Боффа Дж. История Советского Союза

ОГЛАВЛЕНИЕ

КНИГА ВТОРАЯ. НЭП

IV. ЗАВЕЩАНИЕ ЛЕНИНА

Цезаризм, 205 — Последние ленинские размышления, 207 — Ответ XII съезда, 213 — Драма Троцкого, 215 — Дискуссия о «новом курсе», 217 — Смерть Ленина, 222.

Цезаризм

Можно ли было избежать прихода вождя-кумира, то есть одной из разновидностей цезаризма, в изолированной и истерзанной революционной России? Вопрос этот ставился не раз1. В 1931 г. Грамши, не ссылаясь, правда, на ситуацию в СССР, дал следующее определение цезаризма. Этот феномен, писал он, «является отражением такой ситуации, когда борющиеся между собой силы находятся в состоянии катастрофического равновесия, при котором продолжение борьбы может иметь лишь один исход: взаимное уничтожение борющихся сил». Это такое положение, уточняет Грамши, когда две противоборствующие силы, «не добившись победы, взаимно истощат друг друга, а извне вторгнется третья сила.., которая подчинит себе» обе соперничающие стороны. Цезаризм в этом случае принимает форму «арбитража», то есть решения, доверенного великой личности и способного предотвратить такое равновесие сил, которое грозит завершиться катастрофой. «Начальную ступень цезаризма» Грамши видел уже во «всяком коалиционном правительстве»2.
Нетрудно установить, что подобное равновесие обрисовалось в России в начале 20-х гг. в отношениях между теми двумя классами — рабочих и крестьян, — которые в революции и в гражданской войне выступали одновременно и как союзники, и как противоборствующие силы. Следовательно, в условиях того глубинного компромисса, каким был для этих сил нэп, в позиции РКП (б) уже был определенный цезаризм. Пролетарская партия, классовая основа которой была к тому же ослаблена, оказалась лицом к лицу с необъятной крестьянской Россией. Ее социалистические намерения по меньшей мере дважды приходили в столкновение с этой крестьянской массой: в 1918 и 1920 гг. Новое столкновение грозило увенчаться распадом страны на отдельные части (она уже была недавно близка к этому), установлением над нею почти колониального типа господства иностранного империализма.
Говоря это, мы желаем обратить внимание не только на тот факт, что1 РКП (б) была единственной легальной партией в стране. Интерес представляет, скорее, социальная природа этой партии и возглавляемого ею общественного строя. Последние статьи Ленина содержат очень точные суждения на этот счет: «наша партия опирается на два класса», и дальше — наш «социальный строй основан на сотрудничестве двух классов: рабочих и крестьян, к которому теперь допущены на известных условиях и "нэпманы", т. е. буржуазия»3. Вместе с тем Ленин и его соратники никогда не переставали говорить о диктатуре пролетариата. В 20-е гг., правда, этот термин был пред-
205

метом разногласий между большевиками, ощущавшими известное противоречие этого пункта. Но даже если мы отвлечемся от этих споров, несомненным остается тот факт, что сама диктатура была частью компромисса, осуществленного в ходе поворота 1921 г. Поли- тическое руководство блоком двух общественных сил оставалось в руках партии рабочего класса, но при условии, что хозяйственная жизнь будет развиваться на базе критериев — свобода торговли и частнособственническое производство, — продиктованных, по существу, крестьянством.
Два этих класса, очевидно, не могли рассматриваться как союз-ники с точки зрения сходства их общественной природы или совпаде-ния интересов. Начнем с того, что в теоретических построениях самих руководителей большевиков такое совпадение рассматривалось как временное, ограниченное четкими историческими пределами, что и было подтверждено опытом революции и гражданской войны. Мы знаем, как эволюционировали взгляды Ленина по этому вопросу. Что касается Троцкого, то в 1922 г. он издал сборник своих старых статей о первой русской революции под названием «1905 год». На его страницах он с еще большей ясностью излагал свои идеи насчет «перманентной революции», а следовательно, и неизбежности столк- новения социалистических стремлений пролетариата с крестьянским миром, то есть тех самых идей, которые вскоре навлекли на него обвинение в «недооценке роли крестьянства»4. Но недоверие к деревне было свойственно не одному только Троцкому, если в 1919 г. Сталин мог заявлять, что «крестьяне не будут добровольно драться за социализм» и что их, следовательно, нужно «заставить» воевать5. По своей идеологии и политике большевики были продуктом города, городского пролетариата. Разумеется, после поворота 1921 г. создание блока двух классов стало их первоочередной заботой. Но ведь сам этот блок должен был реализоваться через посредство их партии. В их рядах, правда, обсуждалась идея образования «крестьянского союза», то есть организации, выражающей взгляды одного только класса — крестьянства; но она была отвергнута именно из опасения, что подобное объединение преобразуется в конкурирующую политическую организацию, способную усилиться настолько, чтобы взять верх .
Недостаточно, однако, просто констатировать наличие известной «ступени цезаризма» в партии. Грамши предупреждает, что эта формула не может служить «каноном исторической интерпретации», что цезаризм в каждом отдельном случае следует изучать в его конкретной направленности, прогрессивной или реакционной и т. д. Необходимо поэтому более детально рассмотреть, что же происходило в партии, этой, по словам Ленина, «маленькой группе людей по сравнению со всем населением страны»; в этом «зернышке», которое «поставило себе задачей переделать все» и все переделывает7.
Следует отметить два явления. Даже после чистки 1921 —1922 гг. партия представляла собой как бы сумму двух типов исторического
206

опыта, весьма неодинаково отразившихся на ее составе. Слой большевиков с дореволюционным стажем, сложившийся в испытаниях подполья и спорах старого европейского социалистического движения, представлял собой предельно малую часть (около 10 тыс., с беспокойством отмечалось на XII съезде)8 в море более молодых коммунистов, политически сформировавшихся в жестоких боях гражданской войны либо — самое большее — в битвах 1917 г. Это помогает понять, почему такую тревогу вызывала сама возможность проникновения в партийные ряды большого числа выходцев из других партий. Таких было совсем немного (22 тыс. по партийной переписи 1922 г.9), но они зачастую имели более длительный и богатый политический опыт, нежели тот, которым в среднем обладала партия. Иным по своей природе было второе явление. Назначение Сталина генеральным секретарем ускорило введение ряда новшеств, частично закрепленных новым уставом в августе 1922 г., частично же просто утвердившихся на практике. Они не исчерпывались лишь ужесточением правил приема в партию. Целый ряд партийных организаций окраинных губерний был создан под руководством региональных бюро ЦК, назначаемых непосредственно из Москвы. Насколько велико было их значение, можно судить по роли, которую сыграло в грузинских делах Кавбюро, возглавляемое Орджоникидзе. Структура партийных комитетов на разных уровнях была унифицирована. Во главе их стояли освобожденные секретари, призванные заниматься исключительно партийной работой. Секретари должны были обладать определенным партийным стажем и подлежали утверждению сверху. Таким образом, и по отношению к ним критерий назначения на практике вытеснил критерий выборности. Секретари обкомов регулярно вызывались московским секретариатом и обязаны были периодически представлять доклады, устные или письменные. Возникла новая фигура: инструктор, выполняющий поручения, — в частности, в первичные организации он передавал предписания из центра10. Мотивированные необходимостью повышения действенности партийных рядов, подобные нововведения придали партии более строгое кадровое строение (редко употреблявшееся Лениным слово «кадры» в значении «руководители», напротив, при Сталине входит в частое употребление). Речь шла о централизованной и вертикальной структуре, которую ее критики вскоре назовут «иерархия секретарей».

Последние ленинские размышления

Если в положении самой партии и можно было усмотреть черты Цезаризма (в понимании Грамши), то цезаристская личность, как таковая, во главе партийной верхушки отсутствовала. Ленин не был такой личностью. Но он был вынужден оставить работу, когда результаты его труда только-только начинали претворяться в жизнь.
В конце 1921 г. (страна тогда переживала самые ужасные послед-

ствия неурожая) подорванное испытаниями предыдущих лет здоровье Ленина — ему было тогда 52 года — ухудшилось до такой степени, что для него пришлось установить периодические перерывы в работе. В апреле 1922 г. ему сделали операцию по извлечению пули, остававшейся после покушения 1918 г. В мае он перенес первое кровоизлияние в мозг с последовавшим частичным параличом, это выключило его из работы вплоть до второй половины сентября. В декабре ему стало хуже, вновь потребовались лечение и отдых вне Москвы: то было предвестие следующего инсульта, который в середине марта 1923 г. положил конец его политической деятельности. Есть нечто одновременно горестное и эпическое в том сосредоточенном упорстве, с каким он боролся с болезнью, с головой уходя в работу при каждом хотя бы ничтожном улучшении состояния, возвращаясь к делам государства и партии при малейшей возможности. Именно в этот период, когда его активная деятельность перемежалась с вынужденным отходом от дел, в развитии политической мысли Ленина наступила одна из наиболее интересных стадий. Речь идет о последних произведениях — публичных статьях или секретных заметках, — продиктованных за время с декабря 1922 г. по март 1923 г., его последней воли в области политических идей. Произведения эти поражают своей проницательностью (хотя сам Ленин жаловался, что «нет уже прежней свежести мысли»)", причем настолько, что позже некоторые исследователи даже сочтут их «самым сильным, что вышло из-под его пера»12.
Остро полемизируя со старыми противниками, Ленин еще раз вернулся к размышлению о революции, ее сути. Некоторые предпосылки, казавшиеся фундаментально важными, решающими в Октябре 1917 г., на поверку не оказались таковыми. Великий европейский пожар не вспыхнул. В изолированной России еще не существовало «основ социалистического уклада», к их «экономическому строительству» еще только предстояло приступить. Значит, все было ошибкой? Нет, отвечал Ленин, в любом случае «мировой перелом совершился»: перед человечеством открылась историческая альтернатива, был произведен революционный выход из империалистической войны, родилось новое государство13. Ленин формулировал далее положение, которое на многие десятилетия останется сильнейшим теоретическим аргументом в пользу Советского Союза как символа иного возможного пути. Он признавал, что в 1917 г. большевики уловили наличие совершенно самобытной и выигрышной для себя революционной конъюнктуры. Он даже вспоминал по этому поводу совет, который давал Наполеон относительно крупных сражений: «Сначала надо ввязаться в серьезный бой, а там уже видно будет». В сущности, именно это и сделала его партия. «Иначе, — добавлял Ленин, — вообще не могут делаться революции». Неколебимым было его убеждение, столь характерное для его мышления, что, как бы то ни было, большевики находились в стержневом русле истории, на стыке надвигающихся революций Запада и Востока. Все остальное, от Бреста до
208

нэпа, было «деталями развития», путевыми неполадками. Хотя он не мог предвидеть, до какой степени сложными еще окажутся эти «детали» для его страны, он предугадывал вместе с тем, насколько «больше своеобразия» они приобретут со вступлением в то же историческое русло огромных масс населения Востока. Порядок событий, в том виде как он рисовался большинству марксистов, в России оказался перевернутым: сначала победоносная революция, завоевание власти, а потом «предпосылки» и достижение более высокого уровня цивилизованности, движение к социализму14.
От Ленина не ускользало, насколько труден такой путь. В одном из набросков он пишет: «Какое "звено цепи"?., разрыв (пропасть) между необъятностью задач и нищетой материальной и нищетой культурной»15. После потрясения первых послеоктябрьских месяцев государственный аппарат оказался, в сущности, заимствованным от прошлого строя, старым «до невозможности, до неприличия», из рук вон плохим, бюрократическим, «только чуть подмазанным советским миром».
Требовалась гигантская работа, чтобы страна могла «достигнуть уровня обыкновенного цивилизованного государства Западной Европы»16. Ленин был весьма критичен и по отношению к собственной партии, озабочен тем, чтобы она сознавала свои недостатки. Его доклад на XI съезде, последний его доклад на высшем форуме коммунистов, драматичен по своей суровости: коммунисты одержали победу и тем не менее рисковали оказаться подчиненными культуре побежденных17, подобно тому, как не раз происходило с варварами, которые завоевывали страны с более высоким уровнем цивилизации. Поглощенная заботами управления, партия теперь была недостаточно пролетарской. К этому наблюдению Ленин добавляет: «Пролетарская политика партии определяется не ее составом, а громадным, безраздельным авторитетом того тончайшего слоя, который можно назвать старой партийной гвардией. Достаточно небольшой внутренней борьбы в этом слое, и авторитет его будет если не подорван, то во всяком случае ослаблен настолько, что решение будет уже зависеть не от него»18.
Как же подойти в этих условиях к социализму? «Не иначе как через нэп», — отвечал Ленин19. Такое движение будет медленным? Он принимает такую перспективу. «Надо, — говорит он, — проникнуться спасительным недоверием к скоропалительно быстрому движению вперед, ко всякому хвастовству и т. д. ...Вреднее всего здесь было бы спешить»20. Эти формулировки позволяют увидеть, что переход — если воспользоваться грамшианской терминологией — от «маневренной войны» к «позиционной войне» был очерчен ленинской мыслью не только применительно к битвам международного пролетариата, но также и по отношению к внутреннему развитию страны.
В любом случае, однако, речь шла о войне. Ленин, например, даже не допускал мысли о том, чтобы просто смириться с диктатом рынка, возрожденного нэпом. Доказательством тому служит его
209


борьба в защиту государственной монополии на внешнюю торговлю. Это правда, что он с недоверием относился к чересчур широковещательным, на его взгляд, предложениям о расширении планового начала, которые в кругах руководителей большевиков отстаивались Троцким и Преображенским (одним из молодых теоретиков партии). Тем не менее в конце 1922 г. он потребовал «пойти навстречу тов. Троцкому» и расширить права Госплана, придав этому органу также «известную независимость и самостоятельность»21. Стержнем нэпа для него неизменно оставалось сознательное использование новой властью «командных высот» в экономике, то есть тех решающих и обширных секторов — от банковской системы до предприятий тяжелой промышленности, — которые остались в руках государства. Для этого, однако же, требовалась культура, культура и еще раз культура: обыкновенная современная культура, хозяйственная, техническая и даже просто культура общежития. Эта идея настолько часто повторяется в разных выражениях в последних статьях Ленина, что может показаться навязчивой.
Кульминационным пунктом этих размышлений, причем настолько новаторским, что вся партия была ошеломлена, явилась статья «О кооперации». Не в первый раз Ленин обращался мыслью к этой теме. Но на этот раз его постановка вопроса была иной, чем в прошлом. Та самая кооперация, которую большевики всегда третировали как простое проявление буржуазного реформизма, теперь в новых условиях выступала в глазах Ленина как столбовая дорога России — и особенно российской деревни — к социализму. Исходная посылка заключалась в констатации того факта, что «нести сразу чисто и узкокоммунистические идеи в деревню... пока у нас в деревне нет материальной основы для коммунизма... будет, можно сказать... гибельно для коммунизма»22. Кооперация же (Ленин не проводил различия между разными формами ее, ибо в ту пору все они, и в том числе уцелевшие коллективные хозяйства, были включены в более широкий кооперативный союз23) будет «более простым, легким и доступным для крестьянина» путем. Этот путь позволит крестьянину совершить огромный шаг вперед: от торговли «по-азиатски» к тому, чтобы научиться «торговать по-европейски». Задача, по Ленину, состояла в «кооперировании населения», то есть организации движения, «в котором действительно участвуют действительные массы населения», причем участвуют активно, а не пассивно. Здесь лежал ключ к строительству социализма. Но и для этого также требовалась «целая историческая эпоха»24 культурного развития.
В этом свете легче угадывается смысл самого неожиданного из последних предложений Ленина, направленного на осуществление полной, хотя и постепенной реформы государственного аппарата. Ленин в этом случае отбросил всякую заботу, подчеркивавшуюся им в прошлом, об отделении правительственных органов от партийных и рекомендовал, напротив, слить один из наркоматов (Рабоче-крестьянскую инспекцию, сокращенно Рабкрин, которая, несмотря на много-
210

обещающее название, была, по существу, простым продолжением старого «государственного контроля» дореволюционных времен25) с Центральной контрольной комиссией партии. ЦКК к этому времени еще не нашла своего окончательного места среди руководящих органов партии и в период после X съезда практически также занималась преимущественно разбором дисциплинарных дел. Ленин мечтал создать хотя бы одно образцовое министерство. Выполняя свою щепетильную миссию по-новому, с помощью обновленного персонала, с минимумом бюрократии, путем освоения новейшей техники организации и управления, оно стало бы переделывать на основе этого первого опыта и другие государственные учреждения. Речь идет о том, говорил Ленин в одной из заметок, в которой слышится последний отзвук работы «Государство и революция», чтобы выполнить наши «обязанности воспользоваться пребыванием у власти, чтобы научить лучшие элементы трудящихся масс всем деталям управления»26.
Реформа должна была отразиться и на партии. В самом деле, Ленин дополнял свою идею предложением об увеличении числа членов Центрального Комитета до 50 и даже 100 человек путем введения в него рабочих, но «не из тех рабочих, которые прошли длинную советскую службу», то есть давно уже занимались осуществлением правительственных функций25. Ленина заботила борьба с бюрократией не только в государственных учреждениях, но и в тех партийных органах, где она проявлялась. Мало того. Будущую ЦКК Ленин хотел наделить правом инспектировать деятельность самого Политбюро, причем таким образом, «чтобы ничей авторитет, ни генсека, ни кого-либо из других членов ЦК» не мог помешать ей добиться безусловной осведомленности обо всем и проверить строжайшую правильность ведения дел. Именно в этих последних документах, продиктованных под угрозой неотступно надвигающейся болезни и вопреки возражениям врачей, Ленин обнаруживает все большую озабоченность по поводу структуры центральных органов власти и недостатков осуществляющих эту власть людей. Цель его тревожных поисков — отладить новое равновесие в верхушке и в то же время найти новые пути участия масс в деле управления страной.
В эти же дни было написано то самое «Письмо к съезду», которому суждено было стать своего рода завещанием Ленина. Ленин видел, что возникает угроза раскола партии. Он считал его неизбежным в случае разрыва союза рабочего класса и крестьянства. Но такой поворот событий казался ему маловероятным и, во всяком случае, принадлежащим слишком отдаленному будущему. По его мнению, имелась куда более близкая опасность и заключалась она в «серьезнейших разногласиях», проявлявшихся в высшем партийном руководстве. При этом, добавлял Ленин с проницательностью, поразившей историков28, большую половину опасности составляют отношения между Сталиным и Троцким, «двумя выдающимися вождями современного ЦК». Поэтому он давал оценку им обоим, а также че-
211

тырем другим руководящим деятелям. Эти оценки широко известны и, несмотря на лаконичность, исчерпывающе точны. Стоит отметить, что к трем из них (Сталину, Троцкому и Пятакову) относится с теми или иными оттенками один и тот же упрек в администрировании. Труднопроизносимое для иностранца, это слово переводят обычно как «метод управления», но, на мой взгляд, — и употребление его в русском языке это вполне оправдывает — его следует переводить как «авторитаризм». Это дает представление о том значении, которое Ленин придавал данной опасности. В остальном Сталин уже «сосредоточил в своих руках необъятную власть, и я не уверен, — писал Ленин, — сумеет ли он всегда достаточно осторожно пользоваться этой властью». Троцкий «лично... пожалуй, самый способный человек», однако он «отличается не только выдающимися способностями», но также чрезмерной самоуверенностью. Молодой Бухарин — «ценнейший и крупнейший теоретик партии... любимец всей партии», но «в нем есть нечто схоластическое», он «никогда не понимал вполне диалектики». Что касается Зиновьева и Каменева, то Ленин ограничивался констатацией того, что их поведение в октябре 1917 г. не было случайностью, однако призывал не ставить им это в вину, как и «небольшевизм» — Троцкому 29.
Огонь ленинской критики в конечном счете сосредоточился на Сталине. Несколькими днями позже он прибавил к «завещанию» не менее знаменитую приписку, в которой требовал выбрать другого генерального секретаря, потому что Сталин «слишком груб»; «этот недостаток... становится нетерпимым», когда речь идет о человеке, занимающем такой пост: на его место следовало поставить кого-нибудь другого, который был бы «более терпим, более лоялен, более вежлив и более внимателен к товарищам, меньше капризности и т. д.». Усугубление оценки совпало с обострением спора между Лениным и Сталиным по национальному вопросу. Трудно, однако, сказать, была ли эта причина единственной. В своих последних заметках Ленин, говоря о Сталине, уже не употребляет выражение «генеральный секретарь», которого, как мы знаем, и не существовало вплоть до прихода Сталина на эту должность, а пользуется более скромным и, разумеется, не случайно выбранным «секретарь»30. В одной из его записок от 6 марта 1923 г. (последний день деятельности), адресованной Сталину, содержится угроза разрыва личных отношений: причиной, как указывается, послужило оскорбление, нанесенное Сталиным жене Владимира Ильича Н. К. Крупской31. Однако мотивы конфликта носили отчетливо политический, а не личный характер, как решил кое-кто, основываясь на этом эпизоде32. Все подтверждает заявление, сделанное Троцкому одним из секретарей Ленина, о том, что Владимир Ильич собирался на ближайшем съезде дать жестокий бой Сталину .
Анализ всего комплекса предсмертных рекомендаций Ленина партии и стране приводит к выводу о том, что вряд ли можно утверждать — подобно тому как это широко делается в современной совет-
212

