Бродель Ф. История и общественные науки. Историческая длительность

ОГЛАВЛЕНИЕ

3. ВРЕМЯ ИСТОРИКА И ВРЕМЯ СОЦИОЛОГА

После вневременного мира социальной математики я возвращаюсь к времени и длительности. Неисправимый историк, я не могу не удивляться тому что социологи как-то умеют обходиться без него. И действительно, их понятие о времени очень отличается от нашего: оно значительно менее обязательно, менее конкретно и никогда не является главным фактором в решении их проблем и в их суждениях.
Историк ни на минуту не может выйти за пределы исторического времени. Время липнет к его мысли, как земля к лопате садовника. Естественно, он может мечтать о том, чтобы предать время забвению. Под влиянием тревоги и тоски 1940 года Гастон Рупнель (Histoire et destin. Paris, B. Grasset, 1943, p. 169) написал об этом слова, заставляющие страдать любого истинного историка. Аналогичные чувства выразил ранее Поль Лакомб, историк с мировым именем: "Время - ничто само по себе; объективно, оно всего лишь наша идея" ("Revue de Synthese historique", № 1, 1900, p. 32).
Но насколько успешными были все эти попытки освободиться от исторического времени? Я сам в тяжелые годы плена всеми силами старался уйти от хроник тех несчастных лет (1940-1945). Отказ признать события и время, в котором они происходят, был одним из способов укрыться ох них, найти убежище, откуда можно было бы оценивать их более бесстрастно и немного меньше верить им. Для историка весьма заманчиво уйти от слишком близкого взгляда на вещи и посмотреть на них сначала со средней, а затем уже и с самой отдаленной исторической перспективы (последняя, если она существует, должна быть перспективой мудрецов) Достигнув этого, историк пересматривает и реконструирует увиденную картину, упорядочивает ее вмещающиеся элементы.
Но все эти периодически повторяющиеся попытки освобождения бессильны увести историка из реально существующего необратимого времени истории. Иллюзия вашего воображения - это не время и его течение, а те отрезки, на которые мы его делим. Они сливаются в единое целое, как только наша работа завершена. Длительный период, период средней длительности, единичное событие соразмерны друг другу, так как они замерены в одном и том же масштабе. Вступить мысленно в одну из временных исторических перспектив - значит одновременно вступить в каждую из них. Философ, занятый субъективным, внутренним аспектом понятия времени, никогда не ощутит веса исторического времени, этого действительного универсального времени, времени накопленных обстоятельств. Эрнест Лабрусс во введении к своей книге (E. Labrousse. La crise de l'economie a la veille de la Revolution francaise. Paris, 1944) сравнивает время с путешественником, который, сам оставаясь неизменным, устанавливает в каждой стране, в которую он прибыл, один и тот же подходящий ему политический режим и социальную систему.
Для историка время - начало и конец всего, время одновременно математическое а творческое, хотя для некоторых это звучит странно. По отношению к человечеству оно "экзогенно", как сказали бы экономисты. Оно толкает нас вперед, руководит нами и уносит с собой наше собственное "приватное" время с его различными оттенками. Таково нетерпеливое мировое время.
Социологи, конечно, не принимают столь простого понятия времени. Их позиция в этом вопросе близка ко взглядам Гастона Башеляра, выраженным им в книге "Dialectique de la duree" (Paris. Presses Universitaires de France, 1950). Социальное время для социолога - это всего лишь одно из измерений наблюдаемой социальной реальности. Оно включено в эту реальность (как может содержаться и внутри индивида), оно - один из многих символов, с которыми связана данная реальность, один из признаков, которые делают из нее особую, отдельную единицу. Социолог не церемонится с этим покладистым временем, которое он может укорачивать, останавливать и направлять по своему усмотрению. Историческое время, однако, не поддается столь легкому жонглированию синхронизмами и диахронизмами: для историка почти невозможно представить себе, что жизнь - это некий механизм, который можно остановить в любой момент и спокойно изучить его.
Такое расхождение в понимании времени более существенно, чем кажется на первый взгляд. Понятие социолога о времени не тождественно понятию времени историка. Об этом свидетельствует вся структура исторической науки. Время для нас, как и для экономистов - мера. Когда социолог говорит нам, что некоторая социальная система непрерывно разрушается только для того, чтобы снова восстановить себя, мы охотно принимаем это объяснение, так как оно в конечном счете подтверждается историческими наблюдениями. Но в соответствии с нашими обычными требованиями к науке мы хотели бы знать точную длительность этих движений развития и упадка. Вполне возможно замерять экономические циклы, приливы и отливы в производстве материальных благ. В равной мере должно быть возможно проследить и кризис социальных структур во времени, локализовать его как в абсолютных терминах, так и по отношению к движениям сопутствующих структур. Историка интересует прежде всего, как пересекаются эти движения, влияя друг на друга и приводя к разрушению старую социальную систему. Все это может быть описано только с помощью применения универсальных временных шкал историка. Многочисленные, отличающиеся друг от друга шкалы социолога здесь не пригодны, так как каждая же них была сконструирована для измерения какого-то одного частного феномена.
***
Все эти сомнения приходят к историку даже тогда, когда он знакомится с близким, дочти родственным миром социологии Жоржа Гурвича. Один философ (G. Granger. Evenement et structure dans les sciences de l'homme. - "Cahiers de l'ISEA", № 1, 1957, p. 41-42) даже назвал его человеком, "привязавшим социологию к истории". И тем не менее даже в работах Гурвича историк будет тщетно искать свое понятие времени в исторической перспективы. Громадное социальное здание (может быть, следует назвать его моделью?) Гурвича построено на основе пяти основных принципов архитектуры: скрытые, глубинные уровни социальной жизни, типы социального взаимодействия, социальные группы, глобальные сообщества. Последним звеном в его системе является время, точнее - совокупность различных понятий о времени. В социологии Гурвича оно конструируется последним и фактически накладывается на все остальное.
Гурвич предлагает нам широкий выбор временных перспектив; долгосрочное или медленно движущееся время, иллюзорное или внезапное время, неправильно пульсирующее (синкопированное) "время; циклическое время, как бы танцующее на одном месте; ожидающее время; время, бегущее медленно; время, бегущее то быстро, то медленно; взрывное время (G. Gurvitch. Determinismes sociaux et liberte humaine. Paris, 1955, p. 38-40). Что делать с этим набором историку? Как из всех этих ярких цветных вспышек создать необходимый ему ровный белый свет? Кроме того, он скоро поймет, что это хамелеоноподобное время - всего лишь дополнительный ярлык, оттенок категорий, которые уже были выделены Гурвичем, В архитектурном сооружений, построенном нашим другом, время, самый поздний пришелец, но необходимости получило свое место среди других, ранее его устроившихся обитателей. Оно должно приспосабливаться к жизненному пространству, уже занятому "глубинными уровнями", типами общения, группами иди глобальными сообществами. Оно - новая, но, в сущности, неизменная формулировка тех же самых уравнений. Любая социальная реальность выделяет свое собственное время и свои собственные временные шкалы, как обычный моллюск. Но чем здесь воспользоваться историку? Это громадное идеальное по своей архитектуре здание стоит без движения во времени. Ему не хватает историк Правда, здесь есть историческое время, но оно - закрыто, как ветры в кожаной сумке Эола. Иногда кажется, что социологи воюют в конечном счете не с историей, а с историческим временем, с той бурной и неуправляемой реальностью, на которую не действуют все наши категориальные ухищрения. Историк никогда не может уйти от времени. Социолог же не испытывает особых затруднений в забвении времени. Он либо уходит в момент вечного настоящего, когда время как бы останавливается для него, либо обращается к повторяющемуся в явлениях, которое не принадлежит никакому конкретному времени. Итак, он избегает времени с помощью двух различных умственных процессов. В одном из них он ограничивает свой анализ событиями в самом строгом смысле этого слова. Во втором он становится на точку зрения квазивечного времени. Законно ли все это? Именно этот вопрос и представляет собою подлинный предмет спора между историками и социологами или даже между историками различных убеждений. Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел история