распущен. Однако изданная булла утверждала, что большая часть слушаний будет публичной, и это не сможет не сказаться на репутации всех замешанных в процессе высоких лиц.

Главным в булле «Pastoralis praeeminentiae» было повеление правителям всех христианских стран произвести аресты тамплиеров в пределах своих государств и именем папы взять под контроль собственность ордена. По заявлению папы, слухи относительно положения дел в ордене давно уже достигли его ушей — еще в конце 1305 г., т. е. примерно тогда, когда он занял Святой Престол. Ему не хотелось верить этим грязным историям, содержание которых, впрочем, он излагает, хотя именно из-за этих слухов король Франции по просьбе инквизитора этой страны произвел аресты тамплиеров и взял под свой контроль их собственность. Затем вдруг великий магистр ордена «признался публично в Париже, причем в присутствии прелатов, а также магистров богословия и других наук, в совершенных им ошибках и преступлениях, а также в том, что заставлял неофитов отрекаться от Иисуса Христа при вступлении в орден, что делалось по наущению дьявола и в нарушение Устава». Затем стали признаваться многие другие тамплиеры по всему французскому королевству, и среди них был даже один рыцарь, который лично предстал перед папой. «Из чего следует, что если на том поле добродетели и светлой веры, что служило основой упомянутому ордену, посеяны были семена дьявола, противные нашему духу, то душа наша не может не трепетать от гнева и возмущения». Однако Климент еще не был готов вынести окончательный приговор. Так, в булле далее говорится: «Если же будет доказано, что все эти слухи и обвинения ложны, то душа наша успокоится и на смену гневу и возмущению по воле Божией придет радость; а посему мы и предлагаем безотлагательно провести соответствующее расследование и выявить истину». Климент слышал так много обвинений по адресу тамплиеров и историй о якобы совершенных ими тяжких преступлениях, что совесть велит ему выполнить свой святой долг и выяснить, правда ли это. Таким образом, правители христианских государств получили приказ «осмотрительно и без лишнего шума» арестовать всех тамплиеров, проживающих на их территории, а также взять под стражу их собственность и произвести подробную опись их имущества3. В конечном счете булла давала официальное разрешение именем папы организовать ряд широкомасштабных акций в Англии, Ирландии, Кастилии, Арагоне, Португалии, Германии, Италии и в королевстве крестоносцев на Кипре, где по-прежнему находилась штаб-квартира ордена тамплиеров.

***

Филипп Красивый давно уже был информирован о намерениях папы: еще за несколько дней до издания буллы, 17 ноября, Арно де Фожер, папский капеллан, был доставлен к Филиппу и сообщил о предложении произвести массовые аресты тамплиеров4. О том, каковы были истинные чувства самого короля, можно лишь догадываться. Ему не удалось заставить папу полностью одобрить произведенные уже аресты тамплиеров и согласиться с полученными от них признаниями; король, возможно, был даже несколько удивлен гневной реакцией Климента, нашедшей отражение в письме от 27 октября, однако он все же сумел подтолкнуть папу к тому, чтобы проблема была воспринята им серьезно и он начал широкомасштабное судебное расследование — хотя как раз этого Филиппу и не удавалось добиться до 13 октября. К этому времени он сумел вырвать у великого магистра публичное признание, а также собрать немало прочих доказательств. В какой-то степени, видимо, Филипп был готов даже к временному примирению с папой, надеясь, что сотрудничество с ним поможет ему достигнуть собственных далеко идущих целей, — и это безусловно имело под собой серьезные основания, особенно если вспомнить кое-что из прошлого Климента, а также издание им буллы «Pastoralis praeeminentiae».

Чисто внешне Филипп был готов при любых условиях предоставить Клименту право самому назначать и вести судебное расследование. Об этом свидетельствует и письмо папы французскому королю от 1 декабря, где Климент сообщает, что посылает Филиппу двух своих кардиналов, Беренгара Фредоля и Этьена де Суизи, чтобы они от имени папы руководили судебным расследованием5. Письмо Филиппа от 24 декабря подтверждает прибытие этих кардиналов; в нем сообщается также, что члены ордена тамплиеров переданы под их юрисдикцию, а также дается обещание хранить имущество ордена совершенно отдельно от королевского6. Но даже эта официальная переписка свидетельствует о полном несовпадении вежливой дипломатичности французской монархии и ее реальной тайной деятельности.

Судя по письму Климента V от 1 декабря, он был весьма разражен слухами, распускаемыми некоторыми королевскими советниками и достигшими уже папского двора, по поводу того, что дело тамплиеров — как в отношении членов братства, так и в отношении имущества ордена — полностью передоверено Филиппу IV. По слухам, у короля имелись письма от представителей папской курии, подтверждавшие это. Папе пришлось предпринять некоторые усилия, дабы довести до всеобщего сведения, что никаких таких писем нет и не было, однако полностью заглушить слухи оказалось, как всегда, нелегко.

Документальных свидетельств того, что же на самом деле происходило в тот период, когда папа пытался взять в свои руки контроль над процессом тамплиеров, крайне мало: имеется лишь два письма из Франции — одно в Арагон, второе на Майорку, — в которых подробно пересказываются слухи и сплетни, циркулировавшие тогда при дворе в Париже и в Пуатье; эти письма усиливают ощущение, что втайне правительство Франции оказывало на папство значительное давление, хотя официально всячески шло навстречу законным притязаниям папы, желавшего иметь полный контроль над судебным процессом. Ни одному из писем, разумеется, полностью доверять нельзя, хотя они весьма ярко характеризуют тогдашние общественные настроения.

Оба письма написаны весной 1308 г. Автором одного, по всей видимости, является тамплиер Бернар де Бай-нуль, называющий себя «сатагег» (или казначей) приор-ства Корнела; письмо адресовано Арно де Байнулю, возглавлявшему одно из приорств в Арагоне; автор, видимо, связан с ним родственными узами. Как слово «сатагег», так и адресат письма дают основания предполагать, что этот Бернар был одним из назначенных папой казначеев, которым было позволено остаться в Пуатье во время октябрьских арестов, и что он поэтому был вполне в курсе различных слухов и даже мог пользоваться информацией, исходившей из непосредственного окружения папы. По имевшимся у казначея сведениям, кардиналы, посланные Климентом в Париж для передачи арестованных тамплиеров под юрисдикцию папы, потерпели неудачу и вернулись в Пуатье с пустыми руками. Папа тотчас же велел им снова отправляться в Париж и под угрозой отлучения от церкви и наложения интердикта заставил короля выполнить свое обещание. В результате великий магистр и еще 250 тамплиеров были переданы в распоряжение представителей папы, хотя на самом деле никакой передачи не произошло. Решимость папы, возможно, не встретила поддержки внутри курии, ибо Бернар де Байнуль слышал, как кардиналы рассказывали о возникшем там недовольстве. Первые десять кардиналов, ставленников Климента, якобы заявили, что подают в отставку, поскольку не верят в него как верховного владыку. Когда огорченный папа спросил, отчего они пришли к подобному заключению, кардиналы, вроде бы, ответили, что ранее считали его выше всех светских правителей, но теперь видят, что на самом деле им командует король Франции, которому он, папа, позволяет громить достойный и уважаемый во всем мире орден. И покуда Климент будет вести себя подобным образом, они не желают долее оставаться на своих постах. Именно это, по словам Бернара, и побудило папу послать в Париж кардиналов, чтобы добиться передачи тамплиеров под его юрисдикцию7.

