Керам К. Боги, гробницы и ученые

ОГЛАВЛЕНИЕ

КНИГА БАШЕН

Глава 24. КОЛЬДЕВЕЙ ПОД ПУЛЯМИ

В 1878 году молодой бостонский архитектор Френсис X. Бэкон - ему в то
время шел двадцать второй год - решил вместе со своим приятелем Кларком
отправиться в путешествие по Греции и Турции. Кларк работал в то время над
историей дорийской архитектуры, и Бэкон хотел ее проиллюстрировать. Кроме
небольшой субсидии, полученной от Общества архитекторов Бостона, у каждого
из них было по пятьсот долларов - все их сбережения.
"Пока мы добрались до Англии, - писал впоследствии Бэкон, - мы успели
истратить слишком много денег и поняли, что, если мы и дальше будем
путешествовать обычным путем, нам не удастся осуществить наши планы - денег
не хватит. Поэтому мы решили купить в Англии лодку, в которой мы могли бы и
жить, переплыть на ней через канал, подняться вверх по Рейну, спуститься по
Дунаю в Черное море, а затем пройти через Константинополь и Дарданеллы к
архипелагу, с тем чтобы посетить старые греческие поселения. Так мы и
сделали".
Три года спустя эти на редкость предприимчивые археологи отправились в
свое второе путешествие - на этот раз, однако, вместе с группой сотрудников
- на раскопки Ассоса (южный берег Троады). Молодые ученые не были лишены
чувства юмора. "4 апреля 1881 года, - пишет Бэкон, - мы, вдоволь
наторговавшись, приобрели за восемь фунтов лодку - такую, какие ходят в
Смирнской гавани, и, оставив на набережной кучку жадных до бакшиша людей,
отправились, привязав лодку к пароходу, в Митилену". Сильный норд-ост
задержал их. "Решив как-то использовать это время, мы принялись чистить и
красить нашу лодку, а затем стали придумывать ей имя и даже поспорили из-за
этого. Поскольку мы никак не могли прийти к соглашению относительно того,
какому из классических имен отдать предпочтение - скажем, "Ариону" или
"Сафо", - мы окрестили ее "Мечитра", что значит "Свежий сыр"!
1 апреля к этим веселым и бодрым парням присоединился третий, который
как нельзя лучше подходил к их компании. Это был немец Роберт Кольдевей.
Двадцать лет спустя он стал одним из самых выдающихся археологов нашего
столетия, а тогда ему было всего лишь двадцать семь лет. 27 апреля 1882 года
Бэкон писал о нем: "Кольдевей чрезвычайно выигрывает при близком знакомстве,
он именно тот человек, который подходит мне и Кларку". Такова первая
характеристика, которую дали Кольдевею его коллеги-археологи, а так как она
была дана человеком, проплывшим через всю Европу в Средиземное море на
небольшом суденышке и назвавшим свою лодку "Свежим сыром" (что не мешало ему
быть серьезным ученым), мы и привели ее здесь. На этом, однако, мы можем
оставить и Кларка и Бэкона, ибо в списках археологов они стоят далеко позади
того человека, которого они некогда приняли в свою компанию.
Роберт Кольдевей родился в 1855 году в Бланкенбурге, в Германии. Он
учился в Берлине, Мюнхене и Вене, изучая там архитектуру, археологию и
историю искусства. До тридцати лет он успел принять участие в раскопках в
Ассосе и на острове Лесбос. В 1887 году он занимался раскопками в Вавилонии
- в Сюргуле и Эль-Хиббе, позднее - в Сирии, в Южной Италии и на Сицилии, а в
1894 году - снова в Сирии.
С сорока до сорока трех лет он был преподавателем в архитектурном
училище в Герлитце; годы эти были для него мало плодотворными. В 1898 году,
в возрасте сорока трех лет, он приступил к раскопкам Вавилона.
Кольдевей был необычным человеком, а по сравнению с коллегами по
профессии - и необычным ученым. Любовь к археологии, к науке, которая
выглядит в публикациях специалистов весьма скучной, не мешала ему наблюдать
людей, изучать страну, все видеть, все подмечать, на все реагировать, не
могла она в нем заглушить и бьющего через край юмора.
Перу археолога Кольдевея принадлежит множество стихотворений, полных
веселых, озорных рифм и занятных афоризмов весьма легкомысленного толка. В
возрасте пятидесяти шести лет, будучи уже давно профессором, он, не
задумываясь, опубликовал следующий новогодний стишок:
Кто судьбу свою предскажет?
Что сулит грядущий день?
Перед сном совсем не в тяжесть
Рюмка тминной иль коктейль.
Его письма не только способны заставить насторожиться сугубо серьезного
ученого, они могут даже показаться недостойными такого человека, каким был
Кольдевей.
Вот что он писал во время одного из своих путешествий по Италии: "Кроме
раскопок, в данное время в Селинунте - ничего нового. Но были времена, когда
здесь, как говорится, чертям тошно было. И можно себе легко представить
почему: вся волнистая равнина, насколько ее можно охватить глазом, покрыта
садами, огородами, виноградниками, и все это принадлежало грекам Селинунта,
которые на протяжении нескольких столетий преспокойно и очень разумно всем
этим пользовались. Это продолжалось примерно до 409 года, когда из-за ссоры
с сегестанцами сюда пожаловали карфагенские варвары, и Ганнибал Гизгон
направил свои стенобитные орудия против крепостных ворот испуганных
селинунтийцев, что было с его стороны довольно низко, особенно если учесть,
что незадолго до этого селинунтийцы оказали помощь карфагенянам. Ганнибал
благополучно проломил обветшавшие крепостные стены, и после девятидневного
сражения, в котором деятельное участие приняли и местные дамы, на улицах
города остались лежать 16 000 убитых. А карфагенские варвары, разрушая и
грабя все, что попадалось им на глаза, бродили по всему городу, по всем его
священным и светским местам, украсив свои пояса отрубленными руками и
прочими не менее ужасными атрибутами. После этого Селинунт уже не смог
оправиться: именно поэтому ныне по всем его улицам бегает так много
кроликов, и мы нет-нет, да и получаем стараниями господина Жиофре
одного-другого из них на ужин - они вполне успевают зажариться к тому
времени, когда мы, омыв свои измученные наукой телеса в пенящемся прибое
всегда неспокойного моря, возвращаемся в свои пенаты".
Из "страны опер и теноров" он писал: "Люди здесь обладают голосами, это
несомненно. И человек, которому трудно взять верхнее "до", считается здесь
калекой". Все это не мешает ему буквально в следующей строке перейти к
серьезным размышлениям об особенностях конструкции храмов V века до н. э., -
впрочем, только до тех пор, пока в поле его зрения не попадают итальянские
жандармы, наблюдение за которыми доставляет ему живейшее удовольствие: "В
своих фраках с пышными галунами, в гордых треуголках, верхом на лошади они
похожи на адмиралов, посаженных на коней; так они едут по пустым улицам,
блюдя порядок".
В древнем Акраганте он, к своему удовольствию, обнаружил античную
канализацию (несколько позднее его осеняет идея написать книгу о развитии
канализации).
"Это сооружение воздвиг старый Феакс, и в его честь все подобные
сооружения стали называть феаками. Техник здесь с незапамятных времен играл
незаурядную роль. Первый тиран Акраганта, грозный Фаларис, был по призванию
архитектором и строителем, а когда он завершал сооружение какого-либо храма,
он обносил его стеной, ставил "фаларийского быка" и приносил страшные
человеческие жертвы, говоря при этом: "Я - Фаларис, тиран Акраганта". Это
было примерно в 550 году до н. э.".
