Наемники, террористы, шпионы, профессиональные убийцы

ОГЛАВЛЕНИЕ

ЧАСТЬ III. ШПИОНЫ

МИТРИДАТ IV ПОНТИЙСКИЙ

Историки не из одной лести дали организатору шпионажа, царю-завоевателю
Митридату IV Понтийскому, прозвище "Великого". Сколь ни странно было для
царствующей особы лично выступать в роли секретного агента, но для столь
подозрительного и жестокого человека такое занятие являлось обычным делом; и
дела Митридата могут служить классическим примером своекорыстия тирана. Он
сочетал в себе хитрость шпиона с неутомимостью жестокого деспота.
Он взошел на престол одиннадцатилетним мальчиком, и Понтийский фон
сразу же оказался для него слишком неудобным. По-видимому, его мать
несколько раз покушалась на жизнь своего сына. Царь-отрок настолько боялся
своей матери, что бежал в горы, где вел жизнь охотника. Набравшись, наконец,
смелости, он вернулся в Синоп, заключил свою мать в темницу и умертвил
младшего брата; это была лишь небольшая демонстрация его возможностей и
наклонностей.
Находясь в изгнании, он странствовал по Малой Азии в одежде служителя
при караване; тогда он изучил двадцать два языка. Он посетил земли многих
племен, изучал их обычаи и разведывал их военные силы. Устранив мать и
брата, он взошел на престол. Годы, проведенные в изгнании, пробудили в нем
жажду завоеваний, когда он вторично направился в Малую Азию, то повел за
собой хорошо обученную и сильную армию.
Как шпион, Митридат был так обо всем осведомлен, что не питал доверия
решительно ни к кому. До начала своей восемнадцатилетней борьбы с римскими
полководцами Суллой, Лукуллом и Помпеем он успел умертвить свою мать, брата
и сестру.
Позднее, чтобы врагам не достался его гарем, он приказал убить всех
своих наложниц.
В Малой Азии он истребил свыше 100 000 римских подданных.
Он избежал расплаты за эту бойню: Сулла согласился на постыдный мир,
чтобы получить возможность спешно перебросить свои легионы обратно в Рим,
разбив Мария в битве у Коллинских ворот и возобновить расправу со
сторонниками Мария. В последней из митридатовых войн владыка Понта
противопоставлял свое военное искусство Помпею и Лукуллу поочередно; далеко
не будучи разбит грозными полководцами, он сумел интриговать против Рима до
конца своих дней, когда, покинутый всеми, он принял большую дозу
сильнодействующего яда.

РАЗВЕДЧИКИ ЭПОХИ ЧИНГИСХАНА

"Золотой император Китая" имел несторожность попросить у Чингис-хана
помощи в своей непрекращавшейся войне против старой династии Сун в Южном
Китае. Чепе-Нойон был послан с отрядом конницы сражаться совместно с
китайцами и одновременно ознакомиться с богатствами страны. Вскоре после
возвращения этой шпионской экспедиции Чингис-хан начал готовиться к
вторжению в Китай, - это было его первое покушение на цивилизованную и
сильную державу. Начал он кампанию с того, что отправил на "Великую стену"
шпионов и разведчиков, которые должны были захватить и привести
осведомителей.
Шпионаж и хитрость играли видную роль в завоевании монголами Китая.
Однажды Чепе сделал вид, что бросает своей обоз, затем быстро вернулся и
разгромил китайский гарнизон, вышедший из неприступной крепости, чтобы
захватить брошенные повозки, припасы и другие трофеи.
В 1214 году Субудаю было поручено изучить положение в Северном Китае.
Талантливый молодой командир фактически исчез на несколько месяцев, лишь
изредка посылая рапорты о состоянии своих лошадей. Но когда он вернулся, то
привез с собой изъявление покорности Кореей. Не встречая серьезного
сопротивления, он попросту продвигался вперед (как позднее в Европе), пока
не приходил в новую страну и не подчинял ее себе. Наступающая монгольская
армия всегда имела в своем составе переводчиков ("мандаринов") для
организации управления захваченными районами и коммерсантов, которых можно
было использовать в качестве шпионов. Эти "коммерсанты" вербовались из
разных народов.
Когда конные орды Чингис-хана наступали в Китае или в странах ислама,
впереди каждой колонны двигались патрули и разведчики, но и их опережали
торговцы-шпионы, которые группами по два-три человека усердно собирали
всякого рода сведения.
Помимо коммерсантов, действовавших как шпионы, или шпионов, выдававших
себя за коммерсантов, в монгольских армиях имелись разнообразные типы
наемников-солдат, стекавшихся со всех концов Европы. Слава монгольских
завоевателей постоянно привлекала авантюристов, стремившихся .нажиться в
рядах армии победителей. Иностранцы, наделенные военными способностями,
служили в армии Чингис-хана или в войсках его наследников. Одной экспедицией
монголов командовал английский рыцарь, дослужившийся до высокого поста в
армии азиатского деспота.
Чингис-хан, обычно пользовавшийся услугами шпионов, понимал, однако,
опасность контршпионажа и жестоко расправлялся с теми, кого разоблачал как
вражеских лазутчиков.
В завоевательских планах, которые проводились монгольскими полководцами
с неизменным успехом вплоть до 1270 года, когда мамелюки (личная гвардия
магометанских государей и наместников Египта) остановили их наступление на
Египет, предусматривались также засылка шпионов и захват пленных в качестве
осведомителей; этих пленных допрашивали для получения информации, которую
можно было бы использовать при проверке данных, доставленных шпионами.

ДАНИЕЛЬ ДЕФО - СЕКРЕТНЫЙ АГЕНТ КОРОНЫ

Творец бессмертной книги об искателе приключений Робинзоне Крузо
признался, что королева Анна использовала его для "некоторых почетных, хотя
и секретных услуг". Это было сказано слишком скромно, ибо Даниель Дефо -
один из крупнейших профессионалов секретной службы. Он как бы олицетворял
собой совершеннейшую секретную службу в период царствования последней
представительницы Стюартов в Великобритании.
Дефо, мастер приключенческой фантастики, журналист и романист -
напомним его "Дневник чумного года" или повесть "Мемуары рыцаря",
описывающую страшное опустошение Магдебурга, - написал за свою плодотворную
и полную событий жизнь сотни печатных листов; но ни одной строчки он не
посвятил своей карьере секретного агента короны.
Эта сдержанность, о которой любознательное потомство может только
сожалеть, и является доказательством того, что Дефо должен стоять в первых
рядах тайных эмиссаров. Она явно обнаруживает ловкого, искусного агента; ибо
даже лучшие из них, живя скрытно и действуя в течение многих лет, никогда не
возвышались над обычной осторожностью.
Когда королева Анна в 1710 году сместила лорда Годолфи-на, он,
передавая управление делами Англии своему преемнику Харли, лично
рекомандовал новому министерству Дефо как надежного и предприимчивого
политического агента. Дефо гак хорошо служил правительству вигов особенно в
Шотландии и в убежищах якобитов, куда он часто являлся под чужой личиной,
что пришедшие к власти тори (тори или тории - английская политическая
партия, переродившаяся в современную консервативную партию; возникла в эпоху
Английской революции XVII века. Приблизительно в ту же эпоху возникла партия
вигов, предшественников либеральной партии XIX века. В Америке в эпоху
революционных войн ториями называли сторонников союза с Англией)
благоразумно решили использовать его бесспорные дарования.
Дефо было 49 лет, когда "Робинзон" широко прославлял его имя; молодые
годы Дефо полны приключений. Он дважды сидел в тюрьме; в 1703 году он был
выставлен к позорному столбу: злобные современники распространили даже слух,
будто ему публично обрезали уши.
Всего этого нет в "материалах" о нем. Талантливая рука, сумевшая
живописать Молли Флендэрс, пирата Эйвери, разбойников Шеппарда и Джонатана
Уайльда, не подвергла опасности обнародования секреты английского
правительства.
Мы назвали этого образцового шпиона почти совершенным воплощением
секретной службы в одном лице.- такое утверждение можно легко обосновать,
хотя его собственных свидетельств на этот счет не имеется. Даниель Дефо
посещал Ныоингтонгскую академию, руководимую неким мистером Мортоном, где
одним из его соучеников был тот самый Сэмюель Уэсли, который основал
методизм.
Трое школьных друзей Дефо были повешены за участие в заговоре герцога
Монмута. Есть основания полагать, что эти казни кое-чему научили Дефо, ибо в
дальнейшем он всегда старался сотрудничать лишь с побеждающей стороной и
быть полезным всесильным министрам.
То была смутная эпоха войн, якобитских заговоров и угрозы восстаний;
столь одаренный человек, как Дефо, рисковал жизнью, отдаваясь политической
секретной службе. Памфлеты он пек, как блины, с изумительной быстротой и
ясностью изложения. Он заполнял своими статьями три, а иной раз и четыре
страницы газет сразу: ежемесячное издание, чуть не в 100 страниц,
еженедельное и выходящее три раза в неделю.
Время от времени он выпускал и ежедневную газету. Максим Горький считал
"Робинзона Крузо" настольной книгой непобедимых и гордых людей; но
прославленные труды Робинзона нам представляются весьма скромными по
сравнению с трудолюбием творца эпопеи Робинзона. Шотландия находилась на
расстоянии 400 миль; и все же, когда Дефо в одной из своих секретных миссий
отправлялся в этот северный край, он продолжал писать и публиковать свои
обозрения в Лондоне через день. Даже когда его заперли в Ньюгетскую тюрьму,
он не переставал отправлять в типографию свои рукописи.
Дефо был не только неутомимый автор, агент или искусный пропагандист,
он представлял собой целую редакцию. Вымышленными были в большинстве не
только самые знаменитые из его персонажей, но и сам он отчасти являлся
продуктом своего необузданного воображения. Несколько книг он издал
анонимно, а своей фамилией подписывал предисловия, в которых рекомендовал
эти книги вниманию читающей публики.
В письмах в редакции своих газет он расхваливал себя - и поносил себя в
письмах во враждебные издания. Он поправлял себя, цитировал себя, совершал
плагиаты из своих собственных трудов, которые приписывал другим. Он смело
напоминал в печати себе самому о своем союзе с политическими кругами,
скрытно использовавшими его для борьбы с некоторыми мероприятиями
правительства.

"ОЧАРОВАТЕЛЬНАЯ КРАСАВИЦА"

