Геродот. История

ОГЛАВЛЕНИЕ

Книга VII. ПОЛИГИМНИЯ

101.

Проплыв между кораблями, Ксеркс сошел с корабля на берег и затем велел послать за Демаратом, сыном Аристона (он участвовал в походе на Элладу). Призвав Демарата, царь сказал ему так: «Демарат! Мне угодно теперь задать тебе вопрос. Ты эллин и, как я узнал от тебя и от прочих эллинов, с которыми мне пришлось говорить, не из самого ничтожного и слабого города. Скажи же мне теперь: дерзнут ли эллины поднять на меня руку? Ведь, мне думается, даже если бы собрались все эллины и другие народы запада, то и тогда не могли бы выдержать моего нападения, так как они не действуют заодно. Но все же мне желательно узнать твое мнение. Что ты скажешь о них?». Так спрашивал царь, а Демарат отвечал: «Царь! Говорить ли мне правду или тебе в угоду? ». Ксеркс приказал ему говорить правду, прибавив, что, как и раньше, не оставит его своими милостями.

102.

Услышав ответ царя, Демарат сказал так:

«Царь! Так как ты велишь мне непременно говорить правду так, чтобы потом за это меня нельзя было уличить во лжи, то скажу тебе. Бедность в Элладе существовала с незапамятных времен, тогда как доблесть приобретена врожденной мудростью и суровыми законами. И этой-то доблестью Эллада спасается от бедности и тирании. Я воздаю, конечно, хвалу всем эллинам, живущим в дорийских областях. Однако то, что я хочу теперь тебе поведать, относится не ко всем им, но только к лакедемонянам. Прежде всего они никогда не примут твоих условий, которые несут Элладе рабство. Затем они будут сражаться с тобой, даже если все прочие эллины перейдут на твою сторону. Что же до их численности, то не спрашивай, сколько у них боеспособных воинов. Ведь если их выйдет в поход только тысяча или около того, то все равно они будут сражаться!».

103.

Выслушав такую речь, Ксеркс заметил со смехом:

«Демарат! Какие слова слетели с твоих уст! Тысяча воинов будет биться со столь великим войском! Ведь ты говорил, что сам был царем этого народа, так сможешь ли сейчас один устоять против десяти? Если весь ваш народ действительно таков, как ты его описываешь, то тебе-то, их царю, следовало бы, по вашим законам, выйти против двойного числа врагов. Ведь если каждый спартанец стоит десяти моих воинов, то можно ожидать, что ты равноценен по крайней мере двадцати моим воинам. И тогда я поверю, что ты говоришь правду. Если же они силой и статностью такие же люди, как и ты и другие эллины, с которыми мне довелось общаться, то вы только похваляетесь. Смотри, как бы такие речи не оказались пустым хвастовством. Рассуди же по всему вероятию и разумно. Возможно ли, чтобы 1000, 10 000 или даже 50 000 воинов, к тому же одинаково свободных и без единого начальника, могли устоять против столь великого войска? Ведь если у них 5000 воинов, то у нас на каждого спартанца придется свыше 1000. Конечно, будь они под начальством одного человека (по нашему персидскому обычаю), то из страха перед ним они могли бы выказать сверхчеловеческую храбрость и под ударами бичей напали бы даже на численно превосходящего врага. Напротив, представленные самим себе, они, конечно, не в состоянии совершить ничего подобного. А мне думается, что эллины, даже численно равные, с трудом устоят против одних персов. Только у нас, однако, действительно есть то, о чем ты говоришь; правда, встречается это довольно редко: среди моих копьеносцев есть такие, что могут легко справиться сразу с тремя эллинами. Ты ничего этого не знаешь и поэтому болтаешь много вздора!».

104.

На это Демарат ответил так:

«Царь! Я уже заранее знал, что мои правдивые слова придутся тебе не по душе. Но так как ты велел мне быть совершенно искренним, то я и говорил тебе так о спартанцах. Тебе самому, впрочем, прекрасно известно, как я именно теперь люблю спартанцев, которые отняли у меня царские почести и наследственные права, сделав лишенным родины изгнанником. Родитель же твой принял меня и дал средства для жизни и кров. Ведь не дело разумному человеку отвергать столь великие благодеяния, но, напротив, следует высоко ценить и проявлять благодарность. Я не стану утверждать, что могу сражаться ни с десятью, ни с двумя противниками, а добровольно я не вступил бы даже в единоборство. В случае же необходимости или если бы меня ожидала великая награда за победу, я с превеликим удовольствием сразился бы с одним из тех воинов, которые, по твоим словам, могут сражаться сразу с тремя эллинами. Так дело обстоит и с лакедемонянами: в единоборстве они сражаются столь же храбро, как и другие народы, а все вместе в бою они доблестней всех на свете. Правда, они свободны, но не во всех отношениях. Есть у них владыка — это закон, которого они страшатся гораздо больше, чем твой народ тебя. Веление закона всегда одно и то же: закон запрещает в битве бежать пред любой военной силой врага, но велит, оставаясь в строю, одолеть или самим погибнуть. Если эти мои слова кажутся тебе пустой болтовней, то впредь об остальном я ничего тебе не скажу. Впрочем, да будет все, царь, по твоей воле!».

105.

Так отвечал Демарат, а Ксеркс, обратив весь разговор в шутку, вовсе не разгневался, но милостиво отпустил его. После этого Ксеркс назначил Маскама, сына Мегадоста, наместником Дориска, сместив [прежнего наместника], поставленного Дарием. Затем царь повел войско дальше через Фракию на Элладу.

106.

Маскам же, которого Ксеркс оставил наместником, проявил себя прежде таким превосходным правителем, что царь только ему одному посылал дары, как самому лучшему сатрапу из всех поставленных им самим или Дарием. Посылал же он дары ежегодно. Впоследствии такие же дары посылал потомкам Маскама и Артоксеркс, сын Ксеркса. Ведь еще ранее, до этого похода, были поставлены наместники по всей Фракии и Геллеспонту. Все эти фракийские и геллеспонтские наместники после этой войны были изгнаны эллинами. Маскама же в Дориске им не удалось изгнать и поныне, несмотря на неоднократные попытки. Поэтому-то правящий персами царь всегда посылает ему упомянутые дары.

107.

Из других наместников, изгнанных эллинами, царь Ксеркс никого не признавал доблестным, кроме одного лишь Бога из Эиона. Его царь непрестанно восхвалял, а сыновей его, живших в Персии, осыпал почестями. И действительно, в высшей степени Бог заслужил такие отличия. Осажденный афинянами во главе с Кимоном, сыном Мильтиада, он получил по договору позволение выйти [из крепости] и возвратиться в Азию. Однако Бог не пожелал воспользоваться этим (дабы царь не подумал, что он, как трус, спасает свою жизнь), но держался до последнего. Когда в крепости не осталось больше продовольствия, Бог велел сложить огромный костер; затем, заколов своих детей, жену, наложниц и слуг, бросил их тела в огонь. Потом все золото и серебро из города он высыпал со стены в Стримон и, наконец, бросился сам в огонь. За этот подвиг, как это и подобает, персы восхваляют его еще и до сего дня.

108.

Из Дориска Ксеркс продолжал поход на Элладу и все племена на своем пути заставлял присоединяться к персидскому войску. Ведь, как я упоминал уже раньше, вся страна вплоть до Фессалии была подчинена царю и платила ему дань. Покорил же ее Мегабаз, а позднее Мардоний. По пути из Дориска Ксеркс миновал сначала самофракийские укрепления, из которых дальше всего на запад расположен город по имени Месамбрия. С ним граничит город фасосцев Стрима. Между этими городами протекает река Лис; в ней не хватило тогда воды для Ксерксова войска, и река иссякла. Область эта в древности называлась Галлаикой, теперь же Бриантикой, но принадлежит, собственно, еще киконам.

109.

Перейдя высохшее русло реки Лиса, Ксеркс миновал эллинские города: Маронею, Дикею и Абдеры. Затем он прошел мимо некоторых известных озер поблизости от этих городов, а именно мимо Исмариды, что между Маронеей и Стримой, и мимо Бистониды, лежащей у Дикеи, куда впадают две реки — Травос и Компсатос. У Абдер Ксеркс не встретил никакого известного озера, но зато пересек реку Нест, текущую в море. Отсюда царь прошел мимо городов, лежащих внутри страны, один из которых находится на озере около 30 стадий в окружности (озеро это богато рыбой и очень соленое). Озеро иссякло, когда только вьючные животные выпили из него воду. Город этот называется Пистир.

110.

Ксеркс оставил с левой стороны все эти эллинские города у моря. Фракийские же народности, через земли которых проходил царь, были вот какие: петы, киконы, бистоны, сапеи, дерсеи, эдоняне и сатры. Из них те, что обитали на побережье, следовали за войском на кораблях. Все же остальные упомянутые племена, живущие внутри страны, кроме сатров, должны были служить в сухопутном войске.

111.

Что до сатров, то они, насколько нам известно, никогда не были никем покорены. Только они одни из фракийцев сохранили свободу до наших времен. Они живут высоко в горах, покрытых разнообразным лесом и снегом, и отличаются воинственностью. В их владении знаменитое прорицалище Диониса. Прорицалище же это находится высоко в горах, и бессы (один из родов сатров) толкуют прорицания при храме. Оракулы, как в Дельфах, изрекает главная жрица, и [вообще] все происходит, как и в других прорицалищах.

112.

Пройдя упомянутую область, Ксеркс миновал затем города пиерийцев, из которых один называется Фагрет, а другой Пергам. Здесь он шел мимо самих городов, оставляя вправо Пангей, большую и высокую гору с золотыми и серебряными рудниками. Обитают в этой стране пиерийцы, одоманты, и прежде всего сатры.

113.

Затем Ксеркс двинулся на запад мимо области пеонов, доберов и пеоплов, живущих на севере от Пангея, пока не достиг реки Стримона и города Эиона, где правителем был (тогда еще бывший в живых) только что упомянутый Бог. А область эта у горы Пангея называется Филлидой. На запад она простирается до реки Ангиты, притока Стримона, а на юг — до самого Стримона. Этой реке маги принесли жертву закланием белых коней.

114.

Совершив эти и еще много других магических обрядов в честь этой реки, персы переправились по мостам через реку у Эннеагодой в Эдонийской области (на Стримоне они нашли уже построенный мост). Узнав, что это место называется Эннеагодой, они принесли в жертву там столько же мальчиков и девочек из числа местных жителей, закопав их живыми в землю. Закапывать жертвы живыми — это персидский обычай. Как я узнал из рассказов, супруга Ксеркса Аместрида, достигнув преклонного возраста, велела закопать живыми 14 сыновей знатных персов в благодарность богу, живущему, как говорят, под землей.

115.

Продолжая путь от Стримона далее на запад, войско миновало приморский эллинский город Аргил. Область эта и лежащая под нею часть страны называется Бисалтией. Отсюда, оставив влево залив у Посидея, войско прошло по так называемой равнине Силея мимо эллинского города Стагира и прибыло в Аканф. Царь вел с собой как эти, так и племена, обитающие у горы Пангея, а также и все вышеупомянутые народности, причем приморские жители должны были служить на кораблях, а народности, жившие вдали от моря,— в сухопутном войске. Дорогу же эту, по которой царь Ксеркс вел свое войско, фракийцы не разрушают и не засевают, но до сих пор весьма почитают как священную.

116.

По прибытии в Аканф Ксеркс объявил жителей города своими гостеприимцами и пожаловал им мидийскую одежду. Царь хвалил их, так как видел их усердие на войне и получил донесение о том, что они прилежно рыли канал.

117.

Во время стоянки Ксеркса в Аканфе скончался от недуга Артахей, начальник [строительства] канала. Он пользовался уважением Ксеркса и происходил из рода Ахеменидов. Ростом Артахей превосходил всех персов (без четырех пальцев пять царских локтей) и отличался самым зычным голосом. Смерть его была поэтому для Ксеркса великим несчастьем, и царь повелел устроить ему пышные похороны. Все войско насыпало курган над его могилой. Этому-то Артахею по велению оракула жители Аканфа приносят жертвы, как герою, призывая его [в молитвах] по имени.

118.

Итак, царь Ксеркс был опечален гибелью Артахея. Эллинские же города, которые принимали у себя персидское войско и должны были угощать Ксеркса, впали в великую нужду, так что граждане их даже лишились своих жилищ и имущества. Так, фасосцам (им пришлось принимать и угощать войско Ксеркса за их города на материке), например, угощение стоило 400 талантов серебром, как указал выбранный [ими для этого] Антипатр, сын Оргея, один из самых уважаемых граждан.

119.

Столь же велики примерно были и расходы прочих городов, как показали отчеты начальников, [ведавших продовольствием войска]. Угощение происходило так: о прибытии войска сообщалось задолго и каждый делал все, что мог. Лишь только объявляли приказ [заготовлять продовольствие], хлебные запасы распределялись между всеми гражданами, которые мололи пшеничное и ячменное зерно в течение многих месяцев. Затем откармливали наиболее ценное поголовье скота, какое только могли найти, разводили птицу в клетках и прудах, живущую на суше и водоплавающую, на продовольствие войску. Приготовляли также золотые и серебряные кубки, сосуды для смешения вина и всю прочую столовую утварь. Эти вещи были предназначены, конечно, только для самого царя и его сотрапезников; остальному же войску полагалось лишь пропитание. Куда бы войско ни приходило, всюду разбивался шатер, в котором располагался Ксеркс, а все войско отдыхало под открытым небом. Когда наступала обеденная пора, у хозяев, принимавших войско, было много хлопот. Персы же, насытившись, оставались там на ночлег. А на следующий день они снимали шатер, брали с собой всю [золотую и серебряную] утварь и уходили дальше, ничего не оставляя.

120.

Тогда-то некто Мегакреон из Абдер высказал здравое замечание. Он дал совет абдеритам всенародно (мужчинам и женщинам) отправиться в свои святилища и молить богов о защите, прося их об избавлении впредь от половины грядущих бед. За прошлые же страдания следует принести богам великую благодарность, именно за то, что Ксеркс не привык обедать дважды в день: если бы кроме обеда им приказали готовить еще и столь же обильный завтрак, то пришлось бы на выбор: либо вовсе не ожидать прихода Ксеркса, либо оставаться на страшную погибель.

121.

Все же эллинским городам под давлением необходимости приходилось выполнять царское повеление. Ксеркс же отдал приказ военачальникам флота отплыть из Аканфа и ожидать его в Ферме. А Ферма лежит именно в Фермейском заливе (от нее и залив этот получил свое название). Ведь, как царь узнал, через Ферму проходил самый короткий путь для войска. От Дориска до Аканфа войско двигалось в таком порядке: все сухопутное войско Ксеркс разделил на три части. Одной части он приказал идти вместе с флотом вдоль побережья. Во главе этого отряда стояли Мардоний и Масист. Вторая часть войска под предводительством Тритантехма и Гергиса шла дорогой, ведущей в глубь страны. Третья же часть, с которой следовал сам Ксеркс, под начальством Смердомена и Мегабиза двигалась посредине между двумя первыми.

122.

Итак, флот был отослан Ксерксом и прошел Афонским каналом в залив, где лежат города Асса, Пилор, Синг и Сарта. Взяв из этих городов также [пополнение] для команды, корабли поплыли дальше в Фермейский залив. Затем, обогнув мыс Ампел у Тороны, флот миновал следующие эллинские города: Торону, Галепс, Сермилу, Мекиберну и Олинф. Из всех этих городов были взяты корабли и команды. Область эта называется Сифонией.

123.

От мыса Ампел флот Ксеркса поплыл прямо к Канастрейскому мысу, а этот мыс на всей Паллене далее всего выдается в море. Здесь опять взяли корабли с командой из Потидеи, Афития, Неаполя, Эги, Ферамбо, Скионы, Менды и Саны. Это — города на Паллене, которая прежде называлась Флегрой. Миновав и эту область, флот поплыл к месту назначения, принимая по пути команды из пограничных с Палленой городов, что лежат по соседству с Фермейским заливом. Названия этих городов такие: Липакс, Комбрия, Лисы, Гигон, Кампса, Смила, Энея. Область же, где они расположены, еще и поныне называется Кроссеей. От Энеи же (последнего из названных городов) флот направился теперь в самый Фермейский залив и к Мигдонской области. Так флот прибыл в условленное место — Ферму и к городам Синду и Халестре на реке Аксии, которая образует границу между Мигдонией и Боттиеидой. На узкой прибрежной полосе в Боттиеиде лежат города Ихны и Пелла.

124.

Итак, флот Ксеркса бросил якорь в ожидании [подхода] царя [у побережья] от устья реки Аксия до города Фермы и лежащих между ними городов. Ксеркс же во главе сухопутного войска выступил из Аканфа, избрав прямой путь через внутренние области страны на Ферму. Путь лежал через Пеонию и Крестонию к реке Эхидору. Река эта берет начало в Крестонии, протекает через Мигдонию и впадает в болото на реке Аксии.

125.

Когда войско шло по этой местности, то на вьючных верблюдов с продовольствием напали львы. Ночью львы спускались из логовищ. Они не трогали, однако, ни вьючных животных, ни людей, а нападали только на верблюдов. Удивляюсь, что за причина заставляла львов оставлять в покое всех прочих животных и набрасываться лишь на верблюдов: львы ведь не видали прежде этих животных и не пробовали [их мяса].

126.

В этой местности водится много львов и диких быков, огромные рога которых [торговцы] ввозят в Элладу. Границей обитания львов служат реки Нест, текущая через область Адбер, и Ахелой, пересекающая Акарнанию. Ведь к востоку от Неста во всей передней части Европы не увидишь льва, точно так же как и к западу от Ахелоя на остальном материке. Львы встречаются только между этими [двумя] упомянутыми реками.

127.

По прибытии в Ферму Ксеркс расположился там станом со своим войском. Стан же войска занял все побережье от города Фермы в Мигдонии вплоть до рек Лидия и Галиакмона, которые отделяют область Боттиеиду от земли македонян, сливая свои воды в одно русло. В этих-то местах варвары и разбили свой стан. Из всех перечисленных рек в одном только Эхидоре, вытекающем из земли крестонов, не хватило воды для питья войску. Вода в реке иссякла.

128.

Из Фермы Ксеркс обозревал огромные фессалийские горы — Олимп и Оссу — высотой до облаков; между ними, как ему рассказывали, лежит узкая долина, по которой течет Пеней. Царь слышал также, что там проходит дорога в Фессалию, и жаждал осмотреть с корабля устье Пенея, так как войско должно было идти верхним путем через землю македонян на севере в область перребов, минуя город Гонн. Здесь ведь путь, как он узнал, был самым надежным. А, возгоревшись желанием, царь выполнил свой замысел. Взойдя на борт сидонского корабля, на который он обычно садился в подобных случаях, Ксеркс дал знак остальным кораблям выходить в море, войску же приказал оставаться в Ферме. Прибыв туда и обозрев устье Пенея, царь пришел в великое изумление. Затем он призвал проводников и спросил, нельзя ли отвести реку и заставить ее изливаться [в море] в другом месте.

129.

Фессалия в древности, как гласит предание, была озером. И действительно, эта страна со всех сторон окружена высочайшими горами. На востоке она ограничена горами Пелионом и Оссой, предгорья которых сходятся друг с другом, на севере — Олимпом, на западе — Пиндом,— а на юге — Офрисом. В середине между этими горами находится фессалийская котловина. В эту-то котловину стекает множество рек. Наиболее значительных рек пять: Пеней, Апидан, Онохон, Энипей и Памис. Они стекают как самостоятельные реки в фессалийскую равнину с гор, кольцом окружающих Фессалию. Затем, слившись в единую реку, они впадают в море через одно и притом узкое ущелье. Сразу же после слияния только Пеней сохраняет свое имя, а все остальные реки становятся безымянными. По рассказам, упомянутой котловины и этого речного протока в древности еще не существовало; реки же эти и кроме них еще и Бебеидское озеро уже стекали в равнину, хотя и не носили теперешних названий, превращая всю Фессалию в море. Сами же фессалийцы утверждают, что ущелье, по которому течет Пеней, проломал Посейдон. И они, вероятно, правы. Ведь если верить, что Посейдон производит землетрясение, и приписывать этому богу возникшие от землетрясений расселины, то, конечно, посмотрев и на эту расселину, можно счесть и ее делом Посейдона. Расселина эта между горами, по-видимому, возникла под действием землетрясения.

130.

А проводники на вопрос Ксеркса, есть ли у Пенея второе устье для выхода в море, зная точно местность, ответили так: «У этой реки, царь, нет другого выхода в море, кроме этого. Ведь горы, как венцом, окружают всю Фессалию». В ответ на это Ксеркс, говорят, сказал: «Хитрые люди — фессалийцы. Вот почему они, давно уже опасаясь моего могущества, одумались, так как поняли, как легко и быстро можно овладеть их страной. Стоит ведь лишь направить реку в их землю, отведя плотиной воды Пенея, преградить ему путь через ущелье, где он течет ныне, так что вся Фессалия, кроме гор, окажется под водой». Эти слова Ксеркса относились к Алевадам, так как они, будучи фессалийцами, первыми из эллинов изъявили покорность царю, как думал Ксеркс, от имени всего народа Фессалии. После этого, обозрев устье, царь отплыл назад в Ферму.

131.

Много дней Ксеркс оставался в Пиерийской области. Отряд, [составлявший] третью часть персидского войска, прорубал просеку в лесу на македонских горах, чтобы [по проложенной] здесь дороге все войско могло пройти в землю перребов. Тем временем возвратились глашатаи, отправленные царем в Элладу с требованием покорности: одни — с пустыми руками, а другие — неся землю и воду.

132.

В числе же племен, которые дали землю и воду, были следующие: фессалийцы, долопы, эниены, перребы, локры, магнеты, малийцы, фтиотийские ахейцы, фиванцы и остальные беотийцы, кроме феспийцев и платейцев. Против них-то прочие эллины, которые объявили войну варварам, заключили освященный жертвоприношением и клятвой союзный договор. А договор этот гласил так: всякий эллинский город, предавшийся персидскому царю, не вынужденный [к этому] необходимостью, в случае победы союзников обязан уплатить десятину дельфийскому богу. Таков был союзный договор эллинов.

133.

В Афины же и в Спарту Ксеркс не отправил глашатая с требованием земли [и воды], и вот по какой причине. Когда Дарий прежде отправил туда послов, требуя покорности, то афиняне сбросили их в пропасть, а спартанцы — в колодец и велели им оттуда принести [царю] землю и воду. Поэтому-то Ксеркс теперь и не послал к ним глашатаев с требованием покорности. Какое несчастье постигло афинян за их поступок, я не могу сказать, кроме того, что их земля и сам город были разорены. Впрочем, мне думается, опустошение [Аттики] произошло не из-за этого.

134.

Что до лакедемонян, то их поразил гнев Тальфибия, глашатая Агамемнона. Ведь в Спарте есть святилище героя Тальфибия, и существуют также его потомки, так называемые Тальфибиады, которым предоставлено преимущественное право выполнять должность глашатаев. После умерщвления глашатаев у спартанцев все [предзнаменования] при жертвоприношениях выпадали неблагоприятными. И это продолжалось долгое время. Лакедемоняне были глубоко встревожены, предаваясь печали из-за этого несчастья. Много раз они созывали народное собрание и через глашатаев объявляли: не желает ли кто-нибудь из лакедемонян пожертвовать жизнью за Спарту. Тогда выступили Сперхий, сын Анериста, и Булис, сын Николая, знатного рода и богатые спартанцы. Они добровольно вызвались понести наказание от Ксеркса за умерщвление в Спарте глашатаев Дария. Так спартанцы отослали этих людей в Мидийскую землю на смерть.

135.

Дерзновенная отвага этих мужей достойна удивления, и, кроме того, [не менее поразительны] вот такие их слова. На пути в Сусы прибыли они к Гидарну (родом персу), который был начальником персидского войска на асийском побережье. Гидарн дружески принял спартанцев и за угощением спросил их: «Лакедемоняне! Почему вы избегаете царской дружбы? Вы можете видеть на моем примере, какое я занимаю положение — как царь умеет воздавать честь доблестным мужам. Так и вы, если предадитесь царю (царь ведь считает вас доблестными мужами), то он поставит каждого из вас, спартанцев, властителем области в Элладе». На эти слова они отвечали так: «Гидарн! Твой совет, кажется, не со всех сторон одинаково хорошо обдуман. Ведь ты даешь его нам, имея опыт лишь в одном; в другом же у тебя его нет. Тебе прекрасно известно, что значит быть рабом, а о том, что такое свобода — сладка ли она или горька, ты ничего не знаешь. Если бы тебе пришлось отведать свободы, то, пожалуй, ты дал бы нам совет сражаться за нее не только копьем, но и секирой». Так они отвечали Гидарну.

136.

Оттуда спартанцы прибыли в Сусы и предстали пред царские очи. Телохранители прежде всего приказали им пасть ниц и поклониться царю до земли и хотели принудить их к этому силой. Однако они наотрез отказались, даже если их поставят на голову. Ведь, по их словам, не в обычае у них падать ниц и поклоняться человеку и пришли сюда они не ради этого, а по другой причине. После решительного отказа выполнить это требование они вновь взяли слово и сказали приблизительно так: «Царь мидян! Послали нас лакедемоняне вместо умерщвленных в Спарте глашатаев, чтобы искупить смерть их». В ответ на эти слова Ксеркс сказал, что по своему великодушию он не поступит подобно лакедемонянам, которые, презрев обычай, священный для всех людей, предали смерти глашатаев. Сам же он не желает подражать им в том, что достойно порицания, а потому не умертвит послов, но снимет с лакедемонян вину за убийство.

137.

Таким образом, после этого тотчас же утих гнев Тальфибия, хотя Сперхий и Булис возвратились в Спарту. Однако спустя много времени после этого, именно во время войны пелопоннесцев с афинянами, гнев Тальфибия, по словам лакедемонян, вспыхнул с новой силой. И это мне кажется самым чудесным. Но то, что гнев затем постиг сыновей этих двух мужей, которые отправились к царю из-за гнева этого же героя, именно Николая, сына Булиса, и Анериста, сына Сперхия (того Анериста, который на грузовом судне вместе с командой воинов захватил населенный тиринфянами город Галиеи), — в этом совершенно ясен перст разгневанного божества. Оба они отправились из Лакедемона в Азию, но в пути были выданы афинянам Ситалком, сыном Терея, царем фракийцев, и Нимфодором, сыном Пифея, абдеритом. Их схватили в Бисанфе на Геллеспонте и отвезли в Аттику, где их казнили афиняне. Вместе с ними был казнен и Аристей, сын Адиманта, коринфянин. Это событие, впрочем, произошло много лет спустя после похода Ксеркса. Теперь же я возвращаюсь к моему рассказу.

138.

О походе царя говорили, будто он направлен только против Афин, на самом же деле персы шли против всей Эллады. Эллины уже давно знали об этом по слухам, но не могли объединиться для совместных действий. Некоторые из них уже дали персидскому царю [в знак покорности] землю и воду и поэтому полагали, что варвары не причинят им вреда. Те же, которые этого не сделали, жили в великом страхе, так как во всей Элладе не доставало боевых кораблей, чтобы дать отпор врагу. Большинство эллинских городов вообще не желало воевать, но открыто сочувствовало персам.

