Вознесенский М. Сюрпризы на пирах Петра Великого

Истории с застольными сюрпризами петровских времен заслуживают особого внимания, в силу своей исключительной непритязательности и характерности, каковые особенно ярко живописуют эти времена грубой мужской работы и брутальных мужских увеселений.

Первый император всероссийский Петр I был известным весельчаком и во время своих бурных и шумных отдохновений от дел государственных, любил славно поразвлечься и что-нибудь как подобает отпраздновать в кругу таких же удалых гостей. И здесь-то предъявление сотрапезникам чего-нибудь «удивительного» оказывалось делом нужным, занимательным, немало полезным и для поддержания застольной беседы и для престижа государственного.

Конечно, сыграли свою роль и личные увлечения Петра Великого разными странными казусами. Важнее, однако, другое – обычаи «просвещенной», отчаянно копируемой им, Европы требовали внимания к неожиданностям, редкостям и прочим раритетам. И уж если при всяком уважающем себя европейском дворе считалось хорошим тоном удивить гостя (разумеется, знатного, на кого имело смысл тратить время), то при дворе российском, учитывая максимализм царя, изумление становилось неизбежной планидой всякого мало-мальски видного посетителя, принужденного стойко переносить перманентно удивленное состояние. Вместе с тем, хорошенько удивить гостей на празднике, оказывалось совсем неплохо и в смысле политическом, дабы празднуемое событие навсегда запечатлелось в памяти очевидцев. В их мечтах или кошмарах, смотря по надобности.

Здесь можно вспомнить кунсткамеру царя с купленной им коллекцией заспиртованных уродцев, его готторпский глобус, его великанов и лилипутов, индусов и самоедов, его преставившегося слона и выживших северных оленей, его страсть к токарным работам и установлению на петербургских башнях часов с курантами, пристрастие выдергивать зубы у своих приближенных, а иногда и анатомировать их под настроение и проч., и проч. В числе прочих «удивительных» вещей – застольные сюрпризы на многочисленных и частых пиршествах.

К сожалению, в своей основе, разнообразием данная процедура не отличалась – в качестве сюрприза выступал все один и тот же пирог (возможно, каждый раз новый), подаваемый к столу в качестве якобы обычного ничем не примечательного образца кондитерского мастерства, из коего (из пирога, стало быть), вдруг, по воле авторов наших старинных шоу, что-нибудь будто бы совершенно неожиданно для гостей выскакивало, выходило, вылетало или выпадало.

Надо полагать, что пирог был все же бутафорским, потому как то, что из него извлекалось, было обязано явить миру силу своих талантов, а потому не могло быть запечено совершенно, разве что чуть-чуть подогрето, для прыткости и блеску в глазах. В этой-то самой начинке и в степени ее готовности, не кулинарной, конечно, а готовности совершить что-нибудь оригинальное и, можно даже сказать, прямо-таки неординарное, собственно и заключалось, содержание сюрприза.

Думается, что всякий, посещавший бравурные петровские банкеты более двух раз, на третий уже уверенно ожидал очередного, ставшего традиционным, но официально все еще «удивительного» пирога. Столь же очевидно, что стремление к невозможному и попытки поместить побольше в объем поменьше, приводили к тому, что люди с нормальным ростом и комплекцией, в качестве начинке не употреблялись. Привлекались в основном или лилипуты, или не самые крупные и злобные представители пернатого царства.

Некоторое разнообразие можно отметить среди талантов, которыми лилипуты развлекали собравшихся. В числе прочих – хореография. Так на пиру по случаю бракосочетания герцога Курляндского и принцессы Анны в 1710 г. в Петербурге, «среди прочих угощений на обоих главных столах были поставлены два больших бутафорских пирога, каждый длиной примерно в пять четвертей локтя. Когда прочие блюда убрали, его величество раскрыл эти стоявшие уже некоторое время пироги, и из каждого выскочило по хорошо одетой карлице. Его величество перенес одну со стола князя Меншикова к свадебному столу, где обе карлицы станцевали маленький менуэт. В продолжение обеда провозглашали много тостов за здоровье; и под звуки труб и литавр часто – гораздо чаще, нежели накануне».