Если автор письма действительно был тамплиером, то в данной истории, скорее всего, весьма значителен элемент фантазии, точнее, выдачи желаемого за действительное, ибо в течение всего процесса многие тамплиеры сохраняли твердую убежденность в том, что папская курия непременно спасет их. Более того, нет ни единого свидетельства тому, что хоть кто-то из папских кардиналов готов был пожертвовать своим выгодным постом ради спасения ордена, и, уж конечно, этого не сделал бы ни один из целой армии французских политических назначенцев и папских родственников, которых Климент пристроил на «теплые» места. Однако автор письма, как представляется, уловил общее недовольство курии политикой Климента V в отношении французского короля, что отчасти объясняет направленность событий в декабре 1307 г. — феврале 1308 г. Второе письмо — анонимное — было послано некому Бернару Ф. на Майорку; в нем тоже рассказывалось о визите двух кардиналов в Париж, совершенном, видимо, с целью получить информацию о процессе над тамплиерами непосредственно из рук инквизиторов. В Париже королевские министры и представители инквизиции сообщили им, что уверены в справедливости выдвинутых обвинений, и кардиналы вернулись, чтобы все это передать папе. Реакция Климента на их рассказ исполнена цинизма: разве они все это слышали от самих тамплиеров? Кардиналы признали, что тамплиеров не опрашивали, однако выслушали мнение богословов, юристов и королевских советников и полагают, что мнение это соответствует истине. Тогда папа созвал консисторию, на которой заявил, что желал бы должным образом наказать тамплиеров, если обвинения по их адресу соответствуют действительности, однако все же настаивает на милосердном к ним отношении. И снова послал кардиналов в Париж, видимо не будучи до конца убежден в справедливости их утверждений. В первую очередь им было велено лично допросить тамплиеров. Прибыв в Париж, кардиналы передали требования папы королю, и тот предоставил в их распоряжение великого магистра и многих других тамплиеров. Когда великого магистра спросили, правдивым ли было его признание, он сказал, что перед лицом всех жителей Парижа, как богатых, так и бедняков, заявляет, что совершено куда более тяжкое преступление, чем то, в котором его обвиняют. Затем якобы последовала замечательная сцена: Жак де Моле сорвал свои одежды и, продемонстрировав следы пыток, объявил, что греха на его ордене нет. Кардиналы при этом лишь горько плакали, будучи не в состоянии произнести ни слова. Когда же королевские советники осведомились, каково будет их решение, кардиналы сказали, что не могут поднять руку на невинных. В результате королевские советники встревожились не на шутку, ибо бразды правления вновь могли перейти в руки папства, и поспешно развезли заключенных по тюрьмам. Пока разворачивалось это драматическое действо, Филипп IV как раз направлялся в Пуатье, и по дороге ему рассказали о случившемся. Он срочно вернулся в Париж и через два дня написал папе, что тот должен вынести тамплиерам обвинительный приговор, иначе он, Филипп, будет считать и Климента, и его кардиналов еретиками. Папу это заявление не смутило: он готов был скорее умереть, чем осудить невиновных. И даже если б они все же оказались виновны, но выказали раскаяние, он готов был простить их, вернуть имущество и создать для ордена новый Устав8.

Как и в письме Бернара де Байнуля, большая часть событий и поступков, описанных здесь, представляется плодом фантазии автора: слишком героичны жесты, плохо соотносящиеся с известными фактами и поступками замешанных в этом деле лиц. Тем не менее, в письме отмечено весьма драматичное событие: получив возможность предстать перед посланцами папы, Жак де Моле отказался от первоначального признания. Этому есть и другие подтверждения. Если судить по целой серии анонимных ответов на ряд юридических вопросов, поднятых во время процесса и исходивших, по всей вероятности, от королевских легистов, Жак де Моле, упорно державшийся своего первоначального признания в течение более чем двух месяцев, отказался от него, заявив, что признал свою вину из страха перед пытками9. На самом деле великий магистр пошел еще дальше. Тамплиер-ренегат Жан де Фоллиако через несколько месяцев (летом 1308 г.) подтвердил перед папой в Пуатье, что слышал, будто некоторые из братьев отказывались от своих первоначальных признаний, и полагает, что они поступали так потому, что «великий магистр или некто, действующий по его указанию, распространил среди братьев ордена некие восковые таблички, которые передавались из камеры в камеру (пока не вмешались король и кардиналы) и содержали призыв отказываться от прежних показаний». На табличках было якобы написано буквально следующее: «Знайте, что завтра сюда явятся король и кардиналы; некоторые братья уже отказались от своих первоначальных признаний, вы тоже должны отказаться, а это письмо вернуть тому, кто вам его передал». Таблички якобы распространял некий брат, которого приняли в орден всего за месяц до начала арестов; когда содержание писем было всеми прочитано вслух, он успел скрыться и унести таблички10. Один из служителей ордена, Жан де Шал он, которого также готовили к тому, чтобы в июне 1308 г. в Пуатье он повторил свои первоначальные признания, по-своему подтвердил это, сообщив, что некий священник Рено с помощью «тайных писем» убедил более 60 тамплиеров отказаться от их показаний (в данной версии текст был на пергаменте со свинцовой печатью), говоря, что если они этого не сделают, орден будет уничтожен. Он, Жан де Шалон, тоже отказался от своих показаний, хоть и неохотно, ибо считал, что за всем этим стоит декан Лангра, брат Жака де Моле11. Между тем Гуго де Пейро, генеральный досмотрщик ордена и второе по значимости лицо в нем, был приглашен кардиналами на обед, ибо прежде был знаком с ними лично, занимаясь административной деятельностью во Французском приорстве ордена. Во время трапезы он также отказался от своих первоначальных признаний12.

***

Почти до самого конца Жак де Моле не переставал надеяться на вмешательство папы, хотя прекрасно представлял себе, сколь ограничен тот на самом деле в своих возможностях, и отказ великого магистра от первоначальных признаний перед представителями папы в самом конце 1307 г. дал толчок целой череде событий, породивших настоящую сумятицу в планах Филиппа Красивого. Вера Де Моле в могущество Климента V зародилась, возможно, именно в этот период. Он явно полагал, что судебные слушания в присутствии папских легатов дадут куда лучшие результаты. Если королевские чиновники в октябре 1307 г. лишь обещали ему снисхождение в случае его готовности к сотрудничеству, то теперь он отчетливо понимал, что обманут и дело затягивается. Он, похоже, готов был рискнуть даже тем, что его сочтут вторично впавшим в ересь, лишь бы не упустить шанс вырваться из рук королевских чиновников и инквизиции.

Итак, два приведенных выше письма, несмотря на всю их «красочность», указывают на то, что настроения в тогдашнем обществе менялись достаточно быстро. Казавшееся совершенно беспроигрышным дело тамплиеров вдруг пошло «куда-то не туда», а позиция папства стала более отчетливой. Теперь уже обе стороны перестали поддерживать видимость сотрудничества. Примерно в феврале 1308 г. Климент приостановил деятельность инквизиционных судов и объявил, что берет дело в свои руки. Позднее он объяснял это тем, что давно уже начал подозревать, что король чересчур активно участвует в расследовании, а после того, как несколько тамплиеров отказались от первоначальных признаний, и вовсе засомневался в истинности предъявленных ордену обвинений13. Французскому правительству, у которого не было легального способа вырвать из рук папы контроль над процессом или воспротивиться отсрочке в деятельности инквизиционных комиссий, ничего не оставалось, как пойти на условия папы и постараться все же как-то заставить его переменить свое мнение. Первые шесть месяцев 1308 г. были посвящены упорному единоборству французского короля и папы римского, причем правительство Франции избрало вполне характерную для себя тактику — использовало пропаганду, грубый нажим и неожиданные, ошеломляющие наскоки, которые в итоге, летом 1308 г. в Пуатье, окончились личной ссорой Филиппа Красивого и Климента V. Пострадавшей стороной, разумеется, оказался Климент, как и многие его предшественники на этом посту, ибо он, (даже с материальной точки зрения) будучи не в состоянии противостоять королю, вынужден был главным образом обороняться, а не наступать. Тем не менее, Филипп IV вряд ли мог быть полностью удовлетворен достигнутыми результатами — слишком дорого они ему обошлись.

Если ранее у французского короля и было какое-то намерение передать тамплиеров в руки папы, то приостановка инквизиционного расследования заставила его быстро переменить решение. Теперь его основной целью стал контроль над жизнью самих тамплиеров и их имуществом; собственно, все это и без того было уже в его власти. Климент V воспринимал собственное бессилие болезненно. Ночью 13 февраля 1308г. Оливье де Пени, приор Ломбардии и старший среди тех тамплиеров, которым Климент в октябре 1307 г. давал свои обещания, бежал из неохраняемой монастырской гостиницы. На следующий день папа созвал консисторию и, очевидно в состоянии сильнейшего возбуждения, вызванного этим бегством, приказал взять всех тамплиеров под стражу, а кардиналам велел провести расследование обстоятельств побега. Любому, кто сможет отыскать беглеца, было обещано вознаграждение в 10000 флоринов. Климент принял этот побег столь близко к сердцу, поскольку предвидел законный вопрос французского короля и других светских правителей: если он, папа, не может уследить за одним арестованным, то как же ему осуществить контроль за двумя тысячами?14 Его беспокойство продолжалось и весной. Известно, что он вдруг заявил на одной из консисторий в апреле, что необходимо принять решение относительно имущества ордена тамплиеров15. У папы не было никакой возможности заставить Филиппа IV передать ему членов ордена и их имущество Более того, и сам Климент, по сути дела, был пленником на французской территории, ибо, если бы ему вдруг вздумалось отправиться в Рим (даже если допустить, что великий город был для него в то время достаточно безопасен), это означало бы, что он просто сдал позиции французскому королю.