139.

Поэтому я вынужден откровенно высказать мое мнение, которое, конечно, большинству придется не по душе. Однако я не хочу скрывать то, что признаю истиной. Если бы афиняне в страхе перед грозной опасностью покинули свой город или, даже не покидая его, сдались Ксерксу, то никто [из эллинов] не посмел бы оказать сопротивления персам на море. Далее, не найди Ксеркс противника на море, то на суше дела сложились бы вот как: если бы даже и много «хитонов стен» пелопоннесцам удалось воздвигнуть на Истме, то все же флот варваров стал бы захватывать город за городом и лакедемоняне, покинутые на произвол судьбы союзниками (правда, не по доброй воле, но в силу необходимости), остались бы одни. И вот покинутые всеми, лакедемоняне после героического сопротивления все-таки пали бы доблестной смертью. Следовательно, их ожидала бы такая участь или, быть может, видя переход всех прочих эллинов на сторону персов, им пришлось бы еще раньше сдаться на милость Ксеркса. Таким образом, и в том и в другом случае Эллада оказалась бы под игом персов. Действительно, мне совершенно непонятно, какую пользу могли принести стены на Истме, если царь [персов] господствовал на море. Потому-то не погрешишь против истины, назвав афинян спасителями Эллады. Ибо ход событий зависел исключительно от того, на чью сторону склонятся афиняне. Но так как афиняне выбрали свободу Эллады, то они вселили мужество к сопротивлению всем остальным эллинам, поскольку те еще не перешли на сторону мидян, и с помощью богов обратили царя в бегство. Не могли устрашить афинян даже грозные изречения дельфийского оракула и побудить их покинуть Элладу на произвол судьбы. Они спокойно стояли и мужественно ждали нападения врага на их землю.

140.

Афиняне ведь отправили послов в Дельфы вопросить оракул. После обычных обрядов в священном участке послы вступили в святилище и там воссели. Пифия по имени Аристоника изрекла им следующий оракул:
Что ж вы сидите, глупцы? Бегите к земному пределу, Домы покинув и главы высокие круглого града. Не устоит ни глава, ни тело пред гибелью страшной, И ни стопа, и ни длань, и ничто иное средь града Не уцелеет. Но все истребится, и град сей погубит Огнь и жестокий Арей, что стремит колесницу сириян. Много и прочих твердынь — не только твою он погубит... Ныне кумиры бессмертных стоят, уже пот источая. В страхе трепещут они, а кровли их храмов Черною кровью струят — в предвестие бед неизбывных... Но выходите из храма и скорбию душу излейте.

141.

Такой ответ оракула глубоко опечалил афинских послов. И вот, когда они уже впали в отчаяние от возвещенных им бедствий, некто Тимон, сын Андробула, один из самых уважаемых людей в Дельфах, посоветовал им вернуться в святилище с оливковыми ветвями и еще раз вопросить оракул уже в качестве «умоляющих бога о защите». Афиняне так и поступили и обратились к богу с такими словами: «Владыка! Ради этих вот оливковых ветвей, которые мы принесли, изреки нам более милостивое прорицание о нашем родном городе, иначе мы не уйдем из святилища, но пребудем здесь до конца наших дней». На это прорицательница изрекла им вторично вот что:

Гнев Олимпийца смягчить не в силах Афина Паллада,
Как ни склоняй она Зевса — мольбами иль хитрым советом.
Все ж изреку тебе вновь адамантовой крепости слово:
Если даже поля меж скалою Кекропа высокой
И Киферона долиной святой добычею вражеской станут,
Лишь деревянные стены дает Зевес Тритогенее
Несокрушимо стоять во спасенье тебе и потомкам.
Конных спокойно не жди ты полков или рати пехотной
Мощно от суши грядущей, но тыл обращая,
Все ж отступай: ведь время придет и померишься силой!
Остров божественный, о Саламин, сыновей своих жен ты погубишь
В пору ль посева Деметры даров, порою ли знойною жатвы.

142.

Это изречение оракула послы записали, так как оно казалось им (да и действительно было) более милостивым, чем первое, и затем возвратились в Афины. По прибытии они объявили ответ оракула народному собранию. Афиняне старались разгадать смысл изречения, и по этому поводу, между прочим, высказывались главным образом два таких противоположных мнения: некоторые старики утверждали, что акрополь останется невредим, так как в древние времена афинский кремль был огражден плетеной изгородью из терновника. Они считали поэтому, что выражение «деревянная стена» относится к этой ограде. Другие же говорили, что бог подразумевает корабли, и предлагали поэтому привести флот в боевую готовность, бросив все остальное на произвол судьбы. Однако тех, кто понимал под «деревянной стеной» корабли, смущали два последних стиха Пифии:

Остров божественный, о Саламин, сыновей своих жен ты погубишь
В пору ль посева Деметры даров, порою ли знойною жатвы.

Эти стихи опровергали мнение тех, кто считал, что «деревянные стены» — это корабли, так как толкователи оракулов объясняли их в том смысле, что афиняне будут разбиты, приняв морской бой при Саламине.

143.

Был тогда в Афинах один человек, лишь недавно выдвинувшийся на первое место среди наиболее влиятельных граждан. Его звали Фемистоклом, и был он сыном Неокла. Он считал, что толкователи оракулов не все изречение объясняли правильно, и говорил так: «Если бы упомянутый стих действительно относился к афинянам, то бог, как мне кажется, не выбрал бы столь миролюбивых выражений, но сказал бы: „несчастный Саламин“ вместо „божественный Саламин“, если только жителям его суждено погибнуть в борьбе за остров. Напротив, если изречение понять правильно, то его следует относить к врагам, а не к афинянам». Поэтому Фемистокл советовал афинянам готовиться к морской битве, так как «деревянные стены» и есть корабли. Толкование Фемистокла понравилось афинянам гораздо больше, чем объяснение толкователей оракулов, которые были против приготовлений к битве на море и вообще советовали даже не поднимать руки на врага, но покинуть Аттику и поселиться где-нибудь в другой стране.

144.

Еще раньше этого совета Фемистокла афиняне приняли другое его удачное предложение. В государственной казне афинян тогда было много денег, поступавших от доходов с Лаврийских рудников. Эти деньги полагалось разделить между гражданами, так что каждому приходилось по 10 драхм. Фемистокл убедил афинян отказаться от дележа и на эти деньги построить 200 боевых кораблей, именно для войны с Эгиной. Эта-то вспыхнувшая тогда война с Эгиной и спасла Элладу, заставив Афины превратиться в морскую державу. Хотя корабли эти не нашли применения против эгинцев (для чего были построены), но теперь они пригодились Элладе. Итак, у афинян были уже эти, построенные раньше корабли, и теперь нужно было построить еще другие. И вот афиняне, обсудив ответ оракула, решили по совету бога встретить всей своей военной мощью на море нападение варваров на Элладу вместе с эллинскими городами, которые пожелали к ним присоединиться. Вот мой рассказ об изречениях оракула, которые получили афиняне.

145.

Теперь все эллины, избравшие «лучшую долю» в общеэллинском деле, собрались в одном месте. Там они держали совет и заключили союз под клятвой, прежде всего решив прекратить вражду и междоусобные войны. Между прочим, и другие города воевали тогда друг с другом, но самую ожесточенную войну вели афиняне с эгинцами. Затем эллины решили послать соглядатаев в Азию разузнать о военной силе персидского царя, который, по их сведениям, находился с войском в Сардах. В Аргос они отправили послов заключить союз против персидского царя. Также отрядили они двух послов в Сикелию к Гелону, сыну Диномена, и еще других — на Керкиру и на Крит с просьбой помочь Элладе. Они хотели сделать попытку объединить, если возможно, всех эллинов и побудить их действовать заодно пред лицом всеобщей опасности. Держава же Гелона, как считали тогда, была весьма могущественной и, пожалуй, даже самой могущественной среди эллинских городов.

146.

После этого эллины покончили с взаимными распрями и прежде всего послали на разведку в Азию трех человек. По прибытии в Сарды эти люди собрали сведения о царском войске, но были схвачены. Военачальники велели после допроса под пыткой отвести эллинов на казнь. Их ожидала уже верная смерть. Однако Ксеркс, узнав об этом, не одобрил решения военачальников и велел послать своих телохранителей привести осужденных к себе, если застанут еще их в живых. Телохранители застали соглядатаев еще в живых и привели их пред царские очи. Ксеркс спросил, зачем они пришли, и повелел телохранителям водить эллинов повсюду и показать им все персидское войско, как пехоту, так и конницу, и затем, когда они вдоволь насмотрятся, отпустить невредимыми куда захотят идти.

147.

Царь объяснил этот свой приказ вот как: если бы соглядатаи погибли, то эллины не узнали бы заранее, сколь велики его силы, а казнь трех человек не принесет большого вреда врагу. Напротив, если они возвратятся в Элладу, то эллины, по его мнению, услышав рассказы о его могуществе, еще до войны откажутся от своей «странной» свободы и поэтому тяжелый поход против них будет вовсе не нужен. Подобное же мнение Ксеркс высказал и в другом случае. В Абидосе царь увидел, как проходили через Геллеспонт корабли с грузом зерна из Понта на Эгину и в Пелопоннес. Приближенные царя, заметив, что это вражеские корабли, хотели их захватить и смотрели на царя, ожидая его повеления. На вопрос Ксеркса, куда плывут эти корабли, приближенные отвечали: «К твоим врагам, владыка, с грузом хлеба». Тогда Ксеркс сказал им: «Разве и мы не плывем туда же, куда и они, и не везем с собой хлеб и остальное продовольствие? Какой же вред от того, что эти люди доставляют нам хлеб?».

148.

Итак, разведчики, все осмотрев, были отпущены и возвратились в Европу. Эллины же, заключив союз против Персии, после отправки соглядатаев вновь послали вестников в Аргос. А дела в Аргосе, по словам самих аргосцев, тогда сложились так: уже давно известно было в Аргосе о предстоящем походе варваров на Элладу. Когда же аргосцы узнали, что эллины собираются вовлечь их в войну с персами, то отправили послов в Дельфы вопросить бога, как им лучше всего поступить. Ведь незадолго до этого 6000 аргосцев пало в борьбе против лакедемонян во главе с их царем Клеоменом, сыном Анаксандрида. Поэтому-то аргосцы отправили послов к богу. Пифия же на их вопрос изрекла следующее:

Недруг соседям своим, богам же бессмертным любезный!
Сулицу крепко держи и дома сиди осторожно.
Голову коль сбережешь, глава сохранит твое тело.

Таков был тогда ответ Пифии. Между тем вестники прибыли в Аргос и, явившись в совет, изложили свое поручение. Аргосцы отвечали, что готовы участвовать в войне, однако лишь по заключении 30-летнего мира с лакедемонянами и притом еще, если наравне со Спартой они будут стоять во главе союза. Хотя по праву руководство союзом всецело принадлежит им одним, но они удовлетворятся и половинным участием в нем.

149.

Так отвечал вестникам, по словам аргосцев, совет аргосцев, несмотря на запрещение оракула вступать в союз с эллинами. Хлопотали же они о 30-летнем мире (хотя и боялись оракула), чтобы их сыновья успели вырасти за эти годы. Аргосцы опасались, что без такого мира, если вдобавок к постигшей их беде они еще потерпят поражение от персов, то попадут под власть лакедемонян. Вестники же из Спарты возразили на это постановление совета так: о мире они сообщат [лакедемонскому] народному собранию. Что же до руководства [союзом], то им поручено объявить: у лакедемонян два царя, а у аргосцев — только один. Недопустимо поэтому лишать одного из них руководства [союзом]. Однако ничто не мешает аргосскому царю иметь одинаковое право голоса с двумя их царями. Поэтому-то, по словам аргосцев, они не могли вынести высокомерия спартанцев и предпочли скорее подчиниться варварам, чем уступить лакедемонянам. А [спартанским] вестникам аргосцы приказали до захода солнца покинуть Аргосскую землю, а то с ними поступят, как с врагами.

150.

Так об этом рассказывают сами аргосцы. Но есть еще и другой рассказ, распространенный в Элладе. Еще до сборов в Элладу Ксеркс, как говорят, послал глашатая в Аргос. По прибытии туда глашатай сказал: «Аргосцы! Царь Ксеркс говорит вам так: „Мы, персы, считаем себя отпрысками Персея, сына Данаи, и Андромеды, дочери Кефея. Мы все-таки, быть может, ваши потомки. Поэтому не подобает и нам воевать против своих предков, и вам в союзе с другими враждовать с нами. Оставайтесь дома и храните спокойствие. Если мой замысел удастся, то никого я не буду уважать больше, чем вас“». Это предложение царя аргосцы, как говорят, сочли весьма важным и сначала не давали эллинам никаких обещаний и не выставляли требований. Только после того как эллины стали приглашать их вступить в союз, тогда-то аргосцы и потребовали участия в руководстве союзом, зная, что лакедемоняне не уступят. Это требование было простым предлогом, чтобы не воевать.

151.

С этим рассказом, как думают некоторые эллины, связан еще и другой случай, происшедший много лет спустя. Тогда в Мемноновом граде Сусах по другому делу находилось афинское посольство, именно Каллий, сын Гиппоника, с товарищами. В это же время и аргосцы также отправили послов в Сусы, чтобы спросить Артоксеркса, сына Ксеркса: может ли продолжаться дружба и союз, заключенный с Ксерксом, как они этого хотят, или же царь считает их врагами. Царь Артоксеркс ответил-де на это аргосцам, что дружба безусловно сохраняется и что нет для него города любезнее Аргоса.

152.

Действительно ли Ксеркс посылал в Аргос глашатая и спрашивало ли позднее аргосское посольство в Сусах Артоксеркса о дружбе — этого я достоверно утверждать не могу. Я не хочу даже оспаривать правильность утверждений об этом самих аргосцев. Одно только я знаю: если бы все люди однажды вынесли на рынок все свои грешки и пороки, то каждый, разглядев пороки соседа, с радостью, пожалуй, унес бы свои домой. Поэтому-то и поступок аргосцев еще не самый постыдный. Что до меня, то мой долг передавать все, что рассказывают, но, конечно, верить всему я не обязан. И этому правилу я буду следовать во всем моем историческом труде. Так, утверждают даже, что аргосцы просто призвали персов в Элладу, так как они терпели поражения в войне с лакедемонянами и поэтому они предпочли любой ценой избавиться от своей настоящей беды. Это мой рассказ об аргосцах.

153.

А в Сикелию прибыло другое посольство союзников для переговоров с Гелоном (среди послов от лакедемонян был также Сиагр). Предок этого Гелона, который переселился в Гелу, происходил с острова Телоса, что лежит против [мыса] Триопия. Он участвовал также в основании Гелы линдянами с Родоса и Антифемом. Потомки его впоследствии стали [наследственными] иерофантами подземных богинь. Они занимали эту должность постоянно, с тех пор как один из их предков — Телин приобрел ее вот каким образом. В Макторий, город, лежащий к северу от Гелы, бежали потерпевшие поражение повстанцы из Гелы. Этих-то изгнанников Телину удалось вернуть из изгнания в Гелу без помощи военной силы, взяв с собой лишь святыни подземных богинь. Как он раздобыл эти святыни и сам ли впервые ввел почитание этих богинь — этого я не могу сказать. Во всяком случае под покровительством этих святынь Телин возвратил изгнанников с условием, что его потомки будут иерофантами богинь. Впрочем, имея в виду то, что известно о характере Телина, мне кажется странным, как именно такой человек мог совершить столь великое дело. Ведь такие подвиги, я думаю, не всякому дано совершить, так как они требуют отваги и решительности. Телин же, по сицилийскому преданию, напротив, был женоподобный и весьма изнеженный человек. Тем не менее он получил эту жреческую должность.

154.

После кончины сына Пантарея Клеандра (он был тираном Гелы семь лет и погиб от руки Сабилла из Гелы) царем стал брат Клеандра Гиппократ. В правление Гиппократа Гелон, потомок иерофанта Телина, вместе с многими другими (и, между прочим, с Энесидемом, сыном Патека) был телохранителем Гиппократа. Немного спустя из-за своей доблести он был сделан начальником конницы. При осаде Гиппократом Каллиполиса, Наксоса, Занклы, Леонтин и еще, кроме того, многих варварских городов во всех этих войнах Гелон блестяще отличился как воин. Из всех названных городов только Сиракузы избежали Гиппократовой неволи. После поражения в битве при реке Элоре Сиракузян все же спасли от этой участи коринфяне и керкиряне. А спаслись Сиракузяне, заключив мир при условии выдачи Гиппократу Камарины (город Камарина издавна принадлежал Сиракузам).

155.

Между тем Гиппократа (он был тираном столько же лет, как и его брат Клеандр) настигла смерть у города Гиблы во время похода на сикелийцев. Тогда упомянутый Гелон выступил под предлогом помощи сыновьям Гиппократа, так как жители Гелы не желали им подчиниться. В действительности же после победы над жителями Гелы он сам захватил власть, устранив сыновей Гиппократа. После этой удачи Гелон возвратил в Сиракузы изгнанников из города Касмены, так называемых гаморов, изгнанных народом и своими рабами-киллириями, и овладел также и Сиракузами. Ибо народ Сиракузский, как только Гелон явился под Сиракузы, отдался вместе с городом под власть тирана.

156.

Сделавшись владыкой Сиракуз, Гелон стал уже меньше придавать значения своему господству над Гелой. Он передал управление городом своему брату Гиерону, а сам укрепил Сиракузы, и город стал опорой его могущества. Под его управлением Сиракузы быстро достигли процветания и могущества. Сначала Гелон переселил в Сиракузы всех жителей Камарины и дал им права гражданства. [Нижний] же город Камарину он велел разрушить; затем с большей половиной граждан Гелы он поступил так же, как и с камаринцами. Потом после долгой осады он заставил сдаться Мегары Сикелийские и богачей-мегарцев переселил в Сиракузы, предоставив гражданские права, хотя они-то как раз и начали войну с ним и теперь ожидали казни. Напротив, народ мегарский, вовсе не причастный к войне и не ждавший себе никакой беды, он также велел отвести в Сиракузы и отдать [работорговцам] на продажу за пределы Сикелии. Так же поступил он и с населением Евбеи Сикелийской. Так он действовал в обоих случаях, считая [неимущую] часть населения самой неприятной.

157.

Так-то Гелон стал могущественным властелином. Когда же эллинские послы прибыли в Сиракузы и были приняты тираном, они обратились к нему так:

«Послали нас лакедемоняне, афиняне и их союзники пригласить тебя на помощь против варваров. Ты, вероятно, уже слышал, что царь собирается навести мост через Геллеспонт и во главе всего войска с Востока идти войной на Элладу. Под предлогом похода на Афины царь замышляет покорить всю Элладу. Ты достиг великого могущества, и как владыке Сикелии тебе досталось господство над частью Эллады, не самой малой. Поэтому приди на помощь освободителям Эллады и вместе с ними вступи в борьбу за ее свободу. Ведь, объединившись, вся Эллада выставит огромное войско, и тогда мы сможем принять бой с врагом. Если же одни из нас окажутся изменниками, а другие не пожелают помогать и „здравая“ часть Эллады будет слишком мала, тогда нужно опасаться гибели всей Эллады. Не думай, что персидский царь после победы над нами не придет к тебе, но своевременно огради себя от этого. Ведь, оказывая помощь нам, ты поможешь и самому себе: правильное решение обычно ожидает успех».

158.

Так говорили послы, а Гелон запальчиво набросился на них с такими словами:

«Люди из Эллады! Вы дерзнули явиться сюда и в наглой речи приглашаете меня в союзники против варвара. Когда-то и я просил вас также сообща напасть на варварское войско, когда у меня разгорелась война с карфагенянами и я настоятельно просил вас отомстить за умерщвление эгестейцами Дориея, сына Анаксандрида, и даже обещал помочь вам освободить ваши столь выгодные и доходные торговые порты. Вы же не пожелали ни помочь мне, ни отомстить за умерщвление Дориея. И если бы это зависело только от вас, то вся Сикелия была бы теперь в руках варваров. Однако наши дела хороши и складываются все лучше. А вот теперь, когда эта война дошла до вас и стоит у вашего порога, тут-то вам пришлось вспомнить и о Гелоне! Впрочем, невзирая на нанесенное мне оскорбление, я не стану подражать вам, но готов прийти на помощь: я выставлю вам 200 триер, 20 000 гоплитов, 2000 всадников, 2000 лучников, 2000 пращников и 2000 легковооруженных всадников. Кроме того, обещаю снабжать продовольствием все эллинское войско до конца войны. Однако я даю такое обещание, конечно, лишь при условии, что сам буду предводителем и вождем эллинов в войне против варвара. На иных условиях и сам я не приду вам на помощь и других не пошлю».

159.

Услышав эти слова, Сиагр не выдержал и отвечал так:

«Воистину горько восплакал бы Пелопид Агамемнон, узнай он, что Гелон и Сиракузяне лишили спартанцев верховного начальства. Но ни слова больше о том, чтобы мы отдали тебе верховное начальство! Если же ты желаешь помочь Элладе, то знай, что тебе придется быть под началом у лакедемонян. Если же не заблагорассудишь подчиниться, то не помогай нам!».

160.

В ответ на эту враждебную речь Сиагра Гелон сделал послам еще вот такое последнее предложение:

«Пришелец из Спарты! Когда человека осыпают оскорблениями, он обычно распаляется гневом. Тем не менее своей наглой речью ты не заставишь меня отвечать в столь же грубых выражениях. Уж если вы так дорожите верховным начальством, то мне следовало бы еще больше настаивать на этом, так как войско и флот у меня под началом гораздо многочисленнее вашего. Но если мое предложение вам так неприемлемо, то я готов кое в чем уступить. Если вы желаете стоять во главе сухопутного войска, то я буду начальствовать над морскими силами. Угодно вам командовать флотом, то дайте мне предводительствовать сухопутными силами. Поэтому вам придется либо пойти на это предложение, либо вернуться домой, не заключив столь важного союза со мной».

161.

Такое предложение сделал Гелон. А посол афинян, опередив лакедемонского посла, ответил ему такими словами:

«Царь Сиракузян! Эллада послала нас к тебе просить не предводителя, но войско. А ты отказываешься даже послать нам войско, если сам не будешь главой всей Эллады, и лишь жадно цепляешься за верховное начальство. Пока ты домогался предводительства над всем эллинским войском, мы, афиняне, конечно, были спокойны: мы ведь знали, что лаконец справится с тобой и выступит за нас обоих. А теперь, когда твои притязания на верховное командование отклонены и ты добиваешься начальства над флотом, то слушай вот что: даже если лаконец и отдаст тебе предводительство флотом, то мы не допустим этого. Ведь командование флотом принадлежит нам, если лакедемоняне от него отказываются. Пожелай [лакедемоняне] оставить командование флотом за собой, то мы не против, но никого другого не допустим начальствовать на море. Ведь, пожалуй, напрасно стали мы самой могущественной морской державой среди эллинов, если мы, афиняне, древнейший народ, единственные из эллинов, которые не являются пришельцами, уступим Сиракузянам морское командование. Уже поэт Гомер говорит, что под Илион прибыл из Афин доблестный муж, чтобы «строить на битвы мужей» и предводительствовать ратью. Поэтому нам вовсе не позорно утверждать, [что именно нам, а не вам подобает предводительствовать на море]».

162.

Гелон же отвечал на это такими словами: «Чужестранец из Афин! У вас, видимо, нет недостатка в предводителях, а вот желающих подчиняться не хватает. Так как вы ни в чем не уступаете, а желаете иметь все, то возвращайтесь как можно скорее домой и сообщите Элладе, что год ее лишился весны». Этим Гелон хотел сказать, что как весна, очевидно,— самое прекрасное время года, так и его войско — лучшая часть войска эллинов. Поэтому-то Элладу, отвергшую союз с ним, он сравнивал как бы с годом, лишенным весны.

163.

После этих безуспешных переговоров с Гелоном эллинские послы отплыли домой. Гелон же опасался, что эллины, отказавшись от союза с ним, не смогут одни одолеть персидского царя. А с другой стороны, ему как владыке Сикелии [требование послов] прибыть в Пелопоннес и стать под начальство лакедемонян казалось невыносимой наглостью. Поэтому он отказался от прежнего образа действий и избрал новый путь. Лишь только Гелон узнал о переходе персидского царя через Геллеспонт, как тотчас отправил в Дельфы Кадма, сына Скифа, с острова Коса на трех 50-весельных кораблях, нагруженных великими сокровищами, с дружественными предложениями [персидскому царю]. Кадм должен был выждать исхода войны: в случае победы варвара отдать ему сокровища, а также землю и воду [от городов], подвластных Гелону. Если же победят эллины, Кадм должен был привезти сокровища назад.

164.

А этот Кадм еще до этих событий унаследовал от отца прочное владычество над Косом. Хотя ему не грозило никакой опасности, он добровольно, только лишь из чувства справедливости, отдал верховную власть косскому народу и отправился в Сикелию. Тут он захватил у самосцев город Занклу (город этот теперь уже не называется Занклой, а Мессеной) и поселился там. Этого-то Кадма, прибывшего так в Сикелию, Гелон и отправил послом в Дельфы из-за его честности (в чем тиран, кроме того, мог и сам убедиться). И среди его честных поступков этот вот занимает не последнее место. Действительно, располагая огромными сокровищами, которые ему вверил Гелон, Кадм не пожелал их присвоить себе, хотя имел полную возможность это сделать, но после победы эллинов в морской битве и отступления Ксеркса он возвратился в Сикелию со всеми сокровищами.

165.

В Сикелии есть еще другое предание, именно, будто Гелон все же согласился бы помочь эллинам (даже под начальством лакедемонян), если бы как раз в то самое время против него не выступил Терилл, сын Криниппа, тиран Гимеры, изгнанный из Гимеры властителем акрагантинцев Фероном, сыном Энесидема. Войско Терилла насчитывало 300 000 финикиян, ливийцев, иберов, лигиев, элисиков, сардонов и жителей Кирна. Предводительствовал войском Амилка, сын Аннона, царь карфагенян. Терилл был гостеприимцем Амилки и поэтому склонил его к походу. Главным зачинщиком похода был, однако, Анаксилай, тиран Регия. Он-то отдал в заложники Амилке своих детей и привел в Сикелию карфагенян на помощь своему тестю (дочь Терилла по имени Кидиппа была супругой Анаксилая). Оттого-то Гелон и не мог помочь эллинам и отослал свои сокровища в Дельфы.

166.

Кроме того, в Сикелии рассказывают еще вот что: Гелон и Ферон победили в Сикелии карфагенского царя Амилку в тот же самый день, когда эллины разбили персов при Саламине. Амилка же (по отцу он был карфагенянином, а по матери — Сиракузцем и за свою доблесть стал царем карфагенян) во время сражения, которое он проиграл, как я слышал, исчез. И действительно, его нигде не могли найти ни живым, ни мертвым, хотя Гелон велел повсюду производить тщательные поиски.

167.

Сами карфагеняне, впрочем, утверждают (и это правдоподобно), что сражались варвары с эллинами в Сикелии от зари до позднего вечера (столь долго, говорят, продолжалась битва). Амилка же в это время оставался в стане и приносил жертвы за благоприятный исход битвы (он возлагал при этом на костер для сожжения целые туши животных). Увидев, однако, бегство своих воинов (он как раз тогда окроплял жертвы), Амилка ринулся в огонь. Так-то он, предав себя пламени, погиб. Амилке же — погиб ли он так, как рассказывают финикияне, или иначе — они не только приносят жертвы, но и воздвигли памятники во всех городах своих поселений, и наибольший — в самом Карфагене. Столько сказано о делах в Сикелии.

168.

Керкиряне же дали послам один ответ, а поступили вот как. Ведь те же самые послы, ранее приезжавшие в Сикелию, старались и их привлечь к союзу, повторяя те же речи, что говорили и Гелону. Керкиряне тотчас же обещали им прислать помощь и объяснили, что не допустят гибели Эллады. Ведь если Эллада будет разгромлена, то их также ждет рабство в первый же день. Их долг поэтому всеми силами помочь Элладе. Таков был внешне благопристойный ответ керкирян. Когда же пришло время выступить на помощь, они изменили свое намерение. Правда, они снарядили 60 кораблей и, едва выйдя в море, подошли к Пелопоннесу и бросили якорь у Пилоса и Тенара в Лакедемонской области в ожидании, как и Гелон, исхода войны. Керкиряне не рассчитывали на победу эллинов, а, напротив, были убеждены, что персидский царь решительно одержит верх и станет владыкой всей Эллады. Поступили они так преднамеренно, чтобы потом сказать персидскому царю: «Царь! Хотя эллины и пытались склонить нас к этой войне (наша военная сила и флот весьма велики, и мы можем выставить больше всего кораблей, по крайней мере после афинян), однако мы не пожелали сражаться против тебя и не проявили к тебе враждебности». Такой речью керкиряне надеялись выиграть больше других, что, как я думаю, пожалуй, им и удалось. Для эллинов же они сумели найти оправдание, которым и воспользовались. И действительно, в ответ на упреки эллинов, что они не оказали помощи, керкиряне отвечали: они снарядили-де 60 триер, но из-за этесийских ветров не смогли обогнуть Малею. Поэтому-то они и не прибыли к Саламину и вовсе не из трусости не участвовали в этой битве. Так керкиряне старались обмануть эллинов.

169.

Критяне же, когда их стали приглашать в союз посланные для переговоров эллины, поступили так: они сообща отправили послов в Дельфы вопросить бога, лучше ли будет для них помочь Элладе или нет. Пифия отвечала им: «Глупцы! Разве вы не сетуете на то, что разгневанный вашей помощью Менелаю Минос причинил вам столько слез? Ведь эллины не помогли вам отомстить за его смерть в Камике, хотя вы и пришли им на помощь в отмщенье за похищенную варваром женщину из Спарты». Услышав такой ответ оракула, критяне отказались помогать эллинам.

170.

По преданию, ведь Минос в поисках Дедала прибыл в Сиканию (теперешнюю Сикелию). Через некоторое время по внушению божества все критяне, кроме полихнитов и пресиев, выступили великим походом в Сикелию и в течение пяти лет осаждали город Камик, где в мое время жили акрагантинцы. Однако они не могли ни взять города, ни оставаться дольше в стране, страдая от голода, и в конце концов отплыли домой. В пути у берегов Иапигии их застигла страшная буря и выбросила корабли на берег. Корабли их были разбиты, и поэтому, не имея уже никакой возможности возвратиться на Крит, они основали там город Гирию и остались жить в этой стране. Вместо критян они стали, переменив свое имя, иапигскими мессапиями, а из островитян превратились в жителей материка. Из города Гирии они основали другие поселения, которые много лет спустя пытались разрушить тарантинцы, понеся при этом огромные потери. Это была самая кровавая резня [между эллинами] из всех мне известных, причем тяжко пострадали как сами тарантинцы, так и регинцы. Одних только граждан Регия, которых Микиф, сын Хойра, заставил прийти на помощь тарантинцам, пало на поле битвы 3000. Потери же самих тарантинцев неизвестны. А Микиф этот состоял на службе у Анаксилая и был оставлен правителем Регия. Впоследствии после изгнания из Регия он поселился в Тегее в Аркадии и посвятил в Олимпии много статуй.

171.

Однако эти рассказы о регинцах и тарантинцах являются только вставкой в мое повествование. А на опустевший Крит, как рассказывают пресии, переселились другие народности, главным образом эллины. Через три поколения после смерти Миноса разразилась Троянская война, когда критяне оказались верными союзниками и мстителями Менелая. А после возвращения из-под Трои на острове начались голод и мор людей и скота, пока Крит вторично не опустел; теперь же на острове живет уже третье критское население вместе с остатками прежних жителей. Об этом-то Пифия и напомнила критянам и удержала их от помощи эллинам, хотя они и желали помочь.

172.

Фессалийцы же первыми, и то лишь поневоле, перешли на сторону персов, как это они и дали понять, потому что им вовсе были не по душе происки Алевадов. Лишь только они узнали о намерении персидского царя переправиться в Европу, то отправили послов на Истм. На Истме же собрались посланцы Эллады, избранные от городов, верных эллинскому делу. По прибытии послы выступили на этом собрании и сказали так: «Эллины! Нужно удерживать олимпийский проход, чтобы спасти Фессалию и всю Элладу от [ужасов] войны. Мы готовы ныне вместе с вами защищать этот проход, но и вы также должны послать большое войско. Если вы этого не сделаете, то знайте: мы сдадимся персидскому царю. Поэтому вы не должны требовать, чтобы мы, стоящие на страже так далеко от остальной Эллады, одни погибли за вас. Не желая помочь нам, вы никак не сможете заставить нас присоединиться к вашему союзу. Ибо нет силы сильнее немощи. А нам придется тогда самим подумать о своем спасении». Так говорили фессалийцы.

173.

А эллины в ответ на это решили послать морем войско в Фессалию для защиты прохода. Войско собралось и затем отплыло через [пролив] Еврипа. По прибытии в Алос войско высадилось на сушу и, оставив там корабли, направилось в Фессалию. Затем оно пришло в Темпейскую долину к проходу, идущему вдоль реки Пенея между горами Олимпом и Оссой из Нижней Македонии в Фессалию. Там собрались станом эллины в числе около 10 000 гоплитов; к ним присоединилась здесь и фессалийская конница. Во главе лакедемонян стоял Евенет, сын Карена, один из полемархов, однако не царского рода; военачальником же афинян был Фемистокл, сын Неокла. Впрочем, эллины оставались там всего несколько дней: прибывшие от Александра, сына Аминты, македонского царя, вестники советовали не оставаться в проходе, чтобы не дать себя раздавить наступающему врагу. При этом вестники указывали на огромную численность вражеского войска и кораблей. Эллины послушалась этого совета, так как нашли его благоразумным и сам македонский царь казался дружественно расположенным к ним. По моему же мнению, побудительной причиной их поступка был страх: эллины узнали, что существует еще другой проход в Фессалию в Верхней Македонии, через страну перребов у города Гонна, через который действительно и прошло Ксерксово войско. Эллины же снова сели на корабли и отплыли назад к Истму.

174.

Как раз во время этого похода в Фессалию [персидский] царь был уже в Абидосе, собираясь переправиться из Азии в Европу. А покинутые эллинами фессалийцы откровенно и без колебания перешли на сторону персов и оказали царю на войне весьма ценные услуги.

175.

Когда эллины снова прибыли на Истм, то стали держать совет, где и как им вести войну после сообщения Александра. Верх одержало мнение, что следует занять Фермопильский проход. Этот проход был, конечно, уже прохода, ведущего в Фессалию, и ближе к их земле. О тропинке же, из-за которой погибли павшие в Фермопильском ущелье эллины, они тогда еще ничего не знали. Узнали же о ней только в Фермопилах от трахинцев. Этот-то проход эллины и решили занять, чтобы преградить путь персидскому царю в Элладу. Флот же должен был плыть к Артемисию в области Гистиеотиды. И то и другое место находится неподалеку друг от друга, так что из одного быстро можно узнать, что происходит в другом. Расположены же они вот так.

176.

Во-первых, Артемисий. Здесь из широкого Фракийского моря образуется узкий пролив, отделяющий остров Скиаф от Магнесии на материке. А за Евбейским проливом идет Артемисий, т. е. побережье [Артемисия], где стоит святилище Артемиды. Во-вторых, проход в Элладу через местность Трахин, шириной в самом узком месте в полплефра. Однако наиболее узкое место находится не у города Трахина, а перед Фермопилами и за ними. Так, у селения Альпены за Фермопилами есть проезжая дорога только для одной повозки, и перед ними у реки Феникс близ города Анфелы можно опять ехать только на одной повозке. На западе от Фермопил поднимается недоступная, обрывистая и высокая гора, простирающаяся до Эты. На востоке же проход подходит непосредственно к морю и болотам. В этом проходе находятся горячие источники (местные жители зовут их хитрами), а поблизости от ник воздвигнут алтарь Геракла. В ущелье этом построена стена, а в ней некогда были ворота. Воздвигли эту стену фокийцы из страха перед фессалийцами, когда те пришли из Феспротии и поселились в Эолиде, где они живут еще и поныне. Фессалийцы пытались покорить их; фокийцы же построили для защиты эту стену, а также спустили в ущелье горячие потоки воды, чтобы сделать местность непроходимой из-за рытвин и оврагов, [образовавшихся от этих потоков]. Фокийцы пустили в ход все эти средства, лишь бы только помешать вторжению фессалийцев в свою страну. Древняя стена была построена в стародавние времена и от времени большей частью уже разрушилась. Эллины решили теперь восстановить стену и таким образом преградить варвару путь в Элладу. Есть там одно селение совсем близко у дороги под названием Альпены. Отсюда-то эллины рассчитывали добывать себе съестные припасы.

177.

Эти-то оба места эллины и выбрали благодаря их удачному расположению. Обсудив все заранее и, кроме того, учтя, что варвары не смогут тут пустить в дело массу своей пехоты и конницу, эллины и решили в этом месте ожидать нападения врага. Когда затем стало известно, что персидский царь уже в Пиерии, эллины распустили собрание на Истме и выступили в поход: одни — сухим путем к Фермопилам, а другие — морем к Артемисию.

178.

Итак, эллины двинулись поспешно на помощь, каждый в указанное место. Между тем дельфийцы, страшась за свою судьбу и участь всей Эллады, вопросили бога. Бог ответил им: нужно молиться ветрам, так как [боги] ветров будут могучими союзниками Эллады. Дельфийцы же с верою приняли прорицание и прежде всего сообщили ответ оракула всем свободолюбивым эллинам, которые трепетали перед варваром. И дельфийцы, это прорицание «им возвестив, благодарность навеки стяжали». Затем они воздвигли ветрам алтарь в Фие, где лежит [священный участок] и святилище Фии, дочери Кефиса (от нее и пошло название этого места), и почтили их жертвоприношениями. И поныне еще в силу этого прорицания дельфийцы умилостивляют ветры жертвоприношениями.

179.

Между тем флот Ксеркса вышел из города Фермы, и десять самых быстроходных кораблей поплыли вперед прямо к Скиафу. Здесь стояли три дозорных эллинских корабля: трезенский, эгинский и аттический. Завидев издали варварские корабли, эллины обратились в бегство.

180.

Варвары пустились в погоню за трезенским кораблем под начальством Праксина и тотчас же захватили его. Затем они привели на нос корабля самого красивого воина и закололи его (они считали счастливым предзнаменованием, что первым захваченным ими эллином был такой красавец). Имя заколотого воина было Леонт (быть может, несчастный из-за своего имени и поплатился смертью).

181.

Что до эгинского корабля под начальством Асонида, то он причинил персам много хлопот: один из воинов на корабле — Пифей, сын Исхеноя, выказал в этот день чудеса храбрости. Он продолжал сопротивляться, когда корабль был уже взят, пока его не изрубили в куски. Когда он, уже поверженный, но все еще живой, лежал на земле, персидские воины, бывшие на корабле, стремились всеми средствами спасти жизнь храбреца из-за его доблести: они прикладывали мирру к его ранам и бинтовали их повязками из тончайшего льняного полотна. Когда эти персидские воины возвратились к своим кораблям, то с восхищением показывали пленника всему войску и прекрасно обращались с ним. Остальных же моряков, захваченных в плен на корабле, они обратили в рабство.

182.

Таким-то образом два эти корабля попали в руки персов. Третий же корабль под начальством афинянина Форма во время бегства был отнесен к устью Пенея, и варварам удалось захватить только корабль, но не людей. Ибо лишь только афиняне пристали к берегу, как выскочили с корабля и через Фессалию возвратились в Афины.

183.

Об этом эллины, стоявшие с кораблями у Артемисия, узнали с помощью сигнальных огней из Скиафа. А как только узнали, то в страхе отплыли из Артемисия назад к Халкиде для прикрытия Еврипа. На высотах Евбеи они оставили «дневные стражи». Из десяти же варварских кораблей три прибыли к подводному утесу, что между Скиафом и Магнесией, под названием Мирмек. Там варвары воздвигли каменный столп, привезенный ими с собой на утес. Затем, после того как путь был очищен, весь флот также покинул Ферму через одиннадцать дней после ухода оттуда царя. На то, что подводная скала находится почти в самом проливе [на пути кораблей], указал персам Паммон из Скироса. За целый день плавания варварский флот достиг Сепиады в Магнесийской области и побережья между городом Касфанея и мысом Сепиада.

184.

До этого места и до Фермопил персидское войско и флот еще не понесли никаких потерь. Общая численность персидских боевых сил, по моим вычислениям, была тогда вот какая: на 1207 азиатских кораблях первоначально было воинов из разных народностей 241 000, считая по 200 человек на корабль. На этих кораблях, кроме воинов из местных жителей, было еще по 30 человек персов, мидян и саков, что составляет еще 36 210 человек. К этому и к тому первому числу я прибавляю еще команды 50-весельных кораблей, принимая в среднем по 80 человек на корабль. Следовательно, на этих 50-весельных кораблях (а их было, как я уже сказал раньше, 3000) должно было находиться 240 000 человек. Таким образом, численность команды всего азиатского флота составляла 517 610 человек. Пехота же персов насчитывала 1 700 000, а конница 80000 человек. К этому следует добавить арабов на их верблюдах и ливийцев на боевых колесницах; в общем 20 000 человек. Если сосчитать вместе общее количество воинов на кораблях и в сухопутном войске, то в итоге получим 2 317 610 человек. Здесь перечислены боевые силы персов, приведенные из самой Азии, не считая следовавшего за ними обоза, грузовых судов с продовольствием и их команд.

185.

К этому общему числу следует прибавить еще численность войска, которое царь привел с собой. О его численности я могу судить, конечно, лишь приблизительно. Так, эллины из Фракии и с островов у фракийского побережья выставили 120 кораблей. Это значит, что на этих кораблях было 24 000 воинов. Что до сухопутного войска, то его выставили фракийцы, пеоны, эорды, боттиеи, народности на Халкидике, бриги, пиерийцы, македоняне, перребы, эниены, долопы, магнеты, ахейцы и все жители фракийского побережья. Численность отрядов всех этих народностей, по моему мнению, составляла 300 000 человек. Итак, если прибавить эти мириады к мириадам, [приведенным] из Азии, то получим боеспособную военную силу в 2 641 610 человек.

186.

Столь велика была боевая мощь Ксеркса! Обоз же, следовавший за войском, команды легких судов с продовольствием и прочих вспомогательных кораблей были, мне думается, не менее многочисленны, но даже еще многочисленнее самих боевых сил. Однако я принимаю численность обоза равной численности боевой силы и вовсе не больше и не меньше. Если это так, то численность обоза составляет столько же мириад, как и боевой силы. Таким образом, Ксеркс, сын Дария, привел и Сепиаде и Фермопилам 5 283 220 человек. Такова была общая численность полчищ Ксеркса.

187.

Число же поварих-женщин, наложниц и евнухов точно определить невозможно. Так же и количество упряжных и других вьючных животных и индийских псов в войсках нельзя установить из-за огромного их числа. Поэтому вовсе не удивительно, что воды некоторых рек иссякли; зато гораздо более поразительно, что нашлось достаточно пищи для стольких мириад людей. Ведь, по моим расчетам, выходит: если ежедневный паек на человека только 1 хеник пшеницы и ничего больше, то каждый день выходило 110 340 медимнов. При этом я не считаю количества продовольствия для женщин, евнухов, вьючного скота и псов. Однако из стольких мириад людей не было ни одного по красоте и статному телосложению более достойного обладать таким могуществом, чем сам Ксеркс.

188.

Между тем персидский флот отдал якоря и, выйдя в море, достиг берегов Магнесии между городом Касфанея и мысом Сепиада. Первые ряды кораблей бросили якорь непосредственно у самого берега, а другие за ними — в море. Берег был неширок, и поэтому корабли стояли в шахматном порядке по восьми в ряд носами к морю. Так они стояли на якоре эту ночь. А ранним утром при ясном небе и затишье море вдруг заволновалось, и разразилась страшная буря с ужасным северо-восточным ветром, который местные жители зовут Геллеспонтием. Все, кто заметил крепнущий ветер и кому место стоянки дозволяло это, успели еще до начала бури вытащить свои корабли на берег и таким образом спаслись вместе с кораблями. Те же корабли, которых буря застигла в открытом море, [силой ветра] частью отнесло к так называемым Ипнам на Пелионе, частью же выбросило на берег. Иные корабли потерпели крушение у самого мыса Сепиада, другие были выброшены на берег у города Мелибеи или Касфанеи. Это была буря неодолимой силы.

189.

Существует сказание о том, что афиняне призвали себе на помощь Борея по велению божества. Именно, они получили другое изречение оракула: призвать на помощь своего зятя. По эллинскому преданию, супругой Борея была аттическая женщина Орифия. В силу этого родства через брак афиняне (так гласит молва) считали Борея своим зятем. Когда [афиняне] стояли на якоре у Халкиды на Евбее и заметили, что поднимается буря (или уже ранее этого), то стали приносить жертвы и призывать Борея и Орифию помочь им и сокрушить варварские корабли, как прежде у Афона. Впрочем, из-за этого ли действительно Борей обрушился на варварские корабли, стоявшие на якоре,— этого я не могу сказать. Во всяком случае, по словам афинян, Борей уже и раньше помогал им и на этот раз также вызвал бурю. [После войны], возвратившись домой, афиняне воздвигли Борею храм на реке Илиссе.

190.

Во время этой бури погибло по самому скромному счету не менее 400 кораблей, несчетное число людей и огромные богатства. Одному магнету Аминоклу, сыну Кретина, владельцу земельного участка у мыса Сепиады, это кораблекрушение принесло большую выгоду. Он подобрал множество золотых и серебряных кубков, впоследствии выброшенных на берег; нашел также денежные ящики [с корабельной казной] персов и, кроме того, присвоил себе еще множество других ценных вещей. Благодаря этому Аминокл сделался великим богачом, хотя это богатство не принесло ему счастья. Ведь его тревожило некое тяжкое горе, как убийцу собственного сына.

191.

Число погибших от бури персидских грузовых кораблей с продовольствием и прочих судов неизвестно. Предводители флота после такого страшного несчастья из боязни нападения фессалийцев приказали возвести вокруг стана ограду из обломков кораблей, ибо буря бушевала три дня. Наконец, маги принесли кровавые жертвы [ветрам] и умилостивили ветер волшебными заклинаниями. Кроме того, они совершили жертвоприношение Фетиде и нереидам, и на четвертый день буря утихла. Впрочем, быть может, буря успокоилась сама собой. Фетиде же персы приносили жертвы, потому что слышали от ионян сказание с том, что из этих мест Пелей похитил Фетиду и [поэтому] все побережье Сепиады посвящено ей и другим нереидам.

192.

Итак, на четвертый день буря стихла. Между тем к эллинам уже на второй день после того, как поднялась буря, прибежали с евбейских вершин «дневные стражи» и сообщили все обстоятельства кораблекрушения. Услышав об этом, эллины сотворили молитвы и возлияния Посейдону-спасителю и поспешно отплыли назад к Артемисию: они ожидали найти там лишь немного вражеских кораблей. Итак, эллины вторично прибыли в Артемисию и бросили там якорь. С тех пор и до сего дня Посейдон у них называется спасителем.

193.

Варвары же, лишь только стих ветер и улеглось волнение, спустили на воду свои корабли и поплыли вдоль побережья материка. Затем, обогнув мыс Магнесии, они направились прямо в залив, ведущий к Пагасам. В этом заливе Магнесии есть одно место, где, по преданию, Иасон и его спутники с корабля «Арго» покинули Геракла, отправив героя за водой (во время плавания в колхидскую Эю за руном). Ведь отсюда они, запасшись водой, хотели выйти в открытое море. Поэтому-то это место и называется Афеты. Здесь-то флот Ксеркса и бросил якорь.

194.

Вышло так, что пятнадцать персидских кораблей отплыли значительно позже прочих. И вот они заметили случайно у Артемисия эллинские корабли. Варвары приняли их за свои и, продолжая плыть, оказались среди врагов. Начальником этих варварских кораблей был Сандок, сын Фамасия, правитель Кимы в Эолиде. Это был тот самый Сандок, которого прежде царь Дарий велел распять на кресте вот по какой причине. Он был одним из царских судей и за деньги вынес несправедливый приговор. Когда Сандок уже висел на кресте, Дарий одумался, решив, что заслуги [несчастного] перед царским домом превышают его вину. Придя к такому заключению, царь решил, что поступил слишком поспешно и потому неблагоразумно, и велел отпустить несчастного. Так-то Сандок избежал гибели при царе Дарии, а вторично, когда он подплыл к эллинам, это ему уже не удалось. Ибо лишь только эллины увидели плывущие к ним корабли, как поняли ошибку врагов, и, напав на них, легко захватили.

195.

На одном из этих кораблей был захвачен Аридолис, тиран Алабанд и Карии, на другом — Пенфил, сын Демоноя, полководец пафосцев. Он был начальником двенадцати кораблей с Пафоса. Одиннадцать из них он потерял во время бури у мыса Сепиады и, приплыв с одним уцелевшим кораблем к Артемисию, был взят в плен эллинами. Выведав у этих людей все, что хотели узнать о войске Ксеркса, эллины отослали их в оковах в Коринф на Истме.

196.

Итак, флот варваров, кроме упомянутых пятнадцати кораблей под начальством Сандока, пришел к Афетам. Ксеркс же во главе сухопутного войска, следуя через Фессалию и Ахею, прибыл на третий день в область малийцев. В Фессалии царь устроил конские состязания своих и фессалийских коней (он слышал, что фессалийская конница — лучшая в Элладе). Тут эллинские кони, конечно, остались далеко позади. Из фессалийских рек только в одной реке Онохон не хватило воды, чтобы напоить войско. А из рек, протекающих в Ахее, напротив, даже в самой большой реке Апидан едва хватило воды.

197.

По прибытии Ксеркса в Алос в Ахее проводники, желая все рассказать царю, передали ему местное сказание о святилище Зевса Лафистия, как Афамант, сын Эола, вместе с Ино замыслил погубить Фрикса и как потом ахейцы по велению божества наложили на его потомков вот такие наказания: старшему в этом роде было воспрещено вступать в пританей (причем сами ахейцы сторожили вход). Пританей же у ахейцев называется леитом. Если же его схватят [в пританее], то он уже не выйдет оттуда, пока не будет принесен в жертву богу. Затем проводники рассказали, что много осужденных в жертву богу в страхе убегали на чужбину. Если они через некоторое время возвращались и были пойманы, то их вводили в пританей как бы в торжественной процессии и, покрыв с ног до головы венками, приносили в жертву. Такая участь постигла потомков Китиссора, сына Фрикса, вот почему: этот Китиссор прибыл в Ахею из Эи в Колхиде как раз в то время, когда ахейцы по велению оракула совершали очищение своей страны и собирались заколоть Афаманта, сына Эола, как искупительную жертву. Китиссор спас Афаманта и навлек этим гнев бога на своих потомков. Когда Ксеркс прибыл к упомянутой священной роще, то, услышав это сказание, и сам не вступил в нее и запретил вход туда своему войску. Так же и дому потомков Афаманта и святилищу царь оказал благоговейный почет.

198.

Это — события в Фессалии и Ахее. Отсюда Ксеркс двигался в Малиду вдоль морского залива, где целый день бывают приливы и отливы. Вокруг этого залива простирается [болотистая] равнина, местами широкая, а местами очень узкая. Местность эта окружена высокими и недоступными горами под названием Трахинские скалы, которые замыкают всю Малийскую область. Если направляться из Ахеи, то первым городом в заливе будет Антикира, где впадает в море река Сперхей, текущая из области эниенов. В 20 стадиях от Сперхея протекает другая река по имени Дирас, по сказанию, явившаяся из земли на помощь охваченному пламенем Гераклу. А еще в 20 стадиях от этой реки течет третья река — Мелас.

199.

Город же Трахин от реки Меласа в 5 стадиях. В этом месте — самое большое во всей этой области расстояние от гор до моря, где лежит Трахин. Ведь здесь равнина шириной в 22 000 плефров. В горе же, замыкающей Трахинскую область, к югу от города Трахина находится скалистое ущелье, по которому вдоль подножья горы протекает река Асоп.

200.

К югу от Асопа есть еще небольшая речка Феникс. Она стекает с этих гор и впадает в Асоп. Там, у реки Феникса,— самое узкое ущелье. И действительно, дорога здесь проложена лишь для одной повозки. От реки Феникса до Фермопил 15 стадий. Между рекой Фениксом и Фермопилами лежит селение под названием Анфела, мимо которого протекает Асоп и затем впадает в море. Около этого селения есть обширное место, где воздвигнуто святилище Деметры Амфиктионийской со скамьями для амфиктионов и храм самого Амфиктиона.

201.

Итак, царь Ксеркс разбил свой стан у Трахина в Малийской земле, эллины же — в проходе. Место это большинство эллинов зовет Фермопилами, а местные жители и соседи называют его Пилами. Так, оба войска стояли друг против друга в этих местах. В руках Ксеркса была вся область к северу вплоть до Трахина, а эллины занимали местности к югу от прохода со стороны эллинского материка.

202.

Эллинские же силы, ожидавшие в этой местности персидского царя, состояли из 300 спартанских гоплитов, 1000 тегейцев и мантинейцев (по 500 тех и других); далее, 120 человек из Орхомена в Аркадии и 1000 — из остальной Аркадии. Столько было аркадцев. Затем из Коринфа 400, из Флиунта 200 и 80 — из Микен. Эти люди прибыли из Пелопоннеса. Из Беотии было 700 феспийцев и 400 фиванцев.

203.

Кроме того, эллины вызвали на помощь опунтских локров со всем их ополчением и 1000 фокийцев. Эллины ведь сами пригласили их и велели передать через вестников: «Это — только головной отряд, и со дня на день ожидается прибытие всех остальных союзников. О положении на море не следует беспокоиться, так как охрану моря взяли на себя афиняне, эгинцы и прочие, кто назначен во флот. Ведь на Элладу идет войной вовсе не [какой-нибудь] бог, а [просто] человек, и нет и не будет ни одного смертного, которого от рождения ни постигло бы в жизни несчастье. И именно, самых великих из людей и поражают самые страшные бедствия». На этот призыв локры и фокийцы поспешили в Трахин на помощь.

204.

У каждого города были свои особые военачальники. Но среди них особенно достоин восхищения главный начальник всего войска лакедемонянин Леонид, сын Анаксандрида, потомок Леонта, Еврикратида, Анаксандра, Еврикрата, Полидора, Алкамена, Телекла, Архелая, Гегесилая, Дорисса, Леобота, Эхестрата, Эгия, Еврисфена, Аристодема, Аристомаха, Клеодея, Гилла и Геракла. Леонид же получил спартанский престол неожиданно.

205.

У Леонида было два старших брата — Клеомен и Дорией, и поэтому он отбросил мысль стать царем. Однако Клеомен скончался, не оставив наследников мужского пола, а Дориея также не было уже в живых (он погиб в Сикелии). Так-то Леонид вступил на престол, потому что был старше Клеомброта (тот был младшим сыном Анаксандрида) и, кроме того, потому что был женат на дочери Клеомена. Этот Леонид пришел в Фермопилы, отобрав себе, по обычаю, отряд в 300 человек и притом таких, у кого уже были дети. По пути туда он присоединил к своему отряду также и перечисленных мною выше фиванцев под начальством Леонтиада, сына Евримаха. Леонид так поспешно присоединил к себе только одних фиванцев из всех эллинов именно потому, что над ними тяготело тяжкое подозрение в сочувствии мидянам. Итак, царь призвал их на войну, желая удостовериться, пошлют ли они войско на помощь или же открыто откажутся от союза с эллинами. Фиванцы все же послали ему людей, хотя и думали об измене.

206.

Отряд же этот во главе с Леонидом спартанцы выслали вперед для того, чтобы остальные союзники видели это и также выступили в поход и не перешли на сторону мидян, заметив, что сами спартанцы медлят. Дело было в канун праздника Карнеи. По окончании празднества спартанцы собирались, оставив в Спарте только стражу, быстро выступить на помощь со всем своим войском. Так же думали поступить и прочие союзники, так как с этими событиями как раз совпадали и Олимпийские игры. И действительно, никто не предполагал, что борьба за Фермопилы так быстро окончится, и поэтому послали туда передовой отряд. Так решили поступить союзники.

207.

Между тем, лишь только персидский царь подошел к проходу, на эллинов напал страх и они стали держать совет об отступлении. Все пелопоннесские города предложили возвратиться в Пелопоннес и охранять Истм. Фокийцы и локры пришли в негодование от такого предложения, и потому Леонид принял решение оставаться там и послать вестников в города с просьбой о помощи, так как у них слишком мало войска, чтобы отразить нападение мидийских полчищ.

208.

Во время этого совещания Ксеркс послал всадника-лазутчика выведать численность и намерение врагов. Ведь еще в Фессалии царь получил сведения, что в Фермопилах собрался маленький отряд под начальством лакедемонян и Леонида из рода Гераклидов. Когда этот всадник подъехал к стану, он не мог, правда, разглядеть весь стан (ведь тех, кто находился за восстановленной стеной, нельзя было видеть). Лазутчик заметил лишь воинов, стоявших на страже перед стеной. А в это время стражу перед стеной как раз несли лакедемоняне. И он увидел, как одни из них занимались телесными упражнениями, а другие расчесывали волосы. Он смотрел на это с удивлением и старался заметить число врагов. Когда же он все точно узнал, то спокойно уехал назад, так как на него не обратили никакого внимания. По возвращении всадник передал Ксерксу все, что видел.

209.

Услышав рассказ лазутчика, Ксеркс не мог понять, что спартанцы таким образом действительно готовятся, как подобает мужчинам, к борьбе не на жизнь, а на смерть. Поведение спартанцев казалось царю смешным, и он велел послать за Демаратом, сыном Аристона, который находился в стане персов. Когда Демарат явился, Ксеркс стал подробно расспрашивать его, желая понять действия лакедемонян. Демарат же отвечал: «Ведь я уже раньше, царь, когда ты еще собирался в поход на Элладу, рассказывал тебе об этих людях. Но ты поднял меня на смех, когда я тебя предупреждал, каков, по-моему, будет исход этого предприятия. Ведь для меня, царь, говорить правду наперекор тебе — самая трудная задача. Но все же выслушай меня теперь. Эти люди пришли сюда сражаться с нами за этот проход, и они готовятся к битве. Таков у них обычай: всякий раз, как они идут на смертный бой, они украшают себе головы. Знай же, царь, если ты одолеешь этих людей и тех, кто остался в Спарте, то уже ни один народ на свете не дерзнет поднять на тебя руку. Ныне ты идешь войной на самый прославленный царский род и на самых доблестных мужей в Элладе». Ксеркс же слушал эти слова с большим недоверием и спросил затем: «Как же они при такой малочисленности будут сражаться с моими полчищами?». Демарат отвечал: «Царь! Поступи со мной, как с лжецом, если не выйдет так, как я тебе говорю!».

210.

Эти слова Демарата, однако, не убедили Ксеркса. Четыре дня царь велел выждать, все еще надеясь, что спартанцы обратятся в бегство. Наконец на пятый день, так как эллины все еще не думали двигаться с места, но, как он думал, продолжали стоять из наглого безрассудства, царь в ярости послал против них мидян и киссиев с приказанием взять их живыми и привести пред его очи. Мидяне стремительно бросились на эллинов; [при каждом натиске] много мидян падало, на место павших становились другие, но не отступали, несмотря на тяжелый урон. Тогда, можно сказать, всем стало ясно, и в особенности самому царю, что людей у персов много, а мужей [среди них] мало. Схватка же эта длилась целый день.

211.

Получив суровый отпор, мидяне вынуждены были отступить. На смену им прибыли персы во главе с Гидарном (царь называл их «бессмертными»). Они думали легко покончить с врагами. Но когда дело дошло до рукопашной, то персы не добились большего успеха, чем мидяне, но дело шло одинаково плохо: персам приходилось сражаться в теснине с более короткими копьями, чем у эллинов. При этом персам не помогал их численный перевес. Лакедемоняне же доблестно бились с врагом и показали свою опытность в военном деле перед неумелым врагом, между прочим, вот в чем. Всякий раз, когда они время от времени делали поворот, то все разом для вида обращались в бегство. При виде этого варвары с боевым кличем и шумом начинали их теснить. Спартанцы же, настигаемые врагом, поворачивались лицом к противнику и поражали несметное число персов. При этом, впрочем, погибало и немного спартанцев. Так как персы никак не могли овладеть проходом, хотя и пытались штурмовать отдельными отрядами и всей массой, то им также пришлось отступить.

212.

Во время этих схваток царь, как рассказывают, наблюдал за ходом сражения и в страхе за свое войско трижды вскакивал со своего трона. Так они бились в тот день, но и следующий день не принес варварам удачи. Варвары нападали в расчете на то, что при малочисленности врагов они все будут изранены и не смогут уже сопротивляться. Эллины же стояли в боевом строю по племенам и родам оружия, и все сражались, сменяя друг друга, кроме фокийцев. Фокийцы же были отосланы на гору охранять горную тропу. А персы, увидев, что дело идет не лучше вчерашнего, вновь отступили.

213.

Между тем царь не знал, что делать дальше. Тогда явился к нему некий Эпиальт, сын Евридема, малиец. Надеясь на великую царскую награду, он указал персам тропу, ведущую через гору в Фермопилы, и тем погубил бывших там эллинов. Впоследствии предатель из страха перед лакедемонянами бежал в Фессалию, и пилагоры (собравшиеся в Пилее амфиктионы) объявили за голову беглеца денежную награду. Через некоторое время Эпиальт возвратился на родину в Антикиру и был там убит Афинадом из Трахина. Афинад же этот умертвил Эпиальта по другой причине (о чем я расскажу позднее), но все же получил награду от лакедемонян. Так впоследствии погиб Эпиальт.

214.

Есть, однако, и другое распространенное предание, будто с таким же предложением к царю обратились Онет из Кариста, сын Фанагора, и Коридалл из Антикиры и провели персов через гору. Впрочем, я вовсе этому не верю. Прежде всего это предание следует отвергнуть потому, что пилагоры эллинов объявили денежную награду не за голову Онета и Коридалла, а за Эпиальта из Трахина (а они-то уже должны были прекрасно знать истину). Затем мы знаем, что Эпиальт бежал именно по этой причине. Онет же мог знать эту тропу, даже и не будучи малийцем, если ему подолгу приходилось жить в этой стране. Но Эпиальт действительно был проводником персов по этой тропе вокруг горы, и поэтому я и считаю его виновником.

215.

Ксеркс же принял предложение Эпиальта и тотчас, чрезвычайно обрадовавшись, послал Гидарна с его отрядом. Персы вышли из стана около того времени, когда зажигают светильники. Тропу же эту некогда отыскали местные малийцы и указали путь по ней фессалийцам против фокийцев (фокийцы же, оградив стеной проход, считали себя в безопасности от нападения). Впрочем, уже с тех пор, как тропа была открыта, малийцы ею совершенно не пользовались.

216.

Тропа эта идет так: начинается она от реки Асопа, текущей по горному ущелью (гора там носит одинаковое с тропой название — Анопея). Проходит же эта Анопея вдоль горного хребта и оканчивается у города Альпена (первого города локров со стороны Малиды), у так называемой скалы Мелампиг и у «Обителей Керкопов», в самом узком месте прохода.

217.

По этой-то тропе после переправы через Асоп персы шли целую ночь. Справа возвышались Этейские горы, а слева — Трахинские. И вот уже засияла утренняя заря, когда они достигли вершины горы. В этом месте горы (как я уже раньше сказал) стояла на страже 1000 фокийских гоплитов для защиты своей земли и охраны тропы. Проход внизу сторожили вышеперечисленные отряды. Охранять же тропу, ведущую через гору, добровольно предложили Леониду фокийцы.

218.

А фокийцы заметили, что персы уже стоят на вершине, вот каким образом. Поднимались ведь персы на гору незаметно, так как она вся густо поросла дубовым лесом. Стояла полная тишина, и, когда внезапно раздался сильный треск (от листвы, естественно шуршавшей под ногами воинов), фокийцы вскочили и бросились к оружию. В этот-то момент и показались варвары. С изумлением увидели варвары перед собою людей, надевавших на себя доспехи. Ибо они, не ожидая встретить никакого сопротивления, наткнулись на отряд воинов. Тогда Гидарн, опасаясь, что это — не фокийцы, а лакедемоняне, спросил Эпиальта, откуда эти воины. Получив точные сведения, он построил воинов в боевой порядок. А фокийцы под градом стрел тотчас же бежали на вершину горы и, думая, что персы нападают именно на них, уже приготовились к смерти. Так думали фокийцы, а персы во главе с Эпиальтом и Гидарном даже не обратили на них внимания, но поспешно начали спуск.

219.

Эллинам же в Фермопилах первым предсказал на заре грядущую гибель прорицатель Мегистий, рассмотрев внутренности жертвенного животного. Затем прибыли перебежчики с сообщением об обходном движении персов. Это случилось еще ночью. Наконец, уже на рассвете, спустившись бегом с вершины, явились «дневные стражи» [с такой же вестью]. Тогда эллины стали держать совет, и их мнения разделились. Одни были за то, чтобы не отступать со своего поста, другие же возражали. После этого войско разделилось: часть его ушла и рассеялась, причем каждый вернулся в свой город; другие же и с ними Леонид решили оставаться.

220.

Рассказывают также, будто сам Леонид отослал союзников, чтобы спасти их от гибели. Ему же самому и его спартанцам не подобает, считал он, покидать место, на защиту которого их как раз и послали. И к этому мнению я решительно склоняюсь. И даже более того, я именно утверждаю, что Леонид заметил, как недовольны союзники и сколь не охотно подвергаются опасности вместе с ним, и поэтому велел им уходить. А сам он считал постыдным отступать. Если, думал Леонид, он там останется, то его ожидает бессмертная слава и счастье Спарты не будет омрачено. Ибо когда спартанцы воспросили бога об этой войне (еще в самом начале ее), то Пифия изрекла им ответ: или Лакедемон будет разрушен варварами, или их царь погибнет. Этот оракул Пифия дала им в следующих шестимерных стихах:

Ныне же вам изреку, о жители Спарты обширной:
Либо великий и славный ваш град чрез мужей-персеидов
Будет повергнут во прах, а не то — из Гераклова рода
Слезы о смерти царя пролиет Лакедемона область.
Не одолеет врага ни бычачья, ни львиная сила,
Ибо во брани Зевсова мощь у него и брань он не прежде
Кончит, чем град целиком иль царя на куски растерзает.

Так, вероятно, рассуждал Леонид. А так как он желал стяжать славу только одним спартанцам, то, по-моему, вероятнее, что царь сам отпустил союзников, а не они покинули его из-за разногласий, нарушив военную дисциплину.

221.

Доводом, и притом немаловажным, в пользу этого мнения, по-моему, является еще вот что: достоверно известно, что Леонид отослал упомянутого прорицателя акарнанца Мегистия (этот Мегистий находился при войске; по преданию, он был отдаленным потомком Мелампода и предсказал Леониду грядущую судьбу по внутренностям жертвенных животных), чтобы тот не погиб вместе с ним. Однако Мегистий сам не покинул спартанцев, несмотря на приказ, но только отпустил своего единственного сына, который вместе с отцом участвовал в походе.

222.

Итак, отпущенные союзники ушли по приказу Леонида. Только одни феспийцы и фиванцы остались с лакедемонянами. Фиванцы остались с неохотой, против своей воли, так как Леонид удерживал их как заложников; феспийцы же, напротив,— с великой радостью: они отказались покинуть Леонида и его спартанцев. Они остались и пали вместе со спартанцами. Предводителем их был Демофил, сын Диадрома.

223.

Между тем Ксеркс совершил жертвенное возлияние восходящему солнцу. Затем, выждав некоторое время, выступил около того часа, когда рынок наполняется народом. Такой совет дал царю Эпиальт. Ибо спуск с горы скорее и расстояние гораздо короче, чем дорога в обход или подъем. Наконец, полчища Ксеркса стали подходить. Эллины же во главе с Леонидом, идя на смертный бой, продвигались теперь гораздо дальше в то место, где проход расширяется. Ибо в прошлые дни часть спартанцев защищала стену, между тем как другие бились с врагом в самой теснине, куда они всегда отступали. Теперь же эллины бросились врукопашную уже вне прохода, и в этой схватке варвары погибали тысячами. За рядами персов стояли начальники отрядов с бичами в руках и ударами бичей подгоняли воинов все вперед и вперед. Много врагов падало в море и там погибало, но гораздо больше было раздавлено своими же. На погибающих никто не обращал внимания. Эллины знали ведь о грозящей им верной смерти от руки врага, обошедшего гору. Поэтому-то они и проявили величайшую боевую доблесть и бились с варварами отчаянно и с безумной отвагой.

224.

Большинство спартанцев уже сломало свои копья и затем принялось поражать персов мечами. В этой схватке пал также и Леонид после доблестного сопротивления и вместе с ним много других знатных спартанцев. Имена их, так как они заслуживают хвалы, я узнал. Узнал я также и имена всех трехсот спартанцев. Много пало там и знатных персов; в их числе двое сыновей Дария — Аброком и Гиперанф, рожденных ему дочерью Артана Фратагуной. Артан же был братом царя Дария, сына Гистаспа, сына Арсама. Он дал Дарию в приданое за дочерью все свое имущество, так как у него она была единственной.

225.

Итак, два брата Ксеркса пали в этой битве. За тело Леонида началась жаркая рукопашная схватка между персами и спартанцами, пока наконец отважные эллины не вырвали его из рук врагов (при этом они четыре раза обращали в бегство врага). Битва же продолжалась до тех пор, пока не подошли персы с Эпиальтом. Заметив приближение персов, эллины изменили способ борьбы. Они стали отступать в теснину и, миновав стену, заняли позицию на холме — все вместе, кроме фиванцев. Холм этот находился у входа в проход (там, где ныне стоит каменный лев в честь Леонида). Здесь спартанцы защищались мечами, у кого они еще были, а затем руками и зубами, пока варвары не засыпали их градом стрел, причем одни, преследуя эллинов спереди, обрушили на них стену, а другие окружили со всех сторон.

226.

Из всех этих доблестных лакедемонян и феспийцев самым доблестным все же, говорят, был спартанец Диенек. По рассказам, еще до начала битвы с мидянами он услышал от одного человека из Трахина: если варвары выпустят свои стрелы, то от тучи стрел произойдет затмение солнца. Столь великое множество стрел было у персов! Диенек же, говорят, вовсе не устрашился численности варваров и беззаботно ответил: «Наш приятель из Трахина принес прекрасную весть: если мидяне затемнят солнце, то можно будет сражаться в тени».

227.

Такие и подобные достопамятные слова, по рассказам, говорил лакедемонянин Диенек. А после него самыми доблестными, говорят, были два брата — Алфей и Марон, сыновья Ореифанта. Среди феспийцев же особенно отличился один, по имени Дифирамб, сын Гарматида.

228.

Погребены же они на том месте, где они пали. Им и павшим еще до того, как Леонид отпустил союзников, поставлен там камень с надписью, гласящей:

Против трехсот мириад здесь некогда бились
Пелопоннесских мужей сорок лишь сотен всего.
Эта надпись начертана в честь всех павших воинов, а лакедемонянам особая:
Путник, пойди возвести нашим гражданам в Лакедемоне,
Что, их заветы блюдя, здесь мы костьми полегли.
Эта надпись в честь лакедемонян, а прорицателю вот какая:
Славного это могила Мегистия, коего миды
Некогда тут умертвили, бурный Сперхей перейдя.
Ведал преславный гадатель грядущую верную гибель,
Но все же не захотел Спарты покинуть царя.

Этими надписями и памятными столпами, кроме надписи в честь прорицателя, почтили павших амфиктионы. Надпись же в честь прорицателя Мегистия посвятил ему Симонид, сын Леопрепея, в память о дружбе.

229.

Рассказывают, что двое из трехсот [спартанцев] — Еврит и Аристодем — оба могли бы остаться в живых, если бы были единодушны, и возвратиться в Спарту (они были отпущены Леонидом из стана и лежали в Альпенах, страдая тяжелым глазным недугом). Или же, не желая вернуться на родину, они могли бы по крайней мере умереть вместе с остальными. Хотя им открывались обе эти возможности, но они не достигли взаимного согласия, разойдясь во мнениях. Еврит, узнав о том, что персы обошли гору, потребовал свои доспехи. Затем, облачившись в доспехи, он приказал илоту вести его к бойцам. Илот провел Еврита в Фермопилы, но потом бежал, а Еврит попал в самую гущу схватки и погиб. Аристодем же не имел мужества [умереть] и остался жив. Если бы вернулся только один Аристодем больным в Спарту или оба они вместе, то, думается, спартанцы не стали бы гневаться на него. Теперь же, когда один из них пал, а другой (выставив ту же причину в свое оправдание) не захотел умереть, спартанцы неизбежно должны были сильно озлобиться на него.

230.

Таким-то образом и с такой оговоркой, гласит одно предание, Аристодем прибыл в Спарту невредимым. Другие же рассказывают, что его послали вестником из стана и он мог успеть к началу битвы, но не пожелал этого, а, умышленно задержавшись в пути, сохранил себе жизнь. Между тем другой гонец (его товарищ) подоспел к сражению и погиб.

231.

По возвращении в Лакедемон Аристодема ожидало бесчестие и позор. Бесчестие состояло в том, что никто не зажигал ему огня и не разговаривал с ним, а позор — в том, что ему дали прозвание Аристодем-Трус. Впрочем, в битве при Платеях Аристодему удалось совершенно загладить тяготевшее над ним позорное обвинение.

232.

Рассказывают, впрочем, что в живых остался еще один из этих трехсот, по имени Пантит, отправленный гонцом в Фессалию. По возвращении в Спарту его также ожидало бесчестие, и он повесился.

233.

Между тем фиванцам во главе с Леонтиадом пришлось в силу необходимости некоторое время сражаться заодно с эллинами против царского войска. Увидев, что персы берут верх и теснят отряд Леонида к холму, фиванцы отделились от лакедемонян и, простирая руки, пошли навстречу врагу. Фиванцы заявляли — и это была сущая правда,— что они всецело на стороне персов и с самого начала дали царю землю и воду, а в Фермопилы они пришли только по принуждению и невиновны в уроне, нанесенном царю. Такими уверениями фиванцы спасли свою жизнь, и [истинность] их слов засвидетельствовали фессалийцы. Правда, им посчастливилось не во всем: когда фиванцы подошли, варвары схватили некоторых из них и умертвили. Большинство же их, и прежде всего начальника Леонтиада, по приказанию Ксеркса заклеймили царским клеймом (сына Леонтиада Евримаха впоследствии умертвили платейцы, когда он во главе 400 фиванцев захватил их город).

234.

Так сражались эллины при Фермопилах. А Ксеркс велел призвать к себе Демарата для расспросов и начал вот как: «Демарат! Ты — человек, преданный мне. Я сужу об этом по твоей правдивости. Ведь все и вышло так, как ты говорил. А теперь скажи-ка мне, сколько еще осталось лакедемонян и много ли у них еще таких доблестных бойцов или они все — храбрецы?». Демарат отвечал: «Царь! Число лакедемонян велико, и городов у них много. А то, что ты желаешь узнать, узнаешь. Есть в Лаконии город Спарта, и в нем около 8000 мужей. Все они так же доблестны, как и те, что здесь сражались. Остальные лакедемоняне, правда, не такие, как эти, но все же — храбрые мужи». Затем Ксеркс сказал: «Демарат! Как же нам легче всего победить этот народ? Скажи-ка мне! Ведь тебе известны все ходы и лазейки в их замыслы, так как ты был их царем».

235.

А тот отвечал:

«Царь! Если ты и вправду серьезно спрашиваешь моего совета, то я обязан дать тебе самый лучший совет. Тебе следовало бы послать 300 кораблей из твоего флота к лаконским берегам. У берегов Лаконии лежит остров по имени Кифера. Об этом острове Хилон — один из наших мудрецов — сказал, что спартанцам гораздо лучше было бы, если бы он погрузился в море, а не возвышался над водой. Хилон всегда ожидал с этого острова какого-нибудь нападения, вроде того как я тебе теперь предлагаю. Не оттого, что он предвидел твой поход, но потому, что опасался любого вражеского нападения оттуда. С этого-то острова пусть твои корабли и войско держат в страхе лакедемонян. Если же лакедемоняне будут заняты войной в своей стране, непосредственно их затрагивающей, то тебе не надо будет опасаться, что они придут на помощь, когда твое сухопутное войско станет захватывать остальную Элладу. Когда же ты покоришь остальную Элладу, то у тебя останется единственный противник — слабое лаконское войско. А если ты не примешь моего совета, то ожидай вот чего. Есть в Пелопоннесе узкий перешеек. Там жди еще более жестоких битв, чем здесь при Фермопилах, и притом против всех объединенных сил пелопоннесцев. Если же ты поступишь иначе, то этот перешеек падет без боя и сдадутся города».

236.

После этого взял слово Ахемен, брат Ксеркса, предводитель морских сил (он также присутствовал на этом совете). Опасаясь, что Ксеркс примет предложение Демарата, он сказал вот что:

«Царь! Я вижу, что ты склонен прислушиваться к речам человека, который завидует твоим успехам или даже предает тебя. И действительно, таков излюбленный образ действий эллинов: они завидуют счастливым и ненавидят могущественных. Если ты при нынешнем положении, когда мы уже потеряли от бури 300 кораблей, пошлешь из твоего флота еще 300 кораблей, то противник сможет помериться силами с тобой. Напротив, флот твой, сосредоточенный в одном месте, враги не одолеют и тогда вообще даже не смогут оказать сопротивления. Продвигаясь и действуя совместно, флот и сухопутное войско будут взаимно помогать друг другу. Если же они будут разъединены, то ни сам ты не сможешь прийти на помощь морским силам, ни они — тебе. Старайся лишь, чтобы в твоем собственном войске дела шли хорошо и не думай о войске противника — где оно начнет войну, что предпримет и сколь многочисленно. Враги ведь достаточно сообразительны, чтобы самим о себе заботиться, а мы будем точно так же [заботиться] о себе. Если же лакедемоняне действительно пойдут на персов, то не избегнут гибели».

237.

На это Ксеркс отвечал так:

«Ахемен! Твои слова хороши, и я поступлю так, как ты сказал. Хотя Демарат и дал мне совет с самыми благими намерениями, но ты все-таки превзошел его проницательностью. Я не могу, конечно, поверить, что Демарат не желает успеха моему походу. Я сужу об этом потому, что он говорил раньше, и из самого дела. Правда, один гражданин, завидуя счастью другого, может своим молчанием проявлять враждебность и не дать полезного совета, когда другой к нему обратится за этим, если только он не достиг вершин доблести. А такие люди — редкость. Однако гостеприимец более всех радуется благополучию друга, и когда друг обращается за советом, то дает ему наилучший. Поэтому я повелеваю всем впредь не оскорблять Демарата, так как это — мой друг».

238.

После этого Ксеркс пошел между мертвыми телами [осматривать поле битвы]. [Увидев тело Леонида], он повелел отрубить голову и посадить на кол (царь узнал, что Леонид был царем и полководцем лакедемонян). По многим другим признакам, и в особенности же после такого приказа, мне стало ясно, что никого из своих врагов при жизни царь Ксеркс не ненавидел столь яростно, как Леонида. Иначе никогда бы он не учинил такого надругательства над телом павшего. Ведь из всех известных мне народов именно у персов более всего в почете доблестные воины. А слуги, получившие приказание царя, исполнили его.

239.

Я же возвращусь теперь к тому месту, где и прервал свое повествование. Лакедемоняне первыми получили весть о сборах царя в поход на Элладу. Поэтому-то они и отправили посольство к дельфийскому оракулу, и им было дано в ответ изречение, приведенное мною немного раньше. А пришло к ним это известие о предстоящем походе удивительным способом. Демарат, сын Аристона, который бежал к мидянам, как мне думается (и это, вероятно, так и есть), не был расположен к лакедемонянам. Можно предположить поэтому, что действовал он так не по доброй воле, а из злорадства. Когда Ксеркс задумал поход на Элладу, Демарат как раз находился в Сусах. Узнав о походе, Демарат захотел послать весть лакедемонянам. Так как иным способом он не мог известить лакедемонян (из страха, что будет обнаружен), то придумал вот какую хитрость. Взяв двухстороннюю дощечку [для письма], он соскоблил с нее воск. Затем на дереве дощечки написал замысел царя и снова залил воском написанное, чтобы чистая дощечка не могла возбудить подозрения у дорожных стражей. Когда же дощечку доставили в Лакедемон, то лакедемоняне не могли понять, [что это значит]. Наконец, как мне рассказывали, дочь Клеомена, супруга Леонида, Горго разгадала смысл [посылки]. Она сказала, что нужно соскоблить воск и тогда на дереве обнаружатся буквы. Лакедемоняне так и сделали, нашли надпись прочитав ее, отослали остальным эллинам. Так, по рассказам, распространилась весть [о походе].