ской историографии, — будто в этих своих последних работах он «изложил в обобщенном виде программу социалистического преобразования России»34. В них недостает той органической цельности, какую предполагает подобное определение. Можно говорить, скорее, не о цельном плане, а о напряженнейшем поиске, в котором присутствует сознание проблем и опасностей, но нет еще безоговорочных решений; о поиске, которому сами окружающие обстоятельства придавали столько драматизма. Ленин был далек от того, чтобы исчерпать — да иначе и быть не могло — те проблемы, которые стояли перед российскими коммунистами. Ленинский анализ убеждает, предложения — не всегда. Не понятно, например, как более суровый отбор при приеме в партию мог уберечь ее от внешних влияний,— между тем Ленин до самого конца верил в это. Да и сама его программа реформы государства и партии представляется с сегодняшней точки зрения не соответствующей серьезности тех конфликтов, которым вот-вот предстояло взорваться.
Это объясняет отчасти — но только отчасти, — почему он натолкнулся на известную глухоту своих товарищей. В своем поиске накануне смерти Ленин выглядит почти изолированным. Само по себе это не удивительно. Множество раз по другим поводам, когда он предлагал партии новые идеи или переход на новые позиции (апрель и октябрь 1917 г., Брестский мир, поворот к нэпу), ему приходилось в одиночку идти впереди других и заставлять их идти за собой с помощью политической борьбы. В этот последний раз у него не хватило времени и сил для такой битвы.

Ответ XII съезда

Некоторые заметки Ленина были встречены холодно. Но в этом случае речь шла, по-видимому, не только о замешательстве перед новым. Сначала решили не публиковать его заметок о Рабкрине. Первая из них подверглась цензуре: из нее были изъяты как раз те несколько драгоценных слов, которые гласили, что «ни генсек, ни кто-либо из других членов ЦК» не должны быть в силах помешать контролю за их деятельностью*. Когда Зиновьев и Каменев комментировали эти статьи, то вывод, к которому они приходили, заключался в том, что нет никакой нужды в ревизии ленинизма. И это в такой
* Эта фраза —а она отсутствовала в тексте, напечатанном в «Правде» 25 января 1923 г., не появилась она и ни в одном из последующих собраний сочинений Ленина — была восстановлена по оригинальному, рукописному тексту лишь в пятом издании Полного собрания сочинений, вышедшего в свет в 1970 г. (В. И. Ленин. Поли. собр. соч., т. 45, с. 387). Отсутствует она и в итальянском переводе статьи «Как реорганизовать абкрин» в т. 42 Полного собрания сочинений, выпущенного издательством «Эдитори Риунити», которое готовилось по четвертому русскому изданию.
Последние заметки Ленина за исключением крупных статей долгое время держались тайне, а на протяжении длительного периода сталинской диктатуры даже вовсе считались несуществующими и были опубликованы лишь после XX съезда КПСС (1956). первую очередь такая участь постигла — несмотря на прямо противоположное реше-
213

момент, когда, как отмечалось уже в то время, сам Ленин, верный своему методу, развивал и, следовательно, частично пересматривал собственную мысль35. На XII съезде также очень мало говорилось о последних ленинских заметках (исключение составляли оппозиционеры по национальному вопросу): единственный делегат, который вспомнил о них, сказал, что они явились «чем-то вроде разорвавшейся бомбы»36. Правда, главные ленинские предложения были утверждены съездом: численность Центрального Комитета была увеличена до 40 членов и 17 кандидатов, а Рабкрин слит с Центральной контрольной комиссией, также значительно увеличенной в своем составе. Однако большая часть сокровенного ленинского замысла была утрачена; в частности, вновь избранные члены ЦК вовсе не были теми рабочими, не побывавшими на руководящих постах, которым отдавал предпочтение Ленин. Наконец, съезд так и не узнал «завещания», хотя оно и было адресовано ему. В этом случае, однако, недоразумение, похоже, объясняется ленинской щепетильностью в оберегании тайны: вскрыть конверт без его согласия он просил только в случае смерти. Хотя подобное объяснение убеждает не всех советских историков, у нас нет данных, на основе которых его можно было бы поставить под сомнение37.
Сталин, таким образом, остался генеральным секретарем. Характерной чертой XII съезда, а большинство его делегатов было уже из числа работников организационного аппарата партии38, стало первое публичное проявление цезаризма, который уже был различим в объективном положении партии. Но указание, прозвучавшее как ответ на обеспокоенность по поводу возможности раскола (а такую обеспокоенность испытывал, разумеется, не один Ленин), весьма отличалось от только что подсказанного Лениным: требовалось меньше критики и больше триумфальности. Главный докладчик, Зиновьев, сказал: «Всякая критика партийной линии, хотя бы так называемая «левая», является ныне объективно меньшевистской критикой»39. Сталин, докладчик не только по национальному вопросу, но и по вопросам партийной организации, по-своему закамуфлировал проблему: хорошо зная о напряженных отношениях в партийной верхушке, он отрицал наличие какого бы то ни было раскола в Центральном Комитете. Он не исключал раскола в перспективе, но торжествующе провозгласил, что не видел такого спаянного, одушевленного одной идеей съезда40. Как Зиновьев, так и Сталин впервые утверждали, что на вершине партии необходимо присутствие некоего «руководящего ядра», представляющего собой как бы самостоятельную величину.
ние, принятое в 1927 г., — «Письмо к съезду», или «завещание», которое тем временем стараниями людей, сочувствующих троцкистам, появилось за границей (Roy A. Medvedev. Lo stalinismo. Milano, 1972, p. 47—48). Два других документа, необходимых для анализа ленинских идей последнего периода, увидели свет лишь после 1956 г. См. Л. А.Фотиева. Из воспоминаний о В. И. Ленине.—«Вопросы истории КПСС», 1957, № 4; Дневник дежурных секретарей В. И. Ленина. — «Вопросы истории КПСС», 1963, № 2.
214

XII съезд был также первым съездом, на котором полтора заседания заняли приветствия делегаций трудящихся, заверяющих в своей преданности партии как вождю рабочих и трудового люда.

Драма Троцкого

Вождем в этих приветствиях называли и отсутствующего Ленина. Вождем Красной Армии реже, но довольно часто именовался Троцкий. С отдалением первого позиция второго приобретала большее значение. Партия вовсе не была единой, как изображал дело Сталин. Напряженность, оставшаяся после конфликтов 1921 г., отнюдь не угасла, хотя ее всегда сдерживал авторитет Ленина. Его вынужденный отход от дел вновь обострил трения. Популярность Троцкого была огромной, уступая лишь популярности Ленина. Вместе с тем его подозревали в бонапартизме, и подозрения эти подкреплялись, в частности, его неосторожными выступлениями в дискуссии о профсоюзах 1921 г. (возможно, раздувавшимися нарочно)41. Нелегко установить, какое воздействие эти обстоятельства оказали на его решения. Поведение Троцкого в 1923 г. всегда было загадкой для историков, занимавшихся этим вопросом, и даже привело в недоумение автора его превосходной биографии. Сам Троцкий в своих воспоминаниях уклоняется от каких-либо объяснений.
В надежде, что ему удастся дать свое политическое сражение, Ленин, уловив всю серьезность противоречий между Сталиным и Троцким, искал в последнем союзника. В стремлении добиться иного равновесия в партийной верхушке он предлагал ему занять пост заместителя председателя Совнаркома (и биограф Троцкого, Дойчер, выражает полную убежденность в том, что Ленин хотел тем самым обеспечить ему позицию своего прямого преемника). Однако Троцкий отказался, чем воспользовался Сталин, чтобы поставить его в затруднительное положение на XII съезде42. На съезде Троцкий предпочел не давать бой, используя рекомендации и доводы, которыми снабдил его Ленин. Как мы знаем, он не стал выступать ни по национальному вопросу, ни по другим темам последних ленинских работ. Он избрал иные вопросы и тем самым ослабил свою позицию. Таким образом, наиболее убедительное объяснение состоит в том, что и Троцкий тоже не разделял предсмертных идей Ленина.
В феврале 1923 г. он сам представил некоторые рекомендации по реформе центральных органов партии. Его стремления и предложения по многим пунктам совпадали с ленинскими. По некоторым Другим расходились. Троцкий, по сути, предлагал образование более узкого, нежели существовавший, Центрального Комитета. Но наряду с ним должна была существовать более многочисленная Центральная контрольная комиссия (75 человек), которую он хотел наделить ролью, сходной с ролью парламента по отношению к правительству; впрочем, по крайней мере на первых порах, она должна была обладать лишь консультативными функциями43. По этому пункту
215

Троцкий получил поддержку лишь со стороны Рыкова, тогда заместителя председателя Совнаркома. Но на съезде, во всяком случае, он не поднимал этого вопроса и предпочел ограничиться докладом о промышленности, хотя именно этим восстановил против себя всех остальных членов Политбюро, включая Рыкова44.
Его доклад был блестящим программным выступлением, в котором он более развернуто, чем в 1920 г., изложил проблемы индустриализации и, следовательно, перехода к плановому руководсту экономикой как постепенному преодолению нэпа. Он заключил речь горячим призывом к «первоначальному социалистическому накоплению» или, иными словами, — поскольку этот термин из-за аналогии с «первоначальным капиталистическим накоплением» Маркса всегда давал пищу многочисленным превратным толкованиям — к упорному труду во имя создания коллективного богатства. Это богатство -базу будущей тяжелой индустрии — нужно было накапливать путем самого напряженного труда и жесткой экономии, что могло потребовать от пролетариата не меньшего, пожалуй, героизма, чем битвы минувшего периода. В прениях по докладу, которые в целом оставляют впечатление оторванности от поставленных проблем, прозвучали многочисленные оговорки, в том числе и из уст ораторов, занятых непосредственно в руководстве экономикой и не имевших каких-либо оснований питать вражду к Троцкому, например Смилги или Красина. В глазах многих этот доклад как бы вызвал на мгновение призрак возврата к военному коммунизму. Он, следовательно, не укрепил позиции Троцкого, и причем в такой момент, когда противники готовились обвинить его только в стремлении быть «вождем нашей индустриальной жизни» и удержать «практически неограниченные полномочия в сферах промышленности и военных дел»45.
По-видимому, именно в этом коренилась личная драма человека, которому столь многим была обязана русская революция. Его изоляция в руководящих органах в 1923 г. была результатом не одних лишь маневров Сталина и коалиции, заключенной против него тремя деятелями из числа наиболее крупных руководителей: знаменитого триумвирата, включавшего, помимо самого Сталина, также Зиновьева и Каменева. Этот фактор имел, конечно, немалое значение: то было важное оружие в приближавшемся политическом столкновении. Достаточно было, например, чтобы осенью предыдущего года наметилась угроза блока Ленина и Троцкого — и тройка молниеносно переменила свою позицию по вопросу о внешней торговле46. Сверстник Сталина (они оба родились в 1879 г.), Троцкий был тогда в расцвете интеллектуальных сил. Способность к проницательному анализу, необычайная живость мысли, солидная европейская культура и плюс ко всему неукротимая энергия бойца, убедительный стиль письма и зажигательная ораторская манера — таковы были качества, обеспечившие ему выдвижение в момент максимального подъема великих революционных битв. Вместе с тем его отличали высокомерие, интеллектуальная заносчивость, авторитарная
216

хватка. Поэтому он часто недооценивал своих противников. Для того чтобы быть политическим вождем, ему не хватало терпения й умения маневрировать, то есть того, что дает возможность заключать выгодные и продуманные союзы, создавать фракцию, партию, движение47. В 1923 г. не существовало никаких особых причин, по которым все другие главные руководители большевиков обязательно должны были выступить против него, даже если вспомнить о его былом «меньшевизме». Несмотря на несомненный организаторский талант, подтверждением которому было создание Красной Армии, несмотря на длительный политический опыт, Троцкий всякий раз, когда ему случалось оставаться в изоляции или в меньшинстве, неизменно оказывался неспособным сколотить сколько-нибудь внушительную группу сторонников. Он был, по известному определению своего биографа, «безоружным пророком», причем не раз он оказывался им именно из-за неспособности выковать себе необходимое политическое оружие, особенно в периоды отлива революционной волны.

Дискуссия о «новом курсе»

В конце 1923 г. раскол, которого опасался Ленин, обрисовался с большей отчетливостью. Этот год, хотя и был менее драматичным, чем предыдущие, подверг советский строй нелегким испытаниям. Восстановление экономики уже началось, но осуществлялось противоречиво. Несбалансированность цен (явление «ножниц») и кризис промышленного производства вызвали увеличение безработицы и значительную задержку в выдаче зарплаты. Летом на заводах вспыхнули забастовки. В партии образовались подпольные оппозиционные группы: «Рабочая правда» и «Рабочая группа». Это было наиболее яркое проявление растущего недовольства. Обсуждался вопрос, можно ли передать ГПУ на расследование вопрос о поведении тех или иных коммунистов. 1922 г. был годом образования СССР, со всеми теми национальными противоречиями, которые его сопровождали. Наконец, это был период суровых международных испытаний: от ультиматума Керзона до потери последней надежды на то, что восстание в Германии нарушит революционную изоляцию страны. С неудачей восстания в Саксонии в октябре совпал по времени очередной кризис партии. Причины его, однако, были внутреннего свойства.
Атаку начал Троцкий, направив письмо в Центральный Комитет. Мотивы этого письма вскоре же были использованы в другом документе, подписанном 46 видными партийными деятелями. Среди них ожно было обнаружить многих прежних критиков, главным образом «Децистов», наряду с работниками, которые либо давно не выражали ппозиционных взглядов, либо вовсе никогда не участвовали в оппо-иции. Обвинения, сформулированные «46-ю», основывались на пессимистическом анализе экономического положения и требовании
217

более широкого применения планирования, но затем сосредоточивались преимущественно на вопросах внутрипартийного режима. Этот режим описывался как «диктатура одной фракции»; диктатура, которая, будучи дисциплинированно принята на X съезде как «временная» и чрезвычайная мера, ныне обнаруживала свои отрицательные стороны. Во имя заботы о единстве были созданы условия для роста той «иерархии секретарей», которая руководит партией «односторонними» методами и столь же фракционно ведет «индивидуальную вербовку», то есть склоняет на свою сторону отдельных руководителей. Она «вербует участников конференций и съездов», которые превращаются, таким образом, в «исполнительные ассамблеи иерархии». «Свободная дискуссия в партии, — говорилось в документе «46-ти», — практически ичезла, а партийное общественное мнение задушено»48.
На первых порах большинство ответило на атаку формальным осуждением. На Пленуме ЦК с участием 10 важнейших областных организаций (созыв такого совещания был безотлагательным из-за требований «46-ти») инициатива оппозиционеров была квалифицирована как «фракционно-раскольническая». Письмо Троцкого расценено как «глубокая политическая ошибка»49. Резолюция пока не публиковалась. Ликвидировать конфликт с помощью такого приговора было невозможно. Невозможно было и продолжать удерживать в тайне дискуссию — ее первые этапы также не предавались гласности, — ибо документы оппозиции уже циркулировали в партии.
Была предпринята попытка найти компромисс. В начале декабря она приняла форму резолюции Политбюро, в составлении которой участвовал Троцкий: несмотря на многочисленные двусмысленности текста, идеи оппозиционеров нашли в ней довольно широкое отражение. В ней вновь употреблялся термин «рабочая демократия», уже бывший в ходу на X съезде, понимаемый прежде всего как демократия в партии. Она означала «свободу открытого обсуждения всеми членами партии важнейших вопросов партийной жизни... выборность руководящих должностных лиц и коллегий снизу доверху». Ограничения внутрипартийной демократии, введенные X съездом и после него, подлежали, по крайней мере отчасти, проверке, чтобы установить, целесообразно ли их сохранение. В особенности это касалось утверждения секретарей сверху, оно в любом случае не должно было превращаться в фактическое их назначение, особенно в первичных организациях или ячейках. Руководящие партийные органы не должны были «считать всякую критику проявлением фракционности», вынуждая тем самым членов партии, выдвигающих возражения, действительно замыкаться в отдельные фракции. Далее следовала серия указаний, призванных обеспечить претворение этих норм на практике. Весь дух резолюции был пронизан стремлением к более широкой демократии: в тексте содержались также указания на желательность более интенсивного «диалога» с массами «беспартийных»50.
218

По сей день мы обладаем чрезвычайно скудной информацией, которая не позволяет с точностью судить, какие именно факторы, какие опасения обусловили переход от осуждения к компромиссу, а затем от компромисса к открытой борьбе. В своем первом публичном комментарии Троцкий расценил резолюцию Политбюро как начало смены курса, как новый курс. По-видимому, именно это и вызвало взрыв. Беглый огонь ответных полемических речей обрушился с этого момента на оппозицию со страниц печати и трибун партийных собраний, на которых разворачивалась подготовка к XIII партийной конференции.
Троцкий собрал в одном томе свои статьи того периода, которые отвечали полемикой на полемику. Заглавие было по-прежнему тем же: «Новый курс». Он выдвинул несколько новаторских в сравнении с опытом предшествующих лет предложений. И отстаивал мысль, что в условиях монопольного обладания властью (сам по себе этот факт был незыблем и для него) партия силой самих вещей приходит к тому, что сталкивается внутри своих собственных рядов с отражением противоречий, разногласий, «различных оттенков» и «различных точек зрения», существующих в обществе. Отсюда опасность фракционности, ее нельзя предотвратить «принципиальными осуждениями и формальными запретами»: фракции просто существуют подпольно, начиная с фракции, находящейся у власти и являющейся выражением наступающего бюрократизма. Решение, которое предлагал Троцкий, состояло в свободной дискуссии, в «более стабильном режиме демократии» в партии. Среди источников «бюрократизации» Троцкий указывал прежде всего на тот факт, что большая часть членов партии — и к тому же наиболее опытных — «поглощены выполнением различных функций в государственном аппарате, аппарате кооперативов, профсоюзов и партии». Он предлагал вербовать в партию «возможно большее число рабочих, которые действительно трудятся на заводах», но не тешил себя иллюзией, что это сможет быстро переменить существующее положение дел. Спасение он видел, скорее, в «живой и активной внутрипартийной демократии», а также в ускоренном развитии промышленности51.
Дискуссия была резкой по тону, жесткой в выборе аргументов. Уже вскоре она оказалась отягощенной личными обвинениями, попытками судить за намерения, намеками на прошлое. Если ограничиться результатами голосования на партийных собраниях в целом, напрашивается вывод, что оппозиция повела за собой ничтожно малое число сторонников. Впрочем, сами по себе цифры способны дать лишь искаженное представление о масштабах и строте схватки. Дело в том, что она развернулась прежде всего Москве, где оппозиция получила наибольшую поддержку в двух одинаково важных и ответственных сферах: вузовских ячейках и военных парторганизациях. В числе «46-ти» были начальник ПУР Красной Армии Антонов-Овсеенко, захвативший Зимний дворец
219

в 1917 г. (14 января 1924 г. он был снят с этой должности), и командующий Московским военным округом Муралов. Еще один из подписавших этот документ, Смирнов, занимал крупный пост в Реввоенсовете. Помимо столицы, где исход борьбы выглядел, таким образом, неясным, оппозиция сумела добиться успеха кое-где в провинции, например в Пензе, Симбирске, в Крыму 2. Свою политическую борьбу она сопровождала требованием о переизбрании руководящих органов на разных уровнях. Позже Зиновьев описывал весь конфликт в весьма драматических тонах и говорил, что «вопрос о "недоверии" к ЦК партии в Москве... был злободневным вопросом чуть ли не в каждой ячейке, в каждой военной ячейке»53. Споры в конечном счете охватили всю политику партии, от вопросов экономики до международных вопросов. Но едва ли не самым красноречивым признаком серьезности конфликта было то, что большинство вело борьбу и победило лишь во имя той самой унитарной резолюции от 5 декабря, которая давала широкое удовлетворение требованиям оппозиции и тем самым, по-видимому, делала ненужными какие бы то ни было выражения недовольства с ее стороны.
В результате борьбы текст этой резолюции фактически был отчасти выхолощен, хотя формально и принят большинством голосов на XIII партконференции. Продолжавшаяся три дня (16—18 января 1924 г.) конференция завершилась поражением оппозиции (Троцкий отсутствовал). В ходе столкновения фигура Сталина приобрела большую значимость. Позиция его становилась все более непримиримой по мере того, как атака оппозиционеров выдыхалась. Именно он выступал на конференции по решающим вопросам — об очередных задачах партийного строительства. Возможности внутрипартийной демократии он вновь вернул в «рамки, очерченные X, XI и XII съездами». В поддержку этого решения он привел многочисленные доводы: слабость рабочего класса, внешнюю угрозу, давление государственного аппарата на партийный, пережитки военного периода в сознании людей, низкий культурный уровень. Лишь немногие из большевистских лидеров могли не откликнуться на такого рода мотивировку. Сталин защищал аппарат и резко нападал на Троцкого. Но самое существенное заключалось в том, что он намечал некоторые новые отличительные черты партии. Все сражение велось преимущественно во имя утверждения принципа, объявляющего фракции недопустимыми. Партия, заключал Сталин, не может быть «союзом групп и фракций, между собой договаривающихся и устраивающих временные объединения и соглашения». Напротив, добавил он, — и фразе этой со временем суждено было приобрести значение абсолютной истины — партия должна стать «монолитной организацией, высеченной из одного куска», то есть «не только единой, не только сплоченной, но и настоящей стальной партией». Исходя из этого, он потребовал, чтобы был предан гласности секретный пункт 7-й резолюции X съезда «О единстве партии», санкционирующий исключение из партии членов
220

Центрального Комитета, виновных во «фракционности»54. Так, мера, введенная в 1921 г. как чрезвычайная, обусловленная трагическими обстоятельствами (вероятно, Ленин не случайно даже не вспомнил о ней, когда выражал в предсмертном письме опасения насчет раскола), сделалась с этого момента абсолютным законом партии.
В попытках объяснить причины, вызвавшие поражение Троцкого и оппозиции, историки выдвинули много тонких и проницательных объяснений. В том, что речь шла именно о поражении, сомневаться не приходится, точно так же как нельзя допустить мысль, будто зависело оно исключительно от мощи наступления, развернутого против них. Ведь это они сами выбрали момент и поле боя. В качестве наиболее важных факторов указывают поэтому на такие, как «победа сталинского аппарата» (Даниельс); слабость пролетариата в условиях изменившегося после гражданской войны соотношения классовых сил (Карр), неотвратимость исторической роли «большевистской бюрократии» как «единственной организованной и политически активной силы в обществе» (Дойчер). Каждое из этих объяснений по-своему обоснованно, но ни одно, по-видимому, не может быть признано вполне удовлетворительным. Сталинский аппарат, например, еще только складывался и был весьма далек от обладания тем могуществом, какое он приобрел позже. Слабость пролетариата не исключала наличия таящейся в его недрах энергии, которая вскоре так ярко обнаружила себя. К тому же все перечисленные факторы носили объективный характер, и сам Троцкий первым учитывал их существование. Исаак Дойчер поэтому дополнил свое объяснение весьма проницательным анализом противоречий, заключавшихся в самой позиции Троцкого и широко использованных его противниками. В сущности, эти противоречия могут быть сведены к несовместимости между требованием более широкой демократии внутри партии, которое, впрочем, даже Троцкий не решался довести До требования свободы фракций, и им же самим подчеркиваемой невозможностью обеспечить ту же демократию в обществе.
На мой взгляд, можно утверждать, что в своих последних размышлениях, пускай даже отмеченных фрагментарностью, Ленин пытался уйти именно от этого противоречия; именно в эту сторону была направлена его мысль, когда он отстаивал свои поразительные по новизне предложения, внешне более умеренные, чем те, что выдвигал Троцкий, и подчеркивал, сколько еще потребуется «дьявольской настойчивости» и «чертовски неблагодарной» работы, чтобы оздать «республику, действительно достойную названия советской, социалистической и пр., и пр., и т. п.»55. Вел ли, действительно, спасению едва намеченный им путь — это вопрос, открытый для разных толкований, для ответа на который у историка слишком мало данных. Троцкий тоже пытался на свой лад уйти от этого противоречия, выход он надеялся найти в ускоренном развитии промышленности и пролетариата. Отсюда та страсть, с какой он
221

сражался за свою экономическую программу. Но условия для ее осуществления еще не созрели.
В то же время враждебное отношение к Троцкому в высшем слое партийного руководства со стороны таких деятелей, как Зиновьев и Каменев, облегчило Сталину достижение той победы, которой опасался Ленин. Это была, правда, отнюдь не полная победа. Несмотря на формальные запреты, дискуссия 1923—1924 гг. положила начало существованию в большевистских рядах более или менее открытой оппозиции (в зависимости от времени). Зародившемуся конфликту суждено было на протяжении четырех лет заполнять собой советскую политическую жизнь, а затем привести к длительным и трагическим последствиям, растянувшимся на гораздо более долгий период последующего развития. Тревога Ленина, как видно, была оправданной, но нельзя сказать, чтобы она повлекла за собой сколько-нибудь ощутимые результаты.

Смерть Ленина

Через несколько дней после XIII партконференции, вечером 21 января, Ленин умер под Москвой, в Горках, где провел последние месяцы своей жизни. После марта 1923 г. в состоянии его здоровья наступало порой легкое улучшение; ни разу, однако, оно не достигало такой степени, чтобы позволить ему заниматься какой бы то ни было политической деятельностью. Жена обычно читала ему газеты. Именно во время чтения документов конференции, 19 января, Ленин пришел в сильное волнение. Чтобы успокоить его, Крупская вынуждена была сказать, будто эти тексты приняты единогласно (что не соответствовало истине: по основной резолюции было подано три голоса против). 21 января внезапно последовал роковой удар56.
Смерть Ленина глубоко потрясла страну и все мировое коммунистическое движение. Скорбь выражалась не только в официальных траурных церемониях. Повсюду можно было наблюдать волнующие проявления народного горя — свидетельство того, что долгая революционная борьба пустила глубокие корни не только в умах, но и в сердцах людей. В жестокий мороз нескончаемые массы людей долгие часы ожидали в очереди, чтобы увидеть гроб с телом, выставленный в Колонном зале Дома союзов (бывшем доме Благородного собрания). Подсчитано, что за четыре дня перед гробом прошло около 900 тыс. человек. «Москва, та, что, согласно поговорке, не верит слезам, — писал позже писатель, которого не раз обвиняли в цинизме, — плакала навзрыд... Горе народа было большим, неподдельным»57.
Смерть Ленина явилась в то же время еще одним поводом для проявления тех черт цезаризма, которые имелись в партии. В те дни впервые нашел выражение тот культ усопшего вождя, который по самой своей природе был столь чужд характеру Ленина, хотя его как будто вполне оправдывала эмоциональная атмосфера момента.
222

Было решено сохранить тело и, набальзамировав его, выставить для публичного обозрения в специально построенном для этой цели Мавзолее у стен Кремля. Петроград переменил свое название на Ленинград. Перемена не была единственной. Со временем это стало обычаем. Именами вождей называли другие города. Сначала это практиковалось только по отношению к умершим — так, Екатеринбург на Урале стал Свердловском. Потом стали давать и имена живых: Царицын превратился в Сталинград в 1925 г., Елизаветград переименовали в Зиновьевск. Тем самым было положено начало обычаю присваивать имена руководителей заводам, школам, институтам, не говоря уже о более или менее крупных местностях и населенных пунктах.
Наконец на траурном заседании съезда Советов 26 января Сталин произнес необычную, почти обрядовую по своему тону речь, которая на протяжении всех лет его правления упоминалась как знаменитая «клятва». Стиль ее был чрезвычайно далек от ленинского, и в ней не было той озабоченности, которую Ленин выразил в своих последних статьях. Выступление начиналось словами: «Мы, коммунисты, — люди особого склада. Мы скроены из особого материала. Мы — те, которые составляем армию великого пролетарского стратега, армию товарища Ленина. Нет ничего выше, как честь принадлежать к этой армии... Не всякому дано быть членом такой партии». Затем следовала череда политических императивов, перечисляемых как заповеди, которые «завещал» Ленин. После каждой из них произносился ответ: «Клянемся тебе, товарищ Ленин, что мы с честью выполним эту твою заповедь!»59.

ПРИМЕЧАНИЯ

1 Helene Carr ere d'Encamse. Est-ce seulement le fait d'un homme? - «Le Monde»,
1972, 3 nov.
2 А. Грамши. Избранные произведения, т. 3, с. 185—186.
3 В. И. Ленич, Поли, собр. соч., т. 45, с. 344, 387.
4 Двенадцатый съезд РКП (б), с. 817.
5 И. В. Сталин. Соч., т. 4, с. 250.
6 История КПСС, т. 4, кн. 1, с. 125.
7 В. И. Ленин. Поли. собр. соч., т. 45, с. 308.
8 Двенадцатый съезд РКП (б), с. 147.
9 Всероссийская перепись членов РКП (б) 1922 года. М., 1923, вып. 4, с. 44. —
«Вопросы истории КПСС», 1966, № 4, с. 107.
10 История КПСС, т. 4, кн. 1, с. 109—112; КПСС в резолюциях, ч. I, с. 654—664.
11 И. С. Уншлихт. Воспоминания о Владимире Ильиче. — «Вопросы истории
КПСС», 1965, № 4, с. 102.
12 Isaak Deutscher. Stalin. Una biografia politica. Milano, 1969, p. 367.
13 В. И. Ленин. Поли. собр. соч., т. 44, с. 224.
14 В. И. Ленин. Поли. собр. соч., т. 45, с. 378—382.
15 Там же, с. 411.
16 Там же, с. 364.
17 Там же, с. 95—96.
18 Там же, с. 20.
19 Там же, с. 440.
20 Там же, с. 390.
21 Там же, с. 350, 352.
22 Там же, с. 367.
23 Съезды Советов СССР, т. I, с. 193—194; Э. Б. Генкина. Указ, соч., с. 324—325.
24 В. И. Ленин. Поли. собр. соч., т. 45, с. 370, 373, 371, 372.
25 A. И. Чугунов. Органы социалистического контроля РСФСР (1923—1934 гг.).
М., 1972, с. 20—40.
26 B. И. Ленин. Поли. собр. соч., т. 45, с. 449.
27 Там же, с. 347.
28 Е. Н. Carr. La morte di Lenin. L'interregno 1923—1924. Torino, 1965, p. 245.
29 В. И. Ленин. Поли. собр. соч., IT. 45, с. 345.
30 A. И. Микоян. Указ. соч. — «Новый мир», 1973, № 11, с. 232.
31 B. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 54, с. 329—330.
32 Moshe Lewin. L'ultima battaglia di Lenin. Bari, 1969, p. 99—104; cfr. anche: Helene Carr ere tfEncausse. L'Union Sovietique de Lenine a Staline. 1917—1953. Paris, 1972, p. 157.
33 L. Trotsky. Stalin. Milano, 1962, p. 396.
34 Владимир Ильич Ленин. Биография. М., 1960, с. 553.
35 В. Смирнов. Нечто о борьбе против ревизионизма и о реорганизации нашего партийного и советского аппарата. — «Правда», 5 апреля 1923 г.
36 Двенадцатый съезд РКП (б), с. 105.
37 Roy A. Medvedev. Op. cit., p. 45.
38 По подсчетам, сообщенным автору советскими историками, они составляли 55 % делегатов.
39 Двенадцатый съезд РКП (б), с. 52.
40 Там же, с. 201.
41 I. Deutscher. И prof eta disarmato. Milano, 1959, p. 131 — 132.
42 Двенадцатый съезд РКП (б), с. 198—199, 398; /. Deutscher. Op. cit., p. 62; Ro-
bert V. Daniels. La coscienza della rivoluzione. L'opposizione comunista nella Russia
sovietica. Firenze, 1970, p. 330.
43 Archivio Trotsky (Houghton Library, Harvard University) documento 1
R. V. Daniels. Op. cit., p. 292; В. К. Габуния. Ленинский курс XII съезд РКП (б). -«Вопросы истории КПСС», 1963, № 4, с. 27.
44 Двенадцатый съезд РКП(б), с. 816—819..
45 Там же, с. 309—352; О дискуссии, см. с. 354—417; R. V. Daniels. Op. cit., p. 330.
46 А. И. Микоян. Указ. соч. — «Новый мир», 1973, № 11, с. 237—238.
47 Такая характеристика Троцкого, совпадающая со свидетельствами, которые автор смог получить от людей, лично знавших его, содержится в: Roy A. Medvedev-Op. cit., p. 58; Memoires de Jules Humbert-Droz, v. 2, p. 199.
48 E. H. Carr. La morte di Lenin, p. 343—348.
49 КПСС в резолюциях, ч. I, с. 768.
50 Там же, с. 771—778.
51 L. Trotsky. Nuovo corso. Roma, 1965, p. 39, 50—51, 55, 57, 60.
52 Борьба партии большевиков против троцкизма в послеоктябрьский период. М., 1969, с. 141.
53 Тринадцатый съезд РКП (б). Стенографический отчет. М., 1963, с. 105 [далее: Тринадцатый съезд РКП (б)].
54 И. В. Сталин. Соч., т. 6, с. 5—26.
55 В. И. Ленин. Поли. собр. соч., т. 45, с. 392.
56 Там же, с. 716—717.
57 Илья Эренбург. Собр. соч., т. 8, с. 467.
58 Жан Элленстейн (Jean Ellenstein. Histoire de 1'URSS, v. 2, «Le socialisme dans
un seul pays», Paris, 1973, p. 59) отмечает, что уже в 1923 г. город Гатчина, где в 1919 г.
проходил передний рубеж обороны Петрограда, был переименован в г. Троцкий.
59 И. В. Сталин. Соч., т. 6, с. 46—51.