Как строился и заселялся Петербург?

В этом сборнике помещены статьи, напечатанные в журнале «Нива» № 19 от 10 мая 1903 г ., в дни, когда отмечалось 200-летие С.-Петербурга. Автор(ы) статей в журнале не указан(ы).

Столичная жизнь в прежние года

Памятники Петру I-му в Петербурге

Современный Петербург

Как строился и заселялся Петербург?

Иллюстрации 1

1. Генеральный чертеж С.-Петербурга, сочиненный Леблоном 8-го января 1717 г. и посланный 17-го января того же года Петру I в Голландию

2. Кровать Петра Великого, хранящаяся в Екатерингофском дворце

3. Установка Александровской колонны перед Зимним дворцом. Вкатывание колонны, 22-го июля 1832 г.

4. Установка Александровской колонны перед Зимним дворцом. Подъем колонны, 30-го августа 1832 г.

5. Деревянный Зимний дворец у Полицейского моста

6. Старый Зимний дворец, отстроенный после кончины императрицы Екатерины I.

Иллюстрации 2

7. Первоначальный вид Исаакиевского собора при Петре Великом

8. Собор св. Исаакия Далматского до 1819 года

9. Граф Остерман на эшафоте

10. Народные праздники в старом Петербурге. Масляница на Неве

11. Народные праздники в старом Петербурге. Качели

12. Токарный станок Петра Великого, хранящийся в Императорском Эрмитаже

Как строился и заселялся Петербург?

I

Петербург вырос не совсем обыкновенным порядком.

Обыкновенно бывает так, что города возникают как-то сами собою: понравится известное место сразу многим людям, собираются они воедино по доброй воле и собственному желанию, строят дома, принимаются за ремесла и занятия и начинают жить да поживать.

С Петербургом случилось иначе: его создала, населила и построила мощная рука Петра Великого; почти одна его личная воля, наперекор воле тысяч людей, собрала воедино эти непокорные тысячи и заставила их строить себе дома, проводить улицы и жить новою, непривычною жизнью. Как увидим ниже, постройка Петербурга и жизнь в нем обратились при Петре (даже после него) в своеобразную государственную повинность. Лишь при Екатерине II и Александре I частное домостроительство в Петербурге стало брать верх над строительством правительственным. В первые же годы по основании столицы по частной инициативе предпринималось лишь весьма ограниченное количество построек: строились только ради царя. В те времена и слыхом не слыхать было о том, чтобы строить дома для извлечения из них денежных выгод (например, для отдачи их под квартиры). Можно сказать, что за весьма и весьма немногими исключениями, первые петербургские домовладельцы смотрели на свое недвижимое имущество с таким же чувством, с каким колодники смотрят на свои тачки и цепи.

Петр Великий чрезвычайно торопился с постройкой нового города, но ему сильно мешала постоянная возня со шведами. Поэтому и первые работы по построению Петербурга были почти исключительно работы крепостного характера, т. е. рвы, валы, укрепления, крепостные стены, батареи...

Эти первые работы производились людьми подневольными — солдатами, а главным образом пленными шведами; много работало и окрестных жителей. Петр был настолько озабочен добыванием рабочих рук, что решил воспользоваться осужденными преступниками. Спустя полгода после начала работ по постройке Петропавловской крепости, он послал князю Ф. Ю. Ромодановскому в Москву следующее оригинальное письмо «о ворах»:

«Аз доношу вашему величеству, что добрых людей довольство имеем. Ныне же зело нужда есть, дабы несколько тысяч воров (а именно, если возможно, 2.000 человек) приготовить к будущему лету. По всем приказам, ратушам и городам собрать по первому пути тех, которые посланы в Сибирь».

Петербург, между тем, разростался: кроме деревянной крепости и деревянного Петропавловского собора на нынешней Петербургской (а тогда «Городской») стороне уже находились — «домик Петра», палаты сановников, а также биржа, лавки и гостинный двор.

На островах Аптекарском и Васильевском высились батареи; на левом берегу Невы строилось деревянное адмиралтейство с верфью и палисадами и был заложен деревянный соборный храм во имя св. Исаакия.

Работы было вдоволь, и вскоре оказалось, что и «воров» не хватает. И тогда появился указ 31-го декабря 1709 года о высылке 400.000 рабочих со всей России, исключая киевской и азовской губерний.

Этот указ последовал вскоре после полтавской битвы, когда шведы были разгромлены, и царь мог заняться своим «парадизом» (таким нежным именем он окрестил свое детище — Петербург!) на свободе. «Ныне — уже совершенный камень в основание Санкт-Питер-бурха положен» — писал он ген.-адм. Апраксину.

Рабочие, отправляемые в Петербург из России, должны были забирать с собою необходимые инструменты и столько хлеба, сколько могло потребоваться в пути. По прибытии же в Петербург они начинали получать казенный паек вместе с денежным жалованьем. Жалованье выдавалось им довольно скромное: по полтине в месяц.

Рабочие делились на две смены: одна смена работала с 1-го мая по 1-е июля, другая с 1-го июля по 1-е октября. Петербургский климат встретил новоприбывших крестьян дурно, и появились заболевания; хворали преимущественно дизентерией. Страдали не мало и от наводнений, по поводу которых князь Репнин писал царю еще в августе 1703 года из С.?Петербурга: «А жители здешние сказывают, что в нынешнем времени всегда то место заливает». И если наводнения составляют до сих пор неистребимое зло нашей столицы, несмотря на то, что почва ее теперь уже значительно повысилась, то в те времена осенние разливы Невы были чрезвычайно жестоки, и «то место заливало» так основательно, что на первых порах приходилось иногда оставлять работы, а в «домике Петра» вода стояла выше колен.

Много и усердно трудилась Россия в лице своего серого народа над созданием Петербурга. Пролагались просеки в лесах, прокапывались для осушения почвы каналы, забивались сваи на набережной Невы. Каналов в С.-Петербурге в те времена было гораздо больше, чем теперь. Нынешние улицы — Захарьевская, Таврическая, Сергиевская и Фурштадтская были прежде каналами, — оттого они и широкие такие, что дома строились по обеим сторонам водного протока. Каналами были и проспекты Васильевского острова — Большой, Средний и Малый. Для замощения улиц существовал любопытный налог на камни: извозчики, а также барки обязаны были при въезде в город складывать по нескольку камней. Этот налог был отменен лишь при Екатерине II.

В 1710 году велено было собрать в московской губернии 3.000 мастеровых с топорами, причем десятая часть их должна была еще сверх того быть снабжена плотничьими инструментами и лошадьми: царю-строителю нехватало специалистов-плотников. Но еще больше того чувствовалась нужда в каменщиках. Столица должна была быть каменною, а каменщиков не хватало. Каменщиков вообще тогда было мало в деревянной, бедной каменным строением России. И вот, последовал тогда (в 1714 году) знаменитый грозный указ о воспрещении в государстве «всякого каменного строения, какого бы имени ни было, под разорением всего имения и ссылкой». Повелено было прекратить стройку каменных зданий во всей стране. Недостроенные здания, например церкви, так и остались недостроенными ради новой столицы!

Этот указ был издан на неопределенный срок, и только в 1721 году было разрешено достроить одни лишь церковные здания, да и то каждый раз по особым освидетельствованиям губернаторов и воевод.

«Рабочая повинность» была обращена на народ при соблюдении следующих оснований: каждого рабочего брали с 35 дворов (позднее с 11 дворов), причем с остальных 34 (или 10) дворов взыскивалось по 2 алтына. С 1712 по 1716 год было выслано на работы в С.-Петербург ни много, ни мало, до 150.000 человек, и собрано алтынами более миллиона рублей!

Рабочие нередко бегали с работ, и поэтому партии рабочих обязывались круговою порукой за этих «утеклецов». Бегство из Петербурга, впрочем, было явлением, свойственным вовсе не одним лишь рабочим крестьянам. Как увидим ниже, утекали из новой столицы и «люди нарочитые», служилые дворяне, помещики, ремесленники.

Петр Великий не делал никакого различия между черным народом и дворянами в смысле прикрепощения их к Петербургу. Для него все были равны в этом отношении, и еще в 1713 году он повелел, чтобы все причисленные к царскому двору, а также и другие чины, за которыми числилось не менее 30 душ крестьян, строились и жили в Петербурге безотлучно. Наряду с придворными он переселял сюда целыми слободами ремесленников, торговцев, солдат. Об этом великом переселении напоминают названия многих петербургских улиц — особенно на Петербургской стороне — Зелейная (ныне Зеленина), Ружейная, Монетная, Пушкарская, Дворянская, Белозерская. В этих улицах жили зеленьщики (пороховые мастера), пушкари, лица привелегированного звания и солдаты Белозерского полка. Моховая улица прежде называлась Хамовою или Хамовною, и на ней обретались «хамовные мастера», т. е. ткачи узорчатых полотенцев и скатертей. В вологодской и архангельской губерниях было набрано несколько сот семейств, занимавшихся плотничеством и судостроением. Эти дорогие и нужные царю люди были поселены на Охте, причем, когда они прибыли в столицу, им было выдано в ссуду по 2 р. деньгами и по 3 четверти муки на семью. Дома для них были здесь уже заранее построены, и была распахана даже земля для посева хлеба: так возникла Охтенская слобода.