Другой очевидец, датский посланник Юст Юль, описывает ситуацию детальнее: « По окон чании (обеда) в (залу) внесли два пирога; один поставили на стол, за которым сидел я, другой – на стол к новобрачным. Когда (пироги) взрезали, то оказалось, что в каждом из них лежит по карлице. (Обе были) затянуты во французское платье и имели самую модную высо кую прическу. Та, что (была в пироге) на столе новобрачных, подня лась (на ноги и стоя) в пироге сказала по-русски речь в стихах так же смело, как на сцене самая привычная и лучшая актриса. Затем, вылезши из пирога, она поздоровалась с новобрачными и с прочими (лица ми), сидевшими (за их столом). (Другую) карлицу — из пирога на нашем столе — царь сам перенес и поставил на стол к молодым. Тут заигра ли менуэт, и (карлицы) весьма изящно протанцевали этот танец на столе пред новобрачными. Каждая из них была ростом в локоть». Как мы видим – все очень пристойно, благообразно.

Однако не всегда одни лишь танцы на столе были уделом спасенных из дымящихся пирогов маленьких красавиц. Можно быть полностью уверенным в том, что они демонстрировали все что умели делать. Вполне уместными были и специальные поздравительные речи, и пение, и цирковые номера. Вместе с тем, достойные похвал фантазии организаторов развлечений одним этим не ограничились. Особо примечательный сюрприз был преподнесен гостям в 1715 г. на петербургских празднованиях по случаю рождения сына Петра I царевича Петра Петровича.

Царь был необычайно доволен рождением наследника и, очевидно, решил показать гостям нечто вовсе необычайное, а поскольку и менуэт и заурядные застольные речи, произведенные все живой еще начинкой, немного приелись и уже никого решительно не могли удивить, к делу подошли со всей смекалкой, свойственной, как известно, человеку российскому: «Торжественные церемонии по упомянутому поводу были обставлены с самой необычайной пышностью. Не менее роскошно проходили приемы, балы и фейерверки. На одном из приемов подали три забавных пирога: когда вскрыли первый, на столе вельмож, из него вышла нагая, лишь в нарядном головном уборе, карлица. Обращаясь к обществу, она произнесла речь, и пирог унесли. На стол дамам таким же образом подали карлика. Из третьего пирога, поданного на стол дворян, стаей выпорхнули 12 куропаток, так шумно хлопавшие крыльями, что переполошили общество».

Касательно национальных традиций, заявить что-либо определенное достаточно сложно. Ежели здраво рассудить, то вывод очевиден – специфическими национальными особенностями такое мероприятие обычно не отличается, да, наверное, и не может. Причина – ограниченность выразительных средств, что проистекает из крайней скудости характерных предметов туалета, обыкновенно имеющихся на исполнительнице, а вид дамы натуральной, ничем особо не прикрытой, далеко не всегда явно заявляет о ее национальной принадлежности. Да собственно, и не в национальности стриптизерши суть процесса, а более в ее половых признаках, первичных, равно и вторичных.

Хотелось бы, конечно, надеяться, что в нашем случае в качестве единственной одежды артистки, использовались не какие-нибудь там новомодные шляпки да вуальки, а, к примеру, наш родной самобытный кокошник. Но не тут-то было. Из описания другого автора мы с огорчением узнаем, что ничего самостийного на исполнительнице не оказалось вовсе, но, напротив, даже те немногие ее остатки гардероба, за которые могло бы уцепиться чувство национального самосознания, оказались насквозь импортными и к стране медведей и самоваров отношения вовсе не имеющими. Правда, сдается мне, что это не заглушало радостные возгласы, и аппетита, всяко, не портило.

Если же учесть склонность Петра I к самой радикальной шутке и его неугасимую страсть к анатомии, можно догадаться, что и на стол к дамам был подан не какой-нибудь ординарный и невзрачный лилипут, но самый отборный и презентабельный, снабженный в полном объеме соответствующими его полу аксессуарами, что он, вероятнее всего, продемонстрировал со свойственной эпохе основательностью и бесстыдством. Впрочем, никто особенно шокирован не был. Шутка была встречена с воодушевлением, без обмороков и девичьих истерик, свойственных более поздним и изнеженным генерациям российского прекрасного пола.

Что же касается дворян, несколько обделенных всеобщими радостями (им то достались лишь куропатки, к тому же еще и не приготовленные), то пусть их – переживут! Если захотят, сами себе все организуют, в подражание виденным культурным примерам, добавив от себя фальшивого размаху, с каковым обыкновенно пародируются столичные моды бездарной российской глубинкой. И дворяне действительно легко все себе находили, благо добра этого было навалом и недорого, потому как оно большею частию все крепостное и безропотное.