В эпоху влияния мадам Помпадур, фаворитки короля Людовика XV, уровень
французских секретных агентов пал очень низко.
Все же в середине XV1IL века в этой области выдвигается загадочная
фигура авантюриста, который был воином и шпионом, дипломатом и шантажистом,
и, вероятно, самым талантливым исполнителем женских ролей, какие известны в
истории.
Очаровательная красавица, совершившая в 1755 году долгое и трудное
путешествие в Россию в качестве тайного курьера и эмиссара Людовика XV,
называлась Шарль-Женевьев-Луи-Огюст-Андре-Тимоне д'Эон-де-Бомон - шевалье
д'Эон; ему угодно было посетить Петербург под видом мадемуазель Лия де-Бомон
и под этой личиной расстроить план врагов Франции, окружавших в ту пору
царицу Елизавету.
Международная обстановка тогда вообще была очень сложна, но в России
послу Людовика было особенно трудно. Агенты английского короля Георга II
были достаточно бесцеремонны, чтобы попасть туда первыми.
Король Георг подозревал, что Франция и Пруссия питают враждебные
замыслы против его родины - королевства Ганновер.
Это была эпоха, когда британская корона покупала солдат на любом
иностранном рынке, и британский посол при российском дворе предложил
канцлеру Бестужеву-Рюмину кругленькую сумму в 50 000 фунтов стерлингов, если
тот отдаст ему 60 000 крепостных крестьян в муштровку для участия в войне,
цели которой были для них непонятны.
Посол Диккенс подал в отставку и был заменен Вильямом. Новый посол
добился конвенции, согласно которой правительство Елизаветы Петровны
соглашалось отправить 30 000 солдат в помощь королю Георгу или союзникам
Ганновера в обмен на необозначенное в точности количество английского
золота. Конвенция не вступала в действие немедленно, а лишь после
ратификации, которая должна была состояться через два месяца по подписании
соглашения.
Узнав об этом от враждебных Англии посредников, Людовик XV решил
возобновить дипломатические переговоры с царицей, ход которых мог обесценить
договор с англичанами. Все его попытки вступить с Елизаветой в прямое
общение потерпели крах благодаря русским, настроенным дружественно к Англии,
или агентам, оплачивавшимся англичанами. И когда шевалье де-Валькруасан
предпринял решительные шаги к тому, чтобы лично засвидетельствовать царице
свое почтение, его арестовали и посадили в крепость, обвинив в шпионаже.
Царица была окружена шпионами партии, возглавлявшейся
Бестужевым-Рюминым, который не намерен был дать кому-либо возможность
сорвать сделку, заключенную с английским королем.
Юный шевалье д'Эон, которому суждено было в свое время стать предметом
не одного знаменитого пари, в детстве своем подавал немало надежд, хотя его
мать, по невыясненным причинам, нарядила его девочкой, когда ему было четыре
года, и в этом платье он ходил до семи лет.
В юности он отличался как в юридических науках, так и в фехтовальном
искусстве. В пору, когда его молодые товарищи только начинали овладевать
латынью, он уже имел степень доктора гражданского и церковного права и
тотчас же был принят в адвокатуру родного города Тоннера. С виду хрупкий
юноша, вызывавший лишь насмешки сорвиголов, посещавших лучшую фехтовальную
школу города, д'Эон вскоре обнаружил такое мастерство в обращении со шпагой
и рапирой, что его избрали старшиной фехтовального зала.
Гибкий ум, гармонически сочетавшийся со столь же гибким и подвижным
телом, заставил шевалье покинуть Тон-нер, больше славившийся винами, чем
науками или литературой. Он написал трактат о финансах Франции при Людовике
XIV, что обратило на него внимание преемника этого монарха. Людовик XV
намеревался использовать д'Эона, юриста и фехтовальщика, в своем
министерстве финансов, которое нуждалось в ловком и умном работнике,
поскольку государство все глубже увязало в трясине долгов; но внезапно
возникшая нужда в даровитом секретном агенте выдвинула этого смазливого
юношу на пост эмиссара в Московию.
Из всех французов он казался наиболее пригодным к тому, чтобы скрестить
оружие с Бестужевым-Рюминым.
Д'Эон и его соучастник по рискованной миссии, некий шевалье Дуглас
съехались в Ангальте. Дуглас, как говорили, "путешествовал для здоровья" -
ироническая этикетка на французском шпионе, решившемся вложить голову в
ледяную пасть петербургского гостеприимства. В поездку "с лечебной целью"
Дуглас взял свою "племянницу", прелестную "Лию де-Бомон". Прибыв в Германию
из Швеции, Дуглас в целях маскировки своего маршрута отправился в Богемию
знакомиться с какими-то рудниками.
Его племянница, как видно не очень интересовавшаяся рудниками, была
заядлой любительницей чтения. Молодому д'Эону еще до выезда из Версаля дали
красиво переплетенный экземпляр "Духа законов" Монтескье, который остался
единственной утехой "мадемуазель Лии", хотя ей, кажется, и нелегко было
читать этот труд.
Может быть, эта серьезная молодая женщина заучивала его наизусть?
В роскошном переплете этого томика было спрятано собственноручное
письмо Людовика XV к царице Елизавете, приглашавшее ее вступить в весьма
секретную переписку с владыкой Франции. Книга таила в себе еще особый шифр,
которым царица и ее англофобски настроенный вице-канцлер Воронцов
приглашались пользоваться в письмах к Людовику.
Таким образом, д'Эон должен был не только фигурировать в роли женщины и
послушной племянницы, но и ни на минуту не выпускать из своих рук
драгоценной книги с королевским приглашением и шифром.
Усердную читательницу Монтескье видели во время этого путешествия, ее
описывали, как "женщину маленького роста и худощавую, с молочно-розовым
цветом лица и кротким, приятным выражением. Мелодичный голос д'Эона еще
больше способствовал успеху его маскировки. Он благоразумно разыгрывал из
себя не заносчивую, кокетливую и таинственную особу, а сдержанную,
застенчивую девушку. Если бы она слишком манила к себе мужчин, это могло бы
испортить все дело; и все же есть свидетельства, что "Лиа" влекла их к себе.
Придворные живописцы не раз домогались чести писать портрет "мадемуазель
де-Бомон". Пришлось уступить кое-кому, и сохранившиеся миниатюрные портреты
подтверждают репутацию д'Эона как первого и величайшего шпиона-трансформера.
В Ангальте, где встретились два обманщика для создания маскарадной
пары - "дяди и племянницы", д'Эон и Дуглас были благосклонно приняты
фешенебельным обществом, их просили даже продлить свой визит. Пришлось
сослаться на нездоровье, чтобы ускорить отъезд агентов Людовика в Петербург.
Прибыв, наконец, в столицу Елизаветы, путешественники остановились в
доме Матаэля, француза, занимавшегося не без выгоды международными
банкирскими операциями. Никто не допрашивал прелестную "Лию"; но когда к
Дугласу приставали с докучными расспросами, с ним делался сильный припадок,
он кашлял, а затем начинал распространяться о том, что врач предписал ему
пожить некоторое время в холодном климате.
В России было довольно холодно, однако не для "мадемуазель Лии"; зато
ее сообщник мало успевал; агенты Бестужева-Рюмина препятствовали этому
французскому дворянину слабого здоровья, питавшему явный интерес к торговле
мехами. Дуглас носил с собой красивую черепаховую табакерку, с которой не
расставался. Под фальшивым дном этой табакерки были спрятаны инструкции
французского агента и тайный шифр для его личных донесений. Но Дуглас еще не
пользовался им, так как нечего было сообщать, пока "племяннице" не удалось
увидеться с Воронцовым и найти вице-канцлера столь расположенным к Франции,
как это предсказывали информаторы короля Людовика. Воронцов и представил
прелестную "Лию" царице Елизавете.
Елизавета любила лесть, молодежь и удовольствия. И "мадемуазель
де-Бомон" оправдала возлагавшиеся на нее ожидания; она представляла
французскую молодежь, иноземную веселость; это был ароматный цветок,
непостижимым образом занесенный на север из садов короля, царствование
которого уже прославилось адюльтером, побив в этом отношении рекорды
Франциска I, Генриха IV и Людовика XIV.
Елизавета слышала о знаменитом "Оленьем парке", первом мастерски
организованном и систематически пополнявшемся гареме, каким когда-либо
располагал король-католик. А тут еще эта невинная, прелестная племянница
шевалье Дугласа, так достойно украшавшая собой петербургский двор.
Благодаря своему неподражаемому маскараду д'Эон в одни сутки стал
могущественной "фавориткой" и был назначен "фрейлиной", а затем и "чтицей" к
престарелой императрице. Можно наверняка сказать, что первой книгой, которую
"Лия" предложила Елизавете, был ее собственный драгоценный экземпляр "Духа
законов".
Вскоре британский посол Вильяме доносил лорду Холдерне-су в Лондон: "С
сожалением должен уведомить, что канцлер (Бестужев-Рюмин) находит
невозможным побудить ее величество подписать договор, которого мы так горячо
желаем"..
Пришло время, когда молодой д'Эон, блестяще выполнив несколько важных
дипломатических поручений короля Людовика, был официально отозван в Париж.
Французский король оказался весьма признательным: Д'Эо-ну публично
пожаловали годовой доход в 3 000 ливров, его часто назначали дипломатическим
представителем. Его посылали и в Россию, и в другие страны, где требовался
человек, умеющий разрешать запутанные вопросы. Иногда очаровательной "Лии
де-Бомон" опять приходилось пудриться, душиться, завиваться и наряжаться к
вящей славе французской дипломатии. Но когда Франция вступила в войну,
молодой авантюрист настойчиво пожелал занять свое место в армии. Он был
сделан адъютантом герцога де-Брольи, который в качестве начальника
королевской секретной службы предпочитал пользоваться его помощью лишь для
шпионажа и интриг; но д'Эон отличился, говорят, в одном сражении, доставив
обоз со снарядами в критический момент под сильным огнем неприятельских
полевых орудий.
В конце концов, он был аккредитован в Лондон как дипломат и на этом
новом поприще имел необычайный успех.