В 1712 году велено было «недорослей всех городских жителей и фамилий, и знатных и низких чинов, которые для наук в школах и в службу ни к каким делам не определены, выслать в Петербург на житье безсрочно».

В 1714 году было приказано выслать на водворение в Петербург 300 человек купцов из Москвы «с женами и детьми безсрочно». Но вскоре Петр убедился, что от этих вынужденных петербуржцев пользы мало и, поэтому, начиная с 1719 года, начались некоторые послабления: тех купцов, которые еще не были препровождены в Петербург, было повелено оставить на месте. Тем из приехавших, которые не успели обзавестись на новом месте домами и делом, разрешено было вернуться на прежнее место жительства. Наконец, последовало разрешение богатым помещикам выезжать из Петербурга временно в свои имения, но не более, как на 5 месяцев.

Одним словом, жизнь в Петербурге была тогда настоящею государственной службой со всеми ее аттрибутами, вплоть до отпусков. Известная тенденция Петра — всех и каждого пристроить на служение государству,— сказалась здесь с удивительной яркостью! Первый труженик своего народа и первый слуга своего отечества, Петр невольно требовал того же и от других и в особенности строго проводил эти требования в деле создания нового государственного и национального центра.

По смерти Петра Петербург сразу распустился: туго натянутая струна вдруг ослабела, и началось нечто вроде повального бегства из Петербурга. Многие помещики бросали свои дома неотделанными и уезжали в деревню. Ремесленники и купцы следовали их примеру. В особенности Петербург оскудел населением во время недолгого царствования Петра II, когда даже двор переехал в Москву. Но этот кризис продолжался только до воцарения Анны Иоанновны и был явлением скорее болезненным, чем нормальным. При Анне Иоанновне повторились строгие репрессии для заселения столицы: зажиточных людей обязывали строиться в Петербурге под страхом отобрания в казну всего их недвижимого имения. Опять появились указы о высылке недорослей, о возвращении разбежавшихся ремесленников и пр. То же самое повторялось и в следующее царствование, т. е. при императрице Елисавете Петровне: все еще приходилось загонять людей в Петербург силою!

В наше время существует в «Уставе о наказаниях, налагаемых мировыми судьями» статья 63, карающая «самовольное возвращение в места, из коих виновные высланы» и применяемая, главным образом, к тем лицам, которых удаляют из столицы и ссылают в места не столь отдаленные.

Во времена Елисаветы Петровны существовало законоположение совершенно обратного характера: каралось не возвращение в столицу, а отлучка из столицы, и употреблялась ссылка на поселение в С.-Петербург!

Это не шутка, а, действительно, так: указ 14-го ноября 1744 года буквально гласит следующее: «непомнящих родства, а также называющих себя поляками и незаконнорожденных, являющихся в казачьи городки, ссылать в Петербург на поселение». Этот указ и другие подобные ему распоряжения не оставляют никаких сомнений относительно существования этой, более чем оригинальной, ссылки.

Настоящее, добровольное заселение нашей столицы началось только при Екатерине II. Эта государыня применила мудрую меру привлечения пришлых людей в столицу разными льготами (особенно для торговцев и промышленников). В сущности, она следовала по стопам Петра Великого, который охотно давал всевозможные земельные и иные льготы своим переселенцам. Но при Петре Петербург был еще слишком мало популярен для русского народа, он только-только возникал; жить в нем было трудно. А при Екатерине это был уже большой, комфортабельно устроенный и привлекательный город; к нему уже успели в России приглядеться; и поэтому мероприятия Екатерины II оказались подготовленными, поставленными на хорошую почву и сразу возымели успех. В ее царствование население Петербурга увеличилось до необычайных по тому времени размеров, поднявшись с 60 до 200 тысяч!

С тех пор начался уже нормальный, естественный рост нашей столицы, и в наше время не только не ссылают на жительство в Петербург, но, наоборот, высылают из него целыми партиями всевозможных золоторотцев — «Спиридонов-Поворотов». Прежде им была бы в Петербурге лафа, ну, а нынче уже не те времена!

II

Всякий большой город переживает в своей строительной жизни два периода: в первом он преимущественно распространяется вширь, как бы разливаясь широко и жидко по площади отведенного ему судьбою земельного надела. Во втором периоде он начинает уже расти вверх и уплотняться: дома сжимаются, пустыри между ними исчезают, этаж за этажом поднимаются над коридорами улиц. При дальнейшем его росте, когда он захватывает собою окраины, повторяется то же самое.

Наша столица пережила оба эти периода в течение своей двухвековой строительной жизни. Начавшись в высшей степени энергично при Петре Великом, строительный рост С.-Петербурга в течение целого века двигался в ширину. Затем начался (приблизительно при Александре I) рост в вышину. При этом разростание Петербурга происходило неравномерно. После строительной горячки петровского времени вдруг наступил резкий упадок: строительство прекратилось, строители разбежались из Петербурга, и по улицам стояли фасады недостроенных брошенных домов. Потом Петербург стал опять помаленьку увеличиваться, а при Елисавете Петровне наступила новая вспышка строительной деятельности. И такие волны подъема и затишья петербургского роста можно наблюдать на протяжении всего его двухвекового существования. В настоящее время наша столица уже в течение нескольких лет переживает новый период резкого подъема своей строительной жизни, что объясняется чрезвычайным ростом его населения за последние годы.

Особенность первого периода разрастания Петербурга составляет еще то обстоятельство, что Петербург тогда разрастался главным образом по инициативе правительства: частных строительных предприятий в то время было несравненно менее, чем казенных. И только в царствование Екатерины II началось преобладание частного домостроительства, и этот поворот в жизни города почти совпал со вторым периодом его разрастания, т. е. с уплотнением и с ростом вверх.

Наши читатели уже знакомы с видом и размерами Петербурга при Петре Великом. Царь, основавшись на Петербургской стороне, не оставлял своим вниманием и других частей столицы и особенно заботился об Адмиралтейской части, предвидя, что в будущем здесь сосредоточится вся жизнь города.

Начала застраиваться при нем и Выборгская сторона. А что касается Васильевского острова, то царь, подарив добрые 2 / 3 его Меньшикову, имел одно время намерение превратить весь остров в Венецию, изрезав его правильными каналами. Поводом к этому послужило одно из наводнений, так сильно свирепствовавших тогда в Петербурге. Петр намеревался вынутою из каналов землею поднять поверхность острова и укрепить его берега. Уже сделаны были просеки, означавшие направление главных каналов (ныне Большой, Средний и Малый проспекты), но потом оказалось, что пространства, назначенные Петром под каналы, были застроены и стеснены домами частных лиц. Приходилось ломать дома и строить вместо них новые. Кроме того, для осушки острова от болот оказались уже проложенными другие каналы, совсем не соответствовавшие плану. Петр не решился начинать крупные хлопоты с засыпкой этих каналов и со сломкой домов, и его предприятие не осуществилось.

По другим версиям, этот план составлял однако одно целое с известным планом Петербурга, придуманным архитектором Леблоном. Леблон, парижанин по происхождению, был одним из деятельных помощников Петра, и его имя должно быть поставлено рядом с именами других известнейших петербургских зодчих, трудами которых Петербург вырос и украсился: гр. Растрелли, Гваренчи, Фельтена, Воронихина, Монферрана и пр. Леблон завел в Петербурге мастерские литейного, лепного, шпалерного, слесарного и художественно-слесарного дела и, вообще, был правою рукою Петра в деле построения столицы.

По вышеупомянутому плану, Леблон предполагал устроить из Петербурга нечто в роде Амстердама и Венеции, вместе взятых. Центральные части города с Васильевским островом должны были быть разрезаны на четырехугольники продольными и поперечными каналами. Средину четырехугольников должны были занимать площади, обставленные красивыми зданиями с садами и фонтанами в центре. Весь город долженствовал иметь форму правильного овала, причем по линии всего овала шли бастионы и внешние укрепления. Этот план был, к слову сказать, забытым чрезвычайно скоро, хотя и начат был исполнением, и в настоящее время едва ли кто-либо из обитателей Сергиевской и Фурштадтской улиц знает, что по этим улицам проходили вырытые Леблоном каналы (они были окончательно засыпаны еще до Елисаветы Петровны). По подсчету современников, при Петре было выстроено в Петербурге 109 каменных и 354 деревянных домов.

Недолгое царствование императрицы Екатерины I ознаменовалось почти полным прекращением строительной жизни Петербурга. Продолжалась застройка Адмиралтейской части, но весьма лениво, и строились преимущественно разные мазанки и домишки. Продолжалось также и замощение улиц. К Зимнему дворцу были сделаны пристройки, выдвинувшие дворец к Неве. Этот Зимний дворец нисколько не походил своим видом на нынешний Зимний дворец, построенный, как увидим ниже, лишь при Петре III. В царствование Екатерины I впервые появились на Невском проспекте («Большая першпектива») скамьи при фонарях «для отдыха желающих присесть».

При Анне Иоанновне деятельно осушались Минихом болота по Лиговке, и началась некоторая созидательная деятельность в тех местах. Сама императрица перешла на жительство из Зимнего дворца в дом гр. Апраксина, находившийся близ адмиралтейства и подаренный Апраксиным Петру II, а Зимний дворец был отдан придворным музыкантам. Дом Апраксина был тесен для государыни, и поэтому состоялось распоряжение о пристройке к нему «четырех покоев для мыльни, трех покоев для конфектных уборов» и пр.

«Морской рынок» был тогда переведен от Полицейского моста на место нынешнего гостиного двора. Были проложены «2-я перспективная» (Гороховая улица), Мучной переулок, и образовалась Сенная площадь. Деревянная башня адмиралтейства была заменена каменною, и было употреблено на позолоту шпица 5,081 червонец, весом в 43 1 / 2 пуда.

В 1739 году состоялось утверждение доклада особой «комиссии по устроению С.?Петербурга», о наименовании петербургских улиц, и вот, тогда-то за Невским проспектом впервые было утверждено придуманное комиссией название «Невская перспектива».

При императрице Елисавете Петровне опять началось усиленное застроение Петербурга. В 1745 году были розданы желающим места на Невском проспекте с приказанием немедленной застройки их и в результате этого «Невская перспектива» украсилась новыми «преизрядными» домами. В крепости возник Монетный двор, и был исправлен шпиц Петропавловского собора, пострадавший от удара молнии. Часы с курантами, купленные Петром в Голландии за 45.000 р., ткже пострадавшие от молнии, были заменены новыми такими же часами.

Елисавета Петровна, вообще, любила строиться, и в течение своего царствования создала два дворца — Аничкин и так называвшийся деревянный «Зимний дом», а кроме того, положила начало постройке нынешнего каменного Зимнего дворца. История их возникновения такова:

Аничкин дворец был начат постройкой еще до воцарения Елисаветы Петровны. Будучи еще цесаревною, она пожелала устроить для себя нечто в роде дворца-дачи, чтобы совместить прелесть дачной жизни с удобствами чисто-городскими. Так как у Аничкова моста в те времена город уже кончался, и за Фонтанкою шли дачные сады и поселки, и так как здесь продавалось обширное земельное место купца Лукьянова, то внимание цесаревны обратилось, именно, сюда. Земля у Лукьянова была куплена в казну, и вскоре была начата постройка дворца, производившаяся архитектором Земцовым.

По своем воцарении, императрица, однако, не удовлетворилась Аничкиным дворцом и озаботилась постройкой вышеупомянутого временного Зимнего дома и каменного Зимнего дворца и подарила Аничкин дворец гр. А. Г. Разумовскому. Этот последний владел дворцом до 1767 года, а затем продал его в казну.

При императрице Елисавете Петровне развил в полном блеске свою замечательную деятельность знаменитый Растрелли. Его трудами создались здания Смольного собора, каменного гостиного двора, Зимнего дворца и множество других частных и общественных зданий, до сих пор останавливающих внимание стройностью и красотою своих форм и линий. Лучшим и грандиознейшим созданием Растрелли является безусловно Зимний дворец.

Постройка этого великолепного здания тянулась много лет, и императрице Елисавете Петровне уже не суждено было увидеть дворец в его готовом виде. Работы были закончены, да и то вчерне, лишь в 1762 году, при Петре III. Создание дворца потребовало огромного числа рабочих и больших денег. Постройка оттого и тянулась так долго, что часто происходила задержка в отпуске Растрелли нужных сумм. Все сплавы по Ладожскому каналу и Неве были отданы в распоряжение «канцелярии строений», которая заведывала возведением дворца. Состоялись специальные сенатские указы о присылке в Петербург каменщиков, плотников, столяров, кузнецов и пр. и о доставлении из гарнизонных школ ста человек солдатских детей (в возрасте от 12 до 15 лет) для отдачи их в науку мастерам позолотного, резного и лепного дела. Огромное пространство, занимаемое ныне Дворцовою площадью и Александровским садом, было покрыто шалашами рабочих, которых трудилось здесь более 4 тысяч человек.

Когда постройка была окончена, и император Петр III перешел в Зимний дворец на новоселье, вся площадь пред дворцом была завалена необъятным количеством мусора и всякого хлама. Для ее очистки было придумано оригинальное средство: жителям города разрешили «растащить» весь хлам «бесплатно». И толпы народа немедленно устремились на площадь. Поднялась невообразимая суматоха. Тащили доски, выворачивали бревна, копались в кучах щепок и мусора. Щепками и щебнем нагружали целые воза. Таким образом громадная площадь была очищена в несколько часов так гладко и аккуратно, словно ее вымели! А главное дело, обе стороны — и казна и жители получили свое удовольствие: казне уборка площади обошлась даром!

Екатерина II пристроила к Зимнему дворцу Эрмитаж и арку над Зимней канавкой, и в таком виде дворец просуществовал до страшного пожара, которому он подвергся в 1837 году при императоре Николае I. Этот пожар описан В. А. Жуковским и в свое время сильно занимал петербуржцев. В самом деле, это была крупная катастрофа! Дворец выгорел внутри почти дотла; остались одни поперечные стены, но, благодаря присутствию духа государя и молодецкой самоотверженной работе солдат и матросов, почти все колоссальное достояние дворца было спасено.

Редкое зрелище, по словам современников, представляла тогда Дворцовая площадь. Роскошная мебель, зеркала, картины, статуи лежали в беспорядке около Александровской колонны прямо на снегу (бедствие произошло зимою — 17-го декабря). Часы с музыкой тут же наигрывали свои арии. И нужно отдать справедливость публике: несмотря на отсутствие специальной охраны, все оказалось в целости — никто не позарился на царское достояние!

После пожара дворец был восстановлен и отделан по-прежнему расстрелиевскому плану, и возобновление его совершилось в очень короткое время, заняв всего 2 года.

Но возвратимся к строительным предприятиям императрицы Елисаветы Петровны.

«Временный» Зимний дом, построенный также по проекту Растрелли, находился у Полицейского моста; он был весь сквозной и имел вид огромной стеклянной клетки, так что, как говорят, «нельзя было ни выйти из него, ни войти в него, не быв замеченным». Несмотря на то, что он был построен из дерева и назначался для временного проживания, его отделали и украсили с чрезвычайной роскошью. Внимание современников особенно привлекала центральная зала дворца, с огромными сплошными окнами, в которой давались роскошные придворные празднества; во дворце была также устроена и специально театральная зала, отделанная резьбою и богатой позолотой.

Елисавета Петровна, умирая, оставила Петербург уже блестящим, огромным городом, далеко разросшимся за те пределы, которые были начертаны для него Петром Великим. К концу ее царствования в Петербурге насчитывалось около 60.000 жителей.

Императрица Екатерина II сделала для увеличения и украшения столицы еще того более. При ней чрезвычайно увеличилось население столицы, потому что прекратились различные крутые меры по заселению Петербурга, и была применена система льгот и приманок для водворения в столице всякого полезного и трудового народа. Петербург перестал пугать русских людей, и в него хлынула целая толпа всяких переселенцев. И, вот, тогда-то впервые начали брать верх над правительственными строительными предприятиями,— предприятия частные. Стало выгодно строить дома для отдачи под магазины и квартиры, и началось быстрое заселение и застройка Московской и Литейной частей; там, где при Елисавете Петровне были «дачные места», теперь закипела уже настоящая городская жизнь. Стройка пошла так энергично, что понадобилось принять меры для ее упорядочения, так как строители не соображались с общим видом столицы: окраины слишком расползались, а центр пустовал. Поэтому в 1762 году состоялся указ об учреждении «Комиссии для устройства города С.-Петербурга». Комиссия должна была заботиться о застройке центра и о том, чтобы здания возводились каменные и не менее, как в 2—3 этажа. Частые пожары, опустошавшие Петербург еще в прошедшие царствования, привели к необходимости запретить для весьма многих мест столицы деревянные строения.

В царствование Екатерины II возникли следующие крупные сооружения: Академия Художеств, ассигнационный банк на Садовой ул., Большой театр (на месте нынешней консерватории), арсенал (нынче здание окружного суда), горное училище, Обуховская лечебница и 1-й в России дом для умалишенных при ней, Литовский замок, Таврический и Мраморный дворцы и небольшой, но очень изящный «Петровский дворец», на Петровском острове. Кроме того, начаты были стройкою Биржа (по плану Гваренчи) и Публичная библиотека. Биржа была потом разобрана, и выстроили ее снова уже в царствование императора Александра I.

При Екатерине II была поставлена и знаменитая решетка у Летнего сада, была облицована гранитом и приняла свой теперешний вид Петропавловская крепость, а также получили гранитную отделку своих берегов Фонтанка и «Глухой проток». Последний, после этой операции, получил в честь государыни свое теперешнее название Екатерининского канала.

Но одним из самых замечательных предприятий императрицы по украшению Петербурга было, несомненно, создание знаменитого памятника Петру I, торжественное открытие которого состоялось в 1782 году. С этого времени Петербург получил одну из своих типичнейших достопримечательностей, без которой его трудно и представить. Памятник Петру I прославился вскоре во всей Европе, и убеждаться насчет его достоинств приезжало гораздо более знатных иностранцев, чем насчет решетки Летнего сада. К концу царствования Екатерины II Петербург по внешности был уже вполне европейской столицей. Он раскинулся на большом пространстве, имел до 4.000 домов и 220.000 жителей. В нем насчитывалось 56 православных церквей, 3 театра, много ресторанов и кофеен.

В кратковременное царствование императора Павла I Петербург обеднел населением, так как многие петербуржцы не перенесли тягостей павловского режима и поразъехались. Строительство и увеличение города сильно пало. Однако он обогатился медико-хирургической академией и великолепным зданием Михайловского (инженерного) замка, возведенного на месте петровского Летнего дворца. Замок был построен необычайно спешно — в продолжении трех лет (с 1787 по 1800 год). Вначале он имел крайне оригинальный и совершенно необычный вид: его окружала каменная стена, а за нею были рвы, подъемные мосты, пушки. Это был настоящий феодальный замок, странно выглядевший среди смирных и скромных петербургских улиц. Впоследствии он совершенно утратил этот рыцарский вид.

27-го августа 1801 года на Невском проспекте был заложен Казанский собор в том его виде, в каком он существует теперь (прежде на месте его стояла небольшая каменная церковь во имя Казанской Божией Матери, построенная при Анне Иоанновне и не имевшая ни малейшего подобия с сооруженным впоследствии великолепным храмом). Строителем собора был архитектор Воронихин, бывший крепостной человек, добившийся благодаря таланту и трудолюбию, степени «свободного художника», в буквальном смысле обоих этих слов.

При Павле I была предпринята постройка казарм для квартирующих в Петербурге войск. Это неважное на первый взгляд событие имело однако крупное значение для тогдашней городской жизни. Петербург до той поры не имел особых помещений для солдат, и горожане принуждены были нести крайне тяжелую повинность военного постоя. Павел I решил учредить особый сбор с обывателей на казармы, причем каждый обыватель волен был платить или не платить этот сбор. В первом случае он навсегда освобождался от постойной повинности, и к дому его прибивалась железная доска с надписью: «Свободен от постоя». А те из обывателей, кто не желал участвовать в создании казарменного капитала, от постоя не освобождались.

Царствование Павла I ознаменовалось, между прочим, постройкой каланчи на Невском, а также еще и следующим забавным фактом, касающимся внешности Петербурга:

Обер-полицмейстер Архаров в отсутствие государя придумал сделать ему, к его возвращению сюрприз. Он велел выкрасить все ворота, подъезды и заборы в городе в черный, оранжевый и белый цвета, совершенно так же, как красились будки и шлагбаумы. Трудно сказать, что руководило им в этой выходке, но он искренно думал порадовать царя. Однако вышло не так, как он полагал. Вернувшись в столицу и увидев такую изумительную картину, Павел чрезвычайно разгневался и моментально устранил Архарова от его должности.

Новый блестящий подъем строительства в Петербурге наступил при Александре Благословенном. «Дней Александровых прекрасное начало» отозвалось и на строительной жизни Петербурга. Причиною быстрого роста столицы в это время послужило то же самое обстоятельство, что и при Екатерине II-й: в Петербург понаехало множество народа из провинции, привлеченного сюда чаянием новых благ и новых реформ. Немалый процент этих приезжих составляли возвращенные из ссылки лица, имевшие в свое время несчастие навлечь на себя гнев Павла I. Таких ссыльных было помиловано и возвращено в Петербург в начале царствования Александра I несколько тысяч.

Петербург давал всем им приют и быстро рос и в ширину и в вышину. Местность между Невою и Фонтанкой была вся застроена. Заполнились места между Фонтанкой и Обводным каналом. На Васильевском острове застроились линии и Галерная Гавань. На Петербургской стороне возникли улицы у Большого проспекта и по Б. Невке. Стала заселяться и Выборгская сторона. Из крупных построек за это время была предпринята и на этот раз доведена до конца постройка Биржи, труд создания которой принадлежит архитектору Томону. Тогда же были выстроены собор Спасо-Преображенский, Михайловский дворец (музей Императора Александра III), колоннада у Аничкина дворца и главный штаб с его аркой.

Но главным строительным предприятием при Александре I было создание колоссального Исаакиевского собора, золотые купола которого, так же, как памятник Петру на Сенатской площади, составляет одну из типичнейших примет нашей столицы. Нужно, впрочем, оговориться, что строительство Исаакиевского собора прошло чрез несколько царствований. Собор был собственно заложен еще при Екатерине II (мы говорим о новом Исаакиевском соборе, а не о той небольшой церкви, которая существовала под этим именем при Петре Великом). При Павле I собор был достроен из кирпича, но Александр I пожелал сделать его мраморным, и вот тогда-то и начались строительные работы, прославившие архитектора александровского времени, Монферрана. По мысли Александра I, новый храм должен был «и снаружи и внутри, по богатству и благородству архитектуры, представлять все, что возбуждает удивление в самых великолепных церквах Италии». Эта мысль была осуществлена Монферраном самым блистательным образом; но Александр Благословенный не дожил до окончания собора. Построение его было окончено лишь при императоре Николае I.

При Александре I появились впервые каменные тротуары в столице и извозчичьи кареты. Число жителей к концу его царствования возросло до 425.000, а число домов до 8.000, стоимостью свыше 80 миллионов рублей. Городской доход достигал 1 миллиона руб. в год. Чрезвычайно развилось фабричное производство: в городе работало 4 казенных и 58 частных фабрик. При Александре I состоялось 16-го мая 1803 года празднование столетнего юбилея С.-Петербурга. Празднество сосредоточилось у памятника Петру I на Сенатской площади. Во время торжественного парада мимо памятника прошло 200.000 войска. На Неве против памятника был поставлен 100-пушечный корабль «Гавриил», а на его палубе стоял «дедушка русского флота» — ботик Петра Великого. По бокам ботика стояли на часах 4 столетних старца-солдата, современники Петра Великого; празднество кончилось пушечными салютами с «Гавриила» и принятием депутаций.

В последующие годы XIX века Петербург продолжал расти, попрежнему то замирая в своем росте, то вдруг начиная энергически раздаваться вверх и вширь. Царствование императора Николая I протекло без резких приступов строительной горячки, хотя в эту эпоху и появились такие солидные сооружения, как Михайловский и Мариинский дворцы, театры Александринский и Михайловский, Александровская колонна и первый постоянный мост через Неву (Николаевский). Особенно памятно старому Петербургу сооружение Александровской колонны, как по трудностям, с какими оно было сопряжено, так и по торжественности, с какою состоялось открытие этого великолепного памятника. Сооружение памятника обошлось в 3 миллиона рублей, а над установкою колонны на месте трудились 2.000 солдат и 400 искусных рабочих.

С проведением к Петербургу железных дорог рост города стал опять быстро повышаться, и при Императоре Александре II Петербург принял уже почти те самые размеры, в которых он существует в настоящее время. За самое последнее время, благодаря установлению дешевого железнодорожного тарифа и колоссальному наплыву в Петербург провинциалов, началась и продолжается до сих пор новая строительная горячка, и наша столица опять растет — растет быстро, лихорадочно. Центр вытягивается вверх, уплотняется; дома сжимают друг друга своими каменными боками, а по окраинам располагаются во все стороны новые и новые постройки. Цены на места для построек страшно поднялись, и становится смешно подумать, что когда-то в Петербург, для его заселения, ссылали воров и даром раздавали земельные участки: только стройся!

Столичная жизнь в прежние года

Мрачна была жизнь Петербурга в XVIII ст. Такие сцены, как изображенная на стр. 378 настоящего нумера «Нивы» ( здесь в файле ris6.jpg ) , повторялись часто. Государственные люди, весьма заслуженные перед страною, подвергались публичной казни. Так было с Остерманом, Минихом, Головкиным и др. при воцарении императрицы Елисаветы Петровны. К счастию, приговор над ними не был приведен в исполнение. В последний момент, когда палач уже занес секиру над головою Остермана, объявлена была милость: смертная казнь заменена была вечной ссылкой в Сибирь.

Что касается уличной жизни столицы в более спокойное время, то если бы мы теперь попали в старый Петербург, первое наше впечатление — была бы непомерно быстрая езда по улицам.