Сказать по совести, связь отмеченного случая с генеральными направлениями развития отечественной культуры менее очевидна, чем в ситуациях, когда недопеченные герои кулинарных излишеств, покидая свои остывающие узилища, все же пытались что-то танцевать или декламировать. И тем не менее, именно здесь были заложены основы некоторых новых течений в сфере культуры, которые позже заявили о себе во весь голос. Можно со всей определенностью утверждать, что в данном случае мы наблюдаем раннюю форму становления в нашем государстве столь почетного и высокодоходного занятия, как стриптиз – упражнения, и поныне уважаемого наипервейшими нашими согражданами. Именно здесь обозначились прямолинейная идея стриптиза, его основная стилистика, особенности выступлений и требования к исполнителям.

Суть стриптиза обращена к основным человеческим инстинктам, вполне понятна и в разъяснениях не нуждается. Это ставит очевидные задачи перед режиссером и выдвигает требования к исполнению, каковые обозначаются довольно просто – демонстрация, предполагающая достаточную по длительности экспозицию исполнительницы, заполненную какими-либо действиями ее или окружающих. Все это, конечно же, не должно мешать главной цели, но лишь сопровождать процедуру, поддерживать к ней интерес и служить неким заполнением, фоном к главному содержанию.

Стриптизерша лишь обозначилась. Она экспонировалась некоторое время, пока читала речь, ничем особым не проявляя самое себя (поскольку и так уж далее некуда себя проявлять). В общем-то, она могла делать все что угодно, лишь бы занять известное время, необходимое для показа ее достоинств. Именно достоинств, поскольку верю, что отбор был все же строг, и недостатков не усматривалось.

Разумеется, содержание речи абсолютно не важно – вполне пригодны любые литературные опусы в прозе или в рифме, приемлемо также любое, не окончательно нудное и фальшивое пение. Столь же безразличен и характер действий, предначертанных ей по сценарию, лишь бы она при этом не слишком заслонялась. А потому исключается полностью использование целого ряда музыкальных инструментов, перекрывающих панораму, или напротив, излишне подчеркивающих натуралистическую составляющую экспозиции (например, совершенно непригодна виолончель). Возможно, наиболее удачным было бы заполнение показа, основанное на танце или цирковом номере, что, кстати сказать, и определилось уже на более позднем этапе развития отечественной культуры. Однако в отмеченном случае фоновое действие ограничилось только речью. Ею, оно, возможно, и завершилось.

Таким образом, в петровские времена можно констатировать наличие несформированной еще традиции специфических застольных развлечений-сюрпризов, в которых могли использоваться различные наполняющие их элементы – музыкальные, танцевальные, декламация, стриптиз и проч.

Чтобы понять эффект воздействия на гостей голой девицы, неожиданно появившейся на столе меж тарелками и соусниками, отметим, что оно существенно отличается от нынешнего. В начале XVIII столетия сложность ситуации усугублялась интернациональным характером петровских застолий и культурными стереотипами восприятия наготы, различными у русских и у иностранцев. Поэтому прежде чем продолжить повествование, остановлюсь на одной существенной детали в понимании сексуального воспитания российского человека XVIII столетия – его отношении к обнаженному телу.

Как всем нам известно, в разных странах и в разные времена отношение к обнаженной натуре отличалось существенно, а порой имело противоположные направленности. В современной Америке, например, табу на голое тело, как и на все, отдаленно напоминающее о сексе, установлено в полном соответствии с ее бюрократическим духом – строго до 18 лет, что естественно приводит к смешным житейским несообразностям, сексуальным расстройствам молодежи и к хорошим жирным счетам кровожадного медицинского сословия, эти расстройства лелеющим и культивирующим.

Напротив, в России более чем двухвековой давности отношение к голому телу весьма просты и безыскусны: и женщины и мужчины демонстрируют свое естественное достояние без ненужного раскаяния и без особого воодушевления, с « бесстыдством, не обращая ни малейшего внимания на прохожих» . Лицезрение голого тела – весьма обыкновенно и буднично. Это никого особо не впечатляет, не шокирует и не возбуждает, кроме как иностранцев, для коих российский народный быт в диковинку.

Стоит ли удивляться, что иностранные путешественники, с разной степенью высокомерия описывающие жизнь России, естественным образом, усматривают в этом признаки варварства и очередные приметы неуклонного падения российских нравов. К примеру, наблюдения одного такого возбужденного этнографа об обычаях ингерманландцев, живших в петровские времена в окрестностях Петербурга: «Постелей в деревнях не знают вовсе, жители укрываются тряпьем и одеждой, но обычно, предварительно очень тепло натопив комнату, укладываются, как и простые русские, совершенно нагими на большой печи, похожей на хлебопекарную, или на других положенных под потолком или подвешенных досках и брусьях. И нимало не смущаются тем, что муж и жена, работник и девка, дети, собаки, кошки, свиньи, куры и так далее лежат вповалку в одной комнате, которая может быть названа не чем иным, как курной избой».