"НАПОЛЕОН" ВОЕННОЙ РАЗВЕДКИ

Серьезной исторической фигурой является генерал Савари, министр полиции
при Наполеоне. Он прославился как вербовщик, ибо именно он открыл Карла
Шульмейстера, бесценного агента-шпиона императора Наполеона, которого можно
назвать "Наполеоном военной разведки".
Много лет прошло с той поры, как прекратилась деятельность
Шульмейстера; но за весь этот солидный период европейской истории не
появлялся более умный или отважный шпион, чем Шульмейстер.
Крайне беззастенчивый, как и сам Бонапарт, он сочетал находчивость и
наглость - качества, присущие всем крупным агентам секретной службы, - с
такими специфическими качествами, как физическая выносливость, энергия,
мужество и ум со склонностью к шутовству.
Он родился 5 августа 1770 года в Ней-Фрейштетте в семье лютеранского
пастора. Но вырос он в приятном убеждении, что является потомком старинной и
знатной венгерской фамилии, причем для него наступил момент, когда он
оказался в состоянии удостоверить свое дворянство, правда, с помощью отлично
подделанных документов.
Страсть к элегантности, соответствукодей его якобы высокому
происхождению, побудила его, как только оказалось возможным, брать уроки у
самых видных преподавателей танцев в Европе. Он хотел храбро драться,
блистать в обществе, носить орден Почетного легиона; по части ордена он
потерпел неудачу. Зато он вознаградил себя успехами в свете, научившись
танцевать, как маркиз.
Впрочем, жизнь свою он начал довольно скромно, женившись на уроженке
своего родного Эльзаса, носившей фамилию Унгер; после женитьбы он завел
бакалейную и скобяную торговлю, от которой получал большой доход, главным
образом торгуя контрабандными товарами.
В согласии с традициями пограничной области Эльзаса, он не понимал, как
можно, живя так близко к границе, не использовать это обстоятельство для
наживы. Уже в семнадцать лет он не постыдился признаться в этом, указывая,
что занятое контрабандой требует необычайного мужества и присутствия духа.
Позже, добившись известности и огромного состояния как шпион Наполеона, он
продолжал заниматься провозом контрабанды. В 1799 году он познакомился с
Савари, тогда еще полковником, весьма далеким от титула герцога и поста
министра полиции.
Примерно в 1804 году Савари, ставший уже генералом и одним из
приближенных царедворцев Наполеона, предложил Шульмейстеру совершить один из
самых сомнительных и омерзительных подвигов секретной службы Империи:
заманить во Францию герцога Энгиенского, молодого бур-бопского принца,
который жил в Бадене на содержании у англичан и был малозаметным
организатором роялистских интриг.
Наполеон стремился дать урок всем роялистам в лице герцога Энгиенского,
полагая, что казнь невинного отпрыска изгнанной династии Кадетов послужит
устрашающим уроком.
Герцог Энгиснский часто навещал в Страсбурге молодую женщину, к которой
был сильно привязан. Шульмейстер проведал об этом и тотчас же послал своих
помощников, чтобы увезти эту женщину в Бельфор, где ее держали на вилле близ
границы под тем предлогом, что местные власти зарегистрировали ее как
подозрительную личность.
Подделав письмо от ее имени, Шульмейстер отправил его к герцогу
Энгиенскому; в письме она умоляла вызволить ее из заточения. Любовник
немедленно ответил ей. Он полагал, что ему удастся подкупить тех, кто
арестовал ее, и они позволят ему похитить ее, поскольку Бельфор расположен
неподалеку от территории маркграфства Баденсакского.
Но Шульмейстер уже приготовился; и не успел герцог ступить ногой на
французскую землю, как был схвачен и спешно увезен в Страсбург, а отгуда в
Венсенн.
Уже через шесть дней после своего ареста герцог был осужден военным
судом. Воспользовавшись первой же возможностью, он отправил письмо своей
возлюбленной с объяснением причины, по которой он не мог помочь ей.
Она, впрочем, уже сослужила Шульмейстеру службу и была выпущена на
свободу, даже не сознавая того, какую роль она поневоле сыграла во всей этой
страшной истории.
В ту же ночь молодой герцог был расстрелян, причем палачи заставили его
держать фонарь, чтобы им удобнее было целиться.
Говорят, Савари заплатил Шульмейстеру за это дело сумму,
соответствующую 3 000 долларов. Так дорого стоил этот каприз Наполеона!
Талейран заметил по поводу судебного убийства герцога Энгиенского: "Это
хуже, чем преступление; это ошибка!".
Шпионский талант Шульмейстера был как бы создан специально для интриг
большого масштаба. Савари, приблизившийся после казни молодого Бурбона к
своей заветной цели - обладанию герцогским поместьем, в следующем году
представил Шульмейстера самому Наполеону со словами:
"Вот, ваше величество, человек, составленный сплошь из мозгов, без
сердца".
Наполеон, которому предстояло в один прекрасный день сказать
Меттерниху: "Я не посчитаюсь с жизнью миллиона немцев!", встретил
благосклонной усмешкой эту характеристику единственного в своем роде
контрабандиста-шпиона с таким "анатомическим дефектом".
Наполеон любил говаривать: "Шпион - естественный предатель".
Он нередко говорил это Шульмейстеру; однако нет данных, чтобы Наполеон
был когда-нибудь предан военным шпионом, хотя сам он тратил крупные суммы на
подкуп видных представителей дворянства, торговавших собой на рынках
предательства.
После вторичного занятия Наполеоном Вены Шульмейстер был назначен
цензором, наблюдавшим за печатью, театрами, издательствами и религиозными
учреждениями. На этом поприще он проявил особую и похвальную
проницательность, приняв меры к широкому распространению среди народов
Австрии и Венгрии сочинений Вольтера, Монтескье, Гольбаха, Дидро и
Гельвеция; произведения всех авторов до той поры находились в монархии
Габсбургов под строгим запретом, исходившим как от церковной, так и от
светской власти.
Наилучшее описание личности Шульмейстера оставлено нам
Каде-де-Гассикуром, аптекарем Наполеона: "Нынче утром я встретился с
французским комиссаром полиции в Вене, человеком редкого бесстрашия,
непоколебимого присутствия духа и поразительной проницательности. Мне
любопытно было посмотреть этого человека, о котором я слышал тысячи чудесных
рассказов. Он один воздействует на жителей Вены столь же сильно, как иной
армейский корпус.
Его наружность соответствует его репутации. У него сверкающие глаза,
пронзительный взор, суровая и решительная физиономия, жесты порывистые,
голос сильный и звучный. Он среднего роста, но весьма плотного телосложения;
у него полнокровный, холерический темперамент.
Он в совершенстве знает австрийские дела и мастерски набрасывает
портреты виднейших деятелей Австрии. На лбу у него глубокие шрамы,
доказывающие, что он не привык бежать в минуту опасности. К тому же он и
благороден: он воспитывает двух усыновленных сирот. Я беседовал с ним о
"Затворницах" Ифланда и благодарил его за то, что он дал нам возможность
насладиться этой пьесой".
Это было в 1809 году. Шульмейстер, покинув Вену, некоторое время был
генеральным комиссаром по снабжению императорских войск в походе. Сколь
выгодно ни было право распределения военных поставок и хозяйственных льгот,
все же Шульмейстер не соблазнился им и вскоре вернулся к исполнению своих
обязанностей шпиона. Тогда он был уже богачом. За несколько лет до этого он
купил себе роскошный замок Мейно в родном Эльзасе, а в 1807 году - второе
большое поместье близ Парижа; оба они стоили, по нынешним ценам, свыше
миллиона долларов.
Хотя в тогдашнем своем положении он вправе был именовать себя
"господином де-Мейно" и жить роскошно, как помещик, для императорской
военной касты он по-прежнему оставался смелым и ловким секретным агентом.
Он просил своего приятеля, Лассаля, отважного командира легкой
кавалерии(вскорости погибшего при Ваграме) уговорить Наполеона пожаловать
ему орден Почетного легиона; Лассаль вернулся от императора и сказал
Шульмейсте-ру, что Наполеон наотрез отказал в этом, заявив, что золото -
единственная подходящая награда для шпиона.
Последним шансом Шульмейстера явился Эрфуртский конгресс (встреча
Наполеона с Александром 1 в Эрфурте в 1808 г.), где присутствовали также
короли Баварский, Саксонский, Вестфальский и Вюртембергский), где он, но
представлению Савари, был назначен руководителем французской секретной
службы. Очевидно, он превзошел самого себя в доставке значительных и
разнообразных сведений.
Царь Александр жил и развлекался в Эрфурте; Гете, к которому Наполеон
внешне всегда проявлял большое уважение, также находился там и занимался
дипломатией, что внушало Наполеону некоторое беспокойство. Шульмейстер писал
Савари, что император каждое утро первым делом задает ему два вопроса: с кем
виделся в этот день Гете и с кем провел эту ночь царь? Оказывалось, что
любая из прелестных спутниц Александра неизменно являлась агентом начальника
французской секретной службы.
Менее удалась Шульмейстеру другая задача, выполнения которой требовал
Наполеон: слежка за королевой Луизой Прусской. Русский монарх восхищался
красивой и безмерно униженной женщиной и был настроен к ней дружественно.
Наполеону непременно хотелось еще более унизить королеву, очернив ее, по
возможности, в глазах царя; и это грязное дело должен был проделать его
главный шпион.
По иронии судьбы, в карьере Карла Шульмейстера в 1810 году наступил
неожиданный поворот. В этом году состоялся "австрийский брак" Бонапарта с
Марией-Луизой. Господство Наполеона над Веной, для обеспечения которого
Шульмейстер, бесспорно, сделал много, венчалось бракосочетанием юной
герцогини Марии-Луизы с ненавистным, ей победи!елем ее отца Новая
императрица, прибыв в Па-риж, принесла с собой столь сильные австрийские
влияния, что шпион вынужден был удалиться, ему не забыли интриг перед Ульмом
и Аустерлицем.
Шульмейстер удалился, но не в лагерь врагов Наполеона, как поступили бы
многие люди его профессии, как поступили Талейран и Фуше с меньшим для этого
основанием Шпион, по-видимому, был искренне признателен Наполеону за
полученные богатства и поместья.
Он продолжал оставаться рьяным контрабандистом и сторонником
контрабандистских прожектов и жил в свое удовольствие в Мейно, где его
гостеприимство и благотворительность снискали ему уважение
земляков-эльзасцев
Враждебность австрийцев не проходила вплоть до 1814 года.
После Лейгщигской "битвы народов"(сражение под Лейпцигом 4-7 октября
1813 года между армией Наполеона, с одной стороны, и армиями России, Пруссии
и Австрии - с другой) и поражения французов Эльзас был наводнен союзниками,
и полк австрийской артиллерии специально послали бомбардировать и разрушить
поместье Шульмей-стера. Во время "Ста дней"(время правления Наполеона во
Франции в 1815 году, когда он бежал с острова Эльбы Продолжалось с 20 марта
по 18 июня) он примкнул к Наполеону, хотя тот пять лет назад и отверг
презрительно его услуги
После того, как Наполеон был разбит при Ватерлоо, его бывшего шпиона
арестовали одним из первых, и он спасся только тем, что заплатил огромный
выкуп
Это сильно подорвало материальное положение Шульмейсгера,
восстанавливать которое пришлось уже не котрабандой, в чем он знал толк, а
биржевыми спекуляциями, что для шпиона и контрабандиста является слишком
сложной сферой.
Шульмейстер лишился всего.
Пять лет у него ушло на постепенное собирание богатства, десять лет он
пользовался значительной властью. Он мог частично сохранять ито, и другое,
как это удалось боль-шинству беспринципных бонапартистов; но судьба сбросила
его, в бездну нищеты, как только кончился "метеорический бег Империи". Ему
суждено было прожить еще почти четыре десятилетия (до 1853 года) неимущим,
но нельзя сказать чтобы недовольным гражданином Франции, которому
правительство разрешило содержать в Страсбурге табачную лавчонку.

"БЕЗУМНАЯ БЕТ" И ДРУГИЕ ДАМЫ

Шпионы активно действовали в Америке во время войны Севера и Юга.
Самым ценным из всех шпионов, боровшихся против южан, была уроженка
Юга, мисс Элизабет Ван-Лыо, из Ричмонда. С этой бесстрашной женщиной могут
соперничать лишь немногие герои всемирной истории секретной службы. Она
единственная американка, действовавшая во время войны в тылу противника.
Элизабет Ван-Лыо, горячо ненавидевшая рабовладельчест-во, не гнушалась
никакими средстваи, если они были необходимы для успеха ее дела: она
выдавала друзей, следила за соседками и интриговала против вооруженных сил
родного штата. Она не только ежечасно рисковала своей жизнью, . но и
подвергала опасности жизнь своей матери и брата; она растрачивала средства
своей семьи и вела свою линию с неукротимым рвением, не раз рискуя стать
жертвой самосуда разъяренной толпы.
Элизабет Ван-Лью жила в окружении знати, и все жители Ричмонда в той
или иной мере подозревали ее. Некоторые считали ее ненормальной. И она не
протестовала против этого, всячески маскируя свою тайную работу, которую
легче было осуществить под маской "безумной Бет". Ее спасало то, что уму
заядлого виргинца недоступна была сама мысль, чтобы виргинская аристократка
могла выступить против дела южан иначе, как будучи совершенно безумной.
Виргинцы говорили, что она нелояльна, что она желает победы Северу, что
она выступает против отпадения южных штатов.
Они были уверены и в том, что она яростная аболиционистка, ибо она дала
вольную своим рабам-неграм и никогда не скрывала своего отвращения к
рабовладельчеству. Ее подозревали еще и в том, что она помогает беглым
неграм и содействует побегам "янки" из лагерей военнопленных.
Словом, в период между I860 и 1865 годами Элизабет Ван-Лыо подозревали
в чем угодно, только не в том, что она является самым отчаянным и опасным
преступником среди "изменников". Ни один офицер или контрразведчик Юга не
заподозрил в Элизабет Ван-Лью умелой и изобретательной руководительницы
целой шпионской сети.
Никто не подозревал истины; а истина заключалась в словах генерала
Гранта, с которыми он обратился к ней от имени правительства и армии Севера:
"Вы слали мне самые ценные сведения, какие только получались из Ричмонда за
время войны".
Так как Ричмонд был во время войны столицей южных штатов, то эта
похвала главнокомандующего войсками Севера сразу выдвигает Элизабет Ван-Лью
в ряды виднейших шпионов-практиков главного штаба.
Она тратила свои личные средства на дело, которое считала защитой чести
своей отчизны. Каждый ее шаг был импровизацией и осуществлялся на только в
полном одиночестве, но и наперекор многочисленным препятствиям в столице,
кишевшей врагами.
Убедительнейшим доказательством ее бесспорного права числиться в ряду
лучших солдат передового отряда мировой секретной службы является то, что
она, несмотря на выдающуюся роль, сыгранную ею на войне, все детали которой
тщательнейшим образом изучены, не только достигла своих целей, но и сумела
остаться малоизвестной, скромной женщиной, остаться в тени.
Для проведения самой опасной части своей работы - пересылки сведений -
она создала пять секретных точек связи, конечным пунктом которой был штаб
генерала Шарпа. Начальным пунктом этой цепи был старинный особняк семьи
Ван-Лыо в Ричмонде, где она составляла свои шифрованные донесения и укрывала
агентов Севера, пробравшихся в город по поручению верховного командования
федералистов.
Были дни больших тревог и напряжения, когда ожидаемый федералист не
являлся, а доносились лишь слухи об арестованных и расстрелянных "проклятых
шпионах-янки". Тогда она ухитрялась отправлять через фронт курьерами своих
собственных слуг, но не прекращала доставки секретных сведений об обстановке
в Ричмонде. О том, чтобы она лично пыталась пройти через фронт, данных не
имеется.
Элизабет Ван-Лью родилась в Виргинии в 1818 году, но получила
образование в Филадельфии, где жила раньше ее мать.
Столица Пенсильвании никогда не вела яростной антирабовладельческой
агитации. Сторонники южан насчитывались в ней сотнями, и все же Элизабет
вернулась в Ричмонд убежденной и ярой аболиционисткой(аболиционизм -
движение за отмену рабства). Одним из проявлений ее новых убеждений явилось
освобождение девяти невольников Ван-Лью. Она разыскала также нескольких
негров и выкупила их из неволи, чтобы воссоединить с родными, находившимися
во владении семьи Ван-Лыо.
Среди мелкопоместной знати Юга у нее были, конечно, единомышленники, и
потому на не совсем безобидную эксцентричность Бетти Ван-Лыо ее друзья и
соседи смотрели сквозь пальцы или ограничивались мягким порицанием.
Надо иметь в виду, что в работе Ван-Лыо дружеские связи ее семьи играли
выдающуюся роль. Главный судья южных штатов Джон Маршалл, пользовавшийся там
непререкаемым авторитетом, был интимным другом семьи Ван-Лыо. Дженни Линд
пела в гостиной виргинского особняка Ван-Лыо, где угощали и шведскую
писательницу Фредерику Бремер, как и многих американских аристократов.
Ван-Лью, мать и дочь, были щедры, гостеприимны и обаятельны; им не
ставилось в укор, что они держались "передовых" взглядов.
Элизабет минул 41 год, когда солдаты морской пехоты под командованием
полковника Роберта Ли штурмовали паровозное депо в Харперс-Ф.ерри и взяли в
плен Джона Брауна. Казнь этого старика толкнула ее в лагерь "чудаков" и
"фанатиков", поклявшихся уничтожить рабовладение. "С этого момента, -
записала она в своем дневнике, - наш народ находится в явном состоянии
войны".
И она немедленно взялась за дело, посылая федеральным властям письмо за
письмом и информируя их об обстановке, складывавшейся "там, на Юге". Она
посылала эти письма почтой; и если кто в Вашингтоне и обратил внимание на ее
письма, это был незаметный чиновник, с которым не считалось правительство
Бьюкенена.
Природное влечение Элизабет к секретной службе избавило ее от
разочарования, когда на первых порах ее старания не встретили достойной
оценки. Она продолжала по-прежнему свои наблюдения, посылала донесения, в
которых описывала деятельность, развиваемую на Юге врагами единства
Соединенных Штатов.
Энтузиаст своего дела, она была достаточно бесстрашна, чтобы на улицах
Ричмонда выступать с речами, как ярая аболиционистка.
Современники описывали Элизабет Ван-Лью, как женщину слабого
телосложения, невысокого роста, но представительную, как человека очень
живого и решительного. Даже вожди Конфедерации были покорены ее обаянием.
