Кареев Н. И. Общий ход всемирной истории

ОГЛАВЛЕНИЕ

ОЧЕРК ПЕРВЫЙ

Всемирно-историческая точка зрения

Постепенное объединение судеб отдельных стран и народов

Всемирная история не есть только сумма частных историй, т. е. историй отдельных стран и народов. Смотреть на историю человечества таким образом мы имели бы право только в том случае, если бы жизнь каждой страны, каждого народа протекала совершенно обособленно, вне какой бы то ни было связи с историей других стран, других народов. Всякому известно, что в настоящее время нет ни одного почти уголка заселенной земли, который так или иначе, в той или другой мере не испытывал бы на себе влияния со стороны того, что происходит в других местах, и что сбли­жение между наиболее отдаленными одна от другой странами, один от другого народами делается все более и более тесным. Политические интересы современных государств и наций в разных частях света до такой степени переплелись между собою, что мы имеем полное право говорить о существовании мировой политики как сложной системы взаимоотношений между всеми цивилизованными и варварскими народами всех пяти частей света, от каковых взаимоотношений зависят судьбы и диких племен, населяющих еще значительные пространства суши. Мы можем также говорить о существовании мировой торговли, т. е. об экономическом взаимодействии между всеми частями света или составля­ющими их отдельными странами. Наконец, быстрое распро­странение по всему земному шару всего того, что входит в понятие высшей культуры, свидетельствует равным образом, что история движется в объединительном направлении.

Конечно, движение это началось не со вчерашнего дня. В начале человеческой истории была полная разрозненность отдельных групп, на которые делились все племена земного шара: люди жили небольшими ордами и родами, большею частью враждовавшими со своими ближайшими соседями, да и впоследствии, когда в нескольких пунктах Старого Света возникли первые государственные организации, они отделялись одна от другой обширными пространствами без путей сообщения, без культурного населения, без исторической жизни. Только постепенно началось сближение между отдельными культурными оазисами, но началось оно все-таки очень давно, и имеет оно весьма длинную историю, измеряющуюся целыми тысячелетиями. С этой точки зрения всемирная история и является перед нами как процесс постепенного установления политических, экономических и культурных взаимоотношений между населениями отдельных стран, т. е. процесс постепенного объединения человечества, расширения и углубления связей, мало-помалу образующихся между разными странами и народами. В этом процессе каждая отдельная часть человечества, им захваты­ваемая, все более и более начинает жить двойною жизнью, т.е. жизнью своею собственною, местною и особою, и жиз­нью общею, универсальною, состоящею, с одной стороны, в том или ином участии в делах других народов, а с другой — в испытывании разнородных влияний, идущих от этих других народов. То, что касается только самого народа, есть, так сказать, его частное достояние, и всемирная история человечества, конечно, есть прежде всего сумма таких частных историй, но она получает право на наименование всемирной истории лишь постольку, поскольку судьбы отдельных народов переплетаются между собою, один народ оказывает на другой то или иное влияние, между народами устанавливается известная историческая преемственность,

и таким образом над суммою частных историй возникает история общая, универсальная, всемирная.

Беглый взгляд на целое всемирной истории

Бросим теперь же самый беглый взгляд на целое всемир­ной истории, чтобы, охватив это целое сразу, найти в нем фактическое подтверждение высказанной только что общей мысли.

Известно, что развитая культурная жизнь зародилась первоначально лишь на немногих пунктах земного шара и только постепенно распространялась и на другие страны, причем самостоятельно она зарождалась лишь в известных географических условиях — топографических, климатичес­ких и почвенных. Такими колыбелями цивилизации были речные долины Нила, Тигра и Евфрата, Инда и Ганга и Ян-цзы-цзяна южнее 40° с. ш. и с весьма плодородною почвою. Можно поэтому сказать, что первыми цивилизациями были цивилизации речные*: в древнейшую эпоху культурные страны были в буквальном смысле оазисами среди громадной пустыни, и всемирная история началась лишь тогда, когда началось сближение между такими изолированными странами. В то самое время, как Китай и Индия, отделенные от других древних культурных стран громадными и трудно проходимыми пространствами, жили в общем обособленно от остальных нам известных народов древности, самые старые исторические страны мира, Египет и Месопотамия, весьма рано вошли в соприкосновение между собою, когда один из первых египетских фараонов XVIII династии, воцарение которой относят за 17 веков до Р. X., предпринял завоевание Сирии и дошел до Тигра и Евфрата. За периодом речных цивилизаций последовал период цивилизаций морских. Его открывает история финикийцев, которые своей колонизацией превратили Средиземное море в финикийское озеро. Этот предприимчиввй народ явился и первым распро­странителем цивилизации, возникшей в речных долинах Нила, Тигра и Евфрата, по берегам моря, которое, действительно, сделалось «средиземным» для культурных стран древности. Финикийцев сменили греки, развившие свою колонизацию по берегам этого моря, с прибавкою к нему и морей Мраморного, Черного и Азовского. Затем это же море сделалось внутренним озером Римской империи, объединив­шей под своею властью чуть не весь древний мир (за ис­ключением Индии и Китая). Впоследствии, с расширением исторической сцены, к старому «средиземному» морю прибавились другие «средиземные» же моря (Немецкое и Балтийское), игравшие такую же роль в средние века и в новое время. По отношению к морям в наиболее благоприятные условия поставлена Европа, и с переходом власти над Средиземным морем к грекам, этому первому европейскому историческому народу, и первенство в истории цивилизации перешло к Европе. В настоящее время мы живем в период океанической цивилизации, начало которому было положено великими географическими открытиями конца XV и начала XVI в., а именно морского пути в Индию, Америки, первым кругосветным плаванием и т. п. В связь с этим постепенным расширением исторической сцены нужно поставить еще два общих факта: смену господства отдельных человеческих рас и объединение истории отдельных стран в историю человечества.