Экипажи неслись тогда, буквально сшибая с ног встречного и поперечного, и никакие строгие запреты не могли вывести это зло. При том и ездили тогда не по-одному, а целыми поездами — цугом в несколько пар лошадей, с форейторами-поддужными, скороходами и прочей челядью. И в результате получались весьма часто настоящие катастрофы. Императрица Анна Иоанновна после случая с Минихом, едва не убитым наехавшею на него каретою, издала интересный указ «о скорой езде», ярко рисующий нравы тогдашней улицы:

«Многие люди и извозчики ездят в санях резво, и верховые их люди пред ними необыкновенно скачут и на других наезжают, бьют плетьми и лошадями топчут». В наказание за такую езду императрица установила «битье лакеев кошками и даже смертную казнь». Но и это не помогло делу, и жалобы несчастных пешеходов на «необыкновенное скакание» не прекращались и после того.

Не меньшим уличным злом была и стрельба в городе из ружей, и тоже только после серьезных несчастий появились строгие запреты, облагавшие виновных огромным штрафом в 1.000 р. за каждый выстрел. Тягость этого наказания обусловливалась, между прочим, пожарною опасностью от выстрелов. Петербург тогда часто и легко горел, и бывали такие злосчастные эпохи (при Анне Иоанновне и Елисавете Петровне), когда выгорали дотла целые части.

Полицейскую службу долгое время несли (как это было и при Петре) солдаты (драгунские команды). Но при Елисавете Петровне, когда вспыхнула семилетняя война, эти команды потребовались на войну, и для отправления полицейской службы стали набирать дворовых людей и крестьян по найму от владельца. Помещики старались сбывать людей нетрезвых и, вообще, дурного поведения, и благодаря этому, в скором времени началась полная дезорганизация полиции. Екатерина II решила поправить дело, и при ней полицейская служба в Петербурге подверглась коренному изменению. Для каждой из тогдашних 10 частей города учреждена была должность пристава. Части были разделены на кварталы (нынешние участки), и в каждый квартал были определены квартальные надзиратель и поручик. Последние избирались горожанами из своей среды, сроком на 3 года.

Средства сообщения в столице были крайне скудны. Извозчиков было недостаточно, дилижансов не было и в помине. К слову сказать, извозчики в то доброе старое время должны были в отличие от «господских выездов» красить свои экипажи в желтый цвет, что, повидимому, и дало повод возникнуть доныне употребляющейся по их адресу кличке «желтоглазый». Чрез Неву существовал всего один плашкоутный Исаакиевский мост, находившийся на месте нынешнего Николаевского: поэтому езда на лодках была тогда гораздо более развита, чем теперь. Ездили и по Неве, и по «Глухому протоку», и по Фонтанке. Богатые люди заводили себе роскошные галеры и «рябики» — совершенно исчезнувший ныне тип судна. Это были крытые большие лодки, напоминавшие венецианские гондолы. На Неве часто устраивались катанья с музыкой, и петербуржцы, так ревностно понукаемые прежде Петром к речным «экзерцициям», привыкли к воде и полюбили ее.

Общественная жизнь далеко не отличалась разнообразием. Интересов общественных, в современном смысле, было еще очень мало; собираясь вместе на ассамблеи, а позднее на разные маскарады и благородные спектакли, петербуржцы пили, ели и увеселялись танцами, но еще не собирались для более культурных занятий и собеседований: не существовало никаких обществ или кружков. В высших кругах интересовались политикой, придворной жизнью, сплетнями и очень увлекались (как и нынче) театром. «Подлый» народ был в полном загоне и только в дни праздников и больших торжеств получал свою долю удовольствий на жизненном пиру. В коронационные и иные торжественные дни устраивалось традиционное «быкодрание», т. е. выставлялись толпе на разгром жареные быки, и открывались фонтаны белого и красного вина. Делалось это отчасти и для увеселения «господ», всегда охотно любовавшихся занимательной картиной «быкодрания». Огромное удовольствие тогдашняя публика испытывала и от разных фейерверков, которые никогда не были так часты в Петербурге, как тогда. Для изготовления этих фейерверков даже был построен на Васильевском острове специальный «иллюминационный феатр».

Из общественных развлечений в эпоху XVIII века в Петербурге пользовались особым фавором маскарады. Начало им положил еще Петр Великий, сам охотно принимавший в них участие. Чрезвычайно любила «машкерады» и Елисавета Петровна, задававшая в своем деревянном Зимнем доме такие фестивали, что приезжие иностранцы и послы долго не могли говорить о них иначе, как с выражением удивления и восторга. Елисавета Петровна так любила маскарады, что обратила посещение их в своего рода «повинность»: в ее время все, имевшие доступ ко двору, обязаны были непременно являться на «маскарадные вторники». За неявившимися посылались гоф-фурьеры, а упорно не являвшиеся облагались штрафом в 50 рублей! На некоторые из придворных маскарадов мужчины должны были являться в женских костюмах, а дамы в мужских.

Повидимому, на царские маскарады являлось много и незваного народа, потому что в 1743 году вышел указ: «Дабы впредь в маскарад желающим ездить в хорошем и не гнусном платье, а в телогреях, полушубках и кокошниках не ездить». Удивительно простые были нравы! Устраивались маскарады и для «всего дворянства», и для «всего купечества». Страсть у петербургской публики к этим увеселениям впоследствии возросла до такой степени, что ей уже было мало еженедельных придворных маскарадов, и вот для ее удовлетворения некий Имберг объявлял в «Ведомостях», что «в день, когда при дворе Ее Императорского Величества не будет ни маскарада, ни оперы, у него на Малой Морской в доме графа Ягужинского имеет быть маскарад, где и всякое маскарадное платье за умеренную цену найти можно».

Не меньшим почетом пользовались и театральные зрелища. Любители театра часто устраивали «благородные» любительские спектакли у себя на дому, но охотнее посещали придворный театр, где подвизались иностранные актеры. Пышный расцвет театра начался опять-таки при императрице Елисавете Петровне, хотя, собственно, театр существовал уже при Петре и даже не просто театр, а «оперный дом». Понятие «опера» было уже известно петербуржцам, так как «С.-Петербургские Ведомости» еще в 1729 году разъясняли своим читателям: «Опера есть музыческое деяние в подобие комедии, в котором стихи поют, и при оной разные танцы с преизрядными машины представлены бывают». В обществе, как и нынче, шли ярые споры о достоинствах певцов и певиц: одни превозносили Жоржи, Масани или Гарани, другим более нравились Салетти или Кампасси, и эти имена были тогда так же популярны во «всем Петербурге», как нынче имена Баттистини или Зембрих. Вероятно, существовали тогда и театральные психопатки, но только под другим, не дошедшим до нас, названием.

Кроме опер, тогда были в большой моде итальянские пантомимы. Эти пантомимы исполнялись итальянскими арлекинами, которые не могли объясняться словесно пред непонимавшею их русской публикой и поэтому действовали телодвижениями и мимикой. Их мимику, проделки и фокусы публика понимала прекрасно. «К вящему удовольствию смотрителей» (т. е. зрителей) в один вечер давалось несколько пьес, так, например, 12-го февраля 1759 года в «императорском оперном доме при Летнем дворце» сразу давались две оперы, небольшая пантомима и два балета. Оперы, ставившиеся тогда на сцене, давным-давно уже исчезли из европейского репертуара. Это были: «Ночной барабанщик», «Альцеста», «Карл Великий», «Красавица и зверь», «Евдокия венчанная» и т. д. Балеты были в том же роде. Наивность этих представлений доходила до того, что вместе с живыми действующими лицами иногда (например, в арлекинадах) участвовали куклы.

Балет в его настоящем виде возник еще при Анне Иоанновне, будучи введен танцмейстером Ладе, который стал давать впервые на русской сцене представления, состоявшие из одних танцев и мимики. При Анне Иоанновне, впрочем, более в ходу были драматизированные народные сказки (Баба-Яга, Иван Царевич и пр.), исполнявшиеся на придворном театре приближенными к императрице лицами и членами самой царской фамилии.

Страсть к театру, все более укреплявшаяся в обществе, вызвала появление частных театральных представлений; так, открылся «театр учеников артиллерийской школы»; в театр был переделан и манеж герцога Курляндского. Театральные зрелища завелись даже в таких местах, где, казалось, им вовсе не полагалось бы быть. Императрица Елисавета посетила однажды «некую обитель». «Настоятель ее, вымышляя все роды отличного угощения, приказал семинаристам повеселить государыню театром. Государыня охотно согласилась посмотреть «сие зрелище», и семинаристы начали играть. Проходит час, два, три, четыре часа, представление все продолжается. Государыня спрашивает, наконец: «скоро ли пиеса кончится?»

— У нас, Ваше Величество, представления заготовлено на трое суток,— отвечает «управляющий»:— и мы не перестанем играть, доколе не прикажете!

Подобного же рода представления разыгрывались и в сухопутном кадетском корпусе, где учился знаменитый Сумароков, положивший впоследствии вместе с Ф. Г. Волковым начало русскому театру. Основание русского театра состоялось 30-го августа 1756 года именным указом императрицы Елисаветы Петровны. Сумароков был назначен директором театра, а Волков первым актером. В этом театре появились впервые на сцене женщины-актрисы: это были сестры Ананьины и Мусина-Пушкина.

Около 1765 года завелись театры в гвардейских полках, а в 1783 году, при Екатерине II, был открыт большой каменный театр на месте нынешней консерватории.

Кроме маскарадов и театральных представлений, для развлечения публики существовали многие иные невинные удовольствия. Так, например, некто «фигляр венгерец Венцель Мейер» публиковал, что он «одною шляпою 48 разных перемен делает, показуя, как носят разные народы». Некая «прибывшая из Англии дама делала удивления достойные хитрости с разными переменами». Антрепренер этой дамы, зазывая своими объявлениями публику, добавлял для пущего успеха предприятия, что «оная женщина не долго здесь пробудет». «Француз Лемоен» показывал канарейку, «которая при помощи литер слагала слова, показывала на часах время и отличала цвет платья». За «смотрение» все эти господа имели обыкновение взимать двоякого рода плату: обыкновенную и экстраординарную: «За вход платить имеет каждой по 1 рублю,— гласит одно из подобных объявлений:— а знатные особы — по произволению». Конечно, всякий желал показаться «знатной особой» и платил «по произволению» больше рубля!

В торжественные и праздничные дни любимым развлечением петербуржцев служили народные гулянья. Особенно весело проводили масленицу.

Масляничные гулянья в старое время происходили на Неве, пред дворцом, так, что, по словам современников, «русские монархи могли видеть народ свой веселящимся невинными забавами зимнего времени». На льду обязательно строилисиь высокие горы для катанья, а кругом гор располагались «шарлатаны, фокусники», сараи с «комедиями», китайскими тенями и канатными плясунами. Цена за вход назначалась «весьма маловажная». Кругом «летали в прекрасных санках щеголи, и веселие изображалось на всех лицах». Происходило, разумеется, и обыкновенное катание по городу и островам с бубенцами, музыкой и фонарями. Императрица Екатерина II была большой любительницей такого катанья и приказала однажды даже сделать особо большие сани, в которых могла помещаться вся императорская фамилия. К этим саням привязывалось 14—16 маленьких санок для свиты. Вся эта махина запрягалась 12 лошадьми, убранными лентами, к саням привешивали цветные фонарики и торжественно ехали на острова или по Неве.

На Святой неделе народные гулянья устраивались на Исаакиевской площади, и главную роль в увеселениях играли качели, которые были трех сортов: «круглые», «подвесные» или «маховые». Со времени Екатерины II стали устраиваться, кроме того, и «летние горы». Качели, перенятые нами, к слову сказать, от татар, пользовались тогда колоссальным успехом не только у простого народа, но и у аристократии: с четверга на Святой у качелей собирался весь город. Не обходилось, конечно, без крупной выпивки и скандалов, но «когда случалось на сих публичных гуляньях сделаться какому-либо шуму,— говорит современник:— то учреждено было императрицею Екатериною II ссорящихся обливать из пожарных труб». Вот, стало-быть, когда стала впервые применяться эта остроумная полицейская мера.

Но самым типичным, ныне, к сожалению, исчезнувшим народным праздником, справлявшимся в нашей столице, был семик. Он праздновался весною, когда распускались деревья, и являлся отголоском далекого языческого времени. На семике пелись старинные, полные непосредственной наивной поэзии народные песни и совершались оригинальные обряды и игры. В Петербурге семик особенно усердно справлялся при Елисавете Петровне, которая чрезвычайно любила смотреть на него и даже лично участвовала в песнях и играх, даря девушкам и молодым парням щедрые подарки. Посещала семик и Екатерина II.

Семик справлялся у монастырской церкви св. Иоанна Предтечи на Ямской. Эта часть города была заселена преимущественно мещанством, купечеством и, вообще, простым русским народом, а поэтому и народный праздник простых русских людей постоянно имел здесь место.

Праздник проходил в особых песнях, в сплетении венков и в старинных играх и хороводах, во время которых разыгрывались настоящие сценические представления по смыслу песен: действующими лицами здесь являлись «Добрый молодец и красная девица», «Княгиня и княжий сын» и пр. Сам по себе праздник был издревле посвящен любви, семейному счастью и плодородию.

Как и всегда на подобных праздниках, дело сильно портилось повальным пьянством серой толпы. Современный автор, рассказывая о семике, сообщает, что во время праздника «приносятся тучные жертвы Бахусу. Шумные храмы его, — говорит он:— расставляются по Лиговке». Жаждущие выпивки «выносят оттуда вино в глиняных плошках» и отправляются с ним на монастырский погост, и там «могилы любимцев фортуны служат роскошным седалищем для пирующих простолюдин». А затем «пирующие простолюдины» смешивались с толпою гуляющих и старательно добивались обычного праздничного эффекта — шумной струи пожарного насоса.

Уличная жизнь С.-Петербурга нередко разнообразилась оригинальными представлениями, которые давали почтеннейшей публике вожаки ученых медведей. Это развлечение, совершенно позабытое в наши дни, тогда пользовалось большим успехом среди петербуржцев, и «С.-Петербургские Ведомости» однажды посвятили ученым медведям даже целую статью:

«Города Курмыша, нижегородской губернии, крестьяне привели в здешний город двух больших медведей, а особливо одного, отменной величины, которых они искусством своим сделали столь ручными и послушными, что многие вещи к немалому удивлению смотрителей по их приказанию исполняют, а именно: показывают, как хмель вьется; подражают судьям, как они сидят за судейским столом; ходят, как престарелые, и как хромые ногу таскают; как сельские девы смотрятся в зеркало и прикрываются от своих женихов».

В этих представлениях ярко сказывлся народный юмор и наблюдательность, и поэтому ученые Мишки со своими «сергачами» (так назывались их вожаки — по имени г. Сергача нижегородской губ., откуда появлялось особенно много этих артистов) недаром были любимцами уличной петербургской толпы.

Таким же любимцем петербургской публики был знаменитый слон, подаренный императрице Анне Иоанновне персидским шахом Надиром. Для него был выстроен особый «слоновый двор» на Фонтанке, где теперь инженерный замок; при слоне находился особый персидский слоновый учитель, обязанный смотреть за ним, лечить его и прогуливаться с ним по городским улицам. Таким образом, «слона», действительно, «по улицам водили», как говорится в крыловской басне, и за ним, в самом деле, «толпы зевак ходили». Содержание слона обходилось недешево: ему полагалось по пуду в день одной только пшеничной муки; кроме того, он употреблял по 28 пудов сахара в течение года и даже 100 ведер водки и вина. Слон был большой знаток этих напитков, и однажды «слоновый учитель» пожаловался, что водка «к удовольствию слона не удобна, понеже явилась с пригарью и не крепка». Впрочем, неизвестно, кто, собственно говоря, остался недоволен водкой, сам ли слон или его «учитель»!

Впоследствии шах Надир послал в дар императрице еще 14 слонов. Для них пристроили к «слоновому двору» новые сараи, а для их благополучного следования даже перемостили Аничков и другие мосты. Таким образом, прибытие слонов в нашу столицу способствовало ее украшению. Позднее «слоновый двор» перевели на угол Невского и Лиговки, а впоследствии была проведена в тех местах даже целая «Слоновая улица».

В частной жизни петербургского общества уже в петровскую эпоху стало замечаться сильное стремление к роскоши и к вольготной «увеселительной» жизни. Князь Щербатов в своей записке «О повреждении нравов в России» справедливо нападает на эту суетную погоню за нарядами и удовольствиями и весьма забавно описывает, как маялись иной раз ради этих удовольствий тогдашние модницы. Он повествует о московских дамах, но его слова могли по всей справедливости быть отнесены и к Петербургу.

«В Москве была одна только уборщица для волос женских,— говорит он:— и ежели к какому празднику, когда должны были младые женщины убираться, тогда случалось, что она за трои сутки некоторых убирала, и оне принуждены были до дня выезда сидя спать, чтобы убору не испортить».

А каковы были тогда уборы — некоторое понятие об этом может дать следующее описание коронационного поезда Екатерины II в Москве:

«За нею (за каретой государыни) тянулся огромный поезд высоких тяжелых золотых карет с крыльцами по бокам, карет очень похожих на веера, на низких колесах, в которых виднелись распудренные головы вельмож. В других, восьмистекольных ландо, виднелись роскошно одетые дамы в атласных робах и пышных полонезах, с напудренными головами, причесанными a la Valliere или палисадником. Ноги в белых атласных башмаках стерлядкою. Лакеи сзади карет стояли, одетые турками или албанцами. Были и настоящие арабы». К слову сказать, арабы или «арапы», как их тогда звали, были в большой моде, и для каждого парадного выезда непременно требовался какой-нибудь черномазый эфиоп, входивший в состав «букета». Под этим названием понималось особое сочетание из трех слуг: выездной лакей в ливрее «по цветам герба», напудренный и в треугольной шляпе, гайдук высокого роста в красном одеянии и «арап» в куртке и шароварах тех же цветов, что у лакея, опоясанный шалью и в белой чалме. Без такого «букета» светские люди тогда не могли существовать!

Особенно увеличилась страсть к роскоши у петербуржцев в царствование Анны Иоанновны и Елисаветы Петровны. Роскошь и затейливость маскарадов, ужинов и балов, которые давались тогдашними богачами, просто превосходят всякое описание. И. И. Шувалов давал, например, ужин «с превращениями»: «во втором часу пополуночи» гости уселись ужинать за обыкновенный стол, не внушавший никакого подозрения. Но после трех перемен кушаний стол вдруг «сам собой» оборотился, и пред озадаченными гостями предстал на оборотной стороне великолепный десерт «со многими движущимися фигурами, фонтанами, плывущими судами и другими куриозными представлениями». У того же И. И. Шувалова петербуржцы впервые увидели свежий виноград, который прежде привозился в Петербург лишь в консервированном виде (в патоке). Виноград предстал пред ними в очень заманчивом виде: он висел на стенах в таинственном гроте, в роскошном зимнем саду, словно он тут и вырос!

Эти удивительные фокусы и штучки были в употреблении и на придворных празднествах. В записках известного Болотова мы читаем, что «обыкновенно среди фигурного стола делали преизрядною фигурою фонтан с каскадами, который во все время кушаний игранием воды продолжался». Несомненно, и там плавали по столу разные лебеди и суда.

Подобная роскошь несколько уравновешивалась чрезвычайной дешевизной тогдашней жизни: фунт мяса, например, стоил при Елисавете Петровне от 2 до 3 копеек, хлеб французский 2 коп. фунт. На Б. Морской можно было иметь квартиру за 1р. 50 к. в месяц. «Трактирщик Рейс, живший в Б. Мещанской» (нынче Казанская ул.), отпускал кушанья по 4 коп. за порцию, «а от него из дому по 5 коп.» «Трактирщик Дюмидо», столь же славный и знаменитый и посещаемый аристократией, как и нынешний Кюба, «держал ординарный стол по 50 коп. с человека, и только «особливый стол» у него (вероятно, с вином и всевозможными деликатесами) обходился по 1 рублю и по 6 руб. с персоны.

При этом существовали способы питаться совершенно даром, и при том самыми изысканными обедами.

Многие вельможи считали особым шиком держать «открытый стол». А это значило, говоря другими словами, кормить в своем доме встречного и поперечного, кто бы ни пришел. Обед готовился в огромном количестве блюд, и хозяин никогда не спрашивал, кто у него обедает. И приходили обедать, действительно, прямо с улицы, такие господа, которые хозяина никогда и в лицо не знали, ни прежде, ни потом.

При Екатерине II ходили ежедневно обедать в царскую кухню некие морские офицеры. Они были щедры и платили царской челяди по 25 коп. за обед, но, вероятно, просто лишь для поддержания собственного достоинства. Одно было при этом неудобство: вследствие особых придворных обстоятельств обедать давали в 12 часов дня, а не позже. Но офицеры, вероятно, думали: «лучше рано, чем никогда!»

Екатерина II сначала об этом не знала, а когда ей донесли, то она спросила: «кто эти обедальщики?» Узнав, что это «флотские офицеры» (о деньгах умолчали!), она благодушно заметила: «Я так и думала! У моряков науки много, а денег мало. Пусть их кушают. Прикажите только, чтобы они на кухню не весь флот вдруг приглашали!»

Роскошные замашки петербуржцев были сильно урезаны и стеснены суровым режимом императора Павла I. Он начал строго преследовать роскошь и «разврат» и особенно беспощаден был ко всему, что напоминало Францию. Так, он запретил ношение круглых шляп, предписав управе благочиния «объявить в городе, чтобы кроме треугольных шляп и обыкновенных круглых шапок никаких других никто не носил».

Запрещено было носить кафтаны и сюртуки с разноцветными воротниками и обшлагами и синие «женские сюртуки» с красным воротником и белою юбкою. Преследовались прически с опущенным на лоб «тупеем» (взбитые волосы).

Уличная жизнь тогда сразу затихла, в особенности после приказа, «чтобы более было учтивостей на улицах». «Неучтивые» жители предпочитали сидеть дома, чтобы избегнуть взысканий. Но и дома сидеть было тяжко: в 8 часов вечера все огни в частных домах должны были быть потушены, и не допускалось ни маскарадов, ни балов. Запрещено было даже танцовать вальс.

Преследуя роскошь, Павел I указал, «чтобы никто не имел за своими экипажами слуг, одетых в гусарское или под другим названием платье, кроме ливрей, каждому классу присвоенных». В этих же видах запрещено было чиновникам носить лакированные сапоги.

Но такое положение вещей тянулось не долго и прекратилось немедленно по кончине императора Павла I. По восшествии на престол императора Александра I петербуржцы совсем потеряли голову от «вольностей»: опять разрешено было танцовать, носить тупеи, круглые шляпы и белые юбки, и, в силу реакции, после долгого поста жители столицы предались настоящей оргии всяких непринужденностей. По улицам летели сломя голову кареты, появились самые фантастические костюмы. Какой-то офицер, по рассказу очевидца этих событий, ехал галопом по тротуару набережной и кричал во все горло: «Теперь можно делать, что хочешь!» Неуменье сдерживаться — признак малой культурности тогдашнего общества — проявилось в полном блеске во время этой своеобразной эпохи.

Как нравственная, так и умственная культура двигались тогда вообще не очень быстро.

Правда, в Петербурге еще при Петре Великом была основана академия наук. Петр пожертвовал на нее колоссальную для тогдашнего бюджета сумму в 24 тысячи рублей, но академия долгое время считалась в тогдашнем обществе пустой затеей, пригодной лишь для устраивания фейерверков, сочинения виршей и т. п. Академики, между тем, все-таки дело свое потихоньку делали и нередко пытались знакомить публику с результатами своих исследований и с новейшими открытиями. Так, например, еще в 1741 году объявлялось в академических «С.-Петербургских Ведомостях» для «охотников до физической науки», что профессор Георг Вольфганг Крафт намерен опять нынешнего лета по изданной от него книге публично показывать физические эксперименты о движении, о воздухе, теплоте и стуже, которые от славного в Англии Невтона о свойствах света и цветов изобретены».

К сожалению, мы не знаем, много ли находилось в Петербурге «охотников до физической науки», и наполнялась ли аудитория проф. Крафта во время этих первых в России публичных лекций.

При Павле I эти лекции уже значительно развились, и, наверное, увеличился контингент посетителей. Летом 1798 года в академии наук происходили уже следующие, например, «публичные на российском языке наставления» по энтомологии (академик Озерецковский), ориктогнозии (систематической минералогии) — Севергин, теоритемской химии по Лавозьевой системе и о металлах — (Захаров) и по физико-математике (Гурев).

При Екатерине II у нас началась периодическая журналистика, в которой, как известно, сама государыня принимала большое участие. Стали выходить журналы: «Всякая всячина», «И то и сё», «Ни то ни сё», «Ежемесячные сочинения», «Трутень» и пр. А до Екатерининской эпохи петербуржцы пробавлялись сухими академическими «С.?Петербургскими Ведомостями», лучшую и наиболее живую часть которых составляли частные объявления. По этим объявлениям можно довольно хорошо проследить всю тогдашнюю жизнь, привычки, вкусы, взгляды общества. Объявления писались курьезным, совершенно еще невыработанным, языком. Например: «Продается безпорочная бурая лошадь»; «Оставлены в забытии в Зимнем дворце на лесенке Англинские золотые часы»; «Лучшие моськи продаются против мясного ряда, идучи в Ямскую» и т. д.

И на каждом шагу среди этих объявлений попадаются ужасные, режущие глаза, объявления о продаже людей! Странно, дико читать подобные объявления:

«Продается повар с женою и малолетней дочерью».

«В Большой Коломне, в каменном доме под № 285 продается мальчик, знающий чесать волосы, и дойная корова».

«Продается молодых лет доброго поведения девка, недавно привезенная из деревни. Видеть ее можно по Воскресенской улице в доме под № 29».

«Продается за излишеством женщина 37 лет».

Везде и всюду в объявлениях «Ведомостей» сквозит этот отвратительный, гнусный взгляд на «черного» человека, как на скот, который даже сам не может «ехать», но которого «привозят». И тут же совершенно обратный взгляд на «вельмож»; «В доме его высокопревосходительства, господина тайного советника такого-то продается то-то». «О цене узнать от дворового человека его сиятельства, князя такого-то». Даже в кратких объявлениях не могли обойтись без этого свойственного духу тогдашнего времени низкопоклонничества: без этих превосходительств, имен и отчеств всеми буквами. Даже о животных, принадлежавших этим господам, выражались совсем особо, лучше, чем о простых людях. В одном объявлении мы, например, читаем: «По Галерной улице из дома его сиятельства князя Платона Александровича Зубова ушла собака большого росту», а рядом: « сбежал дворовый человек Иван Осипов, а приметами он: росту небольшого, глаза имеет быстрые». Собака «ушла», а человек «сбежал»!

