Керам К. Боги, гробницы и ученые

ОГЛАВЛЕНИЕ

КНИГА БАШЕН

Глава 23. ДЖОРДЖ СМИТ ИЩЕТ ИГОЛКУ В СТОГЕ СЕНА

Результаты раскопок Лэйярда на холме Нимруд были не просто
значительными: они превзошли все ожидания и затмили успех Ботта в Хорсабаде.
Казалось бы, после такого успеха он должен был поостеречься подвергать риску
свою репутацию ученого и не предпринимать эксперимента, который как будто
вряд ли мог завершиться удачей. Тем не менее среди множества холмов Лэйярд
выбрал в качестве объекта для дальнейших раскопок именно куюнджикский холм -
тот самый, который на протяжении целого года безуспешно раскапывал Ботта.
Это лишь на первый взгляд абсурдное решение свидетельствует о том, что
Лэйярд был не просто удачливым археологом, рожденным под счастливой звездой:
он извлек некоторые уроки из своих предыдущих раскопок, научившись, в
частности, разбираться в характере местности и использовать самые
незначительные данные для важных обобщений.
С ним произошло то же, что случилось в свое время со Шлиманом: когда
этот бывший коммерсант, миллионер, принялся после открытия Трои за раскопки
в Микенах, весь мир был уверен, что его первый успех был чистой
случайностью, и что большая удача невозможна.
Теперь, так же как и во времена Шлимана, всем скептикам пришлось
убедиться в своей ошибке, ибо только на этот раз Лэйярду удалось
по-настоящему заглянуть в глубины прошлого, только теперь были сделаны
находки, благодаря которым давно исчезнувшая цивилизация предстала во всем
своем многообразии и богатстве.
Осенью 1849 года Лэйярд приступил к раскопкам на куюнджикском холме,
расположенном напротив Мосула, на другом берегу Тигра, и обнаружил один из
самых замечательных дворцов Ниневии.
Проделав вертикальный ход в холме, он наткнулся примерно на глубине
двадцати метров на слой кирпичей. Тогда он начал вести под землей
горизонтальные ходы по всем направлениям и вскоре обнаружил зал, а затем и
дворцовые ворота с крылатыми изваяниями по бокам. За четыре недели работы он
открыл девять комнат; как выяснилось впоследствии, это были остатки дворца
кровавого деспота Синаххериба (704-681 годы до н. э.) - одного из самых
могущественных правителей ассирийской империи. Одни за другими появлялись на
свет божий рисунки, рельефы, великолепные изразцовые стены, мозаика, белые
барельефы на бирюзовом фоне; все это было выдержано в холодных, мрачноватых
тонах - преимущественно черном, желтом и темно-лиловом. Рельефы и скульптуры
отличались удивительной выразительностью и по натуралистичности деталей
оставляли далеко позади все аналогичные находки на холме Нимруд.
В Куюнджике был, между прочим, найден знаменитый рельеф, относящийся,
вероятно, ко временам Ашшурбанапала, с изображением смертельно раненной
львицы. В ее тело вонзились стрелы, у нее перебит позвоночник, но, волоча
парализованные задние лапы, она в последнем усилии приподняла верхнюю часть
туловища и, вытянув морду, застыла в предсмертном рывке. Этот рельеф по
глубине экспрессии и проникновенности можно смело поставить рядом с лучшими
произведениями мирового искусства.
Времена, когда все наши знания об этом страшном и в то же время
великолепном и огромном городе ограничивались лишь беглыми сведениями,
которые можно было найти в книгах пророков, миновали. Заступ Лэйярда явил
этот город свету.
Своим именем город обязан Нин - великой богине Двуречья. Он возник в
древнейшие времена: уже законодатель Хаммурапи примерно в 1930 года до н. э.
упоминает о храме Иштар, вокруг которого был расположен этот древнейший
город. Но когда Ашшур и Кальха были уже резиденциями царя, Ниневия все еще
продолжала оставаться провинциальным городом. Ее возвышение связано с именем
Синаххериба. В пику Ашшуру - резиденции своего отца, Синаххериб сделал
Ниневию столицей государства, включавшего в свои границы все Двуречье: на
западе вплоть до Сирии и Палестины, а на востоке - до владений диких горных
народов, которые не удавалось покорить хоть на сколько-нибудь
продолжительный срок.
При Ашшурбанапале Ниневия достигла своего расцвета; она стала городом,
в котором "купцов было больше, чем звезд на небе", политическим и
хозяйственным центром, а также центром культуры, науки и искусства -
настоящим Римом эпохи цезарей. Однако уже при сыне Ашшурбанапала -
Синшаришкуне, который царствовал всего семь лет, у стен Ниневии появился
Киаксар, царь мидийский, со своей армией, усиленной за счет персов и
вавилонян. Он осадил Ниневию, взял ее штурмом и сравнял с землей ее дворцы и
стены, оставив после себя одни лишь руины.
Это произошло в 612 году до н. э. Таким образом, Ниневия была столицей
Ассирии и царской резиденцией всего около девяноста лет. Чем же были
наполнены эти годы, если имя Ниневии не только не было забыто, но на
протяжении последующих двадцати пяти веков оставалось символом величия и
падения, сибаритства и высокой цивилизации, ужасных злодеяний и
справедливого возмездия?
Сегодня благодаря совместной успешной работе археологов и дешифровщиков
клинописи мы так хорошо осведомлены о жизни и деяниях обоих правителей
Ниневии - Синаххериба и Ашшурбанапала, а также о жизни их предшественников и
преемников, что в состоянии дать на это ответ: Ниневия не была забыта
главным образом потому, что с именем ее связаны убийства, грабежи,
угнетение, насилие над слабыми, войны и всякие ужасы, кровавая смена
правителей, которые держались на троне лишь силой террора и которым почти
никогда не удавалось умереть своей смертью, - впрочем, их место занимали еще
худшие тираны.
Синаххериб был первым полусумасшедшим цезарем на троне этого города,
ставшего центром цивилизации, так же как впоследствии Нерон был первым
цезарем Рима. Да Ниневия и была ассирийским Римом, могущественнейшим
городом, столицей мировой державы, городом гигантских дворцов, гигантских
площадей, гигантских улиц, городом новой, неслыханной дотоле техники. Это
был город, где власть принадлежала узкой прослойке господ независимо от
того, на чем они основывали свое право господства: на праве крови или
происхождения, расовом превосходстве, деньгах, насилии или же на изощренной
комбинации всех этих "достоинств". И в то же время это был город бесправия
серой массы - тех, кого не спрашивают, а наказывают, - рабов, обязанных
работать и лишенных всяких прав. Не раз их пытались с помощью красивых слов
прельстить иллюзией свободы; они должны были работать, как говорили, для
того, чтобы другие могли воевать. Эта вечно мятущаяся между восстанием и
добровольным рабством (такие приливы и отливы наблюдались каждые двадцать
лет), слепо верящая своим правителям масса была готова на любые жертвы; как
на убой собирали людей из самых разных городов страны, городов,
поклонявшихся разным богам, а нередко гнали и из других стран.
Вот каким городом была Ниневия. Ее дворцы, отражавшиеся в Тигре, были
видны издалека. Она была окружена бастионом и большой стеной. Про стену
говорили: "Та, которая своим ужасным сиянием отбрасывает врагов"; она
возвышалась на фундаменте из четырех плит, стоявших по ее углам. В ширину
эта стена имела сорок кирпичей (десять метров), а в высоту - сто кирпичей
(двадцать четыре метра); в ней было проделано пятнадцать ворот. Вокруг стены
был ров шириной сорок два метра; около Садовых ворот через него был
перекинут каменный мост - настоящее чудо архитектуры того времени.
В западной части города был расположен дворец, "равного которому нет на
свете", роскошный дом Синаххериба. Старые постройки, мешавшие строительству,
он приказал срыть.
Строительная горячка, обуревавшая Синаххериба, с особой силой сказалась
при постройке в Ашшуре помещения для празднеств в честь бога Ашшура. Вокруг
храма на площади в 16 000 квадратных метров в скалах были пробиты огромные
ямы, соединенные между собой подземными каналами. Ямы были наполнены землей:
царь хотел видеть на этом месте сад!
Свое царствование Синаххериб начал с улучшения своей родословной:
отказавшись от собственного отца Саргона, он объявил себя прямым потомком
царей, правивших еще до потопа, - полубогов Адапы и Гильгамеша.
"Синаххериб был во всех отношениях натурой необыкновенной. Он был
чрезвычайно одаренным, способным человеком, увлекался спортом, искусством,
наукой и в особенности техникой; но все эти достоинства сводил на нет его
бешеный, неукротимый нрав: своенравный, вспыльчивый Синаххериб не соразмерял
цель и средства и шел напролом к поставленной цели. Именно поэтому он
представлял собой полную противоположность хорошему государственному
деятелю" (Мейснер).
Его правление ознаменовано войнами. Он воевал в Вавилонии, сражался
против галлеев и касситов, в 701 году выступил в поход против Тигра, Силона,
Аскалона и Экрона, он вел войну против Езекия из Иуды, советником которого
был пророк Исайя. Он хвастался, что уничтожил в иудейской стране 46
крепостей и бесчисленное множество деревень. Но под Иерусалимом ему пришлось
пережить свое Ватерлоо. Исайя предсказал: "Не войдет он в этот город, и не
бросит туда стрелы, и не приступит к нему со щитом, и не насыплет против
него вала". "И вышел ангел Господень и поразил в стане Ассирийском сто
восемьдесят пять тысяч человек. И встали поутру, и вот все тела мертвые".
Сегодня мы знаем, что войско Синаххериба уничтожила тропическая лихорадка.
Он предпринял "военные прогулки" в Армению. Он вновь и вновь вел войны
против Вавилонии, которая не хотела покоряться его сатрапам. С флотом
спустился он к берегам Персидского залива и, словно саранча, обрушился со
своим войском на Персию. Его сообщения о собственных деяниях чрезвычайно
пышны и крайне недостоверны.
Однако все мыслимые границы безудержного самовластия Синаххериб
перешагнул в 689 году: он принял решение стереть с лица земли вновь не
покорившийся ему Вавилон и сделал это со всей основательностью. Чуть ли не
все жители были перебиты: улицы были буквально завалены трупами, дома
разрушены, храм Эсагила и его башня обрушены в канал Арахту, соединявший
Евфрат с Тигром. В довершение всего в город были спущены воды Евфрата; они
затопили улицы, площади и остатки домов. Но всего этого Синаххерибу было
мало. Уничтожив город физически, он пожелал проделать это же символически,
по его приказу на корабли была погружена вавилонская земля, затем ее отвезли
в Дильмун и там развеяли по воздуху.
Покончив с войнами, он занялся внутриполитическими вопросами. Из любви
к фаворитке Накии он назначил своим преемником Асархаддона, одного из своих
младших сыновей, и заставил оракула одобрить это решение. Затем он собрал
своего рода вече, на котором присутствовали старшие братья Асархаддона, а
также ассирийские чиновники и представители народа, и спросил их, согласны
ли они с назначением Асархаддона наследником престола. Все ответили
утвердительно. Это не помешало, однако, его старшим сыновьям, действуя по
традиции, напасть на отца, когда тот молился своим богам в одном из храмов
Ниневии, и умертвить его. Это произошло в конце 681 года до н. э. Таков был
конец Синаххериба.
Все это только часть той кровавой истории, которую Лэйярд открыл с
помощью заступа. Другую ее часть он восстановил позднее, когда ему
посчастливилось найти в двух помещениях, которые, насколько можно было
судить, представляли собой позднейшую пристройку к дворцу Синаххериба,
большую библиотеку.
Мы не оговорились, и даже в сравнении с нашими современными
библиотеками это не преувеличение. Книгохранилище, найденное Лэйярдом,
насчитывало тридцать тысяч томов, вернее, тридцать тысяч глиняных табличек!
Ашшурбанапал (668-626 годы до н. э.), который был обязан троном своей
бабке, фаворитке Синаххериба Накии, был по характеру полной
противоположностью Синаххерибу. Его надписи, составленные нередко в не менее
высокопарных тонах, чем надписи его предшественников, свидетельствуют о
склонности и стремлении к миру, благополучию и покою. Это, однако, не
означает, что он не вел войн. Его братья (один из них, верховный жрец
лунного божества, носил на редкость длинное имя -
Ашшур-этель-шаме-у-ерсити-убаллитсу), в частности Шамашшумукин, который был
царем Вавилона, доставили ему немало хлопот. Ашшурбанапал разрушил царство
эламитов и завоевал отстроенный его непосредственным предшественником
Асархаддоном Вавилон, но не разрушил его, как Синаххериб, а отнесся к нему
милосердно.
Кстати говоря, во время осады Вавилона, которая длилась два года, в
городе пышным цветом расцвел так называемый черный рынок, та самая
спекуляция из-под полы, в которой Западная Европа, пережившая ее две с
половиной тысячи лет спустя, после мировых войн, склонна видеть вполне
современное, якобы впервые возникшее явление и верное свидетельство
неблагополучия экономики. Так, например, сила зерна (сила - мера, равная
двум с половиной литрам) стоила теперь сикль серебра (один сикль содержал
8,4 грамма серебра); в мирное же время за эту цену можно было купить в
шестьдесят раз больше зерна.
Некий поэт, прославляя Ашшурбанапала, говорит (о Синаххерибе этого
нельзя было сказать):
Покоились (при нем) оружие мятежных врагов,
Колесничие распрягли свои упряжки,
Острые пики и копья их лежали без дела,
И отпустили тетиву у луков;
И тем, кто с помощью силы
Пытался решить спор или вести борьбу с противником,
Не давали бесчинствовать.
Ни в городе, ни в доме
Никто не пускал в ход силу, "чтобы присвоить
Имущество товарища,
И на территории всей страны
Никто никому не причинял ущерба.
Одинокий путник мог спокойно
Совершать свой путь на самых дальних дорогах,
Не было разбойников с их кровавыми деяниями,
И никто не совершал никаких насилий.
Вся земля была мирным домом,
И чисты, как масло, были все четыре страны света.
Однако вечной своей славой Ашшурбанапал обязан не мирному покою, а
основанию библиотеки, которая была предназначена для его, личного
пользования. Находка этих табличек была последним триумфом
Лэйярда-археолога. Уступая свое место другим, он возвратился после этого в
Англию и целиком посвятил себя политике.
Найденная им библиотека оказалась своего рода ключом ко всей
ассиро-вавилонской культуре. Она была составлена систематически; часть
таблиц царь получил из частных собраний, большая же часть является копиями,
которые царь повелел изготовить во всех провинциях своей страны. Посылая
своего чиновника Шадану в Вавилон, он снабдил его следующей инструкцией: "В
тот день, когда ты получишь это письмо, возьми с собой Шуму, брата его
Бель-этира, Алла и художников из Борсиппы, которые тебе известны, и собери
все таблички, хранящиеся в их домах и в храме Эзида". И заканчивает письмо
следующими словами: "Драгоценные таблички, копий которых нет в Ассирии,
найдите и доставьте мне. Я написал главному жрецу и губернатору Борсиппы,
что ты, Шадану, будешь хранить эти таблички в своем складе, и просил, чтобы
никто не отказывался предоставлять их тебе. Если вы узнаете, что та или иная
табличка или ритуальный текст подходят для дворца, сыщите, возьмите и
пришлите сюда".
Кроме того, у него работали ученые и целая группа мастеров-писцов.
Таким путем Ашшурбанапалу удалось создать библиотеку, в которой была
представлена вся наука, все знания того времени, но, поскольку в ту эпоху
наука была тесно переплетена с магией, верой во всякого рода чудеса и
волшебство, большая часть библиотеки заполнена различными заговорными и
ритуальными текстами. Впрочем, в библиотеке имелось довольно много
медицинских текстов, хотя и написанных опять-таки с изрядным уклоном в
магию, а также табличек, содержащих сведения из области философии,
астрономии, математики, филологии. (Именно здесь, в недрах холма Куюнджик,
нашел Лэйярд те школьные таблички, которые оказали такую неоценимую помощь
при дешифровке клинописи "III класса".)
Наконец, в библиотеке были собраны царские указы, исторические заметки,
дворцовые записи, носящие политический характер, и даже литературные
памятники - эпико-мифические рассказы, песни и гимны. А под всем этим
хранились глиняные таблички, на которых было нанесено самое выдающееся
произведение литературы месопотамского мира, один из величайших эпосов
мировой литературы - сказание о великом и грозном Гильгамеше, который был
"на две трети бог, на одну - человек".
Однако эти таблички нашел уже не Лэйярд, а человек, который незадолго
до этого был освобожден одной экспедицией из мучительного двухлетнего плена
в Абиссинии. Если бы Лэйярд открыл еще и эти таблички, он бы переполнил чашу
своей славы, ибо сказание о Гильгамеше было интересно не только с точки
зрения литературы: в нем содержался рассказ, проливавший свет на наше
древнейшее прошлое, рассказ, который и поныне еще изучают школьники всей
Европы, хотя до находки на холме Куюнджик никто даже не подозревал об
истинном происхождении этой истории.
Ормузд Рассам был помощником Лэйярда. Когда Лэйярд начал свою
министерскую карьеру, Рассам по поручению Британского музея стал его
преемником.
Рассам был халдеем-христианином. Он родился в 1826 году в Мосуле, в
1847 году начал учиться в Оксфорде, в 1854 году стал переводчиком
английского министра-резидента в Адене, а вскоре - ему в то время едва
минуло тридцать лет - помощником резидента. В 1864 году он отправился вместе
с посольством к абиссинскому царю Федору. Федор посадил его за решетку. Два
года провел Ормузд Рассам в абиссинской тюрьме, прежде чем его освободила
экспедиция Напира. Некоторое время спустя он приступил к своим раскопкам в
Ниневии.
Успехи Рассама были ничуть не меньшими, чем успехи Лэйярда, но у него
не было тех преимуществ, которые создали славу его предшественнику: он не
был первым и, следовательно, не мог рассчитывать, что его открытия вызовут
сенсацию. Кроме того, он не обладал ловкостью Лэйярда, который умел красочно
рассказать о своих открытиях, придать своим выводам безукоризненную
формулировку и, рассмотрев проблему в различных, подчас довольно смелых,
аспектах представить все это на суд широкой публики и специалистов.
Можно себе представить, как подал бы Лэйярд новость о том, что ему
удалось обнаружить под холмом Нимруд, который, казалось, уже давно
переворошили до основания, еще один храм длиной пятьдесят и шириной тридцать
метров. Какими красками он расцветил бы рассказ о мятеже рабочих, который
Рассам подавил железной рукой, когда раскопал в четырнадцати километрах от
Нимруда, возле Балавата, не только храм Ашшурнасирапала, но и остатки
расположенного террасами города и среди бесчисленного множества самых
различных находок обнаружил бронзовые ворота высотой около семи метров -
первое и единственное в то время доказательство существования во дворцах
Двуречья дверей и ворот. И наконец, как рассказал бы он о находке эпоса о
Гильгамеше, даже если бы не смог, так же как и Ормузд Рассам, оценить его в
то время по достоинству.
Ведь по-настоящему это произведение, приоткрывающее завесу над давно
исчезнувшим прошлым, оценили лишь в последующие годы. Сегодня, правда,
упоминание о нем можно встретить на первых же страницах любого учебника
мировой литературы, однако современные авторы не слишком затрудняют себя:
они ограничиваются тем, что цитируют десять строк, дают общую литературную
оценку эпоса и указывают, что он лег в основу всех последующих эпических
произведений. Их меньше всего интересует содержание поэмы, а между тем оно
действительно восходит к истокам человеческого рода, непосредственно к
библейскому прародителю. Обнаружить эти истоки было суждено человеку,
который скончался через четыре года после своего открытия и чья заурядная
фамилия совершенно несправедливо упоминается в истории археологии лишь в
сносках и примечаниях.
Этого человека звали Джордж Смит; он тоже не был
специалистом-археологом - он был гравером. Родился Смит 26 марта 1840 года в
Челси, близ Лондона. С удивительным рвением этот самоучка изучал по вечерам
в своей каморке первые публикации ассирийских документов и двадцати шести
лет от роду опубликовал несколько небольших статей о некоторых еще в ту пору
вызывавших различные толкования клинописных знаках. Эти статьи обратили на
себя внимание ученого мира. Через два года он стал ассистентом
египетско-ассирийского отделения Британского музея в Лондоне. Он умер рано,
тридцати шести лет, оставив нам добрую дюжину своих трудов и прославив свое
имя рядом выдающихся открытий.
В течение 1872 года этот бывший гравер целыми днями просиживал над
расшифровкой и разбором табличек, присланных в музей Ормуздом Рассамом.
В то время никто даже не подозревал о существовании
вавилонско-ассирийской литературы, достойной занять свое место в ряду других
великих литератур, и Смит, старательный, но, вероятно, чуждый музам ученый,
вряд ли ставил себе задачу ее открытия. Но едва приступив к дешифровке
текста, он увлекся одним рассказом, который заинтересовал его не столько
своей формой, сколько содержанием; чем дальше он читал, тем все более близко
принимал к сердцу то, что сообщало ему это повествование.
Это был рассказ о могучем Гильгамеше; Смит читал о подвигах этого героя
и лесного звероподобного человека Энкиду, которого привела в город Урук
священная блудница, жрица богини Иштар, для того чтобы Он победил Гильгамеша
надменного, однако схватка закончилась вничью, а Гильгамеш и Энкиду стали
друзьями, заключили вечный союз и совершили вдвоем немало героических
деяний: они убили Хумбабу, грозного владыку кедрового леса, а Гильгамеш даже
бросил вызов богам, грубо оскорбив Иштар и отвергнув ее божественную любовь.
Мучаясь над дешифровкой, Смит читал о том, как скончался от страшной
болезни Энкиду, как оплакивал его Гильгамеш и как отправился он, чтобы
избежать той же участи, на поиски бессмертия. К Утнапиштиму идет он
прародителю, которому в свое время, когда боги наслали на человечество
великую кару, единственному из всех людей, было даровано спасение и
бессмертие. И Утнапиштим, прародитель, поведал Гильгамешу историю своего
чудесного спасения...
Я открою, Гильгамеш, сокровенное слово,
И тайну богов расскажу тебе я.
Шуруппак - город, который ты знаешь,
Что лежит на берегу Евфрата;
Этот город древен, близки к нему боги.
Задумало сердце богов великих потоп устроить...
У Смита загорелись глаза... Но как раз тогда, когда его волнение
сменилось уверенностью в том, что он находится на пороге важного открытия, в
тексте рассамовских табличек все чаще стали попадаться пропуски. Как
оказалось, в распоряжении Смита находилась лишь часть текста великого эпоса,
а наиболее важная для ученого, последняя часть, содержащая рассказ
Утнапиштима, была представлена только в отрывках.
Однако то, что Смит сумел к этому времени вычитать из глиняных книг, не
давало ему покоя; он не мог молчать. Набожную Англию охватило волнение. На
помощь Джорджу Смиту пришла одна популярная газета. Лондонская "Дейли
телеграф" объявила, что она готова снабдить суммой в тысячу гиней того, кто
отправится в Куюнджик, чтобы отыскать недостающие фрагменты сказания о
Гильгамеше.
Предложение было авантюристическим, но ассистент Британского музея
Джордж Смит принял вызов. И чтобы осуществить свой план, ему надо было
совершить поездку в Месопотамию, отделенную от Лондона несколькими тысячами
километров, и там, в многослойной толще гигантского холма, едва
потревоженной предшествующими раскопками, отыскать несколько глиняных
табличек, причем именно тех, которых ему недоставало! Это была задача,
которую можно сравнить с поисками водяной блохи, не вообще блохи, а какой-то
совершенно определенной водяной блохи в озере, или же со всем известными
поисками иголки в стоге сена.
Джордж Смит принял предложение газеты.
И снова произошло невероятное: ему действительно удалось найти
недостающие фрагменты сказания.
Он привез домой 384 таблички, в том числе недостающую часть истории
Утнапиштима, так взволновавшей его при первом чтении. Это была история
потопа - не обычного наводнения, упоминание о котором можно найти в ранней
мифологии чуть ли не всех народов, а совершенно определенного потопа, о
котором впоследствии было рассказано в Библии, ибо Утнапиштим был Ной - это
с полной очевидностью явствовало из текста поэмы. Друг людей бог Эа во сне
открыл опекаемому им Утнапиштиму замысел богов покарать людской род, и
Утнапиштим построил корабль.
Нагрузил его всем, что имел я,
Нагрузил его всем, что имел серебра я,
Нагрузил его всем, что имел я злата,
Нагрузил его всем, что имел живой я твари,
Поднял на корабль всю семью и род мой.
Скот степи, зверей степи, всех мастеров я поднял.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . .
Сумрак утром, перед ночью полил погибельный ливень.
Я взглянул на облик погоды -
Страшно глядеть на погоду было;
Я взошел на корабль и запер двери.
За постройку судна корабельщику Пузур-Амурри
Я отдал чертог и его богатства.
Едва занялось сиянье утра,
От основанья небес поднялась черная туча.
Адад гремит в ее середине,
Шуллат и Ханиш идут перед нею.
Идут гонцы горой и равниной,
Ирагаль вырывает мачту;
Идет Нинурта, гать прорывает;
Подняли факелы Ануннаки,
От их сияния земля озарилась;
Адада ярость небес достигает,
Что было светлым - во тьму обратилось,
[Земля как чаша], черпает [воду].
Первый день бушует буря,
Быстро налетела, водой заливая,
Словно войною людей постигла -
Те не видят друг друга больше,
И с небес не видать человеков.
Боги потопа устрашились,
Поднялись, удалились на небо Ану,
Свернулись, как псы, у стены растянулись.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
.
Иштар кричит, как в муках родов,
Госпожа богов, чей прекрасен голос:
"Прежние дни обратились в глину,
Ибо в совете богов я решила злое,
Зачем в совете богов решила я злое,
На гибель людей моих я войну решила?
Для того ли рожаю я человеков,
Чтобы, как рыбий народ, наполняли море!"
Ходит ветер шесть дней и ночей,
Потоп и буря покрывают Землю.
При наступлении дня седьмого
Буря и потоп войну прекратили,
Те, что сражались подобно войску.
Утих ураган, успокоилось море - потоп прекратился.
Я взглянул на море - тишь настала,
И все человечество стало глиной!
Подобно крыше стала равнина.
Я пал на колени, сел и плачу.
По лицу моему побежали слезы.
Я взглянул на море во все пределы -
За двенадцать бэру* поднялся остров. (* Бэру - около 10 км.)
У горы Нисир корабль остановился,
Гора Нисир корабль удержала, не дает качаться.
При наступлении дня седьмого
Вынес голубя и отпустил я:
Пустившись, голубь назад вернулся -
Не было места, опять прилетел он.
Вынес ласточку и отпустил я:
Пустившись, ласточка назад вернулась -
Не было места, опять прилетела.
Вынес ворона и отпустил я.
Пустившись же, ворон спад воды увидел
Не вернулся - каркает, ест и гадит.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Поднялся Энлиль, взошел на корабль,
Взял меня за руку, вывел наружу.
На колени поставил жену мою рядом.
К нашим лбам прикоснулся, встал между нами, благословляя:
"Доселе Утнапиштим был человеком,
Отныне же Утнапиштим и жена его нам, богам, подобны:
Пусть живет Утнапиштим у устья рек, в отдаленье".

Можно ли было сомневаться в том, что это древнейший вариант библейской
легенды? Библейское сказание не только в общем, но и по своим подробностям
удивительно напоминало рассказ Утнапиштима, где даже фигурируют голубь и
ворон, которых, как известно, посылал и Ной.
Находка этого текста выдвинула совершенно необычный для эпохи Джорджа
Смита вопрос: "Неужели истины, содержащиеся в Библии, не являются
изначальными?" А археология снова сделала гигантский шаг на пути изучения
далекого прошлого, поставив еще одну проблему: была ли история Утнапиштима
действительно всего лишь легендой, подтверждающей библейскую легенду? Ведь
еще совсем недавно к легендам относили вообще все, что было известно о
поразительно богатой стране, расположенной между Тигром и Евфратом. Разве не
выяснилось в конце концов, что во всех этих легендах есть свое рациональное
зерно? Не следует ли и в рассказе о великом потопе видеть нечто большее, чем
простую легенду? К каким же временам следует в таком случае отнести начало
истории Двуречья? Непроницаемая стена, за которой видели лишь мглу времен,
на самом деле оказалась лишь занавесом - когда его удалось раздвинуть, перед
изумленными зрителями предстал новый, никому не ведомый мир, значительно
более древний, чем тот, о котором знали до сих пор.
Несколькими годами позже, около 1880 года, снова француз и снова
вице-консул, некий де Сарзек раскопал в песке возле местечка Телло в
Вавилонии скульптуру, которая сильно отличалась от всех когда-либо найденных
археологами в районе Двуречья. Ее принадлежность к вавилонской культуре была
несомненна, однако она отличалась большей архаичностью и монументальностью
и, по всей вероятности, принадлежала к еще более отдаленному периоду, ко
временам далекого детства человеческой культуры, к цивилизации, значительно
более древней, чем египетская, которая до этого времени считалась
наидревнейшей.
Найти следы цивилизации этого древнейшего народа удалось благодаря
смелой гипотезе, выдвинутой одним ученым, и случайной находке де Сарзека,
блестяще подтвердившей эту гипотезу.
Впрочем, это относится уже к особой главе истории археологии; события,
которые будут в ней описываться, относятся к двадцатым годам нашего
столетия, а свое завершение они найдут, может быть, только сейчас, в наши
дни.
Впрочем, еще задолго до этого, в конце XIX века, некий немец приступил
к раскопкам Вавилона.