Напрасно расстраивался несчастный путешественник, усматривая здесь признаки глубокой развращенности. Ничего подобного не было и не могло быть – все дело в самой тривиальной нищете, чем и была вызвана, подмечаемая им, обстановка.

Для коренных российских жителей отношение к голому телу довольно безразлично и никого особо не занимало. Так, например, во время обряда водосвятия, проводившегося в самые сильные морозы и состоящего в освящении какой-либо проточной воды, вырубалась весьма значительная прорубь в покрытой льдом реке. И, когда событие входило в свою завершающую стадию, и вода считалась освященной, ею окропляли присутствующих, после чего служители и важные гости расходились. Дальнейшие действия сходны во всех известных нам случаях. Приведем лишь один пример: «едва высокопоставленные особы удалились, остальные русские обоего пола огромной толпой очень поспешно подбежали к проруби и принялись черпать из нее воду, насколько это удавалось в сильной давке..., а иные, главным образом мужчины, раздевшись донага, с большим нетерпением и пылом бросались в прорубь и некоторое время омывались. Между тем остальные как ни в чем не бывало наполняли водой свои кувшины и [другие] сосуды, невзирая на то, что люди [рядом] весьма усердно смывали с себя грязь».

Столь же просто решалась проблема городских общественных туалетов, поскольку таковых в Москве, к примеру, не имелось, а горожане удовлетворяли свои потребности публично, без малейшей интимности и уединения. Русские путешественники, сталкиваясь во время своих вояжей с иными гигиеническими нормами, с печалью констатировали несовершенство отечественных установлений. Так один из московских священников Иоанн Лукьянов, будучи в 1701-1702 гг. в Стамбуле отмечает это обстоятельство со всей определенностью: «Везде у них отходы по улицам и у мечетов; испразнивши да умыв руки, да и пошел; зело у них этим довольно, У них нет такова обычая, чтоб просто заворотясь к стене да мочиться: зело у них зазорно, у них эта нужда не изоймет: где ни поворотился – везде отходы; у нас на Москве скаредное дело, наищешься, где испразниться; да не осуди, пожалуй, баба и при мужиках так и прудит: да где денешься? Не под землю!»

Если добавить к сказанному общеизвестный обычай смешанных бань, после которых «и мужчины, и женщины, чрезвычайно разгоряченные, выбегали вдруг нагими из очень жаркой бани и с ходу прыгали в холодную воду или какое-то время катались, остывая, сколь бы ни был силен мороз», то становится очевидным, что сам факт обнажения действительно никого не интересовал, кроме как иностранных путешественников, «частенько видавших», вызывающих «любострастие», голых российских баб, от чего вечно находившихся в слегка возбужденном состоянии. Кстати заметим, что когда во время пребывания Петра I в Париже русские гренадеры его сопровождавшие устроили себе баню на берегу Сены, в которой они купались ради остывания, это, по мнению французов, «смерть приключающее действие произвело многолюдное сборище Парижан».

Конечно чрезмерный нудизм мог и закаленного россиянина довести до помраченного состояния. Немало удивлен был даже видавший виды купец Афанасий Никитин, бывший в Индии в XV веке, где в ту пору и царила вовсе природная непосредственность нравов: «… простые люди ходят нагие, а голова не покрыта, а груди голы, а волосы в одну косу заплетены, все ходят брюхаты, а дети родятся каждый год, а детей у них много». И лишь князь индийский, его княгиня, слуги и «бояре», выделяясь на общем загорелом фоне, имели «фату на бедрах». От обилия голого тела путешественник и мог только разве что восклицать: «О боже, боже великий, боже истинный, боже благий, бог милосердный!».

Справедливости ради следует сказать, что реформы в направлении освоения европейских норм общественной жизни коснулись и банной тематики. Разумеется, ни сами бани, равно как и мытье в оных, не отменились, однако, была сделана попытка несколько приуменьшить массовость разнополой наготы. Так в 1720 г. в Петербурге запрещено было строить общие бани для нижних чинов, где мужчины и женщины мылись в одном и том же помещении. Сделано это было как все и всегда делается в России – в директивном порядке и без особой надобности, поскольку, как отмечено, проблемы в этом не наблюдалось. Однако стремление – выглядеть по-европейски, в городе призванном быть европейским, побудило правительство предпринять шаги в реорганизации традиционного вполне безразличного отношения к наготе.

Конечно же публичный стриптиз не был изобретением Петра, да тут особенно и выдумывать-то ничего не нужно. Идея прозрачна и мужскому естеству предельно близка. В России же особенно массовыми ню прославился известный своим мрачным сладострастием Иван Грозный, принесший в действо извращенный садистский оттенок. Связанные с обнажением жестокие истязательные обстоятельства (раздевание на морозе, избиения, казни, насилия над участницами) переводят эти необузданные забавы российского Сарданапала в иную категорию: «… то было непотребством и тиранией, бесчеловечной жестокостью и позором» . Так что здесь обнажение находится вне культурной досуговой сферы, определяясь скорее в разряд пыток и наказаний.

Стриптиз, как культурное развлечение, появляется именно в эпоху Петра I . Здесь он был связан с увеселением гостей и не заключал в себе намеренного унижения исполнителей, оставаясь обыкновенной потехой для взрослых. Такие картины самодержец видел еще в Амстердаме в своем первом путешествии за границу в 1698 году и с естественным энтузиазмом привнес в Россию это чудо европейской цивилизации.

Позже, на исходе XVIII столетия, столь соблазнительная вещь, как танцы не до конца одетых (или раздетых) юных нимф, по-прежнему весьма интересовали мужскую часть российского населения. Трудно оценить степень их повсеместности и то, насколько часто они включались в закрытые от посторонних нескромных взоров традиционные усадебные забавы российских Крезов. Описания редки, но, учитывая соблазнительность затеи и простоту ее реализации, стриптиз имел полное право на существование в поместном быту наряду с другими сексуально-оздоровительные благоучреждениями, такими, как например, гаремы.

Гаремы же в России XVIII века – событие вполне тривиальное, общепринятое и вовсе не привлекающее особого внимания. Подобных ценителей прелестного, было не мало. К примеру сказать, « богатый помещик Кашкаров. Десять-двенадцать наиболее красивых девушек занимали почти половину его дома и предназначались только для услуги барину (ему было 70 лет). Оне стояли на дежурстве у дверей спальни и спали в одной комнате с Кашкаровым; несколько девушек особо назначались для прислуги гостям», и проч.

В такой обстановке стриптиз просто не мог не реализоваться. Идея примитивна. Она лежит на поверхности. Прециденты известны. Ее воплощение не требовало запредельных затрат, и услужливые исполнительницы всегда имелись под рукою в неограниченном множестве. Поэтому-то и положительные примеры не замедлили последовать. Приведу, в частности, забавы, принятые великим постом у кн. Николая Борисовича Юсупова в Москве: «… Юсупов приглашал к себе закадычных друзей и приятелей на представление своего крепостного кор-де-балета. Танцовщицы, когда Юсупов давал известный знак, спускали моментально свои костюмы и являлись перед зрителями в природном виде, что приводило в восторг стариков, любителей всего изящнаго».

Разумеется, на подобные развлечения не выдавали билетов и не печатали афиш, чай не в Багдаде живем, но и не особо скрывали. Все знали, но никто не подозревал. Конечно же, это была вольность, но вольность понятная и вполне извинительная.

Примерно в это же время (1790 г.) стриптиз получил свое теоретическое обозначение, именуясь «банными танцами» и в русском переводе был весьма поэтично описан в «Танцевальном словаре» Шарля Компана. Здесь стриптиз примыкает к просвещенным забавам Древней Греции, и в таком виде окончательно реабилитируется, будучи овеян и освящен ореолом античности. При таком культурном оправдании, его появление в быту уже не есть – странные барские чудачества, замешанные на стойком спермотоксикозе, но суть – веселости человека начитанного и благородного, не чуждого сериозности и нравственному поведению, однако, в минуты отдохновения, упражняющегося шуткою и не избегающего некоторой умеренной игривости. То есть, при авторитетной поддержке знатоков культурных традиций – танцы обнаженных или полуодетых дев, оказывались вполне культурным и благонравным деянием.

Напротив, в практической жизни того времени, вне рамок усадебных сексуальных забав, примеры окультуренного стриптиза (то есть действительного музицирования, танцевания и т.д. обнаженных индивидов) уникальны и носят исключительно курьезный характер. Героем одного такого казуса конца XVIII столетия стал неизменный персонаж екатерининских анекдотов граф Суворов-Рымникский (еще до присвоения ему княжеского титула), остановившийся как-то для отдыха по дороге из Варшавы в Петербург. « По неосторожности адьютанта Тищенки, изготовлявшего хату, забыли осмотреть пустое место за печью, где спала глухая старуха; усталый от сидения в экипаже Суворов, по обыкновению своему, совершенно разделся, окатившись холодною водою, и чтобы расправить свои члены, начал прыгать по теплой хате, напевая из Алкорана арабские стихи. Старуха проснулась, выглянула из-за печки, испугалась, закричала: «ратуйте! с нами небесная сила». На крик ея и графа сбежались и насилу вытащили старуху, чуть живую от ужаса». Не буду гадать, что более испугало впечатлительную особу: незнакомый ли репертуар, манера исполнения или вид самого певца? Однако, результат налицо. Суворов в полной мере достигает здесь того «удивительного» эффекта, коего столь безуспешно добивался Петр I -й.

Традиция предъявления «чертика из табакерки» или «сюрприза из пирога» в России прижилась и эволюционировала. Приведем два примера из веселостей XIX столетия. В числе их, одна из шуток гр. Ростопчина, преподнесшего своей знакомой московской даме – любительницы паштетов, неожиданный презент: «Заметив, что она любит пастеты, он прислал с Брокером к ней за минуту до обеда преогромный пастет, будто бы с самою нежною начинкою, который и поставил перед хозяйкою. В восхищении от внимания любезного графа, она после горячего просила Брокера вскрыть великолепный пастет – и вот показалась из него прежде безобразная голова Миши, известного карла кн. Х., а потом вышел он весь с настоящим пастетом в руках и букетом живых незабудок».

Другой случай из рассказов о жизни в имении Капнистов и прижившемся у них французе: « Раз он предложил нам спечь какой-то чудесный пирог; мы, дети, ожидали его с нетерпением; на вид он казался очень вкусным; но сколько смеха и удивления было, когда, при снятии верхней части его, вылетел из него целый десяток воробьев и начали летать по всем комнатам. Старик тогда же прислал поздравить нас всех с первым апреля».

Занятно, что вся описанная выше «удивительная» выпечка нашла свое воплощение и в наши дни в среде наиболее загульной части общества. Так в одной из популярных газет «Спид-инфо» встретилось описание юбилея у одного из современных дельцов, почти полностью повторяющее петровские чествования: «Заиграл оркестр. И вдруг из сердцевинки торта показалась голова хорошенькой девушки, а потом и вся она. Поглядеть было на что. Волосы девушки украшали тонкие мармеладки, на шею наброшены бусы из цукатов, шоколадок и печенья, в ушах – клипсы из безе. На сосках красовались две розочки из помадки, ягодицы покрывал веселенький рисунок из шоколадной глазури. На самом интимном месте гости рассмотрели крохотный треугольничек из красной фольги, а талию опоясывала веревочка, к которой были прикреплены разные лакомства: карамельки, пастилки, помадки. Чудом удерживаясь на своей крохотной подставке, девушка сделала несколько танцевальных па» и т.д.

Таким образом, мы можем с полным правом заявить о чрезвычайной жизненности достойных уважения традиций стриптиза. Мало того, обычай этот получил свое дальнейшее развитие, поскольку нынешняя техника, кондитерская, инженерная и звуковоспроизводящая, позволили организаторам использовать для шоу не специально обученных музыкально одаренных лилипутов, а ничем кроме самое себя не одаренных самых обыкновенных расейских баб вполне нормальных размеров. Все-таки, какой-никакой, а прогресс…

Литература

Аввакум, протопоп. Послания протопопа Аввакума к боярыне Феодоре Морозовой, княгине Евдокии Урусовой и Марии Даниловой / Сообщ. П.И. Мельников // Русский архив, 1864. – Вып. 7/8. – Стб. 707-717.

Анекдоты прошлого столетия. [Извлечение из книг Шерера] / Сообщ. И.В. Шпалинский / Русский архив, 1877. - Кн. 3. - Вып. 9. - С. 166-179.

Брюс П.Г. Из «Мемуаров…» / Пер. Ю.Н. Беспятых // Беспятых Ю.Н. Петербург Петра I в иностранных описаниях. - Л.: Наука, 1991. - С. 162-191.

Вебер Х.Ф. Записки Вебера / Пер., примеч. П.П. Барсова // Русский архив, 1872. – 1872. - Вып. 6. - Стб. 1057-1168; Вып. 7. - Стб. 1334-1457; Вып. 9. - Стб. 1613-1704.

Дубровин Н. Русская жизнь в начале XIX века // Русская старина, 1899. – Т. 97. – Т. 97. - № 1. – С. 3-38

Жихарев С.П. Записки современника. Воспоминания старого театрала. – Т. 1. – Л.: Искусство, 1989. – 311 с.

Журнал его императорского величества государя Петра Первого / Публ., коммент. С.И. Коткова // Источники по истории русского языка. - М.: Наука, 1976. - С. 167-205. - В ст.: Дневник участника русского посольства в страны Западной Европы в конце XVII в.

Ивашев П.Н. Из записок о Суворове / Сообщ. В.А. Соллогуб // Отечественные записки, 1841. - Т. 14. - № 1. - Отд. 2. - С. 1-9.

Компан Ш. Танцовальный словарь. - М.: В Университетской типографии у В. Окорокова, 1790.

Корб И.Г. Дневник путешествия в Московское государство Игнатия Христофора Гвариента…в 1698 г., веденный секретарем посольства Иоганном Георгом Корбом / Пер. Б. Женева и М. Семевского // Рождение империи. - М.: Фонд Сергея Дубова, 1997. - С. 21-258.

Леонтий (Лукьянов И.) Путешествие в святую землю священника Лукьянова // Русский архив, 1863. - Вып. 1. - Стб. 21-64; Вып. 2. - Стб. 113-159; Вып. 3. - Стб. 223-264; Вып. 4. - Стб. 305-344; Вып. 5/6. - Стб. 385-416.

Либрович С. Петр Великий и женщины. - Л.: Изд-во Международного Фонда Истории Науки, 1991.

Масса И. Краткое известие о начале и происхождении современных войн и смут в Московии случившихся до 1610 года за коротко время правления нескольких государей [ Пер. А.А. Морозова ] // О начале войн и смут в Московии. – М.: Фонд Сергея Дубова. Рита-Принт, 1997. – С. 13-150.

Материалы для Русской истории, хранящиеся в Чехии, с предисловием и примечаниями Л.Н. Майкова // Русский архив, 1883. – Кн. 3. – Вып. 6.

Мейерберг А. Путешествие в Московию барона Августина Мейерберга, члена Императорского придворного совета, и Горация Вильгельма Кальвуччи, кавалера и члена Правительственного совета Нижней Австрии, послов августейшего римского императора Леопольда к царю и великому князю Алексею Михайловичу в 1661 году, описанное самим бароном Мейербергом [Пер. А.Н. Шемякина] // Утверждение династии. - С.: Фонд Сергея Дубова. Рита-Принт, 1997. - С. 43-184.

Нартов А.К. Достопамятные повествования и речи Петра Великого / Предисл. и коммент. Л.Н. Майкова // Записки Императорской Академии наук, 1891. – Т. 67. - Прил. № 6. - С . I- XX, 1-138.

Никитин А. Хожение за три моря Афанасия Никитина. – Л.: Наука, 1986. – 214 с.

Петроний Арбитр. Сатирикон. - М.: Вся Москва, 1990.

Презентальные деньги / Сообщ. архимандрит Леонид // Русская старина, 1874. – Т. 9. – № 1. – С. 191

Скалон С.В. Воспоминания / Коммент Г.Н. Моисеева // Записки русских женщин XVIII – первой половины XIX века. – М.: Современник, 1990. - С. 281-388.

Точное известие о... крепости и городе Санкт-Петербург, о крепостце Кроншлот / Пер. и примеч. Ю.Н. Беспятых // Беспятых Ю.Н. Петербург Петра I в иностранных описаниях. - Л.: Наука, 1991. - С. 47-90.

Ту-Ли-Чэнь. Записки путешествия послов в последние краи света посыланных / Пер. А. Россихина // Ежемесячные сочинения и известия о ученых делах, 1764. – № 6. – С. 3-48.

Храповицкий А.В. Памятные записки А.В. Храповицкого, статс-секретаря императрицы Екатерины Второй. / Примеч. Г.Н. Геннади. – М.: в университетск. типографии, 1862. – 294 с.

Юль Ю. Записки датского посланника в России при Петре Великом // Лавры Полтавы. История России и дома Романовых в мемуарах современников XVII-XX вв. – М.: Фонд Сергея Дубова, 2001.

ПРИМЕЧАНИЯ

В современных свидетельствах читаем: «В своих путешествиях Петр I -й не пренебрегал ничем, чтобы составить себе коллекцию редкостей из всех царств природы» (Анекдоты 1877. - С. 175). В инструкциях китайским послам также отмечено это обыкновение русского государя (Ту-Ли-Чэнь 1764. – С. 34).

Петровские застольные сюрпризы не были оригинальны и уже имели некоторые исторические прецеденты. Можно сказать даже, что касательно подобного рода сюрпризов, наши старинные режиссеры не придумали ничего особенно нового, а скорее использовали наработки своих разудалых предшественников. Еще античные хвастуны подобным же образом стремились удивить своих гостей, что подробно описывается в рассказе о знаменитом пире у Трималхиона (Петроний 1990. – С. 89-90).

Точное известие 1991. - С. 74.

Юль 2001. – 219.

Наследник престола царевич Петр Петрович прожил всего четыре года.

Удовлетворение царя решением проблемы престолонаследия не отменили его известную меркантильность и послужили прекрасным предлогом привлечь дополнительные немалые средства из различных источников (См. например, Презентальные деньги 1874. – С. 191).

Брюс 1991. - С. 180.

Имеется еще одно описание этого события: « Обряд праздновался с особенным великолепием. Самое замечательное на этом празднике составлял пирог, из которого вышла довольно красивая карлица, совершенно нагая и украшенная красными лентами и фонтанжем. Явившись из пирога, она произнесла речь, угощала присутствующих бывшим у нее вином из своего же стакана, сама выпила за здоровье различных особ и за тем убрана была со стола. На столе дамском таким же образом являлся карлик» (Вебер 1872. – Стб. 1340-1341).

Корб 1997. – С. 222.

Точное известие 1991. - С. 60.

Точное известие 1991. - С. 78-79.

Леонтий 1863. – Стб. 190.

Точное известие 1991. - С. 78-79. См. также: Материалы 1883. – С. 231.

Точное известие... - С. 78-79.

Мейерберг 1997. – С. 100.

Возможно их то Петр I, в первую очередь, и удивил своим новоизобретенным пирогом.

Нартов 1891. – С. 84.

Никитин 1986. – С. 45-46.

Либрович 1991. - С. 77.

Масса 1997. – С. 25. Та же обесчещивания через обнажение отмечается и при «вразумлении» поборниц протопопа Аввакума Евдокии Урусовой и Марьи Даниловой (Аввакум 1864. – Стб. 710).

В Амстердаме русские послы с удовольствием посещают публичные дома, « где собираются по всякой вечер изрядные девицы… и музыка непрестанно играет» (Журнал 1976. – С. 179). Среди них встречались и такие заведения, «где ставили нагия девки ествы на стол и пить подносили все нагия а было их пять девок только на голове убрано а на теле ни нитки ноги перевязаны лентами и руки флерами» (Журнал 1976 – С. 183).

Дубровин 1899. – С. 18.

Замечу, кстати, что в последнем случае, учредитель и содержатель потехи вполне осознавал значение танцев для экспозиции стриптизерш, и потому в данном мероприятии участвовали именно танцовщицы, обученные, между прочим, известным танцмейстером Иогелем (Дубровин 1899. – С. 18-19).

«Нынешние Греки имеют еще все то, что только могли сохранить от кандиота древних Греков, как напр. ту же веселость, те же самые банные танцы. Гречанки часто собираются в банях, где не однократно можно видеть образец живой Горациевой картины; ибо тут женщины сии находятся совсем нагия и танцуют точно так, как Грации с Нимфами. Вымывшаяся в бане Гречанка берет из рук своей невольницы флеровую рубашку и легкое платье. Она возвышает свою талию, надев на голыя ноги высокия свои сандалии, на коих видны блистающия жемчужныя раковины и золотое шитье. Она выступает величественно, будучи напрыскана разными духами. Полунагия ея дети, играя бегают и следуют за нею, как крылатые Гении, представляемые нам древними живописцами» и проч. и проч. (Компан 1790. – С. 64-67).

Не углубляясь в проблему лишь отмечу еще и традиционно весьма легкие и открытые одеяния балетных див. Одеяния, приоткрывающие иные эрогенные зоны, нежели обыкновенно экспонировались у красавиц в светском общежитии, и потому выглядящие особенно сексуально. Впрочем, и светские дамы стремились не отставать в достойном деле завоевания мужского внимания. Весьма рискованные углубления декольте вплоть до полного обнажения груди оказались достойным ответом зарвавшимся балетным девицам. Действовало, кстати сказать, это безотказно: « На бале у Графа Кобенцеля Граф П. А. Румянцев-Заду найский, увидя Графиню Наталью Львовну Сологуб с открытою грудью, сказал, что нельзя лучше представить искушения» (Храповицкий 1862. – С. 22).

Ивашев 1841. – С. 3.

Жихарев 1989. – С. 56.

Скалон 1990. – С. 296.

К сожалению не видал оригинала статьи в «Спид-инфо», поэтому могу сослаться лишь на ее перепечатку в Петрозаводской газете «Губернiя» под заголовком «Я работаю… начинкой торта» («Губернiя». – 1998. - № 2 (83). - 8-14 января. – Л. 17). В публикации упоминаются некие механизмы, и ряд других любопытных технических деталей, относительно существования которых в петровские времена можно лишь гадать.

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел история