Литаврин Г. Г. Как жили византийцы

ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава 8

ВИЗАНТИЙЦЫ И ИНОСТРАНЦЫ

В течение всей своей жизни византиец постоянно слышал вокруг себя иноплеменную речь. Вплоть до конца XII столетия Византийское государство было многоплеменной державой. Иноплеменники — жители империи могли бегло говорить по-гречески, могли изъясняться с трудом, могли вовсе не знать этого языка. И тем не менее, если они жили в пределах империи, то считались такими же «ромеями», как и греки по рождению. «Ромеями» не признавались только те подданные импера­тора, которые не были правоверными христианами, как, например, подвластные империи арабы-мусульмане в малоазийских пограничных районах, язычники (печенеги и половцы) на Балканах, евреи на Пелопоннесе и в столице, армяне-монофиситы Фракии.

Однако с конца Х в. в византийском привилегированном обществе стали все чаще обращать внимание и на этническое происхождение «ромея» — грек ли он родом, а если нет — то насколько ему удалось овладеть господствующей греческой культурой, уподобиться по мироощущению греку — представителю византийской элиты. Стать «истым ромеем» было важно иноплеменнику, чтобы сделать карьеру и завоевать прочное положение в обществе. Некий Ливелий, происходивший из Антио­хии, «испытал», по словам Атталиата, воспитание «ассирийское» (сирийское) и «ромейское», но, с удовлетворением констатирует писатель, стал ромеем. Повелитель Атталии Алдебрандин, родом италиец, по воспитанию и складу ума, с похвалою замечает Никита Хониат, являлся ромеем 1.

Именно «византинизму» — этому «интернационально-космополитическому эллинизму», полагал русский уче­ный А. П. Рудаков, удалось направить в русло единой культуры «общенациональные» и местные формы жизни, вызвать у жителей империи гордое сознание принадлежности к одному целому, к великой монархии, к подлинно цивилизованному миру, обеспечившему всем покой, благосостояние, правую веру и эллинское просвещение 2.

Подавление самобытной культуры покоренных народов и внедрение культурно-этических норм господствую­щей народности (т. е. эллинизация, или ромеизация) далеко не всегда была сознательно направляемым властями процессом (исключением являлось лишь отношение к иноверцам). Но ромеизация вытекала из всего уклада жизни и организации власти в империи. В своих наиболее выпуклых формах она выступала в тех случаях, когда иноплеменник-индивид попадал в тесный круг ромеев-греков, связанных между собой общими служебными, профессиональными или семейными узами (церковный причт, канцелярия, корпорация, семья). Новобрачная иноплеменница, попав в греческую семью, получала даже новое имя — греческое. Архиепископ Охрида Василий хвалил Берту-Ирину (немку), жену Мануила I, за то, что она, происходя из народа «высокомерного и чванливого», быстро стала смиренницей, преданной православию. Рожденных «варваркой» детей воспитывали, разумеется, как истинных греков.

Эллинизация крупных пограничных провинций, насе­ленных иноплеменниками (Болгария, Ивирия, Армения), происходила в иных условиях, чем ромеизация индивидов и малых этнических групп — она наталкивалась здесь на стойкое сопротивление: чрезмерное давление на обшир­ные этнически однородные массы, сохранившие собствен­ные культурные традиции и общественную память о не столь давней государственной самостоятельности, приво­дило к взрывам народно-освободительной борьбы. Резуль­тат получался обратным желаемому; убыстрялся процесс не консолидации, а этнической дезинтеграции. Усвоение элементов греческой культуры не мешало этому процессу. Недаром некоторые из образованных ромеев-греков с Х в. все чаще оценивали отрицательно сообщество разных на­родов в тесном единстве. Иоанн Камениат полагал, что арабы разграбили Фессалонику в 904 г. из-за «грехов» ее жителей, которые состояли из представителей различ­ных племен и «заразили» друг друга «пороками», свой­ственными каждому из этих народов. Ту же мысль доказывал в XII в. Никита Хониат, а Мазарис (XV в.) считал, что справедливость ее очевидна.

