Ерасов Б.С. Сравнительное изучение цивилизаций: Хрестоматия: Учеб. пособие для студентов вузов

ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава IX. Европейская цивилизация

М. Вебер. О ЗАПАДНОМ ГОРОДЕ

Цитируется по изд.: Вебер М. Городу/Избранное. М., 1994. С. 330-334.

Полную противоположность азиатскому городу являет собой средневековый город Запада и прежде всего город области к северу от Альп, где развитие носит идеально-типический характер во всей его чистоте. Западный город был, подобно азиатскому и восточному городу, местонахождением рынка, торговым и ремесленным центром, а также крепостью. Купеческие гильдии и цехи ремесленников обнаруживаются как здесь, так и там, и автономия, предоставляемая их членам, была в той или иной степени известна во всем мире... Но существенным, если отвлечься от переходных стадий, было для западного средневекового города различие, установленное земельным правом между свободно отчуждаемой, совершенно свободной от повинностей или обложенной твердо установленными повинностями, передаваемой по наследству земельной собственностью города и крестьянской землей, переданной в пользование на разнообразных условиях владельцем земли, общиной деревни или рынка или связанной повинностями по отношению к ним. В Азии и античности эти условия не были в одинаковой степени таковыми. Этой, все-таки только относительной, противоположности земельного права соответствовала абсолютная противоположность в личном правовом статусе горожан и крестьян...

Западный город как в древности, так и в России был местом перехода из несвободного состояния в свободное благодаря возмож-

314

ности дохода, предоставляемой денежным хозяйством. В еще большей степени это относится к средневековому городу внутри страны, и чем длительнее была эта деятельность, тем несомненнее совершался этот переход. Городское население узурпирует отмену прав господина — и это было великим, в сущности революционным новшеством, введенным западноевропейским городом в отличие от всех остальных городов. В городах Северной и Центральной Европы возник известный принцип: «городской воздух приносит свободу», другими словами, по истечении разного, но всегда достаточно короткого срока господин раба или зависимого терял право притязать на подчинение его своей власти. Это положение действовало в очень различной степени...

К этим различиям присоединяется в качестве решающего признака как античного, так и типичного средневекового города то, что эти города представляли собой общественную организацию официального характера, обладающую особыми органами, союз «бюргеров», подчиненных в качестве таковых общему для всех них праву, следовательно, равных по своему правовому положению. Такой характер города как сословно обусловленного «полиса» или «коммуны» существовал в других областях права, кроме средиземноморского и западного, насколько известно, лишь в начатках.

Ф. Бродель. О СВОЕОБРАЗИИ ГОРОДОВ ЗАПАДА

Цитируется по изд.: Бродель Ф. Материальная цивилизация, экономика и капитализм XV—XVIII вв. Т. I. Структуры повседневности: Возможное и невозможное. М, 1986. С. 541-546.

Накал городской жизни на Западе был доведен до температур, которые почти не встречаются в других регионах. Города принесли небольшому континенту величие; но эта проблема, хотя и хорошо знакомая, отнюдь не проста. Точно выразить превосходство — это значит напомнить либо о более низком уровне, либо о средней величине, по отношению к которой оно есть превосходство; это значит рано или поздно проделать тягостное и разочаровывающее сравнение с остальным миром. Говорим ли мы о костюме, о деньгах, о городах, о капитализме, мы, следуя за М. Вебером, не сможем избежать сравнений, ибо Европу всегда объясняют «в сопоставлении с прочими континентами».

315

Каковы же были отличия и своеобразие Европы? Ее города существовали под знаком не знавшей себе равных свободы; они развивались как автономные миры и по-своему. Они перехитрили государство, построенное на территориальном принципе: это государство будет складываться медленно и вырастет лишь при небескорыстной помощи городов и притом будет увеличенной и зачастую бесцветной копией их судеб. Города господствовали над своими деревнями, составлявшими для них подлинно колониальные миры задолго до появления самого термина и подвергавшимися соответствующему обращению ( и государства будут впоследствии поступать так же). Города через созвездия городов и нервную сеть городских перевалочных пунктов вели собственную экономическую политику, политику, зачастую способную сломить преграды, и всегда — создать или воссоздать привилегии или убежища.

Все это приводит к ключевому вопросу, который может быть сформулирован двумя-тремя разными способами: почему другие города мира не знали такой относительно свободной судьбы? Кто или что мешало им всем развиваться свободно? Или же еще один аспект той же проблемы: почему судьба западных городов развивалась под знаком изменений (они трансформировали даже свой физический облик), в то время как другие города в сравнении с ними были словно лишены истории, как бы погружены в длительную неподвижность? Почему, если переиначить терминологию Г. Леви-Стросса, одни из них были схожи с паровыми машинами, а другие — с башенными часами? Короче говоря, сравнительная история обязывает нас ответить на все «почему», связанные с такими различиями, и попытаться создать некую «модель» ( которая была бы моделью динамической) городского развития, столь же бурного на Западе, тогда как история городов остальных частей света протекала во времени вдоль длинной прямой, без особых изменений.

Свободные миры

Вольности городов Европы — это сюжет классический и довольно хорошо освещенный. Начнем же с него.

Несколько упрощая, мы можем сказать, что: 1. Запад утратил, именно утратил, свою городскую структуру с концом Римской империи; последняя, впрочем, испытывала прогрессирующий упадок своих городов еще до вторжения варваров. После относительного оживления в меровингские времена наступил, где раньше, где позже, полный застой, своего рода «чистое полотно» (буквально: «чистая доска», tabula rasa).

316

2. Возрождение городов начиная с XI в. ускорилось, накладываясь на подъем деревни. Города росли вместе с деревнями, и зачастую городское право с его четко определенными контурами выходило из общинных привилегий групп деревенских жителей.

3. Ничто из всего этого не будет возможным без общего возврата к здоровью, к расширяющейся денежной экономике. Деньги — это путник, который, возможно, и пришел издалека (по мнению М. Ломбара — из мусульманского мира), но оказался деятельным и решающим фактором. За два столетия до Фомы Аквинского Алэн де Лиль говорил: «Ныне все — это не Цезарь, а деньги». Сказать «деньги» — это то же, что сказать «города».

Тогда родились тысячи и тысячи городов, но лишь немногим суждено было блестящее будущее. И значит, только определенные регионы, урбанизированные «вглубь» и тем самым сразу же выделившиеся среди прочих, играли вполне определенную роль ускорителей движения: зона между Луарой и Рейном, верхняя и средняя Италия, решающие пункты на средиземноморском побережье. Купцы, ремесленные цехи, промышленность, торговля на далекие расстояния, банки — все это зарождалось там быстро. И зарождалась буржуазия...

