Гиро П. Частная и общественная жизнь римлян

ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава XII. Римский строй в эпоху империи

5. Власть императора

Римский народ среди всех других народов отличался и уменьем повиноваться, и уменьем повелевать. Он взял верх над остальными не духовным развитием, даже не мужеством, а дисциплиной. Нельзя не удивляться общественной дисциплине, когда видишь образцовый порядок римских комиций, устройство сената и весь строй магистратуры. Нельзя не удивляться военной дисциплине, глядя на набор, приведение к присяге, поход, устройство лагеря, сражение. Впрочем, эта военная дисциплина была лишь частью и, так сказать, одной из сторон дисциплины общественной. Уменье повиноваться и уменье повелевать представляют собой две добродетели, которые сделали римский народ несравненным и дали ему господство над другими народами.

Основным принципом всего публичного права римлян была неограниченная верховная власть государства. Государство или «общественное дело» (respublica) было у них не смутное представление, не идеал, выработанный рассудком; оно представляло собой существо вполне реальное и живое, которое, хотя и состояло из совокупности всех граждан, но существовало тем не менее само по себе, независимо от них и над всеми ими. Они понимали государство как существо вечное и постоянное, в пределах которого поколения отдельных людей проходили одно за другим; поэтому-то respublica представлялась в их глазах таинственной силой, верховной владычицей,

421

которой все отдельные люди обязаны были повиноваться безусловно.

Это понятие не исчезло и во времена империи. Императоры, по-видимому, вовсе и не думали искоренять его в умах народов. Сами они в своих речах и в официальных актах говорили о «Республике». Этой республике все должны повиноваться, и в интересах республики работают и сами императоры. Империя никогда не представлялась в виде личной власти. В этом отношении она нисколько не была похожа на монархии восточных народов или на европейские королевства XVII-го века. Император не вершина всего: идея государства реет над ним. Граждане служат не государю, а государству. Властитель должен править не для себя, а в интересах общего блага. Истинным властелином, и по теории и в представлении всех людей, является не император, а само государство или республика...

Чтобы верховная власть государства проявилась на самом деле, нужно, чтобы государство передало ее в руки одного или нескольких людей. Это — система делегирования власти, которая существовала в Риме при самых различных формах правления. Мы находим ее и при царях, и при консулах, и при императорах... Юристы императорской эпохи провозглашают следующие положения, считавшиеся в их время аксиомой публичного права: «Если император может все, так это потому, что народ передал ему всю свою власть». Таким образом, по истечении двух веков империи истинным носителем власти оказывается еще народ, а император пользуется ею лишь по делегации.

Не следует думать, что эта делегация власти была чистой фикцией, обманчивой внешностью или простым рассудочным отвлеченным понятием. Она представляла собой совершенно реальный акт. В жизни Августа можно видеть, как различные части его верховной власти формально передавались ему целым рядом отдельных законов или сенатских решений, постановленных согласно обычным формам. К тому же эта делегация не была произведена раз навсегда. Ее приходилось возобновлять по отношению к каждому новому императору. Ее производил сенат, который официально представлял собой римскую республику. Этот акт носил такой же характер, как и тот, который был установлен некогда для каждого царя и для каждого консула; поэтому он и назывался тем же именем: lex regia de imperio.

Императорская власть не считалась наследственной, по крайней мере в первые три века. Каждый император признавал, что он обязан своей властью сенату, который ее делегировал ему. Это постановление права никем не оспаривалось.

Впрочем, власть не становилась меньше от того, что она была делегирована. Это и было замечательно у римлян, что раз общественная власть передана в чьи-нибудь руки, то, каковы бы ни были

422

эти руки, власть остается полной, абсолютной, почти безграничной. Для римлян магистратура не была простой должностью, она была властью и носила весьма характерное название imperium'a. Тот, кто был облечен этим imperium'ом, хотя бы всего на год, был владыкой народа — magister populi.

Такое представление о власти главы государства, как о делегированной ему абсолютной власти самого государства, существовало во все периоды римской истории: при царях, при консулах, при императорах.

В качестве представителей государства, консулы по закону были неограниченными владыками. Тит Ливий и Цицерон не видят никакой разницы между их властью и властью царей. Первоначально они соединяли в своих руках всю власть гражданской общины... Позднее, когда плебеи потребовали себе места в государстве, римляне не подумали вовсе определить точнее индивидуальные права гражданина, или ограничить власть магистрата; они предпочли создать новых вождей для плебеев; и эти трибуны были облечены властью такой же неограниченной и неприкосновенной. Еще позднее римляне учредили новых магистратов, и каждый из этих последних в своей сфере был также всемогущим владыкой. И все, что они могли выдумать для того, чтобы не быть в полном рабстве у этих владык на год, это увеличить число таких владык...

Переворот, произведенный установлением, империи, состоял единственно в том, что власть, которой были облечены многие, сосредоточивалась в руках одного. Разница была лишь в том, что imperium, разделенный прежде между многими магистратами, теперь принадлежал только одному человеку. Это была та же верховная власть из того же источника и с тем же характером; но ею был облечен лишь один. Единственный глава заменил собой многих глав, один владыка стал на месте многих владык...

Права императора были следующие.

В качестве военного вождя империи он имел главное начальство над всеми армиями и право назначать на все военные должности. Воины присягали ему и перед его изображением. Он производил набор и призывал столько воинов, сколько нужно. Он имел право войны и мира.

Облеченный властью трибуна, император имел право инициативы в области законодательной и в то же время право veto по отношению ко всякому предложению и всякому действию, исходящему от кого-нибудь другого. Его особа была неприкосновенна и священна; всякий, нарушавший эту неприкосновенность, мог быть предан смерти как нечестивец. Эта трибунская власть, дававшая ему право наказывать, сопряжена была также с правом покровительствовать, позволяя императору выступать в роли защитника слабых, чем и завершилось развитие монархии.

423

Он собирал налоги, устанавливая размер последних по своему произволу; раскладка податей производилась его агентами. Он распоряжался денежными суммами без всякого контроля; мог конфисковать имущество частных лиц во имя общественной пользы или же для наделения им колоний, которые он основывал.

Как глава половины провинций, он пользовался по отношению к ним неограниченной властью прежних проконсулов. Он поручал управление ими своим наместникам (legati), которые отвечали за свои поступки только перед ним. Сенат сохранял в течение нескольких веков право назначать правителей в остальные провинции; но император имел наблюдение и над этими правителями, посылал им инструкции и в конце концов пользовался не меньшею властью над сенатскими провинциями, чем над своими.

Заняв место прежних цензоров республики, император пользовался правом надзора за нравами и частной жизнью граждан. Отсюда же вытекало еще более существенное право: он составлял список сенаторов и всадников; он мог даровать кому хотелось право гражданства. Таким образом, каждый пользовался в обществе тем положением, какое ему назначал император.

Как верховный понтифик, он держал в своих руках всю область религии, царил над верованиями и распоряжался всеми актами культа; ему же принадлежал надзор за всеми жрецами.

Он был верховным судьей в империи, на которого не могло быть апелляции. В Риме он творил суд лично рядом с сенатом и центумвирами. В провинциях он передавал свою судебную власть легатам, которые и судили от его имени.

Он пользовался даже законодательной властью. Правда, настоящие законы (leges) он мог издавать лишь при содействии сената, но зато его личным указам (эдиктам) население должно было повиноваться не менее, чем самим законам.

Ко всему этому прибавился еще новый титул. Государь получил от сената название Августа. Этот титул был дан первому императору, но от него перешел затем и ко всем последующим государям. Таким образом всякий император был Августом. Это значило, что император, управлявший империей, был не просто человеком, а священным существом. Титул императора обозначал могущество главы государства, титул Августа — его святость. Люди должны были относиться к нему с таким же почтением и благоговением, с каким они относились к богам...

Итак, не было власти, которая не принадлежала бы императору. В его руках были войско и финансы. Он был единоличным главой управления, суда, законодательства и даже религии. Трудно представить себе более полную монархию. Сенат был в действительности лишь чем-то вроде государственного совета, удобным приспособлением, которое придавало действиям императора законные формы

424

прежних времен. Всякое политическое действие исходило от особы императора, который пользовался своей властью безраздельно, не находясь ни под чьим контролем.

Римский император имел в себе то, что на древнем языке республики носило название Величества (Majestas): этим словом обозначалось всемогущество государства. При этом всегда признавалось, что всякий человек, каким бы то ни было образом посягнувший на величество государства, этим самым оказывался виновным в нечестии по отношению к Государству и должен был быть наказан смертью. Вооруженный этим неумолимым законом, император мог сокрушить всех, кто противодействовал ему, всех возбуждавших его подозрения, наконец, всех тех, чье существование было ему ненавистно, чьим богатствам он завидовал. Всего замечательнее здесь то, что эти убийства являлись вполне законными. Самые лучшие императоры настаивали на этом праве, хотя и не думали вовсе им пользоваться. Закон о величестве никогда не оспаривался в принципе. Никто не сомневался, что человек, занявший враждебное положение по отношению к общественной власти, по всей справедливости должен быть предан смертной казни. Самые ярые хулители жестокости Нерона и Домициана признавали тем не менее бесспорным постановлением публичного права то, что всякое покушение на верховную власть является уголовным преступлением.

(Fustel de Coulanges, La Gaule romaine, книга II, глава I, изд. Hachette).