Своеобразная ситуация складывалась в контактных зонах, на рубежах империи и внутри нее, в пограничных областях между компактным греческим и иноплеменным населением. Неустойчивые границы империи были «раз­мыты» обширным поясом буферных княжеств и эмиратов.

Одни из них находились в зависимости от империи, дру­гие — в полузависимости, третьи — в союзе, четвертые — в состоянии постоянной вражды. Население, примыкавшее к этим районам с обеих сторон, испытывало двустороннее влияние, не всегда знало и желало точно знать, каково его подданство. В поэме о Дигенисе Акрите говорится, что его отцом был арабский эмир, доблестный и благород­ный воин. С тактом и уважением упоминали о религии этого эмира (мусульманстве) братья-христиане, разы­скивавшие плененную арабами сестру. Они говорили на арабском языке, а эмир говорил на греческом. В Северной Фракии и в Македонии, в контактной зоне, греческое население, примыкавшее к ней с юга, подвергалось серь­езному славянскому влиянию, а славяне соседних с гре­ками районов испытывали сильное воздействие греческой цивилизации. Значительным своеобразием во Фракии от­личалась область, населенная армянами-монофиситами.

*

Единство византийской монархии раздиралось классо­вым и сословным антагонизмом, а ее культурно-религиозное единение — этнической пестротой населения и разрывами в образовательном уровне, и тем не менее «ромейское самосознание», о котором говорил А. П. Рудаков, гораздо более сложное и емкое, чем самосознание сугубо этническое, было свойственно не только грече­скому, но и значительному большинству ромеизирован­ного иноплеменного населения империи, не только господствующим и привилегированным, но и самым широким демократическим кругам. Простейшая «истина» — мысль об «избранном богом» народе ромеев бессознательно усваивалась с детства как один из символов православия. Сознание безусловного превосходства над жителями дру­гих стран стало второй натурой ромея. Алексей I заявлял, что посягательства норманна Роберта Гвискара на престол империи, даже в случае его победы, обречены на неудачу, так как «ромейский народ и войско... не допустили бы до императорской власти варвара» 3.

Империя, ведшая «мировую» политику на пределе сил, сделала главной целью производства не экономи­ческое процветание, а служение политической доктрине. Византия даже не торговала — она уделяла «варварам» свои «драгоценные» изделия и не заметила, как ее товары стали уступать по качеству западным. Военная экономика могла бы оказаться жизненной, если бы она функциони­ровала в условиях непрерывного роста территории, ком­пенсируя военные расходы грабежом захваченных стран и эксплуатацией новых подданных. Но военная эконо­мика Византии со второй четверти XI в. (исключая прав­ление Мануила I) являлась, как было сказано, следствием не столько агрессивности политики империи, сколько необ­ходимости в глухой обороне. Новых приобретений не было, а резервы продолжали сгорать в войнах.

Поэтому параллельно с ослаблением империи возра­стала роль ее дипломатии в стабилизации отношений с ино­земными государствами. Византийская дипломатия была тогда весьма изощренной. Многовековой опыт владыче­ства над народами, непрерывность государственной тра­диции — все это превращало ее в серьезную силу 4.

Ее идейной основой являлась все та же теория об исключительности прав империи в цивилизованном мире. В своих отношениях с любым государством Византия никогда не хотела выступать в качестве равной стороны. Даже побежденная и униженная, она не отступала, а сни­сходила. И это не был сознательно разыгрываемый ее дипломатами и политиками спектакль — это была их искренняя позиция.

Византийцы рассматривали соседние страны и народы не в изоляции, а в системе их связей между собой и с им­перией. Поэтому союз с одной из них всегда предусма­тривал — в качестве гарантий его соблюдения — соглаше­ние с враждебным союзнице соседним народом. Заключая мирный договор с Болгарией, империя одновременно до­могалась союза с врагами болгар — венграми; достигая соглашения с Русью, она склоняла к дружбе печенегов.

*

Организацией приема послов занималось ведомство дрома. Оно заранее определяло чин приема. Приветли­вость, с какой принимались послы, или, напротив, прояв­ляемое к ним пренебрежение должны были показать, говорит Анна Комнин, каково отношение василевса к тому, кто послов отправил. С особой пышностью обставлялся прием важных послов. Когда их представляли василевсу в первый раз, устраивалась помпезная немногословная церемония. Она описана послом Оттона I Лиутпрандом и Константином VII (он рассказывает, как принимал сам русскую княгиню Ольгу в 957 г.). Пока посол сгибался в поклоне, трон императора с помощью скрытых механизмов поднимался под потолок приемного зала, статуи львов по сторонам от трона рычали, привставая и взмахивая хвостами, искусственные птицы на золотых деревьях ще­бетали. Затем следовали деловые беседы — в разных помещениях дворца, в торжественной и интимной обста­новке, в кругу царской семьи и за трапезой, в ходе ко­торой пирующих развлекали музыкой, пением и зре­лищами.

Когда империя была заинтересована в переговорах, посла всячески обласкивали: его одаривали, ему показы­вали достопримечательности столицы и спортивные игры на ипподроме, водили его в бани, брали на охоту и про­гулки по морю и на конях. Алексей I говорил, что он принял знатного турка с почетом и предоставил ему воз­можность «насладиться роскошью» для того, чтобы тот навсегда проникся благодарностью к императору. Иногда василевс считал нужным поразить иноземных гостей ви­дом груд золота и драгоценных изделий в казнохрани­лище, тут же предлагая гостям указать, что им понрави­лось более всего, и вручал это в качестве подарка. Ники­та Хониат, говоря о печальном итоге Четвертого кресто­вого похода, упрекал Алексея I за то, что он, показав за­падным сеньорам и рыцарям казну империи, разжег их алчность: на Западе 100 лет не забывали об этих богатствах.

Когда же посол был неугоден или неуступчив, к нему сразу или вскоре проявляли открытое пренебрежение, «забывали» о его удобствах, плохо кормили, держали под стражей. Если империя решалась на разрыв с отправив­шим посольство государем, то посла порою оскорбляли и даже били по щекам.

Тщательно продумывались детали и при отправке в чужую страну собственных послов. Учитывались ранг посла, титул, пост, вес в обществе; определялись состав посольства, статус спутников посла, их число, ценность даров, вид императорской грамоты к иноземному го­сударю, форма официального приветствия и т. п. Ди­пломатические дары империи в Х—XI вв. бывали дей­ствительно порою дороги. Арабские эмиры высоко ценили их. Но с ослаблением Византии ей все труднее станови­лось поддерживать миф о величии царства ромеев. Иногда расходы на отправку посольства брал на себя какой-нибудь вельможа-«патриот», как взял их на себя, на­пример, в XII в. эпарх Евфимий Филокали, отправленный послом в Германию. Скромнее обставлялись и приемы иноземцев: подлинных драгоценностей и предметов роскоши, которые должны были лицезреть послы, не хватало, и их все чаще заменяли поддельными (стеклом вместо бриллиантов, позолотой вместо золота).

С конца Х в., как упоминалось, и особенно в XI в. Византия отказалась от старого принципа не выдавать за правителей иных христианских держав порфирородных родственниц императора. Система брачных связей ва­силевса превратилась в один из рычагов дипломатии. Правда, сначала императоры предпочитали отдавать в жены иноземным повелителям своих дальних родствен­ниц или даже просто знатных девиц, прибегая иногда к сознательному обману и неизменно пытаясь толковать брачный договор с правящим двором чужой страны как свидетельство ее зависимости от империи. Выдав за венецианского дожа сестру эпарха, Василий II полагал (так изображает дело Скилица), что ему удалось «под­чинить» венецианцев 5. «Разменной монетой» в диплома­тической игре становились также побочные дети василев­сов и членов его семьи.

Однако вплоть до середины XIV в. василевсы упорно отказывались от брачных союзов с иноверцами, в частно­сти — с арабскими эмирами и турецкими султанами. Алексей I отверг предложенный иконийским султаном проект брака между его сыном и Анной Комнин, не­смотря на очень выгодные условия и на большую опас­ность ссоры с Иконием. Анна в связи с этим проектом замечает, что участие в управлении царством мусульман она сочла бы «более злополучным, чем любая нищета».

Использовала византийская дипломатия и неудачли­вых родственников соседних государей: династические смуты и распри на родине постоянно забрасывали таких отщепенцев в империю, и она содержала их как всегда готовых ставленников императора на трон чужой страны (этим целям Мануила I служили, например, венгерские королевичи). Арабских эмиров-перебежчиков в империи крестили. Они получали чины, богатых жен, дома в столице. Знатных пленников император — в зависимости от степени выгоды — мог выдать врагам или отдать родичам и друзьям.

Византийские политики разработали целую систему дипломатических способов давления на нехристианские страны. Одним из наиболее зарекомендовавших себя было распространение христианства. Неофитам настойчиво внушалась мысль о греховности вооруженного выступ­ления против василевса. Не полагаясь, однако, на мирную проповедь, Византия была готова в случае необходимости прибегнуть к силе. Архиепископ Василий писал в XII в., что «варвары» лишь до тех пор не нарушают мира, пока десница василевса держит над ними занесенный скипетр.

Каждый из «варварских» народов империя стремилась заставить служить своим интересам. Для этого на про­тяжении значительного времени собирались сведения об этих народах, изучалась их история, быт, нравы, обычаи, материальные ресурсы, организация власти, отношения с соседями. Подозрительность, недоверие к союзникам, чрезмерная осторожность были характерными для ви­зантийской дипломатии. Константин IX, например, по нелепому подозрению покарал преданного ему печенеж­ского хана Кегена, и ранее дружественная большая орда печенегов перешла на сторону врагов империи.

*

Остановимся кратко на отношениях Византии с раз­личными из окружавших ее народов. В течение IX— XII вв., за исключением лишь отдельных периодов, основ­ное внимание византийской дипломатии было приковано к восточным границам, откуда империи грозила главная опасность. Во второй половине Х в., отразив арабский натиск, Византия перешла здесь к дипломатической борьбе как к основному средству обороны. Используя раздробленность арабского халифата и противоречия между отдельными эмиратами, империя привлекала на свою сторону одних арабов, заставляла их воевать против других. Только с середины XI в., когда на смену арабам явился гораздо, более грозный и сплоченный враг — турки-сельджуки, главную роль вновь стали играть не дипломаты, а полководцы.

Чрезвычайно изменчивыми (то дружественными, то натянутыми) были отношения империи с христианскими княжествами Кавказа. Границы с ними то исчезали, то вновь строго устанавливались; их правители то сами признавали суверенитет василевса, платили ему дань и помогали ему войском, то, напротив, порывали с им­перией, требовали с нее уплаты дани, поддерживали узурпатора и иных врагов императора. Малейшая ошибка влекла за собой серьезные осложнения. Например, Ро­ман I удостоил дружественного правителя Тарона Крикорика титула магистра с ругой в 20 литр. Прочие зависимые грузинские и армянские князья тотчас сочли себя обделенными. Император не имел возможности на­градить всех одинаково, и империи стоило немало труда унять смуту. Кроме того, задачи византийской диплома­тии осложнялись постоянными усобицами между грузин­скими и армянскими князьями.

Гораздо более резкими переходами от состояния мира к состоянию войны и наоборот отличались отношения Византии со славянскими народами Балканского полу­острова. Болгары дважды, в Х и в XII вв., угрожали лишить империю ее европейских владений. Царь Бол­гарии Симеон стремился даже к овладению константино­польским престолом.

В 1018 г. Византии удалось на 170 лет (до 1186 г.) подчинить своему господству почти всех славян на Бал­канах. Никита Хониат писал, что ненависть болгар к ромеям, как отчее наследие, вечна. Но в пограничных районах складывались особые отношения, отличные от официально-политических. В отдельных случаях греко­язычное население переходило на сторону болгар, а иногда наоборот — славянское — на сторону империи. В конце XII в. славянскому повелителю Просека помогал отражать атаки василевса греческий мастер по изготовле­нию метательных машин. Полувеком позже один из вид­ных жителей Мелника уговаривал сограждан перейти на сторону императора, поскольку все они — «чистые родом ромеи», на которых василевс имеет полное право, — и его уговоры возымели действие 6.

Большое внимание византийская дипломатия уделяла северному Причерноморью. Хазары, русские, венгры, печенеги, половцы издавна находились в сфере интересов Константинополя, натравливавшего их друг на друга. С Русью, совершившей с 860 по 988 г. пять походов про­тив Византии, постепенно установились особые отноше­ния, зафиксированные в серии специальных договоров. Русские купцы получили исключительные торговые льготы в самом Константинополе. За их правителя (Владимира) была выдана, как упоминалось, первая «порфирородная» царевна. Русь приняла христианство не под военным или политическим давлением. Русско-варяжские наемники в течение почти столетия составляли наиболее боеспособные части византийской армии.

Что касается стран европейского Запада, то с ними империя наладила постоянные связи гораздо позже, чем с народами Востока, Восточной, Юго-Восточной и Цент­ральной Европы. Исключение составляли Венеция, пап­ство и княжества Италии, с которыми империя, имевшая на Апеннинском полуострове до 1071 г. владения, издавна состояла в тесных отношениях. Однако в непосредствен­ный и постоянный контакт жители коренных греческих земель вступили с представителями европейского Запада лишь с последних десятилетий XI в., когда норманны перенесли из Италии свои военные действия против им­перии на Балканы, а в византийской армии появилось множество наемных западных рыцарей.

*

Итак, ромеи постоянно сталкивались с иноплеменниками: с такими же подданными василевса, как они сами, с врагами и союзниками на поле брани или во время мирных поездок за рубеж. В городах империи, особенно в Константинополе, всегда находилось множе­ство иностранцев: купцов, богомольцев, церковных деяте­лей, приезжавших по делам к патриарху, монахов, под­визавшихся в греческих или своих монастырях, воздвиг­нутых в византийских монашеских центрах (в начале XI в. на Афоне, например, был основан русский мона­стырь, еще ранее, — грузинский и амальфитянский мона­стыри, а позже — болгарский и сербский), иноземных наемников, служивших в течение краткого или про­должительного срока в войске и расквартированных как в городах, так и в селах, постоянно поселившихся в им­перии лиц иностранного происхождения, дипломатов и посланцев иностранных государей, проживавших в столице в течение недель или многих месяцев и даже не­скольких лет.

Колонии иноземных купцов в городах Византии, в том числе в Константинополе, возникли, видимо, уже в IX— Х вв. Издавна существовала в Константинополе арабская колония, которая в Х и XI вв. имела свои мечети, с IX в. — грузинская колония, с Х в. — русская. Однако до XI столетия для большинства иноземных торговцев был установлен точный срок их пребывания в столице: один месяц, три месяца, полгода. Лишь с XI в. стали быстро расти, занимая целые городские кварталы с при­станями, постоянные купеческие колонии иностранцев, в особенности итальянцев: венецианцев, генуэзцев, амальфитян, пизанцев. Привилегированные колонии итальянцев практически были совершенно независимыми. Спаянные единством интересов, жившие на чужбине купцы и судовладельцы дружно приходили на помощь друг другу, причиняя нередко прямой ущерб приютив­шей их стране. Уже к середине XII в. венецианцы имели недвижимое имущество далеко за пределами отведенной им в столице территории. Местные ремесленники и тор­говцы не раз во второй половине XII в. поднимали вос­стания, в ходе которых громили итальянские кварталы. Некоторые василевсы пытались ограничить деятельность итальянцев в столице, но делали это крайне непоследова­тельно. Империя нуждалась в военной помощи итальян­ского флота, и после погромов императоры выплачивали итальянцам компенсацию. Иноземцы упрочивали свои позиции в империи.

Сознание своего превосходства над «варварами» и озлобление, испытываемое после неудачных попыток противостоять торгово-промышленной конкуренции, по­рождали у ромея чувство неприязни не только к «латиня­нам», но и к таким же православным, как и он сам, гру­зинам и русским. Их монастыри на Афоне не раз терпели притеснения от монахов окружающих греческих обите­лей и от местных властей. В связи с этим весьма инте­ресна оброненная Атталиатом фраза: рассказывая о го­лоде в столице в 70-х годах XI в., историк заметил, что стали умирать во множестве «не только иноземцы», но и горожане-ромеи 7.

В привилегированном положении находились ино­странные наемники, служившие в Константинополе, особенно — в дворцовой гвардии. Они размещались в зда­ниях дворца, всегда окружали василевса и пользовались его щедротами. Им доверяли и жизнь императора, и про­ведение наиболее важных акций (например, арест пат­риарха). В таком положении долго были русские и ва­ряги. При провозглашении нового василевса вельможи и их ставленник испытывали особое беспокойство и страх, если дворцовая гвардия не торопилась его славословить. Узурпаторы более всего опасались верности наемников законному василевсу.

Кекавмен предупреждал, что наемные воины не должны получать важных титулов и должностей: они обязаны нести службу «за хлеб и одежду», как он гово­рит, «посматривая на длань императора»; высокая плата и почести могут развратить их, а главное — оскорбить чувства ромеев, охладить их служебное рвение; возвы­шение иноземцев опасно и для международного престижа империи — на родине наемника будут смеяться над ро­меями, вознесшими никчемного человека, не сумевшего ничего добиться у себя дома. Мало того, по мнению Ке­кавмена, Романия процветала именно потому, что до середины XI в. василевсы не жаловали иноземцев.

Но этим рекомендациям императоры обычно не сле­довали ни до, ни после Кекавмена. Они проявляли осо­бую щедрость по отношению к тем знатным иностранцам, которые навсегда поселялись в империи. Эти люди быстро продвигались по службе, становились сановни­ками, порой командовали основными военными силами государства. При Михаиле III знатный перебежчик, кре­щеный перс Феофов, настолько возвысился, что больной василевс, боясь за участь наследника, приказал тайно убить Феофова в его собственном доме и похоронить там же. Полутурок-полугрузин Чауш пользовался огром­ным доверием Алексея I. Блестящую карьеру при этом императоре сделал выходец с Кавказа Григорий Баку­риани — он стал великим доместиком, т. е. первым после василевса полководцем империи.

*

Переходя к вопросу об отношении иноплеменников к византийцам, упомянем прежде всего о том, что самим ромеям негреческого происхождения была свойственна дихотомия (раздвоение) этнического чувства. Даже знатные ромеи-иноплеменники сохраняли двуязы­чие, а порой, сколь ни прочны были их связи с господ­ствующими кругами империи, в случаях опалы или взрыва народно-освободительной, борьбы против Визан­тии на их родине многие из них тотчас «вспоминали» о своем происхождении и бежали туда в надежде на удачу и почетную роль. Весьма примечательно, что упо­мянутый Григорий Бакуриани, основавший в 1083 г. во Фракии крупный монастырь (Бачковский, или Петрицон­ский) добился у императора предоставления монастырю статуса «автокефального» (самоуправляющегося) и в написанном самим Григорием уставе запретил мона­хам-грузинам (а может быть — и православным армя­нам) допускать в обитель чиновников и монахов-греков. Необходимо это потому, аргументировал свой запрет крупнейший полководец Романии, чтобы греки, «будучи насильниками, болтливыми и жадными, не нанесли ка­кого-либо ущерба монастырю и не оттягали игуменство или под каким-нибудь предлогом не присвоили обитель, что часто случается»...8

Сталкиваясь преимущественно с византийскими дип­ломатами и сановниками, иностранные деятели считали хитрость, спесь, льстивость и расчетливость, присущие им, характерными чертами всех жителей империи. «Греци льстивы и до сего дни», — говорится в русской летописи. Никита Хониат, осуждая вероломство, с горечью заметил: «Недаром мы прокляты всеми народами» 9.

Византийской надменности правители окружающих империю стран противопоставляли свой кодекс чести, основанный прежде всего на военном могуществе. Свято­слав с презрением говорил послам василевса, что ро­меи — ремесленники, добывающие хлеб трудом рук своих, а русские — храбрые воины, берущие добычу мечом.

При иноземных дворах зорко наблюдали за действи­ями византийских дипломатов, за состоянием на гра­нице империи, собирали о ней сведения. На Руси знали о внутреннем и внешнем положении Византии накануне каждого похода против нее. Изучив нрав и слабости того или иного василевса, иноземцы умели больно уязвить его самолюбие. Во время столкновения Алексея I с венеци­анцами они глумились над его рыжей бородой и заставляли императора терять голову от гнева накануне битвы. Выводили этого самовлюбленного государя из себя и турки, разыгрывая целые пантомимы, в которых изобра­жали, как передвигается страдающий ревматизмом ва­силевс.

Вторгшиеся в империю норманнские рыцари кричали перед боем, что ромеям следует сразу же отказаться от сопротивления, так как они с детства обучены держать в руке не меч, а лишь грифель и доску для письма, так как их пороли учителя за нерадение и с тех пор ужас перед плетью остался у них в крови. Завоевав Кон­стантинополь в 1204 г., «латиняне» с насмешкой отвергли предложенные им услуги большинства византийских во­енных, заявив, что те «непригодны» к ратному труду.

Особенно оскорбительные отзывы о ромеях принадле­жат перу Лиутпранда. Целью его приезда в Византию в качестве посла было заключение союза двух империй, предложенного Оттоном I. Поскольку незадолго перед прибытием Лиутпранда Оттон I короновался в качестве императора (962 г.), холодный прием германскому послу на Босфоре был обеспечен. Поэтому Лиутпранд далек от объективности в своих общих заключениях о нравах ро­меев. Мы приведем все-таки часть его рассказа, чтобы дать представление о степени предубеждения среди ино­земцев по отношению к византийцам.

Прежде всего епископ Кремонский простоял немало времени под дождем у запертых Золотых ворот города. Ему не позволили ехать верхом до дворца и следовать в торжественном облачении, подобающем его рангу. По­мещение Лиутпранду и его 25 спутникам, холодное и неуютное, отвели вдали от дворца, а к дверям приставили стражу. Во дворец посол ходил пешком. Содержание было скудным, обращение грубым. С 20 по 24 июля (968 г.) ему вообще не давали продуктов. В городе все стоило страшно дорого. Лиутпранду едва хватало трех золотых в день на прокормление свиты и четырех страж­ников-ромеев. За столом на пиру во дворце ему отвели лишь 15-е место. Пир ему показался непристойным, пища — невкусной, запахи — дурными. Никифор II Фока во время застолья громко хвастался своим войском и флотом, оскорблял Оттона I и угрожал ему.

При торжественном выходе василевса Лиутпранд за­метил, что улицы украшены дешевыми щитами и копьями, согнанные простолюдины — в большинстве босы, торжественные одеяния сановников — заношены и явно унаследованы еще от дедов. Вельможи будто бы держа­лись с послом заносчиво, называли его страну бедной овчинной Саксонией, угрожали ей разгромом, хвастали и грубили, а при расставании вдруг стали лицемерно лю­безны и льстивы, расточая Лиутпранду поцелуи. С раз­дражением посол добавляет, что в первый свой приезд при Константине VII, 20 лет назад, он без досмотра вы­вез много дорогих тканей, а теперь у него отняли даже те, которые ему подарил сам император. На взгляд Лиутпранда, недавно цветущий Константинополь стал нищим, вероломным, лукавым, хищным, тщеславным (перечень подобных эпитетов занимает десятки строк).

Совершенно иную картину рисует через 200 лет араб­ский путешественник Идриси и купец из Испании Ве­ниамин Тудельский. Вениамин пишет, что Константи­нополь подобен сказочному городу, его обитатели разо­деты в шелка, шитые золотом, и ездят на конях; обильна их земля; страна их богаче всех стран мира. Жители ее образованны и счастливы, а для военных целей они нани­мают иноземцев, так как нет у греков мужества и они по­добны женщинам.

С восторгом и удивлением рассказывают о Константинополе и хронисты-крестоносцы, замечая здесь же, что греки исполнены неоправданной гордыни и отличаются вероломством.

Разумеется, такого рода характеристики крайне при­страстны и не могут быть восприняты без критики. Справедливо, однако, что на рубеже XII—XIII вв. на Западе получило широкое распространение представле­ние о ромеях как о народе слабом, неспособном постоять за себя. В какой-то мере это представление соответство­вало действительно быстрому закату могущества империи. Обессиленный непомерным гнетом, обнищавший и отчаявшийся житель Византии испытывал все меньше желания защищать государство василевса, которое ока­залось его злейшим врагом. Легенду об исключительных достоинствах ромеев становилось все труднее внушить не только иноземцам, но и самим ромеям.