Правительство Франции немедля решило воспользоваться сложившейся ситуацией и попыталось настроить общество не только против самих тамплиеров, но и всех, кто окажет им помощь; делалось это с той целью, чтобы папа, окруженный французскими кардиналами, назначенными в угоду Филиппу IV, почувствовал себя в полной изоляции и незамедлительно возобновил следствие по делу тамплиеров. В делах подобного рода министры французского короля были достаточно искушены: техника мобилизации общественного мнения была у них отработана еще в годы борьбы с Бонифацием VIII. Использовались три основных метода: распространение анонимных памфлетов, высмеивавших папу; постановка вполне определенных вопросов перед богословами Парижского университета и вовлечение их в дискуссию относительно поведения участников процесса и заинтересованных лиц, что, очевидно, имело целью придать интеллектуальный и научный вес действиям французского правительства; и созыв Генеральных штатов, где королевские легисты могли непосредственно обратиться к представителям сословий16.

Невозможно проследить, кто именно из членов правительства организовывал нападки на папу, однако ветер дул определенно оттуда. Два анонимных творения — одно, написанное, по всей вероятности, в январе 1308 г., а второе в апреле — отражали недовольство Франции ролью папы в данном судебном процессе. Их возможный автор — Пьер Дюбуа, юрист из Нормандии; он хоть и не имел поста в правительстве, был, разумеется, вполне готов выполнить подобный заказ. Отголоски этих памфлетов прозвучали несколько позднее и в речи Гийома де Плезиа-на, с которой он выступил в июне 1308 г. в Пуатье, что дает основания предполагать, что автор у памфлетов и речи один; им вполне мог быть кто-то из королевских легистов17.

В первом из этих двух памфлетов, написанном на французском языке, утверждается, что французы более других народов всегда были преданы и послушны Святой церкви, а потому требуют, чтобы их король, имеющий доступ к папе римскому, разъяснил ему, какой сильный гнев и возмущение вызвал папа у французов тем, что «лишь притворно и на словах наказал беззакония», творимые тамплиерами. Тогда как их признания таковы, что ни один верующий в них не усомнится, и французскому народу трудно понять назначенную папой отсрочку. Возможно, пишет далее автор памфлета, тамплиеры воспользовались своими несметными богатствами, полученными путем лихоимства, чтобы приостановить судебный процесс, но это лишь доказывает, что один грех всегда влечет за собою множество других. Господь справедлив ко всем, однако папа не раз уже доказывал, насколько сам развращен и подкуплен, обеспечивая продвижение по службе «согласно родственной приязни» и сделав своего племянника кардиналом, причем в том, что касается симонии и непотизма, Климент «переплюнул» всех сорок предшествующих пап, включая Бонифация VIII. В результате более двухсот магистров богословия и права, куда более способные, чем папский племянник, все вместе владеют значительно меньшей собственностью, чем этот человек. Епископские посты в Руане, Тулузе и Пуатье также отданы родственникам папы18. «Однако… Господь наш велит, чтобы справедливость творилась одинаково как по отношению к малым сим, так и по отношению к великим, без исключения и без предпочтения». И, хотя Фома Аквинс-кий, например, считает указанные правонарушения смертными грехами, но истинный преступник не тот, кто занимает доставшееся ему благодаря родственным связям местечко, но тот, кто назначает людей на эти места, ибо тем самым он извращает свое предназначение подобно тому слуге короля, который подсовывает господину своих племянников в кач'естве «самых лучших воинов» или «самых лучших лекарей», хотя на самом деле есть и куда лучшие воины и лекари. Между тем и папа римский, служа Господу, совершает этот грех. Но ничего, после его смерти народ Франции непременно сместит всех его родственников с высоких постов и заменит их «поистине великими знатоками богословия». Своим непотизмом папа оттолкнул от себя лучших, имевших полное право быть избранными. Однако как бы кто-то ни старался приспособиться ко времени и условиям «с помощью взяток или обещаний, запугиваний или лести, любви или ненависти, (он) есть дьявольское отродье и уже одним этим несовместим с Господом нашим, имя которому сама справедливость». По всем этим причинам король и должен передать папе римскому, чтобы тот поостерегся и впредь использовал свою власть и могущество только в праведных целях, ибо особенно важно, чтобы церковными привилегиями обладали только достойные люди19.

Если первый памфлет посвящен главным образом непотизму папы, то вторая диатриба, написанная на латыни, анализирует отношения общества к ереси вообще и к тамплиерам в частности. Народ Франции не согласен с тем, что преступления тамплиеров сходны с известными уже ересями, отличающимися друг от друга лишь незначительно; в таких случаях «законы известны». Однако тамплиеры — особое явление, и народ Франции считает, что их следует не только отлучить от церкви, но и отринуть как можно дальше от общества. Автор утверждает, что данный случай абсолютно вне церковной юрисдикции, и доказывает это на примере весьма яркой аналогии, напомнив, что Моисей наказал сынов Израиля за вероотступничество и поклонение золотому тельцу тем, что велел каждому взять меч и убить своего соседа <Здесь у Барбсра неточная цитата из Библии: «…возложите каждый свой меч па бедро свое, пройдите по стану от ворот до ворот и убивайте каждый брата своего, каждый друга своего, каждый ближнего своего» (Исх. 32:4-27).>. Таким образом, дело доводится до «точки кипения». «И если все написанное и сделанное, как гласит Священное Писание, написано и сделано для наставления нашего, то почему же король и христианнейший правитель наш не выступит против духовенства, ежели оно, не дай Бог, заблуждается и упорствует в своих заблуждениях, испытывая от этого даже удовольствие? » В подобном контексте требования Филиппа IV представляются прямо-таки весьма умеренными .

Доводы автора множатся: «Разве ж эти тамплиеры не убийцы, не fautores (пособники) убийц и не их укрыватели, которые заодно с самими убийцами, отвратительными отщепенцами?» А стало быть, они должны понести кару — примерно такую, как указал Моисей. Если же наказания они так и не понесут, это может подвигнуть других на отступничество, а прощение заслужить будет не так-то легко. Далее оговаривается возможное возражение — оппонент может обратиться к Священному Писанию, где Моисей назван также и священнослужителем, так как установление закона — деяние божеское, священное. Если же он назван священником по какой-либо иной причине, то над ним не было бы Высшей власти, и не позволил бы он, чтобы погибло столько людей, ибо известно, что Господь сказал Давиду, что тот не построит Ему храм, ибо является человеком из плоти и крови. В Библии также ясно сказано, что справедливость должно вершить незамедлительно и что правитель правомочен делать это сам, «дабы Слово Божье не было извращено лживыми суждениями людей, доказывающих, будто антихрист рядом, и призывающих отречься от Господа и, согласно свидетельствам честных христиан, совершающих развратные богомерзкие поступки»20.

Бесконечное обращение к Библии и цитаты из нее свидетельствуют о непримиримости автора, порой выражаемой в почти исступленном слоге памфлета. Подобный экстремизм позднее успешно использует в своих целях королевский министр Гийом де Плезиан, втолковывая папе в Пуатье, что король, прося его действовать активнее и в то же время не брать все в свои руки, был еще крайне лоялен и терпелив, в отличие от многих своих советников и сограждан. На самом деле, Плезиан, конечно, лукавил: если бы король действительно чувствовал, что закон на его стороне, он бы не колебался и не тратил столько усилий, чтобы убедить папу. Правовая слабость королевской позиции проявилась весной 1308г., когда король задал магистрам богословия Парижского университета свои знаменитые семь вопросов.

Вопросы, собственно, были заданы раньше — еще в конце февраля, после приостановки папой следствия. Никто не сомневается, говорит Филипп IV, что Святая церковь обязана проповедовать истинную веру, наставляя людей и остерегая их от заблуждений, назначая грешникам епитимьи и отпуская грехи. Более того, все согласны, что если заблуждающиеся продолжают упорствовать или же вновь обращаются к прежней ереси, их следует предать в руки светских властей и наказать по законам светского суда. Церковь должна не вмешиваться в действия светских судов, но молиться за вероотступников. Итак, первый вопрос связан с тем, как следует поступить правителю государства, когда он и его легисты слышат, как еретики и схизматики поносят имя Божие и подрывают католическую веру: следует ли правителю воспользоваться своей законной властью и начать расследование, даже если церковь не давала ему на то разрешения, если для всех очевидно, что совершено преступление, вызвавшее возмущение всего народа? Или же власть светского правителя раз и навсегда ограничена Священным Писанием, и он не должен вмешиваться в подобные дела, кроме как по просьбе Святой церкви? Во-вторых и более конкретно: может ли правитель начать процесс против тамплиеров, если среди них обнаружена ужасная, отвратительная ересь, если люди эти — члены религиозного братства? Нельзя ли рассматривать членов этого духовно-рыцарского ордена прежде всего как рыцарей, а уж потом как клириков? В-третьих, может ли быть осужден весь орден целиком, если его великий магистр и другие руководители, а также еще более полусотни братьев признались в совершенных преступлениях и подобные признания были получены по всей стране, причем признававшиеся не знали ничего о показаниях друг друга и не имели возможности подождать и выяснить, признавался ли кто-нибудь еще в том, в чем признались они сами? В-четвертых, поскольку неофитов заставляли отрекаться от Бога и истинной веры на тайных церемониях, где присутствовали лишь два-три человека, которые ныне, за редким исключением, уже отошли в мир иной, если эти (отрекшиеся от Бога) тамплиеры продолжают упорствовать в своих заблуждениях и не желают признаваться в грехах, не стоит ли изгнать их из католичества? В-пятых, если десять, двадцать, тридцать или более тамплиеров ни в чем не признались и упорно отрицают свою причастность к указанным преступлениям, то сохранить ли орден или же распустить его на основании многочисленных свидетельств против него? В-шестых, имеет ли король право конфисковать имущество тамплиеров, если их владения расположены на его территории, или же имущество это должно отойти к церкви, или же оно должно быть передано для защиты Святой Земли, ради чего изначально и создавался сам орден? В-седьмых, наконец, если будет принято решение использовать имущество тамплиеров для защиты Святой Земли, то кто будет этим заниматься — Церковь или светские правители, и прежде всего король Франции, на чьей территории тамплиеры проживали в течение долгих лет? Тем более что с Давних времен у французских королей имеется для охраны отторгаемого имущества и специальная стража, и хранилища?21

За время своего долгого и зачастую жестокого правления Филипп IV прибегал к многим отчаянным мерам, когда вместе со.своими министрами боролся за создание административных и финансовых структур, соответствующих потребностям и амбициям монархии, однако он никогда не забывал о значимости юридических законов и процедур для укрепления могущества Капетингов. Возражения папы римского вызывала именно необходимость признать власть короля и его фактическое право самостоятельно начать процесс против тамплиеров и активно участвовать в нем22. Вопросы, перечисленные выше, представляли собой дипломатический демарш, попытку вступить в противоборство с Климентом V, так сказать, на его территории, под тем благовидным предлогом, что из-за пренебрежительного отношения папы к слухам насчет ордена Филипп вынужден был применить решительные меры, дабы сохранить чистоту католической веры.

Парижские магистры богословия не спешили с ответом. Видимо, им требовалось собраться с мыслями; вполне возможно также, что им вовсе не хотелось прямо сообщать королю, что во многих вопросах правда отнюдь не на его стороне. Их ответ датирован 25 марта — столь длительную задержку они объясняли тем, что многие их коллеги, чье мнение для них исключительно важно, до недавнего времени отсутствовали, и выражали королю признательность за проявленное терпение. Их осторожность совершенно очевидна. Так, во вступлении говорится: «С самого первого дня основания славного Французского королевства его наихристианнейшие правители славились не только своим величием и могуществом, но и добродетелями, а также истинным благочестием». Король Франции, «по примеру своих достославных предков и горя рвением защитить истинную веру с помощью разумного правления государством», самым дружеским образом обратился к ним магистрам богословия, с просьбой высказать мнение по ряду вопросов, хотя мог бы просто приказать им, «как своим смиренным подданным…»

Однако же, отвечая на вопрос, как далеко королю позволено зайти в борьбе с вероотступниками, «не нарушив при этом закон», магистры были вынуждены сказать следующее: во-первых, они считают, что светский монарх не может заключать в тюрьму, допрашивать или наказывать еретиков без санкций на то Святой церкви, за исключением случаев крайней опасности для веры, но и тогда лишь с одобрения церковных властей и при условии, что упомянутые еретики будут при первой же возможности переданы в руки церкви. Ни в Ветхом, ни в Новом Завете они не смогли отыскать аргументов в пользу противоположной точки зрения. Во-вторых, тамплиеры являются клириками, а посему не подпадают под юрисдикцию светских властей, «ибо призыв рыцарей на защиту истинной веры с оружием в руках не противоречит законам христианского государства». Если же отдельные братья-рыцари не подчиняются законам духовного ордена и творят ересь, их, разумеется, нельзя считать клириками, но в таком случае только церковь должна решать, достойны ли они и далее выполнять свой долг. Естественно, таким образом, что и в случае совершения членами ордена преступления следствие по этому поводу должна вести церковь, если она сама не предпочтет передоверить это светским властям. В-третьих, магистры согласны, что столь большого количества признаний достаточно, видимо, для вынесения обвинительного приговора всему ордену или, по меньшей мере, для проведения тщательного расследования, ибо имеются серьезные подозрения по адресу всех тамплиеров, как еретиков, так и их укрывателей (fautores). В-четвертых, если столь сильны подозрения против всего ордена в целом, тем, кто еще не сделал признаний, «следует обеспечить» возможность их сделать, иначе возникнет опасность заражения ересью и других членов ордена, хотя всех их записывать в еретики пока не следует. В ответ на пятый вопрос — о том, стоит ли сохранить статус тамплиера тем, кто отринул предъявленные обвинения, — богословы заявили, что всё уже сказали по этому поводу, отвечая на третий, и четвертый вопросы короля. Шестой и седьмой вопросы вызвали наибольшее затруднение; магистры, стараясь ничем не оскорбить государя, осторожно уклонились от прямого ответа. Итак, дары, полученные тамплиерами, «вручались им скорее как защитникам веры и Святой Земли», а потому для защиты Святой Земле дары эти и должны быть использованы. С другой стороны, охрану имущества тамплиеров «следует осуществлять способом, который лучше соответствует избранной цели». В своем заключении магистры особенно тщательно подбирали слова — видимо, чтобы хоть отчасти скрыть неловкость, которую испытывали:

Таким образом, наисветлейший государь, мы постарались как можно лучше изложить то, к чему пришли в согласии друг с другом, от всего сердца желая исполнить королевский указ и одновременно не изменить истине; если это нам удалось, то, как мы надеемся, наши ответы окажутся приемлемы для Вашего Королевского Величества, ибо мы составляли их со всем возможным тщанием. И пусть наказано будет преступное вероотступничество, вызвавшее бурю протеста во всем христианском мире, как о том печется наш христианнейший король, главный защитник истинной веры и справедливости23.

Так, довольно скупо, оправдывали магистры одностороннюю акцию Филиппа IV, однако они все же заявили, что признания тамплиеров могут послужить основанием для обвинения всего ордена в целом, и тем самым обеспечили королю поддержку в борьбе с папой, так и не отменившим перерыв в следствии по делу тамплиеров.

В 1302-1303 гг. Филипп созвал Генеральные штаты для организации кампании против папы Бонифация VIII. 24-29 марта 1308 г. он вновь разослал письменные приглашения представителям духовенства, дворянства и городов на собрание Генеральных штатов. В его посланиях содержалась настоятельная просьба к представителям духовенства помочь защитить истинную веру от святотатства тамплиеров. Архиепископы и епископы получили персональные приглашения, где к тому же в качестве подготовки к собранию Генеральных штатов им предлагалось созвать советы провинций под руководством митрополитов и выбрать представителя от каждого диоцеза24. Высшая знать также получила персональные приглашения, в которых им напоминали о верности своему королю, но более ничего существенного не сообщали25. Наиболее ядовитые выражения были припасены для представителей городов, что, собственно, лишь подчеркивает пропагандистский характер всего мероприятия. Наши предшественники на троне, писал король, всегда были более других государей обеспокоены тем, чтобы искоренять всяческое зло и ереси и наставлять на путь истинный заблудшие души, «защищая католическую веру подобно тому, как защищают бесценное сокровище от воров и грабителей». А потому, «вспоминая твердость того гранита, из которого мы, король Франции, и все наши предки были высечены», Филипп IV намерен был защищать католическую веру не только от ее открытых врагов, но — и особенно! — от врагов тайных, ибо они-то по природе своей наиболее опасны. Люди живы исключительно благодаря католической вере, а потому каждый еретик подрывает не только истинную веру, но и уничтожает самих верующих, лишая их надежды попасть в Царствие Божие.

Иисус Христос — вот наш путь, наша жизнь и истина; можно ли отрекаться от Того, благодаря Кому мы существуем? Делать это могут лишь враги наши. Всем известно, что Иисус не испугался лютой смерти и не пожалел живота Своего. Так возлюбите же Господа нашего и Спасителя, милостивого к предкам нашим и к нам, правящим вместе с Ним и от имени Его и стремящимся отмстить за оскорбление, Ему нанесенное.

Тамплиеры, отрекаясь от Христа и церковных таинств, заставляя неофитов плевать на крест и попирать его ногами, целуя друг друга в непотребные места и поклоняясь идолам, а не Богу, как раз и являются Его наипервейшими обидчиками, утверждая, что их лживый Устав позволяет им совершать противоестественные поступеи, делать то, что даже «дикие звери делать отказываются». Все их преступления стали известны по всему королевству, а также в заморских странах благодаря признаниям их же вожаков. В итоге король предлагал в ближайшем будущем лично встретиться с папой, чтобы обсудить, как искоренить подобную ересь. А потому городам было велено через три недели после Пасхи выделить от имени своих общин по два человека в помощь королю26.

Были также приложены некоторые административные усилия, чтобы преодолеть сопротивление подданных, не слишком жаждавших очередного собрания Генеральных штатов. Бальи было поручено как можно быстрее устранить все беспорядки; им также было дано разрешение разослать дополнительные приглашения, скрепляя их печатью бальяжа, если выданных королевской канцелярией документов окажется недостаточно. Любая проволочка рассматривалась как неповиновение королевскому приказу27. Бальи, видимо, с готовностью откликнулись на этот призыв; бальи Амьена и Макона, например, распространили все необходимые документы уже к 7-8 апреля28.

Королевская администрация постаралась созвать на заседание Генеральных штатов как можно больше участников. Исследования показывают, что даже на местах активность по выдвижению депутатов была очень высока — король ожидал посланцев даже из самых маленьких городов, точнее, «изо всех, где имелись рынки и происходили ярмарки»29. В бальяже Труа, например, подобных мест было шесть, включая общины таких городков, как Эрви, который, хотя и получил еще в 1199 г. право участвовать в выборах, не имел ни своего мэра, ни городского совета, а управлял им прево, которого назначал граф Шампани. Вряд ли можно рассматривать Эрви как сколько-нибудь значительный город графства, не говоря уж обо всем королевстве. Тем не менее, 4 апреля бальи Труа послал управляющему округом прево Пьеру Вериозу копию королевского указа, чтобы его прочитали перед собранием жителей города. Затем прево надлежало подготовить выборы депутатов на заседание Генеральных штатов. Рвение и законопослушность этих королевских чиновников были лучшим средством избежать упреков короля и избавить себя от любых недоразумений. Пьер Вериоз отлично справился с заданием, и 28 апреля на собрании жителей Эрви были избраны два депутата для поездки в Тур на ассамблею30.

Как и прочие депутаты от городов — их было более семисот31, — эти два жителя Эрви в срок явились на ассамблею, ибо города восприняли приказ короля с величайшей готовностью. Небольшой городок на Луаре — Жьен — избрал двоих депутатов Этьена Картье и Жана Галебрена голосами сорока выборщиков, составлявших наиболее грамотную часть населения. Этих людей избрали,

чтобы ехать в Тур или куда будет угодно господину нашему королю, дабы слушать и принимать как должное веления господина нашего короля и его досточтимого Совета касательно помилования или наказания тамплиеров, а также всего, что достойно внимания господина нашего короля и его досточтимого Совета, как гласит изданный ими указ, а также исполнить свой долг, как то подобает законопослушным избранникам народа. Для этого выборщики наделили их «полной властью и специальным мандатом», предложив свою собственность в качестве гарантии, что жители города исполнят волю своих депутатов или даже одного из них 32.

Представители аристократии и духовенства выразили меньшую готовность и не торопились действовать в угоду королю и его легистам. Многие под предлогом болезни или неотложных дел послали вместо себя доверенных лиц, в том числе и некоторые знатные люди, получившие личное приглашение короля, — Артур, герцог Бретани, и его сын Жан, виконт Лиможа, а также Робер, граф Фландрии, который, к сожалению своему, никак не мог присутствовать лично, как и его сын Людовик, граф Неверский, по причине чрезвычайно сложной политической и военной ситуации33. Главную роль в данном случае, разумеется, игради политические обстоятельства. Однако и многие другие из приглашенных особого энтузиазма не выказали, ибо такой институт, как Генеральные штаты, имел еще мало веса среди французских аристократов, таких, как графы Фореза, Оверни, Ла-Марша и Ангулема, Перигора, Аста-рака, Коменжа и Валентинуа, а также виконты Тюренна, Нарбона и Полиньяка34. Хотя большая их часть в качестве извинительного предлога ссылалась на болезнь или чрезвычайную занятость, не скупясь на велеречивые извинения, Жан де Леви, правитель Мирпуа, например, в своем ответном послании от 16 апреля прямо заявил, что прибыть не может, так как находит присланное ему письмо чересчур коротким35. Для некоторых действительно возникли серьезные затруднения: настоятель монастыря премонстрантов посещал отделения ордена в дальних уголках Германии, а настоятель монастыря бенедиктинцев Жуг-Дье (Рона) из диоцеза Лиона не мог уехать, потому что должен был участвовать в защите монастыря от врага36.

Да и многие другие депутаты в отличие от жителей Жьена отнюдь не выражали готовности следовать «куда будет угодно господину нашему королю». Настоятель монастыря Вильмань, что близ Монпелье, получил приказ незамедлительно отправляться в Пуатье, куда и прибыл, совершенно измученный долгим и трудным путешествием, но там он узнал, что на самом деле ехать нужно было в Тур. Однако никуда более ехать он не пожелал и удовольствовался посылкой троих доверенных лиц, а сам остался в Пуатье37. Несмотря на горячее желание короля собрать как можно большую аудиторию, дабы оказать максимально возможное воздействие на папу, вдруг оказалось, что королевская администрация не уверена в том, где именно следует проводить ассамблею. Архиепископ Нарбона, находившийся в Париже вместе с прочими королевскими советниками, послал, например, нескольких своих викарных епископов в Пуатье, да и вообще из ста сорока представителей духовенства семнадцать, главным образом из диоцеза Нарбона, получили приглашения с неверными адресами38. То, что подобная ошибка возникла по вине советника, весьма близкого королю, свидетельствует о том, что правительство, видимо, недостаточно ясно представляло себе цель предстоящего собрания. Возможно, убедить папу было бы легче, если бы собрание состоялось в Пуатье, где была его резиденция, однако предшествующий опыт показывал, что оппозиция со стороны духовенства или, по крайней мере, некоторой его части вполне возможна, и вдохновителями ее, видимо, являются представители ближайшего окружения папы. Даже в ответах на присланные приглашения есть свидетельства этого, ибо некоторые депутаты от духовенства были посланы туда не как полномочные представители, вроде законопослушных депутатов от городов, но «спасая и сберегая» авторитет Святого Престола, а также «не нанося ущерба Святой церкви»39. Безопаснее было провести собрание Генеральных штатов в Туре, не очень далеко от резиденции папы, а затем, выбрав таких представителей от лица Генеральных штатов, на которых можно было бы положиться, доставить их в Пуатье. Епископ Каора, например, которому присутствовать на собрании помешал застарелый артрит, четко заявил королю в ответном письме, что посылает своих представителей «в Бурж, Тур и Пуатье для присутствия в курии и на совете, а также на всех соборах, настоящих и будущих, которые будут созваны господином нашим первосвященником папой Климентом V, а также господином нашим королем Франции, а также досточтимым святым отцом, архиепископом Буржа»40. Здесь имеется в виду грядущий совет провинции, который архиепископ Буржа намерен был собрать для выдвижения депутата на ассамблею в Туре, а также запланированная в будущем встреча короля и сопровождающих его лиц с папой в Пуатье.

Все эти ухищрения говорят о том, что основной функцией выборных депутатов должно было стать проведение королевской политики. В таком контексте созыв делегатов столь широкого спектра (даже из самых маленьких торговых городков) ни в коем случае нельзя интерпретировать как некую демократическую тенденцию; скорее, это было нечто совершенно противоположное демократии, а именно тенденция абсолютистская, которая в начале XIV в. ярко отразилась в конкретной попытке короля распространить свою власть и пропагандистское влияние даже на самые отсталые и малозначащие слои общества.

К сожалению, не сохранилось протоколов заседаний Генеральных штатов в Туре. Если собрание происходило в назначенное время — а именно, началось в воскресенье 5 мая, через три недели после Пасхи, как это было указано в королевских письмах, — то продлилось оно десять дней. В среду 15 мая король распустил депутатов по домам41, без сомнения снабдив их всем необходимым, чтобы разнести весть о решениях собрания даже по таким городишкам, как Эрви или Жьен, ведь они прослушали речи знаменитых королевских министров Ногаре и Плезиана, весьма выразительно и страстно говоривших о неслыханных преступлениях, совершенных тамплиерами. И разумеется, депутаты эти послушно подтвердили, что за свои грехи тамплиеры заслуживают смертной казни42.

К 18 мая король уже вернулся в Париж, но вскоре, как и обещал перед собранием, вновь выехал в Пуатье для встречи с папой43. По домам распустили, однако, не всех депутатов — значительное их число сопровождало короля, а расходы на их содержание оплачивались по специальной статье44. Королевская свита в целом была чрезвычайно внушительной. Жан Бургонь, представитель короля Арагона Хайме II Справедливого, являющийся для нас весьма ценным свидетелем встреч Филиппа IV с папой в Пуатье, писал, что король Франции взял с собой своего брата, Карла Валуа, и своих сыновей, а также баронов, прелатов и представителей столиц провинций и наиболее важных городов страны. Эта небольшая армия достигла Пуатье 26 мая45, и уже одно лишь ее появление должно было смутить папу, не имевшего при себе даже сколько-нибудь мощной вооруженной охраны. Бонифаций VIII в далеком Ананьи некогда пережил физическое насилие со стороны Ногаре, совершившего почти удавшуюся попытку вывезти его во Францию и поставить перед судом. Климент V, должно быть, более чем когда-либо ранее пожалел, что не имеет даже постоянной резиденции, где мог бы чувствовать себя более уверенно при личной встрече с французским королем, а опыт июня-июля 1308 г., вполне возможно, подсказывал ему, что необходимо в ближайшем будущем создать новую (пусть даже временную) папскую резиденцию в Авиньоне.

Внешне, однако, все выглядело вполне благопристойно. Король встретил папу с улыбкой. Пока его свита ссорилась со слугами папских кардиналов из-за жилья — Пуатье и без того уже чуть не лопался в связи с присутствием папского двора, — король покорно преклонил перед Климентом колена'16. Тот, казалось, пребывал в полнейшем благорасположении и выразил радость по поводу приезда короля, особенно по двум причинам: во-первых, он хотел побеседовать с Филиппом лично до того, как отправится в Рим, а во-вторых, необходимо было обсудить вопросы, касающиеся Святой Земли47.

Но вряд ли эти внешние проявления взаимного удовлетворения могли обмануть опытного наблюдателя. Жан Бургонь пишет королю Хайме 26 мая (т. е. в день прибытия короля в Пуатье), что неизвестно, сколь долгим окажется визит Филиппа, однако предполагается, что он задержится в Пуатье, поскольку папа с 25 мая по 24 июня приостановил деятельность audientia causarum, т. е. того суда, на котором он рассматривал жалобы, и audientia Htterarum, где рассматривались возражения защиты по поводу вынесенных обвинений48. Жан Бургонь считал, что ему вряд ли удастся переговорить с папой относительно арагонских проблем. За неделю до прибытия короля он уже пытался поговорить с папой, для чего отправился на прогулку верхом,

но папа сказал, что лучше мне встретиться с ним в тот же день после обеда, что я и попытался сделать, однако через своего посыльного он передал мне, чтобы я зашел к нему завтра, в то же время. Я зашел, но с тем же результатом. На следующее утро, уже готовясь сесть на коня, папа увидел меня и подозвал к себе. Он извинился, сославшись на чрезвычайную загруженность делами, и попросил снова зайти к нему завтра, то есть в воскресенье… Я заходил в воскресенье, и в понедельник, и еще в течение нескольких дней, но поговорить с папой мне так и не удалось 49.

Климент срочно улаживал все прочие проблемы, чтобы затем иметь возможность полностью сосредоточиться на переговорах с Филиппом. Жан Бургонь все более отчаивался в своих попытках добиться аудиенции папы.

Папа хорошо понимал, что наступает кульминационный момент в его отношениях с французским правительством с тех пор, как он приостановил инквизиционный процесс по делу тамплиеров. 29 мая он провел открытую консисторию, заседавшую в королевском дворце в Пуа-тье. На ней присутствовали как кардиналы, так и королевские советники, а также немало иных духовных и светских лиц. Королевский министр Гийом де Плезиан, выступая перед собравшимися, огласил список обвинений, предъявленных королем Франции ордену тамплиеров. По словам Жана Бургоня, его речь была пространной и выразительной; говорил он по-французски50, дабы выступление его было понятно максимальному количеству людей. Практически не остается сомнений, что автором этой страстной речи, а также второй, произнесенной Плезианом в середине июня, был Гийом де Ногаре, который сам выступить не мог, по-прежнему оставаясь для папы персоной нон грата в связи с той ролью, которую он сыграл во время нападения па Бонифация VIII в Ананьи51.

Плезиан начал с панегирика защитнику истинной веры и только что достигнутой им победе над «отвратительной ересью» тамплиеров, что безусловно было промыслом Божиим. Используя в качестве прелюдии христианский догмат, что, кроме самого Бога, нет ничего, что не было бы создано Богом, он приступил к отчету о том, как Филипп Красивый, Божий наместник на земле, достиг победы над преступными тамплиерами52. Чтобы продемонстрировать эту победу папе король и прибыл со всей своей свитой в Пуатье, отнюдь «не имея намерения взять на себя роль обвинителя, ниспровергателя, наставника или подстрекателя в данном судебном процессе», но вместе с прелатами и баронами, вместе со всем народом «послужить защите веры, Святой церкви и стен Иерусалима и очистить католическую веру от ереси». Затем Плезиан приступил к разъяснению того, в чем же конкретно заключалась победа короля в войне с тамплиерами, «уже в самом начале своем поистине вызвавшей священный трепет, ибо всем был очевиден ее истинный характер и несомненный конец». И теперь, по словам Плезиана, папе ничего иного не оставалось, как распустить орден.

Действия короля «вызывали священный трепет» у королевских министров по четырем основным причинам: во-первых, вначале обвинения исходили от людей слишком низкого социального статуса, чтобы придавать делу скандально громкий характер; во-вторых, обвиняемый в преступлениях орден всегда пользовался всемирным уважением и обладал значительными богатствами и могуществом; в-третьих, преступления, совершаемые его членами, были не только противны человеческой природе, но и богопротивны; и в-четвертых, сложности возникали из-за тех прочных уз, которыми орден всегда был связан с французскими королями, пользуясь их особой милостью и расположением.

И все-таки победа короля, несмотря ни на что, «вызывала восторг», ибо именно его Господь избрал в качестве «смиренного и неподкупного» защитника истинной веры и Иисуса Христа. Тут Плезиан пожелал пояснить намерения короля в отношении ордена. Никто из прочих правителей не осмелился совершить столь мужественный и высокий поступок, на который королю Франции пришлось пойти по многим причинам, «самой важной из коих является клятва, данная нашим государем во время коронации». И «поистине чудны дела Твои, Господи, ибо в этот момент в благословенном и Богом избранном королевстве Франции присутствуешь именно ты [т. е. Климент V] со своей курией, будучи избранником Божиим и наследником апостола Петра». Итак, король и папа могли бы объединить свои усилия в борьбе за веру и во имя Господа нашего. Кроме того, продолжал Плезиан, лица, возглавлявшие орден, случайно оказались собраны на территории французского королевства «по совсем иным поводам», и их нетрудно будет «вывести на чистую воду». Даже непосредственно перед арестом великий магистр ордена и другие его руководители, желая «принести свои извинения королю и скрывая свои истинные преступления», признавались в вопиющей ереси и неверии в Святое причастие, исповедь и другие церковные таинства. А после арестов многие тамплиеры, «страшась совершенных ими злодеяний и тщетно надеясь на милость Божию», покончили жизнь самоубийством. Другие же, «за небольшим исключением», по всему королевству и независимо друг от друга начали вдруг признаваться в совершенных грехах, даже если их «особо и не спрашивали». Великий магистр публично признался во всем, выступая перед учеными Парижского университета, тогда как получить признание от некоторых других членов ордена удалось «только чудом». И потом они долгое время придерживались своих показаний в присутствии епископов, королевских чиновников и простых католиков, однако некоторые все же отказались от сделанных несколько месяцев назад признаний «явно вследствие тайного сговора между собой», как это стало известно кардиналам, посланным папой в Париж. Кроме того, они получали от определенных лиц в пределах французского королевства письменные заверения в поддержке и слова утешения. Некоторые из этих утешителей были подкуплены, иные действовали по неясным причинам, однако все они могут справедливо опасаться наказания как fautores (пособники) ереси. Помимо общих для всех признаний, тамплиеры стали делать и частные дополнения — например, в присутствии архиепископа Санса или епископа Макона они признавались в самых различных и поистине ужасных преступлениях, которые якобы были ими также совершены.

Столь замечательные успехи расследования доказывают, что это «несомненно и однозначно» была самая настоящая ересь. Многие свидетели выдвинули обвинения против ордена, а благодаря полученным признаниям дело стало окончательно ясным, тем более что и общественная репутация ордена во всем мире «свидетельствует против него», что давно уже понятно не только юристам, но всем, кто выступал свидетелями по этому делу и чьи показания занесены в протокол и скреплены печатью. Даже «правитель одного государства, великий человек и ревностный католик, истинный помощник Господа в поисках истины» (т. е. Филипп IV), признал тамплиеров виновными, как и многие епископы, бароны и иные представители населения французского королевства.

Далее Плезиан попытался обрисовать развитие дела на различных этапах. Король сперва сомневался в том, что подобные обвинения могут быть правдой, однако впоследствии его убедили поистине ошеломляющие свидетельства, и он вынужден был выполнить свой священный долг. Плезиан всячески старался завуалировать слабые стороны обвинения, заранее отвечая на предполагаемые возражения оппонентов. Так, он согласился с тем, что ниспровергатели ордена действительно имеют низкий социальный статус, именно этим и объяснив, почему изначально у короля и его окружения все это вызвало сперва «такой ужас». Далее он мужественно заявил, что у государя и в мыслях не было прибрать к рукам имущество тамплиеров, он служил лишь орудием в руках Божьих, будучи правителем избранного народа. Сами же признания, на которых, собственно, и базировалось все дело, были, согласно настойчивым заверениям Плезиана, сделаны неожиданно для суда, совершенно добровольно и независимо друг от друга, и никаких наводящих вопросов свидетелям не задавалось.

Затем он предпринял попытку осторожно «закруглить» этот вопрос, приведя аргументы, которые, по его мнению, делали обвинения против тамплиеров неопровержимыми. По его словам, «с незапамятных времен» люди поняли, что на тайных собраниях и церемониях тамплиеров творится нечто непристойное, подтверждаемое тем, что они отказывались открыть тайны ордена даже епископам. Собрания их проводились по ночам, «как это обычно и делают все еретики», ибо те, кто творит зло, ненавидят свет. Виновны тамплиеры также и в том, что в результате их деяний и отступничества Святая Земля для католиков практически потеряна, ведь, как всем теперь известно, тамплиеры часто шли на прямой сговор с султаном. Они не проявляли христианского гостеприимства, не подавали милостыню, не занимались благотворительностью, ибо единственной их целью было стяжательство любыми путями, в том числе путем сеяния всяческой смуты. Согласно некоторым свидетельствам, тамплиеры дали обет дьяволу поступать именно так, т. е. нарушая всякие законы. А некоторые еще и усугубили свою вину, бежав из-под стражи и обратившись к разбою в лесах и на больших дорогах или же став нищими попрошайками, и среди них были такие, что угрожали жизни тех, кто занимался этим делом в суде. Во многих местах построили они свои замки, несмотря на возражения церкви, и крали, проматывая и пропивая все, вплоть до священных цфковных сосудов. Практически никто из них, «даже из живущих за пределами французского королевства», не решился выступить в защиту своего ордена, хотя папа издал на сей счет специальный указ. Ведь всем известно, что в Испании, например, многие тамплиеры уже переметнулись на сторону сарацин.

Таким образом, все вполне ясно, и «никто из истинных католиков, желая избежать опасности потворствования ереси», не может сомневаться в том, что сомнению не подлежит, что «чудом явлено нам Господом нашим» через Его помощника, короля Франции, Святую церковь, баронов и весь народ Франции. Напротив, «если Зверь дал нам это понять столь явственно, то далее это даже и обсуждать ни в коем случае не следовало бы». Католическая вера должна быть взята под защиту, и прежде всего именно папой, который в подобных случаях волен делать все что угодно53.

Итак, «разъяснения» Плезиана в итоге приобрели угрожающий характер; должно быть, у папы, со всех сторон окруженного потенциальными врагами, не раз возникало искушение безоговорочно капитулировать. Более того, есть доказательства, что в устной версии выступления Плезиана, как пишет Жан Бургонь, присутствовавший при этом, значительно сильнее ощущалась вовлеченность папы в данный процесс и то, что на него непрерывно оказывалось давление, чем это явствует из официальной письменной версии этой речи. Устный вариант содержал также значительно большее количество деталей и подробностей. Возможно, письменная версия представляла собой лишь тезисы речи, а в непосредственном изложении текст был усилен. Однако большая часть подробностей, о которых упоминает Жан Бургонь, не имела твердых доказательств, так что, вполне возможно, Плезиан приводил их просто для того, чтобы еще больше накалить атмосферу и не дать аудитории адекватно воспринять взвешенный и разумный ответ папы.

По словам Жана Бургоня, Плезиан сообщил, что король, едва услыхав об обвинениях по адресу ордена, сразу же лично обсудил их с папой, встретившись с ним сперва в Лионе, а затем в Пуатье; кроме того, они обменивались письмами через посланников. Бургонь пишет: «И в этом деле он (т. е. король) действовал именем нашего папы римского, который и подвигнул его на это своими письмами». Что практически означает, что Климент V санкционировал аресты тамплиеров, однако информации об этом в официальной версии выступления Плезиана нет. Особо подчеркивал Плезиан чистоту побуждений короля: сам Господь избрал Филиппа IV «своим помощником в мирских делах»; французский король движим отнюдь не алчностью, как то хотят представить его недруги, ибо он и без того достаточно богат и даже превосходит богатством многих других правителей христианского мира. Он передает деньги и имущество надежным людям, даже если это не его чиновники, дабы они «использовали богатство это во имя освобождения Святой Земли, куда они направляются», хотя по закону мог бы все это конфисковать. По поводу признаний великого магистра, полученных от него еще до заключения в тюрьму, Плезиан пояснил, что признания эти были сделаны для того, чтобы орден получил отпущение грехов. Отказы же тамплиеров от первоначальных признаний он приписал исключительно воздействию некоторых лиц внутри церкви — в официальной версии он изъясняется значительно более туманно, — которые были подкуплены орденом (эту идею ему «подбросил» один из анонимных авторов памфлетов антипапской направленности). Затем Плезиан дал более подробную расшифровку некоторых своих общих заявлений: так, например, он рассказал о том, как некоторые свидетели в присутствии епископа Макона признавались в том, что мочились на Святой крест. Рассказал он и о том, каковы были доказательства вины тамплиеров, полученные благодаря деятельности королевских шпионов, внедренных в орден.

И наконец, Жан Бургонь сообщает, что на папу оказывалось значительно большее давление, чем о том можно судить по официальной версии речи Плезиана. Поскольку победа короля ясна и несомненна, папе остается лишь вынести ордену обвинительный приговор. Король и народ Франции призывают его не медлить и действовать решительно, как этого требует сложившаяся ситуация. Ему следует возобновить процессы против отдельных тамплиеров и вынести свой приговор каждому из обвиняемых, а тех, кто раскаялся, вернуть в лоно церкви. Если же папа и далее будет медлить, король не оставит без отмщения те оскорбления, что были нанесены Иисусу Христу, поскольку и без того уже с трудом сдерживает гнев народный, ибо «народ, слыша (из уст тамплиеров) богохульства и поношения Спасителя, восстал, желая уничтожить тамплиеров без суда и следствия». Все это папа должен принять во внимание, так как все короли Франции — особенно Людовик Святой и Филипп III — всю жизнь верно служили Святой церкви и не раз проливали за нее свою кровь, как и весь французский народ. Как известно, во Франции всегда процветало богословие и «божественная мудрость», которой «полнится Святая церковь», а потому, если король Франции, прелаты, бароны и весь народ просят папу о скорейшем решении, то «это, пресвятой отец, должно лишь радовать тебя и побуждать к дальнейшим действиям. В случае же новых проволочек разговор с тобой будет вестись на другом языке!»54

Жан Бургонь рассказывает и о других выступлениях в поддержку Плезиана. Так, например, архиепископ Нар-бона Жиль Аселен сравнил тамплиеров с мадианитянами <Мадиаиитяие — кочевой народ, родственный израильтянам и часто воевавший с ними, кочевавший с востока на запад от залива Акаба и совершавший набеги даже до долины Израильской.>, которые, как говорится в Библии, совратили израильтян, хотя, кажется, не было на свете ереси мерзостнее, чем у тамплиеров. Многие язычники и еретики отрицали божественную сущность Иисуса Христа, но соглашались с тем, что он был пророком и святым. Тамплиеры же не только отрицали Его божественную сущность, но и называли Его лжепророком. Перед лицом страшной опасности архиепископ призывал действовать как можно скорее, пока ересь эта не распространилась повсеместно, подобно арианству, которое начиналось в Александрии с крохотной искорки, вовремя не загашенной и разгоревшейся большим пожаром. Вслед за Аселеном выступал Эджидио Колонна, архиепископ Буржа, а также представители других сословий: один из баронов короля, представлявший Париж и говоривший по-французски, и депутат от горожан Тулузы и Монпелье, говоривший на юго-западном диалекте лангедок55. Кольцо осаждавших сжималось, однако папа стоял на своем. Теперь была его очередь выступать. Подкрепляя свои суждения цитатами из книг пророков Амоса и Мала-хии и соглашаясь с тем, что всем служителям церкви, а особенно папе, надлежит ненавидеть зло и любить добродетель, он, однако, заявил, что во всем, даже и в этом, необходимо действовать по справедливости. До своего избрания он мало знал о жизни ордена тамплиеров, ибо редко кто из дворян в его родных местах вступал в этот орден. Но впоследствии ему пришлось лично узнать многих тамплиеров, и он ценил их очень высоко. И все же, окажись они действительно виновны в названных преступлениях, все эти люди станут ему ненавистны. Как только предъявленные ордену обвинения будут ему, папе, доказаны, он немедленно начнет против них процесс и сам станет их судией. И тогда он и кардиналы станут действовать быстро и решительно, «однако же не поспешно, а по зрелом и здравом размышлении», как и велит им Святая церковь. Папа сказал все это на латыни и затем повторил по-французски, чтобы поняли все. Он заметил также, что гораздо реже, чем то утверждает Плезиан, встречался с королем Филиппом. Они действительно обсуждали вопрос о тамплиерах в Лионе, однако тогда папа никак не мог поверить обвинениям по адресу ордена, а в Пуатье даже вспомнить не мог, что говорил при встрече в Лионе. Одно он знал точно: он никогда не посылал королю писем, в которых санкционировались бы аресты тамплиеров.

Да, он занимает высочайший пост главы церкви, основанной на крови Иисуса Христа и на крови его апостолов, но вместе с возведением на столь высокий пост, облачением в драгоценные одежды и вручением ему прочих атрибутов власти первосвященника на плечи его возложена тяжкая ноша. У него и в мыслях не было подозревать французского короля в алчности, тем более что, «согласно высказанному от имени короля предложению», имущество тамплиеров Филипп IV присваивать вовсе не собирался, а «считал, что его следует передать в распоряжение церкви и направить полученные средства в помощь Святой Земле». Жан Бургонь, сухо отмечая, как умело папа обратил заявление Плезиана в свою пользу, пишет: «Этого „в распоряжение церкви" господин Гийом де Плезиан даже не произносил». Папа сказал далее, что непременно вскоре сам займется этим делом и даст сорокадневную индульгенцию любому, кто пять раз в день прочтет «Pater noster» и семь раз «Ave Maria», лишь бы Господь был милостив к нему, папе, в этих начинаниях и помог ему завершить дело достойным Его образом56.

Итак, эффектная словесная атака Плезиана потерпела неудачу. 14 июня ему пришлось снова выступить с длинной речью, и на этот раз тон его выступления был откровенно угрожающим. Уже первые слова звучали зловеще: «Наисвятейший папа, тебе известны слова Господа нашего, Повелителя и Создателя, ни разу не согрешившего: „Кто упрекнет меня во грехе?". Он изрек, обращаясь к евреям <Изрек это апостол Павел в Послании к Евреям.>, эти слова как пример для своих наместников в церкви Господней. Ведь всякий первосвященник, из челове-ков избираемый, для человеков поставляется на служение Богу, чтобы приносить дары и жертвы за грехи, могущий снисходить невежествующим и заблуждающимся; потому что и сам оболожен немощью, и посему он должен как за народ, так и за себя приносить жертвы о грехах. И никто сам собою не приемлет этой чести, но призываемый Богом» <Евр. 5.>. Однако порой главы церкви «с презрением, а не со смирением приемлют любой совет касательно своего поведения от людей более низкого звания», если совет этот препятствует возникновению громкого скандала, ибо известно, что «Господь узнает истину именно благодаря людям маленьким… и это даже на пользу великим мира сего».

Итак, Плезиан снова подошел к центральной теме. «Ропот возмущения достигает ушей Господних, а также ушей того, кто является его наместником на земле: пора уже отделить зерна от плевел, а плевелы затем собрать и предать огню». Король первым предпринял активные действия в защиту Святой церкви «не как обвинитель, ниспровергатель или подстрекатель, но как посланец Божий, борец за чистоту католической веры и закона Божьего». Многие предлагали ему действовать независимо от церкви, дабы, согласно «заповедям Господним», «искоренить зло, творимое тамплиерами», однако он, как почтительный сын, обращается к папе римскому с тремя просьбами. Во-первых, осторожно дать совет прелатам Франции и других государств начать следствие против тамплиеров в своих диоцезах; во-вторых, возобновить инквизиционное расследование и, в-третьих, исторгнуть именем Господа из лона Святой церкви орден тамплиеров, который на самом деле правильнее было бы называть презренной сектой.

Ответ на эти просьбы папа дал лишь в самых общих чертах, ничего конкретно не провозглашая и не заявляя, а потому, «естественно, души присутствовавших были весьма смущены, бреди людей послышался ропот», ибо кое-кто подозревал, что папа желает защитить тамплиеров, а другие, увидев, что папа отвечает «как бы в сомнении», и сами стали сомневаться в виновности членов этого ордена, хотя преступления их всем совершенно очевидны. А потому, чтобы избежать скандала и доказать свою любовь к справедливости и добродетели, папе следует действовать более решительно, ибо дьявол исподтишка «уже отнял (у папы) агнцев-тамплиеров, обратив их в волков», а теперь попытается выкрасть и тех, кто еще остался в стаде. «Недопустимо, чтобы этот вор застал тебя спящим!»

Если же папа действовать не будет, тогда народы и их правители станут действовать вместо него, ибо все они живут лишь католической верой и любая попытка отречься от нее или ее извратить есть покушение на жизнь их, смысл ее и цель. «А потому, если правой руки, руки церкви, не будет достаточно для защиты ее святого тела, то разве нельзя поднять и левую руку, то есть светское право, на его защиту?» Ну а если обе руки окажутся недостаточно сильны, на защиту веры встанет весь народ, и тогда «ты, наисвятейший отче, уступишь другим славу в деле служения Господу, что было бы для тебя постыдно».

Далее Плезиан остановился на втором вопросе, вызвавшем очередное «смятение чувств» у французского народа: на отсрочках следствия по делу тамплиеров, в результате которых папу можно было практически обвинить как пособника (fautor) еретиков и преступников. Здесь Плезиан проводит параллель с византийским императором Анастасием, который, хоть и был неплохим правителем, все же был отвергнут Господом и церковью как fautor ереси, ибо скорее поддерживал монофизитов, а не боролся с ними. Плезиан цитирует «Откровение Иоанна Богослова»: «О, если бы ты был холоден или горяч! Но, как ты тепл, а не горяч и не холоден, то извергну тебя из уст Моих» <Откр. 3:15-16.>. Новая отсрочка, утверждал Плезиан, вызовет еще большее смущение душ, ибо теперь о ереси тамплиеров известно всем, и она может получить широкое распространение. Души наиболее слабых уже и без того поколеблены в вере, да и внутри самой церкви нет должного порядка. Преступления тамплиеров очевидны, так что правосудие должно свершиться безотлагательно. И нет необходимости беспокоиться на тот счет, как именно были выявлены эти преступления — светскими лицами или Святой инквизицией. «Все, кому это небезразлично, призваны на защиту истинной веры»57.

Перед лицом подобной и всем очевидной угрозы король имеет полное право действовать самостоятельно. А папа может остаться в полной изоляции, если французское духовенство откажет ему в своей поддержке. Мало того, король может даже обвинить папу как пособника (fautor) еретиков и способствовать лишению его власти первосвященника, если он не будет соответствовать своему высокому посту. Тем более, что преступления тамплиеров уже доказаны, и теперь не важно, кто именно санкционировал карательную акцию в самом начале. Таким образом, король уже не притворялся, что аресты производились в согласии с папой римским, и решил отстаивать ту точку зрения, что имеет право на самостоятельные действия, если ересь угрожает всему христианскому сообществу. Даже век спустя подобная точка зрения, если ее довести до логического конца, являла бы собой весьма радикальную позицию в отношении церковных властей, а в 1308 г. ее вряд ли поддержала бы даже наиболее образованная часть населения. Но в таком случае вряд ли и сам Филипп серьезно разделял это мнение; любой подданный короля, вырази он подобную точку зрения в отношении монархии, получил бы у Филиппа не слишком теплый прием. Более того, если король действительно считал, что Климент«не соответствует своему посту, то зачем он задавал свои знаменитые вопросы магистрам богословия, поддерживал антипапскую пропаганду и созывал себе в помощь Генеральные штаты? Зачем ему вообще нужно было ехать в Пуатье и что-то обсуждать с исполненным сомнении напои римским, если позиции последнего были настолько слабы? К тому же и в заключительной речи Плезиана звучат нотки отчаяния по поводу неудачных попыток поколебать заупрямившегося Климента V.

Затем последовал обмен мнениями между папой и Плезианом. Климент, несмотря на наскоки Плезиана, отстаивал традиционную точку зрения: церковники не могут быть судимы светским судом, и приговор можно выносить лишь по зрелом размышлении. Плезиан парировал тем, что такие еретики, как тамплиеры, ничтожнее даже евреев или сарацин, так что любой христианин вправе подвергнуть их смертной казни. Папа согласился, что христианам позволено ненавидеть еретиков и чураться их, но права убивать их они не имеют, пока их не призовет к этому церковь или же пока еретики не пойдут на христиан войной. Более того, даже если французские тамплиеры действительно окажутся еретиками, то все равно нельзя из-за этого обвинить в ереси весь орден. Иными словами, Климент вернулся к исходной позиции: он не может принять окончательного решения, пока ему не передадут всех тамплиеров и все имущество ордена. Далее, если будет доказана их невиновность, он их освободит, если же нет, их будет судить церковный суд. Королю пришлось сказать, что ему необходимо переговорить со своими советниками и ответ он даст вскорости58.
.

Обратно в раздел история