С презрением отвергнув возможность прикрыть свою секретную работу
маской "лояльной патриотки Юга", она отказалась шить рубашки для солдат
Виргинии. Другие женщины Ричмонда шили или вязали, а когда "варвары-янки"
приближались к городу, эти мягкосердечные женщины откладывали в сторону
иголки и вооружались пистолетами.
Но миссис Ван-Лыо не шила и не вязала, а Элизабет, не покладая рук,
собирала материал для своих сведений, импровизируя собственную тактику и
сообщая Северу почти все, что она узнавала о мобилизации мятежников.
Элизабет и ее мать вскоре после начала войны Севера с Югом занялись
помощью раненым военнопленным, посаженным в военную тюрьму. В военном
министерстве в Вашингтоне очень быстро заметили: ценность и точность
сведений, посылаемых мисс Ван-Лью, не только ничего не потеряли от этой
заботы, которую она взвалила на свои плечи, но, наборот, возросли от
ежедневного общения с пленными офицерами и солдатами Севера.
В числе этих пленных офицеров оказался полковник Поль Ривер из 20-го
Массачусетского полка, который и после войны был ее преданным другом.
Комендантом омерзительной тюрьмы "Либби" был лейтенант Тодт. Она сумела
создать впечатление, что ее благотворительность одинаково простирается как
на северян, так и на южан, и когда получила доступ в тюрьму, то нашла в ней
неиссякаемый источник военной информации, которую ей передавали шепотом
военнопленные-северяне.
Сведения поступали к ней самыми разнообразными путями.
Бумажки с вопросами и ответами были спрятаны в корзинах с
продовольствием; в эти бумажки завертывали склянки с лекарствами, пока
передачи не были воспрещены из-за роста цен на продукты, вызванного блокадой
Севера. В книгах, которые она передавала для прочтения и последующего
возврата, некоторые слова незаметно подчеркивались.
Иногда, пока другие арестанты следили за сторожами и часовыми, ей
удавалось побеседовать со вновь прибывшими и за несколько минут получить
ценные сведения.
Лишь немногие офицеры и солдаты Юга серьезно беспокоили ее своими
подозрениями. Ее заботы о благополучии негров были настолько известны, что
рядовому южанину она казалась просто "чудачкой". Своими "чудачествами" она
поддерживала в окружающих убеждение, что фанатизм ее взглядов - безобидное
помешательство.
Нужно отметить, что ее мать, которую никто не считал безумной,
вероятно, подвергалась большей опасности, чем Бетги.
Жизнь обеих женщин не раз висела на волоске. Только непрерывные
поражения, наносившиеся в течение первых двух лет войны совершавшим грубые
промахи генералам северян, спасли Ван-Лью от насилия толпы, в которой
неудачи везде пробуждают яростный гнев.
В газетных статьях открыто клеймилось "позорное" поведение мисс Ван-Лыо
и ее матери. И несмотря на это громогласно и публично преъявленное
общественным мнением тяжкое обвинение, офицеры и влиятельные чиновники Юга
продолжали посещать гостиную Ван-Лью. Их послеобеденные беседы давали
обильную пищу Элизабет; она, как видно, научилась умению штабистов соединять
в одно целое разрозненные сведения или присоединять их к информации,
полученной из других источников.
Единственным официальным взысканием, которому подвергалась когда-либо
"безумная Бет", было лишение права посещать военную тюрьму. Когда это
случалось, она наряжалась в свое лучшее платье, брала зонтик и отправлялась
прямо к генералу Уиндеру - начальнику контрразведки южан - или в приемную
Джуда Бенджамина, военного министра южан.
Несколько минут хмурых взглядов и мягкого распекания, несколько женских
трогательных возгласов - и "безумная Бет" возвращалась домой с разрешением
посещать военную тюрьму, подписанным Уиндером, полномочия которого давали
ему право подписать ей смертный приговор.
В других случаях кринолин и зонтик являлись помехой, и тогда "безумная
Бет" переодевалась сельской ба!рачкой. Юбка, сшитая из цельного куска
материи, ситцевая кофточка, поношенные гамаши из оленьей кожи и огромный
коленкоровый чепец - гардероб работницы фермы - были найдены среди ее вещей
спустя целое поколение после битвы при Аппоматоксе (эта битва произошла 9
апреля 186 5 года. В ней войска южан, были разбиты и капитулировали. Битва
решила исход войны в пользу Севера) как единственное вещественное
напоминание о многочисленных ночных экспедициях.
Вильям Гилмор Беймер, которому мы обязаны исследованиями, приведшими ко
вторичному открытию жизни и деятельности Ван-Лью, прямо указывает, что ее
способ подхода к президенту Джефферсону Дэвису в момент, когда он "меньше
всего был начеку", свидетельствует, что она была "гениальная шпионка" и
руководительница шпионажа.
У нее была молодая негритянка-рабыня необычайного ума, которую она
отпустила на свободу за несколько лет до войны.
Она отправила эту девушку на Север и платила там за ее обучение; но
когда выявилась угроза войны, мисс Ван-Лью письмом просила Мэри Баусер
вернуться в Виргинию. Девушка немедленно приехала, после чего бывшая
владелица стала готовить ее к трудной миссии. Обучив Мэри Баусер, Элизабет
Ван-Лыо при помощи подложных рекомендаций, о которых мы можем только
догадываться, устроила ее на должность официантки в "Белый Дом" Юга, в дом
главы конфедератов.
О дальнейшем мы ничего не знаем, ибо ни один из живших когда-либо
мастеров шпионажа не охранял так рев-пиво тайны своих подчиненных, как это
делала Ван-Лыо. Что слышала Мэри, когда обслуживала президента Дэвиса и его
гостей, и что из услышанного она передавала Элизабет? Как удалось ей, не
будучи разоблаченной, передавать в салон Ван-Лыо то, что она узнала? И были
ли ее донесения настолько ценны, насколько этого можно было ожидать, судя по
ее местопребыванию? На все эти вопросы мы не имеем ответов.
Очевидно одно: никто так и не догадался о шпионской роли негритянки.
Мисс Ван-Лыо не переходила через линию фронта и не. рисковала своей
жизнью, попадая в окружение зорких врагов; она жила среди своих, в своем
доме в Ричмонде, ставшем столицей отколовшихся южных штатов, где ее знал
каждый и где ее общественное положение было для нее такой же защитой, как и
личина "безумной Бет".
Ее секретные донесения, зашифрованные личным кодом, часто были написаны
рукой кого-нибудь из ее слуг. Преданные негры никогда и не подумали бы
отказать в чем-либо "мисс Лизабет".
Успех налаженной ею системы связи в немалой степени обуславливался
кажущейся обыденностью действий ее чернокожих курьеров.
Вероятно, никто из них не сознавал вполне всей важности работы,
маскируемой выполнением обыкновенных хозяйственных поручений.
Раздобыв военные пропуска для своих слуг и рабочих, дававшие им право
беспрепятственно цикрулировать между ее домом в городе и фермой Ван-Лью,
находившейся в окрестностях Ричмонда, Элизабет поддерживала непрерывное
движение посыльных с корзинами между обеими шпионскими станциями: в каждую
корзину с яйцами вкладывалась, например, пустая яичная скорлупа со сложенной
тонкой бумажкой.
Разбитная молодая девушка, служившая швеей в доме Ван-Лыо, сновала взад
и вперед через линию фронта у Ричардсона, пронося шпионские донесения,
зашитые в образчики ткани или в платье. Чтобы продемонстрировать
эффективность своей системы, Элизабет Ван-Лью однажды после обеда нарвала в
своем саду букет цветов к утреннему завтраку генерала Гранта.
Однажды мать и дочь Ван-Лью были предупреждены, что в "Либби"
подготавливается побег. "Мы приспособили одну из наших гостиных, - писала
Элизабет в своем дневнике, - темными одеялами занавесили в ней окна, и в
этом помещении небольшой газовый рожок горел все время, днем и ночью, в
течение почти трех недель", для беглецов там были даже поставлены кровати.
Все это указывает на то, что дружественное отношение президента Дэвиса,
генерала Уиндера и других вожаков южан в известной мере препятствовало
проведению официального обыска в доме Ван-Лью и принятию эффективных мер
контршпионажа. Женщины, которые в Бельгии или в оккупированных немцами
департаментах Франции вздумали бы в 1914-1918 годах "занавесить свои окна
темными одеялами", должны были бы самое большее в течение 48 часов объяснить
немецкому фельдфебелю причины такого поступка!..
Упомянутая нами гостиная Ван-Лью, конечно, не была самым секретным
помещением в этом виргинском особняке. И биограф мисс Ван-Лыо полагает, что
ее ссылка на гостиную с занавешенными окнами и необычайным расходом газа
является вероятнее всего дымовой завесой, пущенной ею по причинам, известным
ей одной. Даже в бережно хранимом от посторонних глаз дневнике мисс Ван-Лыо
ни одним словом не намекает на существование подлинно секретной комнаты и не
упоминает о двери с пружиной в стене, за старинным комодом.
Секретная комната Ван-Лью представляла собой длинную, узкую камеру,
расположенную непосредственно позади того места, где скат .крыши начинался
от плоской кровли задней веранды. Чердак дома была квадратный, и между его
западной стеной и скатом крыши находилась комната, в которой во время войны
постоянно скрывался какой-нибудь агент или беглец-федералист.
Существование такого убежицща подозревалось все время, но ищейки
конфедератов не сумели его обнаружить. Маленькая девочка, племянница
Элизабет Ван-Лыо, обнаружила эту комнату весьма любопытным образом. Она
пробралась ночью на чердак, чтобы посмотреть, куда "тетя Бетти" отнесла
блюдо с обильной едой.
Загородив рукой свечку, мисс Ван-Лыо стояла перед "темным отверстием в
стене", из которого бледный мужчина в поношенном синем мундире, с нечесаными
волосами и бородой, протягивал руку за пищей.
Если бы не это воспоминание племянницы Элизабет Ван-Лью, опубликованное
после ее смерти, секретная комната осталась бы необнаруженной.
В доме этих бесстрашных сторонниц Севера имелась еще секретная ниша,
служившая "почтовым ящиком" для шпионских донесений. В библиотеке был
железный камин; на каждой стороне его решетки находилось по пилястру,
накрытому фигурой лежащего льва. Одна из этих фигур не была наглухо
приделана к основанию, и ее можно было поднять, как крышку коробки. Во
впадину под этом львом Элизабет "опускала, как в почтовый ящик", свои
военные донесения.
Прислуга, начиная стирать пыль с мебели, приближалась к камину,
украдкой вынимала донесение и через час относила его на ферму Ван-Лью, за
город. Мисс Ваи-Лыо не давала своим чернокожим курьерам устных секретных
поручений, и хотя она чувствовала себя в безопасности от подслушивания, эта
необычайная, несколько театральная манера передачи донесений,
предназначенных для командования федеральных армий, практиковалась
неизменно.
Разоблачить Ван-Лыо пытались много раз. Гостей, посещавших дом, просили
следить за нею. На нее и ее мать - женщину действительно слабого здоровья,
часто заболевавшую от волнений, - доносили. Говорили, что их нужно повесить,
дом их сжечь, что их нужно "избегать, как прокаженных".
Военным комендантом заключенных военнопленных был одно время некий
капитан Гибс. Каким-то образом Элизабет ухитрилась заполучить этого офицера
и его семью в свой дом в качестве постояльцев, и в течение всего времени их
проживания у Ван-Лыо Элизабет пользовалась этой "протекцией". Когда военное
министерство южан, чтобы укрепить свою кавалерию, стало обшаривать конюшни
Юга,
Элизабет спрятала свою последнюю лошадь в кабинете, а чтобы заглушить
стук копыт, обвязала их соломой.
В доме Ван-Лью встречались шпионы Юга со шпионами Севера, одновременно
жили начальник военной тюрьмы и контрабандная породистая лошадь, под стойло
которой был отведен кабинет ее хозяйки, служивший и Штабом секретной службы,
и центром продовольственной помощи военнопленным, и местом организации
побегов тех же военнопленных.
На стороне федералистов действовали еще Эмма Эдмонс и Полина Кашмэн,
два прославленных агента, рвение которых может быть сравнимо лишь со рвением
мисс Бойд или Элизабет Ван-Лью.
Эмма Эдмонс, уроженка Канады, была сестрой милосердия в Ныо-Брансуике и
шпионкой генерала Мак-Клеллана. Мисс Эдмонс никому не уступала в горячей
преданности делу борьбы против рабовладения. В битве у Хановер-Кортхауза она
села на коня и в качестве ординарца генерала Керни гарцевала под огнем
орудий.
Говорят, что одиннадцать раз тайно пробиралась через фронт как
секретный агент северян.
Курьезнейшим эпизодом всей этой войны был случай, когда Эмма Эдмонс в
Виргинии замаскировалась под негра. Неизбежным результатом этой маскировки
было то, что ее отправили на ночь в негритянские кварталы Йорктауна и в
числе других негров гнали работать на укреплениях.
В другом эпизоде она фигурировала в качестве часового, в третьем она
даже украла винтовку у конфедерата. Бесправие негров на Юге говорило против
маскировки "под негра", и Эмма, учтя свой неудачный опыт, в дальнейшем
выдавала себя за ирландку, торгующую вразнос яблоками.
Полина Кашмэн - "Белл Бойд" камберлендской армии - странствовала в
своей зоне, которую мародеры, дезертиры, перебежчики и участники