Вокруг таких избранных городов вскоре не стало государств. Так произошло в Италии и Германии в ходе политических потрясений XIII в. Главное и непредвиденное заключалось в том, что отдельные города совершенно «взрывали» политическое пространство, конституировались в самостоятельные миры, в города-государства, закованные в латы полученных или вырванных привилегий, которые служили им как бы «юридическими укреплениями»...

На самом деле чудом на Западе было не столько то, что сначала все или почти все было уничтожено во время катастрофы V в., а затем скачком возродилось начиная с XI в. История заполнена такими вековыми неторопливыми движениями взад и вперед, такими разрастаниями, рождениями и возрождениями городов: так было в Греции в V—II вв. до н. э., если угодно — в Риме, в мире ислама — начиная с IX в., в сунском Китае. Но всякий раз при таких повторных подъемах существовали два «бегуна»: государство и город. Государство обычно выигрывало, и тогда город оставался подчиненным его тяжелой руке. Чудом было то, что в первые великие века городского развития Европы полнейшую победу одержал именно город, во всяком случае в Италии, Фландрии и Германии. Он приобрел довольно длительный опыт совершенно самостоятельной жизни — это колоссального масштаба событие, генезис которого отнюдь не удается очертить с полной достоверностью. Тем не менее ясно видны его огромные последствия. Осно-

317

вываясь на этой свободе, крупные городские общины и другие города, с которыми они были связаны, которым они служили примером, построили самобытную цивилизацию, распространявшую новую или обновленную технологию. Этим городам дано было до конца проделать редкий политический, социальный и экономический эксперимент.

В финансовой сфере города организовали налоги, финансы, общественный кредит, таможни. Они изобрели государственные займы. Они организовали промышленность, ремесла, изобрели (или заново открыли) торговлю на дальние расстояния, вексель, первичные формы торговых компаний и бухгалтерии. Они также породили — и очень быстро — свои формы классовой борьбы.

Но это общество, разделенное внутри, выступало единым фронтом против врагов внешних, против мира сеньеров, государей, крестьян — всех, кто не был его гражданами. Такие города были на Западе первыми «отечествами», и патриотизм их был наверняка более органичным, намного более осознанным, чем был и долго еще будет патриотизм территориальный, медленно проявлявшийся в первых государствах.

Сложился новый образ мышления, в общих чертах — образ мышления еще раннего западного капитализма, совокупность правил, возможностей, расчетов, умения жить и обогащаться одновременно.

На Западе капитализм и города — это было в основе своей одно и то же. Л. Мамфорд считает, что «зарождающийся капитализм», заменив власть «феодалов и цеховой буржуазии» властью новой торговой аристократии, взорвал узкие рамки средневековых городов. Да, несомненно, но с тем, чтобы в конечном счете объединиться с государством, победившим города, но унаследовавшим их учреждения, их образ мышления и совершенно неспособным без них обойтись.

[На Востоке на жизни городов в огромной степени сказывались отношения с государством: города процветали только как столицы правителей и приходили в упадок в случае отторжения от власти или ее ослабления. Впрочем, это относилось, как оказывается, не только к Востоку, но и к Западу.]

По законам простой и убедительной политической арифметики оказывается, что чем государство обширнее и централизованнее, тем больше шансов у его столицы быть многочисленной. Это правило действительно для императорского Китая так же, как и для Англии при Ганноверской династии или для Парижа Людови-

318

ка XVI. И даже для Амстердама, подлинной столицы Соединенных Провинций.

Такие города означали огромные затраты; их экономика удерживалась в равновесии лишь за счет внешних связей, за их роскошь должны были платить другие. Тогда чему же служили такие столицы на Западе, где они так быстро возникли и столь настойчиво навязывали свое первенство? Они создавали современныегосударства — то была огромная задача и огромная работа. Эти столицы знаменовали переворот в мировой истории. Они создавали тот национальный рынок, без которого современное государство было бы чистой фикцией.

Комментарии

Как упоминалось в гл. II, признанным критерием развития всякой цивилизации считается «урбанистическая революция», т.е. формирование устойчивой городской жизни, в которой и вызревали последующие достижения культуры. Такой процесс присущ всем развитым обществам. Поэтому, в частности, лишь условно можно говорить о «кочевнической цивилизации», в которой город оказывался крайне неустойчивым элементом, а зачастую против него были направлены сокрушительные удары государств, образованных кочевниками. Многие историки обращают внимание на особое место города в развитии европейского общества и на его отличие от городов в других цивилизациях.

М. Вебер обращает внимание прежде всего на институциональные формы самоорганизации городского населения в полисы и коммуны, что приводит к его обособлению в рамках сложной макросоциальной системы, обеспечивая условия его вызревания.

Ф. Бродель продолжил веберовский анализ. Следуя своему методу, он рассматривает совокупность различных факторов развития цивилизации — экономических, социальных и политических. Однако следует обратить внимание, что в этой совокупности не выделяются какие-либо основные и ведущие факторы, в результате объяснение приобретает двойственный характер. Если в одном случае (Италия) именно освобождение городов от государства стало причиной их быстрого возвышения, то в других случаях на том же Западе такой основой (даже в Голландии) стало их столичное положение. Очевидно, что при переносе такого анализа на Восток противопоставление статуса городов по отношению к государству должно смениться уподоблением, так как большая часть крупных и постоянных городов были там столицами.

К тому же Ф. Бродель рассматривает культурные факторы лишь по «остаточному» принципу. Поэтому динамика европейских городов остается непроясненной или берется лишь выборочно, расцвет некоторых из них Ф. Бродель полагает «чудом», а угасание многих из них не привлекает его внимания, равно как и сопоставление с характером урбанизации в других цивилизациях.

Как мы уже видели в гл. VI, развитие городов в незападном мире имело немалое сходство. Многие характеристики, приведенные М. Вебсром и Ф. Броделем для европейских городов, следует распространить и на города мусульманского мира, Китая, Индии и других регионов. Для «победы» города в европейском обществе потребовалось несколько веков, и нередко эта победа, как, например, в Северной и Средней Италии, оказывалась временной, а ослабление государства приводило к Деградации страны и последующему упадку самих городов. Очевидно, что для «чуда» нужны были некоторые дополнительные факторы, сформированные в европейской цивилизации. Не следует сводить динамику общественного развития

319

к тем тенденциям, которые сами по себе вырастали в городской среде, за высокими городскими стенами. Города знал и весь остальной мир, и повсюду можно найти свидетельства как длительности традиций городской жизни, так и угасания прежних крупных торговых центров. Вольность городской жизни, т.е. независимость от феодалов, оставалась ненадежной, и предприимчивые горожане искали себе поприща на торговых путях, на войне или в переселении в другие страны. Для формирования таких процессов потребовались существенные духовные и социальные предпосылки.

А.Я. Гуревич. СУДЬБА НАРОДНОЙ КУЛЬТУРЫ ЕВРОПЫ

Цитируется по изд.: Гуревич А.Я. Средневековый мир: культура безмолвствующего большинства. М., 1990. С. 340-374.

Культуру конца XV—XVII в. традиционно изучают в рамках понятий «Ренессанс», «барокко», «Просвещение», т.е. оставаясь в пределах культуры элитарной. Между тем, как только мы захотели бы включить в наше поле зрения духовную жизнь всей массы европейского населения, эти понятия обнаруживают не только свою ограниченность, но и непригодность. Подавляющее большинство людей не было затронуто этими новыми тенденциями мысли и интеллектуальной ориентации и оставалось на стадии, которую условно можно было бы считать средневековой. Напомню замечание Жака Ле Гоффа: для тех современных историков, которые осознали, что центр тяжести социально-экономической жизни средневековой Европы был в деревне, при всем разностороннем влиянии города на аграрное окружение эпоха средневековья длилась до XIX в. Подобная периодизация исходила из принципиально иного понимания ритмов истории европейской культуры: это не относительно краткие, качественно отличающиеся друг от друга последовательные этапы динамического развития, а некое состояние, — конечно, не неподвижность, но столь медленное движение, что оно может быть и незамечено; это колебание около основной оси, дающее пароксизмы и взрывы, но не подчиняющееся законам прогресса, эволюции, в которые укладываются этапы «высокой» культуры Запада. Спускаясь с высот элитарной культуры и цивилизации в ее «подвалы», историк сталкивается со стереотипами традиционного архаического сознания и поведения...

«Народное христианство» или «приходской католицизм» представляли собой восприятие элементов церковного учения созна-

320

нием, питавшимся вместе с тем и собственными идеями и образами автономными по отношению к христианству. Но и сама средневековая церковь, с опаской и подозрением относившаяся к обычаям, верованиям и религиозной практике простонародья, не была закрыта для их влияния, отчасти приноравливаясь к потребностям паствы, которую она была призвана воспитывать. Примеры: санкционирование церковью культа святых в его народной интерпретации; принятие папством учения о чистилище, образ которого задолго до того уже существовал — в смутной, непроясненной логической форме — в народном сознании.

Мышление средних веков было преимущественно теологическим, и таким оно оставалось и в начале Нового времени. Однако сама по себе эта общая констатация ни в коей мере не раскрывает реального содержания религиозности народных масс. Новые исследования обнаружили беспочвенность и односторонность утверждений прежней историографии о господстве благочестия и углубленной вере простонародья в канун Реформации. Напротив, из произведений моралистов и теологов, постановлений соборов и синодальных уложений, проповедей и протоколов епископских визитаций, судебных дел и свидетельств очевидцев вырисовывалась совершенно иная картина. Крестьяне, непосредственно включенные в аграрные циклы, как и прежде, разделяли уверенность в одушевленности природы, на явления которой можно и нужно воздействовать при помощи разветвленной системы магических средств. От умения применять подобные средства зависели урожай и здоровье скота, так же как душевное и физическое благополучие населения. Деревенская магия была далека от христианства, и главными носителями ее считались сведущие люди — колдуны и колдуньи, предсказатели и целители. Магический подход к природе распространялся и на христианские обряды...

Магизм, пронизывавший народную религиозно-культурную практику, всегда внушал опасения духовенству, поскольку он выражал особое понимание причинности, противоречившее учению о всемогуществе Божьем. Церковь боролась против колдовства, заклинаний, гаданий, знахарства, усматривая в них дьявольское начало. Но вместе с тем магические приемы усваивались и духовенством. Как мы могли убедиться ранее, церковь разработала целую систему благословения продуктов питания и орудий производства, жилищ и средств передвижения, утвари и скота, которые столь же затруднительно отличить от магических заклятий и формул, применявшихся сельскими колдунами и колдуньями, как и провести ощутимую грань между проклятием в устах ведьмы и церковным отлучением. Нужно подчеркнуть, что веру в ведьм и их

321

способность производить всякого рода магические действия, менять свой облик, превращаться в животных и летать на разных предметах, веру, которая была самоочевидна для масс народа средневековая церковь не разделяла, — напротив, она ее осуждала как греховное заблуждение и дьявольское внушение.

Между тем в переходный период, которым мы сейчас заняты, культурная традиция простонародья стала все более терять свою функцию опоры для всего многосложного здания культуры. Как мы далее увидим, она стала вытесняться за пределы духовного универсума общества. Терпимость в отношении к ней, в какой-то мере проявляемая в предшествующую эпоху, сменяется нетерпимостью и преследованиями. Комплекс представлений, верований, ритуальных и практических действий, образовывающий народную культуру, отныне оценивается церковью и светской элитой как дикие суеверия, внушение дьявола, как некультура. Весь фонд крестьянских культурных и религиозных традиций и представлений был решительно противопоставлен культуре церкви и образованных. Духовные лица, утратившие контакт с духовной жизнью народа, уподобляли своих прихожан дикарям недавно открытого Нового Света: они не понимают слова Божьего, и с тем же успехом с ними можно было бы говорить по-арабски. Осмеянию и осуждению подвергались обычаи и верования простонародья и со стороны гуманистов и позднее просветителей...

Смешение религии и магии вызывалось не только неодолимой потребностью верующих видеть и испытывать чудеса и добиваться нужного им результата при посредстве колдовских действий, но и неясностью в понимании самими духовными лицами различия между христианством и языческой практикой. Поэтому, как мы видели выше, священники нередко принимали участие в процессиях вокруг полей с Евангелием и крестом в руках, дабы вызвать дождь и обеспечить урожай, звонили в колокола в непогоду и подвергали отлучению червей и насекомых. Встречались клирики, которые очень своеобразно интерпретировали учение о загробном мире. Некий священник из Кента в середине XVI в. учил, что существует не одно небо, а целых три: одно — для бедняков, другое — для людей среднего достатка и третье — для «больших людей». Столь четкого социально стратифицированного загробного мира в средневековых памятниках, в частности «видениях», мы не встречали.

Примеры религиозного невежества и плохо скрытого язычества христиан можно множить. Но ведь они говорят не только о поверхностности усвоения ими церковного учения, но прежде всего о своеобразном его перетолковании, о приспособлении его к собственным представлениям о мире и силах, им управляющих...

322

Если в повседневной жизни сельское население обнаруживало признаки религиозного индифферентизма, непонимание основ религии Христа и приверженность к нехристианским верованиям и ритуалам, то разительно иную картину являют проходившие под религиозным флагом крестьянские выступления XVI в. Особенно характерно это для Империи. В крупных крестьянско-плебейских восстаниях здесь видную роль играл милленаризм: повстанцы преследовали цель не просто упразднить те или иные социальные несправедливости и их носителей, но исходили из уверенности в том, что живут «в конце времен», в канун Второго пришествия Христа, которое они приближают и подготавливают своими революционными действиями. Их социально-политические программы в той или иной мере носили религиозный характер и опирались на Писание...

Культура масс и культура церковной и светской элиты далеко между собой разошлась, в XVI-XVII вв. у них, по сути дела, уже не оставалось общей почвы. Но это расхождение приводило к тому, что господствующие церкви (и католическая и протестантские разных толков) видели свою задачу в том, чтобы духовно подчинить себе население. Некоторые современные исследователи утверждают, что при всей противоположности Реформации и Контрреформации общим для них было то, что и Лютер и Лойола исходили в своей деятельности из представления о народе как нехристианизированной и долженствующей быть христианизированной массе. По мнению этих ученых, и Реформа и Контрреформа представляли собой энергичную попытку борьбы с политеизмом и магизмом, с которыми средневековой церкви приходилось мириться, и подлинная христианизация западноевропейского простонародья, крестьянства в первую очередь, произошла, собственно, только в конце XVI и в XVII в. ... Католическая и протестантские церкви развернули наступление на народную религиозность и культуру, целенаправленно добиваясь их искоренения.

Первым условием «обновления» христианства была реформа самого духовенства. В посттридентской католической церкви на протяжении XVII в. создаются новые кадры кюре, выпускников духовных семинарий, людей, относительно прочно обеспеченных материально и обладавших некоторой начитанностью. И своими одеяниями, и внешностью, и уровнем жизни, и манерой поведения эти священники резко выделялись из своего окружения. Отныне все их заботы и попечения должны были сосредоточиться на религиозном воспитании паствы. Опорой деятельности священника был приход, в котором концентрировалась вся религиозная и социальная жизнь верующих и через который осуществлялся церковный надзор над их поведением...

323

Перемены в странах победившей Реформации были еще более существенными. Протестантский пастор разительно отличался от прежнего католического священника, выступая в роли представителя требовательного божества. Немецкое лютеранское духовенство обычно обладало достаточно солидной гуманистической культурой и знанием теологии; многие пасторы были выпускниками университетов. В Германии, где восторжествовал принцип «cuius regio, eius religio» («чья власть, того и вера»), религиозная деятельность была поставлена под неусыпный надзор светских властей, не останавливавшихся перед мелочной регламентацией всех сторон жизни подданных и постоянным в нее вмешательством, невиданным в предшествующий период. Библейские десять заповедей должны были соблюдаться под страхом строгих наказаний и сделались как бы государственным законом. Сама перемена религии для большинства населения не была результатом свободного решения, а навязывалась ему властями, знатью и протестантским духовенством. Верующие не всегда четко отличали протестантизм от католицизма, и не случайно в реформированных областях Германии не был изжит преследуемый там культ святых.

В результате планомерных усилий католического духовенства, так же как деятельности протестантских пасторов в странах победившей Реформы, в частности вследствие доведения катехизиса до сознания каждого прихожанина (в условиях развивающегося книгопечатания эта задача была разрешима), распространения элементарного обучения в приходских школах, население Западной Европы получило больше сведений религиозного содержания и ближе узнало о евангельском учении, нежели за предшествующее тысячелетие...

И частичные успехи и неудачи протестантизма в немалой мере объяснялись прямым и постоянным вмешательством светской власти, с ее мелочной регламентацией, охватывавшей все стороны индивидуальной и общественной жизни. Несмотря на все успехи Реформации, заключает Б. Фоглер, сельская цивилизация не испытала глубоких перемен под ее воздействием.

В католических странах перемены были еще менее заметны. Против утверждения о торжестве среди крестьянства в этих областях Европы «обновленного» христианства, провозглашенного Тридентским собором, свидетельствует то, что довольно скоро начался противоположный процесс, а именно дехристианизация, утрата религией былого влияния на сознание людей. Во Франции этот процесс просматривается с середины XVI 11 в.

Одним из выражений «аккультурации» крестьянских масс, предпринятой как протестантской, так и «обновленной» католической

324

церковью, было ограничение ими народных праздников и даже прямое их запрещение.. ? истории карнавала — а она, в отличие от его содержания, далеко еще не ясна, — можно усмотреть противоречие. С одной стороны, не вызывает сомнений наличие в нем элементов аграрных праздников, частично восходящих к языческой, дохристианской эпохе; с другой же стороны, карнавал... сложился в знакомых историкам и этнографам формах, видимо, только во второй половине средневековья... Карнавал — наиболее красочное проявление народной культуры конца средневековья и начала Нового времени. Однако в тех формах, в каких он отлился в XVI—XVIII вв., карнавал был явлением типично урбанистским, возможным только в условиях относительно высокой плотности и большой численности разнородного городского населения — носителя многих и разнообразных культурных традиций...

Тем не менее наступление церкви и государства на народные праздники и способы проведения досуга, ужесточение всестороннего контроля над повседневной жизнью приносило свои плоды. Распад традиционного общества сопровождался упадком крестьянских празднеств и развлечений. «Старый мир, в котором смешивались воедино смех и религия, труд и праздник, поскольку последний придавал ритм всему ходу годичного времени и всей жизни, — этот старый мир разрушался».

Историки далеки от единства в ответе на вопрос о том, в какой мере была уничтожена относительная культурная автономия народа к началу промышленной революции в Европе. Однако трудно отрицать, что она целенаправленно подвергалась ограничению и утеснению. Но ни в одной области эта враждебность церкви, государства и национальной элиты к народному мировидению и обусловленному им практическому поведению не обнаружила себя с такой силой и последовательностью, со столь же разрушительными и жестокими результатами, как в отношении к народной магии и ее носителям, переквалифицированным в ведьм и колдунов...

Положение коренным образом изменилось к концу средневековья, когда духовенство и светские власти стали упорно сближать ведовство с ересью (в некоторых странах термины «ведьма» и «вальденс» стали синонимами) и жестоко его преследовать. Запылали костры. Победила точка зрения теологов и юристов, согласно которой человек способен заключать договор с дьяволом и служить ему, заручившись за эту службу его поддержкой. Подобные представления существовали и прежде, но теперь они получили теологическую и правовую санкцию.

325

Но в чем искать разгадку исторического феномена охоты на ведьм? Традиционная точка зрения либеральной историографии гласила: охота на ведьм — результат заблуждений темной массы, использованных церковными мракобесами в своих целях, прекращение гонений — результат преодоления этого порожденного во «мраке средневековья» заблуждения под лучами Просвещения. Ныне ясно, "то народ не только использовали, но и сам он оказывал известное и подчас весьма активное влияние на ход событий...

За ненавистью к дьяволу и его служительнице у судей, образованных и интеллигентных людей, скрывалось, может быть, не вполне осознанное ими отвращение к культуре простого народа. Поскольку же своя собственная культура представлялась им единственно возможной и допустимой, то эту другую культуру они воспринимали не как культуру, но в качестве антикультуры. Их культура была всецело ориентирована на Бога, следовательно, другая культура по необходимости должна была быть порождением дьявола. Поэтому в борьбе против нее все средства допустимы и оправданы. Наиболее эффективным средством, с помощью которого можно было бы побороть дьявола, т.е. добиться признания ведьмы (без этого признания обвинительный приговор не мог быть вынесен), была пытка...

Но вместе с тем в результате гонений на ведьм создалась обстановка глубокого и всеобщего страха; тот, кто не обвинял других, рисковал сам быть обвиненным; паника распространялась, захватывая все новые жертвы. Первыми пали всякого рода маргинальные элементы деревни, не отвечавшие требованиям всеобщего конформизма, и тем самым коллектив жителей деревни мог ощущать себя более гомогенным, как бы «очистившимся от скверны»...

Что же касается прекращения охоты на ведьм во второй половине XVII в., то, как уже было отмечено, тезис историков прошлого столетия, согласно которому оно объясняется победой разума и просвещения над мракобесием и невежеством, не выдержал проверки в свете новых исследований. По мнению американского историка, «протрезвление» пришло не из книг и не из среды какой-то умеренной группы, а от мрачного осознания того, что дальнейшее преследование ведьм грозит разрушением всяких социальных связей. Эта мысль лишь постепенно дошла до умов людей, испытавших историю массовых ведовских процессов. Следует, однако, отметить, что и после официального прекращения судебных преследований по обвинению в ведовстве в деревне еще долго сохранялась практика внесудебных расправ с подозреваемыми в причинении вреда соседям с помощью магии...

Между тем мы видели, что вторая половина XVI в. и XVII в. проходят под знаком интенсивного навязывания массам как проте-

326

стантскими церквами, так и посттридентской католической церковью нового понимания христианской религии, навязывания, которое приводило к краху традиционных для членов общины образа мира и способов поведения. Эта «аккультурация» явилась симптомом чрезвычайно далеко зашедшего расхождения между культурной традицией необразованных слоев и культурой церковной и чиновничьей элиты, равно как и культурой людей начинающегося Просвещения. По мнению П. Шоню, обвинения в ведовстве выдвигались преимущественно против женщин именно потому, что женщина была главной хранительницей и передатчицей ценностей устной архаической культуры, сопротивлявшейся «аккультурации».

В ведовстве церковь и светская власть видели воплощение всех особенностей народного миросозерцания и соответствующей ему практики, в корне враждебных идеологической монополии, на которую притязали церковь и абсолютистское государство в XVI и XVII вв. Поэтому расправа над ведьмами создала обстановку, благоприятствовавшую подавлению народной культуры. Прекращение гонений на ведьм Р. Мюшембле объясняет тем, что основа, на которой произрастала вера в ведовство, — традиционная народная культура — была, по сути дела, уже уничтожена. В таком случае историческую трагедию массовой охоты на ведьм можно трактовать как один из актов длительной борьбы церкви против народной культуры, борьбы, которая чрезвычайно обострилась в конце средневековья, когда расхождение между официальной и народной культурными традициями привело к разрыву между ними и когда абсолютизм и ставшая на службу ему церковь нанесли до того относительно автономной народной культуре сокрушительный удар. В первую очередь это касалось культуры крестьянской, наиболее чуждой господствующей культуре. После этого удара о народной культуре можно говорить, собственно, только как об осколках дезинтегрированного целого или о псевдонародной культуре, т.е. о тех суррогатах культуры, которые господствующая в духовной жизни элита предлагала народным массам.

Комментарии

Отрывок из, казалось бы, достаточно известного произведения авторитетного историка культуры включен в хрестоматию для того, чтобы подчеркнуть необходимость при сопоставлении цивилизаций не ограничиваться анализом только их «высокого» уровня с присущими ему системами духовных принципов, эстетических идеалов, философских построений, научных концепций. Цивилизация функционирует то как система, то как связное целостное социокультурное образование, в котором соотносятся и взаимодействуют различные Уровни культуры в их знаковой, смысловой и институциональной формах.

Народная, «низкая», «архаическая», «языческая» культура — существенный компонент цивилизации, и хотя она не присутствует во «внешнем» знаковосмысловом оформлении, она заполняет ее огромное социокультурное пространство

327

и неизбежно проявляется в вековой динамике ее устроения. На протяжении многих веков формируется устойчивая крупномасштабная структура, соединяющая «верх» и «низ» культуры, обеспечивающая выживание и эволюцию различных уровней.

В книге А.Я. Гуревича на значительном материале раскрывается та характеристика динамики европейской цивилизации, о которой, как правило забывают как при описании истории западной культуры, так и при ее сопоставлении с другими культурами. А эта характеристика, придающая европейской культуре отчетливую специфику, заключается в том, что в начале Нового времени в Европе произошла основательная «ликвидация» народной культуры в форме не только духовных преследований, но и физических репрессий, отразившихся на судьбах значительных масс населения. Именно эта почти тотальная операция позволила основным религиям, т.е. протестантству и католицизму, «упорядочить» не только духовную, но и социальную жизнь и ввести ее в русло «спасения» через активную мирскую деятельность или же подчинение церкви.

Подобного рода процессы в крупных масштабах не происходили более нигде, и, как мы увидим в последующих главах, во всех неевропейских цивилизациях (включая российскую) народная культура сохранялась на протяжении всего Нового времени, подчас и в XX в., хотя интенсивная модернизация и глобализация культуры в конце этого века во многом ее подрывают, это не означает ее безусловного уничтожения.

Ш. Эйзенштадт. О ХАРАКТЕРЕ ЕВРОПЕЙСКОЙ ЦИВИЛИЗАЦИИ СПЕЦИФИКА ЕВРОПЕЙСКОЙ ЦИВИЛИЗАЦИИ

Перевод осуществлен по изд.: Eisenstadt S. Revolution and the Transformation f Societies. A Comparartive Study of Civilizations. N.Y.; L., 1978. P. 139-145, 173-175. В дальнейшем при цитировании этого издания в тексте после приведенного фрагмента в скобках указываются название и страницы.

I. Структурные и культурные характеристики

Для европейской цивилизации характерна очень высокая степень разнообразия и взаимного наложения культурных ориентации и структурных образований. Символический плюрализм и гетерогенность европейского общества очевидным образом проявились в многообразии тех традиций, на основе которых сформировалась собственно европейская культура: иудео-христианская, греческая, римская и различные племенные традиции. В отличие от ислама ей присуще значительное многообразие культурных кодов и ориентации. Важнейшее значение в этих культурных ориентациях имело утверждение автономии и взаимосвязи мирового, культурного и социального порядков, между которыми существовала тесная соотнесенность. Эта соотнесенность определялась через напряженность отношений между трансцендентным

328

и мирским порядками, которая порождала многообразные и сложные способы ее преодоления: либо через деятельность «земную» (политическую или экономическую), либо «потустороннюю».

Другой важной культурной характеристикой европейской цивилизации был высокий уровень активности и приверженности широких слоев населения наличным культурным тенденциям. Третья состояла в высокой степени относительно автономного доступа к мировому, культурному и социальному порядкам, хотя этот доступ в какой-то степени ограничивался такими институтами, как церковь или политическая власть, претендовавшими на роль посредников, по поводу чего возникало постоянное соперничество.

Четвертая черта состояла в отношении к индивиду как существу автономному и ответственному в отношении к порядкам мироустроения.

Разнообразие культурных ориентации способствовало формированию в европейской цивилизации весьма специфичного типа структурно-организационного плюрализма, который значительно отличался от плюрализма, развивавшегося, например, в Византии, где многие черты культурной модели этой империи были общими с западноевропейскими. Однако в Византии этот плюрализм проявлялся в относительно высокой степени структурной дифференциации в довольно однородном социально-политическом контексте, в котором различные социальные функции были распределены между разными социальными группами. Напротив, для Европы было характерно сочетание более низкого, чем в Византии, уровня социальной дифференциации с постоянным изменением границ между различными общностями и группами.

Между этими общностями и группами не существовало четкого разделения функций. Скорее между ними шло постоянное соперничество за статус в различных сферах социального и культурного порядка, за место в выполнении важнейших экономических, политических или культурных функций, за само определение рамок аскриптивных общностей.

Сочетание этих символических моделей и структурных предпосылок сформировало несколько базовых характеристик европейской системы институтов, в том числе структуры отношений центра и периферии. Со значительными вариациями эти структуры получили развитие в Западной и Центральной Европе в период средневековья и начале раннего Нового времени. Эти характеристики дают нам любопытное сочетание имперских и «истинно» феодальных институтов, отличающееся от простой децентрализации или дезинтеграции больших патримониальных или племенных союзов. Эти институты имели некоторые существенные характеристики, роднив-

329

шие их с имперскими структурами, может быть потому, что они возникли в рамках цивилизации с имперским прошлым и устремлениями. Важнейшее значение среди этих устремлений имела символическая, а также в какой-то степени организационная выделенность центра. Но в отличие от собственно имперских обществ в Европе, как в обществе феодальном, крайне характерной чертой было существование многих центров и подцентров, имеющих разные политические, культурные и экономические ориентации. Эти центры и подцентры сосуществовали в сложной, но никогда не единой, жесткой иерархии, в которой ни один из центров не имел очевидного преобладания. Конечно, деятельность «более центральных», «высоких» центров, имела больший объем, чем местных, но и они не обладали полной монополией в той или иной сфере социальной деятельности. Каждый локальный центр сохранял некоторую степень самостоятельности в распоряжении какими-то местными ресурсами и имел доступ к некоторым формам деятельности более высоких центров.

Кроме того, различные центры не были совершенно разобщены, между ними поддерживались взаимная согласованность и структурные связи и они разделяли сходные политические и культурные ориентации. Любая группа, располагавшая контролем над какими-то ресурсами, необходимыми для развития политических или культурных ориентации центров, получала законный и самостоятельный доступ к этим центрам. Не только церковь, но также многие территориальные или статусные группы могли в той или иной степени самостоятельно распоряжаться своими ресурсами, переводить их из одной сферы в другую.

С этими особенностями обществ Западной Европы была связана и высокая степень привязанности как центра, так и периферии к общим идеалам и целям. При этом центр требовал от периферии поддержки своей политики, а периферия оказывала воздействие на характер деятельности и структуру центра. Как абсолютистские, так и феодальные «поместные» правители в странах Западной Европы, а позднее и лидеры современных «наций-государств» придавали особое значение развитию общих культурных и политических целей, а также усилению регуляции отношений между различными относительно самостоятельными группами.

Принципы формирования социальных слоев, центра, социальных структур и институтов

Наряду с этими структурными характеристиками следует рассмотреть присущие Европе особенностии формирования центра и социальных структур.

330

1. Наличие множества центров в европейском обществе предотвратило развитие кастовой системы профессий, хотя существовали сильные тенденции в этом направлении. В каждой крупной автономной социальной группе (церковь, королевский двор, различные социальные страты и общности в этих стратах) формировалась своя собственная система ценностей и ориентации с претензиями на общую значимость. В результате возникало множество статусных иерархий. Лица, имеющие высокий статус в одной иерархии, могли низко оцениваться в другой, и наоборот. Этот феномен в социологии получил название «статусного несоответствия». Другим результатом такого процесса было постепенное стирание граней между свободными и угнетенными слоями.

2. Существовала сильная тенденция к формированию общего классового сознания и классовой организации. Эта тенденция особенно ярко проявлялась на уровне высших слоев, но затрагивала также средние и низшие страты. Наиболее полное выражение эта тенденция нашла в системе представительства, высшей точкой развития которой были собрания сословий (Assemblies of Estate), обеспечивавшие возможность участия в политической деятельности широких социальных групп именно в силу присущей им корпоративной идентичности. В противоположность, например, Китаю в Европе классовое сознание и организация в рамках всей страны было присуще не только высшим статусным группам, но также средним и даже низшим слоям свободного населения.

3. В отличие от России и Китая (но при некотором сходстве с Индией) в Западной и Центральной Европе существовала тесная взаимосвязь между семейно-родственной и классовой идентификацией. Это делало семью и родственные группы весьма важной силой в обществе, ориентирующей своих членов не только на достижение более высокого положения, но и на передачу им этого положения по аскриптивной линии.

[Однако в Европе существовала и значительная степень открытой конфликтности по поводу степени участия каждого слоя в деятельности Центра.]

4. Все социальные страты. особенно относящиеся к средним слоям, стремились включить в свою орбиту значительное число профессиональных функций и организациий, связав их воедино в своем °бразе жизни, а также к тому, чтобы получить доступ к центру.

5. Возможность дифференцированного, но общего участия разных групп и страт в деятельности различных культурных институтов и Центров. Это опять-таки способствовало переплетению образов жизни различных слоев. Наличие нескольких каналов доступа к од-

331

ному и тому же центру, которыми можно было пользоваться совместно, способствовало налаживанию контактов между этими слоями.

6. В социальном плане мы видим высокую степень семейной мобильности среди всех слоев общества. Как показал М. Блох, этот процесс начался еще в период феодализма и продолжался примерно до конца (или, по крайней мере, до середины) века абсолютизма. Тот факт, что социальным слоям в европейских обществах были присущи коллективное сознание и организация, распространяющиеся на все общество, облегчали постоянные изменения в семейной и этнической структуре различных групп. В основе такой тенденции к мобильности лежал преимущественно дух соперничества, т.е. открытая конкуренция, хотя присутствовал и фактор покровительства. В европейском обществе сформировался не только процесс мобильности в рамках относительно фиксированной системы рангов, но и процесс создания новых возможностей через утверждение новых рангов и статусных систем. Прекрасной иллюстрацией этому служит развитие городов, которое началось задолго до эпохи абсолютизма.

Таким образом, классовая борьба и формирование идеологии в европейском обществе, начиная уже с конца средних веков и до нашего времени, основывались на следующих важнейших принципах: а) основные социальные слои располагали автономными механизмами формирования критериев социального статуса, а также самостоятельным доступом к центрам общества; б) различные сословные и профессиональные группы имели высокий уровень самоорганизации и осознания своего интереса; в) высокий уровень сословного или классового сознания в рамках всей страны сводил до минимума роль этнических, религиозных или региональных групп; г) высокий уровень политического самовыражения соответствующих классовых интересов; д) постоянные попытки различных слоев получить доступ к центру или центрам, с тем чтобы участвовать в их деятельности или изменить их характер, а главным образом для уменьшения принципов иерархичности в пользу принципов равноправия.

Все эти тенденции и ориентации создавали в высшей степени специфичную черту европейской цивилизации, заключавшуюся в том, что экономическая власть и социальное положение могут прямо обмениваться не только на престиж, но также и на политическую власть основных социальных слоев без утраты ими своего автономного статуса и легитимности.

Итак, полная кристаллизация структурных тенденций в сочетании специфических культурных ориентации придала европейской цивилизации следующие черты: 1) наличие множества цент-

332

ров; 2) высокая степень взаимопроникновения центров и периферии; 3) относительно слабое соединение классовых, этнических, религиозных и политических критериев и постоянное изменение их структуры; 4) сравнительно высокий уровень самостоятельности социальных слоев и групп по отношению друг к другу и к механизму доступа к власти; 5) высокий уровень сочетания интересов различных статусных групп в рамках целой страны («классовое сознание» и политическая борьба); 6) плюрализм культурных и функциональных (хозяйственных или профессиональных) элит, тесное-взаимодействие между ними наряду с более широкими аскриптивными слоями; 7) относительная автономность правовой системы по отношению к другим интегративным системам, прежде всего политической и религиозной; 8) высокая степень автономности городов как центров социальной и культурной активности и формирования идентичности. <...>

Формы протеста и перемен в европейской цивилизации

Характер перемен в «традиционной» европейской цивилизации был тесно связан с особенностями ее институциональных структур. Эти перемены происходили в условиях относительно высокой степени ярко выраженной политической борьбы, ее символического и идеологического структурирования, равно как и высокой степени сочетания перемен с перестройкой политических режимов и других компонентов макросоциального порядка.

Перемены в любом компоненте макросоциального порядка оказывали влияние и на другие компоненты, прежде всего в политической сфере, которая, в свою очередь, оказывала обратное воздействие на другие сферы. Эти постоянные изменения необязательно сочетались в единой политической или культурной системе.

По сравнению с чисто имперскими образованиями западноевропейским обществам была присуща гораздо меньшая устойчивость режимов, постоянные изменения границ режимов и общностей и изменение структуры центров. Вместе с тем в ней проявлялась гораздо большая готовность к институционным новациям, которые выходили за политические и «национальные» рамки.

На характер перемен влияли также следующие факторы: 1) высокая степень предрасположенности вторичных элит, получающих некоторый доступ к центру, переходить на позиции религиозной гетеродоксии и выступать с политическими требованиями; 2) относительно тесная связь этих вторичных элит с более "шрокими социальными слоями, а следовательно, и с движениями протеста; 3) склонность этих элит и связанных с ними слоев

333

направлять свою деятельность на формирование и центров, и особых институтов в экономической, культурной и образовательной сферах. Между различными группами, слоями и элитами велось постоянное соперничество за участие в создании таких центров и формировании институтов.

Напряженные отношения между государством и обществом. Формы участия и движения протеста

[Анализ западноевропейской цивилизации завершается рассмотрением проблем государства и общества.]

Две основные силы — политические элиты и государство, с одной стороны, и общество — с другой, постоянно боролись за свое участие в формировании политических и культурных центров и за регуляцию доступа к ним, а также за трансцендентные принципы их обоснования. Вследствие этого и социальный протест в европейских обществах был связан с проблемами доступа к властным центрам.

Такая направленность социально-политической борьбы была тесно связана с разнообразием культурных традиций Европы, среди которых следует назвать древние философские учения, традиции античных городов-государств, религиозные расколы и инакомыслие, послужившие основой революционных движений. В истории формирования современной Европы они служили постоянными, хотя и изменчивыми, источниками общественной мысли и политических требований.

Первой основной темой этих требований был поиск принципов общественного порядка и справедливости, легитимности центра вообще и данных правящих групп в частности на основе нетрадиционных ценностей, приемлемых для широких слоев населения, а в некоторой степени разделяемых и даже создаваемых этими слоями. Это были социальные ценности равенства, распределительной справедливости, совокупных интересов.

Вторая тема требований движений протеста относилась к природе нового, формирующегося гражданского, политического и культурного сообщества, особенно к утверждению общих символов, через которые различные группы общества могли обрести чувство личной и коллективной идентичности. Особенное значение приобретало утверждение символов, в которых сочетались бы общие универсалистские ориентации, восходящие к базовым культурным ориентациям европейской традиции и Нового времени, с самобытными национальными исконными традициями. Эти уни-

334

версалистские и самобытные традиции служили источником поддержания гражданского порядка.

Третья важная тема — требования полного выражения творческих потенций человека, его личного достоинства, подлинности межличностных связей. Одной из основных проблем в этом плане было отчуждение, т.е. утрата человеком ощущения прямой связи с работой, социальным окружением и другими людьми, и, следовательно, потеря самоидентификации.

Движения протеста формировались в двух направлениях — националистическом и классовом. В первом случае эти движения выражали собой формирование новых типов общностей и центров в Европе Нового времени. Во втором случае — структурирование классового сознания и отношений между государством и обществом. Движения второго типа, получившее наиболее полное выражение в социалистических движениях, стали продолжением традиций классовой ориентации, которые получили развитие в Европе, как мы видели, уже в конце средних веков.

Развитие новых центров и движения протеста происходили в условиях постоянной борьбы и кризисов. Но какой бы характер они ни носили (либеральный или же тоталитарный), понять их природу нельзя без обращения к основам европейской цивилизации. То же самое относится и к процессам радикальной трансформации, которую претерпело европейское общество после второй мировой войны.

Комментарии

Это лишь некоторые общие различия, выделенные из огромного многообразия европейской культуры. Тем не менее исследователи подчеркивают целостность и системность европейской культуры, которые придавались ей прежде всего принципом нормативной, правовой и иерархической упорядоченности отношений и ценностей. Высшее место отводилось религиозным ценностям, хотя в этом было немало риторического, второй уровень — аристократическим идеалам, хотя и порождавшим в действительности жестокость и насилие, а низшее место занимали жизненные принципы третьего сословия, т.е. простонародья, которое должно быть в услужении у высших, но о котором первое должно духовно заботиться, а второе — покровительствовать. Собор, Дворец (и Замок) и Город — компоненты, организовывавшие культурное пространство тогдашнего общества.

РОЛЬ РЕВОЛЮЦИЙ В СТАНОВЛЕНИИ НОВОЙ ЕВРОПЕЙСКОЙ ЦИВИЛИЗАЦИИ

Современные революции резко отличаются от традиционных Движений протеста как в идеологическом плане, так и по характеру самих движений и вызванных ими перемен. Отличительные идейчые и организационные характеристики современных революций впервые проявились в нидерландской революции, английской

335

«славной революции», американской революции и французской революции. Именно эти революции и породили представление о «подлинной» или «чистой» революции.

[К числу более поздних революций такого рода относятся европейские революции 1848 г., Парижская коммуна 1870-1871 гг. но особенно русская революция 1917-1918 гг., а также и китайская 1911-1948 гг. Особо подчеркивается, что существенными чертами «подлинных» революций считались такие черты, как обращение к насилию, разрыв с прошлым и тотальность перемен. Революции стали рассматриваться как порождение базисных социальных противоречий, а ее движущей силой — борьба элит и классов, участие широких социальных слоев, особенно новых, в политической борьбе. Но этого по всей видимости, недостаточно для определения специфики новых революций.]

Эти революции отличались от процессов, связанных с мятежами, конфликтами и переворотами в традиционных обществах, не только по своему размаху или интенсивности повстанческих движений, сектантских течений, идеологизированных политических движений и связанной с ними межэлитной борьбы между элитами. Важнейшими отличительными чертами этих революций были: а) связь между различными движениями протеста, б) их воздействие на политическую борьбу в центре, в) выраженная идейная основа, г) наличие самостоятельной структурной организации.

В структурном плане для этих великих революций была характерна тесная связь между сектантством, повстанческим движением, борьбой за власть в центре и формированием институтов. И эта связь была намного более тесной и прочной, чем в других движениях протеста, имевших место в истории. Они сопровождались перестройкой идеологической сферы, границ политических и культурных общностей, а также институциональными изменениями в экономической, образовательной и научной сферах.

Эти великие революции осуществлялись многочисленными коалициями или же контркоалициями, состоящими из различных первичных и вторичных политических и предпринимательских элит, политических или культурных идеологов, и зачастую они носили крайне разнородный характер.

Идеи протеста соединялись с относительно реалистичными установками на создание центров, общностей и институтов. И эта связь с конкретным строительством институтов и формированием новых центров также отличала эти революции от всех прочих движений протеста.

В идейном плане важные перемены происходили как в прин-

336

ципах легитимизации социального и политического порядка, так и в более интеллектуальных учениях о природе этих порядков. Новые представления не ограничивались выдвижением альтернативного социального и политического порядка, как это было в более оанних движениях. Новые представления черпали политические образы и принципы как из античных, так и из европейских культурных моделей, однако они шли гораздо дальше этих источников приобретая универсалистский и миссионерский характер. <...>

В процессе выработки принципов политической легитимности существенным шагом стал переход от цареубийства к революции. Это означало, что идея замены одного (плохого) правителя на другого (хорошего) и идея бунта уступили место другому представлению (содержавшемуся еще в древнегреческой, древнееврейской, а в меньшей степени и в средневековой европейской традиции), по которому законные представители общества могли перестроить весь социополитический порядок.

Эта радикальная перемена в принципах легитимности была связана с устранением иерархических аспектов социального устроения и развитием принципов равенства, солидарности, политической и социальной свободы.

Эти изменения были связаны также с глубокими изменениями в господствующих интеллектуальных традициях. Современные интеллектуальные ориентации ведут свое существование от периода Ренессанса; они сформировались в период Просвещения на основе идей прогресса и разума. В конце концов эти изменения были связаны и с трансформацией религиозных ориентацией, особенно в ходе Реформации и вызревания секулярной оппозиции этим ориентациям. Все эти течения и изменения прямо повлияли на центральные идейные и символические сферы в европейских обществах, что и привело к созданию нового социального и культурного порядка. (Revolution and Transformation of Societies. P. 139-145.)

Комментарии

В построении нового европейского общества Ш. Эйзенштадт отводит существенное место тем процессам революционной «перестройки», в которых в отличие от «традиционных» осуществляется соединение различных потоков, происходит соединение с политикой как борьбой за власть, выдвигаются устойчивые идеологические и организационные формы мобилизации участников борьбы. Характерно, что к такого рода движениям он причисляет и религиознореформаторские направления, поскольку они были направлены на изменение социальных порядков. Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел история