Гиро П. Частная и общественная жизнь римлян

ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава III. ВОСПИТАНИЕ

9. История одного преподавателя второй половины IV века

Авсоний родился в Бордо около 310 г. Его детство и юность протекли в спокойном труде, также как впоследствии протекла и вся дальнейшая его жизнь. Лет восьми он поступил в университет. В больших школах того времени преподавали все, начиная от первоначальной грамоты до права включительно. Здесь проходился весь учебный курс, так что в одном заведении соединялись, выражаясь современным языком, и первоначальная школа, и гимназия, и университет. Это было большим преимуществом для учеников. Они привязывались к школе, в которой проводили около двадцати лет; школа становилась для них таким образом второй семьей. Некоторые даже совсем не покидали ее: перестав быть учениками, они становились преподавателями в том же самом учебном заведении.

В бордосском университете Авсоний и научился читать и писать. С самого же начала он проявил себя прекрасным учеником, за

106

исключением одного обстоятельства: он невзлюбил греческий язык, который, однако, занимал в галльских школах весьма видное место среди других предметов преподавания. Зато он очень рано стал писать стихи; он занимался грамматикой и риторикой, не пренебрегая в то же время и самыми сухими предметами. Он знал все понемногу и впоследствии и в своих сочинениях говорил обо всем понемногу. Чтобы хорошо комментировать его Мозеллу, не мешает быть универсально образованным человеком.

В возрасте 12—13 лет его взял к себе в Тулузу дядя Арборий, ритор и поэт, который еще в молодых летах сделался славой своего семейства. Арборий определил призвание племянника, сделав из него поэта, адвоката и профессора. Он дал ему больше: он вселил в него демона честолюбия. Блестящие предсказания начинают уже создавать некоторый ореол вокруг Авсония. Дядя заявил, что из него выйдет великий человек, который прославит весь свой род; дедушка-астролог предсказал ему в будущем консульство, т. е. высшую почесть, возможную в римском мире.

И вот Авсоний двадцатилетним юношей вернулся в Бордо, полный рвения, энтузиазма, честолюбия. Он уже знаменитость в своем кружке и знаком с опьянением школьной славой. Все улыбается ему в жизни, которая только что началась. Первый шаг в этой жизни был очень легкий: ему поручили кафедру грамматики в том университете, где его знали раньше как блестящего ученика. Он мечтает о славе, о том, чтобы сделать из своей жизни непрерывное триумфальное шествие. Но разочарование явилось очень скоро. Судьба очень долго не исполняла тех обещаний, которые она, по-видимому, так щедро давала Авсонию: двадцати пяти лет он был уже профессором грамматики в Бордо, пятидесяти пяти — он был еще только профессором красноречия в Бордо. Переменилась только кафедра — вот все изменения, которые произошли в его карьере за тридцать лет! Я оставляю в стороне муниципальные должности, которые он занимал: его выбрали декурионом, т. е. членом городского совета; он даже управлял одно время городом в качестве децемвира. Все это было слишком мало для человека, которому было предсказано консульство.

Авсонию пришлось удовлетвориться местной славой. Мы не видим, чтобы он принимал участие в политике. Чтобы отдаться полностью своим занятиям, он отказался даже от шумных успехов адвоката. Таким образом, несмотря на временное утомление воли и нервное раздражение, он, в сущности, все время продолжал делать свое дело. Он был замечательным преподавателем, скорее солидным, чем блестящим, более глубокомысленным, чем красноречивым, полным ума и живости, но без малейшей тени шарлатанства. Одно время его затмил его же земляк Минервий, которого сравнивали с Квинтилианом и Демосфеном. Этот профессор пользовался в Риме и Константинополе не меньшей славой, чем на берегах Гаронны. И

107

тем не менее Авсоний нисколько не завидовал своему товарищу; доказательством может служить то, что большая часть наших сведений о Минервии идет от самого Авсония.

Его терпеливое и усидчивое трудолюбие было наконец вознаграждено. Работая лишь для исполнения своего долга, Авсоний, сам того не замечая, работал для своей славы. Этого превосходного преподавателя знали во всей Галлии, даже при трирском дворе. В один прекрасный день Авсоний получил от императора Валентиниана приказание явиться ко двору: ему было поручено обучение Грациана, наследника престола. Это было в 369 г. Авсонию было почти 60 лет: он мог уже мечтать и об удалении на покой. Жизнь, казалось, кончилась для него. Он имел право забыть те смелые предсказания, которые делались ему в молодости. А между тем именно теперь, совершенно внезапно для него, начинается вторая жизнь, полная славы и почестей.

Авсоний посвятил 7 лет воспитанию молодого Грациана. Он был для этого последнего истинным советником, умерявшим его страстные порывы. Превосходный ритор думал, что в его обязанности входит внушать своему ученику правила нравственности и философии. Думая о своей деятельности воспитателя и глядя на Грациана, он вспоминал Фронтона [1] и Марка Аврелия. Без всякого сомнения, он внушил этому ревностному христианину известный дух терпимости. Авсоний так хорошо умел соединять официальное христианство с чисто языческими верованиями, что многие невольно ставят вопрос (в сущности, совершенно несправедливо), какова была его истинная религия.

Он находился еще при дворе, когда вследствие смерти Валентиниана в 375 г. трон перешел к его воспитаннику. Это было новой счастливой случайностью для Авсония. Грациан был к нему привязан. Он бесконечно уважал своего учителя и осыпал его знаками совершенно искреннего расположения. В шестьдесят лет старый ритор, благодаря дружбе государя, превратился в государственного человека и общественного деятеля. Было немножко поздно начинать эту карьеру, но зато тем скорее он ее прошел, а покровительство императора помешало ей сделаться для него опасной.

Авсоний имел уже титул comes, который он получил, когда Грациан перешел от грамматики к риторике. Это было, впрочем, лишь почетное звание, которое давалось всякого рода людям: офицерам, магистратам, заслуженным риторам, лейб-медикам. Comites представляли собой род имперской знати, которую можно, пожалуй, сравнить с нашими кавалерами какого-нибудь очень почетного ордена: доступ в ряды этой знати давался лишь личной заслугой или важ-
__________

[1] Фронтон — знаменитый учитель красноречия и адвокат, был воспитателем Марка Аврелия. — Ред.

108

ностыо занимаемой должности. Когда Грациан кончил свое воспитание, Авсоний остался при нем и был назначен квестором. Эта должность была очень удобной: квесторы считались секретарями императора, но им нечего было делать, так как всю работу исполняли правители их канцелярий. Таким образом, в обоих этих званиях не было ничего неподходящего для профессора. Но в 376 г. Грациан, будучи уже императором, назначил его префектом претории в Италии и Африке, а в 378 г. Авсоний управлял Галлией в этом же самом звании.

На этот раз дело шло уже не о придворной почести или дворцовом звании. Это был видный и ответственный пост, с которым были связаны важнейшие стороны гражданского управления. От человека, его занимающего, требовалась энергичная деятельность и многосторонний опыт. Префект претория стоял во главе всех областных правителей; он решал дела в апелляционной инстанции; ему принадлежал высший надзор за финансовой частью; он заведовал снабжением войск провиантом, дорожной охраной, почтой и общественными работами. Одним словом, он был наделен всеми правами и властью во всех отраслях гражданского управления. Для отставного профессора это была не безделица. Под управлением Авсония находилась территория по крайней мере от Мозеля до Пиренеев; он был наместником императора во всех галльских провинциях. Мы не знаем, как он справлялся со своей задачей, но если жители Галлии ждали от своего префекта справедливости в решениях, честности, умеренности, то они не могли пожаловаться на выбор императора. Если Авсонию чего и недоставало, так именно опытности в делах; зато в его распоряжении были превосходные канцелярии, созданные римской империей, столь же могущественные, но лучше устроенные и более исполнительные, чем наши министерства. Симмах, который знал толк в людях, писал однажды Авсонию: «Для твоих сил и способностей такое великое счастье не может быть бременем».

Наконец, в январские календы 379 г. Авсоний получил звание, которым увенчалась его жизнь: он стал консулом. Нетрудно угадать, как он обрадовался этому. Прочтите его благодарственное послание к императору. Невозможно представить себе большую восторженность. Чувство блаженства сквозит в каждой строчке. Самая преувеличенная лесть, превосходящая всякую меру благодарность являются в этом письме совершенно искренними. Это какое-то безумное упоение, восторг ребенка, самый большой каприз которого вдруг исполнили.

На семьдесят втором году Авсоний оставил двор и удалился в милую его сердцу Аквитанию, которая была колыбелью его детства и теперь должна была сделаться «гнездом его старости». Он жил здесь в полном довольстве, без малейшей скорби, без каких бы то ни было треволнений; он избегал городского шума и чувствовал себя особенно счастливым в деревне. Он разъезжал по своим виллам,

109

которых у него было немало: он имел поместья в Сентонже, в Пуату, в окрестностях Бордо. Всем им он предпочитал виллу Lucaniacus на Дордони: здесь он собрал больше всего сокровищ, на нее истратил больше всего денег. Жил он почти по-царски. Будучи тем не менее весьма простым в обхождении и добрым, он не знал болыпего удовольствия, как принимать у себя своих друзей. У него можно было хорошо поесть, но на пирах Авсония было еще более веселья, чем роскоши: какие длинные и оживленные разговоры происходили за его столом! Толковали о прошлом, немного о придворной жизни и очень много о школе, о словесности и поэзии. Авсоний видел около себя веселый кружок женщин и детей, многочисленную семью, которая жила дружно и боготворила его. Его окружали почет и дружба: внуки восхищались своим дедом, который был консулом. Сам он не забывал Провидения и наслаждался счастьем, вознося постоянную благодарность своей судьбе.

Последние годы жизни Авсония не прошли в бесплодной праздности. Он был не из тех, которые могут жить ничего не делая. Уединение, в котором он жил, позволило ему заняться поэзией. Обязанности ритора, а потом префекта оставляли ему раньше очень мало досуга. Теперь же он мог сколько душе угодно сочинять дактили и спондеи, трохеи и ямбы. Большая часть его стихотворений относится именно к этому времени.

(Julliаn, Ausone et Bordeaux, p. 20—43)