недисциплинированных партизанских отрядов делали далеко не безопасной. Она
попала в плен, и генерал Брэкстон Юрэгг, сам пользовавшийся услугами
многочисленных шпионов, приказал расстрелять ее. Поданная ею просьба о
помиловании не была переслана президенту Дэвису в Ричмонд. Спасла ее
"апелляция" совсем иного рода. Федералистский генерал Розенкранс наступал
так стремительно, нанося поражения войскам Юрэгга, что никто из южан не
рискнул замедлить свое отступление, чтобы расстрелять Полину Кашмэн; с
другой стороны, не было ни времени, ни лишних транспортных средств, чтобы
увезти ее с собой.
Так, находясь буквально на волосок от смерти, она была спасена
стремительным наступлением армии, которой она столь бесстрашно служила.
Элизабет Ван-Лыо была в числе тех федералистов Ричмонда, чья
настойчивость привела к злосчастному "рейду Дель-грена".
Действуя на основании донесений, полученных от нее, отца и сына
Филиппсов и других федералистских шпионов, работающих в Ричмонде,
командование федеральных армий отправило генерала Хью Джадсона Килпатрика,
более известного под именем Киля, вместе со столь же неустрашимым молодым
Ультриком Дальгреном, в кавалерийский рейд. Они приблизились к Ричмонду на
расстояние пяти миль, и рейд этот не удался только из-за предательства
проводника-негра, сбившего отряд "янки" с пути.
Дальгрен, сын видного федерального адмирала, был уже полковником, когда
ему еще не было 22 лет, и остался на действительной военной службе даже
после произведенной ему ампутации правой ноги ниже колена.
Во время упомянутого рейда он во главе сотни кавалеристов отделился от
главных сил и был убит вражеским патрулем.
Считая себя виновниками происшедшего, ричмондские шпионы приняли близко
к сердцу это трагическое событие и решили не допустить, чтобы труп Дальгрена
затерялся среди 10 000 могил на Оквудском кладбище. Учитвывая злобу и страх,
которое, вызывало у южан одно только имя Дальгрена, шпионы полагали, что
южане намерены оставить в безвестности могилу кавелерийского полковника. Они
вырыли труп Дальгрена из могилы, которую им указал некий негр; опознать тело
полковника было нетрудно по отсутствию ноги. Убедившись в том, что перед
ними действительно труп Дальгрена, они вторично похоронили его, но уже в
другом месте и в металлическом гробу.
Вопреки предположению шпионов, вожди южан хотели оказать ycnyiy
адмиралу Далырену и начали разыскивав труп его сына, но до конца войны так и
не смогли его обнаружить. Между тем Элизабет Ван-Лью через своих агентов
доставила адмиралу локон с головы молодого полковника.
В феврале 1865 года, недель за шесть до заключения мира, один из
секретных агентов федералистов привел с собой в Ричмонд, в качестве своего
помощника по добыванию информации, англичанина, выдававшего себя за поляка.
Годом раньше северяне извлекли много пользы из шпионской поездки в южные
штаты профессионального солдата, который, сражаясь в рядах федералистов, был
ранен под Гиттесбергом. Это был Ян Собесский, эмигрировавший из
Польши правнук Яна III, польского короля. С 4000 долларов, выданных ему
федеральными властями, Собесский, именовавший себя графом Калесским, поехал
в Мобил; он двинулся дальше на север, по пути осматривая лагеря, крепости
южан.
Он имел беседу с президентом Дэвисом, вице-президентом Стивенсом и
другими представителями правительства и даже был приглашен на фронт, к
генералу Ли. Когда Собесский через один из портов Мексиканского залива и
Гавану вернулся в Вашингтон, у него в кармане оставалось только 332 доллара,
а в оправдание затрат он привез ценную информацию.
Очевидно, северяне задумали повторить этот удачный опыт с человеком,
говорившим, что он прибыл из Англии, и назвавшим себя поляком. Однако он
немедленно но прибытии в Ричмонд выдал южанам своего проводника, федералиста
Бабкока и приверженца Севера, называвшего себя Уайтом, с которым он должен
был поселиться в одной квартире, а также всех лиц, оказавших ему и Бабкоку
помощь в пути.
Когда мисс Ван-Лыо узнала об этих арестах, ее охватил страх. Поляк,
однако, слишком торопился завоевать своим предательством расположение южан и
потому прозевал возможность разоблачить ее и других секретных работников.
Убедившись, что падение Ричмонда - вопрос дней, Ван-Лью просила Бена
Бутлера, с которым она поддерживала переписку, прислать ей в Ричмонд
федеральный флаг. И через фронт южан ей тайно переправили большй флаг,
пополнивший собой коллекцию разнообразных предметов, спрятанных в ее доме.
Когда в Ричмонде призошел взрыв пороховых складов и военная эвакуация города
была закончена, буйная толпа с факелами ринулась к особняку Ван-Лыо, готовая
осуществить непрекращавшиеся в течение четырех лет угрозы.
Элизабет Ван-Лью не растерялась, смело вышла навстречу толпе и, глядя в
лицо своим разъяренным соседям, сказала: - Я вас знаю, Том... и вас,
Билли... и вас... Генерал Грант будет здесь через час, и если вы причините
хоть малейший вред этому дому или кому-нибудь из проживающих в нем, то ваши
собственные дома запылают еще до обеда!
Это вразумило толпу, и последняя опасность насилия отпала. Вскоре
передовой отряд наступающей армии, в запыленных синих мундирах, ворвался в
столицу южан. Еще до его появления Элизабет Ван-Лью, еле мирившаяся с
необходимостью хранить в глубокой тайне свою верность Северу, первая подняла
над своим домом федеральный флаг, который олицетворял сдачу Ричмонда.
Последующие годы были для Элизабет Ван-Лью мрачными и безотрадными.
Президент Грант назначил ее почтмейстером Ричмонда; на службе ее вынуждены
были терпеть, но общество подвергло Ван-Лью остракизму (гонению), не
смягчавшемуся до самой ее смерти.
Элизабет Ван-Лыо не получила ни одного доллара за услуги, оказанные ею
армии федералистов; и ей не возместили ни цента тех денег, которые она так
щедро израсходовала из собственных средств для дела Соединенных Штатов. Мало
того, после ухода президента Гранта со своего поста, она была понижена в
должности. Ее сделали мелким чиновником министерства почт, а потом лишили и
этого скудного заработка.
Доживая свои последние годы в пищите, она существовала на пенсию,
назначенную ей друзьями и родственниками полковника Поля Ривера, которому
она когда-то помогла бежать из вражеского плена и предоставила убежище. И за
нею преданно ухаживали верные ей стареющие негры, знамя освобождения которых
она первая подняла в Ричмонде.

(Роуан Р. Очерки секретной службы М.,1946).