Этим взглядом, унижающим значение человеческой личности, проникнуты все отношения того века. Тогда не считалось зазорным иметь шутов и даже, более того, не считалось зазорным поступать в шуты: при Анне Иоанновне в качестве шутов состояли граф Апраксин, князь Волынский и князь Голицын. Пощечины и «рукоприкладство» всякого рода и за грех не считались: Волынский избил палкой профессора Тредиаковского, и тот стерпел. Тот же Тредиаковский получил «всемилостивейшую оплеушину» от самой Анны Иоанновны — и на этот раз даже был доволен. Некая сановная дама встретила однажды свою подругу следующим, положительно, классическим, словно взятым у Грибоедова, приветствием: «Ах, как я тебе рада, а то, смерть, было скучно, и со скуки я уже хотела приказать пересечь своих арапов».

При таких этических взглядах тогда было возможно многое такое, что нынче считается совершенно ни с чем не сообразным. При Елисавете Петровне фрейлины и придворные дамы курили, например, вино! (Вероятно, это было выгодно!) В одном из указов прямо-таки сказано: «Е. И. В. Обер Гофмейстерине, штатс-дамам и всем фрейлинам, доколе они будут фрейлинами, дозволяется на свои домашние расходы в заклейменые кубы и казаны курить вина по 1000 ведер в год».

Столичные нравы отличались тогда удивительной простотою: еще при Елисавете Петровне существовали «общие бани» (для обоих полов), и потребовалось потом несколько специальных указов, чтобы «истребить» эту безнравственность. При Елисавете Петровне было также запрещено купаться в Фонтанке близ Летнего дворца (около Симеоновского моста). Купались тогда, конечно, не в купальнях, а прямо на виду у всех: такая роскошь, как купальни, появилась лишь в позднейшие времена!

Таковы «тайны истории», скрывающиеся в летописях нашей столицы. Некоторым из этих тайн, положительно, «верится с трудом». За 100—150 лет жизнь так далеко ушла вперед, что многие прежние люди и многие прежние нравы нашего города кажутся занесенными с какой-то другой планеты.

Памятники Петру I-му в Петербурге

— Лучшим украшением нашей столицы служат ее памятники.

Древнейшим по времени выполнения памятником является тот памятник Петру Великому, который находится теперь пред Инженерным замком. Идея его создания принадлежит императрице Анне Иоанновне. Она поручила составить проект его знаменитому Растрелли, который и выполнил поручение, и статуя, изображающая Петра в римской тоге, с венком на голове, была совершенно готова к концу царствования императрицы. Но случилось так, что о памятнике позабыли, и он во все последующее царствование императрицы Елисаветы Петровны пролежал у Исаакиевского моста.

Император Павел I обратил на него внимание и повелел поставить его пред только, что сооруженным Инженерным замком. Надпись на памятнике: «прадеду правнук» — принадлежит самому императору. В наше время эта прекрасная скульптура совершенно незаслуженно остается в тени, и это можно объяснить только тем, что Петр Великий имеет в Петербурге другой памятник для себя — памятник гениальный, единственный в своем роде, не имеющий себе равного.

История его возникновения гораздо длиннее и сложнее.

Императрица Екатерина II, пожелав «во славу блаженныя памяти императора Петра Великого поставить монумент», поручила в 1765 году русскому посланнику в Париже, князю Голицыну, найти художника для выполнения задуманного ею монумента. Из многочисленных проектов она остановилась на проекте Фальконета, представляющем Петра в том общеизвестном виде, в каком он красуется ныне на Сенатской площади.

При осуществлении проекта возникло затруднение, где достать скалу для подножия конной статуи?

Сам Фальконет думал составить скалу из нескольких камней, соединив их металлическими скобами, но петербургский полицмейстер граф Карбурий доказал ненадежность такого пьедестала и, кроме того, сам же отыскал нужную скалу целиком. К нему явился казенный крестьянин Семен Вишняков и сообщил, что в лесу, близ Лахты, лежит огромный камень, на котором, по преданию, некогда стоял Петр I, обозреввя место сражения при начале шведской войны. Скала находилась на 21 версте от Петербурга, в 3 1 / 2 верстах от Невы, и лежала в глубине 15 фут в болоте, возвышаясь над ним только на 6 фут .

Решено было извлечь ее оттуда и привезти в Петербург. Это было неслыханное по своей трудности предприятие, и Карбурий, горячо взявшийся за дело, оказался истинным героем во всей этой истории.

Когда скалу с большим трудом извлекли из болота, в лесу вырубили широкую просеку, и Карбурий решил дожидаться зимы, чтобы тащить скалу тогда, когда болота замерзнут. Он протащил скалу на медных ядрах.

Для передвижения скалы по Неве построили особое судно, длиною 180 фут . Для сплава пришлось, конечно, дожидаться весны.

Там опять начались затруднения с выгрузкой скалы на Сенатской площади. У самого берега вбили в воду целый ряд свай, подвели судно и поставили его на эти сваи, как на фундамент. Затем устроили пологий спуск на берег; глыбу подняли на этот спуск и торжественно скатили на берег.

Памятник был торжественно открыт 7-го августа 1782 г .

В 1812 году боялись нападения Наполеона на Петербург, и император Александр I приказал «обе статуи Петра I, большую и ту, которая перед Михайловским замком, снять и увезти на судах, как драгоценности, с которыми не хотим расставаться».

Вывоз памятников был поручен кн. А. Н. Голицыну. Но когда последний стал готовиться к возложенному на него поручению, к нему явился почт-директор Булгаков и рассказал виденный им следующий сон: проходя мимо памятника Петра, он вдруг услышал за собою страшный топот. Обернувшись, он увидел бронзового Петра, проскакавшего мимо него к Каменному острову. Булгаков последовал за ним и встретил затем царя на острове беседующим с императором Александром: «Бедствие великое грозит тебе:— говорил Петр ему.— Но не бойся за Петербург: я храню его, и доколе я здесь — мой город безопасен». Услышав об этом сне, Голицын решил оставить статую Петра на месте.

Это событие, как известно, подало Пушкину мысль написать «Медного всадника». Глубокий и поэтический смысл его ясен без всяких комментариев, и мы, излагая его, хотим только напомнить нашим читателям о том значении, которое имеет для нашей столицы бронзовый Петр в двух своих статуях, в особенности, в фальконетовской. Уберите ее — и Петербург осиротеет.

Современный Петербург

— Петербург занимает площадь более 90 квадр. верст; из них 15 квадр. верст занимает вода — реки и каналы. По частям города самая большая — выборгская (16,22 кв. верст), самая малая — казанская (1,09 кв. верст). Это огромное пространство пересекает в разных направлениях 681 улица, длиною в общей сложности 357 верст. На этих 75 квадр. верстах улиц и переулков находится недвижимостей, ценностью по меньшей мере в 2 миллиарда рублей. Из этой колоссальной суммы около 900 миллионов казенной недвижимости, столько же частной и около 200 миллионов городской недвижимости. Деревянные строения почти совершенно уже исчезли, и лишь кое-где жалким нищим скромно жмется среди каменных домов-громад одноэтажный или двухэтажный домик, большей частью вмещающий в своих почерневших и снаружи, и внутри стенах, трактир или извозчичий двор. Даже на окраинах, Песках и Петербургской стороне, на место деревянных домиков выросли за последние годы громадные каменные дома. Всего в Петербурге около 19.000 домов, и в них круглым счетом 140.000 квартир.

За последние 20 лет ценность городского имущества повысилась с 112 миллионов до 200 с лишним миллионов рублей. Освещение улиц очень сильно разрослось: 20 лет тому назад было фонарей силою в 158.000 свечей, а теперь около 3.000.000 свечей. Бюджет города с 4 миллионов (в 1883 г .) возрос к нынешнему году до 22 миллионов рублей.

Из мировых столиц Петербург занимает по числу населения девятое место: в нем по последней переписи 1.440.000 жителей.

По составу этого почти полуторамиллионного населения — 87,1% православных, 4,6% немцев, 2,3% поляков, 1,8% финнов, 1% евреев; остальные национальности составляли все вместе, по переписи 1890 г ., 3,2% столичного населения.

200 лет прошло, как Петр Великий прорубил «окно в Европу»; в него хлынуло много иностранных выходцев; теперь, спустя два века, в столице живет иностранных подданных 22.336 человек; из них 11.220 немцев, 2.400 французов, 2.094 англичан и т. д. Меньше всего живет у нас в столице португальцев (9 человек), японцев (28 чел.), китайцев (37 чел.), персиан (56 чел.) и испанцев (70 чел.). Значительная часть этих иностранцев успела уже стать истыми петербуржцами: 8.576 человек из них даже родились в Петербурге.