* См. ниже, в конце главы.

Известно, что человечество распадается на несколько рас, между которыми существуют не только физические, но и психические особенности. Не все расы одинаково одарены в духовном отношении, и потому они могут быть разделены на высшие и низшие. Народы, принадлежащие к послед­ним, и до сих пор находятся в диком состоянии или едва перешли на стадию варварства. Исторические народы при­надлежат, напротив, к высшим, более одаренным расам. По-видимому, древнейшие цивилизации принадлежали мон­гольской расе (это, впрочем, — вопрос довольно темный и спорный), но настоящее развитие цивилизации проис­ходило, главным образом, в пределах расы белой. В ней первенство в хронологическом отношении принадлежит семитам, игравшим главнейшую роль в древнейшей истории Востока от Месопотамии до Египта. Позднее, с выступлением в Азии персов и в Европе греков, господство перешло к арийской расе, за которою оно остается и поныне. К благо­приятным географическим условиям европейской истории нужно присоединить и это важное условие антрополо­гическое: громадное большинство населения нашей части света, т. е. все народы романские, германские и славянские (с литовцами), принадлежит к арийской расе, и они же колонизовали в новое время Америку, Австралию, северную Азию (Сибирь), не говоря об южноазиатских и африканских поселениях и владениях европейцев среди сплошного тузем­ного населения, иногда дикого или полудикого (в Африке) или уже ранее жившего историческою жизнью (в Египте, в Индии).

Из всего этого видна и вся историческая преемственность. История Китая и Индии стоит особняком (равно как и исто­рия Мексики и Перу в Америке до прихода европейцев). Главною сценою всемирной истории, на которой в древнейшие времена происходили военные и мирные столкновения народов, была передняя Азия с Египтом. За полторы тысячи лет до Р. X. египтяне предприняли завоевание Сирии и в первый раз пришли в соприкосновение с Ассирией. Сирия после этого на долгое время делается ареною борьбы между Египтом и Ассирией, и как раз в это время финикийцы сделались распространителями египетской и ассиро-вавилонской цивилизации. К этому же времени относится политическая история евреев, которым постоянно пришлось испытывать на себе ведшуюся с переменным счастьем войну между Египтом и Ассирией. В конце концов, в этой борьбе Ассирия одержала верх, но только для того, чтобы пасть (VII в. до Р. X.) и расчистить путь для завоевания всех этих стран (в VI в.), т. е. Вавилонии, Ассирии, Сирии, Египта, Малой Азии, царством Персидским, войска которого заходили уже и в та­кие страны, где не появлялись ни египтяне, ни ассирийцы. Особенно важное значение имело то обстоятельство, что это громадное царство, включившее в себя разнородные нации и племена на разных ступенях цивилизации, около 500 г. до Р. X. вступило в борьбу с греками, которая окончилась завоеванием самой Персии греками при Александре Маке­донском и основанием в отдельных ее провинциях новых «эллинистических» государств. Затем и сама Греция, и элли­нистические царства на Востоке были постепенно завоеваны Римом, который, победив соперничавший с ним в западной половине Средиземного моря Карфаген и подчинив себе берега всей этой части названного моря, образовал громадную всемирную монархию.

Все эти политические события и перемены, начиная с первого похода египетских фараонов на Сирию и кончая образованием Римской империи, не могли, конечно, не отразиться на культурном взаимодействии между отдельными странами и народами, образовавшими главный исторический мир. Результатом взаимодействия было объединение большей части древнего мира на почве греческой образованности, римской гражданственности и христианской религии, возникшей среди еврейского народа. Эта общая цивилизация, благодаря завоеванию римлянами стран, ранее не живших культурною жизнью (Испании, Галлии, части Германии и Британии, северной части Балканского полуострова), и благодаря совершившемуся позднее принятию христианства из Рима или Византии народами северной и восточной Европы, расширила историческую сцену, включив в нее всю Европу, а впоследствии и все страны, где только селились европейцы. Но одновременно с христианским объеди­нением европейских народов стало с VII в. по Р. X. совершаться объединение мусульманское в Азии и в Африке, между тем как сам христианский мир в Европе распался (IX—XI вв.) на западный (католический) и восточный (православный). Вековая борьба между христианством и магоме­танством, в которой последнее одерживало победы над первым*, окончилась все-таки победою первого. Прибавим,

* Завоевание азиатских и африканских областей Римской империи в VII в., завоевание Испании маврами в VIII в., завоевание Руси монголами, приняв­шими вскоре затем ислам, в XIII в., завоевание славянских государств на Балканском полуострове в XIV в. и завоевание Византийской империи в XV в. турками, которые в XVI и XVII вв. представляли собою весьма опасную для Европы силу.

что в средние века мусульмане развили у себя на старогреческой основе блестящую цивилизацию, которая хотя скоро пала, но не осталась без влияния на успехи образованности у европейских народов. В общем наиболее влиятельною преемницею, продолжательницею и распространительницею по всему миру цивилизации греко-римского происхождения сделалась, благодаря более выгодным географическим и историческим условиям. Западная Европа, откуда главнейшие приобретения цивилизации стали распространяться в новое время и на страны Восточной Европы, и во вновь открытые земли Америки, Австралии, Африки, и к древним культурным народам Востока.

Необходимость изучения общего хода истории и задача философии истории

Вот эти-то взаимоотношения и преемственность народов и цивилизации и составляют единство всемирной истории, в которой, конечно, отдельные народы играли и играют далеко не одинаковую роль. Благодаря этой же преем­ственности и тем заимствованиям, какие один народ делает у другого, возможно установить историческую последовательность отдельных сторон нашей цивилизации, многими началами которой мы обязаны древним культурным странам Востока. Нельзя здесь не отметить в этой истории множества случаев гибели целых цивилизаций и долговременного культурного застоя. Так, погибли многие древневосточные цивилизации отчасти вследствие внутренней своей непроч­ности, отчасти вследствие внешних катастроф, вроде варвар­ских вторжений. Главною причиною внутренней непрочности древних цивилизаций было, как мы увидим, то обстоятельство, что они представляли из себя лишь цивилизации незначительного большинства, тогда как угнетенная народная масса пребывала в самом жалком невежестве. С другой стороны, цивилизованные страны представляли из себя сначала, как только что было сказано, лишь оазисы среди громадных пространств, населенных дикими и полудикими народами, со стороны которых всегда этим странам

грозили опустошительные нашествия. Последние нередко сопровождались настоящими катастрофами, в лучшем случае задерживавшими только дальнейшее развитие цивилизации, но иногда и прямо уничтожавшими большую часть сделанных успехов. Уже древнему Египту приходилось постоянно обороняться от соседних кочевников. Также известны скифские нашествия на Азию. Не менее варваров губили цивилизацию и международные войны с завоевательными целями. В истории падения античной цивили­зации весьма важную роль играли также нашествия варварских народов, часть которых даже разрушила Римскую империю. Одним из неблагоприятных условий для истории цивилизации на востоке Европы были постоянные нашествия на нее азиатских кочевых народов (напр., завоевание Руси монголами и Балканского полуострова — турками). Западная Европа была в этом отношении счастливее Восточной, так как была лучше ограждена от подобного рода нашествий. Чем далее, однако, подвигается история, тем все более и более усиливаются условия прочности цивилизации. В настоящее время образованные страны уже не представляют из себя немногих оазисов среди культурной пустыни, и варварство все более и более отступает перед цивилизацией. С другой стороны, с улучшением политического, юридического и экономического положения народных масс, с распространением между ними образования, цивилизация является более обеспеченной и от внутренних катастроф.

Этому упрочению внешних и внутренних условий цивилизации в истории самого прогресса соответствует и большее совершенство новой цивилизации сравнительно с прежними. Не говоря уже об успехе знаний и технических изобретений, сказывающихся на всей нашей духовной и мате­риальной жизни, главное различие заключается в большем развитии и большей самостоятельности человеческой личности. В древних восточных царствах — как и теперь еще на Востоке — человек был порабощен всецело религиозным догматизмом и политическим деспотизмом, вообще являющимися главными причинами исторического застоя. Впервые в Европе у греков возникли самостоятельная философия и свободное государство, заключающие в себе принципы культурного развития и лучшего социального положения человеческой личности. Как ни различны были в разные времена и в разных местах судьбы прогресса, скольким бы случайностям он ни подвергался, как бы односторонне он ни совершался, сколько бы, наконец, ни было в его истории возвращений вспять,— в общем ход всемирной цивилизации был прогрессивный, хотя в самой Европе, где жизнь создала для него наиболее благоприятные условия, история про­гресса шла в высшей степени неравномерно, и за временами более быстрого движения вперед следовали периоды застоя и реакции, прерывавшие это поступательное движение.

Еще за полтора века до Р. X. греческий историк Полибий в своей «Всеобщей истории» указывал на то, что к его времени «судьба свела вместе все происшествия вселенной и заставила их действовать в одном направлении», вслед­ствие чего, по его словам, «частные истории, как члены, отделенные от тела, не могут дать представления о целом». Через восемнадцать столетий после него известный француз­ский писатель, епископ г. Мо, Боссюэт, в своем «Рассуж­дении о всемирной истории», точно так же говорил о необхо­димости выработки общего взгляда на историю, который по отношению к отдельным странам и эпохам был бы тем же самым, что представляет из себя общая географическая карта по отношению к картам отдельных стран. Еще более, чем во П в. до Р. X. или в XVII в. по Р. X., должна чувствоваться потреб­ность в объединенном представлении хода всемирной исто­рии в наше время, когда сама история сделалась действительно мировою и когда, с другой стороны, мы имеем за собою целый ряд историко-философских попыток охватить все прошлое человечества как великий всемирно-исторический процесс, в который все более и более втягиваются отдельные страны и народы для участия в общем культурном движении к лучшему будущему всего человечества.

Я не стану здесь распространяться о том, что такое фило­софия истории, как она возникла и развивалась, какие в ней существуют школы и направления, в чем заключаются положительные и отрицательные стороны разных ее концепций и систем, но это не мешает мне упомянуть, что именно изображение всемирно-исторического процесса с некоторой общей .точки зрения и есть основная задача философии истории. Было бы долго рассматривать все способы, упот­реблявшиеся для разрешения указанной задачи, и только в виде примеров я приведу две концепции, стоящие в связи с стремлением к объединенному изображению общего хода истории.

Два способа философского построения всемирно-исторического процесса

В конце XVIII в. Кондорсе, желая начертать «историческую картину успехов человеческого ума»*, придумал для этого такую форму: «необходимо, говорит он, выбрать факты из истории разных народов, сблизить между собою и соединить эти факты, дабы извлечь из них гипотетическую историю одного народа (1'histoire hypothetique d'un peuple unique) и сос­тавить картину его успехов». Совсем иная идея была поло­жена немецким философом Гегелем в основу его «Философии истории»: с точки зрения его системы «всемирный дух», развивающийся в истории, переселяется от одного народа к другому, из которых каждый в известное время есть носитель «всемирного духа» на данной ступени его развития, да и народы лишь тогда имеют историю, когда в них обитает этот «дух», никогда, по представлениям Гегеля, не бывающий дважды в одном месте или в двух местах одновременно. Обе концепции — результат стремления подняться выше механического соединения частных историй, выше установления одной только простой связи между многим,— подняться до единства, до «гипотетической истории одного народа», до изображения единого процесса во многих народах. Взгляд Кондорсе, однако, не соответствует действи­тельности, да и сам этот мыслитель называет свое пред­ставление гипотетическим: исторические факты, знамену­ющие успехи человеческого ума, относятся не к одному

Condorcet, «Esquisse d'un tableau historique des progres de 1'esprit humain».

народу, а ко многим, и в этом смысле концепция Гегеля вернее. Но если взгляд Кондорсе заведомо гипотетический, то представление немецкого философа не менее явно фан­тастическое; тем более, что, подметив преемственность наций и включив в нее особняком стоявшие Китай и Индию, Гегель при этом вытянул всю историю по прямой линии, упустив из виду, что народы не только сменяют друг друга, но и находятся во взаимодействии. Из этого-то взаимо­действия и происходит движение многих народов в одном направлении, позволяющее выбирать факты из жизни разных наций для отнесения их к единому гипотетическому народу. Если при концепции Кондорсе исчезает целая сторона истории, т. е. разнообразие ее национальных факто­ров и происходящее между ними взаимодействие, то ничто не мешает нам представить многие члены, находящиеся во взаимодействии, как одно целое, и выдвинуть на первый план то, что относится не к одной части этого целого, а более или менее ко всем. Как области одного государства, живя местною жизнью, участвуют и в жизни общей, так и не­сколько народов могут составить высшую единицу, особый исторический мир, вроде греко-римского, христианского, мусульманского и т. п. Тут уже не гипотетически мы можем смотреть на совокупность многих наций, как на один народ, и не фантастически говорить о постоянном переходе куль­турного развития от одной нации к другой. Как национальный тип есть результат слияния племенных особенностей, или как один национальный тип может иметь несколько местных видоизменений, так и несколько народов, связанных взаимодействием и обоюдными культурными влияниями, способны создать до некоторой степени и общий тип, видоизменениями которого и будут отдельные народы. Подобный тип,— это, признаюсь, все-таки отвлечение, рассматриваемое, однако, в реальных экземплярах отдель­ных народов,— заключает в себе более реального, чем «единичный народ» Кондорсе и объединяющий историю человечества «всемирный дух» Гегеля. Каждый народ придает общему для многих явлению своеобразную окрас­ку, и каждый народ создает нечто свое, что усвояется потом другими народами и, таким образом, делается общим им всем.

Такой общий тип в наиболее развитой степени пред­ставляет из себя, напр.. Западная Европа, народы которой, как мы увидим, обособившись от остального исторического мира в тесном взаимодействии между собою, оказывали постоянно один на другой культурные влияния весьма разнородного характера: феодализм, католицизм, романтизм, гуманизм, протестантизм, абсолютизм, «просвещение» и т. д., — все это общие разным народам явления, которые или только выступают более рельефным образом, или раньше и сильнее развиваются в одной какой-либо отдельной стране, вслед­ствие чего и возможна некоторая общая история западно­европейских народов, как бы история «единичного народа», как бы история некоторого «духа», переходящего от одного народа к другому, — с гуманизмом из Италии в Германию, с протестантизмом из Германии в другие страны и т. д. Было бы, конечно, слишком смело применять то же самое, напр., к культурным нациям древнего Востока: здесь не было такой тесной и общей жизни, как в романо-германской Европе в средние века и новое время. Но, с другой стороны, эта оговорка касается, собственно говоря, не существа дела, а лишь меньшей развитости одного и того же явления в древности сравнительно с новым временем: народы древ­него Востока, за полтора с лишком тысячелетия до Р. X., тоже ведь начали сближаться между собою, испытывать общую судьбу, меняться друг с другом идеями, знаниями, искусствами и т. п. Притом ранние цивилизации имеют весьма много общего между собою, и это дозволяет нам говорить не только об особом мире древнего Востока, но и об особом древневосточном культурном типе, видоизменения которого мы наблюдаем во всех великих и малых царствах Египта и Передней Азии. Возникновение, развитие, видоиз­менения этого типа в области религии, философии и науки, в области государства и общественных отношений, в зави­симости от того, что возникало в одной стране и переходило в другие, от взаимодействия между отдельными нациями, от приобщения к совместной исторической жизни и иных еще народов, — таковы рамки, в которых может быть уложена

и общая история Востока, хотя, конечно, вне этих рамок останется еще очень много такого, что имеет значение лишь для истории одной какой-либо страны. Но такова, в конце концов, сущность всякой общей истории в смысле не простой только суммы историй частных. С точки зрения общего культурного типа позволительно притом объединять рассмотрение таких стран, которые и не находились в общении между собою: здесь возможно историческое построение по сравнительному методу, имеющему в настоящее время такое широкое применение в науке. Этот метод уже не стесняется ни временем, ни пространством, и применение его к истории древнего Востока может еще более способствовать единству ее построения, поскольку разные страны представляли в своей истории сходные черты, позволяющие находить в них нечто такое, что присуще всем этим странам.

Применение идеи закономерности к пониманию всемирно-исторического процесса

Объединяя в одно целое частные истории отдельных народов, философия истории должна не только иметь в виду то общее, которое возникает на почве их взаимодей­ствия, но и те общие черты, которые наблюдаются в истории отдельных народов благодаря тому, что культурное и соци­альное развитие совершается закономерно, и что одинаковые причины и условия порождают одинаковые же следствия и явления. Идея закономерности развития общества и его культуры играет первенствующую роль в современной исторической науке при объяснении частных явлений или в понимании хода развития отдельных народов, но эта же идея закономерности должна быть, конечно, прилагаема и к построению всемирно-исторического процесса, взятого в целом. Но здесь возможно одно недоразумение, которое я считаю нужным теперь же устранить, чтобы с самого же начала стать на правильную, по моему мнению, и единственно возможную в научном отношении точку зрения.

Допустим, что мы находимся в полном обладании знанием тех законов, по которым совершается культурное

и социальное развитие, и нас только спрашивают, в чем мы должны видеть, так сказать, осуществление формул, заклю­чающих в себе наше знание этих законов, во всем ли именно всемирно-историческом процессе, взятом в целом, или в истории отдельных народов, взятых особняком. В первом случае в каждой эпохе мы будем видеть только дальнейший момент развития, т. е. продолжение процесса, начавшегося раньше, а во втором — явления многих последующих эпох будут представляться нам лишь видоизмененными повторениями уже и раньше встречавшихся нам явлений. С одной точки зрения все человечество, как единое целое, будет переживать на наших глазах возрасты младенчества, отрочества, юности, зрелости и т. д., и отдельные народы будут целиком попадать всей своей историей в тот или другой из этих возрастов, но со второй точки зрения каждый отдельный народ должен проходить все эти возрасты, и греческая история, напр., будет рассматриваться не как — ну там юность человечества, что ли, а как нечто, заключающее в себе разные возрасты. Ввиду того, что человечество в прош­лом никогда не было единым целым, и что отдельные народы в разное время проходили приблизительно одина­ковые фазисы развития, мы должны в этом вопросе стать на вторую точку зрения, хотя и не можем отрицать того, что в известной степени более поздние народы лишь продол­жают то, что было начато народами более ранними. Так ведь и отдельные люди совершают, каждый в отдельности, один и тот же цикл жизни от рождения до смерти, и в этом отношении дети только повторяют своих родителей, что не мешает, однако, детям в то же время и продолжать дела, начатые отцами, брать на себя их предприятия и вести их дальше. То же, в сущности, мы наблюдаем и в жизни народов, а между тем очень многие писатели выстраивали всемирную историю так, как будто отдельные народы были в ней лишь отдельными моментами, не имеющими само­стоятельного значения и соответствующими лишь разным возрастам некоторого отвлеченного целого, называемого человечеством.

Разбор некоторых возражений против всемирно-исторической точки зрения

Такова была, напр., и точка зрения Гегеля, который прямо распределил периоды всемирной истории по возрастам детства, молодости, зрелости и старости человечества. С ка­кими затруднениями мы встречаемся, становясь на такую точку зрения, об этом можно судить хотя бы по следующему примеру.

Весьма влиятельный французский мыслитель первой половины XIX в. Огюст Конт, родоначальник позитивной философии и социологии, видел основной закон истории в созданной им формуле умственного развития человечества. По этой формуле человеческий ум сначала объясняет себе явления природы непосредственным действием в них осо­бых сверхъестественных деятелей, потом заменяет представ­ления об этих деятелях отвлеченными понятиями о неко­торых общих сущностях, лежащих в основе явлений, и толь­ко впоследствии, оставляя оба эти способа объяснять явления природы, приходит к познанию действительных ее законов, т. е. постоянной фактической связи между наблюдаемыми явлениями. Этим трем способам, имеющим значение трех стадий или фазисов в развитии миросозерцания, Конт дает, как известно, названия теологического, метафизического и позитивного, в свою очередь, подразделяя теологическую стадию на стадии фетишизма, политеизма и монотеизма: фетишизм заключался в признании всех предметов одушевленными, в политеизме мы имеем дело уже с определенным количеством богов, заправляющих известными категориями явлений, а монотеизм устраняет, наконец, это множество богов для подчинения мира единому Богу. Здесь не место входить в общее обсуждение этой формулы, и весь вопрос заключается в том, в каком смысле это обобщение Конта должно быть прилагаемо к действительной истории миро­созерцания. Сам Конт применил его к всемирно-истори­ческому развитию, взятому в целом, записав, так сказать, всю древность в теологический и притом специально политеис­тический фазис развития, как будто в древности не было

метафизики (да и какой еще метафизики!), и как будто не древние же положили начало чисто научному знанию. Вот и возникает вопрос, не следовало ли бы прилагать эту формулу Конта не к целому всемирно-исторического про­цесса, а к истории отдельных народов? Тогда мы и увидели бы, что проследить переходы от теологического миросозерцания к метафизическому и от этого последнего к пози­тивному есть полная возможность в одной древности, целиком занесенной Контом в политеистический фазис, и что в средние века и новое время этот процесс движения человеческой мысли по трем стадиям опять повторился в наиболее существенных своих чертах. Конечно, в средние века и в новое время мысль европейских народов развивалась на основах, созданных греками и римлянами, и в этом отношении была как бы только продолжением начатого уже раньше, но, в сущности, на заре своей истории новые народы стояли на той же ступени развития, на какой были и древние в начале своего развития, и новым народам поэтому, в самом деле, приходилось повторить то, что древними в свое время было уже проделано, хотя бы это повторение, разумеется, и совершалось уже при новых, более сложных условиях.

То же самое рассуждение мы имеем право применить и к экономическому развитию и спросить, продолжает ли только средневековая и новая Европа экономическое развитие древнего мира, или последний прошел все те стадии, которые потом повторял,— конечно, в больших размерах и с более глубокими результатами, — мир средневековой и новой Европы.

К этому последнему вопросу мы еще вернемся, когда будем рассматривать взаимные отношения классического мира, с одной стороны, и средневековой и новой Европы, с другой: собственно говоря, это уже вопрос более специ­альный, касающийся сущности того, что называется перехо­дом от древности к средним векам, тогда как здесь нас интересует вопрос более общий, в чем именно должна состоять всемирно-историческая точка зрения. Дело в том, что в последнее время против этой точки зрения стали восставать некоторые историки, находя ее ненаучною, видя

в ней, главным образом, остаток «гегельянства» с его совершенно произвольным построением всемирной истории по некоторой логической схеме.

Этот взгляд, говорят противники всемирно-исторической точки зрения, сводится к тому, что существует одно великое, непрерывно-связанное органическое целое, «человечество», которое всегда «шло по одной линии, развивалось по одному плану или закону, направлялось к одной цели и осущест­вляло необходимо вытекавшие из этого плана или закона частные задачи, приближавшие его к общей цели». При таком взгляде «история того или другого отдельного народа представляется не самостоятельным кругом явлений, а лишь необходимой промежуточной ступенью» в процессе всемир­ной истории, и «хронологическая последовательность должна казаться и логической». Я отнюдь не стану защищать такую историко-философскую точку зрения, тем более, что в своих «Основных вопросах философии истории» посвятил несколько страниц разбору такого именно взгляда, по кото­рому человечество в своей истории представляет из себя будто бы единое органическое целое, а самая эта история будто бы совершается по единому плану или закону. Но понятие всемирной истории возникло вовсе не так, как представляется это его противникам, видящим в нем порож­дение «гегельянства» или, вообще, «метафизики». На самом деле оно вовсе не было обязано своим происхождением философии истории второй половины XVIII в. и первой половины ХIХ в., и даже вообще какой бы там ни было философии. Мы уже упомянули, что о всемирной истории заговорил еще две тысячи лет тому назад греческий историк Полибий, и заговорил потому, что налицо перед ним был факт взаимодействия частных историй. До меня, так приблизительно сам он заявлял, никто не писал всеобщей истории, но теперь в силу обстоятельств дела Италии и Африки так перепутались с делами Азии и Греции, что все происшес­твия вселенной соединились воедино. Вот эта-то точка зрения и есть, как мы видели, всемирно-историческая, и потому, по существу дела, она является лишь констатированием общего факта, существующего в истории действительно.

Всемирно-историческую точку зрения критикуют и с другой стороны. По мнению ее противников, «существенной задачей исторического изображения» должно быть «установление взаимодействия тех сил, которые возникали и работали внутри определенной народной или общественной среды», т. е. изучение «не движения человечества в целом, потому что человечество есть в значительной мере цепь случайно связанных групп, а движения человеческого общества» вообще. Я согласен, конечно, с таким взглядом на «человечество» в его прошлом, хотя и с оговорками, и согла­сен с тем, что из занятий историей нужно выносить общее представление о том, в чем заключается «движение челове­ческого общества» и «какие силы возникали и работали» внутри отдельных исторических обществ, но совершенно непонятно, почему одна задача исключается другою. Я даже думаю, наоборот, что удовлетворительное решение одной задачи немыслимо без решения другой. Отдельные общества одни с другими сталкиваются, одни на другие влияют, сливаются между собою в более крупные единицы и пр., и пр., и в этих процессах всегда происходит взаимодействие внешних и внутренних отношений. Конечно, искусственно можно выделить для рассмотрения внутренние процессы каждой отдельной страны, но если это делать систематически, т. е. совсем не касаясь внешних отношений и влия­ний, результатом будет полное незнание общего хода все­мирной истории — с судьбами сменявшихся в ней народов, с преемственностью цивилизаций, с прогрессом культурных идей и социальных форм, выходящим за пределы истории отдельных народностей. Это все разные задачи, а именно задача социологическая, заключающаяся в изучении «движения человеческого общества» вообще, потом задача частно-историческая в исследовании того, «какие силы возникали и работали» внутри отдельных народов, и, наконец, всемир­но-историческая, историко-философская по преимуществу, — в изображении общего хода истории человечества, постепенно объединяющегося и прогрессирующего.

Впрочем, сами противники всемирно-исторической точки зрения идут иногда на уступки, хотя и суживая при этом сферу ее применения. Они готовы, пожалуй, допустить употребление термина «всемирная история» в смысле «про­стой всеобщности исторического обзора», но урезывая значение этого термина. Именно, отвергнув концепцию историко-философскую, они сводят иногда дело лишь к вопросу о педагогическом удобстве, которое, быть может, представ­ляется группировкою материала по культурным влияниям одних народов на другие в случаях разного рода заимствований (азбуки, сказаний, литературных образов и форм, церковных учреждений и религиозных понятий и т. д.). Современному историку, оговариваются при этом они, теперь уже трудно решиться на то, чтобы основною задачею в изображении исторических судеб сменявшихся народов поставить наследственную передачу идей от одного к другому и чтобы за руководящую линию принять общую преемственность культурных понятий и форм в пределах человечества, ибо связующая нить нередко оказывалась бы слишком слабою, и даже одна нить, прерываясь, должна была бы заменяться другою. Да, все это совершенно верно, но ведь международные отношения не исчерпываются же одними заимствованиями культурных понятий и форм. Есть ведь и другие отношения — войн, союзов, завоеваний, присоединений и т. п., которые влияют и на внутреннюю жизнь народов и из более мелких обществ создают более крупные политические тела. Чего стоит, например, в древней истории одно греко-македонское завоевание Востока или образование Римской империи! Возражая далее против возможности группировать всю историю около культурных заимствований, критики, между прочим, замечают, что и в вопросе о заимствованиях все-таки на первом плане будет стоять вопрос о том, какие же внутренние основания в жизни нового народа сделали такое восприятие возможным и необ­ходимым? Всемирно-историческая точка зрения и не требует такой исключительной группировки, и отнюдь не устраняет действительно имеющего большую важность вопроса о внут­ренних условиях, делающих возможным то или другое культурное восприятие; сводя же международные отношения лишь к одним культурным заимствованиям, критики

упускают из виду другую сторону дела, связанную с вопросом о заимствованиях. Внутренние условия, конечно, играют в этих случаях громадную роль, но важную роль в истории заимствований играли всегда и внешние отношения между отдельными обществами (т. е. народами и государствами), т. е. именно те самые отношения, о которых говорит уже Полибий и которые были тоже построены в целую систему, изображающую их общий исторический ход. Кроме культурной передачи идей и форм от народа к народу, есть еще в действительности и то, что мы называем историческими судьбами народов. Только имея общее представление об этих судьбах, легко уяснить себе, почему и каким образом возможно было восприятие тем или другим народом в такое-то именно время и именно таких-то и таких-то, а не иных культурных влияний, и, вместе с тем, понять вообще историческую судьбу самого этого народа. Сами критики, заявляя, что они, конечно, «охотно признают преем­ственность некоторых идей, перешедших в новую Европу из древнего греко-римского мира», находят нужным отметить при этом, что ни одна из этих идей не могла бы привиться среди народностей Западной Европы, «если бы не было известной взаимной связи, тяготения и сношений между ними», т. е. как между самими этими народностями, так и между ними и Римом в качестве средоточия упомянутых идей. Самое образование такого Рима, самое тяготение к нему других народностей, самые эти их сношения между собою, все это — факты, выходящие за пределы истории одного народа, т. е. как раз факты значения всемирно-исторического, универсального. И потому соответственную точку зрения дает нам вовсе не призрачная философия истории вроде гегельянской, а сама действительная история. С другой стороны, говоря о культурных заимствованиях, к которым будто бы сводятся все взаимоотношения отдельных обществ, противники всемирно-исторической точки зрения берут эти культурные отношения большею частью лишь в смысле исторической преемственности последовательных цивили­заций, тогда как существует в истории еще и культурное взаимодействие одновременно живущих и различным

образом влияющих друг на друга народов. «Гегельянство» как раз было злоупотреблением идеей одной преемственности: недаром же у Гегеля исторический процесс начинается в Китае, откуда переходит в Индию, чтобы затем совер­шаться в Персии, как будто и Китай, и Индия, и Персия не существовали одновременно, а одна другую сменяли в общем течении истории. Нет, дело здесь не в одной преемственности разновременно живущих наций, но и во взаимодействии наций, одна другой современных и очень нередко одна на другую влияющих.

Обычное деление всемирной истории и его ненаучность

Не будем долго останавливаться на обычном делении всемирной истории на древнюю, среднюю и новую. Господ­ствуя до сих пор в школах и в исторической литературе, оно не имеет ни малейшего научного основания. Уже одно происхождение термина «средние века», «средневековье» весьма характерно. Именно филологи XVII в., следя за судьбами латинского языка, разделили его историю на три больших периода: золотым его веком они считали класси­ческий период до Антонинов, временем наибольшего упадка (infima latinitas) последнюю эпоху перед началом знаменитого возрождения наук и искусств, а все промежуточное время они называли среднею эпохою латинского языка (media latinitas). Весьма скоро это понятие «среднего века» (medium aevum) было перенесено и на общую историю для обозначе­ния тысячелетия, протекшего между падением Западной Римской империи и падением Константинополя (или откры­тием Америки). Когда происхождение термина было позабы­то, ему дано было новое истолкование: видя в истории классического мира древнюю историю Европы, новая исто­рия которой начинается с эпохи возрождения, ученые обоз­начили весь промежуточный период между древней и новой историей как средние века. Таким образом, этот термин имеет условно хронологический смысл, обозначая в общем VI — XV вв. по Р. X. прежде всего для Западной Европы,

и лишь позднее этот термин стал употребляться и для обозначения тех же столетий в истории, например, азиатских народов (мусульманский Восток в средние века, средне­вековый Китай и т. п.). За самое последнее время слова: «средние века», «средневековье», «средневековый» начали получать совсем особое и уже не хронологическое значение, когда говорят, например, о «средневековом социальном или политическом строе», о «средневековом миросозерцании», имея в виду наиболее характерные черты средних веков на Западе и аналогичные им явления в другие времена и у дру­гих народов. В этом смысле известный немецкий историк Эдуард Мейер говорит о древнегреческом средневековье, под которым он разумеет быт, напоминающий своими основ­ными чертами главные экономические и политические явления феодальной эпохи на Западе. Таким образом, выделение средних веков в совершенно обособленный отдел всемирной истории имеет совершенно искусственное и ус­ловное значение. Во всяком случае, если, как мы увидим, между древностью и средними веками и можно положить известную грань вследствие полного преобразования жизни европейских народов на рубеже древних и средних веков, то такой грани между средневековьем и новым временем уже не существует: средние века, новое и, как принято еще обозначать XIX век, новейшее время, это, в сущности, — один большой отдел всемирной истории, так сказать, равно­сильный другому такому же большому отделу — древнему миру, для которого притом установление разницы между историей азиатско-африканского Востока и европейского греко-римского мира имеет гораздо больший смысл, чем разрывание на две, как бы совершенно отдельные одна от другой части — мира новых европейских народов.

Схема, предложенная Л. Мечниковым

Ненаучность деления всемирной истории на древнюю, среднюю и новую, не мешающая, однако, пользоваться этим делением по укоренившейся уже привычке и в силу чисто внешнего его удобства, заставляла многих искать иныхоснований для расчленения всемирной истории на крупные отделы. Одна из таких попыток сделана была известным географом Львом Мечниковым в его книге «Цивилизация и великие исторические реки» *. В его построении всемирная история является разделенною на три больших периода цивилизаций речной, морской и океанической. К первому автор относит древнейшие восточные цивилизации; с фини­кийцами история вступает в свой морской период, в который Мечниковым включается вся классическая древность и все средние века до открытия Америки и морского пути в Ин­дию; наконец, новое время составляет океанический период всемирной истории, охватывающий весь земной шар. Эта схема, которою мы уже и воспользовались в самом начале этого очерка, имеет свое научное значение, и мы к ней еще вернемся.

Теория культурно-исторических типов

Заменяя традиционное деление всемирной истории на древнюю, среднюю и новую другим, более рациональным, на речной, морской и океанический периоды, Мечников остается на всемирно-исторической точке зрения, которая в его построении даже получает новое подтверждение. Наоборот, некоторые писатели, предлагая заменить старое деление новым, совершенно разрушают при этом всемирно-историческую точку зрения. В русской литературе особенно настаивал на необходимости перестройки общей схемы всемирной истории Н. Я. Данилевский в своей книге «Россия и Европа», имея в виду, впрочем, не столько отвлеченный интерес исторического знания, сколько практическую цель обоснования своего славянофильского учения. В критической разработке вопроса о шаблонном делении всемирной истории и о том призрачном единстве, которое было внесено в прошлые судьбы человечества гегельянством, автор этой книги совершенно прав, но, так сказать, желая выпрямить сломанную палку, он слишком перегибает ее в другую

* Вышла в свет по-французски в Париже в 1889 г.; есть русский перевод.

сторону, и даваемое им решение интересующего нас вопроса не выдерживает строгой критики*. Именно Данилевский, правильно указывая на то, что нет никакой возможности вытянуть в одну непрерывную линию историю, одновремен­но совершающуюся в разных местах, сделал отсюда тот вывод, что и вообще никакой всемирной истории, собственно говоря, нет, а есть только отдельные, совершенно друг от друга обособленные «культурно-исторические типы», кото­рых он насчитывает больше десяти: 1) египетский, 2) китайский, 3) ассирийско-вавилоно-финикийский, халдейский или древнесемитический, 4) индийский, 5) иранский, 6) еврейский, 7) греческий, 8) римский, 9) новосемитический или аравийский, 10) романо-германский и 11) греко-славянский (с прибавкою к ним, пожалуй, еще типов мексиканского и перувианского). Данилевскому ужасно хочется видеть в каждом таком типе нечто изначала обособленное, вполне самобытное, и он даже утверждает, будто «начала цивилизации одного культурно-исторического типа не пере­даются народам другого типа». Мы не станем останавливаться на тех странных выводах, к которым могло бы привести логическое развитие этой мысли, но дело как раз в том, что вообще Данилевский был не в состоянии доводить каждое свое утверждение до конца, и в его теории поэтому масса противоречий. Он сам до известной степени — и притом в пользу оспариваемой им самим всемирно-исторической точки зрения — различает между перечисленными им типами типы, уединенные от типов или цивилизаций преемственных, «плоды деятельности которых передавались от одного другому». Типами второй категории он считает египетский, ассирийско-вавилоно-финикийский, греческий, римский, еврейский и романо-германский или европейский. «Результаты,— говорит он сам, — результаты, достигнутые последовательными трудами этих пяти или шести цивили­заций, своевременно сменявших одна другую, должны были далеко превзойти совершенно уединенные цивилизации, каковы китайская и индийская, хотя бы эти последние одни равнялись всем им продолжительностью жизни». Но это — уже прямая защита именно той самой всемирно-истори­ческой точки зрения, которая в принципе отрицается теорией культурно-исторических типов.

* См. нашу статью «Теория культурно-исторических типов» (во втором издании «Историко-философских и социологических этюдов»).