Храм в Химере* вдохновил его на следующее письмо: "Но что стало с
могущественной Химерой? Внизу, вплотную к железной дороге, стоят жалкие
остатки великолепного храма, и пара его колонн украшает вполне современное
стойло, вы не ошиблись, именно стойло, где коровы трутся о каннелюры и
вообще ведут себя совершенно неподобающим образом - совсем не так, как
полагалось бы себя вести в древнем храме. Единственное, что остается при
виде такого зрелища - пожалеть храм и позавидовать коровам: ну, скажите по
совести, чего бы не дал какой-нибудь немецкий археолог, чтобы переночевать в
древнем храме?" (* Химера - древний город на северном побережье Сицилии;
основан греками середине VII в. до н. э.)
Дороги в Италии были в то время еще небезопасны, однако Кольдевей
чувствует себя разочарованным: "Надежда встретить разбойников, еще десять
лет назад вполне реальная, свелась теперь к минимуму. Одного из них, на вид
чрезвычайно опасного, мы как-то видели на шоссе, что проходит возле храмов.
Он стоял, широко расставив ноги, глаза на его бронзовом лице блестели, а его
калабрийская шапочка и вообще все его одеяние являло собой такое буйство
красок, какое мне до того приходилось видеть лишь в спектре двууглекислого
натрия. На наше счастье, близ дороги был винный погребок, и мы быстренько
туда заскочили, но он последовал за нами, и, когда мы затеяли невинный
разговор с хозяйкой и ее длинными, чрезвычайно выразительными серьгами о
том, который теперь час, он вмешался и сказал с неистребимым австрийским
акцентом: "Без четверти пять". Оказалось, что он из Венеции, долгое время
работал в Австрии и Баварии и вовсе не разбойник".
2 октября 1897 года Роберт Кольдевей "под страшным секретом" сообщает
одному из своих приятелей о готовящихся раскопках в Вавилоне. Дело
продвигалось медленно. 2 августа 1898 года он пишет тому же приятелю о
совещании у Рихарда Шене, генерального директора Берлинского музея, и
восклицает: "Вавилон будет раскопан!!", а после двух восклицательных знаков
продолжает: "Я тружусь сейчас над составлением инструкции для экспедиции.
Предприятие пока рассчитано на один год. Я требовал в докладе ассигнований
500 000 марок в расчете на пять лет работы, причем в первый год - 140 000
марок". 21 сентября он сообщал: "Я - начальник экспедиции с окладом 600
марок в месяц... От радости, что называется, ног под собой не чую... Если бы
мне кто-нибудь шестнадцать лет назад сказал, что я буду раскапывать Вавилон,
я бы счел его сумасшедшим".
Как показало будущее, выбор был сделан удачно: Кольдевей был именно тем
человеком, которому эта задача оказалась по плечу. Когда ему было тридцать
восемь лет, он писал в одном из своих писем: "Во мне постоянно словно сидит
кто-то, кто мне говорит: "Так, Кольдевей, теперь ты можешь делать только то
или только это", - и тогда все остальное перестает для меня существовать".
Так поступал он всегда - и тогда, когда вокруг свистели пули разбойников, в
существовании которых он сомневался, и тогда, когда он обнаружил сады
Семирамиды и раскопал Э-темен-анки - Вавилонскую башню.
"Англичане во время своих раскопок в Вавилоне и Ассирии рыли в основном
шахты и туннели, некоторые из таких шахт сохранились до сих пор; пройти
через них можно, но в большинстве случаев это связано с трудностями и
неприятностями. Обычно я, прежде чем войти, стреляю, чтобы выгнать
гнездящуюся там живность, в особенности сов, гиен, которые порой до того
обалдевают, что со страху даже не знают, что предпринять - кидаться на людей
или бежать".
Письма Кольдевея пестрят подобного рода заметками. Это всего лишь
беглые замечания, но они, так же как только что приведенные нами отрывки из
писем, помогают наглядно представить себе те препятствия и затруднения, с
которыми археологам приходится сталкиваться на каждом шагу, но о которых не
принято говорить в монографиях. В научных публикациях, в ученых трактатах,
где подводятся итоги большой, нередко многолетней научной работы, в
большинстве случаев обо всем этом ничего не сообщается: ни о климате, часто
доставляющем немало неприятностей, ни о болезнях, ни об ограниченности
местных властей или плохой охране, ни о всякого рода сброде, невесть откуда
слетающемся к месту раскопок, ни о многих и многих других препятствиях,
которые приходится преодолевать исследователям. А в письмах Кольдевея все
это есть.
В них можно найти немало упоминаний о грабителях из племени шаммаров, о
том, что дороги небезопасны. Из-за того, что дороги небезопасны, сюда нельзя
доставить тростниковые маты, сахар, лампы, - владельцы караванов заламывают
дикие цены. Его сотрудникам приходится ездить с вооруженным эскортом; но и
здесь Кольдевей не теряет чувства юмора: "Позавчера к нам пожаловали люди
Бени Хедшейма, чтобы потребовать, правда, несколько шумно, украденных у них
овец. Вчера наши парни взяли реванш. Примерно двести человек во главе с
шейхами Мухаммедом, Абудом и Мизелем - кроме них впереди ехали еще человек
двадцать - отправились в район Черчера. Там дело дошло до обычной потасовки,
закончившейся стрельбой. Противная сторона потеряла одного убитого и одну
винтовку. Что касается наших, то один из рабочих был ранен в живот,
нескольким разбили головы, одному из стражников с типично арабским именем
Дейбель - ему непременно нужно было принять во всем этом участие -
прострелили бедро; Дейбель уложил на месте своего противника и захватил его
ружье. Таким образом, потери примерно одинаковы - здесь два раненых, там
один убитый и одна потерянная винтовка. Вечером Дейбель, маленький
приветливый человечек в не слишком чистой рубашке, налепив на рану добрый
кусок пластыря - тесто, в которое входит мука, масло и соль, восседал в
самом лучшем расположении духа в сторожке, окруженный почитателями, которые
восхваляли до небес его львиную храбрость, и врал как сивый мерин".
Пришлось Кольдевею и самому побывать под огнем. "Для сынов пустыни
ружья - своего рода хлопушки, а стрельба - удовольствие, в котором они
никогда себе не отказывают". Возвращаясь с очередных раскопок, на сей раз в
Фаре, он ехал прохладной ночью назад в Вавилон.
"На расстоянии примерно двух часов пути после Мурадии нас обстреляли из
деревушки, расположенной справа от дороги. Простодушные жители приняли нас,
очевидно, за монтефикских арабов, собравшихся в грабительский поход, а в
таких случаях не принято долго рассуждать. Чтобы убедить их, что они
ошиблись, мы медленно продолжали наш путь навстречу выстрелам до тех пор,
пока дробинки не запрыгали по нашим седлам, а свист пуль не перешел на столь
характерные для близкого и прицельного выстрела пронзительные, но
обрывающиеся тона.
Оба солдата из нашего эскорта не переставали кричать "аскер, аскер!",
то есть "солдаты", чтобы дать понять, что мы не злоумышленники. Но их крики
не были слышны из-за стрельбы, воинственных криков арабов, а также воплей и
трелей их жен, которые таким способом подбадривали свою худшую половину.
Арабы растянулись в темноте в длинную разомкнутую цепь не далее чем в
сотне метров от нас. Вспыхивавшие беспрестанно огоньки выстрелов делали не
слишком темную ночь более темной, чем она была на самом деле. Наш помощник
повара Абдулла, направлявшийся в Хиллех для того, чтобы там отдохнуть,
спрятался за вьючной лошадью и, вытянув руку с зажатой в ней полой пальто,
кричал:
"Дорогой Аллах!", чем развеселил всех остальных - его еще долго
поддразнивали на протяжении оставшегося пути.
Наконец арабы опомнились, прекратили стрельбу и подбежали к нам. Около
двухсот полунагих темно-коричневых парней с ружьями плясали, как дикари,
вокруг нас и мирно давали себя ругать; "Совы вы, шакалы настоящие! Разве вы
не видите, что здесь солдаты и бек Фары и постдаши? Что за наглость
поднимать такую стрельбу, словно вся пустыня принадлежит вам одним!"
"Долго ли здесь до греха! - восклицает Кольдевей и добавляет: -
Подобные вещи - настоящий бич здешних мест".