Макарова Л. Иррациональные аспекты фашистской разновидности германского национализма

Источник: Сборник "НАЦИОНАЛИЗМ, КОНСЕРВАТИЗМ И ЛИБЕРАЛИЗМ В НОВОЙ И НОВЕЙШЕЙ ИСТОРИИ ЗАПАДА" Издание Калининградского университета 1996г.

При огромном объеме отечественных публикаций о завоевательной политике германских фашистов практически остался в стороне вопрос о ее иррациональных обоснованиях, ориентированных исключительно на эмоциональное восприятие1. Точно так же при изучении в целом идеологии нацизма исследователи не останавливаются на анализе ее интегративных качеств и характерной для тоталитарных идеологий специфике соотношения рациональных и иррациональных компонентов. В предлагаемой статье делается попытка хотя бы в небольшой степени восполнить этот пробел.

Нацистская партия сравнительно быстро после своего возникновения стала стремиться к тому, чтобы стать массовой, выдвинув мобилизационную идею, способную привлечь значительную часть населения Германии. В силу особенностей исторического развития страны такую роль могла выполнить национальная идея, спекулирующая на патриотических чувствах населения. Ориентация на эту идею содержалась уже в самом названии нацистской партии. Однако при всей ее актуальности откровенное провозглашение захватнической политики как единственного способа преодолеть возникшие трудности и восстановить прежнее могущество могло натолкнуться, в силу крайней антигуманности, на активное неприятие как внутри, так и за пределами Германии.

С другой стороны, массовые партии с их популистской тенденцией предлагают ориентацию прежде всего на мелкобуржуазное сознание, для которого характерны эмоциональное восприятие, определенная диффузность с нечетким разделением рационального и иррационального, почти полное отсутствие критического чувства. Кроме того, среди архетипов такого сознания, как установила группа исследователей под руководством Т.Адорно, национализму принадлежит одно из ведущих мест2. Поэтому выдвинутые нацистами идеи отличались такой степенью недосказанности, которая позволяла при незначительном усилии вывести их на трансцендентальный уровень. Постепенно иррационализм стал определяющим качеством в структуре нацистской идеологии.

Достигалось это разными способами - как лингвистическими (манипуля­циями с семантикой3, так и экстралингвистическими - формированием иррационального пространственно-временного континуума, своеобразного "параллельного пространства", в категориях которого реципиенту подавалась главная цель нацизма: создание "тысячелетней империи". Здесь налицо было обращение к хилиастической идее "тысячелетнего царства", лингвистической калькой с которого и являлась нацистская модель4. Правда, в речах и публикациях пропагандистов подчеркивалось существование реального исторического прототипа - империи 800-1806 гг.

Однако реалистическое начало в тысячелетней перспективе оказывалось существенно поколебленным, и конкретная политическая история незаметно выходила на уровень эсхатологической драмы, столкновения добра и зла, поскольку на пути к процветанию "тысячелетней империи" оказывались не просто конкретные страны (хотя впоследствии, при подготовке к войне, противник и конкретизировался), а извечный враг - жидо-масоны, еврейский большевизм. Ставка в этом случае делалась на ассоциативность мелкобуржуазного мышления, в котором все жизненные неудачи удобно экстраполировались на извечного врага - евреев, носителей "тайного знания", готовящих заговор, в том числе и против Германии5.

Подобные аргументы не являлись нацистским изобретением. После окончания первой мировой войны национальная идея в политическом сознании населения приобрела ущербный характер, требующий самореабилитации, объяснения случившемуся при помощи аргументов, не унижающих патриотическое чувство. Вероятно, поэтому в научной литературе принято считать, что годы после первой мировой войны были временем трансформации прежнего национализма в новый, еще более тесно связанный с милитаризмом. Одним из основоположников этого нового течения был писатель Э.Юнгер, в публицистике которого новый смысл понятия "нации", ориентированного на культ войны и милитаризацию государства, единственно допустимой элитой в котором мог быть лишь солдат, прошедший войну, проявился особенно ярко6. Одновременно нежелание поиска конкретных виновников национальной катастрофы со стороны правящих групп привело к тенденции переноса вины на неопределенные враждебные силы в самой Германии. Так возникли легенды о "кинжальном ударе в спину", о "ноябрьских преступниках". Эти лингвистические клише уже тогда были полисемантичными, объединяли крайний антидемократизм, выразившийся в неприятии республики, с антисемитизмом и жаждой военного реванша.

В нацистской идеологии эти первоначально аморфные суждения сформировались в дихотомию "мы - они" при помощи "мифа крови" - псевдонаучной спекуляции на достижениях биологических наук, которую некритическое обыденное сознание вполне могло принять. Суть мифа состоит в рассуждениях о наличии в крови "истинного" ("чистокровного") немца мистической субстанции, гарантирующей ее носителю единственно верное (нацистское) мировоззрение.

Рамки дихотомии, кажущиеся в силу такого критерия достаточно жесткими, на практике оказались довольно эластичными и постепенно расширялись, включая вначале "германцев" - народы, принадлежащие к германской группе языков, в первую очередь скандинавов, а затем распространились за пределы Западной Европы, уже на "арийское" население, поскольку миф крови имел изначально специфически нацистскую расовую заданность7. Конкретные примеры этой специфичности - союз с Японией, необъяснимый с точки зрения традиционного определения расы, и набор представителей восточноевропейских народов в элитные также с расовой точки зрения войска СС. Таким образом были преодолены рамки национализма, первоначально совпадавшие с государственными границами Германии и территорией ее бывших колоний. Идеология же в целом приобрела ситуативность - характерную для тоталитарных концепций способность варьироваться в зависимости от менталитета конкретной аудитории и меняющейся политической конъюнктуры. Четкой дихотомии "мы - они" не получалось, ее грани сознательно размывались.

Все эти манипуляции получили соответствующее терминологическое оформление. Термин "Nation" постепенно заменялся иными - "Volk" и его производными, или "Deutschtum". Они могли употребляться параллельно (как в книге М.Кале "Немецкая родина в Бразилии" (Берлин, 1937))8, формально обозначали немецкий народ и были по видимости нейтральными. Однако первый из них, максимально соответствуя мистике "мифа крови", обозначал особую роль носителей арийской крови, далеко выходящую за пределы чисто событийного ряда9.

На этом достаточно воинственном общем фоне уместно особо отметить агрессивный национализм маргиналов - жителей пограничных и колониальных территорий. Их идейным вдохновителем стал Г.Гримм, второстепенный писатель, в молодости проведший несколько лет в британской Южной Африке и впоследствии в многостраничном романе "Народ без пространства" (1926) описавший бедствия германского колониста. Несмотря на низкий литературный уровень, роман стал бестселлером, а термин "пространство" - абстрактной категорией, обозначавшей и завоевательные планы, и национальную ущемленность. Впоследствии, с появлением одного из основополагающих нацистских сочинений - книги А.Розенберга "Миф XX столетия" (1930) - этот термин стал еще и обозначением фона, на котором развертывалась эсхатологическая драма столкновения рас.

Внедрение в подсознание населения скорее пространственно-временного ощущения, чем сознательного восприятия, "немецкости" (в русле идеи "тысячелетней империи") предполагало самое широкое обращение к прежней германской, по преимуществу средневековой истории, апелляцию к героизму германцев времен Цезаря и Тацита. С формальной стороны это было стремлением подчеркнуть легитимность режима при помощи опоры на традицию. Разумеется, в условиях значительной временной отдаленности копируемых образцов их смысловое содержание, при сохранении внешнего подобия, было утрачено. Реалии средневековья, в первую очередь костюм, широко использовались теперь для многочисленных праздничных шествий, создавая необходимое знаковое наполнение для общей карнавализации жизни (непременного атрибута тоталитаризма с его пространственно-временной размытостью), предусматривавшей интегрирование в общее участие и зрителей: даже те, кто лишь наблюдал очередной костюмированный парад из окон (уклонение было нежелательным), обязаны были надеть соответствующую демонстрируемой эпохе одежду или хотя бы головной убор. В условиях фашистской Германии этот средневековый реквизит, помогая по-новому, в "германском духе", заполнить привычное пространство, оказывался лишь материальной иллюстрацией понятия "volkisch".

Особое значение проблема сохранения "народного" чувства приобретала для "немцев за границей", ставших объектом пристального внимания нацистов. В уже упоминавшейся книге М.Кале подробно, в духе официальной пропагандистской установки режима на крестьянство как "новую аристократию крови и почвы", "жизненный источник нордической расы"10, (в отличие от города, средоточия лишенных корней, а потому и голоса крови рабочих и интеллектуалов) описывается "германский" образ жизни сельских колонистов в Бразилии.

В нацистском подчинении пространства существенная роль отводилась архитектуре - предпочтение отдавалось так называемым "немецким" постройкам, с характерными островерхими крышами (фотографии которых приводит в своей книге М.Кале), помпезным сооружениям типа имперской канцелярии, призванным демонстрировать величие Германии, наконец, мавзолеям нацистских "героев", превращающим населенные пункты в гигантские некрополи11.

И все же универсальным средством пространственного доминирования оставалось использование "немецких" географических названий (типа "Нового Берлина" в Бразилии), особенно значимое для колонизуемых или оккупированных территорий, где они составляли резкий контраст с локальной терминологией и являлись убедительным свидетельством германского присутствия. В самой Германии географическая перекодировка простран­ства подчинялась расовым целям - ликвидировались "неарийские" названия.

Сравнительно с подчинением пространства, менее успешными оказались попытки создать особую, нацистскую систему исчисления времени. Введение параллельного календаря, соответствующего мифологической "тысяче­летней империи", с использованием старонемецких названий месяцев, к тому же выполненного готическим шрифтом, не пользовалось успехом у населения.

Тем не менее весь жизненный цикл человека оказался, вне зависимости от того, в каких единицах производилось измерение его продолжительности, вовлеченным в националистически-расистский круговорот. При рождении ребенку давалось арийское имя, желательно из тех, которые приняты были в данной семье у прежних поколений. Совершенно не поощрялись иностранные имена. Таким образом, уже первичная социализация человека происходила в национальную общность. При заключении брака или поступлении на работу нужно было подтвердить арийское происхождение (особенно строго с этим вопросом обстояло дело у СС - расовой элиты фашизма)12. Наконец, смерть также предполагалась различной. Националистические установки тяготели к желательности героической гибели за родину, в таком случае гарантировалось бессмертие, материализованное в мавзолее. Антиподом была насильственная смерть для противников (в том числе расовых) режима, с захоронением без обряда и надгробного памятника. Узники концлагерей предварительно лишались имени, которое заменялось номером. Личность, таким образом, еще до смерти оказывалась вычеркнутой из памяти и истории народа. Это обстоятельство, помимо индивидуальных жизненных трагедий, имело и эсхатологический смысл, поскольку речь шла о бессмертии, понимаемом не только как сохранение памяти у потомков, но и с религиозной точки зрения как странствие оставшейся без прибежища (имени) души13.

При решении всех этих проблем режим вынужден был урегулировать в приемлемом для себя ключе религиозный вопрос, поскольку церкви принадлежало приоритетное право на обслуживание жизненного цикла человека. Проблема создания национальной церкви глубокой заинтересованности не вызывала, поскольку альтернативная идеология, пусть и религиозная, а не политическая, была нежелательна. Главной целью было обеспечить мистическое наполнение собственных идей и за счет этого обстоятельства создать возможность для постепенного замещения церкви альтернативной обрядовостью. Корректировка религиозной догматики в нужном националистически-расовом ключе состояла из нескольких сторон. При поддержке протестантской группировки "Немецких христиан" проводилась вызывавшая обширную полемику в религиозной прессе корректировка священных текстов: в соответствии с понимаем "позитивного христианства", провозглашенного еще в программе НСДАП, из Священного писания полностью исключался Ветхий Завет как неарийское сочинение и все послания апостола Павла, считавшегося у нацистов глашатаем иудаизма, в противоположность Христу, чье арийское происхождение аргументированно обосновывалось14.

Вторая тенденция, под руководством А.Розенберга, предполагала заменить существовавшие в Германии религиозные течения эрзац-религией, поклонением языческим богам древних германцев. С этой целью провозглашались праздники летнего и зимнего солнцестояния с факельными шествиями и пышными процессиями.

На практике обе эти тенденции при всей их кажущейся разнородности являлись попыткой сакрализации режима, придания мистической глубины программам завоевания мирового господства.

Национализм в фашистской интерпретации может оцениваться как вариант запрограммированной эмоции, поскольку приобщение к чему-то гораздо более абстрактному, чем географически понимаемая территория, язык или поведенческие стереотипы населения могло быть в этом случае лишь спекулятивным. Это обусловило преобладание иррационального элемента в структуре идеологии, широкого обращения к мифу. Категории пространства и времени как непременные составляющие этого мифа приобрели черты архетипов, уже не ориентированных на современность. В перспективе это привело к неадекватному восприятию действительности и, как следствие, крушению искусственно сконструированной системы ценностей.

Примечания

1 См. об этом частично: Филатов М.Н. Нацистские мифы вчера и сегодня: Критика литературно-политических спекуляций нацизма и неонацизма. - Алма-Ата, 1979; Самойлов Э.В. Общая теория фашизма: Фюреры. Кн.1. - Обнинск, 1992.

2 См.: Adorno T.W. et al. The authoritarian personality. - N.Y., 1969.

3 Подробнее см.: Макарова Л.М. Язык и идеология в фашистской Германии (историографический аспект проблемы) // Социально-политические проблемы в истории зарубежных стран. - Сывтывкар, 1994.

4 См. об этом: Cohn N. Les fanatiques de l'Apocalypse. - P., 1969; Barkin M. Disaster and the millenium. New Haven-London,1974.

5 Нацистская интерпретация этого вопроса подробно изложена в: Rosenberg A. Der Mythos des 20. Jahrhunderts. - Munchen,1933. Erstes Buch.

6 Эта сторона работ Э.Юнгера подробно исследована в: Hietala M. Der neue Nationalismus: In der Publizistik Ernst Jungers und des Kreises um ihn 1920-1933. - Helsinki, 1975.

7 Rosenberg A. Op.cit. Erster Buch. Содержание мифа крови анализируется в указанной работе М.Н.Филатова. Гл.2.

8 Kahle M. Deutsche Heimat in Brasilien. - Berlin, 1937.

9 На событийном уровне эта проблема рассматривается в статье: Olszewski H. "Volk" w ideologii nazizmu // Pojecia "Volk" i "Nation" w historii Niemiec. - Poznan, 1980.

10 Теоретиком данного вопроса в фашистской Германии был министр сельского хозяйства В.Дарре. Darre W. Blut und Boden. - Berlin, 1936; idem. Neuadel aus Blut und Boden. - Munchen-Berlin, 1939.

11 См.: Architektur im Dritten Reich. 1933-1945. Hrsg. A.Teut. - Berlin,1967.

12 Образцы заполняемых по этому случаю анкет приводит Й.Вульф в своем пятитомном сборнике документов по истории культуры в нацистской Германии. См., напр.: Wulf J. Die Bildenden Kunste im Dritten Reich. - Gutersloh,1966. - S.64.

13 Подробнее см.: Макарова Л.М. Смерть в мировоззрении национал-социализма // Смерть как феномен культуры. - Сывтывкар, 1994.

14 См., напр.: Busch M. Volkische Weltanschauung und biblisches Christentum // Kirche und Staat. - 1932. - N 2. - S.23-26.