Блок М. Короли-чудотворцы. Очерк представлений о сверхъестественном характере королевской власти

ОГЛАВЛЕНИЕ

Книга вторая. Величие и превратности чудотворной королевской власти

Глава третья. Чудесная и священная королевская власть от возникновения обряда исцеления золотушных посредством возложения рук до эпохи Возрождения

§ 4. Суеверия; королевский знак; короли и львы

В представления толпы о чудесных свойствах королевской власти входили, наряду с только что перечисленными благочестивыми анекдотами, и другие элементы, в которых не было ничего специфически христианского. Теперь нам предстоит заняться ими.

Подданные видели в королях сакральных особ, а значит, чудотворцев. Короли Франции и Англии сплошь и рядом совершали чудеса еще при жизни. Приписывали им чудеса и после их смерти. Особенно характерен пример Филиппа-Августа; невозможно утверждать, что он вел жизнь безупречно добродетельную или же выказывал абсолютную покорность церкви; однако он был великий король, деяния которого потрясли воображение многих людей; этого было достаточно для того, чтобы останки его начали творить чудеса . В XI веке Рим упорядочил процедуру канонизации, так что с этих пор светских государей причисляли к лику святых гораздо реже. Однако подданные продолжали по-прежнему считать, что короли их наделены теми же способностями, что и святые.

Если короли – существа сверхъестественные, значит, были убеждены подданные, на теле у них имеются таинственные знаки, обличающие их достоинство. Вера в королевский знак оказалась одним из самых живучих средневековых суеверий. Она позволяет исследователю глубоко проникнуть в душу народа .

Чаще всего верование это выражается в литературных текстах. Оно появляется в рыцарских романах на французском языке примерно в середине XIII века и остается до самого конца Средневековья одним из самых избитых общих мест. Вошло оно в романы следующим образом: многие из них строятся на старинном мотиве ребенка, потерянного – случайно или вследствие каких-нибудь отвратительных махинаций, – а затем найденного: таковы Ричард Красивый, внук короля Фриза , близнецы Флоран и Октавиан, дети римского императора , Отонет, сын Флорана , Макер или Людовик, сын Карла Великого , Бев де Антон, предок которого был королем Шотландии , Гуго, сын герцога де Сен-Жилля и будущий венгерский король , Жан Тристан, сын Людовика Святого, похищенный сарацинами прямо из колыбели , Дьедонне, сын короля Филиппа Венгерского , Лион, сын герцога Герпина Бурятского... Вполне возможно, что список этот мог бы быть продолжен, если бы бесконечным произведениям поздней средневековой художественной словесности, как стихотворным, так и прозаическим, не было суждено оставаться неизданными. Так вот, чтобы несчастный скиталец мог быть узнан родными – развязка, неизбежно венчающая все подобные истории, – ему, разумеется, необходимо какое-то средство для удостоверения его личности. Во всех романах, которые я перечислил, таким средством служит родимое пятно (naevus) в форме креста, которое, как правило, располагается у ребенка на правом плече (реже на груди). Обычно оно красного цвета («краснее летней розы» ), в исключительных случаях – белое. Этот крест и служит главным опознавательным знаком. Но не стоит заблуждаться: перед нами вовсе не обычная отличительная черта, какая может иметься у любого человека, независимо от его происхождения и будущности. Родимое пятно, о котором идет речь, имеет совершенно особый смысл, который всем известен. Оно представляет собою «королевский крест», доказывающий, что в жилах его обладателя течет королевская кровь, что в будущем ему суждено взойти на престол. Те, кто обнаруживают пятно на теле героя, даже не успев еще доподлинно выяснить его родословную, без всяких сомнений вос клицают, как графиня, нашедшая Ричарда Красивого, оставленного в лесу: «Боже правый, беспременно быть ему королем!» . Поэтому романисты наделяют «королевским» пятном только тех персонажей, о которых знают точно, что им предстоит стать королями. В этом отношении особенно любопытна поэма «Бев из Антона». Она сохранилась в четырех редакциях: одной англо-нормандской и трех континентальных. Во всех Бев – найденыш, приходящийся, хотя об этом никто не подозревает, внуком королю Шотландии. Однако королем (по одной версии – английским, а по двум другим – иерусалимским) он становится лишь в континентальных редакциях, причем именно в этих редакциях на теле у него имеется вещее пятно, в англо-нормандской же версии оно отсутствует . Старые авторы ни за что не стали бы наделять таким пятном первого встречного; они твердо знали, что если оно у кого-то есть, «означает сие, что быть ему королем» .

Суеверие это не является достоянием одной только французской литературы. Следы его можно отыскать в произведениях других стран. Правда, по некоторым из них очевидно, что они списаны с наших романов; таковы, например, испанская «История королевы Себильи» , или итальянские рассказы о Беве из Антона, или, в особенности, пространная компиляция «Reali di Francia» (Короли Франции. – ит.) – переработка каролингской легенды, созданная около 1400 года Андреа ди Барберини. Хитроумный Андреа охотно принялся рассуждать о Niello (зд. родимое пятно. – ит.) и Croce di sangue (кровавый крест. – ит.) . Однако тот же мотив возникает и в самых оригинальных произведениях, созданных за пределами Франции. В Англии это написанное в начале XIV века «Лэ о Хавелоке Датчанине». Хавелок действует также и в произведениях, написанных на французском или, точнее, на англонормандском языке, однако «королевским знаком, крестом сверкающим и прекрасным», награждает его только английское лэ, которое все исследователи признают сочинением совершенно самобытным . В Германии это вариант «Вольфдитриха», созданный примерно в середине XIII века , и, главное, «Кудруна», сочиненная около 1210 г. и являющаяся, по-видимому, древнейшим текстом, где фигурирует королевский сын, наделенный знаменитым крестом . Разумеется, из того факта, что эти поэмы не были переведены с французского и не являлись прямым подражанием французским образцам, нельзя сделать вывод, что наша литература, оказывавшая в то время столь существенное влияние на литературу всей Европы, не повлияла на выбор мотивов, используемых в иноземных сочинениях. Однако, какова бы ни была та страна, где впервые возникло верование в королевский знак, бесспорно, что верование это пустило очень глубокие корни как вне Франции, так и внутри ее.

Знай мы о королевском знаке только из романов, мы могли бы принять его за обычное литературное клише, за выдумку романиста. Однако тексты разных эпох свидетельствуют, что общественное мнение наделяло таким знаком особ вполне реальных и нимало не выдуманных. Разумеется, свидетельства эти не слишком многочисленны; однако много ли мы вообще знаем о коллективных представлениях – вероятно, очень влиятельных, но редко находивших письменное выражение, – которые питали средневековый фольклор?

Во Франции начиная с XIII века трувер Адам де ла Аль, воспевая Карла Анжуйского, принца из династии Капетингов и короля Сицилии, утверждает, что «родился он с королевским крестом» . Адам де ла Аль был литератором, и потому может показаться, что он не самый верный выразитель народных представлений. Но вот написанная два столетия спустя и разысканная г-ном Антуаном Тома королевская грамота о помиловании; это свидетельство опровергнуть труднее . Вот о чем говорится в этой грамоте. Дело происходит 18 или 19 июня 1457 г. в Бьялоне, деревеньке, затерянной в глубине одного из самых заброшенных районов Центрального Массива. Шестеро крестьян сидят за столом в харчевне; один их них – восьмидесятилетний крестьянин Жан Баттифоль. Разговор ведется о политике и о податях. Подати в здешнем краю непомерно велики; местный сборщик, по мнению крестьян, требует слишком многого и слишком часто накладывает арест на имущество неплательщиков. Знай король об этом, – говорит один из собутыльников, – он бы «выбранил» сборщика податей; в ответ старый Баттифоль произносит – я цитирую эту поразительную реплику дословно – следующее: «король есть король, но не пристало ему быть королем, ибо когда родился, не имел он на себе королевского знака, а ведь настоящий король должен иметь на себе знак королевской лилии». Иначе говоря: король (Карл VII) – незаконнорожденный сын (известно, что поведение Изабеллы Баварской было далеко не безупречным, и враги короля из Буржа не преминули этим воспользоваться), и доказательством незаконности его рождения служит тот факт, что, когда он появился на свет, на его теле не было видно королевского знака. Этот знак уже не тот ярко-красный крест, о котором шла речь выше. Форма его изменилась. По-видимому, лилия, которая уже долгое время украшала герб Капетингов, в конце концов заместила в народном воображении крест, казавшийся слишком заурядным применительно к особам французской королевской крови. Вполне естественно, что отличительной чертой ребенка, принадлежащего к избранному роду, стали считать сам герб династии. Таким образом, речи, которые старик, скорее всего не знавший грамоты, вел однажды за бутылкой в деревенском кабачке и которые дошли до нас по чистой случайности, помогают нам понять, какие волшебные сказки слагал в XIV веке деревенский люд о своих королях .

Подобные предания рассказывались и в Германии. Как отдельные индивиды, так и целые семейства, претендовавшие на имперский престол, неоднократно пытались обосновать свои права с помощью вещего креста. Утверждалось, что крест этот имелся на спине у Фридриха Мейсенского, которого, по той причине, что по материнской линии он приходился внуком императору Фридриху II, последние сторонники Гогенштауфенов в Германии и Италии пытались представить законным наследником престола ; в это же самое время Адам де ла Аль воспевал Карла Анжуйского; в разных странах сторонники двух соперничающих принцев: сицилийского королягвельфа и его конкурента-гибеллина, – приписывали своим ставленникам один и тот же пророческий знак. Тот же знак – «белые волоски в форме креста» – с самого рождения имелся на спине у всех представителей императорской династии Габсбургов; так, во всяком случае, утверждал в конце XV века швабский монах Феликс Фабри, принадлежавший к числу их преданных сторонников . Наконец, еще позже, в эпоху религиозных войн, некоторые лютеране сочли, что тот же знак украшает спину саксонского курфюрста Иоганна Фридриха, который до тех пор, пока не потерпел поражение в битве под Мюльбергом, мечтал отнять у Карла V имперскую корону .

Подобные слухи, если верить свидетельству немецкого историка того времени Филиппа Камерария (Camerarius), ходили в начале XVII века даже в Англии. Яков I, которому, как известно, от рождения было предначертано занять шотландский – но (как тогда казалось) не английский – престол, по слухам, с самого юного возраста имел на теле знаки, обличавшие его великую будущность: льва, корону, а по некоторым отзывам еще и шпагу .

Одним словом, вера в королевский знак была распространена очень широко. В разных местах и в разные эпохи она принимала разные формы. Во Франции к концу XV века общественное мнение, кажется, пришло к выводу, что всякий подлинно легитимный король должен иметь на своей коже знак своего происхождения, причем если изначально таким знаком считался ярко-красный крест, то в конце концов место креста заняла лилия. В Германии, а может быть, и в Англии, чудесным знаком наделяли в основном тех принцев, которые при рождении были отстранены от престола вследствие какой-нибудь роковой случайности, однако, казалось, были предназначены к тому, чтобы в один прекрасный день на него все-таки взойти; такие принцы были вылитые герои романов, обожаемых толпой. Немецкая традиция осталась верна кресту; однако немцы чаще всего считали, что крест этот не красный, а золотой. Именно такой крест отличает в «Кудруне» Гагена Ирландского, такой же, если верить сторонникам Фридриха Мейсенского, Иоганна Фридриха Саксонского, графов Габсбургов, имелся на теле у их повелителей . Само разнообразие этих легенд доказывает их жизнеспособность.

С точки зрения фольклориста, описанное нами суеверие не представляет собою ничего исключительного. Эллинистической эпохе также были известны «знаки породы», той ysvovs, та (греч.): такова отметина в виде копья, которая считалась отличительной чертой некоторых знатных фиванских родов; представители этих родов слыли потомками тех воинов – (греч.), – что родились некогда из зубов дракона, посеянных Кадмом. Порою подобные знатные роды являлись, как и в Средние века на Западе, царскими династиями: рассказывали, например, что все Селевкиды рождаются с якорем на бедре, который как раз и свидетельствовал об их божественном происхождении, ибо Селевк Великий, первый царь, отмеченный этим знаком, получил его, по преданию, от своего отца, Аполлона. Та же эмблема присутствует на некоторых селевкидских монетах; мы находим ее на двух вотивных вазах, так называемых обХбик{5б(„ принесенных в дар делосскому храму Аполлона одним из посланцев Селевка IV; таким образом, эмблема эта, как и лилии династии Валуа, служила не только телесным «знаком», но и своего рода гербом . Марко Поло сообщает, что в Грузии «некогда рождались короли со знаком орла на правом плече» . В XVII веке, если верить рассказу миссионера, побывавшего в этих краях, очертания знака изменились: теперь он больше напоминал крест . Даже в Европе Нового времени, как мы увидим позже, некоторые колдуны, наследственные целители разных болезней, в доказательство своего славного происхождения предъявляли родимые пятна, служившие им гербами . Идея родового, или королевского, знака существовала, таким образом, почти во все эпохи и почти во всех странах; она родилась самопроизвольно в различных цивилизациях, возникнув из сходных представлений, касающихся чудесного характера некоторых родов, в особенности же тех родов, откуда народ брал себе вождей. Очевидно, что в данном случае мы имеем дело с мотивом почти универсальным; это, однако, отнюдь не освобождает нас от необходимости объяснить, когда именно этот мотив возник в средневековом обществе и почему знак в этом обществе принял форму креста. Вдобавок крест из наших легенд, как красный, так и белый, не вполне соответствует фиванскому копью или селевкидскому якорю; он обозначает не только происхождение, но и предназначение; он предвещает восшествие на королевский престол, обуславливаемое, впрочем, именно происхождением; тот и другой знаки имеют общий источник, но представляют собою разные варианты одного и того же мотива. На этом следует остановиться поподробнее.

Первой работой обобщающего характера, посвященной французским королевским крестам, мы обязаны г-ну Пио Раине. На сочинение этого труда его натолкнуло чтение некоторых французских и немецких поэм, а главное – поэмы «Reali di Francia». Пораженный по видимости архаическим характером этого мотива, он увидел в нем пережиток чрезвычайно древних германских верований и использовал его для доказательства своей излюбленной идеи о том, что французский эпос родился из меровингских «кантилен». Г-н Фердинанд Лот ответил ему книгой «Романия». Этот ответ, равно как и общая эволюция теорий, касающихся нашей старинной литературы, избавляют меня от необходимости опровергать здесь гипотезу хитроумную, но совершенно безосно вательную. Порой считалось, что некоторые из героев, отмеченных знаком, суть короли-Меровинги, чей облик в большей или меньшей степени искажен поэтической традицией. Это утверждение было оспорено. Для нас в данном случае не важно, истинно оно или ложно. Для нас эти персонажи – просто герои романов. Мы знаем о суеверии, с ними связанном, не из памятников франкской эпохи, но исключительно из произведений изящной словесности, созданных сравнительно недавно, ибо все они написаны не раньше XIII столетия. В старых эпических текстах никаких следов этого суеверия нет. Конечно, оно могло просуществовать некоторое время, не находя себе выражения в литературе, однако представляется маловероятным, чтобы авторы рыцарских романов долго оставляли без внимания тему столь прекрасную и столь удобную для использования. У нас нет никаких оснований полагать, что вера в королевский знак возникла много раньше, чем первые свидетельства о ней в литературе. По всей видимости, возникновение это следует датировать приблизительно XII веком. Появилась ли она во Франции и Германии одновременно или же одна из стран опередила другую? Этого мы никогда не узнаем. Точно известно одно: мы обязаны видеть в этом веровании, равно как и в целительных обрядах, поразительное доказательство сопротивляемости и жизнеспособности, какими обладала, несмотря на все противодействия, вера в чудесный и сакральный характер королевской власти.

Но почему люди того времени полагали, что знак на теле короля должен иметь форму креста и располагаться на плече, а точнее, на правом плече избранника? Невозможно не задаться этим вопросом. Так же невозможно и дать на него точный ответ; истоки коллективных представлений такого рода всегда крайне темны. Возможно, однако, высказать предположения. Наименее невероятным из них является следующее. В Средние века самым популярным из всех пророчеств был знаменитый стих из Книги Пророка Исайи (9, 6), в котором христиане видели предсказание рождения Христа. Его знали все, ибо тогда, как и теперь, стих этот входил в Рождественскую мессу. О Царе-мессии в Книге Исайи говорится: «владычество на раменах его», factus est principatus super humerum ejus .

Слова загадочные, которые доставляют современным экзегетам немало затруднений. Богословы видели в них намек на крест, который нес на плече Искупитель. По-видимому, этот стих, поражающий своей темнотой, и комментарии к нему, в которых без конца повторялось упоминание о кресте, породили ассоциацию идей, приведшую к тому, что верующие стали представлять себе знак королевского сана в виде креста на плече избранника. Эта гипотеза позволяет объяснить и особенную форму знака, и его роль как предсказателя судьбы. Конечно, всякая гипотеза может быть подвергнута критике, однако мое предположение кажется мне все-таки более достоверным, чем то, какое высказал г-н Пио Раина, ибо в XII – XIII веках предания Меровингов, в которых, впрочем, ничто не напоминает о кресте, обличающем будущих королей, были прочно забыты; зато Рождественскую мессу ежегодно слушали все .

Вера в королевский знак очень рано была использована в качестве литературного мотива; с другой стороны, совершенно очевидно, что литература весьма способствовала дальнейшему распространению этой веры. Нет, однако, никаких оснований полагать, что вера эта имела своим источником одну лишь литературу; гораздо более вероятно, что она зародилась в народном воображении самопроизвольно. Иначе обстоит дело с другим суеверием, которое нам осталось рассмотреть и на котором мы остановимся гораздо менее подробно; я имею в виду пресловутое почтение, изъявляемое львами к королевской крови. Это предание, сходное по своей природе с вымыслами из старых бестиариев, но, однако, отсутствующее в них, нашло примерно в ту же самую эпоху, когда возникла вера в королевский крест, выражение во многих французских, англо-нормандских и английских поэмах, порою в тех же самых, где фигурирует и крест. Особенно ярко описано оно в одной из версий «Бева из Антона»: И обычай, как написано, утверждает, Что королевского сына лев не пожирает, Почитает его и охраняет .

Очевидно, что предание это родилось сравнительно недавно: автор «Песни о Роланде» его не знал, ибо в его поэме Карлу Великому снится сон о том, как на него нападает лев . Напротив, просуществовало оно довольно долго; отзвуки его можно заметить даже в английской литературе елизаветинской эпохи, у сэра Филиппа Сидни и у самого Шекспира, который довольно внятно намекает на него устами Фальстафа. Львы в наших краях встречаются нечасто и потому не представляют серьезной опасности ни для королей, ни для их подданных. По всей вероятности, связанное с ними суеверие родилось первоначально в воображении эрудитов или литераторов. Впрочем, мы уже знаем, что прибегать к нему случалось и дипломатам. Разве брат Франсуа, держа речь перед венецианским дожем, не сказал ему, что Эдуард III согласен признать Филиппа де Валуа королем Франции, если тот войдет в клетку с голодными львами и выйдет из их когтей невредимым? Ибо, утверждал он, «никогда львы не набросятся на истинного короля» . Порой, чтобы правильно понять речи средневековых политических деятелей, стоит прочесть романы, которые читали они. Поэтому нет ничего более неправильного, чем постоянное противопоставление литературы и реальности; успех средневековых романических вымыслов объясняется суеверностью той публики, к которой обращались сочинители. Вероятнее всего, профессиональные рассказчики не стали бы придумывать и распространять истории про королей и львов, если бы слушатели и читатели не были бы уже давно приучены воспринимать королей как существа чудесные.

Guillaume le Breton. Philippide. L. XII, v. 613 et suiv. ( в стихе 619 труп Филиппа - Августа именуется буквально «sancto corpore» – святым телом ); Ives de Saint-Denis // Duchesne. Scriptores. Т . V. P. 260; Cartellieri Al. Philipp II August. Leipzig , 1922. В . IV, 2. S. 653 ( отрывок из латинских « Анналов Сен - Дени »: Bibl. Mazarine. Ms. 2017). Между Мантом и Сен-Дени в память о чудесах, свершенных королем, была воздвигнута часовня. Я не останавливаюсь сейчас на чудесных явлениях, которые происходили еще при жизни короля во время войн и которые, как считалось, свидетельствовали о божественном покровительстве (см.: Rigaud. § 29, 61) – ибо в этом случае мы, вполне вероятно, имеем дело просто с литературными украшениями, придуманными хронистом; точно так же я не останавливаюсь сейчас на малоинтересном видении, связанном со смертью короля (см.: Guillaume Ie Breton. Ed. Delaborde. Soc. de 1'hist. de France. T. II. P. 377, n. 2).

Библиографию работ, связанных с этим верованием, см. выше, с. 78; я смог прибавить несколько новых текстов к тем – гораздо более многочисленным, – которые были собраны до меня, и сопоставить тексты, которые прежде изучались независимо один от другого.

Richars li Biauss. Ed. W. Foerster. In-12. Vienne, 1874. V. 663 et suiv. (в этом и следующих примечаниях я указываю фрагменты, где речь идет о «королевском кресте»); поэма написана во второй половине XIII века; толковый анализ ее см. в: Koehler R. Rev. critique. 1868. Т . III, 2. P. 412.

В поэме « Флоран и Октавиан »: Florent et Octavian // Hist litteraire. Т . XXXI. P. 304.

Ibid. P. 332.

Macaire. Ed. Guessard. V. 1434; Jean d'Outremeuse. Le myreur des histors. Ed. A. Borgnet (Acad. royale de Belgique, Collection des doc. inedits). II.P.51.

Ссылки собраны в : Summing A. Die festlandische Fassung von Bueve de Hantone. Fassung I (Gesellsch. fur roman. Liberatur, 25). S. 408 ( примечание к стиху 7081); Fassung II . В . II (Ibid., 41). S. 213 (примечание к стихам 1312 – 1315).

Parise la Duchesse. Ed. Guessard et Larchey (Les anciens poetes de la France ). In-16. I860. V. 825, 1171.

Le livre de Baudoyn, combe de Frandre. Bruxelles, 1836. P. 152,172,173.

В поэме, известной под названием «Карл Лысый»: Hist. litteraire. T. XXVI. Р. 101 – 102.

В « жесте » ( неизданной ) « Лион Буржский »; см .: Wilhelmi H. Studien uber die Chanson de Lion de Bourges . Marbourg, 1894. S. 48; Krickmeyer. Weitere Studien zur Chanson de Lion de Bourges. Teil I. Greifswald. 1905. S. 8, 9, 25, 29. «Литература» – состоящая в основном из работ, созданных в рамках Грейфсвальдского «семинара», – посвященная этому нескончаемому рыцарскому роману, собрана в библиографии в кн.: Zipp К. Die Clarisse-Episode des Lion de Bourges. Greifswald , 1912.

Bueve de Hantone (континентальная версия). Ed. Summing. 2 е version. V.5598.

Richars li Biaus. V. 670.

Сходным образом в «Герцогине Паризе» Гуго, обладатель «королевского креста», становится в конце концов королем Венгрии, хотя в начале поэмы был просто сыном герцога. Единственным исключением из этого правила кажется мне поэма о «Лионе Буржском»: ее заглавный герой в конце повествования королем не становится; он таинственно исчезает в стране фей; правда, корону получают его сыновья; поэт, вероятно, считал, что судьба человека, чьи дети восходят на престол, меж тем как сам он вместо того чтобы занять земной трон, отправляется в волшебное царство, – судьба, несмотря ни на что, поистине королевская.

Bueve de Hantone (континентальная версия). Ed. Summing. 2 е version. V. 1314.

Paw G. Histoire poedque de Charlemagne. 1905. P. 393.

I Reali di Francia, di Andrea da Barberino. Ed. Vandelli (Collezione di pere inedite о rare). II, 2. Libro II. C. I. P. 4 – 5. О слове «niello» см .: Thomas A. Le signe royal. P. 281, n. 3. О других итальянских рыцарских романах, написанных по образцу романов французских, см.: Rama P. Le orieini dell'epopea. P. 294 – 295.

Skeat W. W. The lay of Havelock the Dane. In-12. Oxford , 1902. V. 602, 1262, 2139. О поэме см . также : Неутапп Н . Е . Studies in the Havelock tale. Diss. Upsa, 1903, В английском лэ отличительной чертой героя, способствующей его опознанию, является, кроме креста, одна физическая особенность, которой наделяют Хавелока и французская, и английская традиции: когда он спит, изо рта его вырывается благоуханное пламя.

Wolfdietrich. В . I. Str. 140: Amelung A., Jaenicke 0. Deutsches Heldenbuch. Berlin, 1871. В . Ill, 1. S. 188. О датировке этого варианта см.: Paul Н. Grundriss. II, I. 2e ed. S. 251. Забавно, что г-н Шнайдер, разбирая этот фрагмент в своем объемистом труде (Schneider Н. Die Gedichte und die Sage von Wolfdietrich. Munchen, 1913. S. 278), кажется, совершенно забывает о том, что подобные «королевские» кресты даже в самой Германии нередко приписывались историческим личностям; напротив, г-н Грауэрт в своей содержательной статье (Grauert. Zur deutschen Kaisersage // Histor. Jahrbuch. 1892) считает королевский знак исключительной принадлежностью библейских пророчеств и совершенно не учитывает его использования в литературных текстах, как французских, так и немецких.

Строки 143 – 147. Ed. Е . Martin, R. Schroder. Sammlung germanis. Hilfsmittel. 2. S. 17 – 18.

О Euvres. Ed. Coussemaker. In-4 0 . 1872. P. 286.

Le «signe royal» et le secret de Jeanne d'Arc // Rev. histor. T. CIII. Я заимствую некоторые выражения из темпераментной статьи А. Тома.

Вот другой текст, также касающийся Карла VII и, пожалуй, также содержащий намек на королевский знак; впрочем, истолковать его гораздо труднее. В своем «Oratio historialis» (Слове историческом. – лат.), сочиненном в 1449 г ., Роберт Блондель написал по поводу коронования в Реймсе: «insignia regalia miraculose assumpsisti» (чудесным образом приял ты королевские знаки. – лат.) (Cap. XLIII, 110// (Euvres. Ed. A. Heron. T. I. P. 275), под чем, вероятно, следует понимать вручение королевских инсигний: короны, кольца и проч. В 1459 или 1460 гг. сочинение это было переведено на французский язык под названием «О правах французской короны»; интересующий нас пассаж звучит здесь следующим образом: «Так милостию Божией получили вы чудесным образом королевские знаки, коими вы отмечены» (Ibid. P. 761); французский переводчик употребил то же самое слово «enseigne» (знак), которым воспользовался старик Баттифоль, рассуждая о лилиях, украшающих тело истинного короля. Трудно избавиться от ощущения, что автору перевода было известно предание о том, что на теле Карла VII имелся – или появился после коронации – этот чудесный знак.

Об этом свидетельствует тогдашний хронист: Pierre de Zwittau. Chronicon Aulae Regiae. II, C. XII // Die Konigsaaler Geschichtsquellen. Ed. J. Loserth. Fontes rerum austriacarum. Abt. I. B. VIII. S. 424. О Фридрихе см .: Wegele F. X. Friedrich der Friedige. Nordlingen, 1878; ср .: Grauert H. Zur deutschen Kaisersage. S. 112 folg.; Mailer E. Peter von Prezza. S. 81 folg.

Historia Suevorum. I. C. XV // Goldast. Rerum Suevicarum Scriptores. P. 60: «et fama publica est, quamvis scriptum non inuenerim, quod praefati Comites de Habspurg ab vtero matris suae crucem auream in dorso habeant, hoc est, pilos candidos ut aurum in modo crucis protractos». О Феликсе фабри см. ниже, примеч. 252.

Предание, запечатленное протестантским пастором Абрахамом Бухгольцером (Bvchhoher A. Index chronologicus. Gorlitz, 1599. P. 504; цит. по: Camerarius. Operae horarum subcisivarum. Ed. 1650. P. 146; Grauert. Zur deutschen Kaisersage. S. 135, n. 2); см . также : Rosimis J. Exempla pietatis illustris. In-4 0 . lena, 1602. P. V3 ( по Бухгольцеру ); Fabricus G. Saxoniae illustratae librinovem: libri duo posteriores. In-4 0 . Leipzig, (1606). L. VIII. P. 33. В маленьком мистико-политическом трактате, который хранится ныне в Кольмарской библиотеке, а сочинен был, по всей видимости, в начале XVI века эльзасским или швабским приверженцем Реформации, предсказывается явление Konig vom Schwarzwalde, – именуемого также императором Фридрихом, – грядущего спасителя Германии, у которого на спине будет виден золотой крест; однако, что бы ни утверждал Рихард Шредер (Schroder R. Die deutsche Kaisersage. Heidelberg, 1891. S. 14 – 15), крест этот следует понимать, по-видимому, не столько как телесный знак, сколько как эмблему, которую «король Черного Леса» носил в качестве главы братства Святого Михаила; см.: Haupt H. Ein Oberrheinischer Revoludonar aus dem Zeitalter Kaiser Maximilians I // Westdeutsche Zeitschr., Erganzungsch. B. VIII. 1893. S. 209.

Camerarius. Operae horarum subcisivarum. Ed. de 1650. P. 145; Филипп Камерарий умер в 1624 г .

Исключение составляет крест Вольфдитриха: он, как и французские кресты, красный («ein rotez kriuzelin»).

О копье (греч.) см.: Preller. Griechische Mythologie. 4 е ed. Red. C. Robert В. II, I. S. 109, п. 7; S. 947, п. 5; выражение «той ysvouCTa уушрюцата» я заимствую из Юлиана (Огайо. II, 81 с). О якоре Селевкидов см.: Justin. XV, 4; Appianos. Syrica, 56; Avsonius. Orado urbium nobilium, v. 24 sq. (Monum. German, histor. AA. V, 2. P. 99); о монетах см.: Babelon E. Catalogue des monnaies grecques de la Bibliotheque Nationale , Rois de Syrie, Introduction. P. VII, VIII; о делосских вазах см .: Bulletin de correspondance hellenique. 1911. Т. XXXV. P. 434, п. 1. Юлиан (loc. cit) и Григорий Назианзин (послание XXXVIII // Migne. P. G. Т. 37. Col. 80) упоминают также в качестве родового знака белое пятно на плече Пелопидов. Всеми этими сведениями я обязан моему коллеге и другу Пьеру Русселю (Pierre Roussel). См. также: Thomas Л. Le signe royal. P. 283 (со ссылкой на сообщение г-на Макса Прине (Max Prinet».

Ed. Pauthier. 1865. Т . I. Chap. XXII. P. 40.

Монах театинец Кристофоро ди Кастелли о царе Александре Иберийском; цит. по: Yule H. // Marco Polio. London, 1875. Т. I. P. 54 – 55; именно из сочинения отца Кастелли я почерпнул ту параллель с Книгой пророка Исайи, на которой я подробно остановлюсь ниже; по словам этого миссионера, подданные Иберийского царя приписывали своему повелителю еще одну весьма странную особенность: они утверждали, будто все ребра у него состоят из одной-единственной кости.

См. ниже, с. 420.

Таков, по крайней мере, текст «Вульгаты». Текст входной, поющейся перед началом Рождественской мессы, слегка отличается от процитированного нами, однако отличия эти несущественны: «cujus imperium super humerum ejus». О тексте на древнееврейском языке и о его истолковании см.: Duhm В. Das BuchJesaia (Gotdnger Handkommentar zum Alten Testament). 3e ed. 1914. S. 66; толкование с помощью символики креста си.: Jerome S. Commentarium in Isaiam // Migne. P. L. T. 24. Col. 130; Walafrid Strabo. Glossa ordinaria // Ibid. T. 113. Col. 1248; Hugues de SaintCher. In libros prophetarum // Opera. In-4. Venise, 1703. T. IV. Fol. 25 v° и проч . Диманд (Diemand. Ceremoniell der Kaiserkronungen. S. 76) связывает королевский знак с помазанием, которое совершается на спине королей «in modum crucis» (в виде креста. – лат.), однако елей, насколько мне известно, наносился между плечами, королевский же крест, напротив, обнаруживался, как правило, на плече (правом).

О последних трансформациях, которые претерпел королевский крест, см. ниже, с. 420 – 421.

«Mais coustume est, ce tesmoigne li brief, K'enfant de roy ne doit lyons mengier, Aincois Ie doit garder et essauchier». Большое число французских, английских и итальянских текстов, посвященных легенде о львах, которые не трогают короля, собрано в статье: Kolbing E. Zu Shakespeare King Henry IV. Part I, 4 // Englische Studien. 1892. T. XVI, – единственным недостатком которой является ее название, призванное, кажется, не столько разъяснить, сколько затемнить содержание. Я не считаю необходимым воспроизводить здесь библиографию, собранную Кёльбингом. Можно заметить, что во французском лэ о Хавелоке Датчанине (обе англонормандские версии воспроизведены в изд.: Gaimar. Estorie des Engles. Ed. Duffus-Hardy et C. T. Martin. Rolls Series. 1888; стих 429 и следующие самостоятельного «Лэ», стих 235 варианта, включенного в сочинение Гэмара) Аржантилла, жена Хавлока, видит во сне, как львы преклоняют колена перед ее супругом (которому, как известно, суждено взойти на престол); точно так же во «Флоране и Октавиане» лев щадит королевского сына Октавиана и во всем ему повинуется (Histoire litteraire. T. XXXVI. Р. 306). Я не нашел никаких следов этого суеверия в ни бестиариях, ни в естественнонаучных сочинениях, просмотренных на этот предмет (Albert Ie Grand. De animalibus; Barthelemi I'Anglais. De rerum proprietadbus; Vincent de Beauvais. Speculum naturale). He знаю , обстоит ли дело таким же образом и в немецкой литературе ; во всяком случае , в кн .: Batereau О . Die Tiere in der mittelhochdeutschen Literatur. Diss. Leipzig, 1909 – упоминаний об этом суеверии нет.

Стих 2549. Ср. легенду (засвидетельствованную начиная с IX века) о бое Пипина со львом (см.: Paris G. Histoire poedque de Charlemagne. P.223).

См. выше, с. 80; Кёльбингу этот текст остался неизвестен.