Литаврин Г. Г. Как жили византийцы

ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава 5

ВОССТАНИЯ И МЯТЕЖИ

Переходя к проблеме социальной и политической борьбы в империи, оговоримся с самого начала, что источники зачастую не дают возможности выявить классовые корни того или иного движения. Дело в том, что в антиправительственных выступлениях участвовали одновременно самые разные социальные группировки, каждая из которых преследовала свои собственные цели.

Особенно трудно определить при этом конкретные цели и требования угнетенных — главной силы всех крупных социальных движений в Византии. Идеи социального протеста народных масс нашли наиболее полное отраже­ие в полуэпических анонимных произведениях, созданных представителями низших слоев населения, — в сборниках пословиц и поговорок, в апокрифах (тайных книгах, излагающих или объясняющих религиозные сюжеты иначе, чем церковь), в громовниках (толковниках естественных явлений и стихийных бедствий), в гадательных книгах. Там четко противопоставляются интересы имущих и неимущих, высказывается мысль о несправедливости установившихся порядков. «Бедным счастье — богатым пагуба», — сказано в громовнике XII в.; «бедные вознесутся — богатые смирятся», — говорится с надеждой в одном из апокрифов. Причина всех бед, утверждается в повести о Стефаните и Ихнилате, — корыстолюбие, а высшее благо — независимость. «Нуждающийся ничего не получит у начальников, — сказано там же, — не до­стигнет высокого поста, как ручеек, высыхающий на пути к морю. Бедняк смело борется с опасностью, но на­прасно. Что у богатых одобряется — у бедных порица­ется. Если бедняк мужествен, его называют наглым, если щедр — мотом, если кроток — слабым, если скромен — глупым, если образован — пустым, если молчалив — ду­раком». Но достаточно стать ему обладателем солидной суммы денег, как он тотчас прослывет и доблестным, и разумным, и сильным.

Нота протеста частенько проскальзывает в житиях, хотя большинство их подверглось многократной обработке служителями официальной церкви: там нередко с симпатией и уважением говорится об оскорбленных и унижен­ных, осуждается надменность, с какой богачи и вельможи обращаются с простолюдинами.

С горечью и недоумением о социальной несправедли­вости писали иногда представители византийской интел­лигенции. Поэт XII в. Михаил Глика, приговоренный к казни, говорил:

Не поколеблись, не хвались, не трусь и не сдавайся,

Ни перед кем не гни колен и не терпи насмешек...

………………………………………………………………….

Там будет сборище льстецов, толпа тюремных стражей,

И тех, кто пышно пировал, и паразитов низких,

Кто в роскоши и в неге жил, кто знал одни забавы,

Кто без труда провел всю жизнь, без пользы и без цели.

Там будет суд для всех один, для всех одна оценка.

Не будет презрен там бедняк, унижен неимущий,

Там богача не предпочтут, не выслушают первым,

Ему на пользу не пойдет ни чин, ни сан высокий.

Там правду не удастся скрыть подарками и лестью,

Замолкнет там язык молвы, доносы сикофантов,

Погибнут ложь и клевета, утратят силу козни, —

Где справедливый судия, там приговор неложен.

Нет пользы в хлопотах отца и в матери заботах,

И только сила добрых дел тебе спасеньем будет ...

……………………………………………………………

Горевший в пламени богач молил, чтоб каплей влаги

Ему язык смочил бедняк, лишь пальцем прикоснувшись, —

Такая кара ждет людей хвастливых и надменных,

Кто о себе высоко мнит, и тех, кто призирает

Сирот, несчастных, бедняков и пленников, и нищих,

Смиренных, слабых и рабов, пришельцев и бездомных... 1

Формы социальной борьбы были весьма разнообразны: ересь, вооруженные восстания угнетенных, народно-осво­бодительные движения подвластных империи иноплемен­ников, индивидуальный протест, участие трудовых масс в оппозиционной борьбе опальной знати и т. п.

*

Наиболее распространенной формой классовой борьбы эксплуатируемых крестьян и горожан была богослов­ская ересь.

«Божий страх», постоянно внушаемый церковью глу­боко религиозному средневековому человеку, предполагал безусловное смирение перед властью, ибо «нет власти — аще не от бога». Ропот, протест, сопротивление тракто­вались всегда как тяжкий грех. Возникала безвыходная ситуация: тяготы и гнет невыносимы, но бороться против них — значит впасть во грех. Для богатых и сильных такой дилеммы не существовало: они законно используют труд неимущих и богатеют, не совершая греха, если не крадут, не лихоимствуют, не занимаются разбоем. Если все-таки порой не обходится и без этого, то можно до­биться прощения у бога, подав нищим, уделив толику бедным, одарив монастырь либо основав новый.

Но как бедняку улучшить свое положение? И вот тут на помощь приходила ересь. Представлявшийся ранее греховным путь борьбы со светской властью и официаль­ной церковью объявлялся подвигом во славу «истинного бога». Так учили и манихеи, и павликиане, и богомилы, отвергавшие официальную церковь со всеми ее учрежде­ниями, служителями и обрядами и светскую власть с подвластным василевсу аппаратом насилия.

Сила ереси состояла не в конструктивной программе — ересь не сулила своим приверженцам счастья в этой жизни: она утверждала лишь суровое подвижничество; ее сила заключалась в острой критике существующих социальных порядков. Павликиане, например, доказывали, что весь материальный мир есть творение дьявола (по­этому богородица не могла родить богочеловека, и Хри­стос никак не мог иметь телесной оболочки), лишь мир духовный — мир божий. В самих еретических трактатах обычно не содержится призывов к ниспровержению не­справедливого правопорядка (материальное зло неустра­нимо с помощью материальных средств) — ересь звала к пассивному сопротивлению господам, правителям, иерархам.

Однако еретики в Византии, как и в странах Запад­ной Европы, брались иногда за оружие, защищаясь от репрессий властей. В IX в. павликиане вели настоя­щую затяжную войну против императорских войск. Свое­образное государство павликиан с центром в городе Теф­рике в Малой Азии (на востоке фемы Армениак) пало только после того, как силы его окончательно истощились в длительной и кровавой борьбе. Вслед за решительной победой правительственных войск в 872 г. началось бес­пощадное истребление десятков тысяч еретиков, которых рубили, топили, вешали, сжигали, распинали.

Но ересь не была уничтожена окончательно. В сере­дине Х в. она возродилась — и прежде всего в Северной Сирии. Иоанн I Цимисхий переселил еретиков в Северную Фракию (где уже в VIII в., если не ранее, находилась армянская колония и где широко были распространены и монофиситство, и павликианство), обязав их нести воен­ную службу на границе с болгарами. Однако еретики стали не врагами болгар, а их добрыми соседями. Это спо­собствовало возникновению новой дуалистической ереси (в ее славянской редакции) — болгарского богомильства. Павликиане и богомилы района Филиппополя оказывали влияние на окрестное греческое население. Они имели приверженцев и на юге Фракии, и в Малой Азии, и в са­мом Константинополе.

Отказ от труда на господ являлся одной из главных социальных идей богомильства. Ересиарх-богомил Васи­лий, врач по профессии, пользовался авторитетом даже в столице империи. Его 12 помощников (столько же уче­ников было у Христа) назывались апостолами. Около 1111 г. Василия сожгли на ипподроме, а его учеников, как и вождей филиппопольских еретиков, — сгноили в тюрьмах.

Известно, что богомилы принимали активное участие в народно-освободительных восстаниях против византий­ского господства на землях бывшего Болгарского царства. В 1078 г. под руководством павликианина (богомила?) Леки восставшие захватили Сердику (Софию), а ее епи­скопа убили. В 1084 г. богомил Травл, узнав о том, что его родные под Филиппополем пострадали как еретики, организовал из павликиан отряд и присоединился к пе­ченегам. Укрепившись в заброшенной крепости, он совер­шал дерзкие набеги на окрестности Филиппополя. В битве с ним и его союзниками-печенегами был раз­громлен и убит крупнейший полководец империи Григо­рий Бакуриани.

В Константинополе время от времени возникала то та, то другая ересь, о социальном составе приверженцев которой чаще всего почти ничего не известно. Рано или поздно ересиархи подвергались репрессиям, как некий Нифонт, произносивший при Иоанне II Комнине в собраниях и на площадях столицы речи против ветхозаветного «еврейского бога». Нифонт был брошен в темницу. Офи­циальные церковнослужители и представители светской власти стремились опорочить личность учителей ереси как носителей порока с самого их рождения, а также до­казать, что истоки ереси имеют иноземное происхожде­ние. Анна Комнин, говоря об Иоанне Итале, и ее совре­менник Киннам, рассказывая о некоем Димитрии, подчер­кивают, что те долго жили на Западе, где понахватались всяких сомнительных идей, и мудрствуют, доказывая, что один и тот же (Христос) не может одновременно и рав­няться богу и быть менее его... (В евангелии действи­тельно утверждалось, что сын божий равен богу-отцу, но там же Христу приписывалось высказывание: «Отец мой более меня есть»).

*

Многие византийские авторы, безусловно осуждая всякие бунты «черни», всегда или почти всегда пишут, что их причиной были непомерный налоговый гнет госу­дарства и произвол чиновников, а также стремление властей поскорее расправиться с обиженными и недо­вольными вместо того, чтобы лаской и демагогией пога­сить их гнев.

Все народные восстания в IX—XII вв. проходили под лозунгом снижения налогов. Но если в IX—Х вв. народные массы, выступая с требованием снизить налоги, хо­тели посадить на трон «доброго царя» (как, например, во время восстания Фомы Славянина в IX в.), то в XI—XII вв., выдвигая то же требование, они мечтали об из­гнании имперских властей из своей провинции или города вообще, т. е. об отделении от Византии (или «отпадении», как любили говорить византийцы).

Особенно ярко это стремление проявилось в город­ских восстаниях с XI в. Перед городом в этот период возникли перспективы более быстрого развития. Настойчивое желание правительства путем налогов, штрафов, пошлин и монополий изъять в пользу казны как можно больше накоплений и прибылей горожан озлобляло их. Наиболее острым недовольство было в приморских центрах (эмпориях).

К сожалению неизвестно, как развертывались события в восставших городах: были ли восстания организованы или мятежи вспыхивали стихийно, внезапно, как бурные пожары.

Импульсивными, разражавшимися внезапно и остро были бунты в Константинополе, сопровождавшиеся по­громами, разрушением домов сановников и уничтоже­нием налоговых описей. Не обходилось при этом и без бессмысленной жестокости, на которую толкала воз­бужденную толпу деклассированная чернь столицы — наиболее активная, рискующая лишь жизнью участница всех восстаний. Именно эта часть столичного населения во время опасных событий в городе легко поддавалась любой демагогии и переходила то на одну сторону, то на другую.

Довольно подробно в источниках рассказано о восста­нии в Константинополе в апреле 1042 г. Его причиной был усилившийся налоговый гнет, а также произвол чи­новников — родственников и приближенных императоров Михаила IV и Михаила V. Поводом к восстанию по­служила попытка Михаила V, племянника недавно умер­шего Михаила IV, сослать императрицу Зою, свою на­званную мать. Против василевса поднялся почти весь город. Ни гибель многих сотен восставших от руки воинов императорской гвардии и дворцовой стражи, ни возвраще­ние Зои не погасили возмущения горожан, пока они не взяли дворец и не уничтожили налоговые списки, пока Михаил V не бежал в Студийский монастырь и «законные императрицы», Зоя и ее сестра Феодора, не были во­дворены на престол. Михаила, схваченного в Студии, ослепили.

*

Грозными народными движениями были народно-освободительные восстания болгар, италийцев, сербов, армян, грузин, преследовавшие одну основную цель — отделение от империи и восстановление (или основание) собственного государства. Вместе с тем эти движения носили и антифеодальный характер, поскольку сопровож­дались избиением и поголовным изгнанием феодалов-ино­земцев и собственных огречившихся магнатов. На сторону восставших переходили подчас и населенные греками провинции и города. Фема Никополь (на юге Эпира), пишет Скилица, целиком присоединилась к Петру Деляну в 1040 г. «не из любви» к болгарскому вождю, а из-за тяжести налогов 2. Поддержала Деляна и часть болгар­ской знати, недовольной василевсом.

*

Случаи проявления индивидуального протеста и клас­совой ненависти обычно не фиксировались в хрониках. Но упоминания о них имеются и в исторических сочине­ниях, и в деловых документах, и в письмах, и в житиях. Например, Анна Комнин, походя роняет: «раб всегда враждебен своему господину», а «подчиненные вечно не­навидят своих повелителей». Подробно об эксцессах от­чаявшихся одиночек или незначительных групп людей говорилось только тогда, когда жертвой их нападения оказывались либо важная персона, либо сам василевс. Так, в «Псамафийской хронике» рассказывается, как в праздник пятидесятницы в храме св. Мокия некий Стилиан разбил до крови палкой голову Льву VI. Под­нялась паника — из церкви бежали все, включая патри­арха (этого потом никак не мог забыть разгневанный василевс). Остались лишь шесть человек, которые и схва­тили покушавшегося. Пытки ничего не прояснили — у Стилиана не было сообщников. Его сожгли. Бросали камнями и в Никифора II Фоку; Константина IX Моно­маха хотели как-то схватить на улице, и он поспешил в испуге укрыться во дворце. Иногда группы горожан вступали в схватку с воинами имперской гвардии. Весьма опасными были бунты простых воинов того или иного отряда, возмущенных неуплатой жалованья, дур­ным содержанием, произволом военачальников. Случа­лось, что такой бунт сопровождался немедленным избранием воинами из своей среды кандидата на престол.

*

Обычно народными волнениями сопровождался почти каждый правительственный переворот, а некоторые мя­тежи аристократии рождались в самом ходе стихийных народных восстаний против налогового гнета, как, на­пример, мятеж Феофила Эротика на Кипре в 1042—1043 гг.

Столетие с начала царствования Василия II (976) до воцарения Алексея I Комнина (1081) предельно насыщено заговорами и мятежами (их было около 50). Ва­силевсы жили в вечном ожидании беды, подозревая всех и вся. В повести о Стефаните и Ихнилате императору дается совет никому не доверять тайну, никому не по­казывать своих записей, никому не позволять прикасаться к воде, которую он пьет, к пище, которую он ест, к своим благовониям, постели, одежде, оружию, верховым и вьюч­ным животным. Анна Комнин пишет, что ее мать Ирина сопровождала своего мужа Алексея I (страдавшего рев­матизмом) в военных походах не как сиделка, а как надежный и неусыпный страж.

Борьба за трон, коль скоро она завязывалась, была борьбой не на жизнь, а на смерть. Физическое уничтоже­ние соперника способствовало быстрейшему и простей­шему решению спора. Михаила III зарезали на пирушке в загородной резиденции на Босфоре. Мятежник Варда Фока умер от яда во время битвы: отраву растворили в воде, которую слуга дал ему перед сражением. Никифора II убили в собственной спальне. Иоанна I отравили. Романа III утопили в ванне. Роман IV несколько раз чу­дом избегал в походе гибели: то обрушивалась его па­латка, то в доме, где он спал, вспыхивал пожар...

Обычно мятеж начинался с заговора группы знатных лиц, дававших клятву в преданности задуманному делу. Обстоятельства вынуждали к такой осторожности, что порой члены семьи не подозревали об участии одного из них в столь опасном предприятии.

Характер заговора, число его участников, средства к достижению цели определялись принадлежностью за­говорщиков к одной из группировок господствующего класса: столичной сановной знати или провинциальной военной аристократии.

Столичная бюрократия, не располагавшая значитель­ными силами вне Константинополя, стремилась, как правило, осуществить быстрый дворцовый переворот, при­влекая к участию в заговоре узкий круг доверенных лиц. Все ее помыслы были сосредоточены на организации тайного убийства императора либо во дворце, либо за го­родом, где император не имел многочисленной охраны. Лишь в случае разоблачения или неудачи заговорщики — столичные вельможи — решались поднять вооруженный мятеж в самом царственном городе. С отрядами воору­женных родственников, домочадцев и слуг они прорывались к св. Софии, выпуская по пути из тюрем заключен­ных и принимая в свои ряды любой сброд. В св. Софии узурпатора короновали: там хранилась корона, которой венчали василевсов, а акт коронации в случае отказа патриарха мог осуществить и простой священник. После этого новый «законный» василевс рассчитывал на более активную поддержку населения столицы.

Заговоры провинциальной военной аристократии, представители которой возглавляли крупные воинские соединения в различных районах империи, влекли за собой гораздо более значительные общественные потрясе­ния. Шансов убить императора у участников таких заго­воров было мало, и основным средством достижения ус­пеха им представлялась открытая вооруженная борьба.

Действуя с крайней осторожностью (любая переписка с заподозренными или опальными грозила тюрьмой либо ссылкой), заговорщики старались привлечь на свою сторону как можно больше видных представителей знати: военачальников гарнизона и дворцовой стражи, сановни­ков и вельмож и даже личных слуг императора.

Весьма важно было заручиться поддержкой соратников-полководцев. Перед открытым выступлением Алексей I, например, посетил втайне наиболее крупных полководцев. Нередко, впрочем, собирая для выступления войско, стратиг-мятежник попросту лгал, ссылаясь на якобы полученный им приказ василевса. В такие моменты знат­ные заговорщики проявляли особую, не свойственную им ранее заботу о простых воинах. Узурпатор Варда Склир не гнушался есть с ними за одним столом и пить из одного кубка. Воины — участники мятежа ждали, есте­ственно, награды за измену законному императору. Узур­патор опасался их недовольства и потворствовал им в грабежах. Алексей Комнин, даже заняв Константино­поль, не мешал воинам грабить горожан, так как боялся, что, запрети он им это, они пойдут против него самого.

Серьезное значение для исхода мятежа имела позиция церкви: и митрополитов в провинциях, и иерархов в сто­лице. Сами патриархи иногда были не только участниками, но и инициаторами заговоров. Лев VI принудил патриарха Николая отречься от сана, дав ему понять, что распола­гает документами об участии владыки в заговоре Андро­ника Дуки.

Некоторые мятежники искали помощи за границей. Никифор III Вотаниат, отнявший трон у Михаила VII Дуки, привел с собою войска турок-сельджуков и тем самым помог им овладеть значительными районами Ма­лой Азии. Никифор Василаки, поднявший против этого василевса мятеж, нанял через епископа Девола воинов из Италии. У соседних правителей, враждебно относив­шихся к василевсу, неудачливый претендент на престол находил порою убежище после провала заговора.

Заботились заговорщики и о том, чтобы обеспечить безопасность своим родственникам в столице, которых император мог арестовать и использовать для давления на мятежников. Обычно родственники, предупрежденные заранее, либо бежали из столицы, либо спешили укрыться в церкви, чаще всего в св. Софии. В Византии сохранялась старая традиция предоставлять убежище тем, кто просил его у церкви в момент опасности: храм святителя Николая около св. Софии в народе так и называли «Убе­жищем». Очень часто заговорщики с помощью слуг и друзей попросту «выкрадывали» из столицы некоторых членов семьи.

Иногда против императора выступали одновременно два-три узурпатора, и расстановка сил в борьбе станови­лась особенно сложной. Порой такие узурпаторы пыта­лись организовать коалицию против правящего василевса. Весьма показательно, что два мятежника — Варда Фока и Варда Склир — впервые с VII в. обсуждали проект раздела империи: Фоке в случае победы отходили евро­пейские, более бедные провинции, но зато с великим Кон­стантинополем, Склиру — малоазийские и прочие восточ­ные области. Фока предпочел, однако, хитростью заманить Склира в ловушку и бросить его в темницу. Второй раз такой проект выдвигал через 100 лет Никифор Мелис­син, оспаривавший трон у только что его захватившего родственника — Алексея I. Но чисто феодальная концеп­ция раздробления страны на независимые части, ро­дившаяся в среде провинциальной военной аристократии и находившаяся в противоречии с традиционной идеей о неделимости единой и вечной империи, до начала XIII в. не нашла воплощения в жизнь.

Когда исход борьбы за престол трудно было предуга­дать, перед соратниками узурпатора и перед видными представителями знати, окружавшими законного васи­левса, вставал тяжкий вопрос о выборе. Большинство умело точно определить момент для проявления безуслов­ной верности или сулящего выгоды предательства.

Узнав о мятеже, василевс требовал иногда клятвы на верность у каждого синклитика. Так сделал Михаил VI. Примечательно, что синклитики, уже решившись перейти на сторону более сильного (Исаака Комнина), выступили против императора лишь после того, как клятва-документ с их подписями была с помощью патриарха взята у Ми­хаила VI и уничтожена (каждый опасался в те неустой­чивые времена прослыть клятвопреступником).

Лишь незначительное меньшинство заговорщиков или сторонников василевса в случае очевидного поражения своего повелителя продолжали отчаянное и безнадежное сопротивление. Во время упомянутого выше восстания в столице в 1042 г. наперсник Михаила V, его дядя но­велиссим Константин, с группой слуг и родственников сумел пробиться во дворец на помощь отчаявшемуся племяннику. Смертельный враг Враны, поднявшего мя­теж, Мануил Камица, отдал почти все свое имущество нуждавшемуся в деньгах Исааку II на сбор сил против узурпатора. Прочие же в критические моменты бросали своего вождя. Всесильные некогда слуги свергнутого Никифора III, Борил и Герман, которых он считал са­мыми преданными, прежде чем бежать, грубо сорвали с него драгоценности.

Эпарх столицы, участвовавший в заговоре против Константина Х Дуки, догадавшись о провале, поспешил сам вооруженной рукой подавить остатки сил мятежни­ков в столице, но был арестован тотчас после доклада василевсу о своем успехе.

Для столичного вельможи разоблачение в деятельности против василевса было равноценно гибели. Для узурпа­тора-полководца в момент, когда отдавался приказ о его аресте, борьба зачастую только начиналась: его главные силы находились в провинции. Надо было лишь бежать. Порой такой государственный преступник успевал перед побегом даже перебить быстроногих коней из император­ских конюшен, чтобы вернее уйти от погони. Так сделал ночью Лев Торник, двинувшийся затем на столицу из Адрианополя. Так поступил и захвативший трон Алексей Комнин: с помощью слуг он сбил замки с ворот импера­торских конюшен близ Влахернского дворца и мечами перерубил ноги лошадям.

Обычной участью потерпевшего неудачу узурпатора, как и свергнутого василевса, было ослепление (согласно прочно установившемуся обычаю, слепец не мог занимать трон). Тот, кому удавалось избежать этой кары, постри­гался в монахи или становился служителем церкви. Иногда мятежников и свергнутых коронованных особ ссылали на острова, которые так и назывались «Принцевы».

Наказывали не только самого заговорщика, но и об­ширную группу его родственников и приверженцев. Их владения конфисковывались либо в пользу казны, либо в пользу родственников императора и полководцев, по­давивших мятеж. Алексей Комнин, будучи великим до­местиком, схватил в Фессалонике разгромленного им Никифора Василаки и забрал себе все богатства узурпатора. Простых воинов, как боровшихся на стороне узур­патора, так и защищавших свергнутого василевса, серьезно не наказывали. Их порой лишь проводили по городу со связанными руками. Часто они просто на время разбегались по домам и пережидали смутный пе­риод, ибо, как заметил Никита Хониат, рядовые воины «имели защитой свое ничтожество» 3. Если побеждал узурпатор, то он торжественно въезжал в столицу и с первых же дней принимался за чистку правительствен­ного и дворцового аппарата. Высокие посты и привиле­гии он раздавал своим соратникам. Зачастую еще до ре­шительной победы почти полностью комплектовалась новая сановная верхушка империи.

Мятежи узурпаторов — представителей высшей ви­зантийской знати были порождены социально-обществен­ными и политическими процессами, протекавшими в недрах страны. И хотя к войскам мятежника порой примыкала часть угнетенного населения, мятежи не имели ничего общего с народными движениями. Лишь для того чтобы выиграть время и обеспечить лояльность населения, узур­паторы, едва подняв мятеж, распоряжались снизить на­логи в том районе, в котором успевали утвердить свою власть. Но очень скоро мятежник забывал о своих указах: нуждаясь в средствах для решающих битв с законным императором, он облагал население тяжкими поборами. По словам Михаила Атталиата, тот же Никифор Вриен­ний, которому сначала рукоплескали жители, затем «выжимал из населения не крови, а денег потоки» 4. Ни­кифор потерпел неудачу, но и воцарение победившего мятежника не вело к существенным переменам в жизни трудового населения страны. Налоговый гнет иногда даже усиливался.

Мятежи, как и война, были бедствием для народных масс, разоряя их, а иногда становясь причиной физиче­ской гибели множества людей. Поэтому официальные и неофициальные призывы представителей византийской интеллигенции к сохранению мира в среде знати, вы­ступления против «гражданской бойни» и частых перемен на престоле являлись, видимо, для своего времени про­грессивными, ибо объективно были выгодны трудовому населению Византии.

Что касается собственно народных, классовых движе­ний, то в их характере на протяжении IX—XII вв. произошли существенные изменения. Число крупных крес­тьянских восстаний с укреплением феодальной системы и упрочением в поместьях знати частного аппарата при­нуждения постепенно сокращалось. Свободное крестьян­ство, в IX— Х вв. бурно протестовавшее против утвержде­ния феодальной зависимости и усиления налогового гнета, все более слабело. Усилилось крестьянское движе­ние лишь в окраинных, пограничных провинциях империи, но оно отличалось здесь значительным своеобразием — это была народно-освободительная борьба иноплеменных народов против византийского господства. Крестьянство было главной силой восстаний болгар и сербов в середине 80-х годов XII в., когда эти народы навсегда избавились от владычества империи.

Гораздо более частыми в XI—XII вв. по сравнению с IX—Х столетиями стали городские народные восстания против налогового гнета и торговой политики двора. Но горожане не искали союза с крестьянами, и власти быстро подавляли